С утра мы собрались у атамана. Его лицо было озабоченным

– Сулим старший, слушать его как меня. Сперва едете вверх. Если встретите разъезд соседей, поспрошайте, что да как. Остап вчера с казаками с разъезда вернулся, рассказывал, что встретил разъезд соседей верхних. Рассказали они ему, что ищут трое черкасских казаков, родичей своих, пропали они. – Атаман равнодушно прошелся взглядом по нашим лицам, чуть задержав свой взгляд на мне.

– Ездят по селам, по хуторам, всех спрашивают, кто, что слыхал. В нашу сторону едут. Сулим, про нашу сшибку с татарами, про полон, ни пары с уст. Ничего не видели, ничего не знаем, никого чужого у нас с лета не было. Да и не ездят здесь чужие без дела. Чай не Киев здесь начало берет, а Дикое Поле.

– Если встретите, поспрошайте, что да как, куда едут, кого ищут, что те казаки тут делать могли? К кому ехали? Дальше ехать захотят, не мешайте, только следом идите, так чтоб их было видно, и они вас видели. Если люди они добрые, скрывать им нечего. Если дорогу, в какой хутор найдут, гонца вперед посылайте, наказ мой передайте, не было у нас с лета сшибок, и чужих не было.

– Если на тропинку станут, где полон наш в лесу стоит, тут уж стойте насмерть. Говорите, что хотите, что соглядатаи они татарские, тропки к нашим селам выведывают, татар привести хотят, но гоните их обратно прочь, чтоб духу их не было.

– Но чтоб волос с их головы не упал. – Атаман вновь прошелся взглядом по нашим лицам. – Нам свара с черкасскими не нужна. Трое на трое, они на вас не полезут, чай не у себя дома, и вы не нарывайтесь.

– Если все поняли, езжайте с Богом, как черкасских спровадите, знать дайте, я пока вниз по Днепру, еще один дозор отправлю.

Мы ехали в сторону Днепра, по самой короткой дороге, и выехали чуть выше по течению реки, от того дуба, где встретили мы с Иваном, без вести пропавших казаков. Видать их родичи рыщут теперь по округе. Черный юмор заключался в том, что без вести пропавшие, прилагали максимум усилий, чтоб их с девками ворованными, никто не видел, а родичи страстно надеются, что они наследили, и кто-то их все-таки видел, что давало бы возможность уменьшить область поисков.

Мы ехали по торной дороге вверх по течению Днепра, периодически, один из нас, подымался на очередную кручу, и оттуда обозревал открывшиеся просторы на предмет наличия признаков разумной жизни, и присутствия носителей разума. Затем спускался с покоренных вершин, иногда оставляя там свое сердце, иногда унося его с собой на дорогу, и докладывал Сулиму, что признаков разумной жизни не обнаружено. Дорога шла в достаточно узком промежутке, между днепровскими кручами и лесным массивом Холодного Яра. Хороших мест для засады, было, хоть отбавляй, и в этом заключалась главная проблема. Умный татарин по такой дороге, малым отрядом не поедет, а глупых уже всех постреляли.

– Сулим, а что в набег татары по этой дороге идут?

– А по какой еще. Тут другой дороги нету.

– А что их тут никто не поджидает, чтоб скрытно ударить? – Сулим иронично хмыкнул.

– Так они тут по одному не ездят. Собираются ниже, где лес начинается, в ватаги, сабель по триста, тогда уже сюда въезжают. Когда уже под Киев добираются, рассыпаются обратно в ватаги сабель по двадцать, тридцать, и полон искать начинают. Потом собираются обратно и вместе полон в Крым гонят.

– А где они через Днепро переправляются?

– А как отсюда вниз скакать, то за день добраться можно. Так дорога к переправе и выходит.

– А что каждое лето там переправляются?

– Так, я ж тебе толкую, Богдан, что тут одна дорога, где ж им еще переправляться.

– Так они и по полю поехать могут.

– А зачем им по полю ехать, коням ноги ломать, если дорога есть.

Сулим подтвердил то, что было мне известно из рассказов Вани Тарасюка. Он возил нас к тому месту, на Днепре, где проходила старая чумацкая дорога в Крым, и где народ через Днепро переправлялся. Вроде бы, чуть ниже по течению от Чигирина, но на машине, по асфальту, это тебе не на коне скакать. Место со всех сторон уникальное, тянуло меня туда как магнитом.

Чуть ниже старой дороги, в этом месте, речушка какая-то с левой стороны в Днепро впадает, название из головы вылетело, да и не факт, что она сейчас так зовется. А на берегу этой речушки и на берегу Днепра, стоит в наше время, славный город Комсомольск или Комсомольск-на-Днепре. Голова моя дырявая, не помню, толи ему добавили названия, толи укоротили. А вырос город возле железорудного открытого карьера. Помню, Ваня нам расхваливал, какая руда там хорошая, залежи, дескать, не очень крупные, с Кривым Рогом и рядом не стояли, только из-за качества руды и рыть начали. К тому времени как он рассказывал, почти всю и вырыли. Или не всю, а только самую богатую, а бедную теперь роют, слушал в пол-уха, попробуй его гигабиты усвой, процессор гавкнет. А ведь верно мне покойный отец говорил, пусть земля ему будет пухом, то, что выучил, на плечи не давит. Как бы сейчас любая мелочь пригодилась. Ничего, главное туда, поближе, добраться, речушку найти, на ее склоне, обязательно выступы породы должны быть. Так эти все залежи и открывались, шарят люди по склонам гор или рек, породу щупают, которая на поверхность выходит. Глядишь, и нащупал полезную в домашнем хозяйстве породу.

Дорога не спеша ложилась под копыта наших лошадей, мы ехали уже несколько часов, вверх по течению, как спустившись с очередной кручи, Дмитро взволновано сообщил

– Сулим, там по дороге, трое всадников нам навстречу едут, в броне, с заводными.

– Видать казаки черкасские, о которых батька предупреждал. Все помнят что говорить? Смотрите, не ляпните чего.

Соскочив с коня, быстро взвел самострел, и положил бронебойный болт в желобок.

– Ты чего, Богдан?

– Береженого, Бог бережет, Сулим. Вам луки схватить, много времени не надо, а мне, загодя готовиться нужно.

– Добро, только сильно его в глаза не тычь. Поехали, с Богом

Вскоре из-за поворота выехали трое казаков, с заводными лошадьми, легкой рысью двигаясь нам навстречу. Мы ехали шагом, а вскоре Сулим остановил нас, надеясь, что троица умерит своих коней, но ребята не обращая внимания на то, что мы перегородили дорогу, с прежней скоростью приближались и уже можно было разглядеть, их броню и оружие. Чуть впереди скакал матерый казак, лет тридцати – тридцати пяти, в полном пластинчатом доспехе, в шлеме, кольчужной сеткой прикрывающим его лицо. Слева от него молодой парень лет семнадцати – восемнадцати, на нем, сверху, на кожаный кожух, была одета кольчуга. Справа ехал пожилой, но сухой и крепкий казак, которому явно уже перевалило за пятьдесят. На нем был сверху кожаный овечий кожух, кольчуга была поддета снизу. Его лицо мне было смутно знакомо, и было очень похожим, на одного из тех двоих, кого мне пришлось убить и раздеть. Внезапно вспомнился рассказ одной из украденных девушек, которую выкрали прямо с шатра торговца безделушками, она со слезами рассказывала, что один из казаков которые их везли, был на него похож. Брат, рассказывала, с нею был. Мне тогда подумалось, нет уже, милая, у тебя брата. Никто его живым из того шатра не выпустил.

Только бы имена их узнать, и где живут, девки рассказывали, на хуторе их держали, четыре или пять хат там было. Да и понять надо, что они ищут на самом деле, тут ведь как, жив человек, сам объявится, или весточку подаст, а труп, в эту эпоху, никто не ищет. Сколько не ищи, не найдешь.

Очнулся я, наткнувшись на удивленный взгляд пожилого, который не понимал, чем он меня так сильно заинтересовал. Обматерив себя в уме, за несдержанность, нацепил каменную морду на лицо, и начал разглядывать переднего, которому на щит нужно было нарисовать вепря, уж больно его хозяин был на него похож.

– Доброго дня вам казаки, куда путь держите? – Наконец передний придержал своего коня, поскольку дальнейшее сближение, выглядело бы как неприкрытое хамство.

– И вам добрый день казаки. Ищем мы пропавших родичей своих, что к вам в гости поехали, да обратно не вернулись. – Довольно нахально заявил кабан, сразу ставя нас в позу виноватых.

– А расскажи казак, толком, какие родичи, как зовут, к кому ехали, по какому делу, потому что и я, и хлопцы, никаких ваших казаков не знаем, и в гости к нам никто не ехал. Ошибся ты казак. Кто баял тебе, что ко мне ехал кто-то, и откуда ты меня знаешь? – Сулим, спокойно перевел завуалированное обвинение, в обсуждение личных отношений с обвиняемым.

– Я не говорил, что он к тебе ехал, казак, – немного громче, чем допускает вежливый ответ, начал доспешный, и мне захотелось тоже с ним пообщаться.

– Ты чего кричишь казак, ты глухой, плохо слышишь? Тут все слышали, ты сказал, родичи твои к нам в гости поехали, так держи ответ, за свое слово, к кому ехали они, к старшому, ко мне, или к нему? – Кивнул головой на Дмитра.

– Ехали они к Илларию Загуле, поэтому и мы едем теперь к нему, о судьбе своих родичей справится. – А ведь по нему не скажешь, что он умеет вежливо отвечать, но на конфронтацию не пошел, хотя эпитеты типа "сопляк, щенок, молокосос" должны были проситься на язык.

– А, ну тогда другой разговор, а скажи мне казак, а когда они к Загуле отправились? – Сулим, тоже сбросил обороты, и начал выяснять нюансы.

Пошел неторопливый разговор, в котором каждый норовил, узнать побольше, поменьше рассказывая о себе. Меня очень беспокоил вопрос, откуда тут, и каким боком вылез товарищ Загуля.

