ПРОЛОГ

Тысяча восемьсот семьдесят девятый год! Я попросила Дженет, библиотекаршу нашей юридической библиотеки, подобрать дела, где защита настаивала на признании подсудимого временно невменяемым, и она предложила мне посмотреть дело, решение по которому было принято в январе 1879 года.

— Ничего посвежее нет? — спросила я. — Хотелось бы пример из недавнего прошлого, где прослеживается связь с современной идеологией.

Дженет сама забралась на стремянку и достала с верхней полки том настолько древний, что переплет буквально рассыпался у нее в руках. И раскрыла пожелтевшие страницы на месте, заложенном листком бумаги. Я поняла, что этот вопрос ей задавали и раньше.

Она просмотрела несколько абзацев и, ткнув пальцем в середину страницы, протянула книгу мне.

— Судья Паксон много размышлял на эту тему. Сама прочитай. Что я и сделала.

«Мы обязаны сообщить вам, что существует заболевание, известное в юриспруденции как «одержимость убийством». Что это и в чем заключается, до сих пор не объяснил с надлежащей точностью ни один юрист».

Когда я подняла голову, Дженет, которая уже шла к своем столу, обернулась и бросила на меня многозначительны взгляд. Я поняла намек: прошло сто двадцать пять лет. И мал что изменилось.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

20 декабря, понедельник

— Твой подзащитный, Марта, решил сам вершить суд. И застрелил человека, причем перед объективом видеокамеры. Ему будет предъявлено обвинение в убийстве первой степени. В крайнем случае — второй.

Джеральдину Шиллинг недавно избрали прокурором округа Барнстабл, в который входят все города на Кейп-Коде. Она набрала большинство голосов — благодаря программе «Преступлениям — нет!». На следующих выборах она намерена закрепить успех. И полагает, что нынешнее дело этому поспособствует.

Восемнадцать лет Джеральдина была помощником окружного прокурора. Десять из них я проработала с ней вместе. И ушла только полгода назад. Я впервые оказалась с ней по разные стороны стола.

— Зачем ты мне позвонила, Джеральдина? Что тут обсуждать?

Она почти всю беседу провела на ногах. Джеральдина вообще редко садится. Она складывает руки на груди, встряхивает белокурыми кудрями и, склонив голову, улыбается. Однако ничего не отвечает. Ее зеленые глаза устремлены куда-то мимо меня.

Мне незачем оборачиваться: я и так знаю, что к нам сейчас присоединится новый помощник окружного прокурора. Джей Стэнли Эдгартон Третий имеет привычку откашливаться, прежде чем говорить. Так он предупреждает всех окружающих, что сейчас что-то произнесет — не дай бог, кто упустит хоть слово.

— Реальное положение дел, адвокат Никерсон, — произносит он нараспев. — Полагаю, нам следует обсудить реальное положение дел.

Джеральдина взяла Стэнли на работу месяц назад — переманила из конторы в Нью-Бедфорде. Аккуратист и зануда с практически безукоризненным послужным списком. За восемь лет службы в Нью-Бедфорде Стэнли участвовал как обвинитель в двенадцати процессах об убийстве. Выиграл все. И этот тоже не намерен проиграть. Стэнли усаживается так, что его полуботинки с кожаными кисточками почти касаются моих туфель, и у меня тут же возникает ощущение, что в этой комнате на нас обоих кислорода не хватает.

Я встаю и направляюсь к двери:

— Если это все, что ты можешь предложить, Джеральдина, думаю, лучше отложить все выяснения до слушания дела.

Стэнли преграждает мне дорогу:

— А защита вашего клиента, адвокат Никерсон? На чем она будет строиться? — Он берет со стола Джеральдины видеокассету и идет к видеомагнитофону. — Может, он скажет: «Бог ты мой! Я вовсе не собирался убивать его на глазах изумленной публики»? Это будет весьма действенно.

Стэнли вставляет кассету в магнитофон и кровожадно смотрит на экран. Он, разумеется, уже видел эту запись. Мы все видели.

На экране появляется темно-зеленый военный вертолет. Он опускается на единственную посадочную полосу аэродрома города Чатем. Вертолет встречают штук шесть патрульных машин и фургонов прессы. Дверца открывается, появляется Гектор Монтерос в наручниках. Он спускается по трапу: один охранник впереди, другой — позади. Из-за горизонта встает солнце.

В нижнем правом углу экрана видно, как из тени ангара выходит Бак Хаммонд. Это и есть мой клиент. Пока Монтерос с охраной не ступают на дорожку, он стоит неподвижно. А потом вскидывает охотничье ружье и стреляет. Монтерос падает как подкошенный.

Стэнли улыбается:

— А может, и так: «Тьфу ты, черт! Я и понятия не имел, что камеры работают». Да, на этом уже можно строить защиту.

Стэнли ниже меня ростом — собственно говоря, он ниже большинства людей, — поэтому, прежде чем ответить, я рассматриваю его репообразную голову. Жидкие, почти бесцветные волосенки зачесаны на розоватую лысину. Широкий лоб нависает над крохотными карими глазками, которые на бледном одутловатом лице кажутся слишком темными.

— Вот народец… — бормочет он, тряся головой, и на лбу у него пульсирует жилка. Я ее и раньше замечала — когда он злится, она синеет. А Джей Стэнли Эдгартон Третий злится довольно часто.

Стэнли говорит про нас «вот народец» с первого дня пребывания здесь. До Нью-Бедфорда каких-нибудь пятьдесят километров, но Стэнли воспринимает жителей Кейп-Кода, во всяком случае некоторых из них, как инопланетян. Он поворачивается ко мне спиной и выключает телевизор. Я свободна.

Члены нью-бедфордской коллегии адвокатов предупреждали нас о Стэнли. Скользкий тип. Говорят, он безмерно гордится тем, что в зале суда играет роль центральной фигуры.

Тяжелая предстоит неделя.

— До завтра, — говорю я ему.

Я иду к двери, а Джеральдина тянется через стол к Стэнли. Перед тем как дверь за мной захлопывается, я успеваю расслышать ее слова.

— Вы ее недооцениваете, — говорит Джеральдина.

Я не могу сдержать улыбку. В устах Джеральдины это высокая похвала.

Последним рабочим днем Гарри Мэдигана на должности государственного защитника округа Барнстабл было 1 ноября. После двадцати лет службы он наконец собрался открыть собственную контору.

Те жители округа Барнстабл, у которых случались проблемы с законом, знают Гарри прекрасно. Они ему доверяют. Еще до того, как он обзавелся собственной вывеской, они были его клиентами, и их биографии хранятся у него в картотеке.

Проработав десять лет у окружного прокурора, я вовсе не рвалась возвращаться к адвокатской практике, и Гарри это отлично знал. Но когда он пришел ко мне с делом Бака Хаммонда, у меня не было выбора. Гарри и это знал.

Порой мне кажется, что Гарри видит меня насквозь. Он понимал, что я буду биться за Бака, что я найду оправдание поступку Бака. Однако есть одна проблема. Наша правовая система придерживается другой точки зрения. У нас одна надежда: что жюри присяжных окажется на высоте и, если понадобится, пренебрежет правилами — ради торжества справедливости. Порой присяжные на такое способны.

Гектор Монтерос изнасиловал и убил семилетнего сынишку Бака Хаммонда. Монтероса арестовали, ему предъявили обвинения, но тут Бак сделал свой выстрел, оказавшийся для Монтероса смертельным. И сделал он его на глазах у двух десятков людей, половина из которых были полицейскими.

Конечно же, это не должно было случиться. Баку Хаммонду не следовало брать все в свои руки. Он должен был предоставить это системе, должен был дождаться, когда Монтерос предстанет перед судом. Монтероса бы обвинили. И остаток своей жалкой жизни он провел бы в тюрьме строжайшего режима.

Вот что должно было произойти. Именно такой порядок принят в нашем обществе. Но я не готова обвинять Бака Хаммонда за то, что он сделал. Это не мой сын лежал в тот момент в морге.

Гарри назначили адвокатом Бака Хаммонда в день убийства. А когда Гарри объявил, что открывает собственную фирму, Баку предоставили нового государственного защитника, но Бак и его жена хотели, чтобы их дело вел именно Гарри. Гарри, разумеется, согласился — он вообще не умеет отказывать.

Мне Гарри позвонил в тот же день вечером. Сказал, что это ему не под силу. Что это никому не под силу. Что у него столько дел — с ними ни один адвокат в одиночку не справится. Придется позвонить Баку Хаммонду и отказаться. За шесть недель ему не подготовиться к делу об убийстве. Вот если бы у него был напарник…

Гарри уже больше месяца уговаривал меня перейти к нему. А я все отвечала, что еще не готова. Боялась, что у меня не получится быть адвокатом. Но в случае с Баком Хаммондом я не могла сказать «нет». И на следующий же день вышла на новую работу.

В течение недели мы переманили из конторы окружного прокурора и Кевина Кида. Джеральдина до сих пор на нас злится. «Кид» значит «малыш», и мы обычно зовем его по фамилии. Он окончил юридический факультет полтора года назад, и второго такого трудолюбивого молодого юриста не сыскать во всем Массачусетсе. Любая фирма штата приняла бы его на работу с распростертыми объятиями. Но мы с Гарри предложили ему то, от чего он не смог отказаться: бесконечный рабочий день, сплошную головную боль и зарплату, ниже которой не бывает.

Кид взял на себя мелкие правонарушения, Гарри сосредоточился на уголовных преступлениях, а мне достался Бак Хаммонд.

Мы с Гарри будем вести дело Бака вместе, но львиную долю работы предстоит делать мне. За день до начала слушания Бак практически готов предстать перед судом по обвинению в убийстве первой степени. И я тоже. Но я все равно отправляюсь на работу — чтобы еще раз все продумать и взвесить каждую мелочь.

Гарри торчит у себя с клиентом. В приемной сидят на раскладных стульях два клиента Кида, а он, бедняга, не может оторваться от телефона. Денег на секретаршу пока нет, поэтому адвокаты сами отвечают на звонки, сами разбирают почту и печатают заявления для судебного разбирательства. Никаких излишеств. Дешево и сердито, как говорит Гарри.

Наша контора находится в старинном деревянном доме на Мейн-стрит — главной улице южного Чатема. Это прибрежный район симпатичных особнячков и частных лавочек. Дом Гарри был построен в 1840 году и сохранил очарование той эпохи. Нашим клиентам здесь куда уютнее, чем в богатых кварталах Чатема.

У Гарри и Кида кабинеты на первом этаже — по обе стороны от нашей единственной комнаты для заседаний. У меня маленький кабинетик в западном крыле второго этажа, комнатка милая, светлая и, главное, с видом на пролив Нантакет. Жилые комнаты, где обитает Гарри, тоже на втором этаже.

Едва я усаживаюсь за стол, как ко мне влетает Кид.

— Так что нам предложила старушка Джеральдина? — Имя своего предыдущего шефа он произносит, не в силах сдержать ухмылку.

Кид высокий и худой, только осанка никудышная — вечно наш красавец сутулится. Я ему все твержу, чтобы он плечи расправил.

— Убийство второй степени, — отвечаю я.

Он снова ухмыляется и спрашивает:

— А ты что?

— Не знаю. Мой магический кристалл на этой неделе не желает показывать будущее.

— Ты хоть готова? — спрашивает он уже по дороге к лестнице.

— К суду никто никогда не готов, Кид, сам знаешь. Я готова, насколько это вообще возможно.

— Да готова ты, — ободряюще улыбается мне Кид. — Мой магический кристалл сообщил, что Стэнли наконец встретится с достойным противником.

Я собираюсь поблагодарить его, но тут замечаю его озабоченный взгляд. Он смотрит в холл, потом на меня и, сказав только: «Там беда!» — бросается вниз.

Кид слетает по ступеням в три прыжка. Я спешу за ним. Дверь в приемную распахнута. В кожаном кресле Кида сидит высокая худая женщина. Она без пальто и дрожит от холода. Ее опухшее лицо все в синяках. Белая блузка в крови, верхняя пуговица оторвана. Из нижней губы хлещет кровь.

Мужчины расступаются, чтобы пропустить меня, и я тут же вижу, что правая рука у нее сломана. Она безжизненно повисла, запястье вывернуто. Я снимаю пиджак и накидываю женщине на плечи, прикладываю к ее губам носовой платок.

— Кто это сделал? — спрашиваю я, и у меня самой дрожат руки.

Наши взгляды встречаются, но она молчит.

Кид приносит кусок льда, завернутый в посудное полотенце, и старенький плед из чулана. Я сменяю уже пропитавшийся кровью платок на лед, укутываю женщину пледом.

— Кто это сделал? — спрашиваю я снова и убираю лед, чтобы она могла ответить.

Она испуганно озирается и шепчет:

— Муж… Но он не хотел… Он был пьян. Он не хотел…

Прекрасно! Просто великолепно! За годы, проведенные мной в конторе окружного прокурора, я сталкивалась с подобными случаями не раз и не два. Она уже защищает этого сукина сына. А к вечеру вспомнит, что сама свалилась с лестницы.

— Как вы сюда добрались? — спрашиваю я, снова приложив ей лед.

Она показывает здоровой рукой куда-то назад, я оборачиваюсь и вижу худенькую девочку-подростка в поношенном джинсовом комбинезончике. Прав у нее наверняка по возрасту еще нет, так что машину по закону ей водить нельзя. Но я решаю этот вопрос не поднимать.

— Это сделал твой отец? — спрашиваю я.

— Он мне не отец, — нехотя отвечает девочка. — И ей он не муж. Она это так говорит. Есть чем хвастаться!

В приемную влетает Гарри. Он без лишних слов подскакивает к женщине, щупает ей пульс — этой премудростью овладевают по ходу дела все адвокаты, работающие по уголовным делам.

— Шока нет, но в больницу ее отправить все равно надо. — Он оборачивается к Киду: — Я должен ехать в суд. Ты можешь ее отвезти?

Кид молча показывает на двух посетителей, которые давно его ждут. Гарри смотрит на меня, но ничего не говорит. Он знает, как я волнуюсь перед завтрашним заседанием.

— Я вызову «скорую», — говорит он.

Женщина откладывает полотенце со льдом и взволнованно говорит:

— Нет! Никакой «скорой»! Я с ними не поеду.

— Она на «скорую» не согласится, — подтверждает девочка и вздыхает. — Я ее сама отвезу.

Мать всхлипывает, прикрывает здоровой рукой глаза.

— Он не хотел, — твердит она. — Просто перебрал. Он, когда выпьет, всегда злится. Он уже и не помнит, что натворил.

— Я ее отвезу, — говорю я Гарри. — В больницу Кейп-Кода. Но больше ничем помочь не могу. Суд начинается завтра.

— Ладно, — кивает Гарри. — Я позвоню в больницу, скажу, чтобы вас ждали.

Кид и его два клиента помогают женщине подняться — осторожно, чтобы не задеть сломанную руку. Мой пиджак падает на пол, и они аккуратно набрасывают ей на плечи плед, а потом ведут на крыльцо, сводят по ступенькам вниз и направляются к моему почти антикварному «тандерберду».

Дочка-подросток идет следом, в куртке нараспашку, несмотря на холодный ветер. На последней ступеньке она оглядывается на меня, наши взгляды встречаются, и я вдруг понимаю, что что-то здесь не так.

Девочка ведь привезла избитую мать в адвокатскую контору. Не в больницу, даже не к частному врачу, а к адвокатам.

Я быстро поднимаюсь наверх, хватаю старенькую ветровку и пулей несусь вниз. У самой двери меня перехватывает Гарри.

— Марти! — говорит он.

Я останавливаюсь. Вид у Гарри озабоченный. Мы с ним думаем об одном и том же. Что-то здесь не так. Девочка привезла покалеченную мать к нам не случайно.

Он дотрагивается своей огромной рукой до моей щеки. И говорит только два слова:

— Береги себя!

Кид и его помощники укладывают женщину на заднее сиденье, и ее мрачной дочери ничего не остается, кроме как сесть вперед. Я усаживаюсь за руль, и девчонка отодвигается от меня к самой дверце. Я оглядываюсь: ее мать лежит, закрыв левой рукой лицо.

Если не попадем в пробку, то доедем до больницы за полчаса. Первые десять минут девочка не произносит ни слова. Смотрит в окно и грызет большой палец. Ее русые волосы закрывают почти все лицо.

— Я — Марти Никерсон, — сообщаю я. — А тебя как зовут?

Она поворачивается ко мне.

— Я знаю, кто вы, — говорит она так тихо, что я едва разбираю слова. — Вас все выходные показывали в новостях.

В новостях… Мы со Стэнли в пятницу участвовали в предварительном разбирательстве. И репортеры нас одолели.

— Я — Мэгги, — говорит моя спутница. — Мэгги Бейкер. А это, — оборачивается она назад, — моя мама, Соня Бейкер.

— Где вы с мамой живете?

Мэгги накручивает прядь волос на палец и отвечает:

— На Бейвью-роуд. Вы знаете, где это.

Я киваю. Это было утверждение, а не вопрос.

Бейвью-роуд находится совсем рядом с Форест-Бич-роуд, где стоит дом Бака Хаммонда. За последние полтора месяца я была там раз пятнадцать — приезжала к Патти, жене Бака, нужно было уточнить все печальные подробности. А еще готовила ее к суду, где ей придется выступить свидетельницей.

— Ты, наверное, знаешь Бака Хаммонда, — говорю я. — Вы же соседи.

— Да, мы знаем и Бака, и Патти. Плохи его дела, да?

— Да.

— Это несправедливо, — говорит она, и впервые ее голос звучит громко. — После того, что этот подлец сделал с ребенком…

Я собираюсь с силами и решаюсь наконец задать вопрос по существу:

— Мэгги, а кто это сделал с твоей мамой?

— Говард, — отвечает она, уставившись на приборную доску. — Говард Дэвис.

Я знаю Говарда Дэвиса: он двадцать лет служит в отделе по работе с условно-досрочно освобожденными. Этот здоровенный детина с громоподобным голосом на кого угодно нагонит ужас. И работает он с самыми опасными из условно освобожденных: только он умеет держать их в узде. Когда я впервые увидела Говарда Дэвиса в суде с одним из его подопечных, то даже растерялась. Сразу было и не понять, кто из них бывший преступник.

Соне Бейкер повезло, что она осталась в живых. А Говарда Дэвиса, несмотря на его должность, ждет тюрьма.

— Говард Дэвис живет с вами? — спрашиваю я.

Мэгги смотрит на меня, и в глазах ее стоят слезы.

— Да, — шепчет она.

— Он раньше так делал?

— Когда напьется, — тихо произносит она. — Он часто пьет. Когда мы уезжали, он опять пил.

— Сколько тебе лет, Мэгги? — спрашиваю я.

Она смущенно ежится. Глупенькая. При таких обстоятельствах даже Джеральдина Шиллинг не стала бы привлекать Мэгги к ответственности за вождение машины без прав.

— Вы спрашиваете как адвокат?

— Думаешь, тебе нужен адвокат? — улыбаюсь я.

— Может быть, — говорит Мэгги и снова глядит на приборную доску.

— Ну хорошо, — говорю я. — Я спрашиваю как твой адвокат.

— Четырнадцать.

— Когда ты научилась водить машину?

— Сегодня.

Я останавливаюсь у входа в приемный покой, и санитар тут же подкатывает инвалидную коляску. Гарри, как и обещал, позвонил в больницу. Соня Бейкер с помощью санитара вылезает из машины. Дверца захлопывается, санитар увозит Соню.

— Мэгги, иди с мамой. Я поставлю машину на стоянку и догоню вас.

Мэгги уходит. Я чувствую себя виноватой — не надо было оставлять ее одну. Но мне срочно нужно позвонить. Наверное, стоило объяснить Мэгги, что ее ждет. Неизвестность пугает больше всего.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Стоянка забита. На поиски свободного места уходит минут десять, да и когда удается его отыскать, оказывается, что подъезд к нему завален снегом. Я все-таки ухитряюсь заехать, а потом звоню по мобильному в контору окружного прокурора — предупредить, что завтра нужно будет прийти с Соней Бейкер в суд и получить запретительный судебный приказ на Говарда Дэвиса.

Джеральдина на совещании. Но Стэнли на месте. Он тут же берет трубку.

— Рад вас слышать, адвокат Никерсон. Смею надеяться, вы образумились.

Стэнли лет тридцать пять. Интересно, ему часто давали по морде?

— Нет, — отвечаю я. — Слушайте, Стэнли, я в конце дня заеду в контору. Я сейчас в больнице, с женщиной, которую покалечил ее сожитель. А ее сожитель — Говард Дэвис, тот, кто работает с условно освобожденными.

— Гос-с-поди… — бормочет Стэнли.

— Похоже, он напился до чертиков и съехал с катушек. Домой вернуться эта женщина не может: когда она уезжала, он уже пил по новой. Отсюда я повезу ее прямо в суд, но это будет еще не скоро. Она в плохой форме.

— Нет проблем. Мы будем на месте.

Это, наверное, самая дружелюбная из фраз, когда-либо сказанных Стэнли в разговоре со мной. Я решила не искушать судьбу и закончила беседу.

И помчалась в больницу. Уже половина третьего. Утро было солнечным, а сейчас небо снова затянуто тучами. Жди очередного снегопада.

Автоматические двери распахиваются, я вхожу. На стенах объявления, призывающие пациентов приготовить страховые полисы, предупреждающие, что больные с серьезными травмами обслуживаются вне очереди. Есть и просьба отключить мобильные телефоны, которые могут помешать работе диагностического оборудования. Я послушно выключаю свой аппарат. Ни Сони, ни Мэгги я не вижу.

— Куда направили Соню Бейкер? — спрашиваю я у дежурной сестры.

— Ей сейчас накладывают швы, — отвечает она. — Дочка с ней. Можете пройти. — И показывает на длинный коридор. — Девочка очень переживает.

— Спасибо, — говорю я уже на ходу. И, еще не дойдя до кабинета, слышу голос Сони.

— Он не хотел, — повторяет она, пока молодой хирург уговаривает ее сидеть спокойно. — Не хотел. И будет очень переживать. Он такой…

Уж лучше бы помолчала!

Мэгги сидит в одиночестве у кабинета. Она уже не плачет, только раскачивается взад-вперед на стуле и, всякий раз, когда мать начинает защищать Говарда Дэвиса, трясет головой.

— Мэгги, сейчас кое-что произойдет. Я хочу объяснить тебе, чего ожидать.

Она перестает раскачиваться и смотрит на меня:

— Вы это о чем?

— Сейчас нужно будет предпринять некоторые шаги. У больницы имеются обязательства перед законом. Таково правило.

— Какие обязательства? — шепчет она испуганно.

— Например, нужно вызвать полицию.

— Нет! — Мэгги вскакивает. — Никаких копов!

Я усаживаюсь на пластиковый оранжевый стул и приказываю себе запастись терпением.

— Мэгги, ты тут ничего не решаешь. Больница обязана известить полицию. Таков закон.

Мэгги плюхается на стул и снова начинает плакать.

— Мэгги, бояться тут нечего. Ты не сделала ничего плохого. И твоя мама тоже. Неприятности будут только у Говарда Дэвиса.

Она недоверчиво косится на меня и снова вскакивает.

— Вы что, ничего не понимаете? — Голос ее звенит от отчаяния. — Я думала, вы нам поможете, а вы вообще ничего не хотите понять.

— Что понять, Мэгги? Что?

Она наклоняется ко мне.

— Он их знает, — шепчет она мне на ухо. — Он их всех знает. И постоянно твердит об этом. Он знает каждого копа в округе. И каждый коп знает его.

— Возможно. Он двадцать лет работает с условно освобожденными. Но это не значит, что ему позволено избивать твою маму.

— Они с ним ничего не сделают.

— Сделают. Придется. Полагаю, сейчас полицейские уже едут к вам домой.

— Ну да. Они отвезут его в участок. И тут же выпустят. Копы все его приятели.

— Копы тут ни при чем. Решать будет судья.

— Да он выйдет под залог. Судья и решить ничего не успеет. И знаете, что потом? Потом он ее убьет, — выпаливает она. — Убьет, и все. — Она отворачивается и закрывает лицо руками.

— Мэгги, Говард Дэвис говорил об этом? — спрашиваю я, понизив голос. — Говорил, что убьет творю маму, если она заявит в полицию?

— Да, — шепчет она. — Сказал, голыми руками задушит. Но сначала заставит ее смотреть, как он сделает то же самое со мной.

Стоянка у больницы пустеет — заканчивается дневная смена, разъезжаются медсестры и лаборанты. Снег валит хлопьями. Я устраиваюсь под козырьком и звоню на работу.

Запретительного судебного приказа Соне Бейкер недостаточно. Ей нужен адвокат, который докажет судье, что Дэвису должно быть предъявлено обвинение не только в домашнем насилии, но и в угрозе убийства, а также убедит судью округа Барнстабл посадить за решетку должностное лицо, работающее с условно освобожденными.

Я этим заняться не могу: я и так уже потратила слишком много времени, а на мне дело Бака Хаммонда. Гарри тоже не до этого: он в настоящий момент в суде. Но Соне Бейкер помощь нужна не завтра, а сейчас. Придется за это браться Киду. Задача сложная, он с такими еще не сталкивался, но я знаю Кида. Он справится.

Трубку он снимает мгновенно и, едва услышав мой голос, тут же начинает говорить:

— Марти, куда ты запропастилась? Я уже полчаса пытаюсь с тобой связаться. У тебя был выключен телефон.

— Знаю, Кид. Что происходит?

— Где Соня Бейкер?

Я настораживаюсь. Киду уже известно, как ее зовут? Когда мы уезжали, он ее имени не знал.

— Ее направили на рентген, — отвечаю я. — А почему ты спрашиваешь?

Он вздыхает:

— Полиция Чатема едет к вам.

— Отлично. Они могут взять у нее показания и пусть едут арестовывать ее сожителя. Это Говард Дэвис. Такой верзила, работает с условно освобожденными. Представляешь?

— Марти… — Кид снова вздыхает. — Говард Дэвис мертв.

У меня все плывет перед глазами.

— Мертв? — переспрашиваю я.

— Его зарезали кухонным ножом, — сообщает Кид. — Из кухни Сони Бейкер.

Только я успеваю закончить разговор, как на стоянку въезжает машина начальника полиции Чатема. Я бегу по скользкому асфальту к своей машине, беру из бардачка фотоаппарат и возвращаюсь в приемный покой.

Соня Бейкер снова причитает — на этот раз объясняет все рентгенологу. Жаль, что у меня нет под рукой кляпа.

Нахожу в коридоре Мэгги.

— Забудь, что я говорила про беседы с полицией, — говорю я. — Не отвечай ни на какие вопросы. Ни полицейским, ни кому другому. Поняла?

Мэгги кивает, но по ее испуганным глазам я вижу, что она ничего не поняла.

— Мэгги, скажи им, как тебя зовут. И все. Объясни, что это я так велела.

Я бегу в рентгеновский кабинет к Соне.

— Эй, вы куда? — орет из своей кабинки рентгенолог.

Я не обращаю на него внимания.

— Соня, — говорю я, — молчите. Это очень важно. Не произносите больше ни слова.

Соня изумленно таращится на меня.

— Я сама виновата, — бормочет Соня.

— Молчите, — умоляю я. — Ради бога, молчите!

