Травма – это функция памяти. Не помни мы о событиях прошлого, не было бы и травм. Но память – не просто хранилище информации, под которое в мозгу отведено определенное место. Запоминание происходит на многих уровнях, соответственно и память принимает множество форм. В наших генах закодирована информация о мутациях, прошедших в процессе эволюции мелкое сито естественного отбора, следовательно, это память о наших предках. Гормоны, связанные с индивидуальными воспоминаниями, включают и выключают эти гены, и от них зависит, что мы передадим потомкам. Гормональный баланс, всякий раз уникальный, контролирует многие функции организма, но, кроме того, в нем (как и в химическом составе клеток) отражается весь опыт прошедшей жизни. Далее, работа органов, напряжение каждой мышцы, эмоциональные реакции на происходящее, электрическая и химическая активность – все это попадает в мозг и тоже становится элементами памяти. Чтобы понять, как травмы влияют на нашу умственную, эмоциональную и физическую деятельность, как они влияют на общество в целом, сперва нужно постичь работу каждой отдельной ниточки памяти и то, как эти ниточки сплетаются в единый законченный рассказ о том, кто мы есть. Ученые еще не разобрались в деталях этого сложнейшего процесса, но уже и сейчас вырисовывается удивительная захватывающая картина.

 

Природа и воспитание

Существует мнение, будто мы – целиком и полностью продукт собственных генов. В сводках новостей периодически встречаются триумфальные заявления об открытии гена, «ответственного» за то или иное расстройство – от аутизма и алкоголизма до жестокости и шизофрении. На самом деле, редкое состояние бывает вызвано только одним геном. В большинстве случаев имеет место целая сеть комплексных взаимодействий между множеством генов, каждый из которых отвечает за несколько процессов. Кроме того, возможности, заложенные в наших генах, превращаются в действительность под влиянием всего, что происходит с нами и вокруг нас – от момента зачатия до самой смерти. От восприятий и впечатлений зависит многое: размер и структура головного мозга, соотношение между разумом и эмоциями, личностные качества и даже активность тех или иных генов. Иными словами, мы – продукт генов и окружающей среды, природы и воспитания. Без физических систем, построенных по генетическим чертежам, восприятию не нашлось бы материала для работы. Именно восприятие придает форму генной субстанции и приспосабливает ее к особенностям окружающего мира. Травма же – это критический узел всей конструкции, наиболее ответственный элемент, делающий нас теми, кто мы есть.

Мы уже говорили, что в любом человеке заложен необходимый потенциал для того, чтобы стать как любящим и заботливым, так и жестоким и агрессивным – или же чем-то средним. На каком делении этой шкалы расположится каждый из нас, зависит как от генетического наследия предков, так и от личного жизненного опыта. Работу генетического компонента хорошо иллюстрируют эксперименты по выведению новых пород животных. Например, если из крысиного помета каждый раз отбирать самого спокойного и самого агрессивного детеныша, то через двадцать поколений от двух линий можно получить потомство с совершенно разным поведением. Спокойные крысы будут вести себя как домашние питомцы, их можно брать на руки, гладить и так далее, тогда как с агрессивными биологам придется работать исключительно в кольчужных перчатках. Эти признаки не меняются, если агрессивные матери будут выкармливать спокойных детенышей, и наоборот. Это означает, что воспитание не может подавить яркую генетическую предрасположенность, однако не означает и того, что воспитание как фактор не работает вовсе. Другие эксперименты с этими же крысами показали, что характер развития детенышей все же зависит от материнской заботы, диеты и прочих внешних факторов. В генетически более разнообразной популяции влияние окружающей среды будет еще заметнее.

В статье, посвященной приручению диких животных, Генри Николс высказывает предположение о том, что человеческий вид, чье выживание зависело от сотрудничества, на протяжении миллионов лет изгонял из своей среды наиболее агрессивных особей. Иными словами, мы сами себя одомашнили. Эта гипотеза хорошо объясняет партнерскую фазу нашей истории. Но после Великого Падения вектор давления эволюционного отбора сменился на противоположный. В доминаторских культурах для выживания требуется агрессия и желание доминировать, а не сотрудничать. Если вспомнить, что для закрепления определенного признака у животных требуется двадцать-тридцать поколений отбора, то это представляется вполне возможным. Аналогичный отбор в условиях доминаторской культуры уже давно оказывает на нас пагубное влияние.

 

О генах и мембранах

Есть еще одно распространенное заблуждение: будто бы гены контролируют работу клеток, в которых размещаются. Это, однако, слишком большое преувеличение. Каждый ген – не больше чем рецепт для синтеза определенного протеина, маленького кирпичика в строительстве клетки. Любые две клетки в нашем организме обладают идентичным набором генов и, следовательно, одинаковыми книгами рецептов. Но выбирая тот или иной рецепт, можно получить более ста типов клеток, от нейронов до мышечной ткани. Детали этого процесса до сих пор остаются скрытыми от ученых, но в большинстве случаев активность генов (генетическая экспрессия) контролируется комбинацией нескольких регуляторных молекул. Каждая из них влияет на работу множества генов, и одновременно одни и те же молекулы могут действовать в разных типах клеток на разных этапах развития. Таким образом, регуляторные клетки можно сравнить со словами, значение которых меняется в зависимости от контекста. А сочетания слов в осмысленные команды управляют всем остальным. Это означает, что эффект от введения в клетку новой регуляторной молекулы зависит от собственной истории клетки и того, какие молекулы в ней уже работают. Некоторые из молекул могут не функционировать вообще (по крайней мере, так кажется), в то время как другие являются наиболее важными кусочками мозаики, которая, будучи собранной, запускает весьма важный процесс – формирование глазного яблока, например.

Синтез некоторых регуляторных молекул запускается генами в самой клетке. Но для того, чтобы развитие тела шло без ошибок, каждая клетка должна управлять процессами, протекающими в остальном организме. Именно для этого осуществляется сообщение клетки с ее окружением через мембрану, функция которой не ограничивается объединением клетки в единое целое. Мембрана контролирует поступление веществ внутрь клетки и обратно, а также химические процессы, происходящие в самой клетке. Эти функции мембраны обеспечиваются встроенными в нее интегральными мебранными белками (ИМБ). В мембране каждой клетки таких белков сотни тысяч. Типы ИМБ также исчисляются тысячами, но каждый из них можно отнести к одному из двух обширных классов. Рецепторы мембраны клетки – это молекулы, принимающие сигналы в виде молекул или в виде энергии – звука, света или радиоволн. Каждый рецептор приспособлен для конкретного сигнала – молекулы или энергетического воздействия строго определенного типа. Получая сигнал, ИМБ меняют форму, тем самым вызывая каскад химических реакций внутри клетки. Второй класс ИМБ – это эффекторы, в своем принципе работы они подобны клапанам. Когда эффектор распознает ион или молекулу заданного типа, он открывается, пропускает ее сквозь себя – внутрь клетки или наружу – и закрывается снова.

В целом, у ИМБ есть несколько главных функций, и среди них – регуляция генетической экспрессии. Некоторые молекулы, поступающие в клетку, сами по себе являются генами-регуляторами, другие запускают химические процессы, в которых рождаются регуляторы. Иначе говоря, регуляторы могут синтезироваться в ответ на сигналы, получаемые рецепторами. Еще одна функция мембраны – в управлении основными клеточными процессами: питанием, экскрецией, энергообразованием. Кроме того, мембрана отслеживает состояние окружающей среды клетки и производит соответствующие изменения в ее биохимии. Частью этого процесса мониторинга является обмен информацией о здоровье и жизнедеятельности с соседними клетками. Таким способом клетки совместно координируют свою работу по поддержанию жизнедеятельности организма, не нуждаясь в иерархической системе управления. Для этого каждая клетка должна «помнить» присущий ей набор регуляторных молекул и активированных генов – ведь эту информацию она должна передать новой клетке, когда сама состарится и умрет.

Под воздействием внешних условий меняется не только химия клетки. Количество рецепторов и их чувствительность также изменяется в соответствии с концентрацией особых сигнальных молекул в межклеточной жидкости. Другими словами, распределение ИМБ представляет собой память о прошлых состояниях организма. Например, если нам не удается вовремя сбросить энергию возбуждения после травматического события, клетки подстраиваются к повышенному уровню гормонов стресса, «запоминая» таким образом само событие. Клеточная мембрана также играет существенную роль в самоотождествлении личности. ИМБ содержат особые рецепторы, позволяющие иммунной системе распознавать, что является частью нашего организма, а что – нет. При этом, отмечает Брюс Липтон, «Я» не содержится ни в клетках, ни в рецепторах. Скорее, оно закодировано в сигналах из окружающей среды, под действием которых рецепторы активизируются. Он приходит к выводу, что наша уникальная личность находится не внутри нас, а возникает в наших реакциях на воздействия окружающей среды.

Важность генов и мембраны для клетки как системы демонстрируют эксперименты, в ходе которых удаляются отдельные части клетки. Если удалить ядро, содержащее генетическую информацию, клетка не сможет заменять разрушенные белки и размножаться. Однако в остальном она будет поддерживать весь комплекс процессов жизнедеятельности до тех пор, пока повреждения не накопятся в таком количестве, что станут смертельными. Если же из системы удалить интегральные мембранные белки, клетка тотчас впадет в «кому», несмотря на то, что весь ее генетический материал останется в неприкосновенности.

 

Эпигенетика

По словам Брюса Липтона, в человеческом теле около ста тысяч различных белков и только двадцать пять тысяч генов. Следовательно, в зависимости от окружающих условий многие гены способны производить несколько белков. В некоторых случаях один-единственный ген способен синтезировать более двух тысяч белков. Такая вариабельность экспрессии генов не просто позволяет формировать различные типы клеток по одним и тем же шаблонам – она означает, что развитие организма после зачатия достаточно произвольно и не предопределено генетическим кодом во всех подробностях. Питание, изменения в окружающей среде, стрессы, травмы, эмоции, накопленный опыт и другие факторы могут внести в этот процесс существенные изменения.

Значение эпигенетической вариативности хорошо иллюстрируют результаты лабораторных опытов на мышах. Ошибка в одном-единственном гене приводит к появлению у нормальной мыши чересчур тучного потомства желтого окраса. Однако если беременную мышь из такой популяции кормить пищей, обогащенной метильными группами, ее потомство родится нормальным. Иными словами, модифицированная диета выключает дефектный ген; этот процесс в генетике известен как метилирование. В конце 2009 года, когда был расшифрован эпигеном человека, выяснилось удивительное: экспрессия всего лишь двадцати пяти тысяч генов контролируется пятьюдесятью миллионами центров метилирования.

Результаты другой серии экспериментов с грызунами показали, что бездействие гена, отвечающего за способности к запоминанию, можно компенсировать у уже взрослой особи, помещая ее в условия, стимулирующие память. Еще более удивительным оказалось то, что от матери с выключенным геном рождалось нормальное потомство, если ее память была простимулирована до момента зачатия. Первое подтверждение факта эпигенетического наследования у человека было опубликовано в 2008 году. Оно обнаружилось в ходе изучения моделей метилирования гена IGF2 среди голландцев, родившихся от матерей, которым во Вторую мировую войну пришлось голодать во время беременности. Исследователи выяснили, что плохое питание в первые десять недель после зачатия вело к замедлению процесса метилирования у зародыша по сравнению с эмбрионами того же пола, чье развитие не сопровождалось голодом. Иными словами, условия окружающей среды на раннем этапе внутриутробного развития влияют на экспрессию генов в течение всей последующей жизни; не исключено, что «память» об этих условиях передается также и потомкам.

Другое исследование показало, что действие тестостерона, перед которым плод практически беззащитен, серьезным образом сказывается на умственном и поведенческом развитии – главным образом, через влияние на экспрессию определенных генов. Эпигенетический контроль генной экспрессии представляет собой особый вид памяти обо всех происходящих с нами событиях, включая травмы. В некоторых случаях эта память передается следующему поколению, а возможно, и дальше.

 

Мозг химический и мозг электрический

Многие молекулы, вступающие в связи с ИМБ-рецепторами, поступают к мембранам из крови, спинномозговой и межклеточной жидкости, куда они выбрасываются другими клетками. У этих веществ разные названия: гормоны, стероиды, нейромедиаторы, пептиды и так далее. Но все они представляют собой «информационные молекулы»; их производство и «чтение» осуществляется почти в каждом уголке организма. Такие молекулы крайне редко выполняют только одну функцию и привязаны к конкретному участку тела, поэтому, например, очень сложно разработать лекарство без побочных эффектов. По словам фармаколога Кэндис Перт, информационные молекулы – «это партитура для оркестра – нашего организма. Имея ее перед собой, организм играет слаженно, как единое целое. В ней есть свои ноты, такты, гармонии. Музыка же, звучащая в итоге, – это настроения и чувства, наши субъективные эмоции».

Эта сложнейшая система коммуникации координирует работу нервной, иммунной, эндокринной и прочих систем организма, а также всех органов и триллионов клеток, их составляющих. Для успешного взаимодействия каждый орган и каждая система должны помнить свое прошлое и учиться на его опыте. К примеру, иммунная система хранит копии всех антител, которые она вырабатывала когда-либо в борьбе с возбудителями. На самом деле ее память устроена гораздо изощреннее. В одном из экспериментов ученые давали мышам с гиперактивным иммунитетом сладкую воду с иммуносупрессорами. После «периода обучения» иммунная система стала реагировать на подслащенную воду без примеси препаратов. Проще говоря, система запомнила, что сладкая вода означает потерю иммунитета, и стала подавлять сама себя. Похожие результаты были получены и в исследованиях человеческого организма. Брюс Перри утверждает, что собственную память имеют мышцы, нервная система и даже гланды.

Химический мозг был первой системой управления, изобретенной эволюцией: он существует и работает в организмах, состоящих всего из нескольких клеток. Однако для животных, чьи тела состоят из миллиардов клеток, такая система была бы слишком медленной, поэтому эволюция снабдила их более быстрым электрохимическим мозгом, а в помощь ему сконструировала нервную систему. Головной мозг человека – это наиболее сложная система из всех известных во вселенной, в нем более триллиона связанных между собой клеток; филигранный рисунок этих связей бесконечно сложен и изменчив. Основных типов клеток в мозге два: нейроны и глиальные клетки. Подавляющее большинство составляют последние, они поддерживают рост нейронов и создают вокруг них своего рода изоляционное покрытие, ускоряющее их работу. Однако сами нейроны, которых в человеческом мозге около ста миллиардов, представляют гораздо больший интерес: именно в них и между ними осуществляется хранение и распространение информации. Существуют сотни типов нейронов с различными функциями, в целом же это – длинные клетки со множеством ветвей или отростков. Ветви, принимающие информацию, называются дендритами, передающие – аксонами. Там, где аксон одного нейрона соприкасается с дендритом другого, образуется особая структура – синапс. Посредством синапсов нейроны объединяются в цепочки и целые сети, выполняющие самые разнообразные и специфические функции, от мышечных сокращений до воссоздания зрительных образов.

Вокруг синапсов курсируют около ста видов сигнализирующих молекул, или нейромедиаторов, ждущих электрического сигнала. Когда нейромедиатор вступает в связь с рецептором, запускается серия реакций внутри нейрона. Это могут быть включения и выключения генов с долгосрочными последствиями для характера роста нейрона и отклика на сигналы. Например, на высокий уровень определенных нейромедиаторов нейрон может отреагировать снижением количества соответствующих рецепторов и наоборот. Проходя каскадом по цепи нейронов, нейромедиаторы таким образом меняют ее структуру.

Принципам и особенностям работы синапсов посвящено множество исследований, однако Кэндис Перт указывает, что девяносто восемь процентов всех связей в мозгу осуществляется не в них, а через рецепторы нейронных мембран. Участвуют в этом процессе и рецепторы, взаимодействующие с сигнализирующими молекулами, рожденными в других участках тела, причем многие из этих молекул не являются нейромедиаторами. Это означает, что древняя химическая система информации прочно интегрирована в работу головного мозга, и эти две системы следует рассматривать как единое целое. Их совместная задача – координация работы триллионов клеток по всему организму (иначе говоря, всех клеток организма) в случаях, когда необходима согласованная реакция на какое-либо внешнее событие. Для достижения этой цели мозг постоянно балансирует между порядком и хаосом. Большую часть времени ввод информации в мозг осуществляется в штатном режиме, подобно тому, как крупинки песка, ссыпаясь, образуют пирамиду. Но затем внезапно сходит «лавина», изменяющая всю структуру пирамиды, то есть мозга. Вполне возможно, что травмы происходят как раз из таких непредсказуемых обвалов, и что для их лечения нужны другие обвалы.

 

Эмоции

Эмоции служат наглядным примером того, как химический и электрический мозг взаимодействуют с сознанием. Как и память, эмоции – особенно гнев, страх и стыд – это ключевые механизмы формирования травмы. Кэндис Перт даже считает, что их порождают некие «молекулы эмоций», которые вступают во взаимодействия с рецепторами в основных нервных узлах и активируют соответствующие структуры в мозгу. Разум в свою очередь способен влиять на эмоции, отдавая нервной системе приказы о производстве надлежащих регулирующих сигналов. Возможно, за каждой эмоцией закреплен конкретный тип молекул, который, впрочем, в силах выполнять более одной функции. Например, молекула, отвечающая за чувство жажды, может подавать сигнал почкам экономить жидкость. Брюс Липтон утверждает, что такие эмоциональные сигналы возникли как механизм, позволяющий сообщить общее состояние организма всем его клеткам одновременно.

Каждая «молекула эмоции» вызывает специфические мышечные напряжения и соответствующие телесные ощущения. Затем разум интерпретирует эти ощущения как гнев, страх, стыд и тому подобные и доводит их до сознания. Базовые эмоции, вероятнее всего, заложены генетически. Им соответствуют легко узнаваемые в любой культуре выражения лица, они отражаются в жестах, телодвижениях и речи (см. табл. 14). Такое взаимодействие эмоций и тела двунаправлено. Эмоциональное воспоминание о событии в прошлом может быть вызвано определенным связанным с ним жестом или выражением лица, запахом, цветом или другим раздражителем. Именно так в памяти обычно всплывают воспоминания о травматическом опыте.

Таблица 14. Некоторые внешние проявления эмоций (печатается по изданию: Rothschild, 2000)

Есть у эмоций и другая, не менее важная функция. Органы чувств загружают в нервную систему гораздо больше информации, чем сознание способно обработать и сохранить. Поэтому большая часть данных проходит фильтрацию еще на подступах к мозгу. Фильтрами служат рецепторы и связанные с ними сигнальные молекулы в основных узлах нервной системы, а их программы основаны на нашем предыдущем жизненном опыте – кстати, вот еще одна форма памяти. Иначе говоря, эмоции выбирают за нас, на какие раздражители обратить сознательное внимание. Это предположение совпадает с результатами исследований, которые показывают, что люди, неспособные испытывать эмоции, часто затрудняются с принятием решений. Невролог Антонио Дамасио, например, утверждает, что для принятия рационального решения все последствия того или иного выбора должны быть эмоционально прочувствованы. Поэтому в сложных ситуациях интуиция зачастую является лучшим помощником, нежели разум.

 

Развитие электрического мозга

Головной мозг – слишком сложная структура, чтобы все ее детали были отражены в генетическом коде. В генах заложен лишь предварительный набросок формы мозга, основных схем его работы и дальнейшей оптимизации. Это и наделяет каждое поколение чрезвычайной гибкостью и умением подстроить развитие мозга под условия окружающей среды – и физические, и социальные. Данный процесс – типичный пример самоорганизации: на его ход оказывает влияние множество факторов, но ни один из них не является контролирующим. Факторы же, о которых идет речь – это активность генов в каждой клетке, молекулярный и ионный состав межклеточной жидкости, характер отношений человека с родителями, другими людьми и внешним миром в целом, стадия развития организма, наконец. Например, в момент рождения зрение у младенца отключено, но как только свет попадает на сетчатку глаза, стартует каскад реакций, который запускает систему в работу. Подобным образом построен и процесс обучения: поступление в мозг свежей информации способствует его дальнейшему развитию.

Начинается же развитие мозга вскоре после зачатия, и к моменту рождения большинство нейронов уже сформировано. Некоторые из них большие и протяженные, с множеством дендритов, другие же – короткие и имеют только один дендрит. Эта разница обусловлена сигналами от клеточного окружения – глиальных клеток, химических маркеров, которые активируют и дезактивируют гены внутри нейрона. По большей части этот процесс завершается еще до рождения, поэтому инфекции, кислородное голодание, алкоголь и психотропные средства могут отрицательно сказаться на развитии мозга зародыша. Кроме того, во многих участках мозга синтезируется больше нейронов, чем необходимо, и «избыточные» нейроны впоследствии отмирают. Те же нейроны, что используются наиболее интенсивно, отращивают дополнительные дендриты и формируют синаптические связи аксонами своих соседей. Постоянная циркуляция нейромедиаторов через синапсы способствует повышению эффективности их работы, и наоборот – синаптическая связь с низкой активностью в конце концов распадается. В течение первых восьми месяцев после рождения количество синапсов в мозгу младенца возрастает восьмикратно. В последующие несколько лет жизни некоторые из этих связей атрофируются, другие – усложняются и совершенствуются.

Основные структуры триединого мозга развиваются последовательно, начиная с рептильного мозга, то есть со ствола и среднего мозга. К моменту рождения эти отделы уже полностью включены в работу и готовы регулировать дыхание, сердцебиение и другие жизненно необходимые функции. Младенец на этой ступени развития обладает также достаточно сформированной сенсорной системой и рефлексами, которые ждут сигнала, чтобы начать функционировать и развиваться. Однако для этого развития важен и внутриутробный опыт. На третьем триместре беременности в качестве программы формирования собственного мозга плод использует ритм биения сердца матери. Соответственно, любая ее двигательная активность в течение этого времени отражается на ребенке. Звуки ее речи, пение и так далее важны для развития слуха и речевых навыков, а голос отца, прикосновения, физическая близость, которая на эмоциональном уровне затрагивает и плод, закладывают основу для близких и нежных отношений с ребенком после рождения.

Высшие отделы мозга, вступая в работу, лишь постепенно обретают контроль над деятельностью низших. Поэтому в три года ребенок не умеет справляться с приступами дурного настроения, так как его поведением все еще управляет средний мозг; эта способность просыпается позднее. Развитие мозговых структур происходит не автоматически, существуют некие критические точки, в которых оно особенно зависимо от восприятий и переживаний. Эти ключевые моменты достаточно непродолжительны, и самые ранние из них наиболее значимы, поскольку каждый следующий этап развития зависит от предыдущего. Если нужный опыт не появляется вовремя, лимбическая система и кора больших полушарий могут так и остаться недоразвитыми. Например, отсутствие ласки и жестокость препятствуют развитию эмпатии, совести, привязанностей, делая ребенка импульсивным и агрессивным. И напротив: положительный социальный опыт закладывает в структурах больших полушарий мозга младенца необходимый фундамент для развития ума, чувствительности и способностей контролировать недопустимые инстинктивные и эмоциональные движения древнего мозга.

На развитие коры головного мозга существенное влияние оказывают половые гормоны: они изменяют экспрессию генов, ответственных за рост дендритов и формирование синапсов. Поэтому уже в возрасте восемнадцати месяцев у младенца полностью складывается психологический пол, от которого зависит способность регулировать эмоции, уровень агрессии и познавательных способностей. Для будущей сексуальной ориентации наиболее важен социальный пол, в котором воспитывают ребенка, в том числе отношение родителей к детским генитальным играм. Исследования на лабораторных крысах показывают, что чем больше мать вылизывает детенышей, тем больше развитие их мозга смещается в «мужскую» сторону. Возможно, с лаской, получаемой или не получаемой в детстве, связаны некоторые гендерно-обусловленные расстройства, в том числе склонность к депрессиям, болезнь Паркинсона и Альцгеймера.

