Дэвид и Лесник без происшествий добрались до хижины. Там они сложили провизию в два кожаных мешка и наполнили две оловянные фляги водой из протекавшего за домом ручья. Дэвид увидел, как Лесник встал на колени у кромки воды и принялся исследовать какие-то следы на влажной земле, но ничего о них не сказал. Дэвид взглянул на них мимоходом и подумал, что они похожи на следы большой собаки или волка. В следах собралось немного воды, и Дэвид понял, что они появились недавно.

Лесник вооружился топором, луком с колчаном стрел и длинным ножом. Кроме того, он достал из сундука короткий меч. Чуть помедлил, чтобы сдуть пыль с клинка, и протянул его Дэвиду вместе с кожаным ремнем. Дэвид прежде никогда не держал в руках настоящий меч, и его умение владеть холодным оружием ограничивалось играми в пиратов с деревянными палками. Но с мечом на боку он почувствовал себя сильнее и гораздо храбрее.

Лесник запер хижину, затем прижал к двери ладонь и склонил голову, словно в молитве. Он выглядел очень печальным, и Дэвиду показалось, что Лесник сомневается, увидит ли он когда-нибудь свой дом. После чего они направились в лес, на северо-восток. Они шли ровным шагом, и их путь озаряло слабое сияние, заменявшее здесь дневной свет. Через несколько часов Дэвид устал. Лесник дал ему отдохнуть, но совсем недолго.

— До темноты мы должны выйти из леса, — сказал он.

Дэвиду не нужно было спрашивать почему. Он и сам боялся услышать, как тишину леса разрывает вой волков и ликантропов.

По дороге Дэвид успевал глядеть по сторонам. Он не узнавал ни одного из увиденных деревьев, хотя некоторые казались ему знакомыми. У дерева, похожего на старый дуб, из-под вечнозеленых листьев свисали сосновые шишки. Другое размерами и формой походило на большую елку, только с серебристой листвой, усеянную гроздьями красных ягод. Время от времени Дэвид замечал цветы с детскими лицами. Они таращили любопытные глазки, хотя при появлении Лесника и мальчика предусмотрительно прикрывались листьями и дрожали мелкой дрожью в ожидании, когда минует угроза.

— Как называются эти цветы? — спросил Дэвид.

— У них нет названия, — ответил Лесник. — Иногда дети сбиваются с тропы и теряются в лесу, так что больше их никто не видит. Они умирают от когтей диких зверей или от злобы жестоких людей, а их кровь впитывается в землю. Потом вырастает вот такой цветок, часто вдали от того места, где испустил дух ребенок. Они собираются вместе, в точности как испуганные дети. Мне кажется, так лес хранит память о них. Лес чувствует утрату ребенка.

Дэвид уже понял, что Лесник не заговаривает первым, так что ему оставалось задавать вопросы, и Лесник отвечал на них со всей возможной обстоятельностью. Он пытался дать Дэвиду представления о географии этой страны: замок короля лежит далеко на востоке, и земли в той стороне пустынны, лишь редкие поселения нарушают безлюдный пейзаж. Глубокое ущелье отделяет чащу Лесника от территорий на востоке, и путникам нужно преодолеть здешний лес, чтобы продолжить путешествие в замок короля. На юге находится огромное черное море, но немногие отваживались добраться дотуда. Там царят водные твари, морские драконы, огромные волны и вечные шторма. На севере и на западе высятся горные цепи, но они непроходимы, потому что почти целый год с их вершин не сходит снег.

По дороге Лесник рассказал Дэвиду еще кое-что о ликантропах.

— В былые времена, прежде чем появились ликантропы, волки были вполне предсказуемыми существами, — объяснял он. — У каждой стаи, редко превышавшей пятнадцать — двадцать особей, была своя территория, где они жили, охотились и размножались. Затем появились ликантропы, и все изменилось. Стаи начали расти, их отношения усложнились, одни территории увеличивались за счет других, подняла голову жестокость. Раньше умирала примерно половина волчат. Им нужно больше корма, чем их родителям, и если еды не хватало, они голодали. Иногда их убивали собственные родители, но лишь в тех случаях, когда замечали признаки болезни или безумия. В целом волки были хорошими родителями, они делили добычу с молодняком, оберегали его, дарили зверенышам любовь и внимание. Но ликантропы принесли с собой новое отношение к молодняку: они кормят только сильнейших, не больше двух-трех в помете, а иногда обходятся и без этого. Слабых пожирают. Стая остается сильной, но природа ее меняется. Каждый за себя, и между ними нет никакой привязанности. Только власть ликантропов удерживает их под контролем. Мне кажется, без ликантропов они снова стали бы прежними.

