Сегодня я особенно внимательна к отцу. В последние два дня я много работала в саду. Розы — вот единственное, что еще доставляет мне радость. Отец чувствует, что я изменилась, но не допытывается. Он ведь понятия не имеет, что дело в мальчике, с которым он запретил мне видеться. Если отец узнает эту историю, то будет очень разочарован.

А я не хочу его разочаровывать. Я нужна отцу. И он нужен мне.

А без Рена — обойдусь.

От, воспоминания, в котором мы шли куда-то с Реном, стало только хуже. Возможно, я-прежняя была с ним знакома. Интересно, а в моей прошлой жизни он тоже предпочел меня той девице? Или, может, это я была тем близким другом, о котором он до сих пор горюет? Ну да если вспомнить, сколько девочек погибло от рук колдуна, можно заподозрить, что друзей Рен потерял целую кучу, а не только меня-прежнюю.

Не могу о нем не думать.

Вспоминать его имя так больно, словно в нем заключена некая магия. Когда я ухаживаю за розами, их запах напоминает мне о нем. Сегодня утром я несколько раз доставала из книги засушенные цветы, которые он мне дарил. Он дал мне ощущение полноты жизни, а теперь все опустело. И пустота эта больше прежней. Странно, как глубоко может прорасти человек в чужую душу.

Мне это совсем не нравится.

Я снова и снова повторяю про себя то, что рассказывал о колдуне отец. Колдун готов перебить всех девочек Брайра, только бы удовлетворить свою тягу к черной магии. Он охотно высосал бы всю магию из Бату. Он сжег бы отца на месте. Он уничтожил бы Брайр, разобрал по камушку. Он убил бы меня — во второй раз.

Я заполню пустоту в груди своей целью. Отец на меня полагается. Я должна спасти детей, найти колдуна и убить его. Только тогда нам с отцом нечего будет бояться.

Я вытягиваю из земли сорняк и бросаю его во все растущую кучу. Как-то там поживает Бату? В последнее время я его совсем забросила. Отец уже неделю не ходил на рынок, так что и я не могла выбраться на реку повидаться с драконом. Вместо этого я возилась в саду и утопала в мечтах о ночных свиданиях с мальчиком, с которым мне даже заговаривать не следовало.

Из тенистого укрытия у подножия живой изгороди слышится поскуливание Пиппы. Под моими коленями подрагивает земля, я принюхиваюсь. Это Дэррелл приехал забрать девочек. Я чую его за милю. Я морщу нос, но, когда повозка въезжает во двор, все же встаю с колен, чтобы поздороваться. Дэррелл — друг отца; надо быть вежливой.

И еще надо тщательно скрывать мои лишние детали. Отец высказался на этот счет весьма твердо. Я туго заворачиваюсь в плащ, поддергиваю вверх хвост и плотно прижимаю к спине крылья.

Дэррелл подгоняет лошадь и похожую на ящик повозку к самому дому и касается полей шляпы.

— Добрый день, мисс Ким, — говорит он. — Ваш папаша дома?

— Да, конечно. Я позову его и позабочусь о вашем грузе.

Я поворачиваюсь к дому быстрее, чем следовало бы, но мне до сих пор не по себе рядом с людьми — с большинством людей.

Собственно, со всеми, кроме Рена.

Отец сидит у огня и читает книгу.

— Там приехал Дэррелл, — говорю я.

Он закрывает книгу.

— Отлично. Принеси девочек, будь добра. Дай им дополнительную дозу. Нельзя же, чтобы они проснулись слишком рано и испугались.

— Хорошо. По-моему, Дэррелл хочет с собой поговорить.

Отец тяжело вздыхает:

— А, да. Поговорить он любит.

Отец встает из кресла, и я с болью в сердце замечаю, какой он худой. То есть он сильный, конечно, но работа берет свое. По ночам он не спит, а ставит у себя в лаборатории разные эксперименты — не всякий на это способен. Но сильнее всего усталость проглядывает в нем в дни, когда приезжает Дэррелл.

