В ветвях над головой щебечут птицы, листва пронизана косыми лучами солнца. Вокруг кипит жизнь, но у меня на душе уныло и тоскливо.

Даже есть не хочется, несмотря на все мои инстинкты.

Я всю ночь бродила по лесу, но в дом отца вернуться так и не смогла, даже когда настал новый день. Слишком все перепуталось. Отец всегда был ко мне добр. Он многим пожертвовал ради меня, когда я была жива, а потом — когда умерла и обрела вторую жизнь.

И все же многих его поступков я не понимаю. Отец снова и снова оказывается вовсе не тем человеком, каким он мне всегда казался. Он творит вещи, которые, как мне прежде казалось, ему отвратительны. Красть чужие воспоминания, когда его дочь сама лишилась памяти?

Оставлять тело мертвой девочки на дороге, чтобы его отыскали и без того отчаявшиеся горожане?

Боюсь, колдун подобрался к нам ближе, чем мы думали.

И словно этого мало — в городе теперь меня знают. Горожане видели меня во всей красе. Вскоре они догадаются, что я живу с отцом, и придут за ним. Для Рена-то я сказочку сплела, но и он, наверное, уже догадался, как обстоят дела на самом деле.

Рен. Рен не помнит той ночи, когда застал меня в городе с девочкой на руках. Не помнит, что я его ужалила. Простит ли он меня когда-нибудь за украденные воспоминания? Он способен не замечать моего странного тела — может, закроет глаза и на это?

Если я когда-нибудь еще увижу Рена, то расскажу ему всю правду о Делии. После всех моих выходок за последние дни отец может вовсе запретить мне ходить в город. Но я уже скучаю по Рену.

Устав бродить кругами, я запрыгиваю на нижнюю ветку огромной ели, устраиваюсь у самого ствола и позволяю слезам беспрепятственно бежать у меня по щекам.

Ведь на самом деле я понятия не имею, что мне делать. Я думала, что умею различать добро и зло, но мир, похоже, перевернулся.

Мне нужен отец. И Рен. Но сохранить обоих сразу невозможно.

Чтобы защитить отца и Рена, я сделаю все, что в моих силах. А значит, мне придется вернуться к отцу, рассказать ему о вчерашнем, объяснить, почему я не вернулась. Он, наверное, с ума сходит от беспокойства. Но я ни о чем не жалею. Я и во второй раз сделала бы все то же самое не задумываясь.

И еще мне нужно, чтобы отец ответил на мои вопросы — об умершей девочке, о том, как именно мой яд действует на ужаленных. Между нами больше не должно быть секретов.

А если он не ответит, я пойму, что его держит под заклятием колдун. И тогда я пойду к Бату — пусть поможет мне придумать, как разрушить заклятие.

А потом я убью колдуна, покончу с ним раз и навсегда.

Я вытираю лицо рукавом и прижимаюсь затылком к шершавой древесной коре. Обожаю еловый запах — такой смолистый, терпкий.

Кто-то ломится сквозь кустарник.

— Ким! Кимера!

Я спрыгиваю со своего насеста.

— Рен! Ты что тут делаешь?

Он упирается ладонями в колени и тяжело дышит. В глазах у него страх. Я отступаю на шаг — он что же, теперь боится меня?

— Беги. Прячься. Они идут. — Рен хватает ртом воздух.

Я кладу руку ему на плечо.

— Кто?

— Люди. Весь город. С вилами, с факелами. Они ищут тебя. Не найдут — сожгут весь лес.

Отец.

Когти сами выпрыгивают наружу. Голубые глаза сменяются желтым кошачьим взглядом.

— Спасибо, что предупредил, — говорю я. — Я уйду.

Рен держит мою руку железной хваткой.

— Я с тобой.

Я собиралась идти к отцу, но теперь моя решимость поколеблена. Можно убежать с Реном, прямо сейчас. Далеко-далеко, чтобы нас не нашел ни колдун, ни разъяренные горожане.

Но я не могу бросить отца. Как бы то ни было, он меня не бросил, даже когда я умерла.

А Рен не помнит, на чем меня поймал. Можно притвориться, что ничего такого не было, — о, какая заманчивая перспектива!