— Соня Бейкер!

Голос в коридоре я узнаю сразу. Это Томми Фицпатрик, начальник полиции Чатема. С ним двое полицейских.

— Соня Бейкер, — заявляю я, — не будет отвечать ни на какие вопросы. Она вообще не будет с вами разговаривать.

Начальник полиции дружелюбно мне кивает:

— Ладно. Но выслушать меня она должна.

Я знаю, что сейчас будет. Жаль, я не успела ее предупредить.

— Соня Бейкер, — произносит начальник полиции, — вы арестованы по обвинению в убийстве Говарда Эндрю Дэвиса.

Соня охает и приподнимается.

— Вы имеете право хранить молчание, — продолжает Томми. — Все вами сказанное может быть использовано на суде против вас.

В дверь заглядывает Мэгги Бейкер. Я незаметно машу ей рукой: уходи, мол. Она на секунду замирает и тут же скрывается за дверью. Соня, открыв рот, мотает головой.

В рентген-кабинет набивается куча народа — врачи, медсестры.

— Мы вам мешать не будем, — говорит начальник полиции. — Мы понимаем, у вас работа. — Он оборачивается ко мне: — Вы ведете это дело?

— По-видимому, я.

— Мы ее забираем. Обвинение будет предъявлено завтра утром. Судья Гульд назначил разбирательство на восемь утра, до начала всех запланированных слушаний.

— Без меня не вздумайте у нее спрашивать, даже который час.

Я фотографирую Соню — сначала разбитую губу, потом синяк под правым глазом.

— Говард мертв? — шепчет Соня.

— Сочувствую, Соня, — говорю я. Говорю искренне. У нее в глазах неподдельная скорбь, а это хуже, чем любая физическая боль. За годы работы у окружного прокурора я много чего повидала и вполне допускаю, что она любила его. Несмотря на то, что он вытворял.

— Теперь о девочке, — говорит начальник полиции, перебирая бумаги. — Ее нужно отправить в отдел социальной помощи.

Я озираюсь и вижу, что Мэгги здесь, к счастью, нет. Массачусетскому отделу социальной помощи нельзя доверять детей.

— Не знаю, где она, — говорю я. — Но я ее найду. Она может пожить у меня.

— Вы ее родственница? — спрашивает Фицпатрик.

— Да. Троюродная сестра.

— Ясное дело, — хмыкает начальник полиции. — А моя троюродная сестра — английская королева. — Но бланк для отдела социальной помощи он комкает и бросает в корзину. После чего вместе с полицейскими выходит из кабинета.

Приятно, что хотя бы в некоторых вопросах мы с Томми Фицпатриком единомышленники.

Вечером я оставляю Мэгги Бейкер в конторе с Гарри и Кидом, а сама еду в тюрьму округа Барнстабл. Женское отделение — место мрачное. Серые бетонные стены, такой же потолок. Узенький коридор освещают тусклые лампочки с решетками вместо плафонов.

Меня сопровождает мощная бабища, жующая жвачку. Она останавливается перед железной дверью, выбирает нужный ключ из связки на металлическом кольце. Дверь открывается, я вхожу, и дверь за мной тут же захлопывается.

Здесь тесно, как в телефонной будке. Соня Бейкер сидит и смотрит на меня через пуленепробиваемое стекло. На ней оранжевый тюремный комбинезон.

Я сажусь на пластиковый стул и беру телефонную трубку. Она тоже берет трубку и морщится, по-видимому, от боли.

Выглядит она как жертва железнодорожной катастрофы. Правая рука от предплечья до запястья в гипсе. Губы немного получше, а глаз еще больше заплыл. Я вдруг понимаю, что к нему мы лед не прикладывали. Он теперь почти не открывается, и синяк стал багровым.

— Он правда умер? — спрашивает она срывающимся голосом.

— Да, — отвечаю я.

Она наклоняет голову и молчит.

— Соня, вы должны мне рассказать, что с вами случилось.

— Какая теперь разница? Говарда больше нет.

— Разница есть. Что случилось перед тем, как вы приехали к нам?

— Он по воскресеньям играет в покер. Каждую неделю одно и то же. Играет допоздна, много пьет, утром мучается от похмелья. Понедельники — хуже всего.

— Но сегодня было особенно плохо, — подхватываю я.

— Да. — По щекам у нее текут слезы. — Его не было всю ночь. Пришел только в шестом часу. А ему на работу в восемь. Он заснул прямо на диване.

Я киваю.

— В семь я пыталась его разбудить. Правда пыталась. Но он не вставал. Я позвонила ему на работу и сказала, что он заболел. Обычно такого не бывает. Говард почти не пропускает работу.

Соня утирает слезы рукавом.

— Он проснулся около полудня, злой как черт. Сказал, что не попал на работу из-за меня. Потому что я его не разбудила. Я сказала, что пыталась. Поклялась, а он все равно не поверил. А когда он узнал, что я позвонила и сказала, что он заболел, то совсем рассвирепел.

Я пристально смотрю на нее. Она сама не понимает, что ее рассказ — чистое безумие.

— Он снова стал пить, — продолжает она. — Метался по дому, выпучив глаза. Я спряталась на кухне, но он ворвался, схватил меня и толкнул, я ударилась о холодильник. Раз толкнул, другой. А когда отпустил, я упала. И он пнул меня ногой.

Она показывает на заплывший глаз.

— Я думала, он на этом остановится. Мэгги уже была во дворе и… — Тут Соня встревоженно спрашивает: — А где Мэгги?

— У меня в конторе. Она побудет со мной, пока все не уладится.

— Спасибо вам, — шепчет Соня.

— Не за что. Соня, ведь сегодня понедельник. Мэгги должна была находиться в школе.

Она несколько секунд молчит, потом смущенно говорит:

— Мэгги часто пропускает школу по понедельникам.

Понятно. Она же сказала, что по понедельникам хуже всего.

— Итак, Соня, вы решили, что он больше не будет.

— Да. Обычно он только один раз на меня набрасывается, а потом приходит в себя.

— Но не в этот раз.

— Да… Я пыталась добраться до двери. Мэгги оставила ее открытой и звала меня. Она завела машину. Но Говард схватил меня сзади, сдавил мне шею. Я не могла дышать. А когда я попыталась его оттолкнуть, схватил меня за руку. — Она показывает на гипс. — Он выгнул ее назад, и я услышала, как хрустнула кость. Он тоже услышал. Но все равно не остановился.

Я пытаюсь представить худенькую Соню рядом с великаном Дэвисом.

Соня плачет.

— Когда он меня отпустил, я хотела убежать. Но не успела. Он ударил меня по лицу.

— И разбил вам губу?

— Наверное. В общем, я ударилась о кухонный стол.

Я киваю, жду продолжения, но она умолкает. Я понимаю, что мы подошли к самому трудному.

— Что было потом, Соня?

— Ничего. Я села в машину, Мэгги привезла меня к вам. Она сказала, что пора положить этому конец, сказала, что вы нам поможете. Она видела вас по телевизору. У меня не было сил с ней спорить.

Я внимательно смотрю на нее. Она немного успокоилась. Я наклоняюсь и вглядываюсь в единственный здоровый глаз.

— Слушайте, Соня, я — ваш адвокат. Вы должны рассказать мне, что случилось с Говардом.

— Я не знаю… Я думала, вы мне расскажете.

Если она и лжет, то очень ловко.

— Вы помните, где он был, когда вы выбежали из дома?

— Конечно. Я все время на него оглядывалась. Он пошел в гостиную. На диван, к бутылке.

Она смотрит куда-то в пустоту. У нее больше нет сил.

— Соня, я намерена просить суд, чтобы вас направили на обследование к психиатру. Вы согласны?

— Согласна.

По ее лицу я понимаю, что ей это не нравится. Она начинает во мне сомневаться.

— Сейчас я скажу то, что вам покажется странным. Будьте к этому готовы. Я собираюсь заявить, что у вас, возможно, синдром постоянно избиваемой женщины. И также собираюсь поднять вопрос о самозащите.

Соня молча смотрит на меня.

— Постарайтесь поспать, — говорю я и хочу повесить трубку. Но она останавливает меня.

— Думаете, я его убила? — спрашивает она.

— Власти штата так думают. И пока мы не узнаем, какие доказательства собрал прокурор, мы должны обороняться по всем фронтам.

— Я его не убивала.

— Наверное.

— Вы можете мне сказать, как он умер?

— Его зарезали, — отвечаю я.

Она не произносит ни слова. Только судорожно вздыхает.

— Соня!

Она поднимает на меня глаза.

— Мэгги просила вам передать, что очень вас любит.

Соня улыбается сквозь слезы и вешает трубку.

Мэгги просила передать не это. Она просила передать, что мы во всем разберемся и что все будет хорошо. Но я не могла заставить себя сказать это.

Когда мы получили от местного телеканала кассету с записью трагедии на аэродроме, Гарри перенес телевизор и видеомагнитофон в комнату для совещаний. На следующий день Кид притащил кучу видеоигр.

Когда я возвращаюсь, Кид с Мэгги ведут яростный виртуальный бой. Гарри, развалившись в кресле, наблюдает за ходом битвы. Судя по выражению его лица, он ни черта не понимает.

— Давайте, объявляйте перемирие, — говорю я. — Нам с Мэгги пора ехать.

Кид поднимает голову, и Мэгги, воспользовавшись моментом, наносит ему сокрушительный удар.

— Все, ты умер! — вопит она.

— Так нечестно! — возмущается Кид.

— Война — вообще штука подлая, — говорю я.

Мэгги надевает курточку и вместе со мной выходит на улицу. В дверях оборачивается к Киду.

— Завтра еще поиграем, — обещает она. — Если, конечно, не боишься.

Гарри идет за нами.

— Как все прошло? — спрашивает он.

— Она говорит, что не делала этого.

— Может, так оно и есть. Парень всю жизнь проработал с бывшими заключенными. И мог нажить себе врагов.

— Возможно. Сегодня я больше не могу об этом думать. Мне нужно выспаться. Разбирательство завтра утром, а сразу после этого начинается суд над Баком.

Гарри отступает в тень, привлекает меня к себе.

— Ну ладно, — говорит он. — До завтра.

И целует меня крепко и нежно. Мне наконец-то становится тепло и спокойно. Так бы и стояла, но надо идти.

— Меня ждет гость, — говорю я.

Гарри смеется.

— Удачи тебе, — говорит он.

Мэгги уже сидит в машине.

— Как мне вас называть? — спрашивает она, когда я сажусь за руль.

— Марти.

— Ладно. Спасибо вам за все, Марти. Если бы вы меня не забрали, мне бы пришлось отправиться в отдел социальной помощи. Говард всегда грозится отправить меня туда. — Она пододвигается ко мне поближе. — А еще рассказывает, что там делают с девочками.

Будь Говард Дэвис жив, я бы с удовольствием дала ему по морде.

— Этот Говард — жуткий человек, — говорит Мэгги.

Меня беспокоит то, что она говорит о нем в настоящем времени.

— Мэгги, ты понимаешь, что Говард мертв?

— Да, — отвечает она. — Понимаю.

— А ты понимаешь, что в убийстве обвиняют твою маму?

— Да, — снова говорит она. — Но она этого не делала. Я была там. Он ее избил, и она убежала. Она ему ничего не сделала. — Мы выезжаем на улицу. В темноте мне почти не видно лица Мэгги. — Вы ведь ее освободите? — шепчет она.

— Я сделаю все, что смогу, Мэгги, но твоя мама нескоро вернется домой. Дело сложное. Вам с мамой предстоят трудные времена.

— Я вот что думаю, — говорит Мэгги. — Мама в тюрьме, и это плохо. Но Говард больше ей ничего не сделает. Так что самое трудное позади. Мне жалко Говарда, но мне нисколечко не жалко, что мы его больше не увидим.

Поздно вечером я достала из портфеля книгу с решением судьи Паксона. Мне было необходимо ознакомиться с его рассуждениями и понять, как строить защиту в деле Бака Хаммонда.

Я открыла книгу на заложенной странице и тут же нашла нужный отрывок.

«Что же это за заболевание, называемое манией убийства, которое может служить оправданием человека, лишившего другого человека жизни?

Главный судья Гибсон говорит, что невидимая мышца давит на мозг и это приводит к последствиям, которые человек осознает, но не может предотвратить. Это принуждение, последствия которого очевидны, но невозможно устоять перед неодолимой тягой к убийству».

Неодолимая тяга к убийству. Ответ, найденный мной, мало что объяснил, более того, он меня разочаровал. А ведь именно этот вопрос, заданный сто лет назад, сейчас волнует меня больше всего.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

21 декабря, вторник

Мэгги Бейкер учится в средней школе Чатема. А мой сын Люк -. там же в выпускном, и еще играет в баскетбольной команде школы. К нам домой мы с Мэгги добрались около одиннадцати, Люк уже и не надеялся, что мать приедет и приготовит ужин. Он как раз вышел на крыльцо расплатиться с разносчиком пиццы. Мэгги чуть чувств не лишилась.

— Это ваш сын? — ошарашенно спросила она.

— Да.

— Люк Эллис — ваш сын?

— Насколько мне известно, да.

— Почему вы мне раньше не сказали? — бросила она с упреком и, глядясь в зеркальце заднего вида, стала судорожно поправлять прическу.

То, что происходило дальше, меня даже позабавило. Люк держался по обыкновению дружелюбно. Он не стал спрашивать, почему я привезла Мэгги, а вел себя так, словно мы давно ждали ее в гости. Он поделился с ней пиццей и мудрыми советами старшеклассника. А она ловила буквально каждое его слово.

В плите горел огонь, но было все равно прохладно — из-за зимних сквозняков. Я выдала Мэгги трикотажный домашний костюм и старенький свитер. Она поглядела на меня как на сумасшедшую. Я про себя отметила, что надо не забыть привезти с Бейвью-роуд ее одежду.

В полночь Люк постелил Мэгги на диване, достал из шкафа два теплых одеяла, после чего удалился вместе с нашим ирландским сеттером Дэнни. Мэгги проводила его взглядом, исполненным неподдельного восхищения.

В семь пятнадцать я отвезла Люка с Мэгги в школу. Дороги расчищены и посыпаны песком, машин немного, и до здания окружной администрации я добралась меньше чем за полчаса. На стоянке тесно, хотя обычно заседания начинаются не раньше девяти. Причина аншлага — разбирательство по делу Сони Бейкер и начало процесса над Баком Хаммондом.

Зал суда набит битком. У выхода стоят человек десять служащих суда, в форме и с пистолетами. Впервые в жизни я усаживаюсь на место защитника. В другом углу Джеральдина — пришла оказать поддержку Стэнли. Она что, боится, что он не справится?

Около восьми в боковую дверь вводят Соню Бейкер. Ноги у нее в кандалах, на здоровой руке наручник, второй — на сопровождающей ее охраннице. Правый глаз Сони заплыл окончательно.

Охранница снимает с Сони наручник, кандалы не трогает. Соня опускается на стул рядом со мной. По ней видно, что она почти не спала.

— Суд идет! — провозглашает судебный пристав, и зал встает.

Судья Ричард Гульд выходит из своего кабинета. Когда он садится, садимся и все мы — за исключением Дотти Бирс, секретаря суда. Дотти называет номер дела и объявляет:

— Штат Массачусетс против Сони Луизы Бейкер.

В бой вступает Джеральдина.

— Ваша честь, ответчица подозревается в убийстве Говарда Эндрю Дэвиса.

Джеральдина передает мне некий документ, по-видимому, заключение медэксперта, то же самое получает судья Гульд.

— Покойный был обнаружен на диване в гостиной в — если позволите так выразиться — луже крови.

Я вскакиваю. Это звучит как обвинение.

Судья Гульд тоже это понимает. И стучит молотком.

— Прокурор Шиллинг, я попросил бы вас ограничиться изложением фактов.

Я сажусь на место.

Джеральдина улыбается мне уголком рта и снова обращается к судье:

— Разумеется, ваша честь. С удовольствием.

Зал замирает. Всем хочется узнать кровавые подробности гибели Говарда Дэвиса.

— Говарду Эндрю Дэвису было нанесено одиннадцать ножевых ранений.

Слышно, как судорожно вздыхает Соня. Она вскидывает голову и в ужасе смотрит на Джеральдину. За долгие годы я повидала многих подозреваемых. И наблюдала за их реакцией — искренней или напускной. В этот момент мне становится ясно: Соня не убивала Говарда Дэвиса.

— Пять ударов были нанесены по жизненно важным органам, — продолжает Джеральдина. — Не говоря уж о том, что была задета аорта. Нет сомнений, что имела место ссора между погибшим и ответчицей. Говард Дэвис проиграл бой.

Я опять вскакиваю, но пока что молчу. Судья Гульд на Джеральдину не смотрит. На меня тоже. Он с озабоченным видом читает заключение медэксперта.

Наконец он поднимает голову:

— Я хорошо помню мистера Дэвиса, мисс Шиллинг. Он был необычайно крупным человеком. — Судья Гульд снимает очки и постукивает ими по бумаге. — Рост метр девяносто, вес сто двадцать килограммов. — Судья смотрит на Соню и качает головой. — На мой взгляд, это физически невозможно осуществить.

Я в который раз опускаюсь на стул. Нет смысла спорить с противной стороной, если за тебя это делает судья.

Джеральдина кивает судье Гульду — она, похоже, предвидела такую реакцию.

— Ваша честь, если вы обратитесь к четвертой странице отчета, то увидите, что на момент смерти содержание алкоголя в крови жертвы было ноль целых тридцать три сотых. Когда его закололи, он находился в состоянии, близком к коматозному.

— Адвокат Никерсон, — говорит судья, — признает ли ваша подзащитная себя виновной?

Я встаю.

— Нет, ваша честь. — Я подаю текст своего запроса и Джеральдине, и судье. — Защита настаивает на психиатрическом освидетельствовании согласно законам штата Массачусетс, глава 123, раздел 15(а).

Судья Гульд снова водружает на нос очки.

— Синдром постоянно избиваемой? — произносит он.

— Мы сохраняем за собой право в случае необходимости использовать эту линию защиты. Но у меня нет сомнений в том, что она невиновна. Соня Бейкер не убивала Говарда Дэвиса.

— Просьба защиты о назначении медицинской экспертизы будет удовлетворена, — объявляет судья Гульд. — Подзащитную Соню Бейкер осмотрит медицинский эксперт, чтобы определить, не страдает ли она синдромом постоянно избиваемой. Если да, эксперт определит, в состоянии ли она содействовать адвокату в защите, находится ли она в здравом уме и может ли участвовать в процессе. — Судья обводит взглядом зал. — Слушание дела возобновится, когда будет получено медицинское заключение.

Судебный пристав велит всем встать, и судья удаляется.

— Мне не нравится эта штука насчет синдрома, — говорит Соня, глядя мне в глаза.

— Понимаю. Но нам нужно оставить за собой такую возможность.

Соня встает, подает руку с наручником сопровождающей ее охраннице.

— Спасибо вам, — говорит она. — За то, что сказали судье, что я этого не делала. Я знаю, вы, скорее всего, мне не верите, но я и вправду этого не делала.

Охранница уводит Соню в боковую дверь.

Когда я ухожу, зал заседаний уже пуст. Идет снег. Я выхожу на морозный утренний воздух. Мне предстоит еще много работы. Через десять минут начнется отбор присяжных для дела «Штат против Хаммонда». Вести разбирательство будет судья Леон Лонг.

Административное здание в снегу смотрится почти празднично. Я иду по двору, и вокруг меня медленно кружатся пушистые снежинки. Подойдя ко входу в суд, я думаю о том, что моя карьера начинается не лучшим образом. У меня два клиента, и оба не очень хотят, чтобы их защищали.

Судья Лонг — единственный чернокожий судья в округе Барнстабл. Он заседает в этом суде уже восемнадцать лет. Демократ с либеральными наклонностями, начинал в беспокойные шестидесятые годы, и с ним любят работать все адвокаты по уголовным делам. Для судьи Лонга презумпция невиновности — это нечто большее, чем просто одно из положений конституции. Это священное право. А это значит, что у Бака Хаммонда есть шанс побороться.

В некоторых судах отбор присяжных по такому делу может длиться несколько дней. С судьей Леоном Лонгом мы решим этот вопрос еще до обеда. Это я по опыту знаю. «Люди по сути — существа порядочные, — любит говорить судья Лонг. — Нет никакой необходимости искать скелеты в шкафу рядового гражданина. Старые кости ничего не скажут о способности человека судить справедливо и непредвзято».

За десять лет прокурорской работы я участвовала в десятке с лишним дел, которые вел судья Лонг. И привыкла к его обыкновению решать вопрос о присяжных молниеносно. Кроме того, я согласна с утверждением, что рядовой человек способен судить справедливо. А вот Джей Стэнли Эдгартон Третий не согласен. И его сегодняшняя ухмылка говорит об этом красноречивее всяких слов.

Мы все согласились, что незачем спрашивать возможных присяжных, что они видели по телевизору и читали в газетах. Все они видели видеозапись, читали газетные сообщения. Поэтому судья Лонг сразу спрашивает у первого потенциального присяжного, в состоянии ли тот забыть про все, что узнал из СМИ, и вынести решение, основываясь исключительно на доказательствах, которые будут предоставлены в этом зале. Присяжный отвечает, что он, разумеется, в состоянии.

Судья Лонг спрашивает следующую кандидатку, понимает ли она, что здесь, в суде, следует исходить из предположения, что Бак Хаммонд невиновен.

Женщина обалдело смотрит на судью и выпаливает:

— Но он же виновен! Мы все видели, как он это сделал.

Бак, сидящий между Гарри и мной, тут же напрягается.

— Спасибо, миссис Холуэй, — говорит судья. — Спасибо за откровенность. Суд выражает вам благодарность за участие, вы свободны.

Миссис Холуэй, окинув судью недовольным взглядом, удаляется.

Мы с Гарри договорились, что я возьму на себя отбор присяжных, а он скажет вступительную речь. Таким образом, присяжные в первый же день выслушают нас обоих. Ванда Морган, секретарь суда, работающая с судьей Лонгом, тянет из стеклянной вазы бумажку с новым именем. Подходит следующий кандидат. В анкете указано, что ему пятьдесят шесть лет, он владелец ресторана. И самое важное, у него трое взрослых сыновей.

Сегодня мы выберем четырнадцать присяжных, и только по окончании слушания двоим из них будет объявлено, что они были запасными. Судья Лонг обращается к собравшимся.

— Дамы и господа, — говорит он с улыбкой, — юристы, ведущие это дело, уверили меня, что процесс продлится не больше трех дней. А это значит, что закончат они не позже четверга, и тогда дело будет передано на ваше рассмотрение. Сколько оно займет у вас времени, никто сказать заранее не может. Но я надеюсь, что Рождество в субботу мы встретим дома.

Судья смотрит на Стэнли, потом на нас с Гарри, и мы все согласно киваем.

Далее судья напоминает о презумпции невиновности, о весомости доказательств и задает каждому из предполагаемых присяжных еще по нескольку уже более конкретных вопросов. Только после этого наступает наша со Стэнли очередь.

Каждому из нас разрешено задавать кандидатам не более двух вопросов. Стэнли всякий раз пытается задать третий, но судья его прерывает. После того как вопросы заданы и ответы получены, судья спрашивает у нас со Стэнли, есть ли возражения. У меня их нет. У Стэнли одно. Присяжную номер девять нельзя включать в список, потому что у нее семилетний сын.

— Возражение отклоняется, — произносит судья, не дав Стэнли договорить.

— Но, ваша честь… — упорствует Стэнли, — я еще не закончил.

— Напротив, мистер Эдгартон.

Присяжные смеются, и Стэнли бросает на судью Лонга злобный взгляд. Прокурорам обычно не нравится, когда присяжные на процессе об убийстве хохочут.

— Ваша честь… — не унимается Стэнли.

— Мистер Эдгартон, ни один кандидат в присяжные — во всяком случае, в этом зале — не получит отвод на том основании, что у него или у нее есть дети.

— Но у нее семилетний сын!

— Возражение отклонено, мистер Эдгартон.

— Но, ваша честь…

Интуиция подсказывает мне, что последняя фраза Стэнли была лишней. Судья Леон Лонг надевает очки, берет папку с делом, подготовленную Стэнли, и изучает подпись. Судья Лонг делал так и раньше. Мы с Гарри знаем, что за этим последует.

— О, прошу прощения, — произносит с нескрываемой издевкой судья. — Я, кажется, перепутал ваше имя, сэр. Вы, видимо, не поняли, что я обращался к вам. Мистер Джей Стэнли Эд-гар-тон Третий! — громогласно возвещает судья. — Ваш протест отклонен.

Судя по предыдущим случаям, судья до конца процесса будет называть Стэнли исключительно мистером Джеем Стэнли Эдгартоном Третьим. Я с трудом сдерживаю смех. Гарри расплывается в улыбке Чеширского кота.

В конце концов Стэнли избавляется от присяжной под номером девять, воспользовавшись правом на один из возможных трех отводов без указания причины. Ее место занимает молодой строитель, у которого нет семилетнего сына. Но есть трехлетняя дочь.

То, как Стэнли беспокоился насчет присяжной номер девять, указывает, что мы с Гарри на правильном пути. Уже несколько недель назад мы договорились сделать все, чтобы среди присяжных было как можно больше родителей и чтобы мужчин было больше, чем женщин. Наши права на отвод мы используем, чтобы исключить трех из четырех бездетных присяжных. Оставили мы пожилую даму, никогда не выходившую замуж. Она тридцать восемь лет преподавала в частной школе для девочек английскую литературу.

Отобраны девять мужчин и пять женщин. Эти четырнадцать человек узнают страшные подробности гибели сына Бака, узнают о преступлениях Гектора Монтероса. Узнают и о преступлении Бака. Но им будет предоставлена видеозапись только его преступления.

Мы довольны составом присяжных. И объясняем это Баку Хаммонду, перед тем как охрана уведет его на обеденный перерыв, но его, похоже, это мало интересует.

Я вышла всего на десять минут — подышать свежим воздухом, больше не вытерпела. Но, вернувшись в зал суда, тут же поняла, что пропустила что-то интересное.

Перерыв продолжается. Гарри сидит на первом ряду, в окружении родных и близких Бака — жены, родителей, двух братьев. Они с надеждой смотрят на меня.

— С речью перед присяжными должна выступить ты, — говорит Гарри.

— Что?!

Гарри вскидывает брови. Он знает, что я отлично его расслышала.

— Я не готова, — объясняю я родственникам Бака. — Выступать должен Гарри.

— Они считают, что выступать лучше тебе. И я с ними согласен. — Гарри встал и ходит взад-вперед. — Ты нравишься судье Лонгу. А судья Лонг всегда нравится присяжным. В этом процессе мы должны использовать каждую мелочь.

Ко мне кидается мать Бака, маленькая седая женщина.

— Очень вас прошу, — говорит она со слезами на глазах. — Так будет лучше.

Часы на стене показывают почти половину второго. У меня на подготовку вступительной речи всего полчаса, а это дело — самое трудное из всех, в каких мне доводилось участвовать.

— Ну хорошо. Я скажу вступительную речь. Но мне нужно подготовиться.

Родственники Бака идут по проходу, а я сажусь за столик защиты. Гарри, дождавшись, когда все уйдут, наклоняется ко мне и легонько целует в шею.

