Двор крепости был вымощен белым и черным булыжником, заляпанным пометом стервятников, весь день паривших над крепостью. К бойницам вели резные лестницы; рядом стояли козлы с оружием, но копья, мечи и щиты покрылись ржавчиной и пришли в негодность. Некоторые из них были украшены фантастическими узорами, вычурными спиралями и замысловатым плетением из золота и бронзы, повторяющимися на рукоятях мечей и щитах. Дэвид никак не мог совместить красоту этих искусно сработанных вещей и зловещее место, где они все находились. Это наводило на мысль, что крепость не всегда была такой. Она захвачена неким злобным существом, кукушкой, превратившей ее в усаженное шипами, оплетенное терниями гнездо, а исконные обитатели погибли или покинули крепость.

Теперь, оказавшись внутри, Дэвид разглядел признаки распада: пробоины, особенно там, где стены и двор подверглись артиллерийскому обстрелу. Было ясно, что крепость очень старая, хотя поваленные деревья вокруг подтверждали то, о чем слышал Роланд, а Флетчер утверждал, будто видел все своими глазами, каким бы невероятным это ни казалось. Крепость двигалась по воздуху, перемещаясь с места на место в соответствии с фазами луны.

Под стенами были конюшни, но пустые, без сена и здоровых животных запахов, которые долго сохраняются в таких местах. Там остались лишь кости лошадей, обреченных на голодную смерть после гибели хозяев, и веяло смрадом, напоминавшим об их медленном разложении. Напротив конюшен, по обе стороны центральной башни, находились постройки, видимо, некогда служившие казармой и кухней. Дэвид осторожно заглянул в окна каждого строения, но не нашел никаких признаков жизни. Ничего, кроме пустых коек в казарме и холодных пустых печей в кухне. На столах стояли тарелки и кружки, но еда давно сгнила, как, возможно, и те, кто когда-то вкушал ее.

Дэвид подошел к двери в башню. У его ног лежало тело рыцаря, огромный кулак все еще сжимал меч. Меч не покрылся ржавчиной, и доспехи по-прежнему блестели. К тому же наплечник рыцаря был украшен веточкой каких-то белых цветов, не совсем увядших, и Дэвид предположил, что труп лежит здесь совсем недолго. Ни на шее, ни на земле вокруг не было крови. Дэвид мало что знал об отрубании человеческих голов, но ему казалось, что хоть какая-то кровь должна быть обязательно. Он гадал, что это за рыцарь, есть ли у него на кирасе эмблема или девиз, как у Роланда, чтобы можно было узнать, кто он такой. Огромное тело лежало грудью вниз, и Дэвид усомнился, что у него хватит сил его перевернуть. Но все же он решил, что надо узнать имя мертвого рыцаря на случай, если удастся отыскать способ сообщить кому-нибудь о том, что с ним произошло.

Дэвид встал на колени и глубоко вздохнул, готовясь сдвинуть тело, а затем изо всех сил налег на доспехи. К его удивлению, останки рыцаря довольно легко перевернулись. Доспехи, конечно, были тяжелыми, но не такими, как могли быть с человеческим телом внутри. Перевернув их, Дэвид увидел на кирасе изображение орла, в когтях у которого извивалась змея. Дэвид постучал по доспеху костяшками пальцев. Звук был такой, словно он стучал по мусорному ведру. Похоже, латы были пустыми.

Но нет, это была не просто оболочка. Переворачивая доспех, Дэвид и услышал, и почувствовал внутри какое-то движение, а когда заглянул в отверстие наверху, где когда-то была голова, то увидел там кожу и кости. В том месте, где была отрублена голова, верхушка спинного хребта была белой, но и тут не оказалось крови. Останки рыцаря внутри доспеха почему-то превратились в пыль, истлев так быстро, что не успел завянуть цветок, который погибший носил, возможно, на счастье.

Дэвид хотел убежать из крепости, но понял, что шипы вряд ли расступятся перед ним. Сюда можно войти, но выйти отсюда нельзя, и, несмотря на все сомнения, он все-таки снова слышал зовущий мамин голос. Если она и правда здесь, он не может бросить ее.