Я чувствую укол вины. Как я могла усомниться в отце хотя бы на секунду? Что бы он ни прятал в лаборатории, это наверняка нужно ему для нашего главного плана. И когда я буду готова, он мне обязательно все расскажет, как всегда. А если до сих пор не рассказал, значит, я сама виновата.

Да, в последнее время я была не самым надежным помощником, и отец это наверняка заметил. Я буду работать как можно лучше, буду думать только о нашем деле, и тогда отец поймет, что мне можно доверять.

Я поднимаюсь в комнату на башне. Одна из девочек сидит на кровати и озирается. Комната выглядит очень мило — светлые белые стены, кружевные занавески. Я каждое утро приношу нашим гостьям свежие розы, хотя в это время девочки еще спят и не видят меня. Как и просил отец, я с ними не разговариваю.

После того как Рен меня предал, я окончательно поверила: отец прав, когда советует мне ни к кому не привязываться.

Я глажу девочку по руке. Она оборачивается ко мне, пальчик во рту. Из всех спасенных мною она самая младшая.

— Ты пообедала? — спрашиваю я, хоть и вижу, что принесенные некоторое время назад хлеб и сыр лежат нетронутыми. Девочка накручивает локон на палец свободной руки и качает головой.

— Есть хочешь? — Я подталкиваю к ней тарелку.

Она смотрит настороженно, потом хватает хлеб и откусывает кусок. Я жду, пока она его прожует, а потом высовываю хвост. Девочка таращит на меня глаза и отодвигается поближе к окну, словно хочет бежать отсюда.

Так оно и будет. Только она сама этого пока не знает.

— Не бойся. Просто во время путешествия тебе лучше спать. — Я улыбаюсь ей, а она хнычет. Что за странные существа эти люди. Хочешь им помочь, а они даже не понимают, что им хотят добра. Ничего, когда-нибудь она все поймет, и другие девочки тоже поймут.

Хвост делает стремительный выпад, сверкание зеленой чешуи — и девочка падает на кровать лицом вниз.

Остальные тоже скоро проснутся, поэтому я жалю и их, потом беру первую девочку и несу ее на улицу. Отец с Дэрреллом жарко спорят, но я успеваю услышать только самый конец.

— Придет время — тогда свое и получишь, — говорит отец.

— Уж поскорее бы оно пришло, это время.

Такого выражения лица, как у Дэррелла, я еще не видела. Не понимаю, что оно значит, зато сказанное им понимаю прекрасно. Что пообещал ему отец за помощь?

При виде меня отец светлеет лицом. Я кладу девочку на импровизированную койку, которая крепится к решетчатым стенкам в глубине повозки, и иду за оставшимися. Взгляд Дэррела жжет мне спину. Я поочередно кладу девочек в повозку, пристегиваю их к койкам и укутываю в одеяла. Они меня боятся, но я по-сестрински к ним привязана. В тюрьме им пришлось несладко, так пусть теперь будут счастливы и живут там, где никто их не обидит.

Дэррелл влезает на козлы и понукает лошадей. Я слежу за увозящей девочек повозкой, которая исчезает за изгородью.

Отец шагает прочь, но я ловлю его за руку.

— Вот и еще три. Сколько всего мы уже спасли? — спрашиваю я.

Он светло улыбается.

— Больше двух дюжин. Ты чудесно справляешься, милая. — Он целует меня в лоб, и мне становится тепло на душе. Отец мною гордится. Я все сделаю, чтобы так оно было и дальше. Он никогда не узнает о том, что я от него скрыла. О Рене и Бату.

— А что от тебя хочет Дэррелл? — спрашиваю я.

Отец поднимает брови, но почти сразу понимает.

— А, так ты все слышала. — Он вздыхает. — Дэррелл не такой, как мы. У него душа торговца. Он будет хранить в секрете наш дом и наше дело ровно до тех пор, пока ему хорошо платят.

Я усаживаю отца в кресло у огня, а сама перевариваю услышанное.

— Так ему все равно, что будет с девочками? — Это меня озадачивает. Разве можно оставаться равнодушным при виде этих милых детских лиц?

— Скажем так, себя он любит гораздо больше. Но ты не тревожься, милая. Когда мы сделаем все, что должны, Дэррелла в нашей жизни больше не будет. А пока он — ценный союзник.