— Отстань, Гарри, — говорю я. — Мне надо работать.

— Ну ладно, ладно, — смеется он. — Тебе повезло: я проголодался. Тебе принести чего-нибудь?

— Кофе.

— А поесть?

Я оборачиваюсь к нему и, увидев, какое у него лицо, не могу сдержать улыбку. Как можно не хотеть есть — этого Гарри понять не в состоянии.

— А, дошло, — говорит он и идет к выходу. — Ты хочешь есть не меньше моего. — Оглядывается на меня через плечо и хитро прищуривается. — Только львица лучше охотится на голодный желудок.

Требование нуллификации. В тот самый день, когда все произошло, я сразу поняла: защитник будет просить присяжных не признавать действующий закон и оправдать Бака Хаммонда, даже если факты, доказывающие его вину, неопровержимы. И тогда же пожалела беднягу адвоката, который окажется в столь затруднительном положении. И пожалела бы куда сильнее, знай я, кто окажется этим адвокатом.

Разумеется, мы не декларируем эту позицию. Официально мы строим защиту на том, что наш клиент находился в момент совершения преступления в состоянии аффекта. И предоставим свидетельства экспертов. Возможно, присяжные согласятся с тем, что Бак действительно на короткий период времени потерял способность здраво оценивать ситуацию и поэтому преступил закон.

Но обычно присяжные не любят, когда защита строится на признании временной невменяемости. Слишком уж это удобная отговорка. И самое важное, Баку Хаммонду эта идея тоже не по душе. Он говорит, что не будет нам в этом содействовать. И сообщит присяжным, что знал, на что идет. А еще — что, будь у него такая возможность, завтра бы сделал то же самое. На что я могу возразить, что это только подтверждает его болезненное состояние.

Впрочем, не сейчас. Сейчас передо мной стоит задача обрисовать ситуацию в общих чертах, сообщить присяжным леденящие душу факты, которые они должны иметь в виду, выслушивая свидетелей обвинения. Моя задача — чтобы каждый из них, анализируя показания, представил себя на месте Бака Хаммонда. Моя задача — помочь им прийти к выводу: любой из них, окажись он на месте Бака Хаммонда, тоже спустил бы курок.

В завершение вступительной речи Стэнли показал видеозапись. Присяжные молча следили за тем, как вертолет садится в аэропорту Чатема. Они, застыв, смотрели, как спускается Гектор Монтерос в наручниках, в сопровождении охранников. И все они, затаив дыхание, наблюдали за Баком Хаммондом, выступившим из тени. Ни один из них не дрогнул, когда Бак достал ружье и прицелился. Но они все вздрогнули, когда пуля угодила Монтеросу в висок.

Стэнли, дай ему волю, прокручивал бы эту запись еще и еще. Но на предварительном разбирательстве судья разрешил только два просмотра. Стэнли показал запись в первый день и наверняка завершит ее демонстрацией свое заключительное слово.

Стэнли садится, я встаю и откатываю столик с телевизором от скамьи присяжных. Встаю лицом к присяжным.

— Семилетний Билли Хаммонд всю свою короткую жизнь прожил на берегу океана, — тихо говорю я. — Он обожал рыбалку.

Четырнадцать пар глаз смотрят на меня. И эти глаза напоминают мне о том, почему я когда-то решила стать юристом, почему считаю, что нет призвания благороднее. Даже сейчас, усталая и измученная, я стою и испытываю благоговейный трепет перед этим фрагментом пазла, который зовется системой уголовного права. Сколько бы ни было в этой системе недостатков, это жюри — настоящий клад. Эти четырнадцать добросовестных граждан изо всех сил будут стараться принять верное решение.

— Девятнадцатого июня, — говорю я им, — всего полгода назад, семилетний Билли Хаммонд зашел на кухню — с удочками и наживкой. Он сказал маме, что идет на берег.

Я показываю на Патти Хаммонд, которая сидит в первом ряду. Присяжные смотрят на нее. Она — очень интересная женщина, с коротко подстриженными каштановыми волосами. Но по морщинкам у глаз, по горько опущенным уголкам рта видно, как она страдает. И выглядит гораздо старше своих двадцати девяти лет, гораздо старше, чем была 18 июня.

— Во время процесса вы услышите показания Патти Хаммонд, — сообщаю я присяжным. — Она расскажет вам, как дала Билли леденец и поцеловала его. — Выдержав короткую паузу, я продолжаю: — Больше она его не видела. И никогда не увидит.

Стэнли вскакивает со стула.

— Ваша честь! — визжит он. — Мне очень не хотелось прерывать вступительную речь моей коллеги. Но, боюсь, мы удаляемся от темы.

Возражения Стэнли — фальшь чистой воды. Поскольку мы строим защиту на временной невменяемости, мы имеем право обсуждать практически все, что могло повлиять на душевное состояние Бака Хаммонда в дни, предшествовавшие выстрелу. Реплика Стэнли наводит меня на мысль о том, что, возможно, перспектива нуллификации беспокоит его больше, чем я предполагала.

— Я считаю это допустимым, — говорит судья Лонг. — Это имеет отношение к состоянию подзащитного, что на данном процессе является вопросом первостепенным.

Я продолжаю вступительную речь. На возражения Стэнли я не откликнулась никак, даже в его сторону не посмотрела. Надеюсь, до присяжных дошло мое молчаливое послание. Мол, Джей Стэнли Эдгартон Третий здесь веса не имеет. Слушайте мудрого судью. И слушайте меня.

— Есть причина, по которой Патти Хаммонд никогда больше не увидит своего сына, есть причина, по которой Билли Хаммонд никогда уже не пойдет на рыбалку. — Я подхожу к Баку, встаю у него за спиной, но так, чтобы присяжные видели и его, и Патти. — Есть причина, по которой Билли Хаммонд никогда уже не отпразднует свой восьмой день рождения.

Патти всхлипывает, а Стэнли встает — с таким видом, будто ему нанесли личное оскорбление.

— Сядьте, мистер Эд-гар-тон Третий, — говорит судья.

Стэнли, издав тяжкий вздох, садится и, глядя на присяжных, качает головой, а внимание присяжных переключается с Патти на него. Мне хотелось, чтобы они смотрели на Патти, но театральные эффекты Стэнли возымели действие. Он тянет одеяло на себя. Я подхожу к присяжным и жду, когда они снова будут готовы меня слушать.

— И имя этой причине — Гектор Монтерос.

Стэнли снова вскакивает.

— Ваша честь, еще раз вынужден прервать свою коллегу, но госпожа адвокат высказывает предположения, которые не доказаны следствием.

— Это не так, судья, — говорю я.

Судья Лонг поднимает руку, призывая нас со Стэнли умолкнуть, и оборачивается к присяжным. Они обращаются в слух.

— Леди и джентльмены, — говорит он. — Пожалуй, мне следует объяснить вам, чем является вступительная речь. Но для начала, — он ослепительно улыбается, — я объясню, чем она не является.

Я тихонько возвращаюсь на свое место рядом с Баком и наливаю себе стакан воды. Когда начинается монолог судьи Леона Лонга, хор отступает к кулисам. Но Стэнли, похоже, решил ему подыграть. И продолжает стоять.

— Вступительная речь — это не прения сторон, — говорит судья и смотрит на нас со Стэнли. — Хотя по тому, что вы успели услышать, вы могли прийти к противоположному выводу. — Присяжные смеются, а судья Лонг спокойно откидывается на спинку кресла и продолжает улыбаться. — Вступительная речь — это и не представление доказательств. Это всего лишь возможность поговорить с вами. Она дается и обвинению, и защите. — Судья наклоняется к присяжным и доверительно добавляет: — Все мы знаем, как юристы любят поговорить.

Присяжные снова смеются, судья тоже. Стэнли же нервно переминается с ноги на ногу и проводит ладонью по своему внушительному черепу.

Гарри шепчет мне:

— Отложи выступление.

— Отложить? — удивленно переспрашиваю я.

Он смотрит на меня в упор. Это не шутка.

Защитник не обязан произносить вступительную речь в начале процесса. Он может отложить выступление. В уголовных процессах это может оказаться полезно. Обвинитель находится в неведении, не знает, какую стратегию выбрал защитник. Кроме того, у защитника появляется возможность дважды нанести удар, выявив слабость предъявленных обвинений: первый раз — когда прокурор изложит свои обвинения, и второй — в заключительном слове.

Но защитники редко откладывают вступительную речь. Слишком велик риск. Если защитник слишком долго не делится с присяжными своей точкой зрения, он может и опоздать. Есть опасность, что прокурор первым успеет убедить их. Гарри это известно не хуже, чем мне.

— Зачем откладывать?

— Ты больше ничего не можешь сделать. — Гарри придвигается еще ближе. — Ты достаточно рассказала им про Монтероса и возбудила их любопытство. Судья им сказал, что ключевой вопрос на этом процессе — душевное состояние Бака. Что еще ты можешь добавить?

Разумеется, ничего. Гарри прав.

— Но теперь уже поздно откладывать выступление.

Гарри качает головой:

— Стэнли со своими протестами не давал тебе договорить. Скажи судье, что тебя слишком часто перебивали. Скажи, что в таком случае ты предпочтешь отложить речь.

Судья Лонг закончил беседовать с присяжными. Теперь он смотрит на нас, ждет, когда мы перестанем шептаться.

— Адвокат Никерсон, — говорит он, — мы готовы слушать вас дальше.

Я бросаю взгляд на Гарри.

— Игра стоит свеч, — шепчет он.

Стэнли наконец садится, а я встаю.

— При всем уважении к суду, ваша честь, — говорю я судье Лонгу, — защита просит разрешения отложить вступительную речь.

Стэнли вскакивает так поспешно, что опрокидывает стул.

— Отложить? Она не может отложить речь. Она уже ее начала.

— Увы, я дважды пыталась ее начать, но меня дважды останавливали. Третьего раза мы не хотим. И предпочли бы отложить выступление.

Я оборачиваюсь к Стэнли, но все мое внимание обращено на скамью присяжных за его спиной. Они сосредоточенно слушают, кто-то смотрит на судью, кто-то — на меня. По их лицам не понять, о чем они думают.

— Не верьте ей! — вопит Стэнли. И тычет в мою сторону авторучкой. — Не мог я ее остановить. Да ее вся Национальная гвардия не остановит!

Я польщена.

Судья Лонг разглядывает меня поверх очков.

— Адвокат Никерсон, — говорит он, — это весьма необычно.

— Совершенно с вами согласна, судья. Чтобы меня дважды прервали, не дав закончить мысль, — такого еще не бывало.

Он другое имел в виду, но согласно кивает.

— Мы так и не смогли начать, судья. И теперь просим предоставить нам право отложить выступление.

Судья снова кивает.

— Хорошо, — говорит он.

Стэнли кидается к судье:

— Неужели ей это сойдет с рук?

— Здесь ничего никому с рук не сходит. Защита имеет право отложить вступительную речь. Это оговорено в уголовно-процессуальном кодексе.

— Но не после того, как адвокат начал выступление!

— Я принял решение, мистер Эд-гар-тон Третий.

— Но, ваша честь… — Стэнли аж на цыпочки привстал, чтобы казаться повыше. — Она хочет урвать лишний раз кусок…

— Мистер Эд-гар-тон Третий, сядьте.

Стэнли плетется на место.

Наступает тишина. Словно никто не знает, что делать дальше. Наконец тишину прерывает судья Лонг.

— Мистер Эд-гар-тон Третий, — провозглашает он, — пригласите вашего первого свидетеля.

— Наш первый свидетель, ваша честь, начальник полиции Чатема Томас Фицпатрик.

Выходит Томми Фицпатрик. Он человек надежный. И всегда говорит то, что думает.

Ванда Морган, секретарь суда, подходит к свидетельскому месту с Библией. Фицпатрик улыбается ей, кладет левую руку на священную книгу, а правую поднимает вверх.

— Клянетесь ли вы говорить в суде правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

— Клянусь.

— Можете сесть, — говорит судья Лонг.

Шеф полиции садится лицом к присяжным.

Стэнли встает:

— Назовите для протокола свое полное имя.

— Томас Фрэнсис Фицпатрик.

— Род занятий?

— Начальник полиции города Чатема, штат Массачусетс.

— Находились ли вы на службе рано утром двадцать первого сентября? — Стэнли не тратит времени попусту. До окончания рабочего дня осталось чуть больше получаса. Он хочет, чтобы вечером присяжные вспоминали именно показания Томми.

— Да, — отвечает Томми.

— Не могли бы вы рассказать, сэр, где вы были около четырех утра?

— В аэропорту Чатема.

— Кто был там вместе с вами?

— Человек пять моих помощников, четверо из военного гарнизона и двое из соседнего города — специалисты с собаками.

— Кто еще?

— Только представители прессы. Сколько именно фотографов и репортеров там было, я точно не знаю.

— А с какой целью в аэропорту Чатема собралось столько представителей правоохранительных органов?

— Нам должны были доставить Гектора Монтероса. На военном вертолете. Около полуночи его задержали на границе с Северной Каролиной. Представители федеральных властей должны были по нашему запросу доставить его в Чатем.

— А почему вы сделали запрос, сэр?

Стэнли смотрит на меня. Хочет убедиться, что я поняла: он первым поднял этот вопрос, тем самым снизив возможный эффект.

— Гектор Монтерос был главным подозреваемым в деле об исчезновении Билли Хаммонда, семилетнего мальчика из Чатема.

— Этот мальчик был сыном обвиняемого, так ведь?

Томми, прежде чем ответить, смотрит на Бака. По-моему, с искренним состраданием.

— Да.

— А вы хотели допросить Монтероса?

— В общем, да. Изначально мы надеялись, что он приведет нас к мальчику — или к его телу. — И он бросает сочувственный взгляд на Бака.

— Вам удалось допросить Монтероса, сэр?

— Нет. Его застрелили, как только он сошел с вертолета. Он скончался прямо на взлетной полосе.

— Кто его застрелил?

Томми снова смотрит на Бака, по-прежнему дружелюбно.

— Мистер Хаммонд.

— Вы уверены?

— Да, — кивает начальник полиции.

Стэнли поворачивается к присяжным. Они не спускают с него глаз.

— Сэр, до того как прогремел выстрел, было ли вам известно о том, что обвиняемый находится в аэропорту?

— Нет.

— Что случилось после того, как мистер Хаммонд застрелил мистера Монтероса?

— Мы вчетвером кинулись к ангару и взяли мистера Хаммонда под прицел — чтобы он не сбежал с места преступления.

— А он что сделал?

— Он наклонился, положил ружье на асфальт, выпрямился и поднял руки.

— Что произошло потом? — Стэнли придвигается поближе к присяжным.

— Один из моих людей забрал ружье. Другой надел на Хаммонда наручники. Он не сопротивлялся. Я зачитал ему его права.

— Он держался как человек, который понимает, что происходит?

— Да.

— Он понимал, кто вы такие?

— Да.

Стэнли снова глядит на присяжных. Хочет внушить им, что эти односложные ответы очень важны. В конце процесса он попросит их, чтобы они вспомнили эти ответы — когда они будут оценивать нашу защиту в целом и наше утверждение о временной невменяемости обвиняемого в частности.

— Обвиняемый сказал вам что-нибудь, когда вы зачитали ему его права?

Начальник полиции снова, прежде чем ответить, смотрит на Бака.

— Да.

Стэнли тут же спрашивает:

— Что именно?

Томми Фицпатрик вздыхает и смотрит на присяжных.

— «Одного хочу — чтобы он снова встал. Тогда бы я застрелил его еще раз».

Луна сегодня почти полная. Ее свет отражается в воде — там, где кончается Бейвью-роуд. Он освещает пляж и дорожку, засыпанную свежим снегом.

Домик Сони Бейкер, вокруг которого натянута лента — это место преступления, — окутан желтоватым сиянием. У обочины стоит «бьюик» Джеральдины. Из-за палевой кружевной занавески льется мягкий свет лампы. Если бы не лента с черными буквами, домик в эту холодную ночь выглядел бы таким уютным и гостеприимным…

Джеральдина согласилась здесь со мной встретиться. Входная дверь не заперта. Я стучусь в окно, чтобы сообщить о своем прибытии, и вхожу. Все поверхности в гостиной — мебель, дверные ручки, даже подоконники — присыпаны порошком: проверяли отпечатки пальцев.

— Марта, я здесь!

Я иду на голос Джеральдины — в спальню Мэгги. Там только узкая кровать, плетеный коврик и старый сосновый комод. Стены, как и следовало ожидать, увешаны плакатами с фотографиями киноактеров и рок-певцов, но беспорядка в комнате нет.

Джеральдина на меня не смотрит. Она складывает в два пакета вещи из комода.

— Откуда ты знаешь, что брать? — спрашиваю я.

Она показывает на ящики комода: они почти пусты. Выбирать особенно не из чего.

Джеральдина кладет в пакет последние несколько вещей и направляется к двери.

— Забавно, — говорит она, — ты никогда не производила впечатления такой уж чадолюбивой женщины.

— Это только на время, Джеральдина.

— На время? — скептически переспрашивает она. — Пока ее мать отсидит пожизненный срок?

— Нет, — твердо отвечаю я, — пока мы не выясним, кто убил Говарда Дэвиса.

Она качает головой, и ее белокурые кудряшки разлетаются в разные стороны.

— Марта, Говарда Дэвиса убила твоя клиентка. И нам обеим это отлично известно.

— У меня другое мнение, Джеральдина.

— Он сам напросился. — Кудряшки снова взлетают вверх. — Я вполне разделяю твои чувства. Если над какой женщиной и издевались, так это над ней. И мы постараемся добиться минимального наказания. Но срок она все равно получит. И не маленький.

Я вдруг понимаю, что смертельно устала. Вот чего не понимаю, так это одного: почему Джеральдина всегда уверена в своей правоте, а я — не важно, выступаю я обвинителем или защитником, — никогда.

Я забираю оба пакета.

— Спасибо тебе, — говорю я.

Она качает головой. Похоже, она поставила на мне крест.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

22 декабря, среда

Сегодня утром заседание откладывается. Вчера вечером в Ярмуте полиция поймала Доминика Патерсона, и сначала суд будет разбираться с ним. Ники — один из самых знаменитых на Кейп-Коде алиментщиков. Раз в два года его затаскивают в суд, он подписывает распорядок выплат, делает пару-тройку взносов и снова исчезает. На сей раз защищать его выпало Киду.

С отцами-алиментщиками обычно разбирается суд по семейным делам, но этот алиментщик дошел до главного суда. Дело попало к судье Лонгу. И хронический алиментщик должен будет предстать перед судьей, который твердо убежден, что обеспечивать своих детей — священная обязанность каждого человека.

Охранники вводят в зал нашего странствующего рыцаря в наручниках. Судя по его виду, ночка выдалась не из приятных. Он еще не знает, что утро будет еще хуже.

Охранники усаживают Ники рядом с его защитником, и Кид тут же начинает что-то ему объяснять. Ники его не слушает. Через несколько минут он горько об этом пожалеет.

Судебный пристав нараспев зачитывает свою утреннюю «молитву», и в зал входит судья Лонг. С суровым видом он трижды стучит молотком. В зале наступает тишина. Судья смотрит поверх очков на Ники Патерсона.

Джеральдина и Стэнли оба здесь. Стэнли проглядывает какие-то бумаги — готовится к допросу сегодняшних свидетелей — и не обращает на алиментщика ни малейшего внимания. Джеральдина стоит и улыбается судье Лонгу.

— Мистер Доминик Патерсон, — объявляет Джеральдина и, взмахнув обеими руками, указывает на обвиняемого. — Полагаю, этим все сказано.

— Ваша честь… — тут же вскакивает Кид.

Судья Лонг жестом велит ему умолкнуть:

— Обвинение, прокурор Шиллинг. Зачитайте обвинение.

Что она и делает. У Ники две дочери — восьми и десяти лет. С семьей он не живет уже пять лет. Первые два года выполнял финансовые обязательства, но впоследствии выплаты стали редкими и крайне нерегулярными. В настоящее время он недоплатил двадцать две тысячи долларов, не считая процентов.

Кид делает все, что в его силах. Можно найти тысячу объяснений. Потерял работу… трудные времена… никак не удается устроиться… Кид просит судью утвердить новый план выплат.

— Благодарю вас, мистер Кид, — говорит судья Лонг, не сводя глаз с Ники. — Встаньте, мистер Патерсон, — произносит он на удивление тихо. Ники встает: он готов принести извинения. — Мы вот что сделаем, мистер Патерсон. Мы вас отправим домой.

Ники благодарно улыбается.

— Завтра утром вы должны вернуться сюда с чеком на двадцать две тысячи долларов.

Улыбка сползает с лица Ники.

— У меня нет таких денег, судья.

— Так раздобудьте их, мистер Патерсон. Когда вы представите чек, я издам приказ, позволяющий вам выплачивать проценты в рассрочку.

Кид понимает, что обсуждение бесполезно, но Ники не желает сдаваться.

— Где же я их возьму? — вопрошает он.

— Какая у вас машина, мистер Патерсон?

— «Шевроле»-пикап.

— Старая?

— Да нет, — растерянно отвечает Ники. — Ей меньше года.

— Продайте ее.

Кид толкает Ники Патерсона локтем в бок, ведет его к проходу.

— Ровно в девять утра, — говорит им вслед судья. — Да, мистер Патерсон, вот еще что. Если придете без чека, не забудьте прихватить зубную щетку.

Наши присяжные теперь под секвестром. Пока не будет объявлен вердикт, они будут избавлены от потоков чуши, изливаемой средствами массовой информации. Пусть телевидение и газеты представляют доказательства на суд общественности, а я свои аргументы представлю в зале суда — людям, которые будут решать судьбу Бака.

Присяжные под секвестром сплачиваются. Оказавшись в карантине, двенадцать чужих друг другу людей, которых объединяет лишь разбираемое дело, становятся единым целым. Бывает, это целое — агрессивное. А бывает, сочувствующее.

Наши присяжные пока что встревожены. Их беспокоит, что придется вынести приговор человеку, который уже достаточно настрадался. И другое беспокоит: разве можно не осудить убийцу? Все это написано у них на лицах.

Они вереницей входят в боковую дверь — строгие, напряженные. Судья Лонг с улыбкой приветствует каждого по отдельности. Он приглашает их занять свои места, и публика тоже садится. В зале яблоку негде упасть.

Начальник полиции Чатема Томми Фицпатрик снова занимает свидетельское место. Судья напоминает ему о данной клятве, и он кивает.

У присяжных был целый вечер, чтобы переварить вчерашние показания. И наверняка они вспоминали слова Бака: «Одного хочу — чтобы он снова встал. Тогда бы я застрелил его еще раз». И моя задача — заставить присяжных почувствовать то, что чувствовал в то утро Бак. Это практически невозможно. Но я надеюсь, что шеф полиции мне поможет.

— Господин начальник полиции, расскажите, что случилось с Билли Хаммондом.

Стэнли откашливается и встает, направляется к судье:

— Ваша честь, здесь речь не о мальчике.

— Именно о нем, ваша честь, — говорю я.

Судья Лонг поднимает руки, призывая всех к тишине:

— Я разрешу давать показания, но дам присяжным разъяснения относительно ограничения круга вопросов.

Я возвращаюсь на место. Ограничения так ограничения. Когда шеф полиции изложит обстоятельства смерти Билли Хаммонда, все и думать позабудут об ограничениях. И надеюсь, для присяжных показания Фицпатрика будут подтверждением того, что справедливость, хоть и в такой жестокой форме, все-таки восторжествовала.

Возвращаясь на место, Стэнли на мгновение задерживается возле нашего стола.

— Этот судья… — шепчет он и злобно глядит на меня, будто судью назначила я лично, — невыносим.

— Леди и джентльмены, — говорит судья, — адвокаты обвиняемого настаивают на временной невменяемости своего подзащитного. Показания, которые вы сейчас услышите, важны для понимания состояния обвиняемого и должны быть учтены вами при вынесении вердикта. Это единственная причина, по которой они будут даны.

Бак роняет голову на руки: им с Патти тоже придется выслушать эти показания. И то, что расскажет шеф полиции, разбередит незаживающие раны.

— Господин начальник полиции, вы занимались расследованием исчезновения Билли Хаммонда, так ведь?

— Да.

— Расскажите, сэр, что послужило причиной расследования.

— В тот день, девятнадцатого июня, в субботу, около одиннадцати утра в службу спасения поступил звонок. Звонившая рыдала. Оказалось, что это соседка, летом живущая рядом с Хаммондами. Она работала в саду и утром, когда Билли шел на море, перекинулась с ним парой слов.

Стэнли встает и откашливается:

— Ваша честь, это приведет нас к свидетельству с чужих слов.

Есть двадцать три исключения из правил о свидетельстве с чужих слов, и эти показания могут с некоторой натяжкой подойти под три из них. Одно подходит бесспорно. Я снова обращаюсь к судье Лонгу:

— Подобные утверждения допустимы, ваша честь, если относятся к исключительным событиям и были сделаны, когда говорящий находился под впечатлением от произошедшего.

Судья Лонг смотрит на присяжных, на Стэнли, на меня:

— Я разрешаю.

Я поворачиваюсь к свидетелю:

— Господин начальник полиции, вы рассказывали нам о разговоре Билли Хаммонда с соседкой.

Томми Фицпатрик держится раскованно — как человек, который собирается рассказать правду.

— Так вот, — говорит он, — соседка сказала Билли, что за последнее время он здорово подрос. Билли засмеялся и сказал, что так, наверное, и есть. Она наклонилась к клумбе, где пропалывала сорняки, а через несколько минут выпрямилась — размять спину. В этот момент она смотрела в сторону пляжа. И увидела, как Билли подошел к фургону, стоявшему в дальнем углу стоянки. Он погладил собаку, сидевшую на переднем сиденье. И вдруг Билли исчез. Она побежала на пляж, но фургон уже уехал. На том месте, где он стоял, она увидела удочку.

— Это была удочка Билли Хаммонда?

— Да. Его мать узнала ее.

Присяжные смотрят на Патти. В глазах у нее слезы — она словно заново переживает те ужасные минуты.

— А что происходило потом?

— Как я уже сказал, была суббота. Мне позвонили домой, и я приехал. Соседка запомнила номер фургона. Мы сразу же выяснили, кому принадлежит машина. Обратились за помощью к военным, они выставили на дорогах блок-посты. Мы не хотели выпускать фургон с Кейп-Кода.

— Получилось?

— Да, — ответил шеф полиции и вздохнул. — На следующий день фургон нашли в кустах неподалеку от канала. Он был пуст.

— Давайте-ка вернемся назад. Вы сказали, что выяснили, чей это фургон. И чей же?

— Фургон принадлежал некоему Гектору Монтеросу. Мы проверили его досье и объявили Монтероса в розыск.

— Что же вы узнали из его досье?

— Протестую, ваша честь! — тут же выкрикнул, вскочив с места, Стэнли.

— Прошу обвинение и защиту, — машет рукой судья, — подойти ко мне.

Мы со Стэнли подходим к столу судьи.

— К чему вы ведете, адвокат? — шепотом спрашивает меня судья Лонг.

— Монтерос числился в списках лиц, совершавших преступления на сексуальной почве, он был педофилом. О чем и было сообщено родителям, в том числе и обвиняемому, до ареста Монтероса. Так что это имеет непосредственное отношение к психическому состоянию обвиняемого.