Была у меня твердая уверенность в том, что не знали они друг друга. На то было несколько соображений. Слышал краем уха разговор Ивана с Илларом, где они обсуждали пути отступления Загули, и его знакомых по округе. Черкасские там не фигурировали. Дальше, будь они знакомы, зачем татарам их по времени разводить, чтоб они случайно лбами не столкнулись. Куда как проще все за день решить. Ну и последнее, но не менее важное, не терпит такой бизнес конкуренции, каждый монополистом норовит стать. Так что порезали бы друг друга, еще до того как меня перенесло. Поэтому шепнуть им это имя, мог только тот, кто с обеими дело имел. А значит, направили их сюда татары. Впрочем, чего зря голову ломать, проверить проще простого.

– А Загуля, когда к нам на Покрову, приезжал, напился, и давай к одной девке цепляться, он низкий и конопатый, а она, у нас первая красавица, так ее жених, с Загулей, чуть на поединок не стали, но атаман добро не дал, еще казал, нагаек всыплет, если чубаться не перестанут.

Все удивленно уставились на меня, но Сулим молодец, сообразил

– Чего ты лезешь со своей девкой, сам по Насте сохнет, спать не может. Ищи себе другую девку, казак, Настя еще до Рождественского поста, замуж выйдет.

– Ну что, казаки, поняли мы, дело у вас сурьезное, езжайте к Загуле, мы следом за вами поедем, – тоном, не допускающим обсуждений, заявил Сулим, убирая своих лошадей с дороги и открывая проезд.

Проезжая мимо меня, пожилой мазнул по мне взглядом, но не успел спрятать очень сильные отрицательные чувства, которыми горел его взгляд. Вряд ли это из-за моей шутки с Загулей. Они могли его и не видеть, только о нем слышать. Подозрительно, но им на наши подозрения плевать. А вот то, что я прокололся, когда на него пялился, это может быть. Если он увидел в моем взгляде, что я его узнал, то прочесав базу данных, и поняв, что он меня никогда не видел, можно сложить два плюс два. То, что они с сыном, как близнецы братья, он наверно слышал неоднократно. Так что у него может возникнуть непреодолимое желание со мной плотно пообщаться.

– Сулим, соглядатаи они татарские, не знают они Загулю

– То понятно, – коротко ответил Сулим внимательно разглядывая едущую впереди троицу.

Пожилой о чем-то негромко беседовал с кабаном, наконец, тот кивнул головой, и начал что-то внушать молодому. В моей голове включилась сирена тревоги. Не анализируя, встревоженным шепотом начал тараторить своим спутникам, перемещаясь в центр отряда, и меняя бронебойный болт на тупой.

– Казаки, готовьте щиты, щас нас стрелами сечь будут, я кабана, в середине, тупой стрелой свалю, а вы своих щитами на землю сбивайте, живыми их взять надо. – Не успел я договорить, как троица начала разворачивать своих коней. Пытаясь нацепить на свою физиономию добродушную улыбку, кабан начал издалека.

– Казаки, а скажите нам, – не знаю, что он хотел спросить, потому что радостным и звонким голосом крикнул

– Смотрите, гусь! – Одновременно вскидывая самострел в ясное небо, над головами приближающейся троицы и чуть правее.

Все пятеро присутствующих дружно уставились в ту точку, на которую был наведен самострел. Есть какая-то магия в наведенном на дичь ружье, в натянутом луке. Любого мужика первобытные инстинкты заставляют посмотреть, попала ли стрела в цель, будет ли что съесть на ужин. Пока они соображали где гусь, успел выстрелить кабану в повернутую скулу, прикрытую кольчужной сеткой, дать шпоры кобыле, и выхватывая щит левой рукой, прикрыться от стрелы пожилого, которую тот выпустил мне в лицо, совершенно игнорируя летящего на него Сулима. Стрела сильно ударила в верхнюю часть моего щита, так, что оббитая металлом кромка, пришла в соприкосновение с моим шлемом, извлекая из него характерный звук набатного колокола. Жало бронебойной стрелы, вылезая из щита, пробило мне щеку, выбило верхний зуб и порвало десну.

Сулим, беспрепятственно, двинул щитом пожилого в голову, так, что тот слетел с коня. В это же время, молодой, видя прикрытое щитом лицо Дмитра, всадил ему стрелу в ногу, и попытался, повернув коня, объехать нас, и дать стрекача. Но конь Дмитра, налетев грудью на коня молодого, развернутого к нему боком, повалил их обеих на землю. Дмитро, вылетев с седла через голову своего коня, удачно приземлился на молодого, аж у того что-то хрустнуло, и он безвольно откинул голову.

"Песец, котенку" мелькнула в голове странная мысль, похожая на начало радиограммы. Сполз с коня, заткнул языком дырку в щеке, и наклонив голову с открытым ртом, выплевывая обломки зуба и вытекающую кровь, судорожно искал в сумках, мешочек с лечебными травами. Сулим, тем временем, ловко вязал пленников, демонстрирую высокий профессионализм. Пакуя кабана, он озабоченно сказал,

– Может и не выжить.

Отметил для себя, естественную, врожденную доброту этого человека, так редко встречающуюся и в это, и в наше время. Если бы мог говорить, с удовольствием бы поправил его. По моему мнению, кабан точно не выживет, и запакованный пожилой, несмотря на проступающий румянец, тоже. Характер у меня действительно портился.

Заткнув дырку в щеке смесью сушеного мха, паутины и тысячелистника, засунув такую же примочку на место выбитого зуба, пошел лечить Дмитра, который лежал на спине подняв вверх свою пробитую стрелой ногу. Сулим с огорчением взглянул на молодого, у которого изо рта, пузырясь, вытекала кровь, ловко всадил ему, по ходу движения, под подбородок кинжал, снизу вверх, вместе со мной подошел к Дмитру. Оперение стрелы Дмитро обломал при падении, Сулим бегло глянув на стрелу, буркнул мне,

– Держи ногу, – сам ухватился пальцами за скользкое от крови древко, сразу за вылезшим с другой стороны ноги бронебойным наконечником, одним движением выдернул из раны обломок стрелы. Дмитро побледнел, и потерял сознание.

– Кость зацепило, – озабоченно буркнул Сулим, разрезая штанину и открывая сквозную рану, с обеих дырок которой, нехотя вытекала кровь.

– Кровь выгоняй, – дав мне ценное, и понятное указание, Сулим, направился к своему коню. Массирующими движениями вдоль ствола раны, пытался вытолкнуть максимум крови через обе дыры. Притащив бурдюк с вином, Сулим набирая вино в рот, и припадая губами к каждой дырке по очереди, вдувал вино в канал раны, так что у него глаза лезли на лоб. Разглядывая его измазанное кровью лицо, подумал, любая киностудия взяла бы его на роль вампира. Черный, сухой, глаза красные, рожа в крови, А как губами к ране присасывается, точно как вампир, который кровь сосет. Если бы я мог, обязательно б улыбнулся. Наконец, он выдохся, и взяв у меня травы и полотно, перевязал ногу.

– Если в рубашке родился, еще станцуешь, – пообещал он очнувшемуся Дмитру.

– Нечего, нам на дороге стоять, принесет еще кого нечистый.

Сулим, ловко забрасывал на коней мертвых и живых. Смотреть на это было одно удовольствие. Перевернув очередного клиента на живот, Сулим, хватал его левой за шиворот, шоломы он поснимал, еще, когда паковал их, правой за ремень, и одним слитным движением закидывал поперек лошади. Опасаясь, что он, увлекшись, примется за нас, мы с Дмитром стали самостоятельно взбираться на лошадей. Помог ему встать и поддержал пока он, скрипя зубами, перебрасывал раненую ногу через седло, залез сам, стараясь не особо трусить пробитой щекой.

Езда, что мне, что Дмитру, приносила массу удовольствия, но к счастью, Сулим, быстро доехал до неприметной тропинки, свернул с дороги и помучив нас еще минут пять, выехал на бережок ручейка, который образовывал небольшую поляну, где начал разбивать лагерь. Пытаясь выдать членораздельные звуки, внушал ему следующую мысль. Если он сейчас выедет, то до ночи доберется до атамана, и завтра привезет его сюда. А мы и без него потихоньку устроимся. Единственное, попросил помочь снять с пленников доспех, привязать к одному дереву, стоя, предварительно примотав руки к туловищу и зафиксировав голову. Пожертвовав своими бронебойными болтами, загонял их в дерево из самострела. Два чуть выше ушей, обдирая кожу с головы, фиксируя голову по горизонтали. Потом просил Сулима, тянуть клиента за чуб, вверх, изо всех сил, вгонял два рядом с шеей под нижнюю челюсть, фиксируя по вертикали. Оставалось сильно прижать веревкой голову к стволу на уровне глаз и переносицы, чтоб полностью ее обездвижить. С пожилым вышло все на отлично, аж залюбовался своей работой. С кабаном были небольшие проблемы. Тупая стрела ударила его в профиль, в верхнюю часть скулы, раздробив глазницу и порвав кожу, затем свернула ему набок нос. Правый глаз вывалился из глазницы, и болтался на связках, был цел, но полностью залит кровью, как маленький помидор. Дмитро, с испугом отворачивал глаза от его лица. Сразу видно отсутствие кинематографа. Не привык к красочным картинкам. Поэтому кабану, пришлось фиксирующую веревку переместить выше, на уровень лба.

Напоследок попросив Сулима, побрить полностью голову пожилому, и отобрав у него очень удобный топорик, дал ему понять, что дальше справлюсь сам, а он может отправляться за начальством. Но умудренный жизненным опытом, Сулим, чувствовал беспокойство, от таких странных приготовлений.

– Богдан, я тебе не наказ даю, я тебя Христом Богом прошу, не замордуй их за ночь, иначе не сносить нам всем головы. Атаман приедет, сам нас порубит.

Выразив с помощью всех доступных звуков, свое возмущение такими подозрениями, поклялся на кресте, что оба живы будут. С сочувствием глядя на пленных, не могущих пошевелиться, Сулим ускакал за подмогой, а мне пришлось продолжать подготовку к бессонной ночи.

Первым делом натаскал хворосту, конем приволок несколько сухих деревин, помня как холодно под утро в лесу. А ведь прошло еще десять дней в сторону зимы, а не лета. Распалил костер, так чтоб он грел обоих привязанных к дереву. Дать им тихо, навеки, уснуть от холода, не в ходило в мои планы. Нарубил лапника на одну постель, постелив, положил Дмитра пока отдыхать и мешать кашу в котелке, а сам принялся оборудовать рабочие места. Начал с пожилого, поскольку нужно было многое учесть и экспериментировать.

