Едва уселись, чтобы дух перевести после долгого бега, воду достали, как приехал сотник Короткович. Спрыгнул с БТРа, летит к казакам так, что все сервомоторы пищат. Даже в темноте ясно, что злой, как чёрт.

Казаки встают, строятся.

— Прапорщик! — Орёт сотник.

— Здесь, господин сотник, — вперёд выходит комвзвода Михеенко.

— Причина отступления. Почему отошли с исходных?

— Вывел взвод из-под удара артиллерией противника.

Михеенко даже рукой указал себе за спину, там, вдалеке, на юге, всё ещё били тяжёлые снаряды, перекапывая овраг.

— Это еще по нам молотят, — продолжает прапорщик.

Тут подъехал ещё подсотенный Колышев. Тоже встал в стойку рядом с Коротковичем, и с этакой издёвочкой интересуется:

— И как далеко вы собираетесь выводить вверенный вам взвод из-под обстрела? До родной станицы надеетесь довести?

— Никак нет. — Невесело отвечает прапорщик.

— Задание выполнили? — Не унимается сотник.

— Уничтожили три турели, — оживился Михеенко. — И отступили из-за высокой плотности огня.

— Две турели. — Говорит, вернее, орёт Короткович.

— Три, — не соглашается Михеенко.

— Две, — снова вступает подсотенный, — одна турель была макетом, даже этого вы не знаете, прапорщик.

Михеенко молчит.

— А почему так долго шли, — не успокаивается сотник, — где прохлаждались?

— Никак нет, не прохлаждались, по ходу движения обезвредили двадцать две мины и шесть фугасов. — Говорит Михеенко, уже и сам тон повышая. — Весь овраг — сплошные мины.

Конечно, обидно взводу такое слышать. «Прохлаждались!» За время такого «прохлаждения» двух бойцов потеряли да две турели сожгли, даже если подсотник Колышев прав.

— Возвращайтесь на исходные, — уже понижая тон, говорит Корткович. — Немедленно!

— Разрешите обратиться, господин сотник, — влезает в разговор Теренчук.

— Говорите, — разрешает сотник.

— Мы вернулись, потому что миной пусковой стол разбило. За столом пришли.

Врёт.

— И ни одной гранаты не осталось, — без разрешения добавляет Хайруллин. — Все постреляли. И что нам в овраге без гранат и стола делать?

— Хайруллин, — тут же ощетинился Колышев, — устав читали? Помните раздел про разговоры в строю?

— Так точно, — отвечает Тимофей Хайруллин.

Замолкает.

— Товарищ подсотенный, — официально произносит сотник, — выдайте взводу новый пусковой стол и гранаты и проследите, чтобы они незамедлительно вернулись на исходные позиции, скоро начнётся вторая атака. До начала атаки взвод должен быть на месте.

— Будет исполнено, товарищ сотник. — Отвечает Колышев.

Сотрник залазит на БТР и уезжает, а недовольный подсотенный берёт несколько казаков и едет с ним получать новый стол и боекомплект.

Саблин едет среди них. Бойцы штурмовой группы понесут гранаты.

Как всегда. Не привыкать. Ну, так хоть покурить на броне успеет, прежде чем набросают ему в рюкзак тяжеленного железа.

Утро. Наверное, три часа. Аким чувствует запах. Встаёт, идёт на кухню, а там уже во всю хлопочет жена. Жарит курицу. Муж опять куда-то уходит по своим мужским делам. А ей только и остаётся что ждать да дом вести. Так пусть уж хорошей еды возьмёт, не консервы ему там есть.

Саблин обнял жену. Она и довольна. Хотя нет, не довольна, делает только вид. А в глазах тоска, смотрит на него и смотрит исподтишка, украдкой, опять, дура, прощается. От этого, от таких взглядов тяжелее всего. Он ей улыбается, гладит по голове, как маленькую.