Лесник рассказал Дэвиду, как отличить самцов от самок. У самок более узкие морды и лоб. Шеи и плечи у них тоньше, лапы короче, хотя в молодости они проворнее ровесников-самцов, а потому становятся лучшими охотниками и более опасными врагами. В нормальной волчьей стае самки часто бывали вожаками, но и тут ликантропы посягнули на естественный порядок вещей. Среди них были и самки, но важные решения принимали Лерой и его помощники. Возможно, здесь их слабое место, предположил Лесник. Их самонадеянность заставляет отказаться от тысячелетнего женского инстинкта. Теперь ими движет только жажда власти.

— Волки никогда не бросают возможную добычу, разве только если они совсем истощены, — продолжал Лесник. — Они могут бежать и десять, и пятнадцать миль со скоростью куда большей, чем у человека, а потом еще без отдыха пять миль идти рысью. Ликантропы помедленнее их, потому что предпочитают передвигаться на задних лапах, но нам с ними все равно не сравниться. Остается надеяться, что мы найдем лошадей, когда доберемся до нашей сегодняшней цели. Есть там один барышник, а на коня у меня денег хватит.

Здесь не было никаких троп, и оставалось полагаться на чутье и знания Лесника. Чем дальше они отходили от дома, тем чаще он останавливался, изучая заросли мха и следы, оставленные ветром на деревьях. За все время пути им встретилось лишь одно жилище, да и оно лежало в развалинах. Дэвиду оно показалось скорее растаявшим, чем обветшавшим. Каменная труба возвышалась среди руин, почерневшая, но целая. Дэвид заметил расплавленные капли, остывшие и затвердевшие на стенах, искривленные проемы на месте окон. Они прошли близко, у самых развалин, и тогда стало ясно, что в стены вделаны глыбы какого-то светло-коричневого вещества. Дэвид потер рукой дверную коробку, потом отколупнул кусочек ногтем. Он узнал и это вещество, и его легкий запах.

— Это шоколад! — воскликнул он. — И пряник.

Он отломил кусок побольше и уже поднес ко рту, но Лесник выбил лакомство у него из рук.

— Нет, — сказал он. — Может, на вид оно красиво и пахнет приятно, но в нем скрывается яд.

И он рассказал Дэвиду еще одну историю.

Вторая история Лесника

Давным-давно жили-были дети, мальчик и девочка. Их отец умер, и мать снова вышла замуж, но отчим оказался человеком недобрым. Он ненавидел детей и с трудом выносил их присутствие в доме. Они стали особенно противны ему, когда выдался неурожай и наступил голод: ведь они ели то, что он мог бы оставить себе. Отчим попрекал их жалкими кусками, которыми вынужден был делиться, и когда сам оголодал, стал намекать жене, что неплохо бы съесть детей и таким образом спастись от смерти, а в лучшие времена она всегда сможет родить новых. Жена была в ужасе, узнав о том, на что способен ее новый муж, стоит ей отвернуться. Но она понимала, что не сможет прокормить детей сама, и потому отвела их в дремучий лес и бросила там на произвол судьбы.

Дети были страшно напуганы и в первую ночь заснули в слезах, но со временем освоились в лесу. Девочка была разумнее и сильнее брата. Именно она научилась устраивать ловушки на маленьких зверьков и птиц, а также похищать яйца из гнезд. Мальчишка предпочитал бродить по лесу или дремать целыми днями в ожидании, когда сестра раздобудет какой-нибудь снеди для них обоих. Он потерял свою маму и хотел вернуться к ней. Несколько дней он плакал с утра до вечера. Ему хотелось, чтобы все стало как прежде, и он не делал ни малейшего усилия, чтобы приспособиться к новому.

Как-то раз он не отозвался на зов сестры. Она отправилась искать брата, оставляя за спиной дорожку из сорванных цветов, чтобы найти обратный путь к их маленькому запасу продовольствия. Наконец она дошла до полянки, где стояла престранная избушка. Стены ее были шоколадные и пряничные, крыша покрыта пластинами ирисок, а стекла в окнах отлиты из прозрачных леденцов. В стены были вделаны миндальные орехи, сливочные помадки и цукаты. Все здесь говорило о сладости и потворстве своим желаниям. Когда девочка увидела брата, он выковыривал из стен орехи, и рот его почернел от шоколада.

— Не бойся, этот дом ничей, — сказал он. — Попробуй. Очень вкусно.

Он протянул ей кусок шоколада, но она отказалась. Ее брат щурился от удовольствия, настолько он был очарован чудесным вкусом этой избушки. Сестра попыталась открыть дверь, но дверь оказалась заперта. Она заглянула в окно, но ничего не увидела, потому что занавески были задернуты. Сестра не хотела угощаться, что-то в этой избушке тревожило ее, но аромат шоколада был слишком манящим, так что она все-таки не удержалась и откусила кусочек. Он оказался еще вкуснее, чем она ожидала, и все ее нутро потребовало еще. Поэтому сестра присоединилась к брату, и они вместе ели и ели, пока не объелись так, что погрузились в глубокий сон.