Для начала раздел молодого, верхнюю одежду сложил на коня, а белье порезал ножом на тряпки. Подумав, порезал и штаны. Труп, конем утащил подальше в лес. Тряпками заботливо укутал шею пожилого. Затем пошел выбирать бурдюк, но подумав, что доливать в него воду крайне сложно, остановился на кожухе молодого. Пришлось полазить по дереву, привязывая веревки к веткам, но в результате, вывернув кожух мехом внутрь, пришпилив с одной стороны к дереву, с другой подвязав веревками, придал ему вид кожаного котелка, или точнее кожаной канавы. Котелком, который нашел среди барахла пленных, начал наполнять кожух водой. Для этого пришлось вырубить четыре кола, забить их в землю между пленными и соорудить на них высокую табуретку. С нее и заливал воду, радуясь, что и с кабаном она поможет. Ноги то не казенные, да и Дмитру присесть надо, с раненой ногой. Набрав воды, проделал в кожухе тонкую дырку, прямо над темечком пожилого. С помощью заостренной палочки отрегулировал поток, одна капля на удар сердца, любовался проделанной работой. Все работало как часы, придется воду доливать и тряпки выкручивать, чтоб клиент не замерз ненароком, в остальном, из подручных материалов, лучше бы и китайцы не сделали. Напоследок заткнул ему уши, и вставил палку в зубы, пропуская веревки на концах палки у него за головой, и натянув ему до предела губы, в страшненьком оскале, связал веревки. С одной стороны кричать не сможет, с другой, язык себе не откусит.

Пожилой и Дмитро, косились на меня как на умалишенного, но ничего, еще не вечер. Насколько я помню, большинству хватает двух, трех суток. Пять, это зафиксированный мировой рекорд.

Пора было заняться кабаном, который, придя в себя, беспрерывно матерился, и грозил нам всеми возможными карами. Найдя подходящую веревку с конского волоса, растянул ему губы на манер пожилого, только без палки. Палка бы нам только мешала. А так и орать перестал, и язык не откусит, и зубы некоторые вполне доступны. Можно было приниматься за работу. Заткнув ему уши, и поев каши с Дмитром, изложил ему принципы нашей дальнейшей деятельности. Он со мной не спорил, покорно соглашаясь на все, видимо вспомнив, что с буйными нужно на все соглашаться. Вырубив ему пару костылей, чтоб он не нагружал раненую ногу, подумал, и разбил обухом топора, коленные чашечки клиентам. Им они уже без надобности, а мне спокойней спаться будет, когда Дмитро на смене. Достав из сумки напильник, сел на табуретку и начал методично пилить один из нижних зубов кабана.

– Смотри Дмитро, самое важное скорость. Не быстрее и не медленней. Пока ты говоришь двадцать два, напильник едет туда и обратно. Вжик, вжик, двадцать два, вжик, вжик, двадцать два, ты все понял?

– Да, понял, понял, чего ж тут не понять.

– Только смотри, когда первый зуб до мяса спилишь, я может спать буду, по мясу не тяни, сразу за другой берись. Как нижние спилим, за верхние примемся, так с Божьей помощью, до утра справимся. И смотри, на напильник не дави, свободно пускай, чтоб легко шел, все понял?

– Да понял, я, чего ты вцепился?

– Давай посмотрим, как у тебя выходит. Подходи ко мне, перехватывай напильник, пару раз вместе. Вжик, вжик, двадцать два, вжик, вжик, двадцать два. Теперь руку отпускаю, и ухожу, а ты садись на стул. В ногах правды нет.

Дмитро бросал на меня встревоженные взоры, но пока делал, что говорят.

Я пошел прилечь на полчасика, уснуть вряд ли удастся, так хоть покимарить. Нас ждала трудная бессонная ночь.

***

Любопытство, это характерная черта человека, есть более любопытные, менее любопытные, встречаются патологически любопытные личности, но ни один душевно здоровый человек, не лишен, этой, в высшей степени, нужной для существования черты. Некоторые даже утверждают, что не труд, а любопытство, сделало из обезьяны, человека.

С моей точки зрения вопрос спорный.

Не может одно любопытство, так изменить обезьяну, причем, во многом, не в лучшую сторону, что из нее получится человек. Всегда эта теория вызывала здоровый скепсис, и не только у меня.

Ночью, когда пламя костра, потрескивание дров, располагают к задушевной беседе, а удовольствие оттого, что передал напильник сменщику, сам лежишь на попоне укрытый толстым овечьим тулупом, умиротворяют дух, не на шутку разыгралось любопытство и у Дмитра.

– Богдан, а зачем ты на того вуйка, водой капаешь?

– Боюсь я его, Дмитро. Кажется мне, что он колдун. Когда мимо нас проезжал, так на нас смотрел, мороз у меня по коже прошел. А потом, ты что не видел, ведь он, здорового этого кабана, подговорил нас жизни лишить. Баял ему, что-то, баял, пока тот на все не согласился. Злой он и недобрый человек. Поэтому я ему и палку в зубы вставил, чтоб он колдовать не мог. И веревку через глаза пустил, а то, не дай Бог, порчу наведет. А вода от колдовства первая помощь. Ты что не знал, что мокрый колдун колдовать не может? Меня этому бабка еще в детстве научила. Богдан, говорила, как видишь, что кто-то колдует, первым делом воды на него хлюпни, самое верное средство. Умная у меня бабка была, Дмитро, многому меня научила, пусть земля ей будет пухом. – Дмитро, как луна, повторил мои последние слова, и три раза перекрестился. Теперь он бросал не на меня, а на пожилого, встревоженные взгляды, фигура которого сквозь огонь костра, казалась мрачной и зловещей. На этом его любопытство не успокоилось.

– Богдан, а зачем, мы этому, зубы пилим уже полночи?

– Помнишь Дмитро, когда мы хату тетке Стефе перекрывали, рассказывал, что когда в беспамятстве был, явился мне святой Илья.

– Да помню, как не помнить, на прошлой неделе дело было.

– После этого видения у меня бывают. Вот и сегодня, когда Сулим, этого здорового вязал, было у меня видение, что только начнет батька атаман ему спрос учинять каленым железом, как откусит он себе язык и выплюнет. Потому что заколдовал его, этот колдун. Вот мы зубы заколдованные потихоньку спилим, и колдовство пропадет.

– Так давай выбьем их на хер, чего мы возимся!

– Ты что, Дмитро, даже думать не смей! Я чего тебе толкую полночи, потихоньку пили, на напильник не нажимай! Нельзя чтоб колдовство проснулось! Кто его знает, что случиться может, помрет, не дай Бог, этот кабан, нам головы потом не сносить. Видишь, сколько работаем, не трусит его, пена ртом не идет, слюни только текут. От добра, добра не ищут. Как главный зуб спилим, на котором колдовство сидит, так он и сам поведать все захочет, не надо будет муки ему зря учинять.

– Так, а какой из них главный?

– А кто его знает. Ты ему в глаз целый заглядывай, как главный зуб спилим, так у него глаз и подобреет сразу. Тогда и спросим, а не хочешь ли ты казак, нам про грехи свои поведать, как с басурманами лиходейничал, казакам, измену подлую учинял? Если нужный зуб уже спилили, так он нам сразу все расскажет.

– Чудно, это все… А ты не брешешь, Богдан?

– Дмитро, если у тебя нога болит, устал ты, оно понятно, скажи, я один пилить буду, зачем ты сразу брешешь, я тебе что сбрехал когда?

– Да ты обиды не держи, Богдан, просто чудно мне это все.

– Ладно, спи, давай Дмитро, как отдохнешь, тогда потолкуем.

– Ты как устанешь, буди…

Дмитро уснул, а я продолжал пилить, внимательно поглядывая в целый глаз кабана. Клиент потихоньку дозревал. Вот такие как он, легковозбудимые холерики, особенно плохо переносят неподвижность и монотонность. Он с каменным лицом будет терпеть, когда его палят огнем, ломают кости, выворачивают руки. Сильные чувства и сильные ощущения, это его стихия. Но что-то нудное, зудящее, и не меняющееся, легко доводит таких людей до нервного срыва. Гвоздем по стеклу поскрипеть, это как тест. Кто бурно реагирует, тот долго монотонного воздействия не выдержит. Монотонное воздействие вызывает в нервной системе таких людей возбуждение, сходное по своей природе с автоколебаниями. Каждое повторение воздействия, увеличивает амплитуду возбуждения, вплоть до разрушения системы.

Говоря человеческим языком, если долго такому клиенту пилить зуб, то слетит с катушек, и обратно вернуть, будет очень трудно.

Заметив, что в его глазе, к отчаянию и мольбе, начинает примешиваться обреченность, решил начать разговор, это был уже тревожный признак, обреченность, безразличие, и уход в себя, таков обычный путь бегства от действительности. Продолжая пилить, и вытащив затычку с одного уха, спросил,

– Ты меня слышишь? Если слышишь, моргни глазом. – Пленник заморгал глазом

– Готов ли ты поведать, все что знаешь? – Моргание.

– Одно тебе скажу. Если скажешь, хоть слово лжи, больше тебя ничего спрашивать не буду, пока все зубы не спилю. Понял ли ты меня? – Моргание.

Дав ему напиться воды из бурдюка, приступил к расспросам. В результате длительных расспросов удалось кое-что из Кабана выудить. Не то чтобы он не хотел сотрудничать. Просто люди не склонные к повествованию, выдают, в качестве ответа на вопрос, минимально возможную информацию, строго про то, что ты спрашиваешь. И не потому, что хотят тебя позлить, или что-то утаить. Просто так она записана. В виде мелких, несвязанных друг с другом файлов. В результате поиска, сортировки, и объединения файлов нарисовалась следующая картина.