Дэвид перешагнул через павшего рыцаря и вошел в башню. Наверх вела каменная винтовая лестница. Он тщательно прислушивался, но сверху не доносилось ни звука. Дэвид хотел позвать маму или Роланда, но боялся, что о его приближении узнают обитатели башни. Впрочем, они наверняка и без того знают, что он в крепости, и сами открыли перед ним проход сквозь терновник. И все же разумнее было не шуметь, так что Дэвид промолчал. Он вспомнил силуэт, мелькнувший в горящем окне, а еще сказку о колдунье, зачаровавшей женщину на вечный сон в сокровищнице, пока ее не разбудит поцелуй. Могла ли эта женщина быть его мамой? Ответ ждал его наверху.

Он вытащил меч и начал подниматься по лестнице. Через каждые десять ступеней здесь были маленькие узкие окна, через них в башню просачивалось немного света, позволявшего Дэвиду разглядеть, куда он идет. Он насчитал дюжину таких окошек, прежде чем ступил на каменный пол на вершине башни. Перед ним тянулся коридор, по обе стороны которого зияли открытые дверные проемы. Снаружи башня казалась не шире двадцати или тридцати футов, однако коридор был таким длинным, что конец его терялся во тьме. Освещенный горящими на стенах факелами, в длину он был не меньше нескольких сотен футов, хотя каким-то образом помещался в башне.

Дэвид медленно пошел по коридору, заглядывая по дороге в каждую комнату. Некоторые были богато обставленными спальнями с громадными кроватями и бархатными портьерами. В других стояли диваны и кресла. В одной не было ничего, кроме рояля. Стены следующей украшали сотни вариантов картины: два мальчика, совершенно одинаковых близнеца, на фоне картины — точной копии той, на которой изображены близнецы; получалось, что они смотрят на бесконечное повторение самих себя.

Потом ему встретилась просторная столовая с огромным дубовым столом и сотней стульев вокруг него. В столовой ярко горели свечи, освещая грандиозное пиршество: жареные индюшки, гуси и утки, в центре стола — огромный поросенок с яблоком во рту. Рядом стояли блюда с рыбой и холодным мясом, большие горшки с овощами, исходящими паром. Все это так восхитительно пахло, что Дэвид не смог противиться позывам урчащего желудка, и его буквально втянуло в комнату. Кто-то уже начал разделывать одну из индюшек, потому что у нее была оторвана лапа, а из грудки вырезаны куски белого мяса. Нежные и свежие, они лежали на китайской тарелке. Дэвид взял один из самых больших кусков и уже открыл рот, чтобы впиться в него зубами, когда увидел ползущее по столу насекомое. Это был большой красный муравей, прокладывавший себе дорогу к кусочку кожи, отвалившемуся от индюшки. Он сомкнул челюсти на хрустящем коричневом кусочке и уже собирался утащить его, как вдруг у него подкосились лапки, будто ноша оказалась куда тяжелее, чем он ожидал. Он выронил груз, еще немного покачался, а потом и вовсе застыл. Дэвид пошевелил его пальцем, но насекомое не отреагировало. Муравей умер.

Дэвид бросил на стол свой кусок индейки и торопливо вытер пальцы. Приглядевшись, он заметил, что весь стол усеян мертвыми насекомыми. Отравленные каким-то ядом, содержащимся в пище, трупики мух, жучков и муравьев испещряли стол и тарелки. Дэвид выскочил из помещения и вернулся в коридор. У него начисто пропал аппетит.

Но как ни была отвратительна столовая, следующая комната, в которую он заглянул, оказалась еще ужасней. Это была его спальня в доме Розы, воспроизведенная с точностью вплоть до книг на полках, хотя здесь было поопрятнее, чем в той комнате, которую оставил Дэвид. Кровать была убрана, но подушки и простыни чуть пожелтели и покрылись тонким слоем пыли. Пыль лежала и на полках, а когда Дэвид вошел в комнату, на полу остались следы. Он увидел окно, выходящее в сад. Оно было открыто, и Дэвид услышал смех и пение, доносящиеся снаружи. Он подошел к окну и выглянул на улицу. В саду три человека водили хоровод: отец Дэвида, Роза и мальчик, которого Дэвид не узнал, но сразу понял, что это Джорджи. Джорджи остался таким же пухленьким, хотя и подрос: ему, наверное, уже исполнилось четыре или пять. Он широко улыбался танцующим с ним родителям — отец держал его за правую руку, а Роза за левую. На голубом небе без единого облачка сияло солнце.