Потом они проснулись и обнаружили, что лежат вовсе не в траве под деревьями. Они были в доме, запертые в клетке, подвешенной к потолку. Какая-то женщина подбрасывала поленья в печь. Женщина была старая, от нее мерзко пахло. На полу у ног женщины лежали груды костей: останки других детей, ставших ее жертвами.

— Свежее мясо! — бормотала она себе под нос. — Свежее мясо для бабусиной печки!

Маленький мальчик заплакал, но сестра успокоила его. Старуха подошла к детям и принялась разглядывать их сквозь прутья клетки. На лице ее топорщились черные бородавки, а зубы были стертые и покосившиеся, как старые надгробья.

— Ну, кто из вас будет первым? — спросила она.

Мальчик прятал лицо, как будто надеялся укрыться от старухи. Но его сестра оказалась храбрее.

— Берите меня, — сказала она. — Я потолще брата, так что жаркое получится вкуснее. А пока будете есть меня, откормите и его, чтобы потом было больше мяса.

Старуха так и закудахтала от радости.

— Умная девчонка, — воскликнула она. — Хотя и не настолько умная, чтобы улизнуть с бабусиной тарелки.

Она открыла клетку, схватила сестру за шиворот и вытащила. Затем снова заперла клетку и потащила девочку к печке. Печь еще не совсем нагрелась, но была уже на подходе.

— Я ни за что туда не помещусь, — сказала девочка. — Она слишком мала.

— Чепуха, — проворчала старуха. — Я и побольше тебя туда засовывала, и все прекрасно выпекались.

Девочка с сомнением посмотрела на печку.

— Но у меня длинные руки и ноги, а на них еще жир. Нет, мне никак не поместиться в этой печке. И даже если вы меня туда пропихнете, то обратно ни за что не вытащите.

Старуха схватила девочку за плечи и встряхнула.

— Я в тебе ошиблась, — сказала она. — Ты упрямая и глупая девчонка. Смотри, я покажу тебе, какая это большая печь.

И она сунула в устье голову и плечи.

— Видишь? — спросила она, и ее голос глухо отразился от стенок печки. — Здесь для меня места хватает, так что говорить о маленькой сопливой девчонке!

Но пока старуха вертела задом, чтобы вылезти, маленькая девочка подскочила к ней, втолкнула ее в печь что было силы и захлопнула дверцу. Старуха принялась биться о дверцу, пыталась открыть ее, но девочка оказалась проворней. Она закрыла задвижку (ведь сама старуха не хотела, чтобы ребенок вырвался, только-только начав поджариваться) и заточила старуху внутри. Затем она подбросила в огонь побольше дровишек, и старуха стала медленно поджариваться, визжа, воя и грозя девочке самыми страшными муками. Печка раскалилась, и на теле старухи начал плавиться жир, распространяя такой смрад, что девочке стало дурно. Старуха билась, даже когда ее кожа отделилась от мяса, а мясо от костей, пока не умерла. Тогда маленькая девочка вытащила из огня головешки и разбросала горящие поленья вокруг избушки. Она взяла брата за руку и повела его прочь, оставив за спиной домик, расплавившийся так, что от него осталась только труба. Больше они туда никогда не возвращались.

Прошли месяцы, и девочке жилось в лесу все лучше и лучше. Она построила шалаш, со временем превратившийся в маленькую хижину. Она научилась добывать пропитание и с каждым днем все реже вспоминала о прежней жизни. Но ее брат так же тосковал и мечтал вернуться к маме. Спустя один год и один день он ушел от сестры и вернулся в свой старый дом, но к тому времени его мать с отчимом куда-то запропастились, и никто не смог сказать, где они. Тогда мальчик вернулся в лес, но не к сестре — он был обижен на нее, потому что завидовал. Среди кустов, густо усеянных сочными ягодами, он нашел хорошо утоптанную тропинку, не заросшую и без корней под ногами. Он пошел по ней, угощаясь ягодами и не замечая, что за его спиной тропинка исчезает.

Через некоторое время он вышел на поляну, где стоял хорошенький маленький домик с увитыми плющом стенами, цветами у двери и струйкой дыма, тянущейся из трубы. Мальчик почувствовал запах пекущегося хлеба, а на подоконнике увидел остывающий пирог. В дверях появилась женщина, живая и веселая, какой когда-то была его мама. Она помахала ему, подзывая к себе, и он подошел.

— Проходи, проходи, — говорила она. — Ты выглядишь усталым, а ягод недостаточно, чтобы насытить растущего мальчика. В очаге у меня готовится еда, и мягкая перина найдется. Оставайся здесь, сколько пожелаешь, ведь у меня нет детей, а я давно хотела завести сыночка.

Мальчик выбросил ягоды, и тропа за ним исчезла навсегда. Вслед за женщиной он прошел в дом, где над огнем кипел огромный котел, а на чурбане для разделки мяса лежал в ожидании острый нож.

Больше этого мальчика никто не видел.