Жил себе на левом берегу, в княжестве сына знаменитого Мамая, некий бей по имени Айдар Митлиханов. Совсем недавно еще, в княжество Мамая, которое формально входило в состав Золотой Орды, а фактически давно было автономным, со своей внешней и внутренней политикой, входило и Крымское ханство. Но диаметрально противоположные интересы Мамая и крымчаков привели к тому, что после Куликовской битвы, и гибели старшего Мамая, Крымское ханство вновь стало практически автономным образованием. И вовсю взялось развивать работорговлю, которая очень скоро, лет через пятьдесят-шестьдесят, после окончательного развала Золотой Орды, и официального объявления Крымского ханства независимым ото всех, станет основным видом деятельности этого формирования. И не потому, что жили там одни отморозки. Отморозков везде хватает. В данном случае, определяющей была инфраструктура. Наличие удобных портов и близость восточных рынков, с их высоким спросом на невольников, двигала трудовые ресурсы Крыма, в сторону организованного бандитизма.

И вот этого неспокойного бея Айдара, давно терзала мысль, как соединить официальную политику добрососедских отношений с Литовским княжеством, проводимую его боссом Мамаем, с таким, невероятно прибыльным бизнесом, как работорговля, которой, успешно занимались банды крымчаков, регулярно пересекая земли контролируемые, в том числе, и его родом.

Мамай-младший, который, кстати, был православным, а его потомок, по одной из версий, и стал тем легендарным казаком Мамаем, чаклуном и характерныком, о котором ходит столько картин, сказок и легенд в наше время, резко отрицательно относился к работорговле, но на прямую конфронтацию с Крымом не шел. Он дал указ, беспрепятственно, пропускать "крымских торговых людей" в Литовское княжество и обратно, за возможность беспрепятственного прохода к крымским торговым городам, но своим, запрещал заниматься людоловством, под страхом смертной казни.

Сначала Айдар пристраивал своих людей к "торговым людям" из Крыма, но они были там, на вторых ролях, самые жирные куски уплывали. Айдар, не лишенный логического мышления, применил к своей коммерческой деятельности, еще не сформулированный принцип, "лучше меньше, да лучше". Поняв, какой товар самый дорогой, самый выгодный, и в постоянном дефиците, он начал целенаправленную работу, по добыче красивых, молодых девушек.

Первые попытки закончились провальной неудачей, когда добытчики, прибывшие в Киев под видом татарских купцов, были пойманы и повешены. Но Айдар, сделав верные выводы, понял, что нужно делать ставку на местные кадры, начал кропотливую работу по налаживанию связей с казаками, и поиску подходящих исполнителей из их числа. Непосредственно занимался этой работой, двоюродный дядя Айдара, Фарид, хитрый и немолодой татарин недавно разменявший шестой десяток. Именно он вербовал казаков на эту работу, договаривался о системе связи, местах встреч, извещениях, которыми обменивались партнеры через третьих лиц.

Связь держали через разъезды, купцов, встречи на ярмарках. Система начала работать, и приносить неплохую прибыль. И хотя крымчаки упорно не пускали его, на прямую, на свои рынки, а сами приезжали за товаром, но даже за посредничество, прибыль, многократно окупала все хлопоты. Все участники были довольны друг другом, каждый заботился о своей части сделки, и никто не хотел терять такой выгодный канал.

И тут случился прокол. Очередной богатый купец, который приехал со своей охраной, был взят в плен, его охрана частью перебита, частью пленена. И хотя гонцы никаких претензий от купца, Айдару не предъявляли, ведь в той стычке погибли все пять представителей Айдара, которые встречали казаков с товаром и контролировали сделки, сам Айдар понимал, что произошедшее может серьезно сказаться на его деятельности. Гонцы передали просьбы, посодействовать в том, чтоб выкуп прошел без срывов, и найти проводника, который, проведет к селам неверных, замешанных в этом безобразии, доблестных воинов Аллаха, желающих смыть их кровью, свой позор. Айдар тут же пообещал гонцам полное содействие в проведении силовой акции, которую обязался подготовить к моменту проведения выкупа, поскольку задета и его честь, его люди погибли на своей земле, и это он так не оставит.

Фарид, получил задание выяснить, из-за чего случился прокол, найти проводников, способных провести сотню воинов мимо казацких разъездов, к казацким селам и хуторам, замешанных в этом дерзком нападении на мирных татарских торговцев, на исконно татарской земле. Босса своего, Айдар, в этом случае не боялся. Формально, земли ниже по течению от Черкасс, входили в состав княжества Мамая, но казаки, его данниками не были, и самовольно жили на этих землях. Теоретически их мог обидеть любой, и пытаться поставить под свою руку, но фактически, желающих не находилось, в силу крайне низкой уверенности в успехе, и крайне высокой уверенности в сильной головной боли. Кстати, по нашей истории, очень скоро Мамай подарит эти земли князю Витовту, после того как последний сядет на литовский престол. Именно в это время Витовт должен мутить воду среди литовских бояр, крестоносцев, даже московского князя звал в подмогу, чтоб отобрать литовский престол у Ягайла.

Поэтому Айдар мог безбоязненно проводить карательную акцию на свой страх и риск, пользуясь теми силами, которые находились под его рукой.

Фарид, первым делом, попытался связаться с теми двумя группами казаков, которые должны были обеспечить купца товаром. Первыми откликнулись, оставшиеся в живых, родичи черкасской группы. Они поведали Фариду, что за двое суток до нападения, на купца, их родичи, проезжая с товаром мимо, заскочили в хутор передать весточку, что все в порядке, и они скоро вернуться. После этого, от них не было ни слуху, ни духу. Поскольку, за двое суток до нападения, эта группа была в районе Черкасс, и с ней было все в порядке, Фариду стало очевидно, что утечка информации могла произойти только от группы Загули. Назвав Кабану это имя, ориентировочный район проживания Загули, Фарид направил их на поиски Загули. Также, они должны были выяснить, чьи отряды напали на торговца, и разведать пути к селам в том районе. И вот двое суток Кабан с товарищами, ездил по соседним селам, дорогу к которым знал, пытаясь выяснить дорогу к селу Загули, и кто, что слышал про недавнюю стычку.

Дороги, как и следовало ожидать, они не узнали. Если кто и знал, тот не сказал. В эти времена действовал строгий принцип, едешь к Загули, вот у него и спрашивай, захочет, расскажет, а не захочет, назначит место встречи, подальше от села. Поэтому, даже хорошим знакомым, чужое место жительства, никто за просто так не расскажет. Да и попробуй, найди что-нибудь, в лесостепи, даже если тебе разъяснят куда ехать, без дорог, указателей, карт местности и т.п.

На третьи сутки напоролись они на наш разъезд. Как и ожидалось, спровоцировала их на нападение, моя скромная персона. Прокол очевидный. Пожилой очень убедительно доказал Кабану, что я, точно видел его старшего сына, да и Кабан заметил, с каким интересом, уставился я, на пожилого. Не желая блудить по малознакомым лесам с нами за спиной, ребята приняли логичное решение, взять нас по возможности живыми, и потрусить на предмет ценных сведений. Ведь времени у них оставалась неделя. В следующую пятницу они обязаны были явиться на доклад. За разведку им обещалось полсотни золотых, за проводку татарского загона к селу, еще сотня.

Верно, говорят в народе, нет худа, без добра. Не проколись я со своей выразительной рожей, и неумением скрывать свои чувства, телипались бы мы еще сутками за этой троицей, а время бы уходило. С другой стороны, не почувствуй, опасность, может быть, висел бы привязанным к дереву, а Кабан со старичком, нежно задавали бы мне вопросы, и грели на костре различные железные предметы, утюга то, еще не изобрели.

Но кто почувствовал опасность? Если Богдан, то почему я не чувствую его присутствия? Или уже настолько к нему привык, что перестал ощущать? Вообще наши взаимоотношения с Богданом в последнее время сильно изменились. До недавнего времени, я постоянно чувствовал рядом его присутствие, он перестал прятаться, и постоянно находился где-то рядом. Это сложно выразить словами, чем-то это было похоже на игру в четыре руки на рояле, чем-то на джаз, где никто не знает, что будет играться дальше, но каждый старается почувствовать, и поддержать предложенную партнером тему. Каждый из нас играл что-то свое, но мелодии не диссонировали, каждый интуитивно подстраивался под тему заданную напарником, и старался воплотить ее с максимальной эффективностью. Но сейчас обдумывать это, не было ни времени, ни здоровья.

Еще какое-то время у меня с Кабаном, ушло на то, чтоб создать сокращенный вариант того, что рассказал мне Кабан, заставить осознать его, как единый и неделимый блок информации, и внушить ему мысль, что на любой наводящий вопрос нужно рассказывать весь рассказ, а не ждать следующего вопроса. После того, как он, раза три подряд, рассказал свою историю в сокращенном варианте, ни разу не сбившись, внушил ему мысль, что это он должен рассказать только атаману, шепотом, чтоб никто не слышал. После этого оставил его, наконец, в покое, и он провалился в дрему.

Что должен чувствовать человек, выполнивший трудную, грязную и неприятную работу. Радость? Удовлетворение? Удовольствие? Не дай Бог. Чувствовать удовольствие оттого, что ты помыл унитаз, или полночи добывал сведения, принося человеку страдание, это извращение, как и получать удовольствие, рубя голову курице, или разделывая кабана. Наверно правильно, ничего не чувствовать. Сделал и ладно. Но делай.

Делай, что должно, и не кривляйся, что не переносишь вида крови, подкладывая себе в тарелку очередную порцию жаркого. Это выглядит не просто лицемерно. У меня такого рода люди вызывают чувство гадливости, они свое моральное уродство выдают за добродетель. Всегда поражался людям, плюющихся злобой, оттого, что кто-то надел на себя кожаную куртку или меховую шубу. При этом, они не стеснялись жевать отбивную, или бутерброд с колбасой. Так и хочется спросить, чем тебе, козлу, лиса или норка, милее, чем бычок или поросенок, родившийся в неволе, выросший в клетушке, и за свою короткую жизнь ни разу не видевший солнца.

А сейчас я чувствовал только усталость. Будь немножко другая ситуация, сидел бы спокойно, ждал старших товарищей, наблюдал, как другие добывают информацию, и сравнивал методики. Но было два нюанса, которые заставили меня придумать историю про колдуна и зубы, и самому поучаствовать в этом деле, как бы мне не хотелось сачкануть.

Первый нюанс, травмы Кабана. Недаром опытный Сулим, отметил, что клиент может не выжить. Раздробленные кости глазницы, упираются фактически в оболочки мозга. Их две, внешняя, более жесткая, и внутренняя, мягкая. Если кость, внешнюю оболочку прорвет, кирдык. Обязательно повредит пару сосудов и в мозг начнет поступать кровь. Кровоизлияние в мозг не лечат и в наше время. Я рисковал, еще, когда стрелял. А куда было стрелять? Ниже пульнешь, раздробишь нижнюю или верхнюю челюсть в клочья. Живой будет гарантировано, но говорить не сможет недели две. Вот и пришлось рискнуть.