— Джорджи-пончик, Джорджи-мячик, от него девчонки плачут, — пели ему отец и Роза.

И Джорджи радостно смеялся, и пчелы жужжали, и пели птицы.

— Они забыли тебя, — послышался голос мамы Дэвида. — Когда-то это была твоя комната, но теперь никто сюда не заходит. Отец бывал здесь сначала, но потом смирился с твоей смертью и нашел утешение и радость в другом ребенке и новой жене. Она снова беременна, хотя пока этого не знает. У Джорджи появится сестра, а у твоего отца будет двое детей и не останется места для воспоминаний о тебе.

Казалось, голос звучит отовсюду и ниоткуда: изнутри самого Дэвида и из коридора, от пола у него под ногами и с потолка над головой, от камней в стенах и от книг на полках. На мгновение Дэвид даже увидел маму, отразившуюся в оконном стекле: бледный образ стоял у него за спиной и заглядывал ему через плечо. Когда он обернулся, там никого не было, но отражение в стекле осталось.

— Так быть не должно, — продолжал мамин голос. Губы отражения в стекле шевелились, но как будто произносили другие слова, и движения губ не соответствовали тому, что слышал Дэвид. — Побудь еще совсем недолго храбрым и сильным. Найди меня, и мы снова заживем прежней жизнью. Роза и Джорджи сгинут, а мы с тобой займем их место.

Теперь голоса, доносящиеся из сада, изменились. Они больше не пели и не смеялись. Когда Дэвид выглянул в окно, он увидел, что отец косит лужайку, а мама подрезает секатором розовый куст, тщательно обезглавливая каждую ветку и бросая розы в стоящую у ее ног корзинку. А между ними сидел на скамейке и читал книгу сам Дэвид.

— Ты видишь? Ты видишь, как все может обернуться? А теперь иди ко мне, мы слишком долго были в разлуке. Пришло время снова соединиться. Но будь осторожен: она наблюдает и ждет. Когда увидишь меня, не смотри налево или направо, не своди глаз с моего лица, и все будет хорошо.

Отражение в стекле исчезло, и из сада внизу пропали те, кто там был. Задул холодный ветер, поднимая в комнате клубы пыли, и все заполнилось туманом. Дэвид закашлялся, у него заслезились глаза. Пятясь, он покинул комнату, согнулся в коридоре и принялся откашливаться и отплевываться.

Он услышал, как дверь рядом хлопнула, и изнутри щелкнул замок. Он резко повернулся, и тут со стуком закрылась и заперлась вторая дверь, затем третья. Все двери комнат, которые он прошел, накрепко закрывались. Дошло до его спальни, а потом начали закрываться двери впереди. Только факелы на стенах освещали ему дорогу, но вдруг и они, начиная с ближайших к лестнице, стали гаснуть. Теперь за ним была тьма, и она стремительно наступала. Вскоре весь коридор погрузится во мрак.

Дэвид побежал в отчаянной попытке обогнать наползавшую темноту, в ушах у него звенело от стука хлопающих дверей. Он несся изо всех сил, топая по каменному полу, но огни гасли быстрее. Дэвид видел, как потухли факелы прямо за ним, затем рядом с ним и наконец те, что были впереди. Он не останавливался, надеясь, что каким-то образом сможет нагнать свет и не останется один во мраке. Но потухли последние факелы, и тьма стала кромешной.

— Нет! — крикнул Дэвид. — Мама! Роланд! Я ничего не вижу. Помогите!

Никто не отозвался. Дэвид застыл, не понимая, что делать. Он не знал, что ждет его впереди, но знал, что позади лестница. Если он повернет назад, то, продвигаясь по стенке, сможет добраться до нее, но при этом бросит маму и Роланда, если сам жив останется. Продолжив путь, он вслепую заковыляет к неизвестности и станет легкой жертвой для той, о ком говорил мамин голос. Для колдуньи, которая заградила это место плющом и терновником, которая превращает людей в прах, облаченный в доспехи, или вывешивает их головы на зубчатых стенах.