— Нет, ты иди в другую сторону. Беги в лес и прячься.

— Я тебя не оставлю.

В глазах закипают слезы. А я думала, кошки не плачут.

— Ты ничего не понимаешь. Я натворила дел. Тебе не понравится.

Рен отпускает мою руку, словно я его ужалила.

— Ты о чем?

— Я тебе рассказывала о своих родителях, да? Ну так я соврала. Я не настоящий гибрид.

Он смотрит непонимающе.

— Меня сделал такой отец. Мы с ним боролись с колдуном. — В подтверждение своих слов я на мгновение распахиваю крылья. — Он выяснил, что колдун прячет девочек в Брайре, и я их спасала, уносила по одной каждую ночь. Ты однажды меня застал с девочкой на руках. Неужели не помнишь?

Рен неверными ногами делает шаг назад.

— Не помню. Не понимаю. Если ты спасала девочек, почему они не вернулись домой?

— Мы отсылали их в безопасное место, но это не важно. Вот что: я нашла Делию и спасла ее тоже. Она в безопасности, но я ее услала прочь, потому что думала, — я краснею, — думала, что ты по ней вздыхаешь. Я ревновала. Прости. Я не хотела делать тебе больно.

Я говорю так быстро, что задыхаюсь. В ожидании ответа Рена каждый мой мускул звенит от напряжения. А Рен переваривает услышанное, меняясь в лице.

— Это ты украла Делию? — Он сжимает кулаки.

Я киваю:

— Да. Я спасла ее от колдуна, но потом ее пришлось услать прочь.

— Ты вообще понимаешь, что натворила?

— Прости, я…

— Делия — дочь Оливера, — говорит Рен сквозь сжатые зубы. — И единственная наследница престола Брайра с тех пор, как колдун убил ее старшую сестру.

Ужас окутывает меня ледяным плащом.

— Так она принцесса?

Теперь все становится понятно. Рен — паж короля и его связной. Конечно же и за Делию тоже отвечал он. Вот почему загадочный Д., то есть Делия, так часто фигурировал в записках. Принцессу всеми силами прятали от колдуна.

Какая глупая штука — ревность. После нее остается лишь горечь сожалений. Один неверный шаг — и я причинила боль стольким людям, что и подумать страшно.

— Куда ты ее отправила? — спрашивает Рен осипшим голосом.

Я столько уже ему рассказала, что скрывать глупо.

— В Белладому. Отец говорит, там очень хорошо. Я знаю, что она…

— В Белладому? — шепчет он, словно выплевывая какую-то гадость, и хватается за голову. — В Белладому?

Земля уходит у меня из-под ног. Я не могу пошевелиться, не могу распахнуть крылья, а передо мной разверзается пропасть. Я опять что-то сделала не так. Известие о Белладоме должно было успокоить Рена — а он поражен до глубины души.

— А что такого? — спрашиваю я, стараясь не выдать овладевшей мной паники.

Его глаза наполняются удивлением и яростью.

— Да ведь это Белладома напала когда-то на Брайр! Это от их короля нас защитил колдун. Ты что, совсем глупая, Ким?

Мое имя он выплевывает так, словно оно оставляет мерзкий привкус во рту.

У меня перехватывает дыхание.

— Не может быть, — шепчу я.

Рен стоит и дрожит так, словно вот-вот взорвется. Он смотрит на меня, словно видит впервые. Потрясенно. Изумленно. С внезапным отвращением.

— Ты — чудовище, — хрипло говорит он. — А чудовищ делает только колдун.

Я призываю всю свою силу воли, чтобы не ужалить Рена, не заткнуть ему рот. Чтобы он ничего подобного больше не говорил. Чтобы я ничего подобного не слышала. Но я не жалю его. Я разворачиваюсь и бегу прочь, в лес.

Неправда. Неправда! Отец сам жертва колдуна, а если колдун его поработил — тем более. Но он не колдун! Как только у Рена язык повернулся!

По щекам текут слезы. Сдержать их я не могу. Рен меня ненавидит. А отец возненавидит, когда узнает, что я все рассказала.

Слова Рена неотвязно звучат у меня в голове.