Отец открывает книгу на той странице, которую читал утром.

— А чем ты ему платишь, золотом или серебром?

— Это тебя не касается, детка. Кстати, тебе, случайно, не нужно сегодня ночью проникнуть в какой-нибудь городишко?

Я улыбаюсь, чтобы его не расстраивать.

— Нужно, еще как!

— Так поди поужинай. Силы тебе понадобятся.

Отец такой заботливый, всегда знает, что мне нужно.

И я иду ужинать.

К тому времени, как солнце скрывается за горизонтом, я успеваю отчаянно соскучиться по утешителю. По тому, кто понял бы, как я одинока.

Я не сразу лечу в Брайр. Ноги сами несут меня к реке, и зов мой, обращенный к брату-дракону, так силен, что его невозможно не слышать. Я лечу над тропинкой, ориентируясь по тому, что вижу в лунном свете, да по далекому журчанию воды. Вокруг пляшут тени, но их причудливый танец меня не пугает.

Не мне бояться чудовищ, живущих в лесах. Я сама чудовище. От людей ничего надежного не жди, это я уже поняла. Во мне слишком много от животного, слишком сильны инстинкты. Я вся — лоскуты и обрывки, сшитые на живую нитку.

В сказках ничего не говорится о том, гуляют ли драконы по ночам, но я зову Бату каждой клеточкой души. Хоть бы он только пришел к реке, даже если мы никогда прежде по ночам не встречались.

Добравшись до реки, я закрываю глаза и отдаюсь на волю ощущений. На том берегу ухает сова. Весело плещется вода у ног — ей нет дела до моих горестей. Откуда-то из чащи леса наплывает аромат ночных цветов. А вот и то, что я ищу, — влажный, густой, чуть металлический запах.

Я открываю глаза и вижу проявляющегося передо мной Бату.

Сестра, — говорит он.

Кожистое крыло укрывает мои плечи, и в глазах закипают слезы. Мне так спокойно и уютно, как никогда не бывало в нашем домике. Отец меня любит, он многим ради меня пожертвовал, но даже он не в силах понять, что значит быть таким существом, как я. Жить человеческими желаниями и страхами, но знать, что между тобой и людьми стоит почти непреодолимая преграда твоего от них отличия.

А вот Бату все понимает. Он тоже жил среди людей, любил их, а они его предали.

Дракон влажно дышит мне в лицо.

Что с тобой?

Я прислоняюсь лбом к его крылу. В лунном свете Бату выглядит совсем не так, как в солнечном. Сейчас он не ярко-серебристый, а угольно-черный с голубыми проблесками.

— Я доверилась человеку и ошиблась. Нельзя было так к нему привязываться. — Я бросаю в реку камушек, и он исчезает в волнах. — Он решил, что другая девочка лучше меня. Она… посимпатичнее. Я и представить не могла, что он так просто меня предаст.

Этого никто и никогда не может себе представить.

— Я очень рада, — говорю я, не в силах справиться с дрожью в голосе, — рада, что у меня есть ты.

Я всегда буду с тобой, сестра. Всегда.

Я извлекаю из тайника во дворце оставленное Реном послание и ни на миг не задерживаюсь у фонтана. Роза так и остается лежать на бортике. Он снова оставляет розы. Для меня или для той, другой? Во рту горчит, и я стараюсь поскорее оставить фонтан с веселыми ангелочками позади.

На этот раз меня не отвлечь. Я буду делать то, для чего создана.

Спасу девочек и никогда больше не подойду к Рену.

В последние несколько дней я не бывала в окрестностях дворца, но сегодня осмелела. Встреча с Бату прибавила мне храбрости. Никакой мальчишка не помешает мне сделать все, что нужно, во исполнение долга, а отец говорит, что нам полезно будет знать, как обстоят дела у короля и у его совета.

В записке, которую я запомнила наизусть, говорится: «Пусть наутро Д. возвращается на исходную позицию».

Я все гадаю, кто же такой — или что же такое — этот Д. и где у него исходная позиция, но чтение между строк — не моя сильная сторона.

А вот спасать попавших в беду девиц — это мое.