Многие процессы в мозге необратимы, поэтому отрицательные впечатления, полученные в младенчестве, сказываются на всей последующей жизни. Мозг взрослого человека менее способен к адаптации, а его низшие уровни не так гибки, как высшие. К трем годам формирование основных структур мозга в целом завершается, и только кора больших полушарий остается достаточно пластичной и способной к приобретению новых навыков. Поэтому наши возможности исцелять травмы довольно ограничены. Брюс Перри, рассуждая об особенностях протекания этого процесса, приходит к выводу, что наименее изученной и наиболее сложной в лечении детской травмы является беспризорность. Он считает, что легче излечить даже от последствий жестокого обращения, добившись соответствующих изменений в травмированном сознании, чем заставить развиваться атрофированный участок – ведь необходимый момент упущен и дверь навсегда закрылась. Впрочем, другие исследователи полагают, что мозг в зрелом состоянии остается более пластичным, чем принято считать, и некоторые пропущенные стадии в его развитии можно компенсировать.

Схемы протекания различных процессов в мозгу закладываются еще во внутриутробном периоде и младенчестве, поэтому его развитие находится в тесной взаимосвязи с миром, обступающим ребенка в момент рождения – будь это племя охотников-собирателей или семья, живущая в мегаполисе. Но у этого процесса есть и оборотная сторона: мозг также легко и необратимо привыкает к отсутствию заботы, жестокости, голоду и травмам, и это тоже одна из ипостасей памяти. Структура мозга и его связи с нервной системой хранят отпечатки всех когда-либо произошедших с нами событий.

 

Виды памяти

Человеческий мозг оперирует несколькими видами памяти, и все они обусловлены схемами активности нейронной сети. В кратковременной, или оперативной памяти, информация хранится всего несколько секунд, а затем исчезает или передается в долговременную память в виде схем нейроактивности. Чем частотнее тип стимула, тем детальнее и долговечнее становится воспоминание о нем. А те схемы активности нейронной сети, что задействуются нечасто, со временем выходят из употребления за ненадобностью. Однако травматический опыт, пусть даже и уникальный, может оказаться достаточно ярким, чтобы воспоминание о пережитом ужасе сохранилось на всю жизнь.

Долговременную память принято разделять на два типа: эксплицитную и имплицитную. Первая – это совокупность сознательных воспоминаний, которые можно описать или выразить словами. Здесь хранятся факты, истории и алгоритмы разнообразных действий – кулинарные рецепты, математические операции и так далее. Здесь же фиксируется, когда и в какой последовательности происходили те или иные события. За хранение долговременной памяти отвечает гиппокамп – часть лимбической системы головного мозга. У ребенка он окончательно формируется примерно к трем годам, однако стресс и травмы во младенчестве могут затормозить его развитие. Следствием этого могут быть проблемы с памятью и обучением у детей, страдающих ПТСР. Угнетение гиппокампа при травматических стрессах иногда происходит и у взрослых, что ведет к амнезии. Это объясняется тем, что при смертельной опасности работа эксплицитной памяти оказывается слишком медленной. В критических ситуациях для поиска соответствий происходящему в предыдущем опыте требуются гештальты – быстро возникающие целостные картины прошлых событий. Как раз такие картины предоставляет имплицитная память.

Имплицитные воспоминания несознательны, их нельзя выразить в словах. К ним относятся эмоции, телесные ощущения, а также автоматические навыки вроде умения ездить на велосипеде. За имплицитные воспоминания отвечает миндалевидная железа, которая тоже является частью лимбической системы. Однако в отличие от гиппокампа она активна с самого момента рождения. И остается активной при травматическом опыте и психопатологических репереживаниях, когда гиппокамп отключается. И здесь еще раз видна работа эмоций. Все, что мы помним осознанно, имеет ту или иную эмоциональную окраску; эмоционально неокрашенные воспоминания стираются быстрее всего. Поэтому воспоминания раннего детства, когда эксплицитная память находится в процессе становления – это чаще всего случайные образы, не связанные с чувственными переживаниями. В последующие годы зависимость между четкостью воспоминания и его эмоциональной нагруженностью проявляется все сильнее. Некоторые исследователи даже считают, что событие остается в памяти только в том случае, если оно вызвало те или иные эмоции.

Такая структура памяти позволяет объяснить, почему у нас не сохраняется воспоминаний о поре младенчества, но остаются связанные с ними эмоциональные стимулы. До того как гиппокамп начинает функционировать, воспоминания об эмоциях и физических ощущениях хранятся в имплицитной памяти, однако им не хватает временной и фактологической привязок, которые обеспечивает эксплицитная память. Подавление же гиппокампа в травматических ситуациях объясняет, почему у взрослых бывают беспокоящие воспоминания об эмоциях и чувственных ощущениях, странные порывы к действиям и тому подобное при отсутствии понимания их природы.

Иван Петрович Павлов, русский физиолог, известен своими экспериментами над собаками, в частности – по установлению у них в мозгу условно-рефлекторной связи между звонком и пищей. В результате по сигналу у собак начиналось слюноотделение, даже если пищи перед ними не было. Бабетта Ротшильд предполагает, что аналогичными условными рефлексами можно объяснить и механизм возникновения психопатологических репереживаний при определенных условиях. Травматический опыт формирует определенные стимулы, которые способны впоследствии вызывать соответствующие реакции. Когда это происходит, подавленные и глубоко спрятанные воспоминания о травме мгновенно выходят на поверхность под влиянием инициирующего события, так или иначе связанного с первоначальной ПТС. Таким инициирующим событием может стать что угодно: поза, учащенное сердцебиение, то или иное настроение, сексуальное возбуждение, а также внешний вид чего-либо, цвет, запах, вкус, прикосновение и так далее. Как правило, репереживания возникают случайно, но в рамках некоторых видов лечения есть возможность вызвать их намеренно. В особо тяжелых случаях они могут прогрессировать. Б. Ротшильд приводит в качестве примера случай изнасилования, где преступник был в красной рубашке. Позже пострадавшая женщина стала испытывать необъяснимые приступы паники, проходя, например, мимо витрины с тканью красного цвета. Не понимая, что происходит, она стала избегать этой улицы, что в дальнейшем могло вылиться в агорафобию – боязнь открытых пространств.

Травматические переживания могут влиять на человеческое поведение или вообще лежать в его основе. Представьте себе ребенка, которого наказывают всякий раз, когда он вмешивается в разговор взрослых. Ему приходится сдерживать этот свой естественный импульс, и повзрослев сам, такой ребенок будет испытывать панику перед публичными выступлениями. Аналогичным образом постоянное насилие в детстве может подавить желание самозащиты, и человек на всю жизнь останется жертвой. Такие обусловленные модели поведения оказываются достаточно устойчивыми, даже если вся окружающая действительность свидетельствует об их неадекватности. Впрочем, здесь есть и положительный момент: сила психологического обусловливания весьма полезна в лечении травм.

 

Размышления

Возможно, существует и еще один тип памяти, основанный на принципах квантовой механики и теории относительности. Многие ученые полагают, что материальный мир, который мы постигаем с помощью пяти чувств, представляет собой продукт или отражение некоего всеобщего поля, в котором пространство и время оборачиваются бесконечным и вечным единством. Некоторые считают это поле вместилищем памяти обо всех событиях, что когда-либо произошли или произойдут во Вселенной. Возможно, человеческий разум способен подключаться к этому полю, пополнять его собственными воспоминаниями и черпать информацию взамен. В таком случае мы можем «помнить» и реагировать на события, значительно удаленные от нас в пространстве-времени. В этой способности может крыться движущий механизм многих сверхъестественных явлений, но также коллективных и наследственных травм. Подобные мысли встречаются в некоторых духовных учениях древности и приемах нетрадиционной медицины. Мы не сможем обсудить их сейчас, однако Малкольм Холлик посвятил этой теме свою книгу «The Science of Oneness» («Наука о единстве. Мировоззрение для XXI века», СПб.: Весь, 2009).

 

Начало

Мысль о том, что травмы влияют на человека еще до момента его зачатия, может на первый взгляд показаться нелепой. Но представьте себе, что травматический опыт одного из родителей изменил экспрессию какого-нибудь гена, например, в яйцеклетке или сперматозоиде. Классическая генетическая теория такой возможности не допускает, однако последние исследования показали, что иногда это все-таки происходит.

Зародышевые клетки, которые у взрослого человека превращаются либо в сперматозоиды, либо в яйцеклетки, формируются в организме еще на эмбриональной стадии развития. Затем они впадают в спячку и просыпаются только к концу полового созревания. Все это время их гены изолированы от изменений, происходящих в растущем организме ребенка, в том числе и от тех, что имеют травматическую природу. Но – повторимся – эти клетки недоразвиты, и прежде чем выполнять репродуктивную функцию, они должны завершить развитие. Яйцеклетке для этого требуется двадцать восемь дней, сперматозоиду – двадцать восемь недель. В период созревания зародышевые клетки особенно чувствительны к влияниям окружающей среды, а в экспрессии некоторых генов происходят изменения, называемые геномным импринтингом.

В момент зачатия мы получаем по копии каждого отцовского и материнского гена. Как правило, все копии активны, но в некоторых случаях экспрессируется только отцовский или только материнский ген. Какой именно из них – определяется в ходе геномного импринтинга, процесса, по сути напоминающего перетягивание каната между полами. К середине 2008 года в человеческом геноме было выявлено шестьдесят три импринтинговых гена, а еще несколько сотен из двадцати тысяч генов считались потенциально подверженными импринтингу. Все они оказывали существенное влияние на рост и развитие организма (в том числе головного мозга), а возможно – и на поведение, когнитивные способности и личность в целом. Профессора Кристофер Бэдкок (психиатр) и Бернард Креспи (биолог) даже выдвинули гипотезу, согласно которой экспрессия преимущественно материнских генов при импринтинге ведет к развитию психозов, а преимущественно отцовских – к аутизму. В дальнейшем они не исключают возможности создания универсальной теории, которая бы связывала психические расстройства и геномный импринтинг. Такая теория дополнила бы предположение Дороти Роув (см. главу 1) о том, что все психические расстройства могут быть лишь разновидностями реакций на страх, если сам страх как эмоция является причинным фактором в схемах импринтинга. К таким же выводам приходит и биолог Брюс Липтон:

Исследования показывают, что оба родителя начинают «заниматься» генной инженерией за несколько месяцев до зачатия. На финальных стадиях созревания сперматозоидов и яйцеклеток геномный импринтинг вносит изменения в работу некоторых групп генов, ответственных за черты характера еще не зачатого ребенка. Согласно нашим данным, все, что происходит в жизни отца и матери во время геномного импринтинга, впоследствии серьезным образом отразится на физическом и умственном развитии малыша. Примечательно, что примитивные народы уже многие тысячелетия осознают важность условий зачатия для будущего ребенка, поэтому перед соитием супружеские пары проходят ритуальное очищение души и тела.

С этой точки зрения, обстоятельства зачатия имеют огромное значение: произошло ли это в любви и нежности, или ненамеренно, или в ужасе, жестокости и насилии. Очень важно, был ли ребенок желанным для матери, или беременность оказалась ей в тягость; жили ли родители эти девять месяцев в нужде, тревоге и заботах, или у них была дружеская поддержка, спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Удивительно, но физическое, эмоциональное и душевное состояние родителей в момент зачатия может отразиться в нашем генетическом коде и в дальнейшем серьезно повлиять на наше развитие.

О моменте зачатия и обо всем, что ему предшествовало, кажется, сказано уже достаточно. Но что, если заглянуть еще дальше? Примерно через месяц после того, как были зачаты наши мать и отец, клетки зародышевой линии сформировались и мигрировали куда им и положено – в половую область эмбриона. Там они дремали до тех пор, пока им не пришло время превратиться в яйцеклетку и сперматозоид, которые, встретившись и слившись, стали нами. Таким образом, их хранящийся до поры драгоценный груз был надежно защищен от всевозможных процессов вроде активации и подавления экспрессии генов, происходивших в течение внутриутробного периода, младенчества и детства. Но насколько драгоценным был сам этот генетический груз? Однажды гены наших бабушек и дедушек слились и образовали человеческий зародыш – так был зачат каждый из наших родителей. В получившемся наборе, разумеется, содержались и импринтинговые гены, которые могли хранить память о дедовских травмах. Затем они могли переместиться в клетки зародышевой линии наших родителей, которые, впав в спячку, бережно сохранили эту информацию, а затем передали ее нам. Таков в общих чертах возможный механизм возникновения наследственных травм и передачи их от предков к потомкам.

 

Зачатие и имплантация

Традиционно зачатие принято представлять как забег с участием миллионов сперматозоидов, где победитель, пересекая финишную черту, попадает в яйцеклетку и получает приз. Однако современная наука дает более детальную и во многом иную картину. Ход процесса от овуляции и эякуляции до имплантации (прикрепления зародыша к стенке матки) весьма сложен и содержит немало точек, в которых может произойти сбой – например, отражение воспоминаний о травмах в клеточных мембранах и экспрессии генов.

Первый сперматозоид способен достичь яйцеклетки за каких-нибудь полчаса, но вряд ли он станет победителем. Отставшие могут подтянуться даже через шесть дней и все равно выиграть. Дело в том, что сперматозоид не может проникнуть сквозь мембрану яйцеклетки, пока не «получит пропуск», прикрепившись к стенке воспроизводительного тракта и проведя так около пяти часов. Это время требуется и для того, чтобы прибыл основной заряд спермы, без которого овуляция прошла бы впустую. Готовая к оплодотворению яйцеклетка выделяет ферменты, притягивающие сперматозоиды. Те из них, что получили доступ к яйцеклетке, в свою очередь, растворяют выделениями ее внешнюю оболочку. Успешный сперматозоид прикрепляется к внутренней мембране яйцеклетки, которая втягивает его дальше, после чего «закрывается», препятствуя повторным проникновениям. Ее ядро сливается с ядром сперматозоида, и формируется новый геном, после чего оплодотворенная яйцеклетка совершает первое деление.

Вполне вероятно, что сперматозоид, прорвавшийся внутрь яйцеклетки, предварительно обладал некими «привилегиями». Возможно, при выходе из половых путей он как-то синхронизировался с моментом овуляции, получил дополнительную силу, чтобы проникнуть сквозь наружную мембрану, или, возможно, его впустила сама яйцеклетка, распознав на химическом уровне наиболее успешного кандидата.

Оплодотворенная яйцеклетка уже активно делится, пока спускается к матке. Во время этого пути химические вещества разъедают ее внешнюю оболочку, и эмбрион выдавливается наружу сквозь образовавшееся отверстие. По словам Элен Мартин, профессора Оксфордского университета, матка и зародыш «разговаривают и, в конечном итоге, договариваются друг с другом на молекулярном уровне. Высадка эмбриона на поверхность стенки матки провоцирует и в нем, и в ней каскад химических сигналов, в результате которых эмбрион получает разрешение прикрепиться к слизистой оболочке матки. Отсутствие помех и ошибок в этом процессе чрезвычайно важно для правильного формирования плаценты и ее включения в кровеносную систему матери». Плацента формируется сразу же, как только эмбрион внедрится в стенку матки: через нее он обменивается с материнским организмом питательными веществами и отходами жизнедеятельности. Однако между двумя кровотоками сохраняется и плацентарный барьер, защищающий плод от атак иммунной системы матери и вредных веществ из ее организма.

Возможность сбоев существует на обоих этапах – и при зачатии, и при имплантации. Чаще всего созревшая яйцеклетка так и остается неоплодотворенной или погибает, если оплодотворение происходит с какой-либо патологией. Ошибки при имплантации оплодотворенных яйцеклеток ведут к выкидышам, и даже при удачной имплантации сохраняется опасность гибели яйцеклетки в ходе вызревания клеток зародышевой линии. Возможно также – хотя здесь данные крайне скудны, – что травматические «воспоминания» яйцеклетки от путешествия к стенке матки записываются в схемах функционирования мембранных рецепторов и влияют на экспрессию генов.

 

Во чреве

Почему-то принято думать, будто до момента рождения ребенок-плод не обладает сознанием. Мысль о том, что о периоде внутриутробного развития могут сохраниться какие-либо воспоминания, противоречит нашим научным воззрениям. Однако психиатр Станислав Гроф обнаружил, что применение метода холотропного дыхания часто помогало его пациентам вспомнить, что происходило с ними в утробе матери. Ниже мы приводим описание собственного опыта С. Грофа (в третьем лице), который убедил его в том, что внутриутробные воспоминания – отнюдь не фантазия.

У него было странное ощущение сокращения в размерах: голова была явно больше всего остального тела и конечностей. Он чувствовал, что погружен в жидкость, и в этой жидкости были растворены какие-то вредные вещества, поступавшие в его тело через пуповину… Неприятные вещества имели вкус: странная смесь йода, мочи и разлагающейся крови.

В это время та его часть, которая была взрослым человеком с медицинским образованием, гордившимся своей перспективной научной карьерой, обозревала плод как бы со стороны…

Мысль о том, что плод может быть наделен сознанием, противоречила всему, чему его учили на факультете… Однако он не мог отрицать реальность этих ощущений… После непродолжительной борьбы он отказался от аналитического мышления и стал непосредственно воспринимать все, что с ним происходило… Теперь он ощущал, как оживают воспоминания безоблачного времени, проведенного в материнском чреве…

На одном уровне он по-прежнему был плодом, ощущавшим негу и высшее совершенство приютившего его чрева… На другом же он сам стал целой вселенной…

Эти ощущения, богатые и яркие, казалось, длились целую вечность. Он понял, что колеблется между чувствами утомленного, больного плода и чувством счастья и безмятежности жизни в лоне матери.

Все больше исследований подтверждают, что человеческое сознание бодрствует и до рождения. Брюс Липтон в доказательство приводит видео, на котором заснята семейная пара во время ссоры. С помощью ультразвука на этой съемке выведено изображение плода в животе матери. Когда ссора вспыхивает, он подпрыгивает и изгибается дугой, а затем снова подпрыгивает при звуке бьющегося стекла. Дж. Шонкофф и Д. Филлипс в книге, посвященной развитию ребенка в раннем детстве, пишут следующее: «В предродовой период плод особенно беззащитен перед вредными воздействиями окружающей среды, которые могут поставить под угрозу все его дальнейшее развитие…» Более конкретно об этом говорит психиатр Томас Верни: «И во сне, и бодрствуя… нерожденный ребенок постоянно подстраивается к каждому действию, мысли и чувству своей матери. Начиная с момента зачатия, внутриутробные переживания закладывают основы для развития мозга, личности, темперамента и силы разума». В этот же период формируется предрасположенность к некоторым взрослым заболеваниям, в том числе к ишемической болезни сердца, инфарктам, диабетам, ожирению, остеопорозу, аффективным расстройствам и психозам. Любой источник дискомфорта для плода может превратиться в травму, которая будет влиять на распределение рецепторов в мембране клетки, на экспрессию генов, то есть на развитие неродившегося ребенка в целом. В таблице 15 дается перечень физических и эмоциональных факторов – источников травм для плода.

Таблица 15. Факторы, опасные для жизни и здоровья плода (источники: Shonkoff, 2000; Gilbert, 2000; Ellwood, 2008)

Хотя эта глава посвящена в основном травматическим аспектам внутриутробного развития, нам следует помнить слова С. Грофа: «Для ребенка в материнском чреве все условия жизни близки к идеальным… У него есть защита, безопасность и немедленное удовлетворение всех потребностей». Также не стоит забывать, что все это – не только заслуга матери. Брюс Липтон подчеркивает: «Хотя ребенка вынашивает мать, отец также принимает в этом процессе заметное участие. Ведь он оказывает на нее всестороннее влияние, которое косвенно – но все же самым серьезным образом – отражается на развитии малыша».

 

Алкоголь и другие токсины

Окружающий нас с вами мир омывается не только морями и океанами, но и бесчисленным множеством химикатов неизвестного действия, которые, кроме всего прочего, способны проникать сквозь плацентарный барьер и воздействовать на плод. Исследования пуповины у беременных женщин в Европе и Северной Америке выявили наличие более двухсот восьмидесяти посторонних химических веществ. У пяти семей из Канады обнаружено сорок шесть соединений, из которых для тридцати восьми установлено влияние на репродуктивную функцию в целом и задержку развития плода в частности. Особенно чувствителен эмбрион с третьей по восьмую неделю после зачатия, когда происходит формирование основных органов, а также начиная с середины второго триместра, когда развивается мозг.

Алкоголь – один из самых распространенных токсинов. До сих пор неизвестно, существует ли безопасная доза алкоголя, поэтому правительства США и Великобритании рекомендуют беременным отказаться от него вообще. Тем не менее, многие женщины продолжают употреблять спиртные напитки во время беременности. Согласно некоторым исследованиям, алкоголь в малых количествах в некотором смысле полезен для плода, так как способствует расслаблению матери, однако есть и другие данные: даже если уровень алкоголя в крови ниже предела, допустимого при вождении автомобиля, клетки мозга при этом отмирают с поразительной быстротой. Например, эксперименты с мышами показали, что при содержании алкоголя в крови, равном 0,07 процента, нейронов в их мозге за час гибнет в четыре раза больше нормы. Как бы то ни было, все исследователи сходятся во мнении, что умеренное употребление алкоголя менее вредно, чем аналогичное его количество в виде ударной дозы.

Данные статистики по внутриутробной смертности из-за алкоголя скудны и ненадежны. В докладе Британской медицинской ассоциации за 2007 год по западным странам указывается, что в среднем девять новорожденных из каждой тысячи страдают от последствий употребления алкоголя их матерями; в Италии это число достигает двадцати – сорока. У десяти-пятнадцати процентов из них выявлен резко выраженный фетальный алкогольный синдром (ФАС, описан ниже), еще у тридцати-сорока процентов новорожденных он проявляется в более легкой форме, и около половины из общего числа имеют органические поражения головного мозга. Это значит, что только в Великобритании каждый год с ФАС рождается примерно шесть тысяч детей.

Симптомы ФАС разнообразны и трудноустранимы. Среди них: аномалии в строении лица, отставание в росте и весе (в том числе уже при рождении), повреждения головного мозга. Младенцы и дети дошкольного возраста с таким синдромом часто импульсивны и гиперактивны, отстают в физическом и умственном развитии, у них плохо складываются отношения с окружающими. Коэффициент их интеллекта в среднем равен шестидесяти восьми баллам. Повзрослев, они часто проявляют склонность к агрессии и антисоциальному поведению. Кроме того, они сильнее своих сверстников предрасположены к алкогольной и наркотической зависимости. Взрослые зачастую вступают в конфликты с законом, страдают психическими расстройствами (депрессией и так далее); как правило, им сложно вести самостоятельную жизнь. Для ФАС также характерны такие длительные симптомы, как пониженная координация и внимание, проблемы с памятью, абстрактным мышлением и способностями к решению задач. Возможна также связь ФАС с уродствами вроде циклопии и дицефалии.

 

Материнский стресс

Кортизол, гормон стресса, вырабатывается у матери уже на семнадцатой неделе беременности, и плацентарный барьер не представляет для него препятствия. В организме плода уровень кортизола значительно ниже, чем в материнском, однако и этого достаточно, чтобы помешать развитию ребенка. Исследования на крысах показали, что он вызывает гиперактивность, повышенную тревожность (что выражается в отсутствии у животных любопытства) и задержку как в умственном, так и в социальном развитии. Впрочем, все эти симптомы можно объяснить и отсутствием материнской заботы после рождения: если мать испытывает стресс на последней неделе беременности, она вылизывает и чистит детенышей меньше положенной нормы. Вероятно, стресс снижает уровень материнской ласки и внимания к новорожденным и у людей.

Влияние уровня материнского стресса во время беременности сказывается на ребенке всю его последующую жизнь, так как плод воспринимает его как естественный фон «за бортом» и подстраивается к нему. Умеренная обеспокоенность матери может быть даже полезной для подготовки ребенка к жизни, однако сильные стрессы вызывают перманентную возбужденность, которая тормозит развитие ребенка и отрицательно влияет на его здоровье в зрелости. По мнению профессора Виветты Гловер, основными и наиболее опасными причинами стресса в Великобритании являются ссоры, злость и насилие в семьях. Следовательно, поведение отца весьма важно для того, чтобы мать могла успешно выносить ребенка.

Профессор Гловер возглавляет Исследовательскую группу фетального и неонатального стресса в Имперском колледже Лондона. В своих исследованиях группа выявила следующие результаты влияния стресса на протекание беременности:

• низкий вес новорожденных;

• снижение IQ к восемнадцати месяцам в среднем на десять баллов относительно нормы;

• повышенное беспокойство у младенцев;

• удвоение случаев синдрома дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ) у четырехлетних мальчиков;

• частое возникновение проблем с эмоциональным фоном у детей обоих полов.