А потом Дэвид увидел вдали слабый огонек, он был будто светлячок, трепещущий во мраке, и мамин голос сказал:

— Не бойся, Дэвид. Ты почти дошел. Не сдавайся.

Он так и поступил, и огонек горел все ярче, пока не превратился в подвешенную к потолку лампу. Под ней постепенно проступили контуры арки. Дэвид подходил все ближе и ближе, пока не остановился у входа в большой зал с купольным потолком, поддерживаемым четырьмя огромными каменными колоннами. Стены и колонны заросли вьющимися стеблями, куда более толстыми, чем те, что охраняли стены и ворота крепости, а шипы были такими острыми и длинными, что некоторые казались больше Дэвида. Между каждой парой колонн на витиеватых железных кронштейнах висели бронзовые фонари, освещавшие сундуки с монетами и драгоценностями, кубки и картины в позолоченных рамах, мечи и щиты, сверкавшие золотом и драгоценными камнями. Невообразимые сокровища, но Дэвид едва взглянул на них. Его внимание сосредоточилось на возвышавшемся посреди зала каменном алтаре. На алтаре недвижно, как мертвая, лежала женщина. Она была облачена в красное бархатное платье, руки сложены на груди. Приглядевшись, Дэвид заметил, что у нее вздымается и опускается грудь. Значит, это и есть спящая дама, жертва заклятия колдуньи.

Дэвид вошел в зал, и мерцающий свет фонарей выхватил высоко на ощеренной шипами стене справа от него что-то яркое и сияющее. Он повернулся, и от увиденного у него так сильно свело живот, что он согнулся от боли.

Тело Роланда, пронзенное огромным шипом, висело в десяти футах над полом. Острие проткнуло грудь и кирасу, расколов двойное солнце на ней. На доспехах остались следы крови, но немного. Лицо Роланда было изможденным и серым, щеки ввалились, под кожей выделялись кости черепа. Рядом с телом Роланда висело другое, тоже в доспехах с двумя солнцами: Рафаэль. Роланд наконец узнал правду об исчезновении своего друга.

Но они были здесь не одни. Зал под куполом был усеян людскими останками, словно паутина с высохшими мухами. Некоторые попали сюда давным-давно, потому что их доспехи съела бурая ржавчина, а от голов остались одни черепа.

Гнев Дэвида победил страх, ярость заставила забыть о бегстве. В это мгновение он стал не мальчиком, а мужчиной и повзрослел всерьез. Он направился к спящей женщине медленными кругами, так чтобы никакая скрытая опасность не застала его врасплох. Он помнил мамино предупреждение — не смотреть направо и налево, однако при виде пришпиленного к стене Роланда в нем взыграла жажда сразиться с колдуньей и убить ее за то, что она сделала с его другом.

— Выходи! — закричал он. — Покажись!

Но ничто не шелохнулось в зале, никто не ответил на его вызов. Он услышал лишь одно слово, наполовину реальное, наполовину воображаемое: «Дэвид», произнесенное маминым голосом.

— Мама, — сказал он в ответ. — Я здесь.

Он уже дошел до каменного алтаря. К спящей женщине вели пять ступеней. Он медленно поднимался, по-прежнему не забывая о невидимой угрозе, об убийце Роланда, и Рафаэля, и всех этих людей, висящих на стенах. Наконец он поднялся к алтарю и заглянул в лицо спящей женщины. Это была его мать. Кожа ее была совсем белой, а щеки чуть розоватые, губы полные и влажные. Ее рыжие волосы сверкали на камне, как пламя.

— Поцелуй меня, — услышал Дэвид, хотя ее губы не шевелились. — Поцелуй, и мы снова будем вместе.

Дэвид положил меч на алтарь и наклонился, чтобы поцеловать маму в щеку. Его губы коснулись ее кожи. Мама была очень холодной, даже холоднее, чем когда лежала в открытом гробу, такая холодная, что прикосновение к ней вызвало боль. У Дэвида окоченели губы и онемел язык, изо рта вылетали кристаллики льда, блестевшие в неподвижном воздухе, как крошечные алмазы. Когда он поднял голову, то вновь услышал собственное имя, но на этот раз его произнес мужской, а не женский голос:

— Дэвид!

