Я перепархиваю через городскую стену. Кожу покалывает от нетерпения. Каждую ночь мальчик оставляет мне у фонтана по розе. Эти розы находят прибежище меж страниц книги, которую я храню у себя в комнате, а мысли о мальчике с теплым взглядом преследуют меня повсюду, куда бы я ни пошла. Я чувствую на себе его взгляд, когда отправляюсь за дичью к обеду, когда парю в небе над изгородью. Работая в саду, я мечтаю показать ему свои розы. Он незримо присутствует повсюду, и избавиться от него невозможно.

Днем я жду вечера, ведь вечером я смогу пробраться в город и снова увидеть моего мальчика. И получить от него еще одну розу.

Подозреваю, что розы эти мальчик рвет в дворцовом саду, когда идет в тронную залу с очередной запиской. Я слежу за ним издалека, а во дворец вхожу, лишь когда мальчик совсем скроется из виду, — боюсь, как бы он меня не застукал. Ведь тогда он вряд ли станет и дальше оставлять мне розы. А я так хочу, чтобы это продолжалось.

Если бы только отец не запрещал мне разговаривать с людьми! Иногда мне кажется, что я, как принцесса в башне, та, из книги сказок, — заперта, разлучена с миром. Мальчик пробудил во мне любопытство: часть моей души изнывает от желания с ним познакомиться. Из сообщений, которые я перехватываю, ясно, что он имеет какое-то отношение к королю, но какое? Он принц или слуга? Или я не знаю пока слова, которым он называется?

Сообщение, которое он оставил прошлой ночью, заставляет отца покачать головой.

«Колдун снова ушел от стражи. Переведите Д. на вторую позицию».

Что за Д., что за вторая позиция? Я спросила отца, и он сказал, что не знает, но смотрел как-то очень отрешенно.

По круговерти улочек, меж домов с закрытыми ставнями я легко бегу к фонтану — к нашему фонтану. Иногда из открытых окон доносятся обрывки разговоров. Обычно я не обращаю на них внимания и бегу дальше, но тут вдруг слышу знакомое имя.

— Барнабас, ха! Я-то всегда говорила, что король наш — простак, коли ему поверил. Клялся-клялся избавить нас от этой напасти, и что же — с чем были, с тем и остались, — говорит женский голос.

Я чуть подлетаю, чтобы заглянуть в окно. Две женщины моют посуду. Барнабас. Дэррелл называл так отца. Они говорят о моем отце?

Вторая женщина фыркает:

— Я слыхала, он захотел от короля кучу разных странных вещей. Марта говорит, разломал дворцовые ворота, бродил как чокнутый, все бормотал о первенцах да о нарушенных клятвах. Он рехнулся, точно тебе говорю. Да только даже у него хватило ума удрать, покуда не стало совсем худо. Будь он в городе, его бы уж точно считали виноватым за больных девочек.

— Удрал, и пусть его. Нам тут таких не надо, — отвечает первая, назидательно покачивая разливной ложкой.

Я снова прячусь в тени у стены. Неужели они действительно говорят об отце? Он что, правда рассорился с королем? А мне он даже не говорил, что знаком с ним. Правда, я и не спрашивала. Надо запомнить!

Я сворачиваю в переулок, но бегу медленнее прежнего. Мне не нравится, когда кто-то плохо говорит о моем отце. Он хороший, добрый, а они говорят о нем, словно о каком-то сумасшедшем, который сбежал, когда город в нем нуждался. Нет, это точно какой-то другой Барнабас.

Но сосущее ощущение в животе говорит: нет, не другой. Как жил отец до моей смерти? До того, как оживил меня? Может быть, он предупреждал короля, чтобы тот не шел на сделку с колдуном? Или пытался остановить колдуна с помощью науки, но не сумел, и все пошло прахом? Наверняка пытался, насколько я его знаю, но ему никто не помог, меня-то еще не было. Я не так много о нем знаю, но он — любящий отец и гениальный ученый, и жизнь свою посвятил благородной цели.

Мне этого достаточно. Отец наверняка мне все объяснит. Подумаешь, кумушки сплетничают! Мало ли что они там себе напридумывали.

Да и потом, если начистоту, секреты есть не только у отца. Я так и не рассказала ему о моем драконе. Вина камнем лежит у меня на душе, но я просто не в силах говорить. Стоит мне только захотеть произнести хоть слово о Бату, как я лишаюсь дара речи.

Теперь я все время читаю сказки, и подпрыгиваю от неожиданности всякий раз, когда в комнату входит отец. Он был прав: из этих книг я узнала не много. Драконы в них обычно творят злые дела, но уж мой-то дракон не из тех, кто крушит деревни или пожирает несчастных дев, это я знаю точно.

Бату не такой.