Ученые пришли к выводу: «Настроение матери оказывает непосредственное влияние на развитие головного мозга плода, которое, в свою очередь, отражается на поведенческом развитии ребенка». В Великобритании живет около миллиона детей с задержками в развитии мозга и нервной системы, из них пятнадцать процентов – это те, на кого еще во внутриутробный период повлиял высокий уровень материнского стресса. Основываясь на этих данных, профессор С. Гроф утверждает, что меры по снижению общего стрессового фона среди матерей могут помочь ста пятидесяти тысячам детей.

Более наглядны результаты изучения отдаленных последствий Шестидневной войны между Израилем и арабскими государствами в 1967 году. Они показали, что чрезмерный стресс особенно опасен на втором месяце беременности: среди взрослых женщин, зачатых в тот период, показатели по шизофрении превысили норму вчетверо, среди мужчин – незначительно. Можно сделать вывод, что такие же явления вызывает любой сильный стресс: военные действия, террористические удары, внезапные тяжелые утраты и стихийные бедствия – землетрясения, ураганы, недород и голод.

 

Недоедание и голод

Плохое питание среди матерей вызвано множеством факторов: голодом, бедностью, пищевыми аллергиями, употреблением продуктов быстрого питания и подвергшимся технологической обработке, анорексией и так далее. Низкое качество продуктов не только отрицательно сказывается на развитии мозга плода и весе новорожденного – последствия проявляются и в зрелости. Вот какие болезни они вызывают у взрослых людей:

• диабет;

• сердечно-сосудистые заболевания;

• легочные заболевания;

• повышенный уровень холестерина;

• ожирение у женщин;

• высокое кровяное давление;

• рак молочной железы;

• шизофрения;

• антисоциальная психопатия.

Качество потребляемой матерью пищи имеет не меньшую важность, чем ее калорийность. Например, неправильное питание во время беременности вызывает железодефицитную анемию у двадцати – двадцати пяти процентов младенцев по всему миру, и еще у многих – более легкие симптомы. У растущего мозга недостаток железа затормаживает развитие памяти и моторики, вызывает повышенную осторожность, боязливость и утомляемость, а недостаток витамина В9 – врожденное расщепление позвоночных дуг и, возможно, шизофрению.

Большая часть исследований влияния недоедания на развитие плода проводилась среди тех голландцев, кого матери вынашивали в конце Второй мировой войны, когда немецкие войска перекрыли поставки продовольствия. До и после этого периода голландки питались нормально, в отличие от жительниц стран третьего мира, где недоедание является хроническим, а его последствия – куда более серьезными и продолжительными. К примеру, прежде чем забеременеть во второй раз, материнскому организму необходимо восстановить силы после кормления первого ребенка. В противном случае развитие плода будет протекать с нарушениями. Как показали наблюдения в Бангладеш, беременность в два с половиной раза чаще протекала с осложнениями у тех женщин, которые сами появились на свет с недобором веса. Само собой разумеется, что сокращение числа случаев младенческой смертности, мертворождений и замедлений в развитии плода напрямую зависит от улучшения качества питания матерей.

 

Воспоминания о рождении

Рождение само по себе (даже если с медицинской точки зрения оно протекает нормально) – это весьма болезненный и травмоопасный процесс для плода, последствия которого проявляются и в зрелости – в поведении и психическом здоровье. При родах имплицитная память младенца работает на всех оборотах, а вот эксплицитная, отвечающая за запоминание образов и фактов, пока молчит. Тем не менее, метод ребёфинга позволяет многим пациентам вспомнить во время терапии те или иные подробности собственного рождения: пуповину, обмотавшуюся вокруг шеи, акушерские щипцы и тому подобное. У кого-то сохраняются воспоминания о родильной палате или присутствовавших в ней людях. Некоторые из этих свидетельств, безусловно, навеяны давно забытыми рассказами матерей, однако для нескольких таких рассказов психиатру Станиславу Грофу удалось установить, что они не основаны на приобретенной информации. Конечно, ребёфинг часто вызывает к жизни могучие архетипы, и опять же, знания взрослого человека могут просто накладываться на имплицитные телесные и эмоциональные воспоминания. Но все же многочисленные сходства в рассказах предполагают, что за ними стоит работа сознания в момент рождения, что весьма важно для понимания коллективных травм.

Основываясь на результатах работы с тысячами людей, С. Гроф составил детальное описание родов глазами новорожденного. Жизнь в материнской утробе протекает довольно безмятежно, но вот эта безмятежность прерывается серией химических сигналов, говорящих о том, что впереди – выход на свет. За ними следует сильное давление – это начинает сокращаться матка, и плод захлестывает волна боли и беспокойства. Давление матки ограничивает кровоснабжение плода, приток кислорода и питательных веществ, а вместе с этим – эмоциональную связь с матерью, которая раньше служила источником успокоения. Но шейка матки по-прежнему плотно сомкнута, и эта ситуация, которая может продлиться и несколько минут, и несколько часов, кажется теперь безвыходной. По словам С. Грофа, преобладающее чувство в тот момент – это «чувство апокалиптического крушения безмятежного внутриутробного мира, когда безбрежная свобода плода, подобная океану или целой вселенной, вдруг оборачивается агонией внутри тесной ловушки под действием непонятных грозных сил извне… Общее ощущение – это невыносимые физические и эмоциональные муки… и какова бы ни была их природа, кажется, что теперь они будут длиться вечно». Во время сеанса ребёфинга «клеточная память о моменте рождения просыпается и заполняет сознание – иногда с такой силой, что человек и вправду думает, будто смерть близка и неминуема».

Давление продолжает нарастать, даже когда шейка матки открывается. Головка плода протискивается в это отверстие, сдавливаясь и деформируясь. Приток кислорода может еще больше сократиться, если пуповина обмотается вокруг шеи или защемится между головкой и стенками родовых путей. Ребенок в это время чувствует страх и растерянность неопытной роженицы или, если он не был желанным, ее отрицательные эмоции. Но вот, наконец, виден выход наружу, и появляется надежда на освобождение. Впрочем, на этом пути может оказаться множество препятствий: неудобное положение плода, слишком слабые родовые схватки, узкий проход, закрывающая его плацента и напряжение матери вследствие страха. В какой-то момент этой борьбы ребенка может захлестнуть волна гнева и агрессии, первобытной ярости существа, чьей жизни угрожает опасность. Кроме того, он может испытывать и сексуальное возбуждение, которое возникает у многих матерей. Некоторые акушерки даже специально стараются вызвать у рожениц сексуальные ощущения, чтобы помочь им расслабиться.

С. Гроф отмечает, что на этом этапе родов «возникает великое множество противоречивых эмоций и странных ощущений, которые вместе с последующими событиями в младенчестве и детстве могут вызвать целый комплекс расстройств. Среди них – некоторые формы депрессии, агрессия и склонность к саморазрушению, а также, возможно, расстройства и аберрации на сексуальной почве, обсессивно-компульсивные расстройства, фобии и истерии». Парадоксален следующий факт: когда страдания плода достигают максимума, «происходящее внезапно перестает казаться мучением и агонией. Вместо этого ощущения перерастают в дикий, экстатический восторг…» Здесь можно провести параллель с замиранием как реакцией на опасность и травматический стресс, при котором в кровь выбрасываются естественные успокоительные вещества и боль со страхом отступают.

Если роды протекают нормально, как только младенец покидает родовые пути и вступает в чуждый ему мир, наступает внезапное, подобное взрыву облегчение. С первым вздохом легкие расправляются и принимаются снабжать организм кислородом, прочие органы тоже вступают в работу – избавляются от отходов жизнедеятельности, а вскоре начинают требовать пищи и переваривать ее. Это, конечно, значительно сглаживает последствия родовой травмы, однако ничуть не напоминает утопическое существование в материнском чреве. Теперь биологические потребности ребенка уже не удовлетворяются автоматически, ничто не защищает его от перепадов температуры, резких звуков, яркого света и грубых прикосновений. Младенца приводит в замешательство смесь света, звука и движения вокруг, он испытывает ужас и панику. Использование акушерских щипцов может только усилить все эти ощущения, а вот кесарево сечение – ослабить.

В эти моменты младенец наиболее уязвим, поэтому в первую очередь ему необходима успокаивающая близость матери, знакомый стук ее сердца, тепло, запах и эмоциональный фон. Ребенка нужно брать на руки, поглаживать, смотреть на него с любовью и кормить грудью. И как раз в эти моменты современная медицина часто пытается вмешаться, что ведет лишь к дальнейшим травмам. Например, быстрое обрезание пуповины – в течение минуты – мгновенно лишает новорожденного притока кислорода и железа из материнской крови. Поэтому иногда эксперты рекомендуют перерезать пуповину целых три минуты, а некоторые сторонники альтернативных родов – даже пять, чтобы приток ослабевал в «естественном» темпе.

Современные акушерские приемы часто заслуживают критики, но в то же время не стоит забывать, что медицинская помощь в целом и грамотные действия опытных акушерок в частности значительно снизили материнскую и младенческую смертность и заболеваемость. Впрочем, и в современном акушерстве для травм есть еще немало места, чего в дальнейшем можно было бы избежать:

• искусственные роды, особенно если это производится для удобства медиков;

• использование акушерских щипцов;

• использование обезболивающих, особенно тех, что могут навредить плоду;

• быстрое перерезание пуповины;

• пошлепывание по ягодицам;

• использование едких антисептических глазных капель;

• обрезание крайней плоти, особенно без анестезии;

• отлучение от матери;

• изоляция без зрительного и тактильного контакта;

• оставление плачущими;

• кормление по расписанию;

• искусственное кормление из бутылочки (допустимо только по медицинским показаниям и с нежным поддерживанием).

Устранению всех этих нежелательных явлений, окружающих роды, препятствуют сами врачи, родители и сиделки, так как, будучи сами травмированными при рождении, они не в состоянии испытывать должного понимания травм и потребностей младенцев.

 

Размышления

Философ Экхарт Толле отмечает, что многие новорожденные появляются на свет уже обремененными грузом травм – тяжелым болевым телом, как он сам это называет. Некоторые подолгу плачут без видимых причин, будто бы они уже познали все боли и несчастия этого мира. Это может быть следствием внутриутробных и родовых переживаний, но также – проявлением наследственных и коллективных травм или даже воспоминаний о предыдущей жизни.

В Восточной Африке живут племена, которые отсчитывают возраст ребенка с того момента, как будущая мать впервые подумала о нем. Приняв решение забеременеть, она уединяется и, сидя под деревом, вслушивается, пока не услышит песню ребенка, которого она только собирается зачать. Затем она возвращается в деревню и обучает этой песне потенциального отца, чтобы потом, во время физической близости, они могли вместе пригласить ребенка в мир этим напевом. После зачатия она продолжает петь для ребенка в своем чреве. В племени эту песню выучивают также пожилые женщины и повитухи, чтобы во время родов младенец знал, что его здесь ждут. Затем напев выучивает вся деревня, и ребенок слышит ее в моменты боли и радости, а позже – на обряде инициации, на собственной свадьбе, а в последний раз – на смертном ложе.

 

Из-за абсолютной беспомощности ребенка в первые несколько месяцев после рождения это время иногда называют четвертым триместром беременности. Младенец полностью зависит от тех, кто о нем заботится: ему нужна пища, уход, температурный режим, положительные эмоции и стимулы для умственного развития. Именно в младенчестве закладываются схемы, по которым впоследствии, в том числе в зрелости, будет происходить развитие тела, формирование разума, эмоций и отношений с окружающим миром. Если все идет хорошо, то к трем годам ребенок превращается в пышущее здоровьем и энергией веселое и беззаботное существо, уже обладающее базовыми языковыми навыками и питающее нежность к тем, кто о нем заботится. А еще он умеет управлять функциями своего тела и эмоциями и проникаться чувствами своих сверстников и взрослых. Но все может быть и по-другому: если что-то в развитии ребенка пошло не так, он способен стать неуверенным в себе, вялым, болезненным, легко возбудимым, злым, агрессивным, физически и психически недоразвитым. Некоторые из этих недостатков поддаются исправлению через положительные переживания, другие же остаются с человеком до конца жизни. Конечно, некоторые проблемы в детском развитии – это генетический груз, но все же большинство из них вызваны плохим воспитанием, жестоким обращением и травматическим опытом.

 

Надежная привязанность

Жизнь новорожденного зависит от тех отношений, что ежеминутно складываются между ним и его опекуном – как правило, это мать. Можно сказать почти с полной уверенностью, что механизмы, запускающие этот процесс – врожденные. Сравнительные исследования разных культур показывают, что наиболее важно для ребенка, конечно же, постоянное внимание к его физиологическим потребностям, но ласка, тепло и забота также не вредят детям ни в одной из культур. У эмоционально и физически полноценной матери почти сразу возникает привязанность к своему ребенку: желание смотреть на него, вдыхать его запах, обнимать и баюкать, петь и ворковать с ним. В ответ младенец лепечет, улыбается, прижимается к ней, цепляется за грудь и сосет. Результат: спокойствие, радость и взаимное удовольствие. То, как складываются отношения между матерью и ребенком, зависит от времени, проводимого вместе, когда зрительный и тактильный контакт, запахи и вкусы сплетаются в ткань эмоциональной, физической и духовной привязанности.

Надежная взаимная привязанность защищает младенца, способствует работе еще неуверенных телесных функций, регулирует проявление эмоций и стимулирует мозговую активность. Нежные отношения с матерью успокаивают ребенка и формируют у него чувство защищенности. Снова и снова она возвращается к голодному, испуганному и замерзшему сыну или дочери и несет с собой пищу, чистоту, уют и утешение. Однако младенцу нужно, чтобы рядом с ним находились не только его родители. Гораздо лучше, если ответственность за него разделят члены «большой семьи», вся деревня или сообщество. Наши далекие предки, охотники и собиратели, растили детей всем племенем; так у них формировалась привычка к общению с людьми разных возрастов и завязывались самые разнообразные общественные отношения. Даже самая профессиональная няня в этом смысле – не лучший выбор, так как чем больше детей оставлено на попечение взрослого, тем менее близкие отношения завязываются между ними. Кроме того, при смене сиделки младенец будет нервничать.

Надежные привязанности помогают младенцам справляться со стрессом, а детям чуть старше – вплоть до дошкольного возраста – завязывать отношения со сверстниками, воспитателями и людьми вообще. Так развивается память, сознательность, способность дружить, контролировать свои эмоции и поведение. Дети, у которых с родителями сложились близкие и доверительные отношения, лучше слушаются, а родители – лучше их понимают, и все это ведет к дальнейшему сближению. Так вырастают счастливые и уверенные в себе дети, любящие своих опекунов и доверяющие им.

Считается, что в США шестьдесят – семьдесят процентов годовалых младенцев глубоко привязаны к своим родителям. Когда мать в комнате, такие дети ведут себя активно и периодически пытаются привлечь к себе ее внимание для собственного успокоения. Когда мать покидает комнату, они расстраиваются и теряют интерес к окружающему, а когда возвращается – радостно ее приветствуют, просят утешить их и приласкать. Начав ходить, такие благополучные дети испытывают радостное возбуждение, их переполняют силы и веселье. Теперь они более независимы, а значит, им нужно учиться контролировать свои эмоции – конечно, при помощи и поддержке матерей. Мать же должна уметь правильно истолковывать каждое эмоциональное движение ребенка, иначе его развитие будет тормозиться. Отношения между матерью и ребенком имеют колоссальную важность еще и потому, что влияют на экспрессию определенных генов и формируют механизмы реакций на стресс в дальнейшей жизни.

Именно эти отношения, первые в жизни, формируют у ребенка устойчивые представления о том, что такое доверие, поддержка, любовь и защита. На их основе выстраиваются модели поведения и межличностных отношений. Если же у ребенка вовремя не сформировалось доверительных отношений с родителями, он будет испытывать трудности в этой сфере и в зрелости, и изменить это крайне сложно. Так, например, результаты одного исследования показывают, что у семидесяти пяти процентов успешных независимых беременных женщин впоследствии складываются тесные и доверительные отношения с детьми. И наоборот: к семидесяти пяти процентам невнимательных и поглощенных своими мыслями женщин их собственные малыши не испытывают привязанности. Дети же усваивают эти модели отношений, затем взрослеют и передают их следующему поколению.

Достичь надежной привязанности может оказаться непросто, особенно если мать и дитя обладают разными темпераментами. Многие дети легко идут на контакт, адаптируются к изменениям и пребывают в спокойном, в основном хорошем настроении. Однако примерно у пятнадцати процентов малышей характер более сложный. Они робки, пугливы, неотзывчивы и раздражительны; они часто плачут, их сложно успокоить и приучить к чему-то новому. Их постоянно нужно утешать, баюкать, кормить. Они эмоционально неустойчивы и постоянно испытывают стресс, поскольку родителям не удается понять, чего именно хочет ребенок в данный момент. Причины такого поведения младенцев различны: плохая наследственность, сложное протекание беременности, недоношенность, физические и эмоциональные травмы при рождении, боль, заболевания, а также насилие в семье или обществе вокруг них, боевые действия, жизнь в семье нуждающихся беженцев. Поведение родителей тоже влияет на формирование привязанностей. Если ребенок постоянно находится на руках у матери, чувствует тепло и запах ее тела, биение ее сердца, если, услышав его плач, родители сразу принимаются его успокаивать – это скорее привяжет ребенка к ним. Даже очень раздражительный малыш ведет себя хорошо, если родители эмоционально открыты и умеют его успокоить. Наблюдения за животными показывают, что постоянная родительская забота может свести на нет даже влияние дурной наследственности. Например, в одном из опытов с крысами детеныши из популяции с повышенной боязливостью оставались таковыми, если их выкармливали биологические матери, но вырастали нормальными рядом с приемными небоязливыми матерями. Множество проблем в воспитании детей возникает из-за педагогической неграмотности самих родителей, а также из-за того, что в их действиях проигрываются их собственные травмы, полученные в детстве. Однако все это можно преодолеть.

 

Нарушенная привязанность

Отсутствие надежных привязанностей – это источник травм для младенца. Без ухода и надлежащего внимания может затормозиться его физическое и психическое развитие, а способности к построению нормальных отношений в обществе так и не сформируются. В целом, чем раньше ребенок лишается чего-то важного, тем сложнее поддаются лечению последствия. У неблагополучных детей проявляется целый спектр симптомов, некоторые – сразу же, другие – со временем; среди них следующие:

• напряженность мышц и поверхностное дыхание;

• нарушения в иммунитете и гормональном фоне;

• задержки в развитии моторики, речи, когнитивных центров и центров социализации в мозге;

• неадекватное отношение к взрослым: например, ребенок может повиснуть на незнакомом человеке;

• отсутствие эмпатии и способности сдерживать эмоции;

• неадекватное обращение с едой: например, ребенок может прятать пищу или наоборот – жадно поедать; проблемы с глотанием, рвота;

• повторяющиеся действия, в том числе нанесение вреда себе самому: ребенок может раскачиваться, биться головой, бить или царапать себя;

• повышенный риск возникновения психопатологий дальнейшей жизни, в том числе диссоциативных расстройств, агрессии, расстройств поведения, самоуничижения.

В США каждый третий младенец считается «ненадежно привязанным», похожие показатели существуют и в других странах. Ненадежная привязанность возникает в основном в тех случаях, когда мать не находит правильного подхода к своему ребенку, часто из-за того, что в детстве сама не получала достаточного внимания и тепла от родителей. Таким образом, люди передают эту проблему из поколения в поколение через собственный опыт, а возможно – и эпигенетически, через изменения в экспрессии генов. На примере лабораторных крыс это видно особенно явственно; возможно, те же механизмы характерны и для человеческого вида.

Другая распространенная причина ненадежной привязанности – высокий уровень материнской депрессии. В США депрессией страдают около десяти процентов молодых мам. При этом многие из них – хорошие родители, и проблемы возникают только в сочетании с другими факторами стресса: бедностью, разногласиями между супругами, насилием в семье, алкогольной и наркотической зависимостью. У некоторых матерей под действием депрессии опускаются руки, и они отчаиваются найти правильный подход к ребенку. Другие же не сдаются, но оказываются назойливыми и нечувствительными, потребности детей они часто понимают неверно, а обращаются с ними грубо. Не удивительно, что дети таких матерей чаще несчастливы, отстраненны, пассивны и неразвиты. Они избегают близких отношений, не контролируют своих эмоций и агрессии, и вскоре сами впадают в депрессию. Те младенцы, чьи матери чересчур навязчивы, растут подавленными, у них проявляются антисоциальные черты, тревожные расстройства, синдром дефицита внимания и повышенный уровень гормонов стресса.

Выделяются три типа нарушенной привязанности: избегающая, резистентная (или амбивалентная) и дезорганизованная. Любопытно, что в распределении этих типов по культурам есть существенные различия, в зависимости от традиций воспитания. Избегающий ребенок малоэмоционален, игнорирует свою мать, не тяготится ее отсутствием и отворачивается при ее появлении. Такое поведение у младенца возникает, если мать не в состоянии справиться со своим дурным настроением, которое выражается в отрицательных эмоциях, бесчувственности или, наоборот, чрезмерной навязчивости. В ответ на это дети учатся подавлять свою злость и избегать проявления чувств вообще, становятся эмоционально глухими. По словам Сью Герхардт, они натягивают на себя эмоциональную узду, чтобы избежать чувств, которых им все равно не дают испытывать. Дети подавляют собственные чувства, чтобы защитить от них матерей, ведь те не учат их, что делать с этими чувствами.

Амбивалентные дети, напротив, стараются держаться поближе к матерям, в их отсутствие неактивны и подавлены. Когда мать рядом, они проявляют смешанные чувства (и радость, и раздражение) и избегают физического контакта. Они – этакие «звезды сцены» и проявляют эмоции без оглядки на окружающих. Амбивалентную привязанность провоцируют непоследовательные родители, которые сами то нежны и заботливы, то холодны и недоступны. Ребенок в таких условиях становится пугливым и требовательным и использует любую возможность, чтобы привлечь к себе внимание.

Дети, травмированные более серьезно, проявляют дезорганизованную привязанность, таких в среднем пять-десять процентов. Они растеряны и не знают, можно ли доверять родителям или опекунам, которые временами пугают или ранят их. При приближении матери такой ребенок может начать биться головой о стену; радостно подбежать, но затем растеряться и уклониться от контакта; или просто сесть на пол и завизжать. Сью Герхардт полагает, что родители этих детей в свое время столь сильно были травмированы насилием или тяжелой утратой, что теперь не в состоянии дать своим детям чувство защищенности, чтобы те могли безбоязненно исследовать окружающий мир. В результате ребенок не учится адекватно реагировать на происходящее и управлять своими чувствами, поэтому его мелкие стрессы разрастаются в одно большое несчастье.

 

Сенсорная стимуляция и визуальное взаимодействие

Все органы чувств новорожденного немного недоразвиты и поэтому нуждаются в стимуляции. Кроме того, сенсорная информация необходима для развития мозга, нервной и гормональной систем, а в дальнейшем – для управления эмоциями и поведением. Без нее соответствующие мозговые центры просто-напросто атрофируются, что усложняет жизнь не только самому человеку, но и его потомкам – эти недостатки передаются им либо через общение, либо эпигенетически.

В первые два месяца после рождения доминирующими чувствами у младенца являются обоняние и вкус, затем – осязание. Визуальные раздражители приобретают значимость лишь в десять-двенадцать месяцев, а слуховые – еще позже. В ходе этого процесса включения чувств более развитые помогают остальным (например, информация органов вкуса и осязания способствует развитию зрения). Роль матери в этом процессе – в предоставлении ребенку новых стимулов, которые бы направляли и удерживали внимание малыша на тех или иных предметах, чтобы данные его чувств складывались в целостную картину мира. Поэтому прикосновение к радостному лицу матери, ее улыбка и смех не менее важны для развития ребенка, чем его радость и благополучие.

