…Выходит, не прославился Дерябин — хотя бы и ценою двухчасовой отсидки после уроков.

Отдание чести директору стало явлением заурядным, а Дерябин по поведению получил за четверть года пятерку, одиноко стоявшую в его дневнике среди однообразной шеренги двоек. Всё двойки и двойки…

Надо Григорию Шумову вытаскивать соседа из беды! Вспомнив, как его самого обучал чистописанию Никаноркин, Гриша стал ходить два раза в неделю к Дерябину, помогать ему осиливать заданные уроки.

Петр приходу Гриши бывал рад, при виде же учебника принимался зевать так, что вот-вот скулы вывернет.

— В конце концов я тебя бить буду! — рассердился Гриша.

— Еще кто кого.

— Да я ж тебя уже бил.

— Ну… это когда было. А теперь погляди, мускулы у меня какие! Накопил таки за лето…

— Не хочу глядеть. Садись, решай задачу.

— А все ж таки попробуем побороться. Я тебя сразу на обе лопатки уложу.

Не хотел учиться Дерябин!

Отчаявшись, Гриша пошел на последнее средство: предложил бороться с условием. Если он победит Петра, тот выучит на завтра уроки, все до одного. Если Петр победит его, они отложат учебники в сторону и сядут играть в шашки.

— Идет! — обрадованно крикнул Дерябин и заранее поставил на стол шашки; потом начал стягивать с себя куртку.

Гриша последовал его примеру, и борьба началась по всем правилам — в обхват, крест-накрест, без подножек.

Ну и здоров был Дерябин! Потяжелее, поплотней Шумова. Гриша был костист.

Друзья-противники возились долго… Осипший Дерябин шипел:

— Так сердце лопнет… Либо… либо уж ты меня скорей клади на лопатки, либо… либо я тебя.

— Да уж лучше я тебя!

Гриша изо всех сил рванул Петра, приподнял, тот затряс потерявшими опору ногами… и очутился на полу, на обеих лопатках.

— Я сильнее тебя, — не уступал Дерябин, отряхиваясь, — ты только выносливей. И ловчей…

— Это что ж такое?! — закричал Гриша запальчиво. — Так и не будешь учить уроков? Забыл условие? Слова не держишь?!

— Слово я сдержу, — ответил Дерябин и с тоской сел за арифметику.

Через три дня Гриша снова пришел к нему, и Петр опять предложил бороться.

— Это что ж, плата за мою помощь? — спросил Гриша.

— Нет. Это плата за мои мучения.

Дерябин, смеясь, обхватил Гришу за плечи, и борьба опять началась.

Эта история повторялась каждый раз перед приготовлением уроков. Так как обычно победителем оставался все-таки Гриша, в дневнике Дерябина начали появляться тройки. Наконец он получил первую четверку — по географии. И в его голову проникли честолюбивые мысли: захочет, он сам станет первым учеником. Он теперь садился за уроки даже и в те дни, когда не ждал к себе Гришу (не мог же тот приходить ежедневно).

А у Гриши за это время так окрепли мускулы, что ему иногда начинало казаться, что теперь они не хуже, чем у Оттомара Редаля: ну прямо железные.

Наконец, после колебаний, смущаясь, он напряг до отказа согнутую руку и показал дяде Оту:

— Ну, как?

— Очень, — ответил тот рассеянно, — очень.

— Крепкие?

— Очень… Слушай-ка, Грегор, у тебя хороший почерк?

— Нет. А что?

— Жаль.

— А что? Дядя От, а что?

— Ну, напиши мне на этой бумажке что-нибудь. Например: «У меня хороший почерк».

Гриша взял бумажку и начал писать, стараясь, чтобы буквы получались как можно красивей: «У меня хороший почерк».

Оттомар Редаль внимательно поглядел на написанное.

Потом сказал со вздохом:

— Нет. У тебя нехороший почерк. А у Яна и у меня самого еще хуже.

— А зачем вам это надо, дядя От?

— Надо было бы мне переписать одну… одну вещь.

— У меня есть друг. Никаноркин. Вот он перепишет — ну, загляденье! Я ему скажу.

— Нет. Ты ему не говори.

— Почему?

— Да просто так, не говори.

— Все-таки, дядя От, почему?

— Зачем ты спрашиваешь? Надо так. Сказано «не говори», значит не говори. И все!

Он поглядел на Гришу своими спокойными, широко расставленными глазами и закончил:

— К таким уж людям ты попал. В такую квартиру.

Ну да, к таким людям, в такую уж квартиру попал Григорий Шумов.

Ничего, люди хорошие. И квартира ему нравилась, здесь было куда лучше, чем у Белковой. Взять чисто побеленные стены; на них взглянуть было куда приятней, чем на оборванные обои в белковской квартире. И еда здесь обыкновенная, человеческая. Все здесь подходит для Гриши.

Надо только научиться молчать, когда нужно. Умеет же молчать Ян, а, должно быть, и Яну любопытно узнать кое о чем. Но он молчит, не спрашивает.

— И я буду, — сказал Гриша вслух. — Я буду молчать, как… как скала!

Он покраснел густо: вот так «помолчал»!

— Не надо, как скала, — проговорил Оттомар и положил свои большие руки на плечи Грише. — Надо, как человек… как человек с верным сердцем.