«Ты — чудовище. А чудовищ делает только колдун».

Я бью по преграждающей путь ветке; она ломается и осыпает мой путь листьями.

Не может быть. Это неправда. Да, отец меня создал, но он не колдун. Он ученый!

Я останавливаюсь, чтобы выровнять дыхание, прислоняюсь спиной к березе. Беда в том, что Рен озвучил те гнетущие подозрения, что в последнее время меня терзали, дал имя страху, который глубоко внутри нашептывал мне, что с отцом что-то нечисто и ведет он себя странно.

Но если отец — колдун, а не порабощенный колдуном ученый, зачем ему тогда оживлять собственную дочь и убивать при этом других девочек? Что на самом деле происходит с теми, кого увозит Дэррелл?

Нет, нет, отец не такой. Он не колдун. Рен ошибается.

И тут я сгибаюсь пополам, словно получив удар в живот, и сжимаю руками голову, в которой взрывается боль.

Перед глазами горят, сменяя друг друга, мимолетные видения. Розы. Фигурно подстриженные кусты. Паркетный пол танцевальной залы во дворце. И солнце, много солнца.

Я слышу смех, чувствую аромат роз.

Я делаю шаг на трясущихся ногах и падаю на землю, вся дрожа.

Откуда эти видения? Почему они меня мучают? Я видела и розы, и кусты, но только при лунном свете, ночью. Это не мои воспоминания.

А что, если это ее воспоминания? Той, кем я на самом деле была? И почему отец так мало рассказывал мне о прошлом?

Надо найти отца. Предупредить его, что к нам идут люди. Пусть он ответит на все вопросы и избавит меня от мучительных сомнений.

Я с трудом поднимаюсь на дрожащие ноги. Я по-прежнему чувствую аромат роз, хотя роз здесь нет. Я дрожу.

Домой.

Я мчусь во весь дух.

Я приземляюсь во дворе, распугав козлоногих кур, и бегу к передней двери.

— Папа!

Дрожащими руками я открываю дверь и вбегаю в дом.

— Папа!

Из его комнаты слышен шум. Отец выходит из-за угла.

— Кимера! Где ты была?

Я бросаюсь к нему в объятия. Он ошеломлен, но обнимает меня и похлопывает по спине:

— Что с тобой? Что случилось? Куда ты сбежала, я всюду тебя искал!

Я цепляюсь за его рубашку, пряча в ней лицо. Зачем я не послушалась отца! Зачем заговорила с Реном! Если бы не это, меня не мучили бы сейчас страхи.

Однако сомнения, которые заронил во мне Рен, по-прежнему не дают мне покоя. Я слышала то, что слышала, и узнала то, что узнала. Этого не изменить. Но сначала — спасение, остальное потом.

— Папа, сюда идут люди! Надо бежать!

Он вопросительно смотрит на меня:

— Какие люди, детка? Мы глубоко в лесу, вокруг ограда. Нас никто не найдет.

— Люди из Брайра! У них факелы, они хотят нас сжечь.

Он превращается в камень.

— Почему же это?

— Потому что я тебя не послушалась, — отвечаю я дрожащим голосом.

Мне нужны ответы, но придется быть осторожной. Если уж рассказывать, то так, чтобы отец не решил, будто я его в чем-то обвиняю, а захотел мне все объяснить.

— Ах, Кимера, какая ты бываешь глупая! Здесь нам ничто не грозит. Никто нас не сожжет, если только не явится прямо во двор. Если ты не привела людей за собой, они нас не найдут.

Отец сажает меня в мое любимое кресло у огня. Из-под ног у него выскакивает Пиппа.

— А теперь расскажи, что случилось.

Он смотрит на меня так пронзительно, словно хочет заглянуть в голову. От одной мысли об этом становится неуютно.

Отец уверен, что нам ничто не грозит, но тревога меня не покидает. Я ведь уже видела, что такое ярость толпы.

— Я была в городе и попала в толпу. Плащ упал. Я попыталась сбежать, но меня поймали. Рен помог мне удрать из тюрьмы. Он служит королю, поэтому думал, что ему сойдет с рук.

Я вытираю глаза рукавом. Отец вцепился в подлокотники кресла. Костяшки пальцев у него белые.