Новорожденный вполне способен фокусировать взгляд на лицах и быстро учится распознавать их выражения, несмотря на то, что зрение станет основным чувством только через год. Благодаря этой врожденной способности устанавливается и крепнет связь между матерью и ребенком, когда они глядят друг на друга спустя несколько минут после родов. Впрочем, слишком часто лица в медицинских повязках прерывают этот зрительный контакт и уносят младенца от матери, если роды происходят в больнице. Ребенок ощупывает взглядом лицо матери, особенно ее глаза, его зрачки расширены от возбуждения, интереса и удовольствия. Так действуют гормоны, вырабатывающиеся в мозгу и стимулирующие его развитие. В женщине же при виде малыша и движений его глаз просыпаются материнские инстинкты. Поэтому зрительный контакт между матерью и ребенком – это общение на совершенно особом уровне. Контролирует это общение сам ребенок: в определенный момент он отводит взгляд, показывая тем самым, что ему уже достаточно, и что матери тоже пора перестать любоваться и приступить к другим обязанностям. Милая история о рождении Этана, рассказанная Дороти Роу, свидетельствует о том, что младенцы реагируют на лица и других людей.

Минуту спустя он уже лежит на руках своей матери Джулии, спокойный и расслабленный. Он открывает глаза и смотрит прямо на нее. Его взгляд очень пристальный, он изучает черты ее лица. Джулия заговаривает с ним, и в ответ его личико оживает и становится более выразительным. Через несколько минут Этана передают Джону, его отцу. На отца он тоже смотрит очень пристально и, кажется, полностью поглощен открывшимся зрелищем. Тогда Джон медленно высовывает язык, и Этан тянется к нему поближе. Похоже, он сильно увлечен, он хмурит брови, закрывает глаза, потом снова поднимает взгляд на Джона и показывает свой язычок. Ему всего лишь пятнадцать минут от роду.

Длительный зрительный контакт с матерью крайне важен для развивающегося мозга младенца. Когда ребенок видит, что мать довольна, в его мозге вырабатываются допамин и эндорфины, которые не только вызывают чувство радости, но и стимулируют рост нейронов в коре больших полушарий. И наоборот: если на лице матери отражаются отрицательные эмоции, его вид запускает в мозгу стрессовые реакции, блокирующие действие эндорфинов. Иными словами, побольше взглядов, наполненных радостью и любовью – и мозг младенца превратится в сплошную нейронную сеть. Значение визуального контакта меняется, когда ребенок начинает ползать, а затем ходить. Он исследует мир вокруг, и в этом ему нужна поддержка. Часто нескольких секунд обмена взглядами с матерью ребенку бывает достаточно, чтобы понять: то, что он делает, делать разрешается. А его взгляд рассказывает матери о том, что он чувствует, чтобы она могла правильно отреагировать. Такая тонкая сонастроенность вызывает эмоциональный резонанс, совместные переживания и включает в работу одни и те же участки в каждом мозге. Зрительный контакт с матерью может остаться с ребенком и влиять на его эмоциональный фон всю последующую жизнь.

С развитием речевых навыков все большее место в жизни занимает вербальная коммуникация, но выражение лица при этом продолжает оставаться одним из могучих средств общения. В голове каждого из нас складывается мимический каталог, где отражены боль, радость, гнев, страх, сомнение, доверие, угроза и многие другие эмоции. Сами мы используем те или иные черты мимики – улыбку, нахмуренные брови, зажмуренные глаза – в целях социальной коммуникации. Выражения лица, соответствующие базовым эмоциям, едины для всех народов и культур, что, по-видимому, говорит об их генетической закрепленности и, следовательно, высокой важности для человеческого вида.

 

Важность прикосновений

Впервые важность прикосновений была продемонстрирована в экспериментах с обезьянами в пятидесятых годах двадцатого века. Детеныши становились эмоционально неуравновешенными, если их отлучали от матерей, а взамен предоставляли только манекены из мягкой материи. Те детеныши, кому приходилось «общаться» с чучелами из металлической проволоки, вырастали еще более травмированными. Без настоящих матерей, которые могли бы покачать их, отшлепать и поиграть с ними, обезьяны вырастали жестокими и агрессивными, с девиантным сексуальным поведением; они не испытывали привязанностей и не позволяли дотрагиваться до себя. Из них получались бесчувственные матери, которые не реагировали на плач собственных детенышей. Так их травма передавалась через поколения. Среди человеческих детей, выросших в сиротских приютах, наблюдается похожая картина.

В другом эксперименте детенышей первые шесть месяцев растили так, что они могли видеть и слышать других обезьян, чувствовать их запах, но прямого физического контакта не было. Такие детеныши вырастали пугливыми, могли обнимать сами себя, сосать пальцы, издавать разные звуки и совершать повторяющиеся действия. Когда в подростковом возрасте или зрелости их объединяли с группой других обезьян, они оказывались агрессивными, не шли на контакт и не могли нормально спариваться. Самки не умели заботиться о собственных детях, около трети из них истязали своих детенышей. Однако если первые полгода детенышей растили нормально и лишь потом изолировали еще на полгода, нарушений помимо агрессии у них почти не проявлялось. Когда рядом с детенышами находились только матери, а сверстников не было, они вырастали пугливыми, агрессивными и антисоциальными. Детеныши, росшие в группах сверстников без матерей, также были пугливы, держались кучками, мало играли и почти не интересовались окружающим миром. Вырастали они социально и сексуально неполноценными и не умели обращаться со своим потомством.

Похожие результаты были получены при изучении поведения крыс. В первую неделю матери стимулируют развитие новорожденных крысят тем, что вылизывают их. Детеныши, которым досталось меньше материнской ласки, сильнее подвержены стрессам, менее любопытны, испытывают затруднения с пространственным обучением и памятью. Когда у них появляется собственное потомство, они также почти не вылизывают его. Как и обезьяны, крысята остро реагировали на разлучение с матерью: вырастали пугливыми, гиперактивными, с задержками в умственном и поведенческом развитии. Однако тактильная стимуляция художественной кистью до некоторой степени снимала эти симптомы. Доктор Фрэнсис Шампань приписывает эти результаты эпигенетическим явлениям и считает, что подобные эффекты могут проявляться и у людей.

Выводы из экспериментов над животными очевидны: для нормального развития детенышу необходим физический контакт с обоими родителями и сверстниками. На людях подобные эксперименты провести невозможно, но имеющихся данных вполне достаточно, чтобы прийти к тем же заключениям. Кормление грудью приносит состояние умиротворенности и матери, и ребенку. В материнском молоке содержатся антитела, необходимые ребенку, чтобы противостоять болезням, а само кормление и прикосновения матери снимают стресс и успокаивают. В отсутствие матери стрессовые реакции младенца могут стать чрезмерными, что в дальнейшем, в зрелости, приведет к постоянному беспокойству и склонности к депрессиям. Данные о недоношенных детях дополняют картину. Большую часть времени они проводят в шумных палатах, и неконтролируемый поток раздражителей может им повредить. Во время ухода и обследований их часто переворачивают на живот, а лица врачей закрыты масками, что почти исключает тактильное и визуальное общение. Исследования же показывают, что аккуратные прикосновения помогают таким детям набирать вес и развиваться, а мягкое похлопывание и сгибание конечностей улучшают аппетит и пищеварение. Однако позднее у недоношенных тоже наступает период кризиса – возможно, потому, что после курса интенсивной терапии внимание к ним ослабевает.

Важность тактильного контакта подтверждена и множеством других наблюдений. В раннем младенчестве прикосновения ускоряют развитие коры головного мозга и рост дендритов. Прикосновения же снимают стресс, помогая малышам контролировать эмоции и убеждая их в собственной привлекательности. В целом, близкий физический контакт с детьми считается нормой в мирных культурах, которые кроме того не склонны подавлять в людях сексуальность. И напротив: общества, где тактильное общение – редкость, как правило, жестоки.

 

Обретение физической независимости

Младенец во многом по-прежнему является частью тела своей матери, ведь она приносит ему тепло и питание, а вместе с этим – защиту от болезней. В ее присутствии нормализуются сердечный ритм и кровяное давление ребенка. В первые три месяца после рождения младенец только знакомится с функциями своего тела, и в этот период ему нужны как любовь, так и уход. Но в остальном, если отвлечься от естественных потребностей, ребенок в этом возрасте уже достаточно гибок и умеет приспосабливаться к окружающей культурной обстановке. Например, младенцы в племенах бушменов находятся в постоянном тактильном контакте с матерями и днем, и ночью; а кормят их каждые пятнадцать минут. Если ребенок начинает волноваться, его успокаивают прежде, чем он заплачет, при этом никто не укладывает детей спать ночью специально. В США и Европе все совсем наоборот: детей оставляют одних, кормят больше, но реже и приучают к ритму смены дня и ночи.

Дж. Шонкофф и Д. Филипс утверждают, что младенцы плачут у всех народов. Они не находят подтверждения тому, что детский крик в первые три месяца ведет к проблемам в физическом развитии и поведении в дальнейшем, зато замечают, что дети менее охотно отказываются от крика как способа коммуникации, если все их потребности тут же удовлетворяются. Видя же, что его крики игнорируют, младенец учится не досаждать родителям чрезмерно, однако такое поведение ребенка – свидетельство скорее травмы и отчаяния, чем развития, и чревато последствиями. Если же родители неопытны и непоследовательны, у них вырастают беспокойные и плаксивые дети, постоянно требующие любви и внимания, ведь перемены в их отношении к ребенку вызывают у него постоянный стресс, в том числе на гормональном уровне. Это, в свою очередь, угнетает иммунную систему, что в зрелости приводит к аутоиммунным заболеваниям – ревматоидному артриту и рассеянному склерозу, а также к ишемической болезни сердца, язве желудка и двенадцатиперстной кишки, язвенному колиту, анорексии и булемии.

 

Обретение эмоциональной независимости

Младенцу предстоит научиться не только регулировать функции своего тела, но и управлять эмоциями. Сперва ребенок подстраивается к эмоциональному фону матери, чувствует ее эмоции так, будто испытывает их сам, и полагается на нее в том, как относиться к нежелательным внешним воздействиям. Постепенно из этого взаимодействия он извлекает схемы для управления собственными чувствами, остающиеся с ним на всю жизнь, поэтому дефекты в этом процессе могут позднее привести к психическим расстройствам. Ключевое значение здесь имеет установление «точки запуска» стрессового возбуждения, которое происходит примерно в полугодовалом возрасте. Это нормальный уровень возбуждения, не вызванного угрозами жизни или неожиданными проблемами.

Задача матери в это время – найти точку равновесия между чрезмерным стрессом и его отсутствием, что может оказаться не менее вредным. Чтобы в дальнейшем уметь управлять своими эмоциями и сдерживать стресс, ребенок должен учиться переносить сложности до того, как подоспеет мать с помощью и утешением. Однако высокий уровень стресса ведет к постоянному перевозбуждению, которое тормозит развитие мозга и препятствует контролю над эмоциями. Это провоцирует появление у ребенка страхов, раздражительности и апатии, а также проблем с социализацией. Позже могут возникнуть следующие симптомы:

• предрасположенность к депрессии, тревожности, суицидальным настроениям, нарушениям пищевого поведения, алкоголизму, ожирению, сексуальным расстройствам, остеопорозу;

• расстройства памяти, мышления, поведения, иммунитета, регенерации и потеря мышечной массы.

Кроме того, частые стрессы в младенчестве – это возможная причина сахарного диабета и гипертонии.

Удивительно, но слишком низкий уровень гормонов стресса тоже представляет собой серьезную и распространенную проблему. В младенчестве это явление связано с избегающей привязанностью и встречается у большинства агрессивных мальчиков. В молодости и зрелости низкий уровень стрессовых гормонов приводит к ПТСР, к низкому эмоциональному фону, хроническому утомлению, астме, аллергиям, артриту, сезонным аффективным расстройствам.

На жизнь ребенка младшего дошкольного возраста помимо стрессового возбуждения влияет немало факторов. Среди них – привязанности, эмоционально значимые события, занятия с родителями, общение со сверстниками. Психолог и журналист Дэниел Гоулман утверждает, что постоянное взаимодействие с родителями, в ходе которого возникает (или не возникает) взаимопонимание, гораздо сильнее влияет на эмоции ребенка, чем редкие яркие события. Младенцы питаются эмоциями тех, кто находится рядом и заботится о них, и огорчаются, если не удается настроиться на общий лад. Если так получается часто, ребенок может оказаться выражать свои чувства или испытывать их вообще. Но это означает, что и повзрослев, он останется сухим и малоэмоциональным человеком.

Обсуждать с ребенком его чувства и эмоции – это все равно, что подвести его к зеркалу и показать отражение. Именно так он учится различать эмоции и выражать их словами. Надежная привязанность придает ребенку уверенность в том, что его не только услышат, но и поддержат, и помогут справиться с эмоциями, если наступит необходимость. Привязанность также воспитывает доверие, самоуважение и уверенность в себе. И напротив, тем людям, что не понимают собственных чувств и подавляют их, сложно о них рассказывать. Часто они не понимают потребностей собственных детей и относятся к ним неприязненно. От них не получить эмоциональной поддержки, особенно в тех вопросах, которые отзываются незалеченной болью из их детства. Не находя точек соприкосновения, мать и ребенок раздражают друг друга, пока ребенок не расстроится до слез, а в матери не возникнет чувства отторжения. Тогда мать начнет избегать ребенка, ругать его и наказывать физически, и его привязанность к матери превратится в дезорганизующую.

К эмпатии способны даже младенцы. Они отвечают улыбкой на улыбку и плачем на крик. Однако в возрасте около года они начинают понимать, что не все эмоции вокруг – их собственные. К двум годам, если развитие ребенка идет благополучно, он уже осознает, что окружающие испытывают те же чувства, что и он сам, и пытается утешить того, кто в этом нуждается. Эмпатия – это основа моральных норм, и если в ребенке она не разовьется, в дальнейшем, когда он вырастет, это приведет к жестокому обращению с собственными детьми и преступлениям. Ведь преступники просто не способны ни понять, ни ощутить чувства других людей.

Ребенок, не научившийся эмоциональному самоконтролю, может вырасти эгоистичным, жестким и бесчувственным. Если это девочка, то она будет пытаться либо ни в чем не зависеть от окружающих, либо использовать их для удовлетворения собственных потребностей, оставшихся еще с младенчества. Повзрослев, она будет часто влюбляться, пристрастится к алкоголю или еде или превратится в трудоголика. В особо тяжелых случаях развиваются пограничные расстройства личности со следующими симптомами:

• бурные эмоции;

• импульсивное поведение, иногда направленное на саморазрушение;

• замкнутый характер;

• враждебное отношение к окружающим;

• чувство стыда;

• неэффективность действий.

Недоразвитость эмоций может привести и к проблемам с самосознанием; такой человек не может толком сказать, кто же он на самом деле. Ведь понимание самого себя возможно только при интенсивном взаимодействии левого и правого полушарий, а оно начинается у ребенка в три – четыре года и зависит от того, в насколько тесных и близких отношениях он находится с окружающими.

 

Обретение социальной независимости

Когда ребенок начинает ходить, он становится более инициативным и своевольным и часто ссорится с родителями, сверстниками, братьями и сестрами. В возрасте одного года младенец, едва научившись управлять своими действиями, уже входит во вкус и не терпит никаких наставлений. Поэтому главная роль матери в это время – уже не сиделка и опекун, а воспитатель и посредник в процессе социализации. Теперь она должна вовремя суметь сказать твердое «нет», должна научить ребенка относиться к людям уважительно, а не с презрением. Если родители станут по возможности поощрять интересы ребенка, а в той или иной ситуации будут добиваться его понимания и сознательного согласия на определенные действия, взаимопонимание между ними только окрепнет. Однако исследование, проведенное среди детей в возрасте одиннадцати-семнадцати месяцев, дало следующий результат: одно «нельзя!» на каждые девять минут. Но такие противостояния не всегда конструктивны. Ребенок скорее усвоит предлагаемые ему нормы поведения, если вводимые вместе с ними ограничения будут объяснены терпеливо и доходчиво, с любовью, но без лишних эмоций, силы, угроз и порицаний. Тогда, если все пойдет хорошо, ребенок постепенно научится сопереживать, сострадать, заботиться и улаживать споры.

По утверждению нейропсихолога Аллана Шора, грамотное использование эмоций ребенка (особенно стыда) – это ключ к его социализации. Например, Шор описывает, как мать порицает перевозбуждение с помощью строгого или смущенного выражения лица. Ребенок при этом чувствует себя пристыженным и испытывает желание спрятаться. Он перестает улыбаться и двигаться, краснеет, отводит взгляд и опускает голову. Еще не умея справиться с этим эмоциональным дискомфортом и выразить его словами, он станет искать утешения в объятиях матери. Это маятникообразное движение от положительных эмоций к отрицательным и обратно воспитывает в ребенке эмоциональную устойчивость и умение вовремя сдерживаться. У него появляется положительное отношение к себе и осознание, что все плохое можно пережить. Однако если мать не сумеет принять его реакцию правильно, то есть с одобрением, ребенок почувствует себя униженным, отвергнутым и беспомощным. Поэтому пристыженные и оставленные без прощения дети впоследствии плохо контролируют проявления гнева.

Для ребенка очень важно уметь заводить друзей. Научившись ходить, он с удовольствием общается с детьми своего возраста, которым интересны те же игры, что и ему. Дошкольники с надежной привязанностью, как правило, пользуются вниманием сверстников, и дружба у них основана на взаимной поддержке. Они часто меняются вещами, договариваются о чем-либо и играют вместе. Напротив, из детей с ненадежной привязанностью – злых, плаксивых, чувствующих себя нелюбимыми – получаются плохие товарищи для игр. Те, кого сверстники отвергают, становятся агрессивными и деспотичными, ведь уровень гормонов стресса у них повышен. Часто причина всему – неблагополучие в семьях: ссоры и насилие между родителями и их собственная заброшенность. У членов таких семей нередки судимости, случаи психических расстройств, алкогольной и наркотической зависимости. Поэтому дети, подрастая, не отличаются успеваемостью в школах, зато у них развиваются психические расстройства и появляются проблемы с законом.

 

Размышления

Не стоит лишний раз доказывать, что события нашего младенчества и отношения, сложившиеся в ту пору, влияют на наше взросление и становление личности гораздо сильнее, нежели гены. Если в нужное время нам не посчастливилось получить нужное количество заботы и ласки от нужных людей, некоторые возможности для последующего развития теряются навсегда. При этом неважно, сколь хорошее генетическое наследство оставили нам предки: лишения в детстве могут обернуться проблемами с физическим, эмоциональным и психическим здоровьем, а также с построением отношений в зрелости. Дурное обращение с младенцем позднее неизбежно передастся его потомкам – либо через общение родителей с детьми, либо эпигенетически.

Также очевидно, что некоторые приемы воспитания детей, принятые в западном обществе (помимо дурного обращения), оборачиваются впоследствии насилием, жестокостью и новыми травмами. Первые три года жизни, на которые в обществе не принято обращать особого внимания, для самого ребенка часто полны травм. Поэтому можно заключить, что многие проблемы современной цивилизации берут начало просто-напросто в неправильном отношении к бессловесному младенцу.

Кажется удивительным, как, будучи наделенными столь широким спектром возможностей для развития в младенчестве, к зрелости мы сохраняем хоть что-то от былого богатства и остаемся более-менее здоровыми физически, эмоционально и психически. Можно сколь угодно красноречиво рассуждать о гибкости и жизнестойкости детей и преданности любящих родителей, однако мы уверены, что вред на самом деле гораздо серьезнее, чем кажется, и что все мы в той или иной степени недоразвиты. Все, что мы считаем нормой для здоровья и поведения – это некий усредненный показатель, весьма заниженный несовершенными методами воспитания и неумелыми, часто травмированными родителями. Поэтому такая «норма» кажется гораздо ниже нашего настоящего потенциала.

Многие исследователи рисуют такие картины будущего, к которому следует стремиться:

• младенцы почти не плачут, потому что родители быстро удовлетворяют все их потребности;

• младенцы находятся в постоянном физическом контакте с родителями, чьи тепло, любовь и эмпатия убеждают малышей в том, что окружающий мир добр и безопасен;

• мягкие прикосновения, любовь и поддержка помогают мозгу младенца развиваться, сдерживать агрессию и насыщают его гормонами счастья;

• отношения с окружающими у детей построены на независимости, доверии и заботе.

 

Вопросы и проблемы младенчества и детства во многом совпадают. Тело и мозг продолжают расти и развиваться, сознание все более расширяется. Приобретаются новые социальные навыки и контроль над эмоциями. Ребенку по-прежнему нужны любящие и заботливые родители, и по-прежнему для его развития открыто множество окон возможностей, которые, впрочем, могут навсегда закрыться под действием (порой совсем незаметным) неблагоприятных обстоятельств. С другой стороны, младенчество и детство – это два совершенно разных периода. Личность ребенка развивается, он учится справляться с ошибками родителей, школьными заданиями, а также со стрессами и травмами, которые несет с собой независимость.

 

Историческая перспектива

Великое Падение и возвышение имперских цивилизаций возвестили о наступлении новой эпохи и в воспитании детей – эпохи жесткости и подчинения. Историк Ллойд де Мос говорит об истории отношения к детскому воспитанию как о «ночном кошмаре, от которого мы лишь недавно пробудились. Чем дальше мы заглядываем вглубь времен, тем меньше видим заботы о детях и тем больше – инфантицида, избиений, небрежения и сексуального насилия». Эту же идею развивает психоаналитик Борис Цирюльник, отмечая, что на протяжении большей части истории такого понятия как «жестокое обращение с детьми» просто не существовало, хотя само явление было весьма распространенным.

В Библии дети упоминаются множество раз, но де Мос указывает, что ни одна из строк не связана с потребностями ребенка. Зато не раз говорится о принесении ребенка в жертву, побивании камнями, избиении, послушании, любви к родителям, прославлении семьи и так далее. Он даже считает, что слова Иисуса «пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им» относятся к распространенной в те времена практике изгнания врожденного зла. В Римской империи у отцов было право бичевать своих детей, бросать в темницы, изгонять, обращать в рабство и даже казнить. Младенцев, родившихся с уродством или бывших нежеланными, выбрасывали на улицы, душили или морили голодом. В Средние века с такими детьми стали поступать более гуманно: их продавали в рабство соседям или сарацинам. Детей в средневековой Европе считали от природы наполненными грехом и заслуживающими воспитания в суровости. Даже будущие короли росли, наблюдая и ощущая на собственных спинах насилие как естественную составляющую жизни. До восемнадцатого века большинство наставлений по воспитанию содержало рекомендации по применению розог с самого раннего возраста. Подобное отношение к ребенку было законным, его смерть от побоев не считалась убийством и не подразумевала строгого наказания.

Положение дел изменилось только в эпоху Возрождения, во времена второй волны реакций на Великое Падение, и начиная с восемнадцатого века уровень насилия в воспитании детей стал снижаться. Однако вместо избиений воспитатели изобретали новые способы запугивания и подчинения: детей запирали в темных шкафах, заставляли смотреть на пытки и разлагающиеся трупы. Ночные кошмары и галлюцинации стали обычным делом – детей наказывали и за них. Еще и в девятнадцатом веке было живо представление о том, что ребенок изначально грешен и его волю необходимо сломать; даже в медицинских трактатах предписывались такие наказания, как погружение в холодную воду и, конечно, порка. По мнению Эвелин Линднер, единственным эффектом такого обращения было воспитание человека, слепо повинующегося приказам без оглядки на нравственные нормы.

Подобные убеждения и методы воспитания до сих пор бытуют в христианских фундаменталистских сектах. Но в целом в наше время дети находятся в относительной безопасности. В девятнадцатом веке стала приобретать популярность идея о том, что ребенок – это не испорченное животное, а развивающийся человек. Первый закон, предусматривающий наказание родителей за жестокость, был принят во Франции в 1889 году. Однако только в 1962 году вышло первое исследование, посвященное синдрому жестокого обращения, а соответствующее понятие распространилось лишь в семидесятых годах прошлого века. Однако несмотря на казалось бы всеобщую просвещенность, за последние десятилетия в отношении к детям снова заметно поднялся уровень насилия и небрежения, что, конечно же, ведет к детским травмам.

 

Жестокое обращение с детьми в развитых странах

В 2009 году профессор Рут Гильберт с коллегами опубликовали обширный обзор исследований, посвященных жестокому обращению с детьми в развитых странах Северной Америки, Европы, в Австралии и Новой Зеландии; также в этот документ вошли данные по бывшим странам социалистического лагеря. Жестокому обращению было дано следующее определение: «Любое действие или бездействие родителя или опекуна, повлекшее за собой нанесение вреда, создание условий для нанесения или угрозы нанесения вреда ребенку (обычно понимается – лицу, не достигшему восемнадцатилетнего возраста), даже если целью действия или бездействия не являлось нанесение вреда». Выяснилось, что восемьдесят процентов таких действий совершается родителями и опекунами, за исключением сексуального насилия – оно более характерно для родственников и знакомых.