Пока голова зафиксирована и не дергается, опасности нет. Но если его подвесят за вывернутые назад руки, как тут любят делать, и начнут железками жечь, тут хочешь, не хочешь, дернешься, а если, не дай Бог, опухшей правой стороной, о плечо заденешь, тут бабка не надвое сказала. Тут если клиент живой останется, считай, ты был свидетелем чуда. Поэтому, потерять важный источник информации по недомыслию, раз плюнуть, а мне, человеку из светлого будущего, который без информации жить не может, этого не пережить. Наркотическая информационная зависимость. Не получу дозу, слечу с катушек.

Второй нюанс, пожилой. Не нравился он мне активно. Развил мою паранойю до невиданных размеров. Как только я поднимался, первым делом шел его осматривать, веревки все дергал, не надрезал ли клиент, так что дернешься, порвутся, или еще какую гадость не готовит. И был твердо уверен, что как возьмут его в оборот, он потерпит, сколько надо, потом расскажет правдоподобную историю, которая заведет нас в глубокую яму. И не исключено что дно будет украшено заточенными кольями. Для эстетики. А создавать себе трудности, а потом с ними героически бороться, это наш народ любил во все времена.

Пока расспрашивал Кабана, пока то да се, начало светать. Долив воды в кожух, растолкал Дмитра, и торжественно объявив ему, что главный зуб спилен, приказал никого не трогать, только за колдуном наблюдать в оба глаза, жечь костер, и варить кашу с мясом, а сам завалился на часика два – три отдохнуть. Спать, это было бы громко сказано. Щека опухла, десну дергало, но усталость брала свое. То проваливаясь куда-то, то возвращаясь, дремал, до прибытия тяжелой артиллерии. По самым оптимистичным прогнозам, подмога к нам могла прибыть только к полудню.

***

Пока приехали атаман с Остапом Нагныдубом, Давидом и Сулимом, мы успели с Дмитром покушать, поговорить о том, какие бывают колдуны, ведьмы, знахарки, и какие напасти они могут с людьми творить. Заодно мы сварили свежей каши с сушеным мясом и салом для прибывающих. Приедут голодные, злые, а тут каша свежая готова, глядишь, и настроение поднимется.

Усадив подорожных кушать, развязал полотно, которым была забинтована нога Дмитра и осмотрел его рану. Пока, особой красноты не было, даст Бог, пронесет без воспаления, недаром Сулим, так продувал рану вином.

– Рано смотришь, замотай обратно, на третий день после боя видно будет, что да как, – недовольно буркнул атаман, углядев мои манипуляции за спиной.

– Ты давай лучше, Богдан, сядь, вон там, перед нами, на тот стул, что вы тут сработали, и расскажи, как дело было. Сулим, уже рассказывал, теперь тебя послушаем.

Начал рассказывать свою версию прошедших событий с момента встречи троицы, до сего момента, с колдунами, с черным глазом, видениями, заколдованными зубами, откушенным языком, и нашим героическим трудом по освобождению Кабана от злобных чар.

– И вот пилю я батьку, зуб, дело уже к рассвету идет, вижу, подобрел у него глаз, уже злобой не горит, тогда спрашиваю его, будешь сказывать нашему батьке всю правду, какую знаешь, когда он приедет?

– А он, глазом здоровым заморгал, мол, буду всю правду сказывать. Тогда перестал зуб пилить, развязал ему рот, он сразу говорить хотел. Нет, говорю, сказывать будешь, как батька наш приедет. Ну, тут его и сморило, почитай всю ночь зубы ему пилили. Так и спит. Разбудить его батьку, чтоб ты ему спрос учинил?

– Да, здоров ты Богдан, байки рассказывать, только ты лучше про колдунов, девкам на сеновале балы точи, чтоб они к тебе крепче липли, там оно может тебе и сгодится, а нам твои дурницы слушать времени нету.

– Вот и ты мне батьку не веришь, и Дмитро не верил. Так давай мы этого разбудим, и ты ему спрос учинишь. Не будет говорить, значит, брехня все, что я сказывал, ну а если расскажет всю правду, тогда что вы все мне скажете?

– Ну ладно, Богдан, буди своего казака с добрым глазом, он то нам, так или иначе, все скажет, как железом каленым его приласкаем, это тебе не напильником по зубам ерзать. Но чтоб вот так сразу заговорил, тут веры у меня нет, а обещать, так, он тебе много наобещать мог, чтоб, ты его в покое оставил.

Разбудив Кабана и показав ему напильник, чтоб он окончательно проснулся, громко закричал

– Рассказывай всю правду, что мне баять хотел. Кто вас послал и зачем? -Сам ему вроде повязку на побитом правом глазе поправляю, а в ухо шиплю,

– Атамана к себе зови, ему только рассказывай, и тихо, чтоб другие не слышали.

– Кто из вас атаман? Подойди ко мне, тебе одному все скажу, а ты дальше сам решай. – Негромко заявил Кабан. Хмыкнув, Иллар не стал возражать, подошел, сел на наш стул, и повел с Кабаном беседу.

Усевшись возле костра, еще раз в подробностях описал всем свое видение, как Кабан язык себе откусывает, и какую полезную и нужную работу мы с Дмитром провели. Народ слушал, потом начались обсуждения. Старшие товарищи вспоминали случаи из боевой биографии, кто, когда, и при каких обстоятельствах себе языки отгрызали. Сошлись во мнении, что случаи такие не единичны, сами присутствующие такого не видели, но от других слышали не раз.

Беседа с Кабаном у атамана затягивалась, выслушав все, что рассказал пленный, атаман, не уставал выдумывать новые вопросы. Любопытство было свойственно атаману, не в меньшей мере чем мне. Мне аж интересно стало, о чем можно столько спрашивать человека, который уже все рассказал. Но все в этой жизни проходит, и хорошее и плохое. Встал, в конце концов, со стула и атаман. Хмурясь, вернулся он на свое место среди старших товарищей, сидел молча, помешивая палочкой угли костра, видимо сортируя информацию по грифам секретности, и решая, что поведать боевым товарищам.

Чувствуя, что нас с Дмитром сейчас отошлют подальше, и будут искать пути выхода из кризиса, в своем узком кругу, решился на довольно рискованный шаг, в надежде повлиять на будущие события. Взволновано вскочив на ноги, я громко, и срывающимся от волнения голосом, начал говорить

– Казаки, батьку атаман, дозволь слово молвить!

– Чего тебе еще, Богдан? – недовольно взглянул на меня Иллар. Поскольку команды заткнуть рот не последовало, воспользовался принципом любого правового общества, "что не запрещено, то разрешено", и уже говорил не останавливаясь, не давая никому вклиниться в поток моей мысли.

– Видение у меня было, казаки! Едем мы на трех возах, по дороге, вверх по Днепру, как будто в Киев на базар едем. В первом возе, вот этот казак, прихованый (спрятанный укр.) лежит, дорогу показывает. Во втором човен (лодка укр.) новый лежит, как на продажу, в третьем еще чего-то. Едет нас полтора десятка казаков да атаман. Как показал нам он место тайное, переправился десяток казаков на левый берег, все в халамыдах, таких, как у меня, чтоб ходить скрытно, с луками да стрелами. И стали мы на том берегу скрытно в засаде ждать. Приезжают вскоре три десятка татар, а с ними старый мурза. Осмотрелись, десяток вверх уехал, второй вниз, а третий с мурзой старым остался. Тут мы их стрелами посекли, старого, живым схватили, и обратно на свой берег переправились. И еще сказывал мне святой Илья, если не словим того мурзу, беда может с нами случиться, так что постараться нам всем надо. Какая беда от того старика может быть, того не говорил. Может, тот мурза, колдун татарский. Того мне не ведомо.

– Все сказал, Богдан? – Атаман смотрел на меня холодно, и не скрывая угрозы. Такие люди как он, не любят даже косвенных манипуляций, которые они чуют спинным мозгом. К тому же он был какой-то слишком трезвомыслящий, святой Илья, не вызывал в нем должного почтения. Это было и хорошо и плохо. Так всегда в этой жизни.

– Все, как на духу рассказал, батьку!

– Тогда, собирайте все, что вы с этих троих сняли, да коней их готовьте. Отвезете все Дмитру на хутор. Только так идите, чтоб никто вас по дороге не видел. Никому про черкасских казаков ни слова. Спрашивать будут, что да как, говорите, на татарский дозор нарвались, вынюхивали татары что-то на нашем берегу. Всех их стрелами посекли, добычу пока не делили. Если все живы будем, потом на троих разделите. Вы добыли, вам и делить. Как Дмитра довезешь, найдешь Мотрю, попросишь, чтоб к нему ехала, рану осмотрела. Сам в селе отдыхай, моего наказа жди. Все поняли, казаки?

– Все поняли, батьку – дружно ответили мы с Дмитром, отправляясь выполнять наказ.

Возвращаясь шагом следом за Дмитром, который заявил, что знает короткую дорогу в свой хутор, и ведя в поводу свою заводную и еще троих коней, думал, что права народная мудрость, самое трудное занятие, это ждать и догонять. Трудно ждать решение, которое касается тебя, но принимают его другие дяди, без учета твоего мнения. Оставалось надеяться на то, что ход их мыслей, не будет сильно отличаться от моих.

Блажен, кто верит, тепло ему на свете!

***

Чуть заметная тропинка вилась густым мешаным лесом, то опускаясь в овраги, в которых журчали кристально чистые холодные ручьи, то взбираясь на холмы, заросшие, как и все вокруг, столетними ясенями, дубами и соснами. Она пересекала небольшие поляны, издали похожие на солнечные колодцы, вырубленные в сумраке леса, и пробегала мимо небольших темных озер, прячущихся в тени деревьев, и улыбающихся солнцу лишь в летний полдень. Мы углублялись в Холодный Яр, Дмитро, по каким-то, ему известным приметам, переходил с одной тропинки на другую, и уверенно вел нас по маршруту. Неторопливая дорога убаюкивала вкупе с кубком вина, которым угостил атаман перед отъездом. Перед глазами еще раз стали события последних часов.