— И что потом?

— Сначала я убежала. Но потом услышала шум, плач, крики. Люди нашли девочку, которая умерла от моего яда. Они кричали, что я убийца. И схватили Рена. Его хотели убить за то, что он мне помог. Но я… я его спасла. Налетела, схватила его и унесла в лес.

При воспоминании о полете с Реном я краснею. Этому больше не бывать, и все же это одно из лучших воспоминаний в моей короткой жизни.

— Глупая девчонка! Значит, показалась всему городу? И унесла городского мальчишку у них из-под носа? Ты что, хочешь все провалить?

Отец так зол, что того и гляди разорвет меня на части. Я глубже вжимаюсь в кресло.

— Нет, папа, что ты. Просто я не могла позволить Рену умереть. — Я сжимаю лежащие на коленях руки. — Кажется, я его люблю.

Отец встречает мое признание насмешливым фырканьем:

— Любишь? Да что ты знаешь о любви! Не будь идиоткой! — Он качает головой, и седые пряди вокруг лица покачиваются в такт. — Вот поэтому я и не велел тебе иметь дела с людьми. Они хрупкие и глупые. А мальчишка этот просто заморочил тебе голову.

Я ощетиниваюсь:

— А вот и знаю! Это правда. Я его люблю. И он меня тоже… раньше. Ну, если можно любить такое существо, как я, конечно. Я не знаю, почему он мне помог, но это было очень храбро, храбрее всего на свете.

Хочется сглотнуть, но горло совершенно пересохло. На кончике языка вертится еще один вопрос, но задавать его мне совсем страшно.

И все-таки я решаюсь:

— Папа, а мой яд ведь не только усыпляет людей, да? Рен застал меня врасплох, когда я несла девочку, но, когда я увидела его в следующий раз, он ничего об этом не помнил. И девочки тоже наутро меня не помнили. И стражники пугались, как в первый раз.

У отца в глазах горит ясный холодный огонек.

— Да, Кимера, только поэтому он и помог тебе бежать. Твой яд лишает человека памяти о том, как ты его ужалила, и стирает еще примерно час до того. И порошок, который я тебе дал, работает так же. Ты должна бы быть благодарна. Думаешь, почему тебе так легко было проникать каждую ночь в город?

Я холодею.

— А почему ты мне не сказал?

— Потому что боялся, что ты примешь это близко к сердцу и не станешь пользоваться жалом. Ты ведь тоже почти беспамятная.

Он прав. У меня нет воспоминаний, и от этого мне грустно. Но только ли поэтому он ничего мне не говорил?

— А как ты приготовил такой яд?

О яде, который лишает памяти, я не слышала никогда — ни в разговорах, ни в книжках.

Отец натянуто улыбается.

— Об этом не беспокойся.

— А я беспокоюсь. И то, что говорят люди, меня тоже беспокоит. — Я играю кончиком хвоста, в тысячный раз разглядывая жало. — И это еще не все! Помнишь девочку, которая умерла от моего яда? Я нашла ее в холодильном ящике. Зачем ты ее туда положил? Почему не похоронил? И как она оказалась на дороге? — Я сжимаю руки, пальцы мои переплетены, словно узел, в который завязалось все внутри. — По-моему, ее телом завладел колдун. Откуда ей иначе быть на дороге? Надо усилить защиту вокруг дома, не то в следующий раз он завладеет нами!

Страх опутывает меня, словно щупальцами.

Отец хмурится.

— Та девочка могла быть заразной. В Белладоме ее хоронить отказались, поэтому я положил ее в холодильный ящик и хотел похоронить сам. — Он наклоняется вперед. — А тебе не сказал потому, что не видел нужды тебя расстраивать. Вероятно, колдун узнал, где я ее похоронил, и оставил тело на дороге, чтобы его нашли горожане.

Меня охватывает облегчение. Узел в груди ослабевает. Отец всегда готов ответить на мои вопросы и развеять страхи. Может, он все-таки не под заклятием.

— Но если колдун так быстро ее нашел, наверное, он подобрался совсем близко и следит за нами.

— Все может быть, хоть это и печально, конечно. Но ты не тревожься. Я об этом позабочусь. Здесь мы в безопасности.