Он стал озираться, пытаясь обнаружить источник звука, и заметил движение на стене. Это был Роланд. Солдат с трудом махнул рукой, а потом сжал шип, торчавший из его груди, словно таким образом мог собрать остатки сил и сказать то, что должен. Голова Роланда дернулась, и невероятным последним усилием он заставил себя говорить.

— Дэвид, — прошептал он. — Берегись!

Роланд поднял правую руку и, прежде чем снова уронить ее, простер указательный палец в сторону фигуры на алтаре. Затем жизнь окончательно оставила его, и тело провисло на шипе.

Дэвид опустил взгляд на спящую женщину, и она открыла глаза. Это не были глаза мамы. У мамы глаза были карие, любящие и добрые. Эти были черными, лишенными всяких оттенков, словно угли на снегу. Лицо спящей женщины тоже изменилось. Она больше не походила на маму Дэвида, но он все же узнал ее. Это была Роза, возлюбленная отца. Волосы у нее из рыжих превратились в черные, и они струились, как расплавленная ночь. Губы приоткрылись, и Дэвид увидел, что зубы у нее очень белые и острые, а клыки длиннее остальных. Он отступил на шаг, чуть не свалившись с возвышения, когда женщина вдруг села на каменном ложе. Она потянулась, как кошка, изгибая спину и напрягая мышцы рук. С ее плеч упала шаль, обнажив алебастровую шею и часть груди. На груди женщины Дэвид увидел капельки крови, словно рубиновое ожерелье. Женщина повернулась на камне и свесила с алтаря босые ступни. Бездонные черные глаза не отрывались от Дэвида, бледный язык метался по кончикам зубов.

— Благодарю тебя, — сказала она. Голос у нее был низкий и нежный, но слова вылетали с шипением, словно змея обрела дар речи. — Какой крас-с-сивый мальчик. Какой с-с-смелый мальчик.

Дэвид отступал, но с каждым его шагом женщина делала шаг к нему, так что расстояние между ними не менялось.

— Разве я не прекрас-с-сна? — спросила она. — Разве я не достаточно хорош-ш-ша для тебя? Давай, поцелуй меня с-с-снова.

Она была Розой, но не-Розой. Она была ночью, не обещавшей рассвета, тьмой без надежды на свет. Дэвид потянулся за мечом, но тут же сообразил, что оставил его на алтаре. Чтобы добраться до меча, надо как-то проскользнуть мимо женщины, а он чувствовал, что если попытается это сделать, она просто убьет его. Женщина оглянулась на меч, будто прочитала его мысли.

— Тебе он не понадобится, — сказала она. — Никогда еще с-с-столь юное с-с-создание не добиралос-сь так далеко. С-с-столь юное и с-с-столь прекрас-с-сное.

Она дотронулась до своих губ тонким пальцем с кроваво-красным ногтем.

— С-с-сюда, — шептала она. — Поцелуй меня с-с-сюда.

Дэвид видел в ее темных глазах свое отражение, погружался в их бездну и понимал: если он послушается, участь его будет решена. Он повернулся на каблуках, перепрыгнул оставшиеся ступеньки и неуклюже приземлился, подвернув правую лодыжку. Было ужасно больно, но он преодолел боль. Прямо перед ним на полу лежал меч одного из мертвых рыцарей. Только бы до него добраться…

Что-то скользнуло над его головой, подол платья задел его волосы, женщина была уже перед ним. Ступни ее не касались земли. Она висела в воздухе, красная и черная, кровь и ночь. Она больше не улыбалась. Губы ее приоткрылись, обнажив клыки, а рот вдруг стал больше, чем прежде, и в нем сверкнули ряды острых зубов, как у акулы. Она простерла к Дэвиду руки.

— Дай мне мой поцелуй, — сказала она, ногтями впившись в плечи Дэвида и устремившись к его губам.

Дэвид потянулся к карману куртки. Его правая рука рассекла воздух, и коготь Бестии прочертил на лице женщины рваную красную полосу. Но из зияющей раны не хлынула кровь, ибо в ее жилах не было крови. Она пронзительно взвизгнула и прижала к ране ладонь. Дэвид ударил еще раз, хлестнув слева направо и сразу ослепив ее. Женщина вцепилась в него ногтями, схватила за руку, выбила коготь Бестии. Дэвид вырвался и побежал к дверям зала, не думая ни о чем, кроме того, чтобы вернуться в непроглядный мрак коридора и отыскать дорогу к лестнице. Но вьющиеся стебли поползли, преграждая ему дорогу, и замуровали его в комнате с не-Розой.