Он назвал меня сестрой. Всякий раз, когда я шепотом произношу это слово вслух, в сердце у меня что-то звенит, и счастливая дрожь проходит по всему телу до самых кончиков пальцев. Между драконом и мной завязались узы, и не только кровные.

Мы оба прячемся в тени, скрываемся в потайных уголках и отчаянно мечтаем о солнце. Дракон знает, каково это — когда тебя боятся и ненавидят, как боялись и ненавидели бы меня горожане, случись им меня повстречать.

Может быть, страшные сказки о драконах — это все выдумки.

Я все еще шагаю по направлению к фонтану, но уже не так бодро. И отцу, и дракону придется подождать. Если мальчик появится тогда же, когда появлялся на прошлой неделе, значит, ждать осталось недолго. Лоскуты моей кожи краснеют, а иные розовеют. Я плотнее заворачиваюсь в плащ. Незачем мальчику видеть, какая я разноцветная. Собственно, ему вообще незачем меня видеть.

Заслышав плеск струй, я замираю. И этой, и любой другой ночью главное — осторожность. Я крадусь к фонтану и обхожу его вокруг в поисках цветка, который должен был оставить мальчик.

— Ты пришла, — негромко говорит кто-то из тени.

Я резко оборачиваюсь, и фонтан оказывается у меня за спиной. Хвост напрягается и так сжимает бедро, что нога немеет. Лишь усилием воли я сдерживаю рвущиеся наружу когти.

Мальчик выходит из переулка в нескольких метрах от меня и подходит все ближе. В горле у меня словно ком стоит. Интересно, так всегда бывает у девочек, если их застанет врасплох мальчик? Что-то мне подсказывает, что да.

Я не скажу ему ни слова. Он подходит ближе, протягивает ко мне руку ладонью вверх. Вторую он прячет за спиной, но я и так знаю, что там роза. Она пахнет в точности так же, как те, что я прячу у себя в комнате.

— Пожалуйста, только не убегай, — говорит он. Голос у него приятный, самую малость грубоватый. По спине у меня бежит холодок. Мне нравится этот голос.

А вот отцу бы все это не понравилось. Ох и разозлился бы он, если бы знал, что я стою и таращусь на странного мальчика, который разгуливает после заката, и что посреди ночи меня заливают волны жара.

Я делаю шаг назад, к фонтану.

— Послушай, я просто хотел с тобой поговорить. — Мальчик делает еще шажок.

Я прикусываю язык и приказываю ногам не двигаться. Мне до боли хочется заговорить, но инстинкты кричат, что надо бежать, бежать как можно дальше от этого настоящего, живого человеческого мальчика. С девочками все было иначе. А вот к мальчику мне бы в голову не пришло подойти ближе.

Он снова делает шаг. Еще немного, и он окажется совсем близко и сможет до меня дотронуться. Сможет сам подарить мне розу.

— Как тебя зовут? — спрашивает он.

Я сжимаю губы и качаю головой. Отцу не понравилось бы, если бы я назвалась. Это может быть опасно. Нельзя рисковать, вдруг мальчик разгадает планы отца. Или угадает, кто я такая.

— Я — Рен. — Он показывает на себя.

Я молчу. В горле у меня так пересохло, что я не сумела бы заговорить, даже если бы захотела.

— Я никогда раньше не видел тебя в городе до той ночи, несколько дней назад. — Он замолкает, морщит лоб. Еще один шаг. — Но мне все время кажется, что я тебя знаю.

Еще один шаг. Запах свежевыпеченного хлеба становится сильнее. Мне хочется закрыть глаза и вдохнуть его полной грудью, но — нельзя. Я ведь до сих пор не знаю, друг мне мальчик или враг.

Еще шаг, и между нами остается совсем мало пространства. Руки под плащом дрожат. Когти так и рвутся наружу. Колени, против моей воли, чуть сгибаются, и при малейшей угрозе я готова взмыть в воздух.

Мальчик достает руку из-за спины, протягивает мне розу и делает последний шаг.

Не в силах удержаться, я отшатываюсь, вцепляюсь в край фонтана. Вода омывает мои пальцы, но не может охладить пылающую кожу.

Мальчик вытягивает обе руки. В одной — роза. Великолепная красная роза.

— Пожалуйста, не убегай. Ты умеешь говорить?

Я не дыша смотрю на лепестки розы. По алому бархату скользит капля воды из фонтана, оставляя за собой влажную красную дорожку.

Я понимаю, что мальчик вот-вот окажется совсем рядом — и что тогда? Что он собирается делать? Мальчик делает еще шаг, и меня охватывает паника.

Больше я не могу сдерживать инстинкты. Хвост молниеносным движением выскальзывает из-под плаща и жалит Рена в ногу. С лица мальчика пропадает улыбка, глаза закатываются. Он делает шаг на неверных ногах, и я подхватываю его прежде, чем его голова ударится о кромку фонтана.