Под это определение подпадают физическое насилие, сексуальное надругательство, психологические и моральные издевательства, а также халатное обращение и доказанные случаи насилия между сексуальными партнерами. Оно получилось достаточно широким, чтобы ему соответствовали любые промахи родителей, однако в исследовании понятие «халатное обращение» сведено к вполне осязаемым вещам: отсутствию пищи, медицинской помощи и безопасного места для жизни. Сюда не относятся, например, моральные издевательства, особенно в младенчестве, хотя они серьезно влияют на дальнейшее развитие ребенка. Включение в определение насилия между родителями весьма важно по тем же причинам: у ребенка развивается дезорганизующая привязанность и боязнь матери или за мать. Так, у одной девочки затруднялось дыхание, учащалось сердцебиение и начиналась дрожь, когда ее родители ссорились.

Интерпретация и обобщение данных ряда исследований, проведенных в разных странах – задача не из легких, но команде профессора Гильберт все же удалось составить и опубликовать сводную статистику, которая рисовала картину проблемы во всей полноте. В развитых странах от четырех до шестнадцати процентов детей каждый год страдают от физического насилия, десять – от моральных издевательств и десять – от халатности. В бывших странах соцлагеря эти показатели еще выше – до тридцати процентов по каждому пункту. Далее: пять-десять процентов девочек и до пяти процентов мальчиков в детстве подвергаются сексуальному насилию и в три раза больше – другим развратным действиям. Около двадцати пяти процентов детей в США сообщают о случаях насилия между родителями или их сексуальными партнерами.

В конце девяностых годов двадцатого века Брюс Перри выступил с сообщением о том, что в Америке четыре – пять миллионов детей ежегодно страдают от жестокого и халатного обращения, а шестнадцать – двадцать миллионов подвергаются риску получения травм и связанных с ними заболеваний. В качестве примера он привел данные, согласно которым «всего» один миллион американских военнослужащих вернулись травмированными с длившейся десять лет войны во Вьетнаме. Следовательно, миллионы детей в США, по его словам, «выросли в атмосфере ужаса».

Но и эти огромные числа не позволяют оценить весь масштаб проблемы: как показывают исследования, даже сравнительно легкие переживания могут иметь длительные последствия. Например, в Новой Англии, США, было проведено следующее долгосрочное исследование: триста сорок шесть детей находились под наблюдением специалистов с пяти до пятнадцати лет. К концу этого срока около половины из них сообщали об учащении ссор с родителями и между родителями. Еще через пятнадцать лет выяснилось, что вероятность глубокой депрессии, алкогольной и наркотической зависимости для этих людей повышалась втрое по сравнению со второй половиной группы; у них в три раза чаще отмечались случаи антисоциального поведения, и в два раза чаще они оказывались безработными.

Но фоне этой статистики не кажутся удивительными данные Дэниела Гоулмана: в середине девяностых годов он отметил, что показатели психического здоровья среди детей в США и многих других странах постепенно снижаются. По его словам, основной причиной нетрудоспособности американских подростков были именно психические заболевания. Дети же проявляли все больше склонности к замкнутости, беспокойству, стрессам, агрессии и правонарушениям и все меньше способностей к концентрации и трезвому мышлению. Психолог описывает эти тенденции как «новый яд, нашедший способ просочиться в самое сердце детства и отравить его, смыв всякие эмоциональные преграды на своем пути». Оснований думать, что с тех пор что-либо изменилось, у нас крайне мало.

По данным Д. Гоулмана, ни одна сфера жизни общества не осталась незатронутой этой волной, даже в самые крепкие семьи она вносит разлад, лишая детей внимания и заботы. Уходя на работу, родители все чаще и чаще оставляют детей предоставленными самим себе или неопытным сиделкам. В США четыре из пяти случаев жестокого обращения с детьми обусловлены алкоголизмом или наркоманией родителей, которые, возможно, пытались таким способом заглушить боль своих собственных детских травм. В странах Европы алкогольная зависимость составляет десять – пятьдесят процентов этой же статистики. Отсутствие любви и понимания в семьях препятствует развитию у детей эмоциональной отзывчивости и контроля, взамен наполняя их злостью и обидой, которые выливаются в насилие и преступления. Чувство одиночества, депрессия, расстройства пищевого поведения, алкоголизм, наркомания – ко всем этим и многим другим проблемам приводит халатное отношение родителей.

Кроме всего прочего, профессор Гильберт и ее коллеги рассматривают то, какими последствиями для здоровья, психики и социальных навыков человека – с рождения и до совершеннолетия – оборачивается жестокое обращение. В таблице 16 в обобщенном виде представлены их выводы, вместе с данными других исследователей о дополнительных факторах риска.

Таблица 16. Длительные последствия жестокого обращения с детьми (источники: Gilbert et al 2009; Shonkoff and Phillips, 2000; Zeanah and Scheeringa, 1997; Gerhardt, 2004; Perry, 1997, 2000; Champagne, 2008)

Сухость и лаконичность таблицы можно дополнить такими словами Брюса Перри: «Дети, вынужденные сносить жестокость родителей, до последней капли впитывают эту боль и либо передают ее окружающим в формах деструктивного поведения (например, насилия), либо удерживают в себе, и тогда эта боль разрастается, подобно раковой опухоли. Эти социальные недуги постоянно обкрадывают и личность, и общество в целом, лишая нас всего того добра, что человек мог бы принести себе и людям, не будь он травмирован».

 

Детские травмы в странах третьего мира

Масштабы и последствия жестокого обращения с детьми в развитых государствах удручают и пугают, однако в странах третьего мира дела обстоят еще хуже. В статье Ричарда Ридинга, вышедшей в одном сборнике со статьей Рут Гильберт, говорится: «Жестокое обращение с детьми имеет место во всех культурах, однако, согласно большинству данных, в странах с низким и средним уровнем доходов это явление распространено особенно». Кроме того, в странах, которым не посчастливилось стать «западными», сама реальность, окружающая детей, куда более травматична. В первую очередь, это бесконечные войны, но и помимо них там существуют серьезные проблемы. Среди них – нищета, эпидемии, скудное питание, голод, рабство, использование детского труда, ранние браки, ритуальные обрезания и так далее. И все это, конечно же, отрицательно влияет на физическое, эмоциональное и умственное развитие детей. Джеймс де Мео, например, высказывается так: «Недоедание и голод вызывают у детей те же эмоции, что при разлучении с матерью и воспитании в изоляции, а разрушительные последствия этого проявляются в поведении даже в зрелости». Люди, пережившие бедствия и лишения, даже впоследствии, во времена долгожданного благополучия, воспитывают детей так, что вопреки желанию передают им свои травмы.

Написав и опубликовав эту книгу, мы не сможем избыть все зло, причиненное детям этого мира. Зато мы можем порекомендовать читателям другую книгу. Она называется «They Poured Fire on Us from the Sky» («Они обрушили на нас огонь с небес»). Ее написали трое выживших в бесконечной войне в Судане – той самой, что унесла тысячи жизней, превратила миллионы людей в нищих изгнанников, разбросав их по выжженным землям и лагерям для беженцев. Эти три человека, будучи еще детьми, тоже лишились своих домов и семей, так же, как и десятки тысяч других мальчишек. Их деревни сжигали, их родных убивали, часто – у них на глазах. Им пришлось пройти босиком сотни километров, страдая от голода, жажды, усталости, ран и болезней. Сотни раз им грозила смерть – от змеиного яда, от зубов крокодилов, львов и гиен, от пуль солдат и от внезапных бомбардировок. Их мучили вши, москиты и клещи. Иногда в пути им встречались добрые люди, помогавшие им по мере сил, но были и другие – те, что прогоняли их и избивали, ведь моральные устои общества были подорваны и разрушены войной вместе с самим обществом. Эти дети видели разлагающиеся трупы, без счета разбросанные вдоль дорог, и груды человеческих черепов, которые смотрели на них своими пустыми глазницами. Несколько лет они жили впроголодь, терпели нужду, угрозы и побои в кенийском лагере для беженцев. Там же они приложили все усилия, чтобы получить хоть какое-то образование – это и позволило им в конце концов попасть в программу переселения в США.

Эти трое ребят проявили невероятную стойкость, но с тех пор из прошлого через всю их жизнь тянутся вечные тени. Вот какими словами описала их долгий путь Джуди Бернштейн, соавтор этой книги:

Будучи всего лишь детьми, они стали свидетелями и участниками таких событий, из которых даже бывалые солдаты выходят сломленными калеками. Смерть целую вечность наступала им на пятки – смерть от голода, жажды, хищных клыков и вражеских пуль. Страх, какой немногим из нас довелось испытать, они ощущали постоянно. Война искалечила души этих детей так, как только может искалечить война…

Потребовалось немало смелости, чтобы облечь их историю в печатные строки. В их рассказах сквозит такая боль, какую ветераны всю жизнь прячут от семьи и самых близких друзей… Эти ребята стали голосами тех, кто до сих пор молча страдает в той бесконечной войне. Непросто было собрать их рассказы в книгу, но для них самих это стало большим шагом на пути к исцелению.

Тысячам других детей, о которых мы не знаем, повезло далеко не так сильно. Несомненно, многие из них ожесточились, избрали отмщение лекарством от боли и теперь выплескивают свою ярость в бессмысленной жестокости. Конечно, это только умножает страдания их народа. Множество ребят постарше было завербовано в Народную армию освобождения Судана; несмышленых детей обучили стрелять, раздали им винтовки и послали на линию фронта – на верную гибель. Возможно ли исцелить всю эту боль, ненависть, горечь и ужас и вернуть этим людям мир? Или эта война навсегда поселится в народной памяти, чтобы с новой силой вспыхивать в грядущих веках, как это уже происходит в других точках планеты: в Дарфуре (это тоже в Судане), Конго, Сомали, Афганистане, Ираке, Израиле, Палестине, Шри-Ланке и многих других странах?

 

ПТСР и другие расстройства

О том, как широко в сегодняшнем мире распространены травмы, свидетельствует число детей, у которых диагностируются психические расстройства, в частности ПТСР. Это расстройство развивается не у всех детей, переживших травмоопасные ситуации, но у тех, кто ему подвержен, симптомы могут быть различными. То, как ребенок переносит травму, зависит от него самого, его семьи, общества, характера события и прочих факторов. Например, маленькие дети более уязвимы, чем подросшие, дети в целом уязвимее взрослых, а мальчики выносливее девочек. Вероятность развития ПТСР повышается, если травмирующее событие повторяется, если ребенок получил физические увечья или остался без крова. И напротив, травма может не появиться вовсе, если у ребенка есть крепкая семья и любящие родители.

Беспомощность – это еще один ключевой фактор. Дэниел Гоулман в книге «Emotional Intelligence» («Эмоциональный интеллект», М.: АСТ, 2010) пишет: «Даже в самой катастрофической ситуации скорее сохранит присутствие духа тот человек, который чувствует, что в его власти что-то изменить, пусть это изменение и будет микроскопическим. Тот же, кто чувствует себя абсолютно беспомощным, скорее сдастся. Собственная беспомощность – вот что делает в глазах человека то или иное событие катастрофой». Особенно это утверждение верно для детей, ведь они, как правило, беспомощны перед насилием в семье, в школе, перед незнакомцами на улицах.

Брюс Перри, рецензируя несколько исследований, обнаружил, что в результате травматических событий от пятнадцати до девяноста процентов детей получают ПТСР. Среди них:

• девяносто три процента из тех, кто был свидетелем насилия в семье;

• тридцать четыре процента из тех, кто подвергся физическому или сексуальному насилию;

• пятьдесят восемь процентов из тех, кто подвергся и физическому, и сексуальному насилию.

Кроме того, во всех исследованиях были выявлены серьезные симптомы у тех, кто формально не страдал ПТСР. Более общее исследование провел Кит Оутли с соавторами, выяснив, что в западных странах восемь процентов детей, у которых обнаружены психические расстройства – это дошкольники, двенадцать – дети предподросткового возраста. Авторы исследования отмечают, что на самом деле за этими цифрами скрываются половые и культурные различия. Например, у мальчиков в США в три раза чаще, чем у девочек, диагностируются расстройства поведения, что выражается в прогулах занятий, кражах, поджогах, сексуальных посягательствах, драках, жестокости и использовании оружия. В то же время уровень депрессии и тревожности одинаков для обоих полов.

Брюс Перри указывает на сложности, связанные с постановкой точного диагноза ребенку. Например, среди симптомов ПТСР выделяют импульсивность, низкую концентрацию, ощущение несчастья, эмоциональную нечувствительность, замкнутость, расстройства психики, проблемы со сном, агрессивные игры, неуспеваемость в школе, задержки и регресс в развитии. Однако критерии диагностики настолько сложны, что два ребенка с ПТСР могут иметь совершенно разные симптомы. Кроме того, они во многом пересекаются с критериями диагностики других расстройств, например, синдрома дефицита внимания с гиперактивностью (СДВГ) и депрессии. Следовательно, ребенку с посттравматическим стрессовым расстройством может быть поставлен другой диагноз, если его случай не удовлетворяет всем необходимым критериям диагностики ПТСР. Иногда симптомы соответствуют диагностическим критериям нескольких расстройств. В этом случае ставится первичный диагноз ПТСР с осложнениями в форме СДВГ, депрессии, вызывающего оппозиционного расстройства, расстройства поведения, сепарационной тревожности или фобии. В некоторых исследованиях зафиксированы случаи, когда симптомы у детей соответствовали диагностическим критериям трех и более расстройств. Ошибочный диагноз может быть поставлен и вследствие того, что историю детских травм порой трудно проследить. Психиатр может не знать о жестоком обращении с ребенком или о насилии в его семье; родители могут не видеть связи между проблемой – замкнутостью или низкой успеваемостью в школе – и каким-нибудь событием отдаленного прошлого вроде автокатастрофы, операции, смерти родственника или чего-то еще.

Если за несколько лет ребенка обследуют множество раз, это вносит еще больше путаницы. У психолога редко когда есть доступ к полной истории болезни; как правило, ему приходится полагаться на мнение родителя или опекуна и данные одного разговора, проведенного чаще всего в школе. По словам Перри, у детей, для которых жестокое обращение стало нормой, нередко накапливается по шесть-восемь диагнозов от разных психологов, к ужасу тех, кто действительно старается помочь. При этом, утверждает Перри, множественные диагнозы проливают мало света как на причины проблемы, так и на возможные методы ее решения. Впрочем, он согласен с тем, что помимо ПТСР детские травмы могут вызвать и многие другие расстройства.

Чтобы понять, как могут возникнуть несколько расстройств одновременно, давайте представим себе девочку, у которой от постоянного жестокого обращения развилась сверхнастороженность, и теперь она смотрит на окружающий мир как на источник потенциальных угроз. Она учится распознавать невербальные сигналы: в выражении лица, во взгляде, в тоне голоса, в дружеском прикосновении, за которым может последовать домогательство. Знание законов улицы в ее мире необходимо для выживания, но оно же препятствует развитию когнитивных, социальных и эмоциональных навыков. Поэтому в школе такой ребенок неизбежно станет изгоем, поскольку, живя в постоянном страхе, будет неадекватно реагировать на социальные сигналы, не несущие угрозы. Окажется, что она не способна усидеть на месте и сконцентрироваться на учебном процессе, поскольку все время будет искать вокруг себя опасность. Возникающие проблемы она будет пытаться решать с помощью агрессии – ведь так принято дома. Учителя, может быть, и разглядят в ней светлый ум, но посчитают труднообучаемой, а это повлечет за собой постановку диагноза СДВГ, возможно, с необучаемостью в качестве осложнения.

Многие дети на самом деле запуганы буквально до отупения и не способны не только усваивать новую информацию, но и пользоваться той, что однажды уже выучили. Их нервы постоянно напряжены, будто они сдают бесконечный серьезный экзамен, а это затрудняет дальнейшее обучение. С другой стороны, в вопросах жизни и смерти общая эрудиция бесполезна, и отвлеченные знания постепенно забываются. Поэтому у травмированных детей успеваемость напрямую связана с избавлением от страхов. В таких случаях активное обучение через ролевые игры, песни, стихи, рэп и тому подобное может принести больше плодов, чем традиционные приемы академического образования.

Даже в развитых странах большинство травмированных детей не получают профессиональной помощи. Сама же помощь заключается, как правило, в посещениях специалистов и кратких занятиях. Отчасти такая ситуация складывается из-за неверного представления о природной выносливости детей. К тому же в подходах к лечению ПТСР не меньше путаницы, чем в его диагностике. Существует несколько конкурирующих теорий, каждая из которых концентрируется на особом видении проблемы, однако четкого подхода к лечению до сих пор не предложено. А противоречивые рекомендации, разумеется, сбивают с толку родителей и опекунов. Так, некоторые терапевты считают, что главным пунктом лечения является обсуждение с ребенком травмировавшего его события, в то время как другие, напротив, советуют не заострять внимание на первопричине травмы, а заниматься решением связанных с ней насущных вопросов – повышении успеваемости в школе, например. Наконец, третьи предлагают целый шведский стол с сервировкой из различных методик.

Впрочем, Дэниел Гоулман, к примеру, отмечает, что часто дети сами занимаются своим исцелением, воспроизводя травмировавшее их событие в игровой форме. По большей части это относится к коллективным травмам, таким как массовые расстрелы в школах. В таких играх дети как бы заново переживают трагедию, но уже без угрозы для жизни; это снижает их чувствительность к действию эмоциональных триггеров и помогает формированию адекватных реакций на происходящее. Кроме того, в игре дети могут как по волшебству менять ход истории и проигрывать один и тот же сюжет с разными финалами. Это избавляет их от чувства беспомощности и придает уверенности в себе. Однако в особо тяжелых случаях в подобные игры приходится играть годами, причем вместе со специалистами, которые помогали бы справиться с наиболее страшными эпизодами.

 

Размышления

Сегодня масштабы детских травм ужасны даже в благополучных, преуспевающих государствах. Из бедных стран по всему миру, особенно из зон боевых действий, до нас доходят леденящие душу истории. Иногда мы готовы были прекратить написание этой книги – так страшны были материалы, которые к нам поступали. Но в то же время многие традиционные племена, несмотря на простоту быта и опасности окружающего их дикого мира, умеют обеспечить своим малышам по-настоящему счастливое детство. Последняя рассказанная нами история о трех потерявшихся мальчиках из Судана это доказывает. Первые пять лет своей жизни или около того они провели в родной деревне, окруженные любовью, поддержкой и защитой родителей и многочисленных членов большой семьи – дядюшек, тетушек, двоюродных братьев и сестер. Все это время они принимали полноценное участие в семейной и общественной жизни: ходили за козами и исполняли прочие детские обязанности. Конечно, они не раз сталкивались с опасностями: змеями, львами, гиенами, всадниками из враждебных племен. Но, несмотря на это, они росли с глубоким чувством защищенности, уверенности в себе и в будущем. И когда война внезапно ворвалась в их жизни и разрушила их, именно прежняя радость бытия придала этим детям сил и стойкости, которые спустя годы помогли им, тогда уже почти взрослым людям, добраться до берегов Америки и начать новую жизнь.

На борту самолета, несшего их в Нью-Йорк, Алефо, один из ребят, увидел сон. Ему приснилась гора человеческих черепов. Черепа улыбались и говорили с ним. Они спросили: «Разве ты можешь обрести мир? Если ты ответишь нам на этот вопрос, любой человек тоже сможет ответить на него». Это была мудрая мысль – ведь мир начинается внутри каждого из нас. Но ответ Алефо был не таким. Он сказал: «Я нашел мир в своем сердце. Но я не искал его. Я хотел мести. Мне пришлось убегать, но я не хотел так легко и быстро покидать свою родину». Алефо тогда избежал смерти. Но тысячи других людей не успели спастись и умерли или продолжают умирать. Однако есть и те, что по-прежнему живут среди кошмара, постепенно теряя все человеческие чувства и качества кроме жажды мести. Есть озверевшие дети, объединяющиеся в банды, вступающие в армии – даже в тех странах, где войны вроде бы утихли. Возможно, среди них – или их детей, которые тоже будут неизбежно травмированы – будущие надзиратели и палачи в тюрьмах вроде Гуантанамо и Абу-Грейб или будущие убийцы невинных детей на школьных площадках.

Если все это по-прежнему происходит – как можно мечтать о светлом будущем? Чтобы построить это будущее – надежное, основанное на поддержке и сотрудничестве, нам уже сейчас нужно сделать все возможное, чтобы избавить от травм хотя бы детей: реформировать систему образования, на тренингах и курсах обучить родителей правильному воспитанию и обеспечить лечение тем детям, что уже травмированы.

 

Юность – это время массовых беспорядков в организме: кровь кипит от гормонов, тело развивается физически и созревает сексуально, меняется структура головного мозга – неиспользуемые участки атрофируются, другие же по-прежнему загружены работой. Но если всмотреться в этот беспорядок пристальнее, то окажется, что все идет по схемам, намеченным заранее – в генах, в утробе матери, в колыбели, на детской площадке. Возможно, в них заложена жизнестойкость, которая поможет с легкостью пережить все бури и волнения молодости и зрелости, а возможно – уязвимость перед любыми травмами. Слишком чувствительные настройки системы стрессовых реакций делают человека беззащитным перед травмами, душевными и телесными недугами. И в юности, и в зрелости существует множество потенциальных причин для травм с разнообразными последствиями (см. табл. 1 и 3); некоторые из них более подробно обсуждаются в этой главе и далее.

 

Распространенность подростковых травм

Согласно данным исследования Кита Оутли, в западном мире различными психическими заболеваниями страдают около пятнадцати процентов подростков. При этом в большинстве диагнозов не учитывался полученный ими травматический опыт, хотя в основе душевных расстройств часто лежит именно он. В США сорок процентов школьников и восемьдесят процентов студентов колледжей сообщают, что до восемнадцати лет пережили по крайней мере одно травматическое событие. Диагностируемые расстройства были выявлены лишь у немногих из них, но не стоит забывать, что и субклинические симптомы часто влекут за собой более серьезные расстройства. Для сравнения: ярко выраженным ПТСР страдают в среднем от двух до пяти процентов американских подростков. Как следует из данных, приведенных ниже, эти показатели еще выше у тех, кто пережил трагедии вроде землетрясений и школьных перестрелок.

• Через год после урагана Хьюго из двухсот двадцати семи пострадавших подростков ПТСР страдали до шести процентов, в зависимости от пола и этнической принадлежности; у двадцати процентов наблюдались психопатологические репереживания; а восемнадцать процентов все еще находились в состоянии перевозбуждения.

• Два года спустя после того, как в 1972 году размыв плотины разрушил городок Буффало-Крик, ПТСР было выявлено у тридцати двух процентов пострадавших детей и подростков; еще через пятнадцать лет этот показатель снизился до семи процентов.

• Спустя девять месяцев после пожара, в котором погибли двадцать пять человек, ПТСР страдали двадцать процентов детей и подростков, ставших свидетелями трагедии или потерявших в ней близких.

• У половины подростков, выживших в концлагерях «красных кхмеров» в Камбодже, через шесть лет было выявлено ПТСР, через двенадцать лет – у двадцати процентов.

• Через год после переселения в США ПТСР страдали двадцать пять процентов боснийских беженцев-подростков.

Согласно еще одному исследованию, большинство подростков из бедных кварталов в мегаполисах США постоянно сталкиваются с насилием, включая убийства, и имеют те же стрессовые симптомы, что и дети из районов боевых действий. Но даже эти страшные выводы, возможно, не позволяют увидеть всей проблемы целиком, ведь подростки, как правило, предпочитают не рассказывать о своих травмах, так как не желают вспоминать о вызвавших их событиях или показаться слабыми.