Судья Лонг качает головой:

— Нет. Я разрешу дать показания лишь о том, что случилось с этим ребенком. Но не о предыдущих деяниях.

Стэнли садится, я занимаю место рядом со скамьей присяжных. Четырнадцать пар глаз устремлены на меня. Присяжные хотят знать, что мне сказал судья. Они хотят знать про Гектора Монтероса то, что знаю я.

Но я не имею права им об этом рассказывать.

— Вчера вы говорили, что Гектор Монтерос был главным подозреваемым по делу об исчезновении Билла Хаммонда.

— Именно так, — отвечает Фицпатрик.

— Были ли другие подозреваемые?

— Нет.

— И их до сих пор нет?

— До сих пор нет.

— Вы также сказали, что надеялись, что Монтерос приведет вас к Билли Хаммонду, так?

— Да.

— Но это оказалось излишним?

— Да. Мы нашли мальчика. Вернее, его тело. Ночью в понедельник, около половины второго.

— Где вы нашли тело?

В зале стоит тишина, слышно только, как льется вода из графина. Тишина обволакивает нас, давит на нас, а шеф полиции ставит графин на место, пьет воду.

— Мы послали людей с собаками обследовать берега канала. Местность начали прочесывать в воскресенье под вечер — как только был обнаружен фургон. Тело оставили под кустом, чуть забросав землей, метрах в ста от электростанции.

Присяжные сидят не шелохнувшись, не сводят глаз со свидетеля.

— Расскажите нам о том, в каком состоянии было тело.

Скрип стула подсказывает мне, что Стэнли снова встает.

— Прошу вас, ваша честь! Это же чистой воды давление на присяжных!

Судья Лонг качает головой:

— Я уже озвучил свое решение, мистер Эд-гар-тон Третий! Эта информация имеет отношение к психическому состоянию подсудимого, и поэтому я считаю ее допустимой. — Судья поворачивается к свидетелю: — Мистер Фицпатрик, постарайтесь покороче. Только факты.

Шеф полиции кивает. И бросает взгляд на Бака Хаммонда.

— Мальчик был связан и обнажен, — говорит он. — В рот ему было засунуто грязное полотенце. На руках и ногах — металлическая проволока. — Шеф полиции вздыхает. — Никаких других следов на теле не было.

Двое присяжных в переднем ряду прикрывают глаза. Остальные двенадцать держатся. Бак сидит, закрыв лицо руками. Патти запрокинула голову, глаза ее прикрыты. Оба они не проронили ни слова.

Шеф полиции утирает глаза:

— Я в полиции двадцать семь лет. Но такого ужаса никогда не видел.

— Протестую! — вопит Стэнли. Он побагровел, жила на лбу взбухла.

— Согласен, — строго говорит судья Лонг. — Мистер Фицпатрик, отвечайте только на поставленные вопросы. Только факты, пожалуйста.

Шеф полиции смотрит на судью, снова утирает глаза.

— Прошу прощения, судья Лонг, — говорит он.

Судья Лонг поворачивается к присяжным:

— Присяжные не должны принимать во внимание последнее заявление свидетеля.

Те согласно кивают.

— Как вы поняли, что мертвый мальчик, найденный около электростанции, — это Билли Хаммонд? — спрашиваю я.

— Мы были в этом практически уверены. Все совпадало. Наверняка мы, конечно, не знали, пока его не опознал отец.— Фицпатрик указывает на Бака.

Я подхожу к Баку, который, собрав все силы, поднимает голову и глядит на шефа полиции.

— Когда он это сделал? — спрашиваю я.

— Практически сразу же, — говорит Фицпатрик. — Когда тело доставили в морг, в два часа сорок пять минут, мистер Хаммонд уже был там. Мы позвонили ему с дороги и попросили как можно скорее приехать на опознание. И вызвали коронера, чтобы провести вскрытие. Мистер Хаммонд опознал тело еще до вскрытия.

— Вы присутствовали при опознании?

— Да.

— Расскажите, как вел себя мистер Хаммонд.

Фицпатрик разворачивается к присяжным:

— Он упал на колени, прижался щекой к полу. Я склонился над ним, сказал, что очень ему сочувствую. Да что скажешь в такую минуту? Словами тут не поможешь.

— Что сказал мистер Хаммонд?

— Мистер Хаммонд ничего не говорил. Только бился головой об пол. Мы втроем его с трудом сдерживали.

— А что было потом?

— Он утих. Поднялся и сел на скамью у входа в прозекторскую. Сказал, что хочет подождать. Подождать Билли, сказал он. Я подумал, что он собирается ждать заключения патологоанатома. Когда я уходил, он все еще сидел там.

— Мистер Фицпатрик, почему вы ушли из морга?

— Я получил сообщение от диспетчера. Военный вертолет с Монтеросом направлялся в Чатем и должен был прибыть около пяти утра. Мне нужно было вызвать полицейских, подготовиться к встрече.

— А когда вы увидели мистера Хаммонда в следующий раз?

— Когда вернулся. Он сидел на том же месте.

— Зачем вы вернулись в морг?

— Чтобы побеседовать с коронером. Я хотел подготовить обвинения до того, как доставят Монтероса. Не хотел дожидаться письменного заключения.

Бак снова роняет голову на руки. Я подхожу к скамье присяжных.

— Обвинения Гектору Монтеросу?

— Да.

Я опираюсь на деревянные перила, смотрю на присяжных.

— Господин начальник полиции, сколько обвинений вы подготовили?

— Три.

— Какие именно?

— Убийство первой степени. Похищение. Изнасилование несовершеннолетнего.

В зале тишина. Я перевожу взгляд с присяжных на Бака. Я хочу, чтобы они внимательно посмотрели на этого человека, чтобы осознали тот факт, что ночью 21 июня он узнал то, что сейчас стало известно им. Я хочу, чтобы они представили себе, что он испытал, когда опознавал своего сына. Я хочу, чтобы они прореагировали.

Но они не реагируют.

— Что послужило причиной смерти Билли Хаммонда? — спрашиваю я шефа полиции.

— Асфиксия. Патологоанатом обнаружил кровоизлияние в легких и в сердце, а это значит, что смерть наступила вследствие недостатка кислорода. Мальчик задохнулся.

— Вы сообщили об этом Баку Хаммонду?

— Да.

— Вы сказали, какие именно обвинения будут предъявлены Монтеросу?

— Да, сообщил, — кивает шеф полиции и смотрит на присяжных. — Я решил, что должен это сделать. Иначе бы они с женой узнали об этом из новостей. Я не мог этого допустить.

— Как отреагировал мистер Хаммонд?

— Никак. Он не произнес ни слова.

— Впоследствии полиция получила результаты анализа ДНК Монтероса и Билли Хаммонда, так ведь?

— Да.

— Расскажите присяжным, что было обнаружено под ногтями Билли Хаммонда.

— Частички кожи, — отвечает он. — Коронер извлек из-под ногтей мальчика частички кожи. Анализ ДНК показал, что это была кожа Гектора Монтероса. Мальчик сопротивлялся.

По меньшей мере половина присяжных обеспокоенно ерзают и отворачиваются от шефа полиции. Они не хотят выслушивать подробности.

Но мне обязательно нужно напоследок прояснить еще один момент.

— Когда Билли Хаммонд исчез, вы завели дело? Дело, которое должны были вести до конца расследования?

Фицпатрика мой вопрос удивляет.

— Разумеется, завели.

— А что сейчас с этим делом?

Шеф полиции несколько секунд смотрит на меня и наконец понимает, к чему я клоню. Тогда он оборачивается к присяжным, смотрит на каждого по очереди и произносит:

— Оно закрыто.

Наша комната для заседаний выглядит так, словно на заводе по переработке макулатуры произошла авария. Кругом — на столе, на стульях, на полу — бумаги, папки, конверты. Распечатки судебных заседаний развешаны на книжных шкафах.

Посреди всего этого сидит Кид. Он погружен в чтение и, когда я вхожу, даже головы не поднимает.

— Что, Кид, решил побаловать себя печатным словом?

Он показывает на распечатки:

— Говарда Дэвиса мог порешить любой из этих парней. У них у всех были с ним проблемы. Я начал с тех, кто вышел на свободу недавно.

Разумное решение. Тот, кто убил Говарда Дэвиса, был вне себя от ярости. Если это один из его подопечных, то искать нужно действительно среди недавно освобожденных. На заранее спланированное преступление это мало похоже.

Я сажусь, Кид тоже усаживается поудобнее.

— За последние шесть недель у Говарда Дэвиса появилось четверо новых подопечных.

— Есть кто-нибудь интересный?

Кид показывает на одну из распечаток. Я замечаю, как у него блестят глаза. Кажется, он что-то нащупал.

— Да, — говорит он. — Фрэнк Себастьян. Вышел три недели назад и уже уличен в нарушении правил. Не явился на проверку. Уехал без предупреждения и снова вляпался: ограбил бензоколонку. Хозяин бензоколонки опознал его по фотографии. Старине Фрэнку одна дорога — обратно за решетку. Но есть загвоздка: его пока что не поймали.

Гарри, появившийся в дверях, протяжно свистит, выказывая свое удивление и восхищение.

— Ты молодчина, Кид, — говорит он и бросает портфель и куртку прямо на заваленный бумагами стол. — Молодчина, черт подери.

Кид расплывается в довольной улыбке. «Молодчина, черт подери» — это высочайшая похвала из уст Гарри.

— Есть новости из лаборатории? — Гарри плюхается на стул, ослабляет узел галстука.

— Пока что нет, — отвечаю я. — Джеральдина говорит, все будет завтра к вечеру.

Шансы, что найдутся улики, указывающие на Фрэнка Себастьяна, близки к нулю. Одно дело — подозревать третье лицо. И совсем другое — доказать его вину. Такое бывает только в голливудских детективах.

— У нас небольшая проблема, — извиняющимся тоном говорит Кид. — Когда Себастьяна вызвали в суд в первый раз, за то, что он не пришел на проверку, наш приятель Стэнли требовал взять его под арест. И именно Говард Дэвис убедил судью не слушать Стэнли, сказал еще, что, будь его, Стэнли, воля, он бы всех бойскаутов пересажал.

Гарри с Кидом хохочут, и я нехотя к ним присоединяюсь. Хотя не вижу ничего смешного. Прокурор обязательно на этом сыграет. И получится, что, по нашей версии, Фрэнк Себастьян убил как раз того, кто его защищал. Как же я порой ненавижу свою работу!

— Вот, послушайте, — говорит Кид. — Здесь написано, что Стэнли заметил судье Лонгу, что тот ведет себя неосмотрительно. Стэнли сказал, что судья обязан отправить Себастьяна обратно в тюрьму, согласно правилам.

Гарри снова смеется:

— Согласно правилам самого Стэнли?

— Он сказал, что судье не следует слушать Дэвиса, поскольку сам Дэвис позорит всю систему правосудия.

Гарри вытягивает ноги, закидывает руки за голову.

— Да, не хочется соглашаться со Стэнли, но в данном случае он прав.

— И что решил суд? — спрашиваю я.

Кид радостно улыбается:

— Судья Лонг не прореагировал на замечание Стэнли. В отличие от Говарда Дэвиса. Тот спросил: «Где вы откопали этого лилипута?»

Мы снова хохочем. Гарри говорит:

— Да, когда под конец дня видишь родственную душу в Говарде Дэвисе, такой день трудно назвать удачным.

— О каком конце дня тут речь? — спрашивает Кид. — Мне надо еще два досье просмотреть.

— Нет уж, на сегодня все. — Гарри встает и вытаскивает из кармана бумажник. — Ты кошмарно выглядишь, — говорит он и сует в карман рубашки Кида пятидесятидолларовую купюру. — Пойди съешь хороший бифштекс.

— Не хочу я никаких бифштексов!

— Тогда закажи омара. Ты кошмарно выглядишь, — повторяет он. — А ну марш отсюда!

Кид поднимает руки: сдаюсь, мол.

Гарри хлопает его по спине и направляется к лестнице на второй этаж. Кид начинает собирать портфель. Я иду к себе в кабинет — делать то же самое.

Едва машина Кида отъезжает, как дверь в мой кабинет со скрипом приоткрывается.

— Марти, — шепчет Гарри, — зайди на минутку.

Я распахиваю дверь, и Гарри утягивает меня в гостиную.

Обычно в гостиной Гарри царит беспорядок, но сегодня она преобразилась. Темно, только в камине горят несколько поленьев. На журнальном столике в ведре со льдом поблескивает бутылка шампанского, рядом с ней два бокала. В узкой вазе — роза. Тихонько выводит мелодию саксофон.

— Хоть часок, — говорит Гарри, обнимая меня за талию. — Давай хоть часок побудем вдвоем.

Я вспоминаю, как Гарри сунул Киду купюру. И чувствую себя школьницей, чей кавалер только что подкупил младшего братишку, чтобы тот не путался под ногами.

— Ты молодчина, — говорю я и заглядываю Гарри в глаза. — Молодчина, черт подери!

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

23 декабря, четверг

Когда до суда над Баком оставалась неделя, я почти убедила себя в том, что мои опасения насчет того, достаточно ли оснований настаивать на временной невменяемости, не имеют никакого значения. Имеют значение лишь мнения специалистов-медиков, конкретнее — психиатров. Наверняка судья Паксон со мной согласился бы.

Но оказалось, что он со мной не согласен.

«Врачи, в особенности те, кто занимается душевнобольными, похоже, пришли к выводу, что все злодеи — сумасшедшие, и многие судьи тоже придерживаются этого ошибочного мнения, дабы предоставить возможность любому человеку избежать наказания, назначенного законом за преступление.

Защита, рассматривающая исключительно такие примеры безумия, часто способствует тому, чтобы преступник избежал наказания».

В тот вечер, прочитав эти слова, я поняла одно: задавать вопросы экспертам должен Гарри.

Судьи нет. Бак Хаммонд на месте, обвинитель и адвокаты — тоже. Прибыли вызванные на сегодня свидетели, и пресса проявляет небывалую активность. Присяжных в зале пока что нет, поскольку нет судьи, который их вызывает. Скоро половина десятого.

Стэнли крайне возбужден. Должно быть, сегодня он спешил: у него даже волосы еще мокрые после душа.

Публика понемногу теряет терпение. Мы с Гарри сидим за столом, смеемся вполголоса. Стэнли бросает в нашу сторону испепеляющие взгляды и шепчет свое знаменитое «вот народец». Похоже, Джей Стэнли Эдгартон Третий не одобряет нашей фривольной манеры держаться.

Но у нас с Гарри есть основания веселиться. Мы знаем, где судья Леон Лонг. Сегодня — четверг перед Рождеством. Он в транспортном суде, рвет на кусочки квитанции на штрафы — делает свой ежегодный подарок жителям округа Барнстабл. И Джеральдина, наверное, вынуждена участвовать в этом празднике. Жаль, что Стэнли не смог к ним присоединиться.

Когда мы с Гарри вошли, Стэнли был весьма взволнован. Он сообщил нам, что прибыл рано и, как всегда, вошел в еще темный зал суда. Но когда он щелкнул выключателем и четыре огромные люстры зажглись, он обнаружил на первом ряду Ники Патерсона.

— Расположился, как у себя дома, — пожаловался Стэнли. — Будто он здесь хозяин.

Интересно, подумала я, а кого Стэнли считает здесь хозяином?

— Да не волнуйтесь вы, — успокаивает его Гарри. — Вы поглядите на него — ему сейчас совсем не сладко.

Что правда, то правда. Ники так и сидит в первом ряду, нервно грызет ногти и поминутно вытаскивает из кармана конверт, проверяет его содержимое. Кида пока что нет, и, судя по тревожным взглядам, которые Ники бросает то на часы, то на дверь, ясно, что он совершенно не хочет встречаться с судьей Лонгом один на один. Видать, того, что лежит в конверте, недостаточно.

В зал влетает Кид. Он кивает Ники, а тот машет ему рукой. Кид смотрит на пустующее судейское место и подходит к нам.

— Его нет?

— Пока что нет, — отвечаю я.

— Электричество вырубилось. У меня будильник не сработал, — объясняет Кид.

Далеко не первый случай за зиму. Я ему несколько раз объясняла, что ветер с океана часто рвет провода. На Кейп-Коде, твердила я, на электричество полагаться нельзя. Будильник на батарейках — насущная необходимость.

— Набрал двадцать две тысячи? — спрашивает Гарри, кивая в сторону Ники.

Кид пододвигает стул к нашему столу и садится.

— Оказывается, долги у него не только по алиментам, — говорит он, понизив голос. — Он за эту треклятую машину должен уже больше, чем она стоит.

— Какая неожиданность! — смеется Гарри. — И сколько он набрал?

— Половину.

— Судье Лонгу это не понравится.

— Кстати, о судье Лонге, — говорит Кид, указывая карандашом на пустующее кресло, — где он сам?

— Пораскинь мозгами, Кид, — улыбается Гарри. — И погляди на календарь.

Кид достает из портфеля ежедневник, открывает его и смеется:

— Тьфу ты, черт! Я так мечтал на это посмотреть.

— Не беспокойся, — говорю я, — Джеральдина запомнит все в подробностях и до конца мая будет рассказывать про то, как судья Лонг ежегодно нарушает закон.

Джеральдина словно услышала мои слова: она стремительно входит в зал и идет по проходу. У стола защиты останавливается и показывает в окно, на соседнее здание.

— Мне нужен судья! — говорит она.

— Можете занять очередь, — предлагает Гарри.

— Я не шучу! Если он намерен каждый год устраивать свое шоу, то пусть хотя бы помнит, что для этого необходимо его присутствие. В том зале нет сидячих мест, а судья до сих пор не явился.

Гарри обеспокоенно встает. У меня внутри все холодеет, и я тоже встаю.

Джеральдина направляется к кабинету судьи, Стэнли, как верный пудель, следует за ней по пятам. Она стучит в дверь. Ответа нет.

Джеральдина открывает дверь и входит, но Стэнли за ней не идет. Он застывает в дверном проеме и визжит.

Я оказываюсь в кабинете прежде, чем успеваю об этом подумать. Стул судьи валяется на полу. А на ковре лежит судья Лонг. Ничком. И в спине у него торчит нож.

Джеральдина бросает трубку на рычаг. «Скорая» будет с минуты на минуту.

Гарри с Кидом стоят у входа в кабинет судьи, преграждают дорогу репортерам. Но в зале уже горят софиты, мерцают вспышки. Фотографы, отталкивая друг друга, спешат снять лежащее на полу тело судьи Лонга. А из-за их спин выкрикивают вопросы журналисты.

— Судья мертв?

Он жив, но мы им этого не говорим.

— Он дышит?

Дышит. Я стою на коленях, держу его голову обеими руками. Пульс слабый, но прощупывается.

— Все будет хорошо, — шепчу я ему. — Сейчас приедет «скорая». Все будет хорошо.

Надеюсь, голос у меня достаточно уверенный.

Спустя несколько секунд появляются четверо медиков. Раскладывают каталку, ввозят тележки с аппаратурой.

Мы с Джеральдиной выходим в зал, где Гарри, Кид и Стэнли стоят, ошеломленные, возле кресла судьи. Прибыли полицейские и оттеснили любопытствующих к местам для публики.

Двое охранников ведут Бака Хаммонда к боковой двери. Наши взгляды встречаются. В его глазах я читаю вопрос: почему это случилось с судьей Лонгом? Почему именно сейчас?

Полиция успевает расчистить проход как раз вовремя. Судью Лонга вывозят на каталке, дверь захлопывается.

И в зале воцаряется тишина.

Первым приходит в себя Стэнли. Он делает несколько шагов вперед, тычет коротким пальцем в Ники.

— Ты… — шепчет Стэнли. — Это ты сделал!

Ники так и сидит в первом ряду. Он, вытаращив глаза, смотрит на Стэнли и только крепче сжимает конверт, словно боится, что Стэнли его отберет.

Рядом со Стэнли возникает полицейский. На нагрудной табличке у него написано: «Сержант Д. Б. Бриггс».

— Арестуйте его, сержант! — вопит Стэнли.

Следующим выходит из транса Кид. Он кидается к Стэнли и кричит:

— За что его арестовывать?

— За убийство судьи, который намеревался посадить его за решетку!

— Судья Лонг жив, — говорю я, но на меня никто не обращает внимания.

Кид хватает Стэнли за локоть и разворачивает к себе:

— Что вы такое несете?

— Он один был здесь. — Ответ Стэнли предназначается не Киду. Он говорит это Джеральдине и сержанту Бриггсу. — Рано утром я пришел, а он уже сидит в зале. Один. Он был один на один с судьей, который, между прочим, велел ему принести зубную щетку. А теперь судья мертв.

— Судья Лонг жив, — повторяю я. Но меня опять никто не слушает.

Стэнли оборачивается к Ники, снова тычет в него пальцем:

— У тебя их нет, так ведь? Нету у тебя двадцати двух тысяч долларов. Судья Лонг собирался посадить тебя за решетку, и тебе это было отлично известно.

Кид нависает над Стэнли.

— Это просто смешно, — говорит он, разглядывая зачес на лысине Стэнли. — Если бы он убил судью, то давным-давно сбежал бы отсюда. Не стал бы сидеть и ждать, пока мы обнаружим тело.

Стэнли не сморит на Кида. Он глядит на полицейских, уже стоящих кольцом вокруг Ники.

— Чего вы ждете? Я же вам объяснил, этот тип напал на судью. Арестуйте его.

Ники обалдело пялится на полицейских. Сержант Бриггс вопросительно смотрит на Джеральдину. Приказы Стэнли никому не указ.

— Вот народ, — говорит Стэнли и складывает руки на груди. Джеральдина бросает взгляд на Ники.

— Арестуйте его, — велит она.

— Вы что, шутите? — оборачивается к Джеральдине Кид. Это его первая битва с нашим бывшим боссом.

Джеральдина едва сдерживает улыбку.

— У вашего клиента имелся мотив, мистер Кид. И имелась возможность. Причем уникальная возможность. — Джеральдина поворачивается к Ники, на которого успели надеть наручники. — Я говорю совершенно серьезно, мистер Кид. Совершенно серьезно.

Судья Беатрис Нолан получила назначение в главный суд пятнадцать лет назад. И прославилась прежде всего отвратительным характером. Очень суровая женщина. Кажется даже, что ее прямые, до плеч, почти седые волосы — из стальной проволоки. Глазки-бусинки, бледные губы, длинное лицо. Впрочем, для женщины ее возраста лицо удивительно гладкое. Она никогда не смеется — откуда тут взяться морщинам?

Беатрис вызвали сегодня утром, чтобы она довела до конца процесс «Штат против Хаммонда». А гражданское дело, которое она должна была разбирать сегодня, отложили. Ей наверняка не понравилось, что председательствующий судья позволил себе вмешаться в ее расписание. И вообще, Беатрис Нолан не любит уголовных дел. Слишком уж они мерзкие.

Председательствующий судья выдал Беатрис составленные нами записи по делу и список вещественных доказательств. А протоколисту велел подготовить расшифровку стенограммы свидетельских показаний.

После обеденного перерыва всех нас направили в зал к судье Нолан. Это бывшее складское помещение, там сыро и нет окон, и расположено оно в цокольном этаже. Единственный настоящий зал заседаний сейчас недоступен: это теперь место преступления.

Стэнли первым делом прикатил в новый зал тележку с телевизором. Стэнли ждет не дождется, когда же ему снова разрешат показать его любимую видеозапись.

Судья Нолан выскакивает из своего кабинета и обводит взглядом собравшихся. Она не очень-то рада новым обязанностям. Мы тоже не прыгаем от счастья.

У Гарри с Беатрис непростые отношения.

Когда юный Гарри Мэдиган, едва получив диплом юриста, поступил на работу в округ Барнстабл, Беатрис Нолан тут же обратила на него внимание. Это было двадцать лет назад. Беатрис уже десять лет имела частную практику. И решила взять Гарри под свое крыло. Объяснить, что к чему. Гарри говорит, что он уже тогда боялся ее до смерти. Это при том, что волосы у нее еще были русыми.

Оказалось, что приемы, которым Беатрис хотела обучить Гарри, не имеют ничего общего с юриспруденцией. На собраниях адвокатов она норовила зажать его где-нибудь в углу. Не давала ему прохода в местном баре под названием «Тюряга». Все время ошивалась рядом, мало того, норовила его потрогать, вспоминает Гарри.

Двадцатишестилетний Гарри Мэдиган понимал, к чему она клонит. И старательно от нее прятался.

Он перестал ходить на собрания адвокатов. В баре, как только Беатрис садилась рядом, тут же пересаживался подальше. Но Беатрис Нолан не сдавалась. Она передавала через его секретаршу приглашения на чашечку кофе. Клеила на ветровое стекло его машины записки, предлагала сходить после работы в кино.

Гарри признавал, что завершилась эта история не слишком красиво.

Как-то вечером он заглянул в «Тюрягу». Оглядел зал, Беатрис не увидел и сел у стойки.

Неподалеку сидела молодая женщина-адвокат, которую Гарри уже не раз видел в здании суда. Когда он вошел, она ему улыбнулась. Он уже собирался завязать с ней беседу, как сзади на него напала Беатрис.

Беатрис вцепилась в него и стала массировать бедному Гарри спину, а он не знал, как вырваться. Молодая женщина-адвокат тут же испарилась.

И тут он не сдержался. Гарри утверждает, что не помнит, в каких именно выражениях он попросил Беатрис Нолан не распускать руки. Более того, он послал ее к черту. Причем громко, на весь зал. Все притихли. Беатрис застыла на месте. Он лишил ее последней надежды.

С тех пор она не сказала ему ни одного человеческого слова.

Большинство сотрудников суда не знают про сцену в «Тюряге». О ней забыли даже ветераны. Но Беатрис все помнит.

Когда я только начинала работать у окружного прокурора, мои коллеги всегда называли Гарри «тем самым парнем, чьих клиентов всегда сажает судья Нолан». Я этому не верила. Пока сама не убедилась. Я работала с ней на шести делах. В половине случаев защитником был Гарри Мэдиган. И все три раза его подзащитные оказывались за решеткой.

Мы попались. Наш судья — Беатрис Нолан. Да нет, еще хуже. Она судья Бака Хаммонда. И с этим ничего не поделаешь.

Судья Нолан сурово поприветствовала присяжных. Она сообщила им, что судья Лонг нездоров и не может продолжать работу. По выражению их лиц было ясно, что они сочувствуют судье Лонгу. Атмосфера в этом зале куда мрачнее, чем в предыдущем. И не только потому, что здесь нет окон.

Стэнли не терпится начать. Беатрис Нолан — как раз тот судья, какой ему нужен, для нее нет ничего важнее протокола. Человек — ничто, правила — все.

Все свои козыри Стэнли выложил еще во вторник. Он сделал все, чтобы доказать: это — убийство первой степени. Человек мертв. Его убил обвиняемый. Убийство предумышленное. Обвинителям повезло особо: имеется видеозапись случившегося.

Сегодня Стэнли нужно доказать самое главное: вменяемость обвиняемого. Поскольку мы утверждаем, что наш подзащитный был в момент совершения преступления невменяем, на власти штата возложена обязанность доказать обратное. Стэнли вызвал двух свидетелей — психолога Малькольма Поста и Шелдона Тернера, университетского преподавателя психиатрии, которые именно эту точку зрения и высказали.