— А что ты сделаешь?

Отец сводит брови.

— Сказано тебе — не тревожься.

Его строгий тон заставляет меня сжаться, но я должна закончить.

— Это еще не все.

— Кимера…

Чешуйки на хвосте тускнеют, словно отражая мой настрой.

— Я все рассказала Рену. Одна из девочек, что мы увезли, оказалась младшей принцессой. Ты знал, что у короля была еще одна дочь, которую колдун не смог украсть? Я не знала, кто она, но с тех пор чувствую себя виноватой. — Я не отрываясь смотрю в пол. — И я рассказала Рену о наших планах. Что мы спасаем девочек и отправляем их в безопасное место. А он мне не поверил, — хрипло заканчиваю я.

В очаге бьется огонь. Языки пламени лижут металлическое днище чайника.

— Ты ему рассказала.

Это не вопрос. Ответа не требуется. Но то, как отец это говорит, пугает меня. Деревянный подлокотник кресла скрипит под нажимом его пальцев.

— И что он?

Я сглатываю, но в горло словно песок попал.

— Он сказал, что Белладома много лет назад пыталась напасть на Брайр. Сказал, что я чудовище. А чудовищ делает только колдун.

На глазах вновь закипают слезы, но я сдерживаюсь.

— Значит, мальчишка все знает, да? Что ж, ты сама решила его судьбу. Придется мне им заняться.

Каждый дюйм кожи колют ледяные иголки.

— Как — заняться? — шепчу я.

— Нельзя, чтобы он рассказал об этом другим.

Отец встает и кладет руку мне на плечо. От его руки растекается спокойствие, но я сбрасываю ее. Мне не нужно спокойствие. Мне нужны ответы.

— Но почему? Если он ошибся, мы ему легко это объясним.

И тут глубоко внутри у меня рождается пугающее чувство, рождается и растет, вбирая в себя все вопросы, на которые нашлись такие простые и ясные ответы.

— Он же ошибся? Папа!

В голосе у меня звучит мольба. Рен ошибся! Мы спасали девочек от колдуна! Но каждая клеточка моего тела кричит мне, что отец ведет себя как-то неправильно.

Он смотрит на меня долгим взглядом, а потом начинает вышагивать у очага. Всякий раз, когда он проходит мимо, огонь подпрыгивает.

Я не могу пошевелиться. Не могу вздохнуть. Огонь в очаге у Рена так не делал.

Что бы там ни говорил отец, ни в одной книге я не читала про животных, яд которых лишает человека воспоминаний.

В голове теснятся воспоминания. Отец касается руки рассерженного Дэррелла, и тот успокаивается. И с девочками он так же делал. Огонь у нас в очаге горит без дров. В кладовых всегда полно еды. Куры ходят на козлиных ногах.

Почему я?

Почему я столько помню о дворце, но в моих воспоминаниях никогда нет отца?

Почему именно Белладома?

Ужасная правда обрушивается на меня, пригибая к земле. Если отец так боится, что Рен скажет хоть слово…

— Значит, это правда. — Слова вырываются прежде, чем я успеваю их удержать. — Ты и есть колдун.

Меня трясет от ужаса, словно целая армия мурашек марширует по коже.

Отец останавливается у очага. Выражение лица у него очень странное. Пламя поднимается так высоко, что языки лижут трубу. Отец издает рокочущий смешок. Смешок перерастает в грубый хохот, громкий и даже безумный.

Этот хохот гораздо страшнее его ярости.

Наконец хохот умолкает, и отец говорит:

— Верно, я и есть тот самый колдун, о котором шепчутся в Брайре. А почему я, по-твоему, никогда не бываю в городе? — Он постукивает себя по лбу. — Я же не могу войти! Я сам наложил охранные заклинания, которые не пускают в город тех, кто замыслил против него недоброе. Тут-то мне и понадобилась ты. Идеальный вариант!

Ужас окатывает меня то жаром, то холодом. Я поднимаюсь на неверные ноги, когти и хвост подрагивают от напряжения.

— Почему идеальный?

— Потому что ты такая наивная, такая невинная! И уж конечно, убеждена, что помогаешь городу и горожанам.