 

Последствия подростковых травм

Как правило, симптомы травм у подростков – это проявляющиеся с задержкой реакции на младенческие и детские переживания. Психоаналитик Борис Цирюльник считает, что эти симптомы осложняются мыслями вроде: «Мне конец. Меня искалечили еще в детстве, а ученые говорят, что это не лечится. К тому же я – ребенок генетически ущербных родителей. Да и с обществом у меня столько проблем, что надеяться не на что». Однако он же утверждает, что, несмотря на мнение экспертов, сознание подростка остается достаточно гибким и способным к исцелению. Для этого нужны лишь вера и поддержка сверстников и взрослых. Это весьма важное соображение, особенно если вспомнить об «окнах возможностей», о которых мы писали выше. Поэтому травмированных подростков ни в коем случае нельзя обвинять в их собственных несчастьях и списывать со счетов.

Несмотря на то, что многие схемы развития закладываются еще в раннем детстве, у подростковых травм есть свои специфические особенности. В некоторых отношениях подростки более ранимы, чем дети и взрослые. У них выше склонность к риску и, следовательно, выше вероятность получения травм, к тому же современное общество ждет от них самостоятельности в преодолении всех жизненных трудностей. С другой стороны, подросток, в отличие от ребенка, способен защитить себя, а дух бунтарства, поддержка товарищей и ощущение собственной неуязвимости помогают быстрее и успешнее взрослых справляться со многими ситуациями. Впрочем, перед угрозой жизни и здоровью эти качества часто отступают. Травмы, полученные при физическом или сексуальном насилии, также могут нанести серьезный вред развивающейся сексуальности и уверенности в себе и вызвать либо ответную агрессию, либо наоборот – боязнь любых проявлений собственной сексуальности и инициативы вообще. Способность к построению интимных отношений страдает в обоих случаях. Кроме того, травматический опыт может пошатнуть моральные принципы подростка, особенно если общество вокруг переживает кризис или крах. В таком случае для кражи, например, еды у товарищей по несчастью собственные нужды станут вполне достаточным оправданием. Впрочем, травма может способствовать и моральному развитию.

Зачастую подростки винят самих себя в том, что с ними случилось. У них появляются мысли о том, что они заслужили жестокое обращение, что для предотвращения несчастья нужно было сделать больше или что позорно было выжить там, где другие погибли. Как и дети в играх, подростки в своих фантазиях изменяют ход трагических событий, придумывая им благополучный исход. Мечтают они и о мести, и тогда в сочетании с типично подростковым ощущением неуязвимости и всемогущества эти мечты выливаются в опрометчивые поступки. Из-за этого нередко можно услышать, что у них нет будущего, что их жизнь будет недолгой, закончится плохо и раньше, чем наступит зрелость. Такое общественное мнение, разумеется, мешает личному и профессиональному росту, и – при известной подростковой склонности к риску – может оказаться верным. Или наоборот: у подростка может понизиться самооценка, и тогда он сам превратит себя в беспомощную жертву обстоятельств.

Разумеется, реакции на травмы у молодых людей различаются в зависимости от пола. Девушки более ранимы и обычно прячут стресс внутри себя, где он превращается в тревожность и депрессию. Юноши, напротив, чаще выплескивают стресс вовне в хулиганстве и насилии. В целом же и у тех, и у других травмы вызывают сомнения в собственных силах, чувство вины, стыда и страха. От этого страдают едва проснувшиеся самосознание и самооценка, отношения со сверстниками и ход повседневной жизни. В дальнейшем же травмы оборачиваются предрасположенностью к тревожности, замкнутости, депрессиям и сложностями в построении отношений.

Жестокое обращение с детьми напрямую ведет к подростковому алкоголизму и наркомании, а уровень риска в жизни, повышенный в сравнении с другими возрастными группами, ведет к частым травмам. Одно из исследований выявило среди лечащихся от наркозависимости подростков частотность ПТСР в пять раз превышающую норму. Кроме того, дурное обращение и ненадежная привязанность в детстве чреваты расстройствами поведения, так как жестокость родителей становится образцом для подражания. Половина взрослых в США, участвовавших во всеобщем опросе, сообщили, что в подростковом возрасте родители применяли к ним физические наказания. Такие люди являются группой риска в отношении суицида, развития депрессии, алко– и наркозависимости, а также бытового насилия. У подростков риск самоубийств также повышен, а это способствует хроническому стрессу, развитию низкой самооценки и ощущения беспомощности; жестокое обращение только усугубляет все эти риски. Сексуальное насилие в детстве ведет к учащению случаев подростковой беременности и преступлений на сексуальной почве в дальнейшем. Следует, однако, помнить, что большинство детей, пострадавших от жестокого обращения, не становятся жестокими, и далеко не каждого жестокого человека избивали и насиловали в детстве. В целом же надежная привязанность к родителям, поддержка семьи и сверстников, как правило, обеспечивают высокую сопротивляемость травмам.

 

Сексуальность

Как мы уже отмечали, сексуальное влечение – наиболее сильный движущий механизм после инстинкта самосохранения. Впервые оно проявляется еще в младенчестве – в острой потребности в тактильном контакте, в удовольствии от генитальной игры. В отрочестве, когда организм пропитывается гормонами, а в мозгу происходят изменения, окончательно превращающие его в мозг взрослого человека, сила сексуальности становится подобна взрыву. Сандра Ингерман, психолог и шаман, рассказывает, что в США у девочек-подростков начало менструального цикла вызывает растерянность и потрясение. Сами они еще не в состоянии осознать – а в обществе на этот случай не существует никаких ритуалов – превращение из ребенка в женщину, существо, наделенное силой и властью, источник жизни и чувственности. Поэтому во многих девочках в этот момент что-то ломается, и какой-то кусочек души оказывается потерянным. С мальчиками происходит примерно то же самое: их смущает отношение общества и сверстников к происходящим в них изменениям, они не знают, как теперь относиться к девочкам, превращающимся в женщин. Поэтому иногда в этом процессе теряются частички и их душ.

Чувство растерянности и ошеломления – одна из причин, по которой интимные отношения между подростками наполнены столькими проблемами. Другой причиной, более глубокой, может стать нехватка заботы в детстве. В главе 18 мы описывали поведение мартышек, выращенных без матерей: впоследствии они оказались неспособны построить ни сексуальные, ни социальные отношения. Психоаналитик Вильгельм Райх считал, что человеческая сексуальность также уязвима перед детскими травмами. Именно ими, возможно, объясняются результаты исследования, проведенного в 2009 году в Великобритании Национальным обществом предупреждения жестокого обращения с детьми. Выяснилось, что из 1,4 тысячи девушек в возрасте тринадцати-семнадцати лет в интимных отношениях находились девяносто процентов. Среди них около трети сталкивались с сексуальными домогательствами, четверть – подвергались избиениям своих молодых людей. Кроме того, двадцать пять процентов этих девушек вступали в половую связь по принуждению, а шесть процентов были изнасилованы.

По мнению В. Райха, бессознательное мышечное напряжение – это один из защитных механизмов девочек в травматических ситуациях. Это напряжение понижает чувствительность к любым ощущениям, в том числе и сексуальным, и препятствует полному высвобождению сексуальной энергии. Райх считал, что полностью сексуальный потенциал реализуется лишь в том случае, когда в физической близости присутствуют два начала: эротическое (чувственное) и романтическое (эмоциональное). Только вместе нежная любовь и эротическое возбуждение способны открыть плотину, за которой в избытке скопилось сексуальное напряжение. В том же духе высказывался позднее Мак-Анерни: он считал, что для половой близости необходима как физическая, так и психологическая зрелость. По его словам, сперва мы должны понять, кто мы есть, прежде чем слить свою личность воедино с личностью партнера. Поэтому он полагал, что подростки вступают в половые связи преждевременно, возможно – из потребности в ласке. Особенно это касается девушек: часто они занимаются сексом просто для того, чтобы оказаться в нежных и теплых объятиях.

Подавление сексуальности ведет к травмам и нарастанию внутреннего напряжения, которое затем вырывается наружу в злости, отчаянии и насилии, в сексуальной эксплуатации и извращениях. Наглядно это демонстрирует анализ Джеймса Прескотта, проведенный на материале четырехсот культур в разных точках земного шара. Он обнаружил, что чем больше ласки давали семьи своим детям и чем меньше запретов налагалось на проявления сексуальности подростками, тем ниже был уровень насилия в этих обществах; справедливым оказалось и обратное утверждение. Джеймс де Мео, добавив к этому анализу свой собственный – на материале более тысячи культур – заключил: «В тех культурах, где нормой считается причинение боли и нанесение травм детям, наказание подростков за проявления сексуальности, ранние браки по расчету, подчиненное положение женщин по отношению к мужчинам и другие ограничения прав женщин и молодежи, также более высок уровень насилия в обществе; кроме того, именно для них характерны различные социальные институты, существующие, по сути, для высвобождения сдерживаемых наклонностей к садизму и агрессии».

Очевидно, что большим шагом на пути от доминаторской культуры к партнерской должен стать отказ от чрезмерно жесткого подавления сексуальности. Для этого следует спокойнее относиться к генитальным играм детей и сексуальным отношениям между подростками, предоставив им свободный доступ к средствам контрацепции, медицинским и психологическим консультациям. Согласно исследованиям антропологов, в обществе уже сейчас нет опасений, что за такими мерами последует промискуитет и разложение семейных ценностей.

Наиболее интересный пример в этом отношении представляет культура племен островов Тробриан, которую еще в двадцатых годах прошлого века изучал Бронислав Малиновский, а недавно более подробно описал Дж. де Мео. Помимо прочего, у островитян существовало место, где дети могли встречаться без надзора и вмешательства взрослых и заниматься там своими делами, в том числе любовными. Уже с пяти лет в их играх присутствовал оттенок сексуальности, и задолго до начала полового созревания они свободно познавали и посвящали друг друга в тайны интимной жизни. Подростки путешествовали группами от деревни к деревне, чтобы встретиться со сверстниками. Девушки были так же сексуально раскрепощены, как и юноши, а девственность считалась оригинальностью или досадным недоразумением. Вместе с тем беременность среди незамужних девушек была редкостью, возможно – благодаря растительным контрацептивам. Из свободных отношений между молодыми людьми вырастала настоящая любовь и крепкие браки. Свадьбы были необязательны и возникли скорее как продолжение эмоционального и физического влечения. Островитяне казались эмоционально и психологически вполне здоровыми, а их дети не знали, что такое травмы. В обществе не было и намека на патриархальные отношения, и отцы наравне с остальными членами семей ухаживали за детьми и занимались их воспитанием. К сожалению, вскоре после того как Б. Малиновский сделал все эти наблюдения, деятельность католических миссионеров полностью нарушила жизненный уклад этого очаровательного народа.

В сравнении с культурой островов Тробриана, общество в странах Запада даже после сексуальной революции остается достаточно косным, как это видно из отношения к генитальным и сексуальным играм детей и к пробуждающейся сексуальности подростков. В самом деле, половые отношения между ними традиционно принято рассматривать как проблему. В результате юноши и девушки все равно бывают друг с другом любезны, но уже тайно, зачастую создавая риск заражения или возможность нежелательной беременности. В зрелости же (впрочем, как и в молодости) накапливающееся сексуальное напряжение выливается в жестокость и извращения – от порнографии и педофилии до садомазохизма и сексуального рабства. Распространенность всех этих явлений в нашем обществе говорит о том, что сексуальные комплексы по-прежнему остаются его реальностью.

 

Мужские и женские обрезания

По всей вероятности, существующие во многих культурах практики подавления сексуальности, закрепленные в детском воспитании, в нормах поведения, в социальных устоях, религиозных обрядах и табу, обусловлены страхом человека перед этой стороной собственного естества. Две наиболее распространенные формы такого подавления – мужские и женские обрезания. Ниже мы приводим довольно подробные описания этих процедур, поскольку считаем, что в современном мире они – серьезный источник травм, агрессии и насилия.

По данным Всемирной организации здравоохранения, на сегодня обрезанными являются около тридцати процентов мужского населения планеты, из них две трети – мусульмане. Появление этого обряда, по-видимому, связано со стремлением обуздать половую активность. Еще в двенадцатом веке Моше бен Маймон, каирский раввин, называл одной из целей обрезания «умерить силу страсти и чрезмерное вожделение». Аналогичным образом введение обрезания в девятнадцатом веке в США считалось средством предотвращения «мастурбационного психоза». В те времена эта мера оправдывалась наряду с использованием целого арсенала устройств и практик, применявшихся для искоренения детских генитальных игр. Сегодня эта процедура остается противоречивой с точки зрения медицины; медики расходятся во мнениях относительно ее влияния на здоровье, половую функцию, а также ее травматических последствий. Тем не менее, исследования последних лет показали, что обрезание частично защищает мужчину от ВИЧ.

Как ни странно, даже в развитых странах новорожденным продолжают делать обрезание без анестезии, несмотря на очевидные последствия этого – физическую и эмоциональную боль. Ниже мы печатаем рассказ Бенсона Денга о его обрезании в пятилетнем возрасте; такова одна из традиций его народа – динка в Южном Судане. Эта история ясно показывает, насколько опасными и травматичными бывают порой традиции. Однако в этой истории обрезание – социально оправданное явление. Во многих культурах эта процедура была и остается частью обряда инициации, после которого мальчик становится полноценным членом сообщества и получает право на женитьбу и сексуальную жизнь.

Отец взял меня за руку, сжав так, как еще никогда не сжимал, и повел под акацию. Все мужчины смотрели на меня так, как гиены смотрят на отбившегося от стада козленка. Я испугался и перестал шагать. Тогда он поднял меня. Я понял, что должно случиться что-то плохое. Я стал отбиваться – колотить его в грудь руками и ногами. Тогда меня схватили четверо мужчин, положили на спину и прижали к земле, а я смотрел в небо. Рядом на огне кипел горшок с водой. И человек в синей одежде смывал кровь с бритвы…

Он опустился на колени и наклонился надо мной. Взял в руку мой пенис и стал срезать кожу. Еще никогда в жизни мне не было так больно. Я пытался вырваться, но меня держали очень крепко, так что не пошевелиться. Боль была такая, будто он отрывал кожу пальцами, а не резал бритвой. Я кричал, но потом охрип – так долго все длилось. Подошла моя мать, по ее щекам текли слезы.

«Лезвие тупое», – сказал человек, который меня резал. «Мама, спаси меня, пожалуйста, – закричал я. – Они меня убивают». – «Тише, сын, – сказал отец. – Скоро все кончится, и ты станешь сильным и смелым». Когда тот человек закончил, меня обмыли водой – очень горячей – и отец отнес меня домой на плечах. А моя кровь капала ему на одежду. Через несколько недель я уже снова играл и боролся с остальными мальчишками. И когда девочки затянули эту песенку: «Не обрезан, как корова с неухоженным хвостом, портит воздух – пахнет супом», – я был счастлив, что теперь я обрезан. Хотя, конечно, это не стоило той боли.

Убежденность в том, что женская сексуальность опасна и ее необходимо обуздать, все еще бытует у разных народов мира. Во многих исламских странах женщины по-прежнему – дабы не возбуждать мужскую похоть – вынуждены носить чадру и изолированы от всех мужчин, кроме собственных мужей. Зачастую как раз такие строгие меры похоть и возбуждают. Браки по сговору, часто – до полового созревания, также призваны сдерживать проявления женской сексуальности. Но самым зверским обычаем остаются женские обрезания. Как правило, это действо преследует две цели: сохранение девственности до свадьбы и лишение девушки возможности испытывать сексуальное наслаждение, чтобы предотвратить супружескую измену. Суть процесса заключается в частичном или полном удалении наружных половых органов; описание наиболее страшной формы этой операции – инфибуляции – приводится ниже по свидетельству Дж. Лантир. В отличие от мужского обрезания, женское не дает никаких социальных привилегий, при этом оно гораздо более болезненно и опасно для жизни и здоровья, а девушку, не прошедшую этой процедуры, ждут оскорбления, гонения и клеймо «нечистой».

Девочку, раздетую догола, сажают на низкий стул. Несколько женщин удерживают ее и раздвигают ей ноги… Та, что проводит операцию – как правило, это женщина, опытная в этом деле – садится напротив девочки и кухонным ножом протыкает и разрезает капюшон клитора, а затем начинает его отрезать. Пока другие женщины вытирают кровь кусками ткани, она запускает ноготь в открывшееся отверстие и вырывает сам клитор. Девочка кричит от нечеловеческой боли, но те, кто ее держат, не обращают внимания на крики.

Клитор полностью удален. Присутствующим женщинам предлагается засунуть пальцы в кровавую рану и убедиться, что от клитора не осталось и кусочка… После этого женщина, проводящая операцию, снова берет нож и отрезает малые половые губы… Затем она быстрыми движениями соскабливает кожу со внутренних сторон больших половых губ… не задумываясь о боли, которую она причиняет все еще кричащей девочке. Когда рана становится достаточно большой, женщина делает еще несколько длинных надрезов… Девочка уже не кричит – настолько она обессилила от боли – и только содрогается в конвульсиях.

Дальше Дж. Лантир описывает, как рану скрепляют длинными шипами акации и связывают вместе бедра девочки. Затем ей накладывают повязку от колен до талии и оставляют так примерно на две недели. Все это время она лежит на циновке, а ее экскременты скапливаются внутри повязки. После операции остается только лишь маленькое отверстие – только чтобы мочиться и отводить менструальную кровь – ведь чем оно уже, тем выше цена за невесту. Как ни удивительно, смертельные исходы редки, но «бывают разные осложнения, оставляющие девушку калекой на всю жизнь». Иногда случайно протыкают уретру или прямую кишку, иногда девочка откусывает себе язык. В брачную ночь девушке, подвергшейся инфибуляции, снова делают надрез, достаточный для полового акта. Впоследствии огромный шрам затрудняет роды, и тогда может потребоваться еще один разрез. Сложные роды травмируют и ребенка, и мать, и вот здесь женская смертность уже высока.

В настоящее время женские обрезания законодательно запрещены во многих странах, однако недавнее исследование в Египте показало, что через шесть лет после официального запрета этот обычай остается весьма распространенным. Из почти тысячи опрошенных девочек в возрасте от десяти до четырнадцати лет восемьдесят пять процентов были обрезаны уже после того, как эти операции были объявлены вне закона; две трети этих девочек были прооперированы людьми, не имеющими никакого отношения к медицине. Их родители объясняли нарушение закона желанием соблюсти традиции и религиозные заповеди и избавить своих дочерей от сексуального влечения. Кроме того, матерями, возможно, движет неосознанная жажда мести, и они обрекают девочек тем же мучениям, какие когда-то испытали сами. По сообщению Всемирной организации здравоохранения за 2008 год, в Африке обрезаниям ежегодно подвергается три миллиона девочек. Если принять во внимание, что средний срок жизни после такой операции – сорок лет, то сегодня сто миллионов африканских женщин живут с этой тяжелейшей травмой. Более того, даже в Великобритании обрезание грозит двадцати тысячам девочек в возрасте до пятнадцати лет, и ежегодно в этой стране регистрируется около двухсот пятидесяти браков по сговору.

Сегодня несложно критиковать обычаи, бытующие в исламском мире, однако во времена апостола Павла и христианство отличалось ревностным антифеминизмом. Страх перед женской силой лежал в основе зверств инквизиции и охоты на ведьм, которые вместе унесли жизни миллионов невинных жертв. В христианских церквях и сегодня существует целибат, который, впрочем, не может полностью исключить возможности развратных действий; кроме того, женщин здесь не принято посвящать в высшее духовенство.

 

Жестокость и преступления

Согласно данным официальной статистики, и в США, и в Великобритании подростки – это самая криминализированная возрастная группа. Правда, совершаемые ими преступления – это, как правило, мелкие правонарушения, вызванные духом бунтарства, провокациями сверстников и жаждой адреналина. К двадцати годам большинство подростков перерастают эту фазу. Однако те, у кого еще в детском саду проявлялись черты антисоциального поведения, оказываются более проблемными и в дальнейшем часто становятся жестокими преступниками. Как показало проведенное в Новой Зеландии долгосрочно исследование среди более пятисот мужчин, родившихся в 1972–1973 годах, на те десять процентов из них, что прежде считались трудными подростками, к двадцати шести годам приходилась почти половина преступлений, связанных с насилием. В детстве же для них были типичными проблемы с языковыми навыками, низкий коэффициент интеллекта и диагноз СДВГ. Выяснилось также, что все это было, в основном, последствиями плохого воспитания и насилия в раннем детстве.

Интересный вклад в формирование моделей поведения вносят вариации гена МАО-А. Само по себе наличие этого гена не ведет к появлению преступных наклонностей, однако под влиянием дурного обращения в детстве просыпается низкоактивная вариация этого гена (так называемый ген воина), и тогда у человека появляется тяга к насилию. В новозеландском исследовании люди с этой вариацией гена в три раза чаще нормы обнаруживали расстройства поведения в подростковом возрасте и в десять раз чаще обвинялись в серьезных преступлениях в зрелости, если подвергались жестокому обращению в детстве. Люди же с высокоактивными вариациями того же гена, как правило, не становились жестокими под действием насилия. Результаты сканирования головного мозга показывают, что у обладателей гена воина миндалевидное тело работает в режиме повышенной активности, а префронтальная кора, наоборот, заторможена. Это значит, что у них повышен уровень стрессового возбуждения при слабом сознательном контроле над эмоциями. С этими наблюдениями совпадает утверждение Брюса Перри о том, что риск агрессии и насилия повышается под действием всего, что отдает древнему мозгу приоритет над корой больших полушарий, в том числе алкоголя и тому подобного. Следовательно, пристрастие многих травмированных людей к алкоголю и наркотикам – для облегчения боли – одна из причин их антиобщественного поведения. «Часто именно интоксикация вызывает развитие имеющейся в мозгу предрасположенности к жестокости и насилию».

Впрочем, примерно у трети детей с признаками антисоциального поведения наблюдается иная картина. Активность миндалевидного тела у них низка. Они не умеют адекватно распознавать сигналы об угрозе и поэтому кажутся бесстрашными. Их жестокость и черствость объясняются неспособностью понять боль других людей, испытать чувство вины и сострадания. И в данном случае, говорят ученые, действующим фактором является исключительно наследственность, а дурное воспитание и жестокое обращение в детстве почти не имеют значения. Коррекция поведения у таких подростков также затруднительна, поскольку они остаются индифферентными к наказаниям и даже к собственной боли. Впрочем, у них обнаруживается неожиданно высокая чувствительность к поощрениям за хорошие поступки.

 

Размышления

Итак, мы увидели, какую важную роль играет воспитание в жизни человека – от младенчества до юности. В этот период формируются базовые стрессовые реакции, развивается умение регулировать собственные эмоции, и устанавливается баланс между эмоциональным древним мозгом и рациональной корой больших полушарий. Мы также попытались показать, как и почему проявления травм часто смешивают с симптомами других психических расстройств – СДВГ и депрессии. Все это заставляет задуматься над тем, не преувеличена ли роль наследственности как причины агрессивного поведения. Обсуждаемые эффекты могут оказаться не результатом работы генов, а эпигенетическими реакциями на дурное обращение в детстве. Точно так же и семейные черты характера не обязательно объясняются наследственностью: они могут складываться при одновременном действии обучения и геномного импринтинга.

 

На сегодняшний день основными причинами травм являются агрессия и насилие. В основном их несут в мир мужчины – в жестоком обращении с детьми, домашнем насилии, ограблениях, изнасилованиях, убийствах, террористических актах и войнах. Но часто люди бывают жестоки не только к окружающим, но и к самим себе – наносят себе увечья, кончают жизнь самоубийством и так далее. Нефизическое насилие – моральное и психологическое – также довольно распространенное явление, с ним часто можно столкнуться в межличностных отношениях, на работе, в социальной иерархии. Как правило, корни зла уходят в культурную память к травмам, полученным в семье: в утробе матери, в младенчестве и детстве. В этой главе мы постараемся выяснить, как связаны травмы, жестокость и психическое здоровье.