Настя снимает с плиты кастрюлю с яйцами. Сварила на целый взвод. Тут же пекутся пышки. Всё мужу любимому. Аким идёт мыться, собираться. А она опять ему в спину глянула. Лучше бы злилась, бесилась. Но молчит жена. Не узнаёт он её.

Когда уходил, стояла, вцепилась в пыльник, не отпускала. Он ни шлем, ни капюшон не одевал, специально, чтобы обнять могла, она и держала его. Он ей про саранчу, а Настя в глаза ему заглядывает, он про кукурузу, про инсектицид, а ей на кукурузу наплевать, по щеке его гладит. По свежему шраму на подбородке, что из последнего рейда привёз, пальцем водит. Ну что за баба, слава Богу, что слёзы не потекли. Сдержалась. Хорошо, что старшая дочь встала, тоже вышла на порог с отцом проститься, а то бы жену от себя не оторвал. Настя уже готова была зарыдать, да Антонина, дочь, сказала:

— Мам, терпи, казачки не рыдают.

Жена и поджала губы, молодец, не зарыдала, а то и Саблину стало бы тошно.

Как он всё это не любил. Еле вырвался от женщин своих. Лучше бы спали. Так уходить было бы проще.

У канцелярии полка сутолока. Сводную сотню собирали станицы эвакуировать на пару или чуть больше дней, а бабы пришли прощаться, словно на призыв, на целый год казаков провожали. А где бабы, там слёзы прощания, толпа. Да ещё и грязь от дождя, такая грязь, какой Саблин отродясь не видал. А помимо того что уже выпало, так ещё капает и капает с неба вода. Удивительно много воды. А с ней и саранча сыпется.

Аким своим настрого запретил ходить провожать. Делом лучше дома пусть занимаются. А не от бабьей дури ходят руками махать, слезами давиться, да целовать словно покойника, в последний раз. Хорошо, что его женщины не пришли.

— Саблин, Саблин, — кричит кто-то знакомый, Аким оборачивается и видит Сашку Каштенкова. — Тебя к какому взводу приписали?

— В первый, — орёт ему Аким, сам он на крыльце стоит, — к прапорщику Мурашко.

— Я тоже к нему запишусь, — кричит Саша и ухолит.

Аким ему кивает мол, давай, правильно.

Вроде и пустяк, но Аким очень рад, это пулемётчик из его родного четвёртого взвода. Он, кажется, один из его взвода тут. И вроде, морду не воротит, сам окликнул его. Хоть будет с кем поговорить.

Хотя из Саблин ещё тот говорун. Но всё равно он рад Каштенкову.

Саша — казак добрый и пулемётчик неплохой, первый номер.

Пришёл первый грузовик грузиться, на крыльцо вышел прапорщик Мурашко. Взрослый уже человек, седой:

— Так, кто в моём взводе, в первом, грузимся, едем в арсенал брать оружие.

— Какое ещё оружие, — звонко кричит незнакомая молодая казачка, да так громко, что все на неё обернулись, — говорили, что на эвакуацию казаков собираете!

Мурашко морщится. Не охота прапорщику с ней объясняться, да все притихли, все на него смотрят — приходится.

— Глупая ты женщина, — говорит прапорщик с усмешкой, — как же казаку без оружия. Разве ж можно?

Она виснет на локте молодого казака, тот ей что-то шепчет, одёрнуть, видно, хочет, но бабёнка его не слушает:

— Так они все с оружием, за каким ещё оружием ехать собрались?

Честно говоря, бабёнка-то была права. И вопрос задавала правильный. Личное оружие казаки с собой по домам разбирают. Все и сейчас пришли с оружием. Большинство с винтовками «Т-20-10», кое-кто, как Саблин, с «барсуком», шестнадцатимиллиметровым армейским дробовиком, а есть и снайпера с коробами, где они хранят свои драгоценные «СВСы».