Гарри допросил обоих экспертов, но это длилось недолго. Никакой адвокат не может ничего выжать из экспертов, выступающих на стороне обвинения. Однако и тот, и другой признали, что за несколько часов до преступления Бак Хаммонд получил трагическое известие о смерти сына.

Стэнли отказался задавать дополнительные вопросы своим свидетелям и только неустанно благодарил их. А затем, довольно посверкивая глазками, сообщил, что допрос закончен. Наконец настало время моей вступительной речи.

— Леди и джентльмены, — говорю я, подойдя к скамье присяжных.

Молоток Беатрис стучит несколько раз кряду. Так долбит ствол злобный дятел.

— Адвокат, — рявкает она, — что вы делаете?

— Выступаю с речью, — отвечаю я. — Обвинитель только что закончил.

— Это я поняла, адвокат. — Судья грозно скрещивает руки на груди. — Вызывайте своего первого свидетеля, мисс Никерсон!

— Но я еще не сказала вступительную речь.

— Этого не может быть!

— Почему же, ваша честь? Мы отложили выступление.

Беатрис читает запись заседания.

— Вы этого не делали!

— Ваша честь, если позволите… — Я подхожу к столу судьи и тяну руку к распечатке. -…Я вам покажу, где это. Защита попросила разрешения отложить вступительную речь. Судья Лонг дал согласие.

Беатрис вцепляется в распечатку обеими руками.

— Судья Лонг уже не ведет это разбирательство, адвокат, — заявляет она. — Его веду я.

Я ошарашенно смотрю на нее и понимаю, что дело не во мне. И не в Баке Хаммонде. А в судье Нолан. Бразды правления в ее руках. И она хочет продемонстрировать, что ее власть абсолютна.

— Вы уже обращались к присяжным, адвокат. И если вы не сказали всего, что хотели сказать, то допустили ошибку. Но это ваша проблема, а никак не моя. Другой возможности у вас не будет. — И она снова стучит молотком. — Во всяком случае, на моем заседании.

Гарри встает. И, глядя на меня, качает головой. С судьей Нолан спорить бесполезно. Ее не переубедишь.

Гарри застегивает пиджак на все пуговицы и выходит из-за стола.

— Ваша честь, защита вызывает доктора Мартина Сим-монза.

Тот направляется к свидетельскому месту. Гарри, подойдя ко мне, шепчет:

— Возможно, я ошибаюсь, но похоже, ты ей не нравишься.

Доктор Мартин Симмонз заведует психиатрическим отделением Массачусетской больницы. Это мужчина лет шестидесяти пяти, милый и дружелюбный. Он относится к Баку и Патти с искренним сочувствием.

Доктор рассказывает присяжным, что Бак, когда стрелял в Гектора Монтероса, находился в состоянии психического расстройства.

— Человек в состоянии психического расстройства на некоторое время утрачивает связь с реальностью.

— Прежде чем углубляться в детали, будьте добры, доктор, расскажите присяжным, что в случае Бака Хаммонда предшествовало этому состоянию.

— Ваша честь, мы это уже слышали, — тут же заявляет Стэнли.

— Подойдите сюда, — велит судья Нолан Гарри и Стэнли. По ее озабоченному лицу понятно, что она пока что не знает, куда клонит Гарри, но ей это заранее не нравится.

— Мистер Мэдиган, что вы намереваетесь делать?

Непонятно, зачем судья подозвала их к себе. Она даже не понизила голос.

— Что я намереваюсь делать? — отвечает Гарри так же громко. — Защита полагает, что подсудимый был временно невменяем, ваша честь. Мы вызвали эксперта-психиатра. Я намереваюсь осветить относящиеся к делу факты.

Стэнли откашливается и вступает в беседу:

— Ваша честь, начальник полиции дал подробные показания касательно мальчика. Ни к чему выслушивать снова то же самое. Это — подстрекательство.

— Подстрекательство? Естественно, подстрекательство. — Гарри разворачивается и, указывая на Бака, продолжает: — Сына этого человека, невинного семилетнего ребенка, изнасиловали и убили. Именно это и довело вполне разумного человека до психического расстройства.

— Прошу вас понизить голос, адвокат, — строго одергивает его судья Нолан.

— Я не намерен этого делать, ваша честь. — Гарри снова показывает на Бака. — Вы не имеете права затыкать рот защитнику этого человека.

Ну вот, он все-таки выступил.

Судья Нолан подымает руки, призывая собравшихся к тишине. Она снимает очки и, прикрыв глаза, массирует переносицу, а затем правый висок. Несколько минут общения с Гарри Мэдиганом — и у нее уже началась мигрень.

Наконец она открывает глаза.

— Мистер Мэдиган, — говорит она, — никто не собирается затыкать рот защитникам. Но вас, сэр, если вы опять начнете разводить демагогию, я лишу слова. Если ваш свидетель может сказать что-то по существу дела, можете продолжить допрос. Напоминаю, слушается дело об убийстве Гектора Монтероса. Мы не намерены тратить время на обсуждение подробностей постороннего убийства.

— Постороннего убийства? — Гарри чуть не кричит.

Он смотрит на меня, и теперь уже я подаю ему знак — прижимаю палец к губам. Заткнись и делай то, что велит она. Нам нужно мнение врача. Спорить будем потом.

Гарри остается только стиснуть зубы. Он нехотя кивает и идет к свидетелю.

— Доктор Симмонз, осматривали ли вы по моей просьбе мистера Хаммонда?

— Да. — Вид у врача немного озадаченный. Он не понял сути перепалки, но рад, что она закончилась.

— Когда вы его осматривали, сэр?

Доктор открывает медицинскую карту.

— Десятого, шестнадцатого и двадцать четвертого сентября этого года, каждый раз — в течение двух часов. Восьмого октября — чуть дольше.

— То есть на обследование вами было потрачено более восьми часов?

— Да.

— Вы пришли к выводу относительно того, в каком психическом состоянии находился мистер Хаммонд утром двадцать первого июня, перед тем как стрелял?

— Да. В то утро мистер Хаммонд находился в состоянии психического расстройства. На какое-то время он утратил связь с реальностью и имел путаное представление о некоторых предшествовавших событиях. Но он не потерял способности действовать.

— Какие события он не осознавал?

— Смерть своего сына. Его сознание отказывалось это воспринять.

— Он отказывался в это поверить?

— Не совсем так. У мистера Хаммонда в то утро была именно что нарушена связь с реальностью. Он был уверен, что смерти не было.

— А в чем он путался?

— В событиях предыдущих сорока часов. Все, за исключением смерти сына, мистер Хаммонд осознавал совершенно отчетливо. Но путался в последовательности происходившего.

— Приведите пример.

— Самый очевидный пример, он же самый важный: то, что над его сыном надругались. Мистер Хаммонд знал, что какой-то человек увез его сына. Знал, что этот человек опасен и что жизнь его сына под угрозой. Но он не понимал, как давно это случилось.

— Он не знал, что его сын мертв?

— Нет. — Доктор Симмонз вздыхает. — Когда мистер Хаммонд взял в руки ружье, он был уверен, что борется за жизнь своего сына. Это трудно понять. — Он указывает на столик, где сидим мы с Баком. Взгляды присяжных устремляются туда же.

Бак смотрит прямо перед собой. У него вид человека, мысли которого где-то далеко.

Гарри расхаживает взад-вперед. Вид у него крайне озабоченный. Если я правильно понимаю, сейчас он сделает то, за что судья Нолан с наслаждением выставит его из зала.

Наконец он останавливается. Его взгляд исполнен решимости.

— Доктор, вы сказали, что мистер Хаммонд понимал, насколько опасен человек, похитивший его сына. Можете пояснить это?

Доктор Симмонз удивлен. Его не было в зале суда, когда судья Лонг определял, какие показания можно давать, и он думал, что присяжным уже все известно.

— Ему об этом сообщила полиция, — говорит он.

Стэнли встает, но слишком поздно.

— Они ему сказали, что проверили номер машины и оказалось, что она принадлежит некоему Гектору Монтеросу. И еще сказали, что Монтерос — педофил, уже совершивший несколько преступлений.

— Возражаю, ваша честь! — верещит Стэнли.

Доктор продолжает говорить.

— Его неоднократно задерживали за это, — объясняет он.

— Ваша честь! Возражаю!

Стэнли топает ногами. В зале воцаряется тишина. Присяжные не сводят глаз со свидетеля.

Беатрис стучит молотком. Синяя жилка на лбу Стэнли бьется. Он что-то кричит, и голос его на октаву выше обычного. Но Беатрис и сама встала и указывает молотком на Гарри.

— Мистер Мэдиган, ваш опрос свидетеля закончен. Еще одно слово, и я обвиню вас в неуважении к суду. У вас есть шанс провести Рождество за решеткой. И на Новый год я бы на вашем месте тоже планов не строила. — Судья окидывает ледяным взглядом доктора Симмонза. — Если понадобится, власти штата подыщут место и для вас, доктор Симмонз.

— За что? — изумляется доктор Симмонз.

Это первый случай такого рода. Беатрис легко отправить за решетку Гарри, но, насколько мне известно, свидетелям она прежде не угрожала.

Гарри смотрит на меня и садится на место. Гарри доволен, почти счастлив. Он бы с радостью отсидел срок, определенный Беатрис, хотя бы и в праздники.

Стэнли задал доктору Симмонзу пару формальных вопросов. Сколько-то очков Стэнли выиграл, но сколько-то и проиграл.

В начале пятого судья Нолан отпускает доктора Симмонза, и он идет к боковой двери, не сводя глаз с судьи. У него хорошая интуиция.

Для защиты день был неплохой. Специалисты-эксперты дали совершенно противоположные заключения. Одна сторона сказала, что Бак знал, что делает, другая — что нет. В делах о невменяемости так обычно и бывает. Возможно, присяжные вообще не примут во внимание мнения экспертов. Они будут решать судьбу Бака, руководствуясь собственными соображениями, а невменяемость будут учитывать только в случае необходимости.

Гарри собирает бумаги. Он ходит в суд со школьным портфелем, который и лежит сейчас на столе. Я толкаю его в бок. Он поднимает глаза на меня, а я показываю на судью. Она, по-моему, пытается испепелить его взглядом.

— Что вы делаете, мистер Мэдиган? — спрашивает Беатрис.

— Собираю вещи. — Гарри заглядывает в портфель, проверяет, не сделал ли он чего противозаконного.

— А почему это вы собираете вещи, мистер Мэдиган?

Гарри смотрит на судью, ждет, когда она объяснит, в чем он ошибся.

— Заседание заканчивается ровно в пять тридцать и ни минутой раньше.

Смысл ее слов ясен: теперь музыку заказывает она.

— Вызывайте вашего следующего свидетеля, — велит судья Нолан.

Наш следующий свидетель — Патти Хаммонд, но я планировала вызвать ее завтра с утра. Я не хочу допрашивать ее сейчас. Мне хотелось еще раз с ней все отработать. Она почти такая же важная свидетельница, как и сам Бак. Не хочется делать это наспех.

Стэнли оборачивается ко мне, его глаза кровожадно блестят. Он знает, что я испугана.

Я пытаюсь придумать какую-нибудь отговорку или хотя бы потянуть время, но тут кто-то трогает меня за плечо. Это Патти. Она встает и идет к свидетельскому месту.

— Все в порядке, — говорит она спокойным голосом. — Я готова.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Притихший зал ждет. Патти идет по проходу к свидетельскому месту. На ней черные брюки, белая водолазка и серый свитер. В ушах у нее коралловые сережки, на груди — дешевенький медальон. Волосы подстрижены коротко и зачесаны назад. У нее очень свежее лицо — редкие симпатичные веснушки, никакого макияжа.

Патти клянется говорить правду и только правду, присаживается на краешек стула. Кивает присяжным и смотрит на меня. Выглядит она спокойной. Немного грустная, как всегда, но спокойная. Она действительно готова.

Поначалу все идет гладко. Патриция Лоуэлл Хаммонд, проживает на Бейвью-роуд в Чатеме. Родилась и выросла здесь, на Кейп-Коде. Она — жена обвиняемого и мать погибшего мальчика.

— Билли… — говорит она и вертит в пальцах медальон. — Его имя Билли.

Все женщины-присяжные понимающе кивают, и большинство мужчин — тоже. Имя мальчика — это важно; это конкретный человек. Они это понимают. Наконец-то хоть одна непосредственная реакция.

Насчет показаний Патти Хаммонд я все время сомневалась. С одной стороны, хочется, чтобы присяжные лучше ее узнали, чтобы стали сочувствовать Патти, чтобы не лишили ее еще и мужа.

С другой стороны, я понимаю, что силы у Патти не бесконечны. А ей нужно очень точно рассказать о том, что было до и после выстрела. О том, что Бак говорил и чего не говорил. И я не хочу, чтобы она слишком уж утомилась перед допросом, который устроит ей Стэнли.

Но сейчас размышлять поздно, пора приступать к делу.

— Давайте начнем с воскресенья двадцатого июня. Это было на следующий день после исчезновения Билли. Где вы находились в воскресенье вечером?

— Дома, — говорит она. — Сидела на кухне. Я так сидела… — Патти запинается и продолжает через силу: -…с тех пор, как это случилось.

— И что вы делали?

— Сидела и смотрела на телефон, — пожимает плечами Патти.

— А ваш муж?

— Искал Билли. Он его начал искать, как только полиция в субботу уехала. Ему велели ничего не предпринимать, но Бак должен был попытаться. Он заглянул домой в воскресенье вечером, всего на несколько минут. И снова уехал.

— В тот вечер муж звонил вам?

— Два раза. Сначала — около полуночи, спросил, не звонили ли мне из полиции.

— Вам звонили из полиции?

— Нет, — качает головой Патти.

— Он звонил еще раз?

— Да. В половине второго.

— То есть уже в час тридцать ночи в понедельник? Вы в этом уверены?

— Да. — Патти смотрит на присяжных. — Когда зазвонил телефон, я посмотрела на часы. А когда снова посмотрела, оказалось, что стрелки почти на том же месте. А мне показалось, что прошло много времени.

— Что сказал Бак, когда звонил во второй раз?

Патти стоит, стиснув руки. Это еще не самый трудный вопрос, но мы движемся к нему. Она старается держаться.

— Он был в полицейском участке в Чатеме. Сказал, что едет в город узнать, нет ли каких новостей. Он надеялся, что они что-то узнали. Сказал, что ему нужно посмотреть кое-кому в глаза, задать вопросы лично.

— Он сделал это?

— Он поехал в участок, но вопросов никаких не задавал.

— Расскажите присяжным почему.

Патти тяжко вздыхает:

— Оказалось, что, когда Бак пришел в участок, дежурный сержант как раз звонил нам домой. У моста рядом с электростанцией было обнаружено тело мальчика. Они предположили, что это Билли. — Она трясет головой, но находит в себе силы продолжить. — Они были в этом почти уверены. Начальник полиции хотел, чтобы Бак сразу же приехал в морг.

— Чтобы опознать тело?

— Да, — отвечает Патти с трудом.

Я наливаю стакан воды и ставлю перед ней. Она одними губами шепчет «спасибо».

— Вы знали, сколько нужно времени, чтобы доехать от полицейского участка до морга?

— Наверное, минут сорок, — пожимает плечами Патти.

— Бак, проговорив с вами, сразу же уехал из участка?

Патти качает головой:

— Он звонил мне уже из машины.

Я подхожу к скамье присяжных.

— Патти, а когда вы разговаривали с мужем в следующий раз?

— В тюрьме. Меня пустили к нему около полудня.

Я выдерживаю паузу, чтобы присяжные сами все подсчитали.

— Через десять часов?

— Да.

Я поворачиваюсь к Патти, но не отхожу от скамьи присяжных. Когда Патти, отвечая на следующие вопросы, будет смотреть на меня, она непременно повернется лицом к присяжным. А это крайне важно.

— В промежутке он вам не звонил?

Она отвечает не сразу.

— Нет, — наконец произносит она. — Его арестовали около пяти утра.

— Но вы об этом еще не знали?

— Не знала. Начальник полиции Фицпатрик позвонил мне в половине одиннадцатого. Он только тогда узнал, что Бак отказался от права на звонок. И хотел рассказать, что случилось. Он считал, что я должна это знать.

— Вы пытались связаться с мужем между половиной второго и половиной одиннадцатого?

— Нет.

— Что же вы делали эти девять часов?

Патти удивленно моргает — ей и в голову не приходило об этом думать.

— Точно не помню. Кажется, ничего не делала. Сидела на одном месте.

— Патти, ваш муж отправился в морг опознавать тело мальчика. Вы знали, что это, возможно, Билли. Вы знали, что полицейские считают именно так. Но вы просидели девять часов и даже не пытались никуда позвонить. — Я выдерживаю небольшую паузу. — Почему?

Патти на мгновение поднимает на меня глаза и, стиснув зубы, смотрит на присяжных.

— Потому что я знала.

— Что знали?

— Я знала, что мальчик в морге — это Билли. — Патти, прикусив губу, теребит медальон. По щекам у нее текут слезы. — Не знаю, как я это поняла. Поняла — и все. Я знала это сразу, как только повесила трубку в половине второго. У меня так заныло сердце…

Я смотрю на присяжных. Они сидят не шелохнувшись.

— И еще я знала, что время кончается. То время, пока ничего еще не известно наверняка. Время, пока я могу хотя бы надеяться, что это не Билли. Я знала, что, как только поговорю с Баком, никакой неопределенности уже не будет. А для меня неопределенность была спасательным кругом, и я держалась за нее.

Я снова смотрю на присяжных. Они никак не выражают своих чувств.

И тут же я слышу кашель Стэнли.

— Ваша честь, супруга обвиняемого не выступает в качестве ответчика. По-моему, адвокат пытается доказать, что она тоже находилась в невменяемом состоянии.

Присяжные переводят глаза с Патти на Стэнли. В зале тишина. Беатрис ждет, чтобы я ответила на замечание Стэнли. И не сразу соображает, что я этого делать не собираюсь.

— Продолжайте, адвокат, — говорит она. Даже у Беатрис Нолан хватает такта не унижать Патти Хаммонд перед присяжными.

— Патти, что сказал Бак, когда вы увидели его в полдень в тюрьме?

— Он ничего не сказал. Мы просто смотрели друг на друга через стекло. Мы оба молчали. Слов не было.

— Когда вы смогли пообщаться в следующий раз?

— Через несколько дней. Я приходила каждый день, но поговорили мы только через несколько дней.

— Вы спросили мужа, почему он стрелял в Монтероса?

Стэнли встает.

— Нет, — отвечает Патти. — Мне это было ни к чему.

— Ваша честь… — Стэнли хочет это прекратить. Судья, похоже, тоже. Она не выпускает из руки молоток.

Я киваю Патти в надежде, что она закончит свою мысль. Она оборачивается к присяжным, смотрит на них, широко раскрыв глаза, но молчит.

— Вам это было ни к чему?

— Ну да. Я знала почему. — Патти смотрит на присяжных так, словно вдруг поняла что-то очень важное. — Мой муж — не убийца.

— Ваша честь! — Жилка на лбу Стэнли побагровела.

Раздается стук молотка, но я не обращаю на это внимания.

Присяжные тоже. Они сосредоточены только на Патти. Она обращается только к ним, словно в зале больше никого нет.

— Бак вынужден был это сделать. Понимаете?

Многие из присяжных качают головой. Может быть, им слишком тяжело это слышать. Или же они не понимают.

— Ваша честь! — Стэнли вскидывает руки вверх — ему надо хоть как-то остановить Патти.

— У него не было выбора, — говорит Патти присяжным. Стэнли будто и не существует. — Он должен был помочь Билли. Должен был попытаться.

Молоток опускается снова, на этот раз совсем рядом с Патти. Патти подскакивает от неожиданности. И смотрит на судью. Присяжные тоже.

Беатрис не глядит ни на Патти, ни на присяжных. Ее взгляд устремлен на меня.

— Мисс Никерсон, опрос закончен.

Она совершенно права. Мы закончили. Трудно представить себе более выигрышный для нас финал сегодняшнего дня. Однако пусть лучше Беатрис думает, что это ее идея.

— Как скажете, судья. Вы здесь хозяйка.

Люк и Мэгги, которые ходили по магазинам, во время опроса Патти Хаммонд сидели в зале, в заднем ряду. Я этого не планировала. Когда просила их на моей машине приехать к четырем, я думала, что к этому времени мы уже освободимся. Но то было утром, когда дело вел судья Лонг. Теперь все иначе.

Бака увели. Мы с Гарри еще встретимся с ним сегодня, чтобы в последний раз отработать его показания. Мы собирались сначала съездить к себе в контору, прогнать все пару раз без него. Хотели убедиться, что у Стэнли не будет поводов обвинять Бака в непоследовательности.

Но судья Нолан поздно закрыла заседание, так что придется нам сразу работать с Баком.

Патти сидит на месте Бака, между мной и Гарри. Щеки у нее пылают. Она вымотана до предела.

Люк с Мэгги сидят и ждут, когда выйдет публика. Когда они наконец направляются к нам, в зал влетает Джеральдина.

Она водружает свой портфель на наш стол и говорит:

— У меня хорошие новости. О судье.

— Она решила отправиться на пенсию? — интересуется Гарри. — Раньше срока? Надеюсь, не по болезни?

Джеральдина морщится:

— Я не о том судье. Нет, она не уходит на пенсию. И со здоровьем у нее все в порядке. — Джеральдина усмехается. — Но судья Нолан будет тронута, когда узнает, как вы о ней беспокоитесь.

— Она и так уже достаточно тронута, — пожимает плечами Гарри.

— Так как там судья Лонг? — спрашиваю я. — С ним все в порядке?

— Кажется, да. Он в отделении интенсивной терапии. На следующей неделе его переведут в обычную палату. Есть надежда, что обойдется без последствий.

Патти встает и, обойдя стол, обнимает Мэгги. Как это я забыла — они же соседи. Мэгги приникает к ней, шепчет на ухо что-то подбадривающее.

— Его ударили ножом дважды, — продолжает Джеральдина. — Первая рана была достаточно глубокая — нож прошел в паре сантиметров от почки. Хирург говорит, потребуется серьезное лечение. А вторая рана поверхностная.

Джеральдина хмурится. Я знаю это ее выражение лица. То, что она рассказывает, ее беспокоит. Что-то здесь не сходится.

— Хирург сказал, что, скорее всего, тому, кто напал на судью Лонга, помешали, — говорит она. — Не дали довести дело до конца.

Гарри пристально смотрит на нее.

— И по вашей теории получается, что Ники Патерсон дважды ударил судью ножом, а когда пришел Стэнли, все бросил и уселся как ни в чем не бывало в первом ряду?

Джеральдина делает вид, что не слышала вопроса Гарри.

— Я еду в больницу, — сообщает она нам.

— Он в сознании?

— Пока что нет, — отвечает она. — Но я хочу задать ему несколько вопросов, как только он придет в себя. Может быть, он что-то видел или слышал.

— Медсестры могут тебя не пропустить.

— Пусть только попробуют!

Как только уходит Джеральдина, Люк и Мэгги тоже отправляются домой. И Патти. Она поедет за ними следом до Чатема, говорит она, на случай, если у Люка возникнут трудности на заснеженной дороге. Или у самой Патти. Я доберусь до дома только через несколько часов. Похоже, этот день никогда не кончится.

Снег все валит и валит. Мы с Гарри пробираемся мимо машин на автостоянке к исправительному дому округа Барнстабл. Рука Гарри лежит у меня на плече, и это единственное, что меня радует. Прижимаюсь к нему. Ох, если бы можно было провести этот вечер наедине с Гарри…

Но мы вынуждены расстаться. Гарри идет в мужское отделение, а я — в женское. Гарри начнет работать с Баком, а я сначала побеседую с Соней.

Гарри всегда считал, что для Бака лучший вариант — признание временной невменяемости. Присяжные редко объявляют нуллификацию. И он прав. Чтобы наши присяжные отвергли обвинение, они должны заявить, что закон в данном случае ошибается. Присяжные обычно не хотят выступать с подобными заявлениями. И шансов на то, что состав присяжных примет единогласное решение, очень малы. Это вынуждена признать даже я.

Если же присяжные согласятся с версией о временной невменяемости, у них есть выбор. Они могут отправить Бака домой, даже признав, что он совершил преступление. Они имеют право объявить его невиновным, даже если знают, что он совершил преступление. Закон это разрешает.

Мы с Гарри с самого начала знали, что Бак будет давать показания. Крайне важно, чтобы присяжные его выслушали. Если бы он решил хранить молчание, мы бы приложили все усилия, чтобы его переубедить. Но в этом не было необходимости. Бак в первый же день сказал, что даст показания: он должен рассказать присяжным, что происходило в то утро.

Я рада. Рада, что Бак принял такое решение. В конце концов, с тем, что за этим последует, жить все равно самому Баку.

В больницу мы с Гарри приезжаем уже около десяти. Двое охранников смотрят на нас, устало переглядываются. По их лицам ясно: то, что они видят, им не очень нравится. И я их не осуждаю.

У Гарри вид на редкость хорошо откормленного беженца. Он в стареньком пальто поверх костюма. Щеки и подбородок в густой щетине, под глазами круги.

Мне не нужно смотреться в зеркало — я и так понимаю, что выгляжу ничуть не лучше Гарри.

Один охранник проверяет наши документы. Другой везет нас на лифте на второй этаж.

Джеральдина сидит в закутке перед отделением интенсивной терапии и что-то пишет в блокноте. Она выглядит точно так же, как и в девять утра. На костюме ни складочки, белая блузка свежа, прическа в идеальном порядке. Не понимаю, как ей это удается.

Когда мы подходим, она откладывает авторучку.

— Очень мило, что заглянули, — говорит она, — но его честь в настоящий момент никого не принимает.

Гарри плюхается на стул рядом с Джеральдиной.

— Он в сознании?

— Нет. Но пару часов назад пришел в себя на несколько минут.

— Он что-нибудь сказал?

— Ни слова. Однако пытался. Не получилось. У него болит горло — это из-за трубок, которые ему вставляли во время операции. Бедняга умирает от жажды. Он все тянулся к кувшину с водой, но медсестра только давала ему кубики льда пососать. Потом он снова заснул.

Джеральдина встает и начинает ходить взад-вперед. Видно, что она о чем-то размышляет.

— Пришли результаты из лаборатории, — сообщает она.

Я кидаюсь к ней.

— Чья там кровь?

— Только Сони Бейкер.

Хорошая новость.

— А отпечатки пальцев?

— Все Сонины.

Эта новость не столь хороша.

В наш закуток вплывает крупная женщина в белом халате. Она складывает руки на необъятной груди и хмурится. На значке у нее написано: «Элис Берримор, медсестра».

— Судья проснулся, — сообщает она. — Но я не намерена пускать к нему толпу народу.

— Какую такую толпу? — удивляется Джеральдина.

Сестра Берримор кивает на Гарри и меня. Джеральдина бросает на меня взгляд через плечо — словно мое присутствие для нее новость.

— А, эти… Они будут молчать.

Почему-то Джеральдину все всегда слушаются. Она шагает по коридору, сестра Берримор — за ней. Мы с Гарри замыкаем шествие.