На меня накатывает осознание: я держу Рена, он без сознания, и это я во всем виновата. Я прикладываю ладонь к его груди — сердце бьется. Он проснется, как просыпаются девочки, которых я уношу, но мой мальчик в беспамятстве — совсем другое дело. Девочек я уношу в безопасное место, а его? Вдруг его найдут грабители? Или того хуже — колдун?

Зря я поддалась инстинктам. Надо было держать себя в руках. Рену нечего бояться. Я беру у него из пальцев розу и втыкаю стебель себе в волосы. Потом поднимаю тяжелое тело и иду ко дворцу. Во дворцовом саду ему ничто не угрожает. Там он спокойно проспит до утра.

Я останавливаюсь в переулке близ караульной будки и нажимаю на кирпичи, открывающие потайной ход. Пробегаю по туннелю, и вот я уже в залитом лунным светом саду. Рен не шевелится, и это меня тревожит, но грудь у него поднимается и опадает — он дышит. Успокоившись, я устраиваю его на резной мраморной скамье близ куста душистых роз и бездумно, не успев удержать руку, провожу пальцами по щеке и подбородку. Я хочу запечатлеть в памяти каждую черточку его лица.

Прежде я только чувствовала его запах или видела мельком, но на этот раз все иначе. Кожа у него потемнела от солнца, а глаза — я видела до того, как он упал, — густо-коричневые, как почва у меня в саду. И волосы тоже коричневые, но в них нет-нет да и промелькнет вызолоченная солнцем прядь.

Нам больше нельзя встречаться. Это опасно. Слишком опасно. Я даже отцу не смогу об этом рассказать.

Но долг зовет. Я в последний раз оглядываю сад, вбирая в себя его красоту. Взгляд мой падает на розы, и мир вокруг меркнет. Я вижу те же бутоны, но на сей раз они купаются в ярком полуденном солнце. Рядом со мной — мужчина, темноволосый, с величественной осанкой. Он говорит о розах. Глаза у него голубые и такие добрые, что я немедленно ощущаю прилив доверия. И еще — это видение несет с собой всепоглощающую благодарность.

— Я знаю, как ты любишь розы, — говорит мужчина. Солнце играет в каплях росы на бархатных лепестках, и розы кажутся волшебными. Воспоминание так живо, что я тянусь к цветку, но тут оно рассыпается и исчезает.

Остаюсь только я, Рен и безмолвные цветы в лунном свете.

На то, чтобы прийти в себя, у меня уходит некоторое время. Я бывала в этом саду? В моем воспоминании он выглядел почти в точности как сейчас, весь, до последнего завитка кованых ворот. Да, возможно, я любила его, и не исключено, что в прошлой жизни была дружна с садовником.

И все же я не могу отделаться от ощущения, что мужчина в моем видении — не просто садовник. Мне становится тревожно. Эти видения, или воспоминания, как ни назови, приходят совершенно неожиданно, но ни в одном из них я не видела отца. Неужели я его совсем позабыла? От этого мне становится только хуже. А ведь когда я ему рассказывала о видениях, он наверняка заметил, что его в них нет.

Пожалуй, не буду ему больше обо всем этом рассказывать, чтобы не расстраивать. Вот только мне по-прежнему ужасно хочется знать, что привело меня в дворцовый сад в прошлой жизни.

Я выбираюсь из дворца и бегу к тюрьме. В последние несколько дней колдун поставил у входа и внутри еще по паре стражников. Они делают обход каждые полчаса. Колдун знает, что девочки исчезают из тюрьмы.

Только он никогда не узнает, кто их оттуда уносит.

Я иду вокруг тюрьмы, прячась в тенях, добираюсь до точки, которая не видна стражникам, и взлетаю на крышу. Попробуйте разглядите меня в темном плаще, да в темноте! Я сдвигаю черепицу и слезаю на стропила. После той, первой ночи я никогда больше не промахивалась мимо нужной мне комнаты, но охрана теперь настороже. Со своего места на стропилах я вижу четверых караульных по углам помещения.

Неужели они не понимают, что со мной им не совладать? Или это заклятие колдуна заставляет их меня дожидаться? Немного же их таких осталось!

Я снимаю с пояса склянку и бросаю ее вниз, посреди комнаты. Один из стражников склоняется над девочкой, а потом поднимает взгляд, как раз когда я прыгаю вниз. Он хочет закричать, но у него выходит лишь сдавленный шепот. Трое остальных обмякают в своих креслах, едва их достигает облачко пыли.

Девочка, которая ко мне ближе всех, кашляет и ворочается с боку на бок. Она маленькая, тщедушная, на шее у нее красная сыпь, но мне эта девочка все равно нравится. Сегодня я спасу ее.