Громогласно поблагодарив нас троих за проявленную бдительность, и обезвреживание такого опасного дозора, посланного татарами, пустил по кругу свой серебряный кубок, и как бы невзначай спросил Дмитра.

– А что Дмитро, ты как думаешь, чего на вас эти казаки кинулись?

– Так это, батьку, старый этот, баял им чего-то, наверно понял, что выкрыли мы их, и давай они к лукам тянуться, и коней навстречу разворачивать.

– А как он понял, что вы их выкрыли?

– Так Богдан про Загулю, давай байку рассказывать, что он низкий и конопатый, а они даже не почесались. Знамо дело не видели они его в глаза, а в гости к нему едут. Кто ж такому поверит.

– Так и липнет к тебе беда Богдан, куда не сунешься, везде напасть какая-то, тебя ждет, с чего бы это, по твоему разумению, такое деется? – Атаман смотрел на меня холодно и оценивающе, как смотрят на соперника перед поединком.

– Так знает нечистый, батьку, что мне святой Илья помогает, вот и хочет меня со свету свести, – простодушно глядя ему в глаза, не долго думая, выдал свою теорию происходящих событий.

– Вот оно как, – иронично заметил атаман, протягивая мне полный кубок, – тяжкая у тебя доля, Богдан, у нечистого слуг много, ты смотри, не поддавайся, как мы, без твоих видений знать будем, что дальше делать.

– Все понял, батьку, не поддамся, – на полном серьезе ответил, делая вид, что не замечаю его иронии, и прильнул к кубку. Тут жизнь в очередной раз решила меня проверить, готов ли держать ответ за свои слова.

Мы стояли возле коней, готовясь в дорогу, атаман подошел к нам сказать пару напутственных слов. Когда он решил угостить нас на дорогу вином, и велел тащить к нему кубок с бурдюком, подтянулись и остальные, кто ж такое пропустит. Дерево с пленниками было от нас в десяти шагах, спереди и справа. Мы стояли небольшим кольцом, каждый был повернут к дереву своим боком, атаман стоял к нему практически спиной, мне дерево было хорошо видно, поскольку был развернут к нему, лицом. Опустошая кубок, краем глаза выхватил какое-то движение со стороны дерева и тело, без участия сознания, успело вытянуть правую руку с недопитым кубком в сторону дерева.

Как хорошо, что мое сознание, в тот момент, было занято важным вопросом сравнительного вкусового анализа употребляемого напитка, с винами имевшими хождение в Союзе, незалежной Украине, в 20, 21 столетии, и не мешало телу действовать. Еще древние китайские мудрецы, заметили и записали, когда пьяный человек падает с арбы, он ничего себе не ломает, потому что его дух и тело едины. Если вы задумавшись идете по улице, то споткнувшись, вы никогда ничего себе не повредите, и, как правило, упадете на выставленные руки. Другое дело, что когда вы смотрите под ноги, то можете вообще не споткнуться, и не упасть.

Что-то сильно ударило в кубок, выбивая его из моей руки, и срикошетило мне в грудь. Не успели мы сообразить, что происходит, как пожилой рухнул животом на костер, и откатился в сторону сжимая в правой руке тонкую горящую палку, которую он несколько раз ударил оземь, сбивая пламя и обгоревший уголь.

– Будь ты проклят, – нечленораздельно промычал он.

Попробуй, поговори, когда у тебя, целые сутки, во рту палка торчала. Впрочем, пожилого все поняли, уж больно горели ненавистью его глаза, которыми он смотрел на меня. Откинувшись на спину, он с размаху всадил обгоревшую, заострившуюся палку себе в глаз, дернулся несколько раз, с тяжелым хрипом вдохнул, выдохнул воздух, и затих.

Мы все с суеверным ужасом смотрели на него, еще не веря, что уже все, что его душа улетела держать ответ перед Высшим Судом, что это тело, еще мгновение назад полное движения, ненависти и страсти, уже не встанет, и не выкинет с нами еще какой-то трюк. Затем взгляды обратились ко мне, в них был испуг и сочувствие. Проследив их траекторию, обнаружил, что у меня в груди торчит небольшой нож, пробивший мой толстый, стеганый халат, и застрявший в кольчуге, одетой под низ. Грудь была облита красным вином, выплеснувшимся из выбитого кубка, и все с нетерпением ждали, когда же я наконец упаду.

– Это вино, нож в кольчуге застрял, – истерически хихикая, сказал, выдергивая нож из груди, и демонстрируя всем, что лезвие чистое.

– В рубашке ты родился, Богдан, характернык (характернык – боевой колдун у казаков) в шею метил, – задумчиво промолвил Сулим, подбирая и разглядывая серебряный кубок, спасший мне жизнь, на котором четко была видна отметина от ножа.

– Видать, хранят тебя святые заступники, – сказал атаман, с сочувствием разглядывая меня, словно впервые видел. – А нож спрячь, и не расставайся с ним, раз не убил, значит удачу принесет.

Все прятали от меня глаза, как от смертельно больного, это поведение было мне, до боли, знакомо. Все прояснила следующая фраза атамана.

– А на его наговор, плюнь. Будешь у Мотри, скажешь, что тебя характернык, перед смертью, проклял, она научит, что делать нужно. – Все с преувеличенным энтузиазмом взялись подтверждать, что тетке Мотре, мол, раз плюнуть, наговор снять, заодно выдвигая свои, вспомогательные методы борьбы с невидимым противником.

В результате всех услышанных советов, ясно было одно, мне либо придется посвятить борьбе с наговором, остаток своей жизни, ни на что другое, времени у меня не останется, либо лечь в гроб и накрыться крышкой, потому что предсмертное проклятие, это такая зараза, что лучше стрелу схлопотать, чем такое. Как-то незаметно, мы все подошли к отошедшему казаку. Стащив с головы шлем, стоял, отдавая дань мужеству и стойкости этого человека, с которым не пришлось биться плечом к плечу.

– Какой казак был, а пропал ни за грош, – с горечью вымолвил атаман, – что это бесовское золото с казаком сотворило!… Пусть примет Господь его грешную душу.

Перекрестившись, я отошел в сторону и вытащив свои клинки, разметив стандартный размер, два на один, срезав дерн, начал рыхлить клинками землю, и вычерпывать шлемом в сторону. Никто мне ничего не говорил, казаки о чем-то негромко переговаривались, выпив от таких переживаний еще по одному кубку. Когда выскочил с неглубокой ямы передохнуть, туда молча запрыгнул Давид, и продолжил копать. Пользуясь передышкой, взял топорик, пошел вырубил и заточил метровый осиновый кол. Стащив с пожилого сапоги, и уложив его в яму метровой глубины, которую мы с Давидом не без труда выковыряли саблями и шлемом, нашли в его сумках китайку, и накрыли ему лицо. Никто не знает, откуда и когда пришел в степь обычай, накрывать казаку в могиле лицо куском красного полотна, получившим название китайка. Некоторые исследователи утверждают, что остался в наследство еще от скифов, как и шаровары, и знаменитая казацкая прическа "оселедець".

Попросив Давида подержать заточенный кол, несколькими сильными ударами обухом, пробил ним сердце, и прибил пожилого к сырой земле. Вставив ему в руки, связанный из осиновых веток, крест, начал засыпать его землей. Все дружно мне помогали, не комментируя мои действия, мол, тебя прокляли, тебе и бороться. Мне, конечно, все эти суеверия до лампочки, но береженого, Бог бережет. Кто его знает, на что способны характерныки в этом мире.

***

Пока нас с Дмитром убаюкивала неторопливая езда в сторону заходящего солнца, решил выяснить, где прячется Богдан, что его не видно и не слышно. Путем погружения в глубины сознания и яростных криков, типа, "Леопольд, подлый трус, вылезай", Богдан нашелся. Оказывается, никуда он не прятался, а решил стать похожим на меня. Выбрал, так сказать, меня своим кумиром, и решил во всем на меня быть похожим. И так мастерски это делал, что его присутствие не ощущалось. Как тень, он отражал мои мысли, чувства, пытаясь их сделать своими, и раствориться в них, забыв себя. Почти всю дорогу пришлось убеждать его, так не делать, приводить тысячи выдуманных примеров, почему это плохо, пока в мою глупую голову не пришел один из жизни, который перевесил все остальные.

С трудом сообразив, что Богдан, с его гипертрофированной чувствительностью, должен был ощутить угрозу от пожилого, значительно раньше нас всех, устроил ему допрос на эту тему. Это усложнялось тем, что Богдан, понимая смысл слов, на вопросы отвечал, как правило, эмоционально-визуальными картинками, которые приходилось интерпретировать, и задавать наводящие вопросы, если вообще ничего не было ясно, из его эмоциональных взрывов. Но, тем не менее, удалось выяснить, что Богдан почувствовал угрозу от пожилого намного раньше, видимо, как тот начал пилить веревки. Но поскольку никто на пожилого не реагировал, Богдан решил, что так и надо. Мне пришлось долго его убеждать, что это мы все такие тупые, что не чувствовали, что пожилой готовит нам свинью. И если бы Богдан, не занимался дурницами, делая из себя мою копию, а вовремя свистнул, то пожилой, был бы жив, и может, рассказал нам много нужных сведений, которые он унес с собой в могилу. Это его, наконец, проняло, и Богдан торжественно пообещал, что не будет больше обезьянничать.