В палате судьи Лонга горит яркий свет. Везде гудят какие-то аппараты. На мониторе — постоянно меняющиеся кривые. Очень жарко. Непонятно, как тут можно спать.

Судья Лонг лежит на кровати под белым покрывалом. Около него две стойки с внутривенным раствором. Он поворачивает к нам голову и смотрит на нас умоляюще. Приподнимает левую руку, показывает на кувшин.

— Никакой воды, — заявляет сестра и сует пациенту в рот немного колотого льда.

— Попробуйте рассказать нам, — деловито говорит судье Джеральдина, — все, что вы знаете.

Судья силится сказать что-то. Звучит это как «кст».

Гарри подходит к кровати, наклоняется над судьей Лонгом, судья делает еще одну попытку. По-моему, получилось то же самое, но Гарри что-то разобрал.

— Кисть, — говорит он. — Он видел кисть руки.

Судья кивает.

— Мжс… — произносит он.

— Это была мужская рука, — переводит Гарри.

Судья снова кивает.

— Бела…

Это мы все понимаем.

Судья с трудом поднимает руку, прижимает ладонь к плечу. Наверное, нападавший схватил его сзади одной рукой, а второй нанес удар.

— Что-нибудь еще? — спрашивает Джеральдина. Блокнот у нее открыт, ручка наготове, но писать пока что почти нечего.

Мы все смотрим на судью Лонга. Он показывает себе на ногу, шевелит ступней.

— Ботинки? — спрашивает Гарри. — Вы видели ботинки?

Судья кивает.

Джеральдина щелкает ручкой, сует ее в карман и закатывает глаза:

— Значит, будем искать белого мужчину в ботинках.

— Это уже сужает круг поиска, — усмехается Гарри. И снова поворачивается к судье Лонгу. — Прокурор Шиллинг посадила за решетку Ники Патерсона, алиментщика, — сообщает ему Гарри. — Она думает, это его рук дело.

Судья морщится и мотает головой.

— Ники Патерсон был там, — говорит Джеральдина. — Он мужчина, белый. И я почти уверена, что он был в ботинках. Я сейчас не услышала ничего, что указывает на то, что это не он.

— Но и ничего, что указывало бы на то, что это именно он, — поправляет Гарри.

— Потише, пожалуйста! — Медсестра, кажется, собирается нас выгнать.

— Все указывает на него, — шипит Джеральдина.

— Замолчите же!

Все трое оборачиваются ко мне. А я показываю на судью Лонга. Он мотает головой и, глядя на Джеральдину, произносит одними губами: «Нет».

— Никогда не спорь с противоположной стороной, — говорю я Гарри. — Судья сделает это за тебя.

Домой я возвращаюсь за полночь, но не могу отказать себе в удовольствии почитать записи судьи Паксона. Я сажусь за стол и при свете настольной лампы листаю книгу.

«Французский токсиколог Орфила говорил, что мозг, растревоженный гневом, изнуренный отчаянием, терзаемый страхами или же донимаемый ревностью, всегда уязвим. В таких случаях человек уже не властен над собой. Его сознание замутнено: он ведет себя как безумец.

Но во всех этих случаях человек продолжает осознавать реальное положение вещей. Его несчастье реально, и если оно толкает его на преступление, то это преступление имеет мотив».

Я понимаю, что это именно то, что сейчас беспокоит меня. В случае с Баком Хаммондом одно можно утверждать наверняка. Его несчастье реально. И если оно толкнуло его на преступление, то это преступление имеет мотив.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

24 декабря, пятница

Джей Стэнли Эдгартон Третий пока что допрашивал Патти Хаммонд вполне формально. Патти признала, что не имела контактов с мужем в промежуток времени между тем, как он опознал тело их сына и стрелял в Гектора Монтероса.

Тут бы Стэнли и остановиться. Он получил все, что нужно для того, чтобы заявить, что ее показания не имеют отношения к делу. Но Стэнли желает большего. Он расхаживает по залу, заложив руки за спину, и жилка у него на лбу пульсирует.

— Значит, вы лично, миссис Хаммонд, не знаете, в каком состоянии находился ваш муж в то утро?

Патти изумленно смотрит на него.

— Нет, знаю, — отвечает она, обернувшись к присяжным. — Наверное, я — единственный человек, который это знает.

— Возражаю! — орет Стэнли так громко, что Патти вздрагивает.

Тогда встаю я:

— Против чего? Против своего собственного вопроса?

Стэнли разворачивается ко мне:

— Ответ свидетельницы невразумителен. Судья, предлагаю вычеркнуть ответ из протокола.

Беатрис кивает.

— Теперь позвольте возразить, — говорю я. — Обвинитель задал вопрос, свидетельница ответила. Он не имеет права снимать вопрос потому, что ему не понравился ответ.

Беатрис смотрит на меня тяжелым взглядом:

— Просьба удовлетворена, адвокат. Ответ вашей свидетельницы действительно был невразумительным.

— Давайте еще раз вспомним вопрос и ответ. — Я обращаюсь к протоколисту, тощему бледному человеку в белой рубашке с галстуком-шнурком.

— Мы этого делать не будем! — Беатрис стучит молотком. — Мисс Никерсон, в чьем ведении находится этот зал?

А вот об этом я с удовольствием напомню присяжным.

— Этот зал, ваша честь, находится в ведении граждан штата Массачусетс.

— Кто отвечает за этот зал, мисс Никерсон?

— А вот отвечаете за него вы, — говорю я с улыбкой.

Она разворачивается к присяжным:

— Леди и джентльмены, прошу вас не принимать во внимание последний ответ.

Присяжные взирают на судью. Лица у них непроницаемые. Судья Нолан переводит взгляд на Патти:

— Впредь свидетельнице рекомендуется отвечать на поставленные вопросы и воздерживаться от комментариев. Вы понимаете меня, миссис Хаммонд?

— Боюсь, что нет, — качает головой Патти.

Этот ответ судье Нолан не нравится. Она собирается что-то сказать, но тут вмешивается Стэнли.

— Ваша честь, — говорит он, — у меня больше нет вопросов к свидетельнице.

Прежде чем объявить перерыв, судья Нолан бросает на меня испепеляющий взгляд. И вскакивает до того, как судебный пристав просит всех встать.

Гарри встает, подходит ко мне и говорит:

— Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, теперь она хочет упечь за решетку тебя.

Похоже, за время перерыва настроение судьи Нолан не улучшилось. Она с кислой миной усаживается в кресло. Разворачивает его к скамье присяжных и, пока присяжные рассаживаются, изучает стену.

Хорошо хоть на нас не смотрит. Бак серьезен и сосредоточен, сидит, сложив руки на столе. Он готов давать показания. И ему незачем смотреть на нашу злюку-судью.

— Леди и джентльмены, господа присяжные… — Беатрис одной рукой держится за подлокотник, а второй, на всякий случай, вцепилась в молоток. — Настало время защите и обвинению выступить с заключительным словом.

Мы с Гарри вскакиваем. На долю секунды мы оба лишаемся дара речи.

Гарри первым приходит в себя.

— Эгей… — произносит он.

Пришел в себя, называется. «Эгей» — не слишком подходящее для зала суда словечко.

Беатрис чуть не подпрыгивает.

— Эгей? — Она поднимает молоток и держит его на весу, как томагавк, который готова метнуть в любой момент. — Вы сказали «эгей», мистер Мэдиган?

Гарри морщится.

— Сказал, ваша честь. Но я не это имел в виду.

Беатрис опускает молоток себе на ладонь.

— Рада это слышать, мистер Мэдиган. Ну, так объясните же наконец, что вы хотели сказать.

— Я хотел сказать: прошу прощения, ваша честь, но защита еще не закончила. — Гарри делает шаг вперед. — У нас еще один свидетель, судья. Мистер Хаммонд — наш последний свидетель.

— Мистер Хаммонд? — спрашивает Беатрис с таким видом, будто ей сообщили, что сейчас даст показания фикус.

— Обвиняемый, — Гарри показывает на Бака, и Бак поднимает руку. Будто судья не знает, кто он такой.

— Подойдите ко мне, — морщится Беатрис.

Стэнли и Гарри оказываются рядом с судьей раньше, чем я, но судья Нолан не намерена ждать. Впрочем, это не имеет значения. Она говорит так громко, что ее слышно даже в последнем ряду.

— Что здесь происходит, господин адвокат?

— Что здесь происходит? — озадаченно спрашивает Гарри. — Обвиняемый готов дать показания. Вот что здесь происходит.

Беатрис раздувает ноздри:

— Что он намерен сказать?

— Не можете же вы у меня об этом спрашивать! — Гарри еле сдерживается.

— Разумеется, могу. Я — судья.

— Мне плевать, кто вы такая. Я защитник. А он, — Гарри показывает на Бака, — обвиняемый. Это значит, что он имеет право давать показания без предварительного обсуждения с обвинителем.

Беатрис хмурится:

— Он не имеет права давать ложные показания.

— Ложные? — хором восклицаем мы с Гарри.

— И вы не имеете права его на это подстрекать.

— Подстрекать? — снова хором говорим мы.

— Вы объяснили вашему клиенту, что ему грозит за дачу ложных показаний, господин адвокат? — Беатрис переводит взгляд с Гарри на меня.

— Почему мы должны были это делать, судья?

Беатрис тянется через стол и хлопает рукой по телевизору.

— Я видела запись, адвокат. Пленка не лжет. Если ваш клиент собирается давать показания, противоречащие тому, что есть на этой пленке, значит, он собирается лжесвидетельствовать. А этого я не допущу.

Она вызывающе смотрит на нас, но нашего ответа не ждет.

— А если он не собирается противоречить тому, что есть на пленке, тогда его свидетельство — сплошное безрассудство. Вы ему давали советы по этому поводу? Если вы не отговорили его давать показания, это подтверждает вашу некомпетентность. И я отстраню вас от защиты.

— Отстраните?

— А если вы его отговаривали, а он вас не послушал, значит, ваши действия были неэффективными. И я все равно отстраню вас.

Беатрис все продумала.

В зале сотни людей, и все сидят не шелохнувшись. Слышно только, как тяжело дышит Беатрис. В ее взгляде — открытый вызов, и я его принимаю.

Я разворачиваюсь и направляюсь к протоколисту. Наши глаза на миг встречаются. «Только меня не впутывайте», — всем своим видом говорит он.

— Защита вызывает в качестве свидетеля Уильяма Бака Хаммонда.

Все замирают, в том числе и протоколист. Я стою перед ним и говорю:

— Вы должны были это записать.

Он бросает неуверенный взгляд на судью и начинает печатать. Она, конечно, судья, но я рядом, могу, если что, его и стукнуть.

— Мисс Никерсон, вы слышали мои вопросы?

— Да, судья. Я слышала ваши вопросы и слышала ваши угрозы.

— Угроз не было, мисс Никерсон, но я бы хотела, чтобы вы ответили на мои вопросы. Если, конечно, вас это не затруднит.

Я не спеша подхожу к ней.

— Вы только что слышали мой ответ. Защита вызывает в качестве свидетеля Уильяма Бака Хаммонда. — Я даю Баку знак встать и подойти к свидетельскому месту. — Это наш ответ, судья, на все ваши вопросы.

Бак уже идет по проходу, но тут Беатрис вопит:

— Одну минуту, мистер Хаммонд!

Он останавливается, смотрит на меня. Я киваю головой: иди, мол.

Беатрис стучит молотком, но Бак не обращает на это внимания. Он подходит и спокойно усаживается на свидетельское место.

— Что вы делаете, адвокат?

— Я вызвала своего клиента для дачи свидетельских показаний. Если вы хотите запретить мистеру Хаммонду дать свидетельские показания, вы можете это сделать. Но я не допущу, чтобы вы сделали это во время якобы закрытого совещания с представителями защиты и обвинения. — Я показываю на Бака. — Если вы лишите этого человека слова, ваше решение попадет в протокол.

Беатрис открывает рот, но не издает ни звука. Я подхожу к судейскому столу и говорю, тихо, но так, чтобы присяжные меня слышали:

— И вас отстранят сразу же после этого дела.

Беатрис поджимает губы:

— У меня не было намерения лишать мистера Хаммонда слова, адвокат. Секретарь суда, приведите свидетеля к присяге.

Взгляд Беатрис красноречивее слов. Этот бой она проиграла, но война еще не закончена.

По Баку Хаммонду видно, что ему терять нечего. Ему разрешено было надеть на суд собственную одежду, но она на нем болтается. Ни ремня, ни шнурков нет. Волосы у него взлохмачены, на щеках щетина, под глазами круги.

Бак выше Гарри сантиметров на пять, но он сутулится — его спина словно согнулась под невидимой ношей. По его огромным серым глазам трудно что-нибудь понять. Дело не в том, что у него не осталось никаких вопросов, просто на вопросы, которые его действительно интересуют, нет ответов.

Но он попросит, чтобы его отпустили домой. Он сделает это ради Патти, а не ради себя, потому что ему все равно. И моя задача — предоставить ему такую возможность.

Все очень просто. Мы начнем с вопросов, отвечая на которые Бак опишет свою жизнь до 19 июня. Присяжные узнают, как этот человек ходил каждый день на работу, ужинал по вечерам с женой и сыном. Они узнают чуть больше про человека, который родился и вырос на Кейп-Коде и впервые столкнулся с законом только полгода назад. Они узнают, как внезапно изменилась его жизнь.

Конечно же, будут трудности со Стэнли. Жилка у него на лбу набухла, он сидит на краешке стула, готовый в любую минуту вскочить. Он, по-моему, хочет выразить протест еще до того, как я задам первый вопрос.

Судья Беатрис Нолан с огромной радостью примет все возражения Стэнли. С ней нам тоже будет нелегко справиться.

— Мистер Хаммонд, назовите, пожалуйста, для протокола ваше полное имя.

— Уильям Фрэнсис Хаммонд. Но все называют меня Баком.

Стул под Стэнли скрипит. Я оборачиваюсь и вижу, как он шепчет одними губами: «Слухи».

Неужели он серьезно?

Он машет мне рукой, дает понять, что на первый раз прощает. Он разумный человек, не будет лезть с такими мелочами.

Я снова смотрю на Бака. Он спокоен и ждет следующего вопроса. Мелкой выходки обвинителя он не заметил.

Бак прав. Стэнли никому не интересен. И его злобные нападки не имеют никакого значения. Так же, как и мои предварительные вопросы.

Присяжные знают, кто такой Бак Хаммонд. Они знают, где он живет, видели его жену. О его возрасте они могут догадаться, и им все равно, как он зарабатывает на жизнь. Они знают, что он сделал с Гектором Монтеросом. Важно только одно: почему он это сделал.

Я подхожу к столу и достаю из портфеля две фотографии. На обоих Билли. До — и после.

Бак не видел этих фотографий. Первый снимок сделан им самим, но пленку проявили, когда он уже сидел в тюрьме. Второй сделали во время вскрытия. Так положено.

Обычно не рекомендуется предпринимать ничего неожиданного для свидетеля. Но это не было обычным убийством, и сам процесс тоже нельзя назвать обычным.

Гарри располагает пюпитр так, чтобы его видели и Бак, и присяжные. Я ставлю на него первую фотографию: улыбающийся Билли стоит на фоне заката на пляже. В одной руке у него удочка, в другой — здоровенная, почти метровая, рыбина.

— Вы знаете, кто это?

Бак смотрит на снимок и моргает. В глазах у него слезы.

— Да. Это мой сын Билли.

— Кто сделал этот снимок?

— Я. Мы с ним ходили на рыбалку. Билли уже поймал несколько окуней, но этот, — показывает Бак на рыбину, — был самый большой.

— Когда это было?

— В субботу, двенадцатого июня. За неделю до…

— До чего?

— Ваша честь!

Беатрис успела схватить молоток еще до того, как Стэнли заговорил.

— До чего, Бак?

— Ваша честь!

Молоток стучит.

Я знала, что это произойдет, но не думала, что так сразу. Надеялась, что мне удастся задать хотя бы пяток вопросов до того, как судья с обвинителем начнут применять силовые приемы. Но я готова. Я все спланировала заранее. И намереваюсь заткнуть рот обоим оппонентам.

— До чего, Бак?

— Ваша честь!

Беатрис наклоняется ко мне, но я не оборачиваюсь. Я не свожу глаз с Бака.

— Адвокат! — рявкает она. — Поступило возражение.

— Я его не слышала, ваша честь. До чего, Бак?

Беатрис стучит молотком и тычет им же в Бака:

— Свидетель должен молчать. Адвокат, у мистера Эдгартона возражение.

Она шумно дышит, а я оборачиваюсь к ней:

— Нет, ваша честь. Никакого возражения не поступало.

Я указываю на протоколиста. Глаза у него вылезают из орбит, но он продолжает печатать.

— По-видимому, возражение есть у вас, судья. Так выскажите же его.

Когда я снова смотрю на нее, рот у нее открыт — она словно готовится запеть оперную арию.

— Давайте же, судья. Внесите свое возражение в протокол. И мы попросим, чтобы высшие инстанции его рассмотрели.

Намека на апелляционную комиссию Беатрис снести не может.

— Одну минутку, адвокат!

— Нет, судья. Сейчас не ваша очередь. Мой свидетель дает показания, и я должна задавать ему вопросы. Прервать нас не имеет права никто, даже вы, если только этот человек… — я тычу ручкой в сторону Стэнли, и тот отступает на шаг, — не выскажет своих возражений. Членораздельных!

Теперь и у Стэнли рот нараспашку. Может, им надо петь дуэтом?

— Обвинитель — он, а не вы, судья. И высказывать возражения входит в его обязанности. «Ваша честь» — это не возражение. Этих слов нет в правилах допроса свидетелей. Если обвинитель не может обосновать свое возражение, судья не имеет права его принять.

Молоток застывает в воздухе. Беатрис, по-моему, с удовольствием опустила бы его на мою голову.

— А если вы не принимаете возражения, то этот человек, — указываю я на Бака, — продолжит говорить.

Бак поднимает голову, а я оборачиваюсь к присяжным. Они не сводят с меня глаз.

— В конституции сказано, что Баку Хаммонду должно быть предоставлено слово.

Стэнли продолжает стоять, но ничего не говорит. Беатрис кладет молоток на стол.

Я принимаю это за разрешение продолжать.

— Давайте вернемся к нашему разговору, Бак. Пока у нас еще есть эта возможность.

— Довольно, адвокат! — Беатрис снова стучит молотком. — Еще одна ремарка от вас, мисс Никерсон, и я вам устрою перерыв. Причем длительный.

Я не обращаю внимания ни на Стэнли, ни на Беатрис, ни на протоколиста. То, что сейчас происходит, касается только Бака и присяжных.

— Что Гектор Монтерос сделал с Билли?

В наступившей тишине присяжные смотрят то на пюпитр с фотографией, то на Бака.

— Забрал, забрал его с пляжа. — Бак вцепляется в подлокотники кресла. — Сделал ему больно.

— Как?

Некоторые из присяжных тоже вцепляются в подлокотники кресел. Они больше не хотят слышать эту историю, тем более из уст отца мальчика. Одного раза было более чем достаточно.

— Он… делал ужасные вещи, а потом… убил Билли.

— Как он убил Билли?

Бак опускает голову.

— Можете не торопиться, — говорю я Баку.

Чем больше времени он проведет в свидетельском кресле, тем больше вероятность справедливого решения. Для меня его муки очевидны, его горе — вот оно, здесь. Но я не знаю, чувствуют ли это присяжные. По их лицам ничего нельзя понять.

Бак поднимает глаза на присяжных.

Мы репетировали это. Не для того, чтобы прозвучал нужный ответ. Просто сначала Бак вообще не мог отвечать на этот вопрос. Он не мог произнести это вслух. И теперь он проговаривает все быстро, чтобы не запнуться.

— Он связал Билли металлической проволокой… — Бак складывает руки — запястье к запястью. — Запястья и лодыжки. И заткнул ему рот.

Это все, что Бак может ответить. Для него это предел.

— А что вы, Бак, сделали с Гектором Монтеросом?

— Ваша честь, прошу вас! — возражает Стэнли. — Присяжные видели видеозапись. Они слышали показания начальника полиции. Им известно, что сделал обвиняемый.

Это возражение — всего лишь очередная уловка, очередная возможность высказаться.

Беатрис смотрит на меня и, когда я встречаюсь с ней взглядом, морщится. Я едва сдерживаю усмешку. Она не посмеет запретить Баку рассказать присяжным, что он сделал. И никакая апелляционная комиссия не одобрит такого запрета. Стэнли это известно, и Беатрис тоже.

— Леди и джентльмены, — говорит она, — напоминаю вам об инструкциях, полученных вами в первый день разбирательства. Предупреждаю вас, эти инструкции остаются в силе.

Забавно: это единственное распоряжение судьи Лонга, которое Беатрис признала. Присяжные тут же кивают.

— Бак, что вы сделали с Гектором Монтеросом?

— Я пытался его остановить, — говорит Бак присяжным. — Я стрелял в него.

— Вы смогли его остановить?

— Нет. — Он закрывает глаза. — Я пытался. Но не сумел. Было уже поздно.

Я подхожу к пюпитру и снимаю с него снимок, где стоит улыбающийся Билли. Ставлю вместо него второй.

Бак так и стоит, закрыв глаза. А присяжные смотрят сначала на меня, затем на пюпитр. И видят этот ужасающий снимок.

Тело Билли на столе в прозекторской. Руки согнуты в локтях, заведены за голову. Глаза закрыты — как будто он спит. Но на запястьях отчетливо видны ссадины.

Бак наконец открывает глаза и замечает фотографию.

— Видите? — спрашивает он сквозь стиснутые зубы. — Я не смог его остановить. Было уже поздно.

— Было уже поздно? — Стэнли разглядывает Бака, словно это не человек, а выставленный на аукцион натюрморт. — Так это ваши показания? Было уже поздно?

— Да, — кивает Бак.

— А вам не кажется, что было поздно задолго до того, как вы выстрелили в Гектора Монтероса и убили его, мистер Хаммонд?

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Когда вы спустили курок, ваш сын был уже мертв?

— Да, — кивает Бак.

— И вы знали об этом?

— Я знаю это теперь.

— Но вы и тогда знали!

Меня так и подмывает встать, но я сдерживаюсь. Не стоит уподобляться Стэнли. Тем более, что впереди еще много чего. Стэнли только начал.

Он ждет ответа, но он его не получит. Мы с Баком проговаривали это тысячу раз. Если вопрос не задан, Бак должен молчать. А молчать он умеет.

Наконец до Стэнли доходит, почему возникла пауза.

— Когда вы стреляли в Монтероса, вы знали, что ваш сын мертв, не так ли?

— Я в этом не уверен.

— Не уверены?

Стэнли подходит к присяжным. На губах его играет презрительная улыбка.

— Вы находились в зале суда, когда давал показания начальник полиции Томас Фицпатрик, мистер Хаммонд? — спрашивает Стэнли.

— Да.

— Вы слышали, как он сказал, что вы опознали в морге тело вашего сына?

— Да.

— Вы помните, как опознавали тело, сэр?

— Помню ли я?… — Бак смотрит на Стэнли так, словно это он сейчас временно невменяемый. — Конечно, помню, — отвечает он.

— И вы сделали это, то есть опознали тело вашего сына, мистер Хаммонд, за два с лишним часа до того, как вертолет с Монтеросом приземлился в Чатеме. Правильно?

— Я не знаю.

— Вы слышали, как мистер Фицпатрик говорил именно это?

— Да.

— Вы хотите заявить, что мистер Фицпатрик солгал?

Вопрос некорректный, но я не хочу заявлять протест. Мы предвидели, что Стэнли позволит себе несколько мерзких выпадов. Бак готов их отражать.

— Нет, я не хочу этого заявлять, — говорит Бак спокойно.

— Значит, вы подтверждаете, что опознали тело за два с лишним часа до того, как убили Монтероса?

Бак тяжело вздыхает и говорит, обращаясь к присяжным:

— Если начальник полиции сказал, что за два с лишним часа, значит, так оно и было.

— Но вы сами об этом ничего не знаете, да, мистер Хаммонд? Таковы ваши показания?

— Да, — отвечает Бак, глядя на Стэнли.

— Вы этого не помните?

— Именно так.

Стэнли подходит к выключателю, гасит свет — готовит площадку для своего главного свидетеля.

Он демонстрирует кассету Баку, выдерживает паузу и ставит кассету в видеомагнитофон.

— Давайте выясним, мистер Хаммонд, что именно вы помните.

Мы с Гарри удивленно переглядываемся. Мы были уверены, что второй показ Стэнли прибережет для заключительного слова, наверняка захочет, чтобы эта кровавая сцена впечаталась в память присяжных.

Экран освещает силуэт Стэнли и профиль Бака. Всех остальных укрывает тьма. Стэнли берет со своего стола деревянную указку с резиновым наконечником. Он терпеливо ждет, когда на экране покажется военный вертолет. Молча смотрит, как тот приземляется. И нажимает на паузу.

Я встаю и подхожу к скамье присяжных, встаю у стены. Хочу проследить за указкой Стэнли.

— Вы уже видели этот вертолет, мистер Хаммонд?

— Да, — кивает Бак. — Я видел эту запись.

— Я спрашиваю не про запись. Я спрашиваю про настоящий военный вертолет, с надписью «Армия США», вы его видели двадцать первого июня или нет?

Вот оно. Вопрос, которого я не предусмотрела.

Бак склоняет голову.

— Точно не могу сказать.

Стэнли пристально изучает едва освещенное лицо Бака, поворачивается к присяжным.

— Точно не можете сказать?

— Я понимаю, что должен был видеть, — говорит Бак. — Но я не помню, чтобы я на него смотрел. Не думаю, что я осознавал, что это военный вертолет.

— Вы не помните, — бормочет Стэнли и продолжает показ записи.

Из вертолета выходит человек в форме, рука его заведена назад. За ним появляется Гектор Монтерос, он в наручниках и в кандалах, но цепь достаточно свободная — чтобы он мог спуститься по трапу. Следом идет еще один охранник с автоматом, дуло которого смотрит в небо.

Стэнли снова нажимает на паузу.

— Вы помните этих людей? — Он показывает указкой на первого и второго охранников.

Еще один вопрос, которого мы не проговаривали.

Бак хмурится — похоже, ему и самому не нравится его ответ.

— Нет, — говорит он. — Не помню.

Стэнли ухмыляется, запись идет дальше. Он останавливает ее, как только Монтерос оказывается на земле.

— Полагаю, вы и этого человека не помните, мистер Хаммонд? — Стэнли тычет указкой в Монтероса. — Таковы ваши показания?

Этот вопрос я не упустила. Я встаю так, чтобы видеть и присяжных, и Бака.

Он сидит неподвижно, глаза устремлены на кончик указки.

— Нет, — отвечает он, — мои показания не таковы.

— Тогда скажите, что вы помните о мистере Монтеросе.

Бак смотрит на присяжных и произносит:

— Я помню все.

— Все? Не могли бы вы ответить конкретнее?

— Помню татуировку у него на руке, шрам на подбородке, помню его ухмылку. Я помню все.

Стэнли, кажется, доволен ответом. Он снова включает запись.

— Расскажите нам, мистер Хаммонд… — Стэнли нажимает на паузу и тычет указкой в изображение Бака. — Кто этот человек?

— Это я.

— Совершенно верно. — Стэнли дважды нажимает на кнопку пульта, делает громче звук.