У меня голова идет кругом.

— Так Белладома правда напала на Брайр?

Он кивает:

— А что, все правильно. Девочки из Брайра отправляются прямиком к врагу.

Он снова хохочет, и я содрогаюсь. Даже теперь я не могу полностью поверить, что это тот самый отец, которого я так любила.

— А кто я такая? Кем я была — ну, раньше? — спрашиваю я, едва шевеля языком.

Дочь ли я ему — или он мне лгал, все время лгал? Я жду ответа и молюсь, чтобы этот человек ответил мне что угодно, но только не то, чего я боюсь больше всего.

— Тебя звали Розабель. — Он подходит ближе, но я отступаю назад шаг за шагом. — Ты была принцессой. Моей принцессой.

На грудь опускается свинцовая плита. Как больно! Наверное, эта боль никогда не утихнет. Вот он, мой самый страшных страх. Я — дочь короля, дочь Оливера, вернувшаяся к жизни в образе чудовища. Мой настоящий отец теперь даже смотреть бы на меня не захотел.

Делия. Я отправила собственную сестру к врагам Брайра. Ноги слабеют, я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть. Я и впрямь чудовище. Рен кругом прав.

— А зачем ты мне лгал? — спрашиваю я, и в голосе моем проступает ярость.

Отец принимает возмущенный вид:

— Вовсе не лгал. Ты была обещана мне. Но меня обманули. — Выражение его лица становится мягче. — Я потребовал лишь то, на что имел все права. У нас был уговор. Ты должна была достаться мне.

Он фыркает.

— Король с королевой сказали, что за спасение Брайра отдадут все на свете, но, когда я вернулся и потребовал принцессу Розабель, они заупрямились. — Он складывает руки на груди, глаза превращаются в щелки. — Предлагали мне деньги, драгоценности, титул — что угодно, кроме того, что мне было нужно. А потом вышвырнули из дворца, будто я старая тряпка, от которой можно избавиться без хлопот. Что ж, они ошиблись. — Он пренебрежительно машет рукой. — Да и королева Ария сама виновата. Я ухаживал за ней, когда она была еще принцессой, — клялся в верности, обещал что угодно, хотел даже подарить эту ленточку, что ты носишь. А она мне отказала и пошла за Оливера. Ты должна была родиться моей дочерью! Выбери Ария меня — все было бы гораздо проще.

Его слова эхом отдаются в моей голове. Сердце сжимает ярость, но мне хочется знать еще одну вещь.

— Но король с королевой меня не отдали — как же я умерла? Как так вышло?

— Много лет спустя я вернулся и в последний раз попытался их урезонить. Сторожевое заклинание меня пропустило, ведь я не собирался причинять вред, а лишь шел забрать то, что было моим по праву. Стража снова попыталась вышвырнуть меня вон, но за десять лет я неплохо подготовился. Я испепелил стражников. Ария пыталась не подпустить меня к принцессе. Я убил и ее тоже. А потом передо мной встала Розабель и пообещала пойти со мной по доброй воле, если я не трону больше ее родных. Я и ее убил. А потом взял тело и скрылся.

Я стою, прижавшись спиной к стене, и гляжу на отца, не в силах усвоить услышанное. Так вот что он сделал. Вот что я сделала.

— Но зачем тебе тогда другие девочки? Что они тебе сделали? Ведь принцессу-то ты уже получил?

Отец улыбается страшной улыбкой:

— А как ты думаешь, из чего я собрал тебя?

Сердце сейчас выпрыгнет из груди.

— Что? — шепчу я.

— Всякий раз, как я безуспешно пытался тебя оживить, магия сжигала по кусочку от твоего тела. За магию надо платить! Я работал так долго, что заменить пришлось почти все, кроме головы. Ну да девчонок хватало — достаточно было выйти к дороге, по которой они шли на рынок, на запад там, на восток… Потом, правда, король-дуралей запретил горожанам выходить на улицу после заката, а девочек вовсе прекратил выпускать из-за стен. Что ж, тем слаще была месть, когда ты вернулась к жизни и принялась таскать девчонок прямехонько из города!