Я думаю только о деле и оказываюсь у тюрьмы быстро, как никогда. Спрятавшись в тени, я закрываю глаза и пускаю в ход обоняние, чтобы понять, сколько там сегодня стражников. Я чую, что в соседнем доме разожгли очаг, чувствую липкий запах спящих в темнице детей и плывущий в воздухе аромат роз. Запах стражников — терпкий, грубый, смесь пота и неотвязного страха.

На миг мне кажется, что я чую запах Рена — аромат свежевыпеченного хлеба, — но он почти сразу меркнет, и я не успеваю понять, не почудилось ли мне. Я встряхиваюсь. Сегодня он ко мне в мысли не влезет. И никогда больше не влезет.

Стражник у парадного входа дремлет стоя. Я слежу за ним несколько долгих вдохов. Он не шевелится, и тогда я с легким шелестом перелетаю на крышу тюрьмы, сдвигаю черепицы и проникаю через отверстие внутрь.

Наполняющий тюрьму отвратительный запах — как удар о стену, но я преодолеваю себя. Девочкам с каждым днем все хуже. Гнусное заклятие болезни висит в воздухе, словно туча жужжащих насекомых. От стены отделяются двое стражников и бросаются на меня; я ныряю между ними и жалю обоих, одновременно срывая с пояса склянку с сонным порошком. Распахивается дверь темницы, выбегают еще стражники — больше обычного. Должно быть, одинокий караульный был поставлен у входа специально, чтобы усыпить мою бдительность. Я швыряю склянку на пол, зелье поднимается облачками и усыпляет добрую половину стражников. Оставшиеся выдерживают дольше, чем я думала, и бегут ко мне. Правда, добегают только двое — остальных отцовский порошок валит с ног. Я шиплю, выпускаю когти и жалю двух оставшихся слуг колдуна. К моему огорчению, один из них успевает-таки рассечь мне мечом плащ. Завтра придется зашивать, ну а сегодня надо думать о девочках.

Я обвожу взглядом комнату, высматриваю койку рядом с той, с которой я забрала девочку вчера, и замираю.

Там, на койке у самой двери, лежит девчонка, которая украла у меня Рена.

На минуту я забываю дышать.

Она очень хорошенькая, несмотря даже на бледность. Золотые кудри разметались по подушке, но лицо, вчера такое красивое, сегодня обезображено красной сыпью, которая поднимается от шеи к щекам, а на тыльной стороне изящных ладоней вздулись нарывы. Странно, но при всем при том она по-прежнему похожа на ангела. Может быть, поэтому Рен ее и выбрал? Она светлая и простая, а я темная и непонятная.

Теперь я понимаю, что значит «ненавидеть». Я ненавижу эту девчонку. Мне противно вспоминать, как смотрел на нее Рен. И как она смотрела на него. Я ненавижу ее за то, что не могу не воображать, как он показывает ей все те тайны Брайра, которые прежде показывал мне.

Что же мне теперь, спасать ее? Как решить? Я могу рассказать Рену, что спасла его девицу, и он окажется у меня в неоплатном долгу. А девчонка избежит лап колдуна, мук и ядов.

И станет жить далеко, в прекрасном и счастливом королевстве. Далеко-далеко от Рена.

Искушение сильное, ничего не скажешь. Но если я брошу ее тут, то она пропадет из жизни Рена навсегда.

Это искушение еще сильнее.

Рену будет больно. Если он ее любит, его сердце будет разбито. Но я этого не вынесу. Мне невыносима сама мысль о том, что он хоть на секунду ощутит эту боль. Пусть я ему безразлична, но он-то крепко засел у меня в сердце, хочу я того или нет.

Да, он меня бросил, но я не могу заставить его страдать.

Я должна спасти эту девочку.

Быстро, чтобы не успеть передумать, я хватаю свою добычу и бегу прочь из темницы.

Имея на руках такую ношу, я совсем не хочу сталкиваться с Реном. Я стремительно выбираюсь на край крыши и лечу домой, обуреваемая противоположными чувствами — удовлетворением от осознания того, что поступила правильно, и горечью, вызванной тем, что теперь я потеряла Рена навсегда.