 

Потребность быть частью коллектива

Эволюция человечества как биологического вида проходила в социуме – стае, группе, племени и так далее. Поэтому в нас неистребимо стремление к уважению в обществе, желание нравиться и принадлежать кому-либо – это заложено генетически. В далеком прошлом новорожденный был достоянием всей общины. Позже, с развитием и усложнением общественных отношений, каждый ребенок, едва родившись, уже принадлежал к определенной касте или социальной прослойке, которая определяла всю его дальнейшую жизнь. Ныне же все иначе. В нашей культуре больше нет ни каст, ни групп, к которым мы бы принадлежали по праву рождения. Перед нами с детства открывается широкое поле возможностей и задач по вступлению в ту или иную группу. Есть семья, работа, спортивная команда, церковь и прочие общности, где мы играем разнообразные социальные роли; иногда они накладываются одна на другую, иногда – вступают в противоречие. Ближе к зрелости мы оказываемся перед необходимостью выбора карьеры, социального окружения и принятия новых для нас социальных ролей – супругов и родителей. Эта ситуация – безусловно, стрессовая: неуверенность и страх перед неизвестностью оставляют многих людей в глубоком экзистенциальном кризисе. В этот период человека особенно легко втянуть в любую организацию – было бы чувство принадлежности к коллективу и соратники, готовые принять и поддержать. Обычно от этого выигрывают обе стороны – и личность, и общество. Однако эти же механизмы делали людей палачами в нацистских концлагерях, убийцами в Руанде, надзирателями в Гуантанамо и террористами-смертниками.

Психолог Филипп Зимбардо утверждает, что ни органические поражения мозга, ни психические расстройства, ни генетические заболевания не ведут к проявлению у людей склонностей к насилию, садизму и другим плохим поступкам. Такое поведение он склонен приписывать скорее действию внешних обстоятельств. Наша внутренняя потребность принадлежать какой-то общности, действовать совместно и быть как все порой заставляет нас разделять такие идеи и участвовать в таких действиях, которые теоретически показались бы нам отвратительными. С этой точки зрения «давление общественности» рождается, по сути, в нас самих. Однако и у общества есть средства для повышения солидарности его членов: пропаганда, марши, песни (особенно – гимны), танцы и другие виды групповой активности. Если же человек знает, что за свои действия он не понесет ответственности, это только подогревает желание отступить от норм морали. Чувство безнаказанности обычно усиливается анонимностью и скрытностью (масками, униформой), четкостью отведенной роли (например, надсмотрщика) и круга обязанностей, подписанием контракта, приказом или угрозой свыше и тому подобным. Наконец, для оправдания недопустимых действий используются попытки придать им вид морально обоснованных или преуменьшить их последствия.

Еще один способ оправдания жестокости – лишить жертву статуса человека и объявить ее недочеловеком либо смертельным врагом. Именно поэтому подозреваемых в терроризме заключенных Гуантанамо (и других тюрьмах) изображали как кровожадных чудовищ, заслуживших пытки и издевательства. На самом же деле многие террористы-смертники в прошлом – добропорядочные люди среднего класса. Многих воспитывали любящие родители, многие успели получить высшее образование и завести семьи, прежде чем желание стать частью чего-то большего и побороть несправедливость этого мира толкнуло их в руки вербовщиков. Затем их пригласили вступить в маленькие засекреченные группы и пройти необходимую подготовку. В качестве награды – обещание прямой дороги в рай и надежной материальной поддержки семьям. Точка невозврата – это запись на видео последнего обращения к родственникам. После этого мысль о том, чтобы вернуться с задания не выполнив его, становится недопустимой.

В тот момент, когда человек принимает идеи какой-либо группы, его организм вырабатывает дофамин – один из гормонов счастья. И наоборот, в случае несогласия с «линией партии» в мозг поступает химический «сигнал об ошибке». Причем эти стимулы настолько сильны, что изменение собственного мировоззрения оказывается предпочтительнее конфликта с гормонами и коллективом – изгнание из общества для большинства людей слишком травматично. Мы считаем, что из-за травм в младенчестве большинство из нас не так сложно совратить с пути истинного. Например, отсутствие материнского тепла может обернуться настойчивой потребностью быть любимым, а жестокость родителей или опекунов – страхом и готовностью подчиняться любому, кто имеет власть или силу. Профессор Зимбардо не изучал специально истории травм участников своего небезызвестного Стэнфордского тюремного эксперимента, но утверждал, что любой, кто находит в себе желание противостоять давлению обстоятельств – герой. Конечно, физическая сила для этого тоже необходима, однако нужна и храбрость – чтобы рискнуть подвергнуться осмеянию, издевательствам, изгнанию и другим психологическим травмам. Махатма Ганди, Нельсон Мандела и другие великие подвижники смогли сохранить свои убеждения именно потому, что недружелюбный внешний мир на протяжении всей их жизни закалял в них чувство собственного достоинства и умение сопротивляться.

Эвелин Линднер, основываясь на рассказах пострадавших в Германии и Руанде, утверждает: «Наиболее болезненный способ унизить человека – заставить его из жертвы превратиться в палача, ведь так ему доказывают: ты слишком слаб, чтобы сопротивляться, и слишком труслив, чтобы взглянуть в лицо смерти». В Руанде многим хуту в доказательство лояльности к режиму приказывали убивать своих супругов-тутси и детей с внешностью тутси. Впоследствии многие из этих людей сходили с ума от горечи утраты близких и ненависти к себе за собственную слабость. Линднер заключает: «Безусловно, важно, чтобы виновные в зверствах понесли наказание, но не менее важно, чтобы те, кто избежал этого морального тупика, оставались благодарны судьбе и не клеймили тех, кто не нашел из него выхода». Ведь никто из нас не может знать, как поступит, будучи поставленным перед выбором, где оба варианта неприемлемы.

 

Социализация насилия

Травмы не только заставляют нас действовать под влиянием большинства, они изменяют наш характер и на более глубоком уровне. Криминологу Лонни Атенсу удалось установить, что превращает человека в жесткого преступника. Л. Атенс провел множество подробных интервью с насильниками и убийцами и на их основе выделил четыре стадии процесса, который сам он назвал социализацией насилия. Суть его в следующем: от получения тяжелой травмы (как правило, в детстве) до активного и неспровоцированного распространения этой травмы на окружающих человек проходит несколько ступеней. Первая из них – ожесточение, зачастую подогреваемое близкими жертвы или, например, членами его банды. Длиться этот этап может от нескольких недель до нескольких лет, но у мужчин он обычно заканчивается уже в подростковом возрасте. В это время осуществляется жесткое подчинение чужой воле через угрозы или причинение физической боли. Не менее действенный метод – принуждение наблюдать за мучениями родного или близкого человека, а также принуждение членом семьи или бандой участвовать в актах насилия. Следующий этап – «военное положение»: жертва вдруг осознает, что иногда насилие – необходимость, и к нему можно прибегать, если того требуют обстоятельства.

Третий этап – совершение насилия. Если что-то идет не так – можно отступиться и попробовать в другой раз. Если все удается – в отношении окружающих появляется осторожность и страх, а это по нраву большинству жертв. Успех в осуществлении насильственного действия помогает сбросить энергию возбуждения, но только свежую; та же, что накопилась за долгие годы, по-прежнему остается запертой внутри. Человек становится легко возбудимым, его мозг сканирует окружающий мир на предмет новых опасностей и готов среагировать при любом подозрении на угрозу. Каждое следующее успешное дело вновь способствует сбросу энергии возбуждения, страх отступает, и теперь преступник ощущает себя всемогущим, почти сверхчеловеком, и насилие превращается для него в наркотик.

Последнюю стадию Атенс назвал вирулентностью. Вдохновленный своим новым положением, преступник от защиты переходит к нападению – чаще всего на невинных людей с целью причинить серьезный вред или убить; из жертвы он превращается в хищника. Атенс утверждает, что человек, достигший этой фазы, неизлечим и должен быть навсегда изолирован от общества. Однако большинство преступников так далеко все же не заходят, поэтому исцеление для них еще возможно. Поэтому обеспечить им лечение и тренинги под надзором социальных служб было бы лучше, чем отправлять их за решетку, где процесс социализации насилия неминуемо достигнет завершающей фазы.

Брюс Перри в целом согласен с теорией Атенса:

Наиболее опасные люди среди нас достигли этого состояния под пагубным стечением нескольких обстоятельств: отсутствием правильного воспитания, столь необходимого в детстве, нищетой и неустроенностью быта, постоянной угрозой жизни и здоровью, укоренившимся в душе чувством страха и, наконец, наблюдением за тем, как самый сильный и жестокий получает все, что пожелает. К тому же кино и телевидение идеализируют этот образ. Преступник как особь появляется на свет и растет в атмосфере ужаса и в ожидании того времени, когда он сам, наконец, сможет взяться за ствол. Когда он сам будет приказывать, бить, отнимать, когда перестанет бояться и начнет запугивать. Особенно хорошо с этой пищевой цепочкой знакомы работники правосудия по делам несовершеннолетних: каждый попадающий к ним – это либо хищник, либо жертва, и третьего не дано.

Однако (Брюс Перри подчеркивает это) большинство травмированных детей сами по себе все же не вырастают в жестоких и безжалостных хищников. Вырастить их такими способно лишь общество, где господствуют соответствующие убеждения: межплеменная вражда, национализм, расизм, сексизм, идеализация насилия, воспитание детей в строгости и так далее. Кроме того, Перри считает, что детей, перенесших жестокое обращение, но не вставших на путь зла, от этого шага всегда удерживал некий проблеск надежды.

 

Зверства на войне и не только

Психологическое воздействие войны на военнослужащих до сих пор остается темой для дискуссий. Проведенное в середине восьмидесятых годов двадцатого века в США исследование среди ветеранов войны во Вьетнаме показало, что от ПТСР страдали больше четверти женщин и почти треть мужчин. Среди участников военных операций в Ираке с подозрением на ПТСР наблюдаются от двенадцати до двадцати процентов, причем у тридцати процентов уже выявлены расстройства психики. С другой стороны, Министерство обороны Великобритании сообщает, что ПТСР диагностируется лишь у четырех-шести процентов ветеранов боевых действий в Ираке и Афганистане. Кроме того, некоторая путаница возникла в связи с выделением в медицинской практике боевого посттравматического синдрома (БПС) как психического расстройства; его развитие может начаться спустя несколько недель и даже лет после контузии. В то же время некоторые специалисты считают этот синдром формой ПТСР, не связанной с органическим поражением головного мозга.

Пирс Бишоп предположил, что такая разница в показателях между Англией и Америкой вызвана неохотой британских врачей констатировать диагноз ПТСР. Также ее можно объяснить тем, что в Британии, в отличие от США, не проводятся обязательные обследования всех военнослужащих, вернувшихся из мест боевых действий. Сами же солдаты по понятным причинам не торопятся проходить проверку, опасаясь, что в случае выявления каких-либо расстройств это скажется на их карьере. Поэтому есть все больше причин полагать, что британская статистика недооценивает масштабы проблемы. В 2008 году британская благотворительная организация «Combat Stress» («Боевой стресс») отмечала участившиеся случаи обращения ветеранов за помощью. В исследовании, опубликованном в сентябре 2009 года, сообщается, что число ветеранов войн в британских тюрьмах увеличилось за предыдущие пять лет на треть и составило почти десять процентов от общего числа заключенных. Около половины из бывших военных страдали от ПТСР, и у большинства были проблемы с алкоголем и наркотиками; осуждались же ветераны, как правило, за насильственные преступления, в частности – за насилие в семье.

По мнению Паулы Каплан, еще одна из причин распространения ПТСР – это изменения в военной политике Соединенных Штатов. Во время Второй мировой войны раненых и обессиливших солдат отправляли на лечение подальше от мест сражений и давали время на восстановление. Теперь же руководство держит их поближе к боевым действиям, убеждая, что они скоро поправятся и снова встанут в строй. Для облегчения симптомов используются антидепрессанты. В британской армии вместо этого разработан комплекс профилактических мер, получивший название «управление риском травматизма». Весь курс терапии строится на работе одного человека: он специально обучен видеть среди солдат тех, для кого риск травмы особенно велик, и убеждать их, что они не одиноки и не будут брошены на произвол судьбы. И, как ни странно, метод работает: для солдат много значит поддержка от сослуживцев, которым они доверяют. Тем не менее, многие из них возвращаются из боев серьезно искалеченными.

Главная же причина психологических травм у военнослужащих – это сама человеческая природа. Человек – отнюдь не прирожденный убийца, и все его естество противится отнятию чужой жизни. Даже в битве при Гёттисберге солдаты северных штатов и Конфедерации предпочитали лишний раз не стрелять друг в друга. Опрос американских солдат во Вторую мировую войну также принес удивительные результаты: от семидесяти пяти до восьмидесяти пяти процентов не стреляли по противнику, если на то не было прямого приказа или необходимости. Ведь страх убийства – это гораздо более серьезная причина «боевого истощения», нежели страх быть убитым. В описании одного случая, составленном Паулой Каплан, также хорошо продемонстрировано присущее человеку нежелание убивать:

11 сентября 2001 года Дрю прямо из школы пошел записываться в ряды новобранцев вооруженных сил. В нем горело желание отомстить за смерти своих сограждан и защитить страну. Однако некоторых моментов он не предвидел. Например, что один из этапов начальной военной подготовки предполагает перебежки по стрельбищу с винтовкой наизготовку и криками «Смерть! Смерть!». Дрю был настолько потрясен, что его стали посещать мысли о суициде. Думать о самоубийстве было легче, чем об убийстве «врага». Однажды ночью желание убить себя стало столь сильным, что он испугался всерьез, самовольно покинул часть и сбежал домой.

Когда американское командование обнаружило, что солдаты не хотят стрелять, оно изменило методы тренировок. Это принесло определенные результаты: в Корее огонь по противнику вели уже пятьдесят пять процентов солдат, однако многие мимо – и, видимо, намеренно. Об этом говорят и данные войны во Вьетнаме: там на каждого убитого солдата противника в среднем было выпущено пятьдесят тысяч пуль. Современное оружие обезличивает убийство, превращает его в некое дистанционное воздействие. Однако Дэйв Гроссман, офицер армии США в отставке, говорит следующее: «Когда смотришь в глаза другому человеческому существу, принимаешь решение убить его и наблюдаешь за его смертью от твоей руки – война проникает в тебя и разрушает до самых оснований. Если мы поймем это, мы поймем и весь ужас, поселяющийся в человеке после совершенного им убийства в сражении». Поэтому условия ближнего боя – лицом к лицу – можно считать одной из причин столь частых случаев развития ПТСР у солдат в Ираке.

Чтобы возникла сама возможность войны, необходимо превращение множества людей, мужчин и женщин, обычных добропорядочных граждан в убийц. Лонни Атенс отмечает, что открытый им процесс социализации насилия может рождать как жестоких преступников, так и солдат. В самом деле, многие методы современной военной подготовки будто списаны с книги Атенса. Жесткое подчинение входит в базовую программу: строгая дисциплина подавляет личность новобранца, отрывает его от прошлого, дезориентирует и сокрушает. Сделав человека беззащитным и сверхвосприимчивым, система затем навязывает ему близкие отношения с сослуживцами и инструкторами, ведь в бою потребуются доверие, взаимовыручка и безоговорочное подчинение. Агрессия вырабатывается в спаррингах и других формах одиночного и командного боя, где новобранцы постепенно усваивают язык и систему образов насилия. Психологическая атмосфера в коллективе – это жестокость и садизм в отношении к более слабым и восприятие врага как недочеловека. На некоторых специальных курсах бойцов обучают визуализировать врага как объект чистой ненависти, чтобы они умели вызывать в себе ярость.

Итак, современная военная подготовка направлена скорее на культивирование жестокости, нежели храбрости, чести мундира и прочих музейных ценностей. Из солдат получаются превосходные машины убийства, но вместе с этим возникают и проблемы. Ведь необходимо провести черту между использованием насилия против вражеских солдат и против собственных сограждан или членов семьи; слишком часто эта грань в сознании профессионального военного отсутствует. Филипп Зимбардо говорит так:

В условиях боевых действий под влиянием сильного стресса, предельной измотанности, страха, злости, ненависти и жажды мести человек утрачивает моральные ориентиры и смерти противника ему уже мало. В строю поддерживается строгая дисциплина, и каждый солдат знает, что несет ответственность за свои действия и находится под надзором сержанта. Поэтому вся его ярость выплескивается за строем – в зверских изнасилованиях и убийствах мирных граждан.

Ричард Родес отмечает, что не в последнюю очередь эти проявления жестокости спровоцированы ощущением предательства. Солдаты видят офицеров, не желающих рисковать жизнью вместе с ними, нелепые смерти под огнем своих же войск по чьей-то ошибке, упадок дисциплины, бракованное оружие и технику, призывы к мести за погибших товарищей, неуставные отношения и преступные действия (пытки, к примеру), отсутствие политической поддержки тех сил, которые прежде сами отправили их воевать. Все это ожесточает человека до той последней степени, которую Лонни Атенс назвал вирулентностью, и ведет к военным преступлениям вроде резни во вьетнамской деревушке Ми-Лаи и пыток в иракской тюрьме Абу-Грейб.

 

Интимные отношения

Мы уделили достаточно внимания жестокому обращению с детьми и ненадежным привязанностям, чтобы понять: при такой распространенности этих явлений интимные отношения между взрослыми тоже будут содержать массу проблем. Многие дети, научившись подавлять свои эмоции, не умеют их регулировать. Многие привыкают к агрессии и насилию в семье и накрепко усваивают, что взрослым нельзя верить. У многих сексуальность, не успев пробудиться, принимает извращенные и садистские формы. Все эти печальные факты отражены в длинных колонках статистики.

По данным «Международной амнистии» (международной неправительственной организации), треть женщин в мире в течение жизни подвергались избиениям, принуждению к половой связи или другим формам насилия. В семидесяти процентах случаев в убийстве женщины виновен ее сексуальный партнер. В Великобритании сообщения о насилии в семье поступают в полицию ежеминутно, каждую девятую женщину избивает супруг. Кроме того, по статистике женщины подвергаются оскорблениям действием тридцать пять раз, прежде чем решают обратиться в полицию. Каждый день происходит сто шестьдесят семь изнасилований, из них сорок пять процентов совершается собственно сексуальными партнерами; они же виновны почти в половине женских убийств. Статистика браков также неутешительна: в 2008 году в Англии в половине случаев за свадьбами следовали разводы. В США в середине девяностых Дэниел Гоулман сообщал о том, что две трети браков распадались вскоре после заключения. Иногда развод – это лучший способ завершить болезненные, травмирующие супругов отношения, однако слишком часто он влечет за собой новые травмы – и для родителей, и для детей. И слишком часто люди, разорвав одни отношения, тут же завязывают другие, столь же бесплодные.

Д. Гоулман видит корень всех проблем в воспитании. Во многих культурах мира мальчики и девочки играют в разные игры и вообще мало общаются друг с другом. Мальчики объединяются для игр в группы и гордятся своей силой и независимостью. У девочек же все наоборот: отношения в их небольших группах основаны на совместной деятельности и заботе друг о друге. Родители в отношениях с дочерьми также более эмоциональны, чем с сыновьями. Поэтому, пока мальчики учатся подавлять в себе чувство страха, вины и беспомощности, у девочек развивается эмоциональный интеллект. В результате к зрелости юноши и девушки подходят с разным пониманием интимных отношений: для девушки это, в первую очередь, – совместные переживания, для молодого человека – совместная деятельность, а лишние эмоции – ни к чему. И когда в совместной жизни появляется повод для обвинений и критики, мужчина отгораживается стеной молчания. А отсюда уже недалеко до развода – ведь каждый из супругов начинает чувствовать себя одиноким, а отношения представляются ему безнадежными. Отсутствие близкого человека, на которого можно опереться среди всех жизненных перипетий и треволнений, негативно отражается и на здоровье: подавление собственных эмоций вызывает хроническую усталость, аллергии, астму, артрит, язвенный колит и рак.

 

Психическое здоровье

Насилие принято считать естественным проявлением человеческой натуры, но это не значит, что в действительности оно не является проявлением расстройства психики. Фундамент душевного здоровья закладывается в утробе матери, в младенчестве и детстве, поэтому если сегодня психические заболевания так распространены – это значит, что весь наш мир болен и травмирован. Согласно данным за 1994 год, почти у половины населения США когда-либо обнаруживались разные формы психических расстройств, включая алко– и наркозависимость. Недавнее же исследование, проведенное Национальным институтом психического здоровья США, показало: более чем у четверти людей старше восемнадцати лет (а это шестьдесят миллионов человек) ежегодно подтверждается диагноз «психическое расстройство», причем почти половина из них обнаруживает симптомы сразу нескольких расстройств. По этой же причине чаще всего признаются недееспособными граждане США и Канады в возрасте от пятнадцати до сорока четырех лет; похожая ситуация сложилась и в Великобритании.

Наиболее «популярными» диагнозами в этих странах стали тревожные и аффективные расстройства, в том числе депрессия, биполярные расстройства, приступы паники, различные фобии и синдром общей тревожности. Кит Оутли с коллегами в связи с этим пишут следующее: «В большинстве случаев глубокая депрессия, некоторые формы тревожных и аффективных расстройств – это реакции на внешние обстоятельства и события, развивающиеся из-за катастрофического несоответствия с ожиданиями». Они выделили три типа детских переживаний, ведущих к депрессии в зрелости: развод родителей, насилие со стороны родственника или друга и, наконец, событие, пугающее настолько, что мысли о нем преследуют человека долгие годы спустя. Сью Герхардт также считает, что депрессия зарождается еще в детстве, в атмосфере презрения и нареканий, где у ребенка возникает ощущение, что он в чем-то ущербен и не достоин любви. Итак, детские травмы следует признать основной причиной тревожных и аффективных расстройств.

Алкоголизм, наркомания и расстройства пищевого поведения развиваются при таких же обстоятельствах – как способ защититься от негативных эмоций. Например, алкозависимость часто бывает следствием тревог, стресса, душевной боли, низкой самооценки, импульсивности, агрессии, депрессии и других расстройств, а они, в свою очередь, являются продолжением детских травм. Многие люди с этими симптомами не обращаются к психиатру, или же сами симптомы у них недостаточно выражены для постановки клинического диагноза. Но и без диагноза эти состояния остаются болезненными и требуют облегчения, а все, что ведет к нему, смягчает боль и приносит облегчение, может стать причиной зависимости. Здесь имеется в виду не только алкоголь, но и вполне безобидные вещества – сахар, чай, кофе, шоколад, а также табак, аспирин, парацетамол (тайленол, ацетаминофен) и валиум (диазепам). Есть и список запрещенных препаратов, и он постоянно пополняется: каннабиоиды, кокаин, героин, экстази, амфетамины и так далее. Более того, к формированию зависимости ведут и многие, обыденные на первый взгляд занятия: шопинг, компьютерные и азартные игры, секс, тренировки в спортзале. То есть все, что помогает отвлечься от негативных эмоций.

Многочисленные расстройства пищевого поведения – анорексия, булимия, компульсивное переедание – это тоже всего лишь способ совладать со стрессом и лишними переживаниями. В Англии около миллиона человек имеют такие проблемы, в Америке – восемь-десять миллионов, большинство из них – женщины. Если к этим расстройствам причислить и ожирение – цифры подскочат. В 2005 году Всемирная организация здравоохранения насчитала среди населения планеты примерно четыреста миллионов людей, страдающих от ожирения, и показатель этот стремительно растет. В США к тому времени от чрезмерной полноты страдал каждый третий взрослый и каждый четвертый – в Великобритании. Ассоциация расстройств пищевого поведения так объясняет сложившуюся ситуацию: «Проблемы с пищей возникают, когда люди начинают использовать ее (пусть даже неосознанно) как лекарство от неприятностей: скуки, беспокойства, тоски, злости, одиночества, стыда, стресса, болезненных эмоций и воспоминаний. Тогда еда сама превращается в неприятность». Причинами переедания также могут стать низкая самооценка, неуверенность в себе, проблемы в семье, потеря близкого человека, физические, сексуальные и моральные издевательства. Вот слова из интервью с Джейн Григ, в прошлом страдавшей от анорексии:

Когда я была анорексиком, душевная боль была столь сильной, что единственным лекарством от нее оставалась боль физическая. Мысль о суициде почти не покидала меня. Излечиться от этой болезни сложно именно из-за методов лечения… Ведь анорексия никак не связана с голоданием, все дело в низкой самооценке – настолько низкой, что кажется, будто не заслуживаешь того пространства, что твое тело занимает в этом мире. Поэтому людей с этой болезнью в первую очередь нужно убеждать в том, что их жизнь ценна не менее, чем чья-то еще, что они способны на гораздо большее, чем отказ от пищи.