Во мне поднимается волна отвращения. Я чувствую слабость в коленях. Я верила, что найду колдуна и покараю его за все, что он сделал с моей семьей, — и все это время жила с ним в одном доме!

Я и впрямь чудовище. Я делала грязное дело и даже не задумывалась об этом. Я сшита из тел девочек, которых он убил.

Меня вот-вот вырвет, но я сдерживаюсь. Не могу больше оставаться в этом доме ни мгновения. Не могу находиться рядом с отцом. Я должна жаждать его крови. Но я до сих пор не могу поверить, что человек, которого я любила, — на самом деле чудовище. Это просто не укладывается в голове. Я прижимаю руки к глазам, чтобы сдержать слезы.

Сколько же ужасов я натворила! Но вот он, мой предел.

Я не пролью ни слезинки по отцу.

Нет, по Барнабасу. Он мне больше не отец. Он — враг.

Но и я тоже — враг. Враг в чужом теле. Девочка, которую король увидел в моих глазах, умерла давно и безвозвратно.

А вдруг нет? Вдруг заклятие еще можно снять, вдруг можно вернуть все обратно? Вернуть мне воспоминания, целиком, а не рваными обрывками? Барнабас сказал, что это невозможно, но зачем ему говорить правду?

Я отнимаю руки от глаз, и Барнабас подходит ко мне. Он протягивает ко мне руку и улыбается знакомой улыбкой. Моя душа разрывается надвое.

Он не замедляет шага. Я отступаю прочь. Он делает еще шаг ко мне.

— Ну все, Кимера, все. Ничего не бойся. Папа все исправит. — Он касается моей щеки.

Я отшатываюсь и отталкиваю его руку:

— Ты мне лгал. Дэррелл ведь не увозил ту девочку, правда? Ты ее специально здесь оставил. А потом бросил на дорогу, чтобы кто-нибудь нашел. Зачем?

— Ах, милая, я ведь должен был преподать тебе урок. Людям доверять нельзя. Ты мне не верила; надо было тебя убедить. Я и убедил.

Он вновь протягивает руку, и тут у меня в голове вспыхивает воспоминание. Отец крепко держит Дэррелла за руку, и Дэррелл успокаивается. А потом, при следующей нашей встрече, я выхожу к нему, завернувшись в плащ, и Дэррелл меня не узнает.

Я делаю еще шаг назад.

Барнабас не просто успокаивал Дэррелла. Он стирал ему память.

В глазах колдуна горит какой-то неприятный огонек. Моя память — вот что он хочет забрать.

Горло перехватывает от ужаса. Он уже так делал? Сколько раз я ловила его на обмане, а потом он убирал ненужные воспоминания? Не потому ли он положил мне руку на плечо после того, как я рассказала ему о Рене? Не потому ли я с таким трудом вспомнила девочку в холодильном ящике? И не оттого ли я так мало помню о своей прошлой жизни?

— Не тронь меня, — говорю я слабым голосом и отодвигаюсь вдоль стены.

Он на мгновение останавливается.

— Но ты моя дочь. Я просто хочу тебя успокоить.

Я делаю еще четверть шажка к огню. Пиппа удирает в дальний угол.

— Нет, ты хочешь стереть мою память.

Он заберет все. Память о времени, проведенном в городе, обо всем, что мне рассказывал Рен. Даже память о боли, которую я испытала. Но я не отдам эти воспоминания. Ведь кроме них у меня ничего нет.

Бату. Мой каменный дракон. Как хорошо, что я так и не рассказала о нем отцу!

Отец подходит, я пячусь, шаг в шаг. Мы словно танцуем какой-то странный медленный танец.

— Но ведь тебе будет только лучше. Я заберу твою боль.

Я содрогаюсь.

Это все мое — и боль, и мысли, — рычу я. Внутри меня поднимают голову животные инстинкты. Я загнана в угол. Надо бежать из этого дома.

Барнабас делает неожиданный выпад. Инстинкты берут верх, я отскакиваю, разворачиваюсь и жалю его хвостом в грудь.

Удар заставляет его пошатнуться, но и только. Он не засыпает, как другие жертвы, а, пошатываясь, тянется ко мне снова и срывает с меня плащ.