Как и обещал Дмитро, до его хутора оказалось ближе чем до нашего села, и несмотря на неторопливый темп, мы вечером пересекли брод, невдалеке от его хутора, и вскоре, уже в сумерках, разбудили единственную в хуторе собаку, которая сообщила о нашем приезде всем жителям. Дмитро начал громко кричать, что это он, и стрелять не надо, хватит и тех дыр, что уже в нем другие настреляли. Дмитра растрясло по дороге, так что он с трудом слез с лошади, и жена, охая и ахая, утащила его в хату. Успев узнать, пока они не скрылись, куда все сгружать, освободил от поклажи и седел шестерку коней с трофеями, расседлав и разгрузив двоих Дмитровых, и занесши все в сени, попрощался с хозяевами, и пошел сам устраиваться на ночлег. Стефа уже выглядывала меня, чтоб, не дай Бог, где в другом месте не заночевал. Была суббота, Стефа только что или сама мылась, или мыла детей. Загнав ее в хату, расседлав и разгрузив коней, завел их в конюшню и кинул сена. В хате Стефа все приготовила к субботней помывке, дети уже спали, и едва я перекрестился на образа, принялась меня раздевать, одновременно расспрашивая, что случилось. Рассказав о нашей стычке с татарским дозором, о ранении Дмитра, и своем утерянном зубе, покорно залез в корыто, и начал с удовольствием тереть себя суконкой, периодически макая ее в щелок. Стефа помогала мне, поливая теплой водой из ковшика, натирая спину суконкой. В ее руках касающихся моего тела, в ее глазах, странно светящихся в тусклом свете лучины, была надежда. Надежда, что этот вечер станет чуточку светлее, чем тысяча других, чуть-чуть счастливее, и этого чуть-чуть хватит, чтоб, разогнав грусть вспоминать о нем, и улыбнуться пасмурным днем, отогнав от сердца тоску.

Обтершись жестким полотенцем, не одеваясь, подхватил на руки маленькую, но крепкую Стефу, понес к застеленным явно для двоих лавкам. По дороге вызвал Богдана, и дал ему следующие инструкции. Ничего не бояться, делать, что скажет или покажет тетка Стефа, молчать, и ничего не говорить, все делать медленно, и никуда не спешить. Меня задвинуть подальше, и не тревожить, пока не надо будет отвечать на вопросы, самому рта не открывать.

Проваливаясь в такую мягкую тишину, в которой хотелось воскликнуть, "Боже, как мало надо человеку для счастья", всего то на всего, чтоб его хоть иногда, ненадолго, оставили в покое, и сняли с головы заботы за все, что он себе навыдумывал. Это ли не счастье?

Нет, ответила память, счастье это совсем другое. Вспыхнуло фотовспышкой воспоминание, запечатленное в этом длинном, беспорядочном хранилище, называемом памятью. Это было, двадцать пять лет назад. Наша старшая, перешла во второй класс, младшему, исполнилось три года. Нам удалось поехать на море в самом конце августа, и мы решили продлить дочке и себе каникулы еще на неделю. В сентябре на пляже сразу стало пусто, и мы наслаждались этим спокойным, полупустым берегом моря. Загорая с накрытым соломенной шляпой лицом, я улетел куда-то в своих видениях, а когда прилетел обратно, обнаружил себя в гордом одиночестве, и приняв вертикальное положение, углядел Любку. Она стояла на берегу моря, и нахальный ветер, лаская ее загорелое тело, на которое была надета только длинная рубаха, периодически пытался продемонстрировать ее истинную красоту всем присутствующим, а чуть дальше, наши дети радостно гоняли по пляжу больших белых чаек. Тогда, в первый раз, я понял, иногда, счастья бывает так много, что оно может порвать тебе сердце. И как болезненно утекает миг счастья, уносимый беспощадным потоком времени, выжигаясь кадром киноленты в твоей памяти, и в твоем сердце.

Так и проходила эта ночь, Богдан вытаскивал меня, когда надо было отвечать на Стефины вопросы, мы болтали с ней о чем-то, что не имело значения, значимо было, тепло наших тел, и наших душ, которое мы дарили друг другу. Временами, окликал Богдана, а сам нырял в мягкую пустоту забвения, где моя беспокойная память, не давая мне покайфовать, переворачивала перед глазами страницы фотоальбома.

Еще едва начал сереть небосвод, как при свете зажженной лучины, начал собираться в дорогу. К реализации своего видения нужно было готовиться, по ходу дела узнал у Стефы, нет ли у нее полотна на продажу. Оказалось, что есть в достатке. Вот оно, пагубное отсутствие инфраструктуры. Товара полно, а как его доставить на рынки сбыта, проблема. Обрадовавшись возможности продать что-то прямо на дому, Стефа сбагрила все свое полотно, заявив, что за зиму, себе еще наделает. Смущенно заявила, что двух серебряков, которых я дал, слишком много, а у нее нет монет, дать сдачу. Успокоив ее, что сдачу заберу полотном, когда приеду в следующий раз, выехал в село, надо было еще найти тетку Мотрю, и отправить к Дмитру.

Проспав всю дорогу до села, в очередной раз поразился глупости рода человеческого, променявшего такое умное животное, которое привезет тебя само, хоть сонного, хоть пьяного, прямо в дом, целым и невредимым, на безмозглую бензиновую железяку, уже угробившую больше народу, чем во всех Мировых войнах вместе взятых. По приезду, первым делом, нашел Андрея, и передал ему наказ атамана, найти тетку Мотрю, и рассказать ей про ранение Дмитра Бирюка. О том, что это был наказ мне, а не Андрею, скромно умолчал. Хлопцу радостно, что атаман о нем знает и помнит, нельзя лишать человека радости, знал бы атаман, как легко Андрея обрадовать, он бы так сделал. Но поскольку у него голова более важными мыслями занята, то не грех будет мне позаботиться о такой маленькой радости хорошему хлопцу. С другой стороны, становиться под рентгеновский взгляд тетки Мотри, и вести с ней ненужные разговоры, не было ни времени, ни желания. Выяснив у него, кто из хозяек ткет полотно на продажу, докупив, сколько нужно, чтоб вышло 9-10 маскхалатов, по дороге завернул к реке на луг, насобирал нужных травок, и в полной готовности приехал, так сказать, к отчему дому.

Мать, как всегда, занималась домашним хозяйством, время шло к обеду, скоро должен был и батя подтянуться. Куда он отправился в воскресенье, не спрашивал, может, на речку пошел, сеть в воду побросать. Вызвав Богдана общаться с матерью, сам, воспользовавшись фокусом, который у нас c Богданом, начал недавно получаться, принялся сортировать привезенный гербарий на три кучки, в соответствии с цветом, который давали эти растения. В распоряжении Богдана были уши, язык, мимика лица, в моем, все остальные функции. Тут требовалось особая чуткость, и чувство локтя. Когда Богдану в процессе разговора хочется помахать руками, и в руках нет ничего тяжелого и бьющегося, нужно передать контроль, а потом перехватить обратно, когда руки перестали быть выразительным средством. И наоборот, если у меня в руках горшок, а Богдану охота помахать руками, он должен находить другие способы передать свои чувства. Поставив три больших горшка с натуральными красителями в печь, начал резать полотно на куски по полтора метра и развешивать на веревке. Тут Богдан начал меня толкать к разговору, дескать, мать желает со мной пообщаться.

– Ну, здравствуй мать, рад видеть тебя в добром здравии, что соскучилась по мне? – Пытался начать разговор с безобидной шутки, не совсем понимая, что от меня надо.

– Ты что творишь такое бесстыдник! Ты зачем дите малое с этой блядью в постель уложил? – Попытка пошутить не удалась, мать сразу налетела как наседка защищающая своего птенца.

– Ты, мать, головой думай, когда говоришь, а не другим местом. Ты где дите увидела? Богдану жениться скоро пора, за ним половина девок села сохнет, как едет по селу, так и висят на заборах как груши. А тебе все дите да дите.

– Да он и не понимает, что было! Рассказывает мне, что он тетку Стефу всю ночь отогревал, замерзла она, дескать. Еще придумала такое блядюга, дитю голову заморочила! А как начал рассказывать, как он ее отогревал, то аж я красная стала, точно девка незамужняя.

– Ну, положим, про то, что Стефа замерзла, это я придумал, когда Богдан ко мне приставать стал, чтоб я ему ответ дал, что это он со Стефой делает, так что не надо на вдову наговаривать. А рассказывать его никто не учил, это он сам такой языкатый. Да и не пойму, что за разговор у нас такой дурной. Стефа довольна, Богдан довольный, я тоже довольный, тебя там близко не было, ты, чем недовольна? – Злые слезы выступили у нее на глазах,

– Шуткуеш, дурачком прикидываешься, – она сжала ладонями нашу голову, не обращая внимания на перевязанную щеку, и на то, что нас, раненых, лечить нужно. Садистка, а не мать. Ее потемневшие от горя глаза, двумя сверлами ввинтились в голову.

– Скажи мне ты, я уже всех спрашивала, знахарок, колдунов, все сказали, смирись, он таким и останется, никто не поможет. Скажи, он станет мужем, или так и останется дитем, до конца своих дней? – Вот так всегда с этими женщинами, пока добьешься от них, чего они на самом деле хотят, они тебя разрежут на куски, и сошьют обратно. При этом ты будешь виноват, что не понял сразу, ведь каждому понятно, если тебе говорят, что на улице мерзкая погода, это означает, что нужно купить новый плащ.

– Ну, нашла кого спрашивать, ты мне вот что ответь. Богдан до девяти лет рос как все, а после того как резню в усадьбе увидел, вроде как младше стал, и уже не мужал, так дело было?

– Так, – выдохнула она, и в ее глазах загорелась надежда, они темным расплавленным золотом полыхали на ее лице, а руки судорожно сжали нашу бедную голову. Руки были сильные.

– Мать, отпусти голову, оторвешь, обратно не пришьешь. Я не буду ничего обещать, тем более, дело не на день, и не на два. Годы могут пройти. Но я постараюсь помочь. Кто-то знает, где он был тогда, и что он видел?

– Я все знаю, Оксана с двора его забрала, мне все рассказала.

– Снова говорю, я сделаю что смогу. Может, будет удача, а может, и нет. Того я наперед знать не могу. Торопиться, тоже нельзя. Годы прошли, все былью поросло, время надобно, все распутать. Но надежда есть, что мужать обратно начнет. – Мать снова ухватилась за нашу больную голову, поцеловала в лоб, и смахивая слезы с глаз, убежала в дом.

До чего отсутствие часов развивает чувство времени. Вот откуда мать знала, что уже пора накрывать на стол? Не успел повесить на дерево многострадальный мешок с соломой и пульнуть в него из самострела, как появился батя с Тарасом. Точно, рыбку ловили. У каждого в руках была вербовая палка с гаком, на которую, сквозь жабры, была нанизана словленная рыба, и каждый волок на плечах рыболовную снасть, похожую на огромный сачок на длинной палке.

– Что вояка, зуб разболелся, так тебя домой отправили? – Тарас был в своем репертуаре.