Она все еще висела в воздухе, теперь с распростертыми руками и изуродованным лицом. Дэвид отбежал от дверей и снова попытался подобрать лежащий на полу меч. Незрячие глаза женщины следовали за ним.

— Я чую тебя, — сказала она. — И ты заплатишь за то, что сделал со мной.

Лязгая зубами и хватая пальцами воздух, она устремилась к Дэвиду. Дэвид метнулся вправо, затем влево в надежде обмануть ее и дотянуться до меча, но она была слишком умна и всякий раз преграждала ему путь. Она сновала перед ним так быстро, что казалась мелькающим в воздухе расплывчатым пятном, наступающим и теснящим его к шипам. Наконец она очутилась в нескольких футах от Дэвида. Он ощутил резкую боль в шее и спине. Дэвид стоял, прижатый к шипам, длинным и острым, как копья. Отступать было некуда. Женщина хватала рукой воздух в дюйме от его лица.

— Теперь ты мой, — шипела она. — Я буду любить тебя, а ты ответишь на мою любовь и умрешь.

Она вытянулась и так широко разинула рот, что ее лицо разделилось чуть ли не на две половины. Ряды зубов готовы были впиться в горло Дэвида. Она рванулась вперед, и в самый последний миг Дэвид нырнул к полу. Платье накрыло его лицо, и то, что случилось дальше, он не видел, а слышал. Раздался звук, словно проткнули гнилое яблоко, потом нога пнула его по голове, и все затихло.

Дэвид выкатился из-под красного бархата. Шипы пронзили женщину в сердце и в бок. Ее правая рука тоже была нанизана на шип, но левая осталась свободной и трепетала, в то время как остальное тело застыло. Дэвид посмотрел ей в лицо. Она больше не была похожа на Розу. Волосы ее поседели, кожа увяла и сморщилась. От ран исходил сырой, затхлый запах. Нижняя челюсть отвисла и упала на дряблую грудь. Когда колдунья учуяла Дэвида, у нее задрожали ноздри, и она попыталась заговорить. Сначала голос был так слаб, что он ничего не расслышал. Он наклонился ближе, все еще с опаской, хотя знал, что она умирает. Дэвида обдало гнилым дыханием, но на этот раз он разобрал ее слова.

— Спасибо, — прошептала она, и ее тело провисло на шипах и рассыпалось в прах.

Как только она исчезла, вьющиеся стебли начали вянуть и отмирать, а останки мертвых рыцарей с грохотом падали на пол. Дэвид подбежал туда, где лежал Роланд. Его тело было почти обескровлено. Дэвиду хотелось оплакать его, но слез не было. Тогда он подтащил останки Роланда к каменному ложу и не без усилий водрузил туда. То же самое он сделал с Рафаэлем, поместив его бок о бок с Роландом. На грудь каждому он положил меч и соединил руки на рукоятях, точно так, как у мертвых рыцарей в книжках. Свой меч Дэвид забрал и вложил в ножны, а потом снял с кронштейна один из фонарей, чтобы освещать себе дорогу к лестнице. Вместо длинного коридора с множеством комнат он увидел пыльные камни и осыпающиеся стены. Когда Дэвид вышел из башни, он убедился, что снаружи все стебли и шипы тоже завяли и осыпались, осталась лишь старая полуразрушенная крепость. За воротами, у погасшего костра, его ждала Сцилла. При виде мальчика она радостно заржала. Дэвид положил руку ей на лоб и зашептал в ухо о том, что произошло с ее любимым хозяином. Потом он взобрался в седло и направил лошадь в сторону леса и дороги на восток.

Когда они ехали через лес, вокруг стояла тишина, потому что обитатели деревьев испугались, заслышав приближение Дэвида. Даже Скрюченный Человек, вернувшийся на свой насест на верхушке дерева, теперь по-новому смотрел на мальчика и прикидывал, как использовать к своей выгоде последние события.