В зале суда гремит выстрел. Многие присяжные вскакивают, кто-то зажимает рот рукой. Бак сидит не шелохнувшись.

Монтерос на экране падает, охранники бросаются в разные стороны. Из головы Монтероса хлещет кровь.

Стэнли нажимает на паузу, подходит к свидетельскому месту.

— Это стреляли вы, мистер Хаммонд?

— Да.

— Чье у вас было ружье?

— Мое.

— Вы охотитесь?

— Да.

— На кого?

— На оленей.

Стэнли отходит от Бака, и тот облегченно вздыхает. Стэнли снова тычет указкой в экран, в Монтероса:

— Вы намеревались убить этого человека, мистер Хаммонд?

— Да.

— Вы прицелились в висок и не промахнулись?

— Да.

— Отличный выстрел. Для невменяемого — просто великолепный.

Гарри двигает стулом и, поймав мой взгляд, качает головой. Он боится, что я стану возражать. Зря боится. Присяжные не любят, когда одна из сторон ехидничает.

Бак не произносит ни слова.

Молчание нервирует Стэнли. Он кидается к Баку, едва не задевает его своей указкой.

— Вы подтверждаете, мистер Хаммонд, что утром двадцать первого июня вы приехали на своем грузовике в аэропорт Чатема, зарядили охотничье ружье, прицелились, сделали единственный выстрел и поразили цель, причем все это проделали, будучи невменяемым?

Настала пора выразить протест. Я встаю.

— Одну минутку, судья. Этот свидетель не является экспертом.

Беатрис не реагирует.

— Мистер Хаммонд не высказывал своего мнения относительно своего психического состояния в описываемый момент, судья, и на это есть причины. Он не является специалистом в данной области. Обвинитель уже допросил вызванного нами в качестве свидетеля психиатра. И не имеет права задавать тот же самый вопрос свидетелю, не обладающему профессиональными знаниями в данной области.

— Я разрешаю этот вопрос, адвокат.

— На каком основании? Штат выслушал мнение двух экспертов по этому вопросу, судья. Как можно спрашивать мнение непрофессионала?

— Я приняла решение, адвокат.

Гарри прав. Я ей не нравлюсь.

— Так ответьте нам, мистер Хаммонд… — Стэнли направляет указку на экран телевизора. — Ваши защитники утверждают, что вы находились в невменяемом состоянии. Это соответствует действительности?

— Я не специалист, — говорит Бак. — Не мое дело соглашаться или не соглашаться с врачами, которые дали показания. Я знаю только одно.

Все четырнадцать присяжных замерли и не сводят глаз с Бака.

Впервые голос Бака дрожит. В его глазах слезы. Он показывает на экран:

— Если бы этот человек был жив, я бы выследил его и убил.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«Выследил бы и убил» — этой фразы в нашем сценарии не было. Мы с Гарри отказались проводить повторный допрос своего свидетеля, и Стэнли лишился возможности еще раз услышать из уст Бака эти слова. Стэнли наверняка будет цитировать их во время заключительного слова. И совершенно ни к чему еще раз помогать обвинению.

В два часа Беатрис объявила часовой перерыв.

После перерыва присяжные вновь расселись по местам, кое-кто — с ручками и блокнотами. Я стою перед ними и жду, когда в зале воцарится тишина.

— Наша юридическая система состоит из гражданского права и уголовного. Между ними — существенная разница. Возьмем, например, бремя доказательства. В гражданском деле истец должен доказать состоятельность дела, предоставив веские доказательства. Но в уголовном деле бремя доказательства еще серьезнее. Сторона-истец, то есть данный штат, должна разобрать каждый пункт дела так, чтобы не возникло никаких сомнений.

Присяжные кивают. Им это, разумеется, известно. Они читают газеты, смотрят телевизор.

— Или возьмем, к примеру, наказание. Если дело гражданское, у проигравшего забирают имущество. Но если речь идет об уголовном деле, то забирают нечто более ценное. У человека забирают свободу.

Присяжные снова кивают. Это им тоже известно.

— И основная разница между гражданскими и уголовными делами не в тяжести наказания, а в его сути. Вот что важно. И в деле Бака Хаммонда это имеет первостепенное значение.

Кое-кто из присяжных начинает что-то записывать. Когда я подхожу к их скамье, все они смотрят на меня.

— В системе гражданского права в случае, если доказательства неопровержимы, обязанность вынести решение возлагается на судью. Если в гражданском деле факты налицо, по закону судья должен отказаться от присяжных и решить все сам. Но в уголовном праве все иначе. Здесь обвиняемому предоставлено право получить вердикт присяжных. Это право гарантировано конституцией. И в уголовных процессах последнее слово всегда остается за присяжными.

Присяжные не сводят с меня глаз.

— В данном деле большинство фактов неопровержимы. Вам сообщили, что Бак Хаммонд стрелял в Гектора Монтероса и убил его. Сам Бак Хаммонд подтвердил это. Вам сказали, что он намеревался убить Монтероса. Бак, давая показания, подтвердил и это. Причем мы с мистером Мэдиганом, как его адвокаты, предпочли бы, чтобы он был сдержаннее.

Выждав немного, я показываю на пюпитр.

— О некоторых обстоятельствах этого дела было трудно рассказывать. И я понимаю, как трудно это было слушать. От показаний начальника полиции Фицпатрика кровь стыла в жилах. Тяжело было смотреть на две фотографии Билли.

Они неотрывно глядят на пюпитр.

— Было невыносимо слушать рассказ о страданиях Билли Хаммонда, о его смерти. Эти подробности возмутили нас до глубины души, даже вызвали негодование. А мы ведь не знали самого Билли Хаммонда.

Кое-кто из присяжных поднимает глаза на меня, другие смотрят на Бака.

— Если подробности мук Билли, его страданий и смерти возмутили нас с вами, то как же должен был отреагировать его родной отец? Для того чтобы принять решение по делу Бака Хаммонда, вы прежде всего должны ответить на этот вопрос.

Большинство присяжных склоняют головы: надеюсь, они задумались.

— Доктор Симмонз сказал вам, что Бак Хаммонд, когда он утром двадцать первого июня стрелял в Монтероса, находился в состоянии психического расстройства. Даже эксперты, предоставленные штатом, согласились с тем, что Бак перенес тяжелую травму. Был ли он безумен?

Я несколько секунд молчу, чтобы подчеркнуть важность вопроса.

— Это должны решить вы.

Я оборачиваюсь и указываю на Бака:

— Должен ли он провести остаток жизни в тюрьме?

Я снова молчу.

— Это тоже должны решить вы. Итак… — я жду, когда они посмотрят на меня, — следует поступить по закону. Именно это — самое правильное в нашем уголовном праве; вы, двенадцать присяжных Бака Хаммонда, призваны вершить правосудие. Вы и ваша совесть.

Стэнли барабанит пальцами по столу. Я не свожу с него глаз, пока он не перестает барабанить. Затем я снова поворачиваюсь к присяжным.

— Это моя последняя возможность поговорить с вами. Когда я закончу, к вам обратится обвинитель. Могу предположить, что он напомнит вам, что ваше решение — это послание всем гражданам Америки. Он может призвать вас осудить преступника, чтобы другим было неповадно вершить самосуд. Он может сказать вам, что оправдательный приговор подорвет основы нашего общества. И поэтому я говорю вам сейчас: не покупайтесь на эту демагогию.

И, сказав это, я отправляюсь к столу, где сидит Бак.

— Вы должны вынести вердикт этому человеку, и только ему. Вы сидите на скамье присяжных по одной-единственной причине. Вы не обращаетесь с посланием к гражданам Америки. Вы не рассуждаете об основах нашего общества. Вы здесь, потому что вы — присяжные Бака Хаммонда. Это его процесс. И вам предоставлено право принять решение по его делу. Если обвинитель будет говорить о других задачах, стоящих перед вами, не слушайте его.

В зале стоит тишина. Присяжные замерли. Я возвращаюсь к ним.

— За последние несколько недель я провела много вечеров в гостиной Хаммондов. Я беседовала с его женой Патти. Мы говорили о Билли и о Баке. Мы говорили о Гекторе Монтеросе. И еще мы много говорили о предстоящем процессе, о том, что может произойти в этом зале. Как-то раз, недели две назад, Патти задала вопрос, которого прежде не задавала. Я уверена, что она много думала об этом в последние полгода. Но произнесла это вслух только две недели назад. Патти спросила, могу ли я вернуть Бака домой, могу ли дать им возможность собрать обломки того, что некогда было их жизнью. Она спросила, могу ли я остановить эту ставшую бесконечной трагедию, получится ли дописать эту печальную главу достойно. В тот вечер я была откровенна с Патти. Я сказала ей, что не могу этого сделать. Но вы — вы можете.

— Временная невменяемость… Удобный диагноз, не правда ли? Он вам может нравиться или не нравиться, решайте сами, но он прежде всего удобный.

Стэнли засовывает руки в карманы и выходит из-за стола. Расхаживает взад-вперед, спиной к присяжным. У нашего стола он резко останавливается — словно натыкается на кирпичную стену. Несколько секунд молча разглядывает кисточки своих черных полуботинок. Затем бросает презрительный взгляд на Бака и поворачивается к присяжным:

— Это не только удобно, это еще и очень умно.

Он вынимает руки из карманов, скрещивает их на груди и замирает у нашего стола.

— Чертовски умно со стороны этого человека утверждать, что он, совершая преступление, был в невменяемом состоянии. Заметьте, невменяемым он был только тогда, а сейчас — вполне нормален.

Стэнли одаривает присяжных понимающей улыбкой — мыто с вами знаем…

— И это особенно умно — про временную невменяемость. Нет никакой необходимости сажать его за решетку, даже в психиатрическую клинику не нужно отправлять. Надо просто отправить его домой. Будто ничего и не было.

Стэнли смотрит на присяжных и качает головой.

— Не попадайтесь на эту удочку. Иначе он, — Стэнли указывает рукой на Бака, — уйдет от расплаты за совершенное убийство.

Бак отклоняется назад, но указательный палец Стэнли едва не касается его подбородка. Мне безумно хочется убрать руку Стэнли, очистить пространство вокруг нас с Баком.

Но в этом нет необходимости. Стэнли, продолжая указывать на Бака, кидается к скамье присяжных.

— Судья Нолан объяснит вам, что, если этот человек действовал предумышленно, он виновен в убийстве первой степени. А он… — тут Стэнли хлопает ладонью по телевизору, — действовал предумышленно.

Он выключает свет и нажимает на кнопку пульта.

Мы с Гарри оба вскакиваем.

— Стойте! — Голос у меня такой громкий, что я сама удивляюсь. Да и слово подобрала подходящее. Немногим лучше, чем «эгей!».

Гарри уже вышел вперед. Свет от экрана озаряет их со Стэнли.

— Судья, он уже дважды демонстрировал эту запись. Третьего показа никто не разрешал.

Гарри выключает телевизор, зал окончательно погружается во тьму.

— Это кто так решил? — звучит голос Беатрис.

— Так было решено на совещании перед началом слушания. Есть соответствующее распоряжение.

— Чье?

— Судьи Лонга.

— Судья Лонг уже не ведет этот процесс.

Стэнли снова включает телевизор.

А Гарри выключает.

— Не имеет значения, кто ведет этот процесс, судья.

— Не имеет значения? — Беатрис не нравится, когда говорят, что она не имеет значения.

— Нет. Этот вопрос был решен еще до начала разбирательства. Мой подзащитный полагался на решение суда. А какой из судей подписал приказ, не имеет значения.

— Скажите, адвокат, как бы это повлияло на ваше поведение? Вы бы изменили стратегию?

— Вопрос не в этом, судья.

— Ваша коллега использовала фотографии.

— Дело в том, что вопрос о просмотре этой записи был решен на предварительном слушании, судья. Есть соответствующий приказ.

— Я его отменю.

— Вы не можете этого сделать.

— Я это уже сделала. Обвинителю предоставлено право использовать наглядные материалы во время заключительного слова. Как это делала ваша коллега.

Стэнли нажимает на кнопку, экран освещает его довольную ухмылку.

Гарри вынужден отступить. Ну и ладно. Долгие споры присяжным не нравятся. Гарри возвращается на место, пожимает плечами и извиняется перед Баком.

— Да ничего страшного, — шепчет Бак. — Они все равно уже ее видели. И ничего нового не увидят.

Стэнли останавливает запись почти сразу. Еще до того, как на экране появляется Бак.

— Можно только предположить, — говорит Стэнли, — что в этот момент, за минуту до выстрела, мистер Хаммонд находился, как утверждают его адвокаты, в состоянии временной невменяемости.

Стэнли берет со стола указку и показывает на тень у ангара.

— А что именно делал в этот момент мистер Хаммонд? Сходил с ума? Метался, как безумный?

Стэнли подходит к скамье присяжных.

— Нет. Он сидел в засаде. Тихо и терпеливо ждал. Что в этом ненормального? — Стэнли тихонько фыркает. — У меня создалось впечатление, что это был план. Продуманный план. План, разработанный человеком совершенно вменяемым.

Он нажимает на кнопку, демонстрация возобновляется. Как только появляется Бак, Стэнли снова останавливает запись.

— Это у нас кто? А, мистер Хаммонд! Что, он уже безумен? Вовсе нет. Он занимает удобную позицию, готовится встретить жертву.

Стэнли снова подходит к телевизору.

— Разве это похоже на безумие? — вопрошает он.

Он продолжает показ, нажимает на паузу, когда Бак поднимает ружье.

— Вот опять мистер Хаммонд. Он прицеливается. Не забывайте, выстрел был меткий. Видите ли вы признаки невменяемости? Нет? Я тоже не вижу.

Стэнли встает перед телевизором и обращается к присяжным:

— Давайте говорить откровенно, леди и джентльмены. Мы все пришли в ужас от увиденного. Убийство — это бесчеловечно.

Стэнли нажимает на кнопку, слышится выстрел.

— И это убийство было бесчеловечно.

Все, затаив дыхание, смотрят, как умирает Монтерос. Когда по асфальту начинает течь кровь, Стэнли опять нажимает на паузу.

— Что произойдет, леди и джентльмены, если вы согласитесь счесть этого человека временно невменяемым? Он пойдет домой, вот что произойдет. Он будет свободным человеком.

Стэнли подходит к присяжным совсем близко.

— А что будет дальше?

Он стоит и ждет, словно рассчитывает получить ответ.

— Я вам скажу, что будет. Кто-то еще его разозлит. Может быть, через неделю. Или через год. Я не знаю когда. Но я одно могу сказать: это случится непременно, я вам гарантирую.

Стэнли смотрит в нашу сторону.

— И что тогда? Мистер Хаммонд сам нам сказал. Он выследит того человека, который его обидел. Выследит и убьет.

По звуку шагов я понимаю, что Стэнли расхаживает вдоль скамьи присяжных. Хоть бы свет включил, черт его подери!

— Меня удивило то, в каком психическом состоянии был мистер Хаммонд сегодня, — продолжает он. — Меня удивило то, как человек может говорить такое в зале суда. Но сегодняшнее его состояние — не моя забота. И не ваша. Вас должно волновать то, каким было его психическое состояние тогда. — Стэнли тычет указкой в экран. — Честно говоря, меня не волнует, сочтете ли вы, что мистер Хаммонд был невменяем в какой-то другой день его жизни. Это не имеет значения.

Он подходит к телевизору, стучит указкой по экрану.

— Значение имеет только этот конкретный момент. В этот момент мистер Хаммонд полностью себя контролировал. В этот момент он действовал осмысленно и продуманно.

Стэнли указывает на лужу крови рядом с Монтеросом.

— Мы все знаем, леди и джентльмены, что в этот момент Уильям Фрэнсис Хаммонд был полностью вменяем. Возможно, подчеркиваю, возможно, это был момент временной вменяемости.

Указания, которые Беатрис давала присяжным, были пространными, но формальными. Большинство присяжных устали ее слушать и глазели по сторонам. Судья с тем же успехом могла зачитывать им вслух телефонный справочник.

Она наконец заканчивает. Уже почти семь вечера. Вид у присяжных усталый, но они оживляются, когда судья говорит, что у нее все. Они потягиваются, кое-кто даже трет глаза.

Хотя уже поздно, они, кажется, готовы. Готовы взяться за работу. Готовы принимать решение по делу «Штат против Хаммонда». Готовы решать судьбу Бака.

— А сейчас, леди и джентльмены, — говорит Беатрис, подавив зевок, — я намерена отпустить вас на праздники.

— Отпустить? — Гарри вскакивает как ошпаренный.

— Совершенно верно, мистер Мэдиган. Отпустить.

Я тоже встаю:

— Но они под секвестром.

— Только не сегодня, мисс Никерсон. Сегодня — рождественский сочельник.

— Сочельник?

Гарри в мгновение ока оказывается у стола судьи. Стэнли бежит за ним — видно, решил, что Беатрис может понадобиться его помощь. Гарри показывает на наш стол, на Бака:

— Вы думаете, судья, у мистера Хаммонда тоже сегодня праздник? Вы хотите, чтобы он вернулся в камеру и нарядил елочку? Для него решается вопрос жизни и смерти.

Судья смотрит сквозь Гарри:

— Избавьте нас от этих драматических сцен, мистер Мэдиган. В штате Массачусетс смертная казнь отменена. Даже за убийство. Так что это не вопрос жизни и смерти. — Она оборачивается к присяжным. — Мы соберемся вновь двадцать седьмого декабря, в понедельник, ровно в девять утра.

— Нет, мы этого делать не будем. — Гарри говорит ровным, спокойным тоном. Я знаю этот его тон. Он означает, что битва будет кровавой.

— Прошу прощения, мистер Мэдиган? — пронзает его взглядом Беатрис.

— Вы отлично меня слышали, судья. Мы не будем собираться вновь, потому что мы не будем расходиться. Вы не отправите их домой, судья, пока они не вынесут вердикт.

— Вы мне приказываете, мистер Мэдиган?

— Нет, я никому не приказываю. — Гарри поворачивается к присяжным. — Этот приказ отдал судья Лонг. Присяжные находятся под секвестром до оглашения вердикта. Чтобы на них не оказывали давление средства массовой информации. Так были определены процедурные правила этого процесса. — Гарри разворачивается к Беатрис. — Вы не можете их изменить.

— Не могу?

— Не можете. — Гарри разговаривает с присяжными, а не с Беатрис. — Это еще один приказ, на который рассчитывал мистер Хаммонд. Этот приказ гарантирует, что судить мистера Хаммонда будут присяжные, а не пресса. Вы не можете лишить его этого права. Мы вам не позволим.

— Вы?! — возмущенно кричит Беатрис.

Присяжные, похоже, склонны согласиться с Гарри. Они переглядываются и один за другим кивают ему. Но некоторые смотрят еще и на судью — хотят узнать ее мнение.

Беатрис подает знак одному из двух судебных приставов, крупному рыжебородому мужчине. Тот понимающе кивает и уходит в боковую дверь.

Беатрис наклоняется к Гарри:

— Я дам им указания избегать средств массовой информации, адвокат. Не читать газеты. Не смотреть телевизор. Не слушать радио. И ни с кем не обсуждать это дело.

Гарри смотрит в зал и вскидывает руки. Телевизионные камеры направлены на него, там и сям мерцают фотовспышки. Почти наверняка он попадет в сегодняшние новости, а завтра утром его портрет будет красоваться на первой полосе «Кейп-Код таймс».

— Избегать средств массовой информации? — переспрашивает Гарри и хохочет. — Где же вы предлагаете им провести выходные — на околоземной орбите?

Беатрис поджимает губы:

— Мистер Мэдиган, вы обвиняетесь в неуважении к суду.

— Ясное дело! — Гарри бросает на нее пренебрежительный взгляд и идет к нашему столу. — Этот суд не заслуживает уважения.

Молоток Беатрис ударяется о стол.

А Гарри уже подошел к Баку, положил ему руки на плечи. Лицо у него пылает. Времени у него совсем немного, и он это прекрасно знает.

— Этот человек заслужил того, чтобы вы вынесли вердикт прежде, чем покинете это здание, прежде, чем наслушаетесь мнений тех, кто считает, будто им известно, что происходило здесь. Это — единственное справедливое решение.

Рыжебородый вернулся с подкреплением. Он смотрит на Беатрис, та дает ему сигнал к действию. Четверо охранников окружают Гарри, но он, не обращая на них внимания, продолжает говорить:

— Не позволяйте ей вами манипулировать. Последнее слово не за ней. Скажите ей, что сами хотите остаться сегодня здесь. Если она откажет вам в этом, мы тут же обратимся в апелляционную комиссию, невзирая на сочельник.

Двое охранников берут Гарри под руки, подталкивают его к двери. Он опускается на колени, прямо на потертый ковер.

Я встаю.

— Совершенно верно, — говорю я присяжным. — Мы соберем апелляционную комиссию.

И тут, словно подтверждая серьезность моих слов, из толпы появляется Кид и встает со мной рядом.

Взгляды присяжных прикованы к Гарри и охранникам. Гарри, если он встал на колени, довольно непросто поднять.

Бывшая школьная учительница оборачивается к своему соседу, владельцу ресторана, и что-то шепчет. Он кивает ей в знак согласия.

Рыжебородый защелкивает наручник на одном запястье Гарри, но никак не может ухватить второе. И велит Гарри встать.

Гарри садится на пол. Кое-кто из присяжных хихикает.

— Довольно! — не выдерживает Стэнли. — Этот человек ведет себя возмутительно! Выведите его!

Все смотрят на Стэнли. Он застыл около скамьи присяжных, но рука его все еще указывает на Гарри.

Гарри начинает громко смеяться, точнее, хохотать и, мотнув головой в сторону своих мучителей, спрашивает:

— А ты думаешь, чем они заняты, приятель?

Пожилая учительница снова что-то шепчет — теперь уже человеку, сидящему сзади нее. Тот передает это дальше.

Охранники схватили Гарри за руку — в буквальном смысле. Завели руки за спину, защелкнули наручники. А он не унимается.

— Ответственность лежит только на вас! — кричит он присяжным. — Помните об этом!

Охранникам удается затащить Гарри, который продолжает говорить, в боковую дверь. Когда она закрывается, в зале воцаряется тишина.

Я наклоняюсь к Киду и говорю:

— Отправляйся за ними. Узнай, куда его засунут, а потом выпусти его.

Наша пожилая учительница поднимает руку, но Беатрис этого не замечает. Старушка откашливается и встает.

— Прошу прощения, ваша честь…

Беатрис удивленно оборачивается к ней.

— Видите ли, мы все обсудили.

— Что обсудили? — недовольно спрашивает Беатрис.

— Мы бы хотели приступить к обсуждению. Сейчас.

— Сейчас? — Беатрис хватается за молоток, словно собирается использовать его против присяжных.

— Да, ваша честь. Не сочтите это за неуважение к суду. Мы считаем, что так будет правильно. Это то, чего от нас ждут. Это то, чего ждет от нас мистер Хаммонд. Понимаете, это было обговорено с самого начала. И мы все согласны. — Она кланяется судье и садится.

Беатрис отворачивается от присяжных и смотрит на меня. Словно считает, что это моих рук дело. Я польщена.

Рыжебородый возвращается в зал. Остальные, наверное, остались охранять Гарри. А это значит, что он в камере. Под замком.

Я достаю из портфеля мобильный телефон, кладу его на стол, сажусь и улыбаюсь Беатрис.

Она мрачно смотрит на телефон, и я отлично знаю, что она все поняла. Либо она разрешит присяжным удалиться на совещание, либо я позвоню в апелляционный суд. Апелляционной комиссии это не понравится. Судьи не любят, когда их вызывают в сочельник.

Беатрис мрачно дает знак рыжебородому. Он просит присяжных встать и проследовать за ним, что они и делают. Начинается совещание присяжных. Дело движется к финалу.

Судебный пристав подходит к нашему столу, чтобы увести Бака. Бак оборачивается ко мне.

— Спасибо вам. И Гарри тоже передайте. — Он улыбается. — Если, конечно, вы с ним еще увидитесь.

Я смеюсь:

— Не беспокойтесь. Мы все его еще увидим. Но благодарить нас пока что рано.

— Нет, не рано, — говорит Бак. — Я действительно вам очень благодарен. И не важно, каким будет вердикт. Спасибо вам за все.

Он бросает прощальный взгляд на Патти, и пристав его уводит.

Беатрис смотрит на меня.

— Что ж, адвокат, надеюсь, вам понравилось. Я отправляюсь домой. — Она встает.

— Домой? — Беатрис живет в Провинстауне, до которого не меньше часа езды.

Она останавливается у двери.

— Совершенно верно, мисс Никерсон. Домой. Если присяжные захотели вынести вердикт в праздник, что ж, придется им меня подождать.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Санта-Клаус каждое Рождество проводит в Чатеме. На Мейн-стрит школьники, оркестр Чатема и рождественский хор встречают всех и каждого веселой музыкой, домашним печеньем и глинтвейном. А Санта-Клаус сидит на троне и беседует со всеми послушными мальчиками и девочками. Впрочем, шалунам тоже удается переброситься с ним словечком.

Мой сын и его друзья все еще ходят на рождественские гуляния. В этом году к ним собирается присоединиться Мэгги. Сегодня утром она с придыханием сообщила мне, что Люк ее пригласил.

Они с Люком появились в здании суда в пять, рассчитывая, что вскоре мы все вместе поедем в Чатем. Сейчас почти восемь. Санта-Клаус и его свита давно отмечают праздник.

— Можно мы уедем? Ну пожалуйста!

Люк, пробираясь к столу защиты вместе с Мэгги, прикладывает ладонь ко лбу — демонстрирует, как он страдает.

Я намеревалась отвезти их в Чатем, а потом вернуться в суд и дождаться вердикта или, что вероятнее, того момента, когда присяжные отправятся в гостиницу. Машину я собиралась забрать. Обратно Люк с Мэгги могли доехать с кем-нибудь из приятелей Люка. Я рассчитывала, что, пока меня не будет, здесь, за столом защиты, останется Гарри. Но сейчас мне не хочется, чтобы наш стол пустовал. Тем более, что Стэнли прочно засел за своим.

Кид возвращается в зал. Улыбаясь во весь рот, он плюхается рядом со мной на стул и говорит:

— Он желает остаться.

— Что?

— Гарри желает остаться в камере. Говорит, что, если Бака осудят, пристрастное поведение судьи будет отличным поводом для апелляции. Мы заявим, что в случае со старушкой Беатрис был явный конфликт интересов и ей следовало с самого начала взять самоотвод. Поэтому, говорит он, чем дольше он просидит, тем это лучше для дела.

Иногда я просто поражаюсь, до чего же Гарри умен!

Кид снова смеется:

— А еще он говорит, что чертовски устал и с удовольствием поспит пару часиков. Там тихо, и койки удобные.

А иногда мне кажется, что Гарри — невменяемый.

— Ну пожалуйста, поехали, — снова ноет Люк.

— Давай, езжай, — говорит Кид. — Я останусь. Он проверяет телефон в кармане. — Если что, я тут же тебе позвоню.

— Ладно.

Люк с Мэгги несутся к выходу.

В зале почти никого, и я иду к проходу. Из публики остался только один человек — Патти Хаммонд. Она пересела с первого ряда назад, там полумрак.

— Я вернусь, — обещаю я ей. — Только отвезу Люка с Мэгги в Чатем, на праздник.