Социальное давление – еще один могучий фактор, заставляющий человека стремиться к стройности. Психотерапевт Сьюзи Орбах полагает, что наше ощущение тела, или иначе – физическое «Я», во многом подобно «Я» интеллектуальному и эмоциональному. Реализация его генетического потенциала начинается еще в детстве, и тут необходимы не только здоровое питание и активный образ жизни. Физическое «Я» как губка впитывает в себя семейные и общественные ценности и убеждения, касающиеся идеальных телесных форм. Но сегодня такой идеал в нашей культуре – один-единственный, и С. Орбах видит в этом настоящую беду. Ведь статистика по анорексии, ожирению и самоистязаниям говорит о том, что в действительности с представлениями общества о красоте и здоровье далеко не все в порядке.

Часто одни и те же расстройства проявляются сразу у нескольких членов семьи, поэтому несложно предположить, что дело здесь в наследственности. Например, у детей, чьи родители страдали депрессией, риск ее развития в шесть раз выше среднего, и почти у трети из них наблюдаются эмоциональные расстройства. Однако как показывают многие исследования, одной лишь генетической предрасположенности для развития психического отклонения недостаточно – необходимо воздействие среды. Например, о степени предрасположенности женщины к депрессии вернее всего можно судить по характеру ее отношений с матерью в детстве. Лишенность ребенка эмоциональной поддержки, скорее всего, приведет к неспособности управлять отрицательными эмоциями в зрелости. И если даже в действии генов сомневаться не приходится, оно может оказаться эпигенетическим выражением внутриутробных или младенческих переживаний.

 

Размышления

Жизнь человека полна потенциально травмоопасных событий. Какой будет наша реакция на каждое из них – зависит лишь от нашей собственной эмоциональной, психологической и физической выносливости. Если нам достались здоровые гены, любящие родители, если мы росли в мирном и гармоничном обществе – в зрелости, скорее всего, нам удастся пройти сквозь все жизненные невзгоды, сохранив собственную личность относительно невредимой. Но если нам не повезло, и в генах заложены предрасположенности к расстройствам, которые не заставляют себя ждать и проявляются под влиянием дурного обращения в семье, напряженной обстановки в обществе или просто несчастных случаев в младенчестве и детстве? В этом случае даже в не самых сложных ситуациях мы оказываемся беззащитными перед травмами, способными расстроить наши отношения с обществом, пошатнуть здоровье и душевное равновесие.

В наши дни внимание науки и общественности сконцентрировано на поиске генетических причин человеческих и социальных недугов. Взаимосвязи генов с болезнями, расстройствами психики и поведения обнаруживаются одна за другой. Однако довольно редко в том или ином расстройстве повинен некий конкретный ген: каждое движение в организме – это результат совместной работы множества генов, а сбои происходят чаще из-за особенностей экспрессии генов, нежели из-за их мутаций. Как показывают исследования в области эпигенетики, наследственная предрасположенность к чему-либо проявляется только под действием соответствующих внешних условий. Иначе говоря, генетический потенциал – это лишь материя, а форму ей придает все, что с нами происходит, от момента зачатия и до последнего вздоха. Стоит отметить, что в последнее (по историческим меркам) время естественный отбор генетического материала в обществе идет в том направлении, при котором приоритет получает самый агрессивный и склонный к соперничеству человек – если не самый жестокий и кровожадный.

По данным статистики, насилие и психические расстройства просочились во все сферы жизни нашей цивилизации и теперь угрожают полностью затопить ее подобно приливной волне. Мы же почему-то смотрим сквозь пальцы на происходящее, предпочитая делать вид, что агрессия и насилие – наши врожденные черты, и виним в них эволюцию. Бесспорно, гены влияют на наше поведение, но не меньше, а то и больше на него воздействует наш жизненный опыт. Поэтому на самом деле мы – не заводные куклы на пружинном механизме наследственности, мы сами творцы своих судеб. И принимаясь за творение, на беду себе слишком часто игнорируем собственные травмы – корень многих зол.

 

Коллективные травмы и болевое тело

Многие зверства и трагедии нашего мира совершаются из-за коллективных травм, которые таким способом превращаются в наследственные. Вторая мировая война вспыхнула как реакция Германии на боль поражения в Первую мировую, и до сих пор немцам все еще сложно примириться со своей историей. Ведь и холокост – травма всего еврейского народа, отзывающаяся в жестокой и непримиримой войне Израиля с палестинцами – это тоже часть их истории. По всему миру память о прошлом раздувает тлеющие искорки вражды в пожары этнических чисток, как в Боснии, и геноцида, как в Руанде. Ответом на угнетение, эксплуатацию и насилие всегда были и остаются этнические, расовые, межрелигиозные, кастовые и классовые конфликты. С международного уровня можно спуститься на бытовой, но и здесь корни вражды между семьями и бандами, как правило, ведут в прошлое – к тому моменту, когда один причинил зло другому.

Мы твердо убеждены, что до эпохи Великого Падения коллективных травм в нашем мире было гораздо меньше: энергию, накопившуюся в потенциально травмоопасных ситуациях, наши предки, охотники и собиратели, умели высвобождать – для этого у них существовали церемонии и ритуалы. Но после Великого Падения зародились цивилизации, где эмоциональную боль было принято подавлять либо использовать во славу народа, империи и так далее. Без лечения такие травмы разрастаются в течение всей жизни человека, но они не исчезают и с его смертью: в обучении, в коллективном сознании, в эпигенетике они передаются следующим поколениям. Полученную в наследство от предков боль они дополняют собственными травмами и снова завещают ее потомкам. Некоторые травмы, разумеется, с течением лет и веков забываются и сходят на нет, но есть и другие, которые лишь разрастаются. Пока травма подавляется или не осознается обществом, она незаметно поглощает его жизненный потенциал и превращается в пороховую бочку, ожидающую искры насилия. Такой взгляд представлен, в частности, у философа Экхарта Толле в его описании болевого тела:

После любого сильного негативного переживания сохраняются отголоски боли, которых человек не замечает либо не хочет замечать. Постепенно эти отголоски сливаются в единое энергетическое поле, поселяющееся в каждой клетке организма. Оно объединяет в себе детскую боль, отрицательные эмоции молодости и зрелости… Это и есть болевое тело. Природа его не чисто индивидуальна – есть в нем и частички каждой боли, когда-либо испытанной каждым человеческим существом начиная с древнейших времен… Эта боль по-прежнему обитает в коллективном духе человечества и накапливается с каждым днем… Возможно, хотя подтверждений этому пока нет, информация о коллективном болевом теле записана в каждой человеческой ДНК – ведь даже новорожденные дети появляются на свет, уже обладая болевым телом.

У коллективной травмы – будь то обида, горе, потеря или жажда мести – как правило, есть ядро, вокруг которого общество объединяется. Объединяясь в толпы, банды, военные подразделения, движимые общей болью, люди совершают действия, немыслимые для каждого из них по отдельности: поджоги, грабежи, изнасилования, пытки, линчевания и массовые убийства. В то же время боль и отчаяние могут обратиться и против своих носителей – тогда целые культуры вымирают в нищете, болезнях и депрессии. По словам Э. Толле, в большей части насилия, причиняемого человеком человеку, повинны не преступники и душевнобольные, а почтенные граждане, стоящие на службе общества. В самом деле, коллективное эго, как и любое индивидуальное, может быть поражено глубокой паранойей; пример тому – мировоззрение современных американцев, помешанных на войне с коммунизмом и исламской «осью зла».

 

Коренные народы и наследственные травмы

Наиболее яркие примеры коллективных и наследственных травм можно найти в истории аборигенных народов, живущих или живших по всему миру. За знакомством с европейцами следовали эпидемии неизвестных им болезней, геноцид со стороны колонистов, изгнания с родных земель и священных мест, насильственное насаждение западной культуры, разлучение детей с семьями и помещение их в школы-интернаты и духовные миссии. Потеря собственных традиций – многим племенам запрещали проводить ритуалы и говорить на родном языке – усугубляла травмы, ведь прежде боль изливалась и исцелялась именно в песнях, танцах и обрядах. Под этим грузом аборигены теряли чувство собственного достоинства: местное, неевропейское, происхождение считалось позором. В результате многие коренные народы оказались раздавленными собственной болью, копившейся веками под колониальным гнетом, и лишь недавно и немногие из них получили возможность к исцелению и возрождению своих культур.

В Северной Америке вскоре после прихода белых от болезней вымерло девяносто-девяносто пять процентов местных жителей. Например, население островов Королевы Шарлотты у побережья Аляски сократилось с восьмидесяти тысяч до всего лишь пятисот человек. Но, несмотря на последовавшие опустошения, гонения и геноцид, индейцы – те горстки, что уцелели – сумели сберечь свои традиции – в кругу семьи, в памяти, в сердцах. Ведь залог выживания человека – в его духовности. А духовность американских индейцев зиждилась на понимании взаимосвязи всех вещей в мире, поэтому от родового очага она распространялась на всю вселенную; эти отношения глубокого родства преодолевали пространство и время и соединяли настоящее с прошлым и будущим. Но эпидемии и геноцид наполнили эти отношения болью и горем и затопили их настолько, что и сама земля пропиталась травмами.

Тем не менее, многие люди из разных коренных народов сумели возвыситься над своими травмами, сохранить духовное единство с миром и распространить его на своих потомков. Они прославляли тайный промысел Творца, защитивший от вымирания и забвения их языки, верования и обычаи. Теперь у них есть возможность попытаться сложить осколки своей культуры в нечто целое и снова научиться через сны и видения достигать высших миров. Сохранение традиций от многих поколений требовало могучей веры и смирения. Так, когда европейцы пришли в Австралию и принялись вырезать мужское население, вся культура австралийцев оказалась под угрозой, ведь носителями и учителями традиции в их племенах были именно мужчины. Но аборигены пошли на унижение и передали знания истории и легенд, обрядов и церемоний своим женщинам, чтобы те могли обучить им будущие поколения. И только несколько лет назад функция хранителей традиции вновь стала переходить к мужчинам.

Изучая историю травм североамериканских индейцев, Синтия Уэсли-Эскимо и Магдалена Смолевски увидели, что ныне в их возрождаемой культуре среди традиций, верований и обрядов все еще текут реки неизбывной боли. Часть коллективной памяти этих народов будто бы накрыта темным покрывалом, которое мешает им созерцать свою травму в видениях и исцелять ее. Так появляется культурная амнезия, разобщенность. Но сами травмы при этом остаются реальными, они вновь и вновь проявляются в действии эпигенетических механизмов, и именно из-за них эти народы не могут построить здорового полноценного общества. Будущее индейцев (аборигенов и туземцев по всему миру) зависит о того, смогут ли они в своем коллективном бессознательном достигнуть потока боли, струящегося из прошлого, и исцелить от нее свой рассудок, души, эмоции и тела. А пока этого не произойдет, их дети будут просто выживать, изобретая себе различные защитные механизмы против боли. Но многих людей их собственная защита делает неуравновешенными, а травмы, полученные в наследство от предков, все равно проявляются – в тех или иных расстройствах.

 

Анализ проблемы Шри-Ланки

Шри-Ланка, некогда бывший райским островом, ныне может служить панорамным изображением коллективной травмы. Гражданская война раздирала эту страну более четверти века, и уже перед ее долгожданным завершением, в 2009 году, там разгорелось одно из самых жестоких сражений. Некоторые же районы острова и прежде страдали больше других: в 2004 году по побережью прокатилось цунами, стерев с лица земли множество деревень. Психиатр Дайя Сомасундарам составил описание глубоких социальных травм в то время, когда война еще шла полным ходом.

Все началось с конфликта между тамилами (этническим меньшинством) и сингалами (доминирующей нацией). Постепенно деревенская культура тамилов пришла в упадок – вместе с их деревнями, разрушенными войной или смытыми цунами. Народ охватила депрессия, семейные узы ослабевали, распадались социальные институты и структуры. Даже деревни, в которые тамилы вернулись и отстроили заново, уже не были прежними: появилось множество переселенцев, и давние отношения были навсегда нарушены. Некогда каждый дом в тамильском селении был подобен материнскому чреву – мирному и безопасному уголку. Здесь обитала не только сама семья, но и духи предков, которым воздавали должные почести. Теперь же, когда люди возвращались к своим жилищам, они не могли восстановить с ними духовной связи. Многие даже не ремонтировали свои дома, а поселялись во временных хижинах и не распаковывали дорожных мешков, готовые в любой момент вновь искать спасения в бегстве.

Привычные общественные отношения тоже отошли в прошлое. Авторитет родителей, старейшин и деревенских предводителей был непоправимо подорван их безропотной покорностью перед военными. Старейшины не знали, как вести себя в условиях боевых действий и справляться с их последствиями, поэтому казались бесполезными. В плотной когда-то ткани семейных уз теперь зияли огромные дыры: многие люди были убиты, искалечены или потерялись в изгнании. Особенно тяжело было семьям, потерявшим кормильцев или не ведавших о судьбе пропавших – это добавляло тоски и неопределенности. Селения оставались без предводителей, торговцев, мастеров, люди утрачивали прежние навыки ведения хозяйства. Некоторым, более умным и способным, удавалось избежать травм и покинуть страну, другие же оставались, и на таких часто охотились вооруженные группировки своих же тамилов. Лидерские качества тоже не приветствовались – потенциальных конкурентов убивали, изгоняли или заставляли сидеть тихо.

На молодых людей война оказывала особенно сильное влияние, ведь они за свою недолгую жизнь видели только террор и насилие. Им пришлось пережить гибель близких, повидать сотни искалеченных тел и разлагающихся трупов. Их дома сжигали и разрушали, на них сбрасывали бомбы, в них стреляли и выжигали артиллерийским огнем. Они научились выживать, но потеряли веру в будущее. Поначалу молодежь активно участвовала в спасении соплеменников и строительстве временных лагерей, но постепенно боль и горе от потери собственных семей захлестнули и их. Централизованная власть и опытные руководители в лагерях отсутствовали, подросткам там было нечего делать, и они сами стали сбиваться в соперничающие банды, соревнующиеся в жестокости – ведь это была единственно известная им модель социального поведения. Многие дети помладше, неспособные осознать, что стоит за пропагандой и рекрутскими наборами, подрастая, сами становились солдатами.

Д. Сомасундарам установил, что психологические нарушения, в частности, депрессия, гораздо более характерны для беженцев и изгнанников, нежели для тех, кто оставался в своих домах или вернулся в них. Это и неудивительно. У детей, вынужденных покинуть свои дома, сепарационная тревожность, когнитивные нарушения, расстройства поведения и сна появлялись особенно часто. Между родителями же часто возникали ссоры из-за сложной экономической обстановки в переполненных лагерях и почти полного отсутствия личных вещей. И без того нелегкую семейную жизнь усложняли увечья, например – потеря руки или ноги; это вызывало чувство стыда и неполноценности и приводило к распаду семей. Людям, пережившим пытки, было сложно завязать интимные отношения, они становились замкнутыми, раздражительными и не проявляли желания участвовать в какой-либо деятельности. В одной местности Д. Сомасундарам насчитал девяносто два процента детей, переживших серьезные потрясения – сражения, артиллерийские удары, смерть родных. Из них пятьдесят семь процентов были глубоко травмированы этими переживаниям, у двадцати пяти процентов развилось ПТСР. Более масштабное обследование школьников показало: из тех, кто пережил войну и цунами, от ПТСР страдали сорок семь процентов, из тех, кто видел только войну – пятнадцать.

Д. Сомасундарам выявил в обществе и более серьезные психологические изменения. Многие реакции на травмы стали восприниматься как норма, хотя выражались они в общей напряженности, повышенной возбудимости, раздражительности, пугливости, бессоннице и ночных кошмарах. Люди не выходили из глубокого уныния, их кругозор сужался, сознание было заторможено и заполнено либо образами смерти, либо скудными, приземленными, косными мыслями о выживании и повседневных нуждах; заглядывать в будущее никто не пытался. Бывшие соплеменники перестали доверять друг другу, каждый боялся, что сосед предаст его или не выполнит обещания. Исчезла вера в правосудие и закон, пришли в упадок социальные институты, культура и система ценностей – не только в обществе, но, в первую очередь, в головах его членов. Многие настолько смирились с судьбой и потеряли мотивацию к действиям, что отказывались селиться в новых деревнях или отстраивать старые, предпочитая относительную безопасность лагерей для беженцев.

Зато жестокость и террор в ответ на террор проникли во все виды деятельности и отношений, стали новыми социальными нормами, закрепленными чуть ли не законодательно. Борьба с несправедливостью и дискриминацией вызвала к жизни антитеррористическое законодательство, милитаризацию общества и охоту за тамилами, особенно молодыми. Начались массовые задержания, аресты, убийства и исчезновения, тамильские боевики отвечали на это удвоенной жестокостью. Но виновные в зверствах избегали наказания. Пытки стали рутиной, обычным методом подчинения воли индивидуума и целых сообществ. Те, кто выжил под пытками и дождался освобождения, были безнадежно сломлены; изуродованные тела остальных выставлялись на всеобщее обозрение для устрашения. В обществе разрасталась травма, страх расползался повсюду – незаметный, но всепроникающий. Цунами же, разрушительное стихийное бедствие, всего лишь пронеслось по побережью, оставив за собой разрушения и человеческие жертвы, но не вызвав серьезных травм у выживших.

История, однако, знает и другие катастрофы, которые меняли жизни людей, семей, сообществ и народов, потрясая их до самых оснований. И они продолжают травмировать потомков, навеки застыв в фольклоре и литературе, как насекомые в янтаре. Именно таким бедствием стала одна из ночей в 1996 году, когда четыреста тысяч человек, спасая жизни, уходили прочь из своих деревень сквозь дождь и артиллерийский огонь. Объятые ужасом, они переполнили дороги и медленно шли, оставляя старых и слабых на обочинах. Там, куда они стремились, в наспех сооруженных лагерях для беженцев, не было ни особых удобств, ни тем более привычных им условий для жизни. В одночасье они лишились не только домов и семей, но и гордости, достоинства, надежды и смысла жизни. В мае 2009 года гражданская война завершилась, правительственные отряды добивали последние отряды «Тамильских тигров». Тысячи мирных граждан погибли, сотни тысяч были насильственно перемещены по требованию международного сообщества. Остается лишь надеяться, что, перенеся столько глубочайших травм, жители Шри-Ланки смогут примириться друг с другом и вернуться к мирному сосуществованию, однако поводов к таким надеждам пока мало. Вот что написал в начале января 2009 года (незадолго до своей гибели) редактор цейлонской газеты «The Sunday Leader» Ласантха Викраматунга:

…Оккупационное правительство на севере и востоке острова постарается лишить живущих там тамилов всякого достоинства и навсегда превратить их в людей второго сорта. Не думайте, что впоследствии, когда война закончится, так называемое восстановление и развитие их как-то утешит. Раны, полученные на этой войне, не затянутся никогда, и нам придется иметь дело с еще более отчаявшимся и ожесточенным народом, чем прежде. Проблема, которую можно было решить в политическом диалоге, теперь навсегда превратится в гнойник на теле страны, готовый в любую минуту прорваться новой войной.

 

Коллективные травмы как инструмент и оружие

В нынешнем мире широко распространилась практика использования коллективных травм как болевых точек – против самого общества, разрушая его устои, ценности, отношения. Например, массовые изнасилования женщин и девочек в Боснии были тяжким ударом по культуре, где девственность и супружеская верность считаются добродетелями. Кроме того, родителей жертв заставляли наблюдать за изнасилованиями, чтобы унизить их роль защитников своих дочерей. Благотворительная организация «Save the Children» («Спасем детей») наглядно описывает применение подобных современных методов ведения войны против мирных жителей:

Мирные граждане больше не являются «случайными» жертвами – теперь массовый террор и насилие над ними превращаются в целенаправленную стратегию. Разрушение домов, школ, религиозных сооружений, уничтожение урожая на полях становятся обычным делом, так же как пытки, изнасилования и заключения в лагеря. Сегодня война направлена не только на отнятие жизни, но и на разрушение образа жизни. Под удар попадают «вражеские» социальные институты и культурные традиции, ведь без них людям будет не оправиться от принесенных войной страданий… Ключевая цель современной политики насилия – создание атмосферы ужаса и террора, которые бы пронизали все сферы жизни общества и облегчили его покорение.

Арлин Одергон, американский психолог, говорит о том, что кошмарные страницы истории не открываются вдруг, внезапно. Политики намеренно раздувают пламя ненависти и жажды мести. Призывы к отмщению раздаются в тщетной надежде на преодоление коллективных травм; тщетной, потому что, заставив врага почувствовать свою боль, страдать и платить по счетам, исцелиться самим невозможно. Месть лишь умножает несправедливость и несет новые травмы, которые в будущем обязательно вспыхнут вооруженными конфликтами. Для исцеления нам нужно стряхнуть с себя эмоциональное оцепенение и взглянуть в глаза собственным травмам и их причинам. И сделать это следует из любви и уважения к погибшим и для примирения с потомками давних врагов, невиновными в их преступлениях. Месть бессмысленна.

Мэри де Янг рассматривает проблему с более оптимистичной точки зрения: по ее мнению, коллективная травма может сплотить людей не только для мести, но и для оживления собственной культуры. Когда некое событие становится трагедией для всего общества – как атака на Всемерный торговый центр или смерть принцессы Дианы – принятые на Западе похоронные ритуалы теряют свое значение. В этих случаях, желая помянуть погибших, люди создают стихийные мемориалы и приносят к ним символические дары памяти – цветы, игрушки, письма, поэмы и прочее. Так люди «совместными усилиями творят новый ритуал, наполненный смыслом для всего общества. В нем они могут поделиться своей скорбью и страхом, в нем нет ограничений на выражение эмоций и ношение траура. Скорбящим здесь может стать любой».

О важности ритуалов говорит и опыт американских ветеранов войны во Вьетнаме: солдаты африканского и азиатского происхождения страдали от ПТСР чаще, чем белые американцы. Причиной тому могут быть все еще сильные в то время расовые предрассудки, которые препятствовали цветным принимать активное участие в публичных церемониях. Губительным может оказаться и желание большинства двигаться дальше, не дожидаясь исцеления от травм отдельных индивидуумов и не включая их боль в общий культурный контекст. В самых вопиющих случаях общество может попытаться и вовсе исключить из своей истории некоторые нелицеприятные моменты или представить их в более выгодном свете – так было в США и Австралии, так поступали в разные времена и в разных странах. Часто пережившие трагедию чувствуют своим долгом не только помнить о ней, но и напоминать остальным, чтобы она не повторилась вновь. Но большинство людей не хотят слышать правды и превращают истории о грязи, крови и смерти в общественно одобренные героические сказания о храбрости и благородстве.

 

Размышления

До сих пор мы уделяли внимание главным образом жертвам коллективных травм, однако не стоит забывать и об их виновниках, ведь это тоже пострадавшие, нуждающиеся в исцелении. Чаще всего они продолжают жить с чувством вины и стыда, которое передается их потомкам. Особенно это видно в Австралии и других странах с колониальным прошлым, где люди пытаются замолить преступления своих предков перед коренными народами и найти путь к примирению. Такая же ситуация сложилась и в Германии, где граждане по-прежнему ощущают на своих плечах груз ответственности за деяния прадедов.

И жертвы, и преступники часто чувствуют себя преданными и обманутыми – правительством, военным командованием, полицией и так далее, а также друзьями, родственниками, соседями и обществом – всеми, кто отвернулся от них или не сумел поддержать. Но сегодня мы живем в глобальном обществе, поэтому и вина в предательстве ложится на всех. Слишком часто, когда жертвы трагедий просят у мира помощи, мы делаем вид, что к нам это не относится. Слишком часто, услышав в новостях об очередном несчастье, мы изгоняем эту информацию из сознания. Слишком часто в поиске спокойствия и избавления от эмоциональной боли мы позволяем загипнотизировать себя официальной пропагандой. Но наше молчание и бездействие неизбежно обернется травмами.

Гражданам развитых стран Запада повезло: за последние полвека на их долю не выпало серьезных коллективных травм. Но многие другие народы мира не столь удачливы: их культуры, их общины и семьи были разрушены или разрушаются прямо сейчас, и на восстановление уйдут следующие десятки, а то и сотни лет. Всех последствий коллективных травм предвидеть невозможно, можно лишь быть уверенными в их огромных масштабах. Поэтому лечение коллективных, да и индивидуальных травм здесь и сейчас жизненно важно для грядущих поколений, если мы желаем им мира и процветания.