У Акима, да и у других казаков, оружие всегда при себе: и двести патронов, и весь комплект мин и гранат. Всё по уставу. Тем не менее, в арсенал заехать прапорщик хочет.

А раз в арсенал ехать собрались, значит, «стрелковкой» не отделаться. Значит, «тяжёлое» брать собрались.

— Вот какая, а! — Говорит прапорщик, видя, что его все слушают. — Красивая, да ещё и умная. Всё видит, всё понимает. Ладно, объясню тебе.

— Да уж объясните, — задорно кричит молодка.

— Во всяком пластунском взводе, должен быть пулемёт и гранатомёт, понимаешь, так по уставу положено. Иначе что это за пластуны. Мы ж не степняки какие, мы люди основательные. Вот возьмём сейчас в арсенале все, что положено, и поедем. Потому как без хорошего оружия мы никакая, не боевая единица, а невесть что. Понимаешь? А пригодиться оно нам — не пригодиться, Бог его знает, дело десятое, но быть у нас оно должно! — Прапорщик для важности поднимает палец к верху. — Всегда! Таков порядок.

— Ой, ну объяснили всё, успокоили, — кричит ему молодая казачка.

Все смеются. Аким тоже улыбается.

— Первый взвод, грузимся, — кричит шофёр грузовика, — давайте, казаки, а то торопят меня.

Первый взвод лезет в кузов, Саблин залезает последним, ждёт Сашку, а того всё нет. Аким подумал, что Каштенков поедет в другом грузовике, и когда борт уже хотели закрыть, он появляется. Закидывает рюкзак, винтовку и протягивает руку. Саблин и друге казаки втягивают его в машину. Только уселся и заговорил обиженно:

— Вот, Шилас, — один из полковых писарей, — падлюка, не хотел меня в первый взвод записывать, говорит «комплект», я ему говорю: чего ты, мы ж не в призыв идём, на эвакуацию. А он ни в какую, морда протокольная, уже и по добру его просил, и по плохому говорил ему, едва не до драки. Хорошо, что есаул вышел, сказал ему пару ласковых, тогда он согласился.

Казаки понятливо кивают, никто писарей не любит, а Сашка достаёт сигарету, закуривает.

— Хорошо, что ты пошёл, — продолжает Каштенков, обращаясь к Акиму, — а то никого из нашего взвода нет. Непривычно как-то.

Саблин ничего не отвечает, просто не знает, что сказать, но он очень благодарен пулемётчику за такие слова. Очень.

— Ну, вот и поговорили, — смеётся Саша.

Аким согласно кивает: да, поговорили. И молчит дальше.

А грузовик качает на ухабах и он движется к арсеналу.

Перед арсеналом такая лужа, что хоть за лодкой беги, разъездили грузовики площадь. А в луже полно саранчи.

— Я в воду не поеду, слишком её тут много, — кричит шофёр, — залью аккумуляторы — встанем. Казаки поворчали, не охота тяжести лишних десять метров таскать.

Но прапорщик с ним ругаться не стал, решили все так перенести.

Дождь, вроде, прекратился, а саранча ещё гуще посыпалась.

Пришлось из арсенала всё на себе до грузовика носить, впрочем, быстро управились. А что там: двадцать два ящиков патронов, короб с пулемётом, четыре ящика патронов для него, гранатомёт и к нему четыре ящика гранат. Саблин, правда, подивился: двенадцать выстрелов фугасы и фугасноосколочные, а один ящик кумулятивные. Четыре выстрела кумулятивных? Зачем? Это ж броню и технику бить. Ну да ладно, может, по уставу так положено.

Воду, хладоген, аккумуляторы для брони и консервы тоже быстро закинули. Закончили, и прапорщик Мурашко говорит:

— Садись, казаки, приказано колонну не ждать, выходить одним. Поехали.

Все залезали в кузов, грузовик тронулся. И уже через пару минут вышел на твёрдый грунт просёлка. Хотя это до дождей этот грунт был твёрдым.