Она смотрит на меня, и в глазах у нее стоят слезы. Билли тоже пошел бы на праздник сегодня вечером. В прошлом году он наверняка там был.

— Поехали с нами, а? Мы вернемся через час. За это время присяжные даже старшину избрать не успеют.

Она колеблется.

— Поехали! Прогуляемся. На обратном пути проследишь, чтобы я не заснула.

— Хорошо, — соглашается она и берет пальто.

Снегопад, похоже, не кончится никогда. Но старенькая машина, как всегда, заводится с пол-оборота. Через несколько минут мы уже несемся к Чатему.

Патти, которая сидит рядом со мной, оборачивается к Мэгги:

— Как там твоя мама?

— Все в порядке. — Мэгги тянется вперед, огоньки на приборной доске освещают ее лицо. — Говорит, там совсем неплохо. Я бы хотела съездить к ней завтра, в Рождество, если вы, Марти, не возражаете. Люк обещал меня отвезти.

— Отличная идея, — говорю я. Впрочем, я почти уверена, что мне завтра самой придется сюда возвращаться и ждать вердикта.

— У меня есть для нее подарок. Ожерелье. Я знаю, там ей не разрешат его носить, но я все равно хочу ей его показать.

Подарки… Я чувствую себя виноватой. В этом году у меня всего несколько подарков Люку, и половину из них — те, которые не предназначены только для мальчишек, — я отдам Мэгги. Это всякие безделушки, которые я покупала в начале осени, пока не работала. Мне повезло: Люк копит на подержанный фургон, который он приглядел на местной бензоколонке. Утром выпишу ему чек — столько, чтобы ему хватило.

Я смотрю в зеркальце заднего вида, ловлю взгляд Люка и молча вскидываю брови: напоминаю, чтобы он выяснил, на что копит Мэгги. Будем надеяться, что не на особняк на Ривьере.

— Просто чудесно, Мэгги, — говорит Патти, рассматривая ожерелье в синем бархатном футляре.

— Очень красиво, — соглашаюсь я. Ожерелье и правда изящное. — Откуда оно у тебя?

— Мы с Люком купили его сегодня.

Патти закрывает футляр и возвращает его Мэгги.

— Твоей маме наверняка понравится. Приятно знать, что дома тебя ждет подарок.

Мы все молчим. Думаем о том, кто и когда вернется домой.

Патти первая нарушает молчание:

— А прокурор, он важная птица, да?

— Стэнли Эдгартон Третий? — смеюсь я. — Важная птица? С чего ты взяла?

— Разве не он ведет все дела об убийствах?

Я качаю головой:

— Нет. Но со временем так, наверное, и будет. Он раньше работал в Нью-Бедфорде и там действительно занимался делами об убийствах. А здесь он только месяц.

— Значит, сейчас он специализируется на Форест-Бич?

— На Форест-Бич? — переспрашиваю я.

— Ну да. Бак и Соня. Наверное, за всю историю Форест-Бич это первые два человека, которых обвинили в убийстве.

Я все равно не понимаю.

— И что же?

— Этот человек — обвинитель их обоих. Вот и получается, что он на этом специализируется, — улыбается мне Патти.

Я смотрю на нее, но без улыбки. Останавливаю машину возле указателя «Чатем».

— Патти, слушай меня внимательно. Это очень важно.

Она удивленно смотрит на меня.

— Почему ты решила, что Стэнли — обвинитель у них обоих?

— Потому что это так и есть, — пожимает плечами она.

— И Сонин тоже?

— Ну конечно, — говорит она. — Я видела его там в понедельник, вскоре после того… — она бросает взгляд на Мэгги, -…как все это случилось.

У меня возникает острое желание схватить ее за плечи и встряхнуть, но я сдерживаюсь.

— Где ты его видела? — спрашиваю я.

— В доме Сони.

— Когда?

— Около двух. Я это знаю точно, потому что мимо как раз проходил автобус детского сада, на нем Билли в прошлом году ездил.

— А почему ты оказалась возле их дома?

Патти снова смотрит на Мэгги.

— Я перед этим слышала шум, поэтому решила зайти проверить. Хотела убедиться, что с Соней и Мэгги все в порядке.

— Ты входила в дом?

— Нет, не решилась. Машины Сони не было, стоял только грузовичок Говарда, и я решила, что он там один. А с ним я дела иметь не хотела.

Интуиция у нее хорошая.

— А как же ты увидела Стэнли?

— Я видела, как он уходил. Решила, что Говарда арестовали, что Соня все-таки на него заявила. Я и не предполагала, что… ну, ты понимаешь.

— Как ты узнала, кто он?

— Стэнли? Я же видела его на предварительном разбирательстве.

«Тандерберд» разворачивается на сто восемьдесят градусов и едет назад. Я достаю мобильный.

Дежурный больницы соединяет меня с медсестрами интенсивной терапии. Я прошу позвать Элис Берримор. Пока меня соединяют, я прибавляю газу.

— Сестра Берримор, вы сейчас в палате судьи Лонга?

— Да. Он уже сидит. Вот, кормлю его бульоном.

— Послушайте, мисс Берримор, я вас попрошу об одной услуге. Спросите судью, не хотел ли он вчера произнести слово «кисточки».

— Нет, это вы послушайте! — говорит она. — Когда вы, юристы, оставите его в покое?

— Что?

— Вчера ночью вы трое, а на рассвете еще один. Когда судье отдыхать?

— На рассвете? Кто приходил на рассвете?

— Впервые его видела. Невысокий такой, с лысиной.

— Этот невысокий с лысиной сказал, что ему нужно?

— Разумеется. То же самое, что и вам. Хотел задать еще несколько вопросов. Вошел в палату с таким видом, словно он — завотделением, сказал, что ему нужно пообщаться с судьей наедине.

Я судорожно сжимаю в руке телефонный аппарат.

— И что?

— Я ему сказала, что если он немедленно не уберется, то пообщается наедине с охраной. Судья крепко спал. Думаю, если бы меня там не было, этот юрист взял бы его и разбудил.

Нутром чую, что она ошибается. Сильно ошибается.

— Прошу вас, сестра Берримор! Один вопрос. Вы его сами судье зададите. Это очень важно. Вы только спросите, не хотел ли он вчера сказать слово «кисточки». Запомнили? У него тогда получилось что-то вроде «кст»…

— Господи Иисусе…

— Очень вас прошу!

Она прикрывает трубку рукой, но я все равно слышу ее голос.

— Судья, — говорит она, — это женщина из тех, что были вчера, которая помоложе. Я ни черта не поняла, но она хочет знать, не хотели ли вы им сказать про какие-то кисточки… — Она некоторое время молчит. — Господи Иисусе… — произносит она и говорит уже в трубку: — Слушайте, мисс, я, конечно, люблю играть в слова…

— Что он сказал?

— Да ничего. Только голова у него ходит вверх-вниз, как у тех игрушек, что ставят в машинах.

— Спасибо, спасибо огромное! — говорю я и отключаюсь.

И еще прибавляю скорость. Трое моих пассажиров сидят молча. «Тандерберд» несется вперед, в снежную мглу.

Когда наконец все кусочки пазла встают на свои места, я делаю глубокий вдох и снова открываю телефон. Мне нужно сделать еще три звонка. Дежурному суда. В полицейский участок Барнстабла. И Киду.

Говард Дэвис был человеком, позорящим уголовную систему. Так сказал Джей Стэнли Эдгартон Третий. Вообще-то Стэнли с Говардом Дэвисом было бы не справиться. Но в понедельник Дэвис был мертвецки пьян, и Стэнли об этом знал. Знал, потому что я ему сообщила. Сообщила, когда звонила со стоянки у больницы.

Судья Лонг невыносим. Стэнли так сказал. Это Ники Патерсон помешал Стэнли в четверг утром. А не наоборот.

Гарри Мэдиган ведет себя возмутительно. Так сказал Стэнли несколько часов назад. А теперь Гарри спит в камере здания суда округа Барнстабл. Стэнли находится в том же здании.

А Гарри спит как убитый.

У здания суда собралось не меньше десятка полицейских машин. Полицейские стоят на ступенях, у многих в руках рации. Здание освещено почти полностью — словно сейчас не девять вечера, а девять утра.

«Тандерберд» проезжает мимо, я останавливаюсь неподалеку, под могучим дубом. На стоянку около суда мне не заехать — полицейские перекрыли оба въезда. Придется идти пешком.

Патти Хаммонд садится за руль. Я даю ей знак подождать, обхожу машину и достаю из багажника монтировку. Машу рукой Люку и Мэгги. А когда отхожу подальше, достаю из кармана свой дамский пистолетик, снимаю его с предохранителя и быстрыми шагами перехожу дорогу. Оружием я пользоваться умею. Меня учила сама Джеральдина Шиллинг.

Я разбиваю монтировкой стекло и слышу то, что и ожидала: вой сигнализации. Я забираюсь на подоконник и думаю, что, может, хоть сигнализация спугнет Стэнли.

Я оказываюсь в захламленной кладовке рядом с залом суда, где ведет заседания судья Нолан. В коридоре горит одна-един-ственная лампочка. Здесь нет ни души.

Я пробираюсь по коридору к лестнице, которая ведет вниз, в подвал, где находятся камеры. И тут понимаю, что сигнализация смолкла. В здании тихо. Тихо и темно. Кто-то отключил главный рубильник. И я догадываюсь кто.

Внизу, в подземном коридоре, где находятся четыре камеры, не просто темно. Здесь кромешный мрак. Стэнли так удобнее. Я вспоминаю его заключительную речь и понимаю, что он отлично ориентируется в темноте.

В коридоре светятся несколько огоньков: полицейские уже здесь. Огоньки медленно приближаются к камерам. Я мечтаю только об одном: чтобы они оказались там раньше Стэнли. Шансы Гарри возрастают с каждой секундой. Но если я вижу, как перемещаются огоньки, значит, и Стэнли это видит.

Я, прижимаясь к стене, продвигаюсь за ними следом. В середине коридора стена кончается. Начинаются камеры. Первые три пусты. Значит, Гарри в последней.

И вдруг в тишине раздается громкий голос:

— Мистер Эдгартон, это сержант Бриггс. Мы можем вам помочь, мистер Эдгартон. Выходите в коридор. Бросьте имеющееся у вас оружие на пол. Подтолкните его ногой вперед, к лестнице. Поднимите руки и положите их за голову. Никто, повторяю, никто не пострадает. Мы здесь, чтобы помочь вам.

Может, Гарри разбудит голос сержанта? Стэнли, даже с ножом, с Гарри не справиться.

Около решетки первой камеры я нащупываю ногой какой-то предмет, наклоняюсь его подобрать. Это что-то металлическое. Нож. Похоже, одно оружие Стэнли выбросил. Интересно, что у него в запасе?

Я сую нож в карман куртки и прохожу мимо первых двух камер. Они пусты. И держусь в нескольких шагах от огоньков, надеясь, что хотя бы один из нас застигнет Стэнли врасплох.

Но нам это не удается.

Это Стэнли застает нас врасплох.

— Бросьте оружие, джентльмены, — произносит Стэнли. — Немедленно.

Раздается щелчок, и в камере Гарри зажигается свет.

Сначала на бетонный пол летят фонарики, потом пистолеты. Я тоже чуть не роняю свой пистолетик. Свет из камеры Гарри озаряет лица полицейских. Их человек десять — фонари были только у половины. Они с изумлением заглядывают в камеру.

Сержант Бриггс стоит первым, и только он шевелится — наклоняется, чтобы положить на пол мегафон. Подходит к двери, вытянув руки вперед, показывая, что в руках у него ничего нет.

— Мистер Эдгартон, скажите, каковы ваши требования? Мы сделаем все, о чем вы попросите.

Я не вижу, что происходит в камере. Судя по предложению сержанта, Гарри жив. Но ситуация может измениться в любое мгновение.

— Мне нужна машина. — Голос Стэнли звучит как обычно. — Отоприте эту дверь и поставьте у выхода машину с работающим мотором.

— У нас нет ключа… — говорит сержант Бриггс.

На дверь пожарного выхода обрушивается град пуль. Дверь распахивается. Верхняя петля у нее сорвана. Кажется, Стэнли решил не дожидаться ключей.

В коридор врывается поток ледяного ветра. На пол сыплются куски штукатурки. Сержант Бриггс оборачивается к единственной женщине-полицейскому и говорит:

— Иди и подгони машину. Когда все будет готово, сообщишь по рации.

— Проследите, чтобы это была машина без особых примет! — кричит ей вслед Стэнли. — И без жучков. Никаких фокусов, понятно?

Мне тоже кое-что понятно. Стэнли расстрелял патроны. Он вообще-то не стрелок, его конек — ножи. Стрелять он сможет, только когда перезарядит пистолет. А на это требуется секунд тридцать. Времени немного, но хватит.

Я выскакиваю в коридор, держа свой пистолетик на вытянутых руках, и целюсь Стэнли в переносицу.

Гарри стоит на коленях, руки у него заведены за спину. У Стэнли в руках девятимиллиметровый полуавтоматический пистолет, он приставил его к виску Гарри.

Свет переносного фонаря, поставленного на койку, направлен Гарри в лицо. Похоже, на сей раз Стэнли хочет видеть, что он делает.

Но меня он не видит. Он все еще смотрит на выход, краем глаза следя за полицейскими. Он тычет Гарри пистолетом в висок и хохочет. А затем поднимает пистолет, чтобы его перезарядить.

За долю секунды я принимаю решение и стреляю ниже, чем собиралась. Стэнли стонет, оступается, роняет оружие и падает. Полицейские бросаются в камеру. Гарри бросается на пол и пытается дотянуться до пистолета. Стэнли тоже тянется. Я понимаю, что полицейские не успеют.

Гарри нащупывает пистолет, но тот отлетает к Стэнли. Я без колебаний целюсь ему в голову. Но тут на линию огня попадает Гарри.

Гарри пинает пистолет, тот летит в угол, ударяется о решетку. Один из полицейских подбирает его, а остальные окружают Стэнли, надевают на него наручники. Тот корчится и извивается, как раненый зверь. И тут подкатывает машина «скорой помощи», по коридору бегут санитары.

Гарри встает на колени и изумленно смотрит на меня. Я хочу подойти к нему, но у меня подкашиваются ноги. Я прислоняюсь к стене и опускаюсь на пол, так и держа в руке пистолет.

Неизвестно откуда появляется Джеральдина, а следом за ней Кид. Они разглядывают изрешеченную дверь, камеру, куда набилось полтора десятка человек.

Джеральдина смотрит на меня и, кивнув на Стэнли, говорит:

— Промахнулась?

Санитары вывозят из камеры каталку, к которой привязан ремнями Стэнли. Следом появляется Гарри. Он на карачках пробирается ко мне, утыкается носом мне в шею. Минуты идут, а мы не шевелимся. Наконец Гарри поднимает голову.

— Я же говорил, что ты тоже рано или поздно окажешься в камере.

В коридоре появляется судебный пристав. Он останавливается как вкопанный, осматривает поле битвы. Мотает головой, словно хочет очнуться. Но тут же вспоминает о своих обязанностях.

— Извините, что приходится вас беспокоить.

Он обращается к Джеральдине, словно остальных здесь нет. Ясно, что ему только ее неловко беспокоить.

— Эти присяжные… — Он переминается с ноги на ногу. — Те, что не хотели уходить… Они закончили.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

25 декабря, суббота

Судебный пристав Джой Келси обычно не работает с судьей Беатрис Нолан. И это для него — большая удача. Беатрис плохо влияет на нервную систему. А Джой слишком уж трепетный. Он здесь новичок.

Сейчас восемь утра. Когда Джой позвонил Беатрис в полночь и сказал, что присяжные готовы огласить вердикт, она сообщила ему, что не готова его выслушать. Судья Беатрис Нолан не водит машину в темноте. И выедет, когда взойдет солнце. Ни минутой раньше.

Джой почему-то забыл, что вечером Беатрис как-то сумела добраться домой, а я не стала ему напоминать.

Мы с Гарри провели остаток ночи в кабинете Джеральдины, все втроем готовили бумаги для освобождения Сони Бейкер. В четыре утра Джеральдина отправилась собирать необходимые подписи. В шесть, успешно справившись с заданием, она вернулась, и мы с Гарри лично отнесли бумаги на освобождение Сони Бейкер в тюрьму округа Барнстабл.

В тюрьме своя процедура освобождения задержанных, но скоро Соню Бейкер выпустят. Одна из охранниц пообещала, что приведет ее к нам в зал суда.

Мэгги сидит в первом ряду между Патти и Люком и поминутно оборачивается на дверь. Ведет себя как нетерпеливый ребенок в рождественское утро. Впрочем, она и есть ребенок, и утро как раз рождественское.

Кид, узнав, что Беатрис ночью за руль не садится, отправился домой. Он уже на месте, свежий, довольный. Наверняка несколько часиков поспал и принял горячий душ. Я ему завидую. Он улыбается нам с Гарри и усаживается в первый ряд, около Патти.

Репортеры и фотографы мечутся по залу в поисках удобного местечка. Когда полиция потребовала освободить здание, большинство из них дожидались вердикта в коридорах. Им не терпится узнать, что произошло в подвале здания, в камерах. Со стоянки они слышали выстрелы, видели, как отъехала «скорая». И еще они заметили, что у нас с Гарри вид, мягко говоря, несвежий. Но больше всего вопросов о том, куда же подевался Джей Стэнли Эдгартон Третий.

Появляется Джеральдина, и гул в зале усиливается. Репортеры донимают ее вопросами о Стэнли. Он заболел? Его вызвали на место происшествия? У него конфликт с защитой?

Если бы Джеральдина имела намерение отвечать, она бы сказала: «Все вышеперечисленное». Но она молчит. Игнорирует все вопросы.

Джеральдина подходит к нашему столу и с презрением смотрит на меня.

— Стрелок из тебя никудышный, — сообщает она.

— Почему ты так говоришь? Мой выстрел сбил его с ног. Я в него попала.

— В ляжку, — фыркает она.

— Я туда и целилась.

Она закатывает глаза.

— Джеральдина, я не собиралась его убивать!

Она снова закатывает глаза.

Я оборачиваюсь к Гарри:

— Она думает, я собиралась его убить.

Гарри понимающе кивает.

— Так было бы лучше для всех, — говорит он. — Теперь Стэнли будет требовать, чтобы его признали временно невменяемым.

Охранники вводят Бака Хаммонда, и в зале становится совсем шумно. Бак садится между мной и Гарри и озабоченно смотрит на Гарри.

— Вы в порядке? — спрашивает он.

— Я? Разумеется, в порядке, — отвечает Гарри.

— Вас долго держали в камере?

— Нет, — говорит Гарри. — Пришла Марти и всех перестреляла.

Бак смеется.

Зал умолкает, когда появляется судья Нолан. Лицо у нее еще более суровое, чем обычно. Джой Келси скороговоркой проговаривает положенную формулу. Он мечтает, чтобы все поскорее закончилось.

Беатрис недоуменно смотрит на Джеральдину:

— Мисс Шиллинг, сегодня обязанности прокурора выполняете вы?

— Да, ваша честь, — отвечает, встав, Джеральдина.

— А где же мистер Эдгартон?

Джеральдина пытается подобрать подходящие слова:

— Мистер Эдгартон в настоящий момент неважно себя чувствует.

— То же самое можно сказать про всех нас, — рассеянно говорит судья.

В зал входят присяжные. Все они смотрят в пол.

Джеральдина победно глядит на прессу. У меня сердце сжимается. Люди бывалые знают: присяжные, оправдавшие подсудимого, вернувшись с вердиктом, смотрят подсудимому прямо в глаза. А те, кто обвинил, нет.

Присяжные рассаживаются, садятся и все остальные. Все, кроме Гарри, Бака Хаммонда и меня. Мы стоим за столом и смотрим на скамью присяжных. Я слышу, как тяжело дышит Бак. Гарри кладет ему руку на плечо.

Судья Нолан разворачивается к присяжным.

— Леди и джентльмены, господа присяжные, — говорит она. — Вы вынесли вердикт?

Присяжный номер пять, владелец ресторана, встает, и я испытываю легкое разочарование. Я надеялась, что старшиной выберут кого-нибудь другого.

— Да, ваша честь. — У старшины глубокий баритон.

Джой Келси забирает у старшины листок с вердиктом и чуть ли не бегом несется к судье. Судья Нолан с непроницаемым лицом читает написанное, возвращает бумагу Джою, тот несется обратно к старшине.

В нашу сторону судья не смотрит. Она снова обращается к присяжным:

— Старшина, что вы скажете?

Во время судебного заседания случается порой много неожиданного. Но оглашение вердикта происходит по определенным правилам. Присяжный, объявляющий вердикт, зачитывает его с заранее подготовленной бумаги. И делается это не потому, что он может забыть, что там написано.

Эта бумажка — спасательный круг. Так присяжному можно не смотреть на подсудимого. В зале суда, где все бурлит от возбуждения, даже опытному присяжному трудно контролировать свои эмоции.

Но наш владелец ресторана не следует обычной процедуре. Он складывает бумажку, где записан вердикт, пополам, разворачивается к нашему столу. Смотрит на Бака. Я никогда не видела, чтобы старшина так пристально разглядывал подсудимого. И не понимаю, что это значит.

— Присяжные… — начинает старшина.

У меня перехватывает дыхание.

— …по делу «Штат против Хаммонда»…

Бак тоже почти не дышит.

— …об убийстве Гектора Монтероса… считают подсудимого Уильяма Фрэнсиса Хаммонда…

Бак цепляется обеими руками за край стола. Он не сводит глаз со старшины.

Старшина вдруг моргает и качает головой.

— Мистер Хаммонд! — говорит он.

Это неслыханно. Старшина никогда не обращается к подсудимому по имени.

— Дело в том…

Голос у старшины срывается, Бак смотрит на него с сочувствием. Он несколько раз кивает, приглашая старшину продолжать. Я все пойму, говорит его взгляд. Говорите то, что должны сказать.

— Мы согласны с прокурором Эдгартоном.

Одиннадцать присяжных кивают.

— Мы очень огорчены, — продолжает староста, — что мистера Эдгартона здесь нет. Мы хотели сказать ему лично, что мы согласны с ним.

Я уже десять лет занимаюсь юриспруденцией, побывала на сотне заседаний. И много раз плакала, когда объявляли вердикт.

Но сейчас у меня в глазах ни слезинки. Но меня мутит. Я сажусь. Ничего не могу поделать — у меня ноги подкашиваются.

— Мистер Эдгартон был прав, мистер Хаммонд. — Старшина по-прежнему обращается к Баку. — Когда вы стреляли в Гектора Монтероса, это было, скажем так, временной вменяемостью.

В зале слышится ропот.

Старшина впервые заглядывает в свою бумажку.

— Мы считаем, что подсудимый Уильям Бак Хаммонд отлично знал, что он делает, когда стрелял в Гектора Монтероса. Он не был безумен тогда, как не безумен и сейчас.

Я судорожно дышу, думаю об апелляции. Мы со всем справимся. Опытный юрист может настаивать на том, что защита была неэффективной. Да я — просто образчик неэффективности. Даже вступительную речь произнести не смогла.

Старшина умолкает. И по-прежнему не сводит глаз с Бака.

Седенькая учительница на скамье присяжных молча встает. Затем встает молодой аптекарь. И его сосед. Один за другим поднимаются все присяжные.

Старшина обводит взглядом всех своих коллег-присяжных. Их сплоченность придает ему силы. Он снова смотрит на Бака.

— Мы также считаем мистера Хаммонда…

Все затаили дыхание.

— …невиновным.

Тишина.

Изумленный зал несколько секунд молчит. Первым начинает аплодировать Джой Келси.

Беатрис стучит молотком, Джой перестает аплодировать, но теперь аплодируют Гарри и Кид. К ним присоединяются охранники Бака. Джой глядит на них, потом на Беатрис и снова аплодирует. И тут весь зал взрывается овацией.

Кид берет Патти Хаммонд за руку и подводит к нашему столу. Бак и Патти обнимаются, и к ним бегут все Хаммонды.

Люк и Мэгги в первом ряду прыгают от радости.

Но вдруг Мэгги оборачивается и начинает пробираться к выходу.

— Мама! — кричит она. — Пропустите, ну пожалуйста! Там моя мама!

У дверей стоит Соня Бейкер в куртке, которую ей, по-видимому, одолжили в тюрьме. Она изумленно смотрит на зал, находит глазами Мэгги, кидается к ней. Она хочет обнять дочь, но Мэгги тут же ускользает из объятий.

Она вытаскивает из кармана футляр. Соня непонимающе смотрит на него, и Мэгги сама его открывает, встает на цыпочки и застегивает ожерелье у мамы на шее.

Теперь уже начинает аплодировать Патти. За ней Бак и мы все. Телекамеры разворачиваются к Мэгги и Соне. Соня смущается, а Мэгги радостно раскланивается во все стороны.

Около меня возникает Гарри, я кончиками пальцев касаюсь его левого виска. Там небольшой синяк — след от пистолета Стэнли. До меня вдруг доходит, что я чуть не потеряла Гарри, и эта мысль меня потрясает. По щекам у меня бегут слезы.

Гарри утирает мне слезы и шепчет:

— Не надо… Ты чего это, совсем расслабилась?

Он прав. Еще не время. Мы еще расслабимся. Вдвоем. Чуть позже.

Джеральдина уже собирается уходить. По дороге она останавливается и говорит нам:

— Стэнли сознался. Перед тем, как его отправили на операцию.

— В чем сознался?

— Во всем. Говард Дэвис, судья Лонг, вот этот вот, — кивает она на Гарри. — Сознался, что это его рук дело.

Она наклоняется ко мне:

— Он сказал, что у него не было выбора. Он давал присягу, клялся поддерживать и охранять систему. А они ее подрывали. Он сказал еще, что знал: я его пойму. А ему скажи, — показывает она на Кида, — что к полудню я выпущу Ники Патерсона.

— Он обрадуется.

Джеральдина идет к выходу, а я вдруг понимаю, что судейское место пусто.

— Где судья? — спрашиваю я Джоя Келси.

— Ушла, — улыбается он.

— Она объявила, что заседание закрыто?

— Нет. Просто встала и ушла. — У Джоя улыбка до ушей — словно для него это лучший рождественский подарок.

— Значит, судья Нолан встала и ушла. Не взяла на себя труд сказать нам, что заседание прекращено, а Баку Хаммонду — что он свободен. Не поблагодарила присяжных за их труд. Даже не поздравила с Рождеством.

Это сделаем мы.

«Если под безумием подразумевается помутненное состояние духа или разума, не следует полагать, что это не может служить защитой от наказания за преступление. Если можно с уверенностью сказать, что тот, кого обуревают сильные чувства, такие, как жалость, гнев, горе и так далее, подвержен безумию, ведущему к убийству, трудно, даже невозможно бывает определить, где кончается здоровое состояние и начинается безумие.

В результате наших размышлений на эту тему мы можем сказать одно: если обвиняемый испытывал непреодолимую тягу к убийству и был не в состоянии управлять своей волей или разумом… он заслуживает оправдания.

Судья Паксон

20 января 1879 года».

Адвокату бывает трудно доказать, что его клиент находился в состоянии невменяемости. Особенно если преступление, о котором идет речь, было самым разумным поступком в его жизни.