– Поздорову вам родичи. Так разболелся, Тарас, у меня зуб, что не знал, что делать. Хорошо татарин добрый попался, мне стрелой его выбил, сразу полегчало. А что, к тебе гости приехали? Я как мимо проезжал, видел твою жену. Стояла во дворе с казаком молодым. Не с нашего села, незнакомый мне. Долго у вас гостить будет? – Ничего не сказав, Тарас, красный как вареный рак, побежал домой. Спрашивается, чего ты парень берешься шутить, если ты шуток не понимаешь. Подозрительно глядя на меня, батя направился в дом, а я за ним. Учитывая, что завтрак я проспал в седле, очень хотелось подкрепиться. Откуда-то и сестрички прибежали.

После обеда, припахав все женское население раскрашивать полотно авангардистской живописью в виде хаотических клякс зеленого, желтого и темно-коричневого цвета, оставив им в качестве примера мой, испытанный в боях, маскхалат, вновь пошел к мешку, оттачивать снайперские качества, слава Богу, за работу это не считалось. И тут лень-матушка, вечный двигатель прогресса, подкинула мне одну идею, которую нужно было обязательно проверить.

– Я к Кериму пойду, скоро вернусь, – сообщив свое местонахождение, прихватив с собой самострел, направился к Кериму.

Керима дома не оказалось, соседи растолковали мне немногочисленные жесты Софии, которыми она, толи пыталась мне объяснить, где Керим, толи выгоняла со двора. Оказалось, Керим, еще с самого утра, уехал на охоту, и будет только к вечеру. Не успел, расстроенный, развернуться и пойти домой, как прибежал меньший Нагныдуб, и сказал, чтоб я срочно бежал к атаману. Посчитав, что атаману с дороги тоже нужно перекусить, бежать не стал, а бодрым шагом направился к его подворью, пытаясь собрать в порядок разрозненные мысли. Какой предстоит разговор, не знал, но нужно быть ко всякому готовым.

Атаман вышел сразу, как только вошел во двор, видно его младший сын, меня издали засек, и доложил.

– Богдан, делай что хочешь, но чтоб через два дня, у тебя было готово десять халамыд, таких как ты, по полю, в походе ходил.

– Сделаем батьку, только сетку надо у дядька Николая купить, я с ним разругался, жадный он, как хомяк.

– Ни монеты ему не давай, он тягло в этом году не давал, плакался урожай у него поганый, гречкосей хренов, ленивый и брехливый. Даром я его в село взял, но кто ж знал, что так будет.

– А что, батьку надумали вы того старого мурзу изловить?

– Надумали, с твоей помощью, – атаман вновь холодно и иронично смотрел на меня.

– А меня с собой возьмете? – спросил с детской наивностью, широко, с надеждой, открыв глаза.

– Куда ж мы без тебя! Теперь, ты у нас затычка в каждую дырку. Скоро я скажу казакам на круге, стар стал уже, вас водить под своей рукой, вырос у нас молодой сокол, ему теперь вас в походы водить. – Атаман говорил с едва уловимой иронией, но взгляд морозил. Нужно было что-то делать.

– Другую судьбу тебе святой Илья предрек, атаман. Сказал он, твоя судьба всех казаков объединить, под свою руку поставить. Главным атаманом войска казачьего стать. Из казаков силу слепить, с которой каждый враг считаться будет. Долго еще тебе батьку, атаманом быть, не отпустит тебя товарищество. – Атаман иронично хмыкнул, но глаза его погрустнели. Видно было, что сказанное задело его, похожие мысли не раз посещали его голову.

– Ошибся твой святой, Богдан, не по Сеньке шапка. Атаманы, покрепче меня, то учинить пробовали, да не вышло ничего доброго. А я, и пробовать не стану. – Он задумался о чем-то мне не ведомом, но вполне представимом. Как у нас народ объединяют, мне было известно множество примеров, и в отличии от многих, предков я не идеализировал. Наверняка у них методы были не лучше. Не могли у умных предков, такие глупые потомки получиться.

– Святой Илья сказал, они покрепче были, батьку, а ты умнее них будешь. Одни нагайкой всех в кучу сгоняли, другие пряником к себе подманить хотели. А тут и тем и другим нужно, кого нагайкой, кого пряником, а лучше и тем и другим сразу. Пряник перед глазами держишь, а нагайкой сзади щелкаешь. Ну и стреножить с умом. Чтоб и простор видели, и далеко разбрестись по степи не могли. Но когда еще до того дойдет. А как дойдет, Господь покажет нам дорогу. Меня, святой Илья, учил словам Господа нашего Иисуса. Не заботься, говорил, за день завтрашний. Даст Бог день, даст Бог пищу. У каждого дня в достатке своих забот.

– Баять у нас каждый мастак, тех, кто слушает, да на ус мотает, таких всегда мало, каждому дай хоть троих под рукой водить, лишь бы атаманом слыть. И ты, такой же как все, Богдан, два вершка от горшка, а уже в атаманы пнешься, и всех учить уму-разуму.

– Брехня то батьку, и навет. Богом клянусь и святыми заступниками, святого Илью призываю в свидетели, не было того ни в сердце моем, ни в мыслях. Ходить буду под твоей рукой, сколько сил станет, и не будет от меня замятни и разбрата в товариществе. Все силы свои положу, чтоб сходились казаки под твою руку. А если нарушу эту клятву, пусть сотрет Господь меня с земли, и весь мой род, чтоб следу от нас не осталось. – Твердо и спокойно глядя в его глаза, достал из-за пазухи, и поцеловал большой медный крест. Глаза атамана немного оттаяли. Слово, в эти времена, весило побольше, чем в наши, и ним старались не раскидываться.

– Если б ты знал Богдан, сколько клятв я слышал за свои годы, и как мало они весили. Подумай сам, какая выгода тебе мне помогать, нет никакой. Чужой ты человек. Был бы ты моим сыном, может быть, тогда бы поверил, и то не до конца. – Глаза атамана уже улыбались, глядя на меня. Не знаю, нарочно он сказал последнюю фразу, или просто для красного словца приплел, но среагировал я на нее мгновенно, что-что, а реакция у нас с Богданом была отменная, сам иногда удивлялся.

– Батьку, все в твоей власти, сегодня чужой, завтра родной. – Он смотрел в мои чистые и честные глаза непонимающим взглядом, пока до него не дошло, что я имею ввиду, и он громко расхохотался.

– А тебе Богдан, палец в рот не клади, по локоть отхапнешь. А что, этому, тебя, тоже святой Илья научил?

– Так это, батьку,…

– Я все помню Богдан, голова у тебя пустая как бубен, а язык и руки сами вертятся. Какие дурницы слушать приходится, прости Господи. Иди Богдан, халамыды делай, а то обратно захочется тебе голову снести. Не можешь правды сказать, так хоть молчи.

– Понапраслину на меня баешь батьку, нету лжи в моих словах. А что не всю правду говорю, так ты сам сказал. Чужому человеку до конца веры нет. – Тут уже атаман все понял с полуслова.

– Знал я, что ты хитрый хлопец, Богдан, но снова ты меня удивил. Потолкуем с тобой об этом через две зимы. Только яблоко доброе само не падает, и окромя тебя, на него охотников в достатке. Так что потрудиться тебе придется, если хочешь, чтоб в твою сторону ветер подул.

– Потрудимся, батьку. Так что побегу я батьку, за сеткой, десять халамыд, то не одну связать, работы много.

– Беги. А чего ты по селу с взведенным самострелом ходишь? Кур соседских бьешь? – Атаман углядел мой, заряженный тупой стрелой самострел.

– Так хотел с Керимом бой учинить, как с татарином биться буду, а он на охоту уехал.

– То-то я смотрю, на тебе тулуп зимний, и шолом Ахметкин, с маской железной. Один такой шолом на всю округу был. Ну, идем в огород, проверю я, вместо Керима, как ты к бою готов.

Мы вышли в огород, быстро отмерив шестьдесят шагов и положив посередине палку, стали на исходные позиции. Все эти дни, в свободную от забот минуту, вспоминая и проигрывая последний поединок с Керимом, был уверен, что поймал перед своим выстрелом правильный настрой. Та пустота, царившая во мне, то чувство общности с землей, травой, Керимом, его луком, стрелой, не могло быть ошибкой. Но где-то в момент прицеливания, поиска его силуэта, в просвете своего прицела, оно слегка деформировалось, и сколько не старался, не мог его удержать даже в иллюзорном поединке, что уж говорить о реале. Сегодня мне в голову пришла простая и очевидная мысль. Ведь мне не обязательно стрелять, это татарин ищет моей смерти, мне обязательно, не поймать стрелу. Поэтому решил разбить стоящую предо мной задачу на две. Сначала увернуться от стрелы, а дальше как будет.

Пока мы ходили, отмеряли, медленно погружался в состояние оторванности, в состояние, в котором ткань мира теряет объемность, становится плоской, и ты начинаешь ощущать себя связанным с этой реальностью, только одной гранью, остаток от тебя уносится в другие сферы, из которых, все происходящее теряет скорость, время, размер. Все окружающее становится частью тебя, натягивающий лук Иллар, летящая стрела, твое тело, становятся пальцами большой руки, и ты знаешь наперед, как будет двигаться каждый из пальцев.

Первую стрелу Иллар пустил сразу, едва мои губы дали команду. Затем подошел к разграничивающей палке и начал стрелять с тридцати шагов. Вначале он делал перерывы между выстрелами, затем они начали сокращаться, и восьмую стрелу он пустил сразу за седьмой, поймав меня в движении. Удовлетворенно хмыкнув, он уважительно сказал.

– Молодец! Быстрый ты, чертяка, что мои стрелы. Не возьмет тебя татарин. А чего ж сам не стреляешь?

– Будет время после него, выстрелю. А не будет, и так добре. Это он ищет моей крови, мне от него ничего не надо. Спаси Бог тебя, батьку, что проверил меня, пойду я халаты делать. А от стрел тикать, меня Керим научил, сам бы вовек не научился.

– Ишь ты, старый пень, что умеет. А никому не скажет. Тронул ты его сердце, Богдан, раз он тебе, такое, показал. Сколько лет живет, слова доброго от него никто не слышал. Увидишь его, передай, чтоб на середу готов был к походу. С собой возьмем. Таких лучников как он, один на тьму.

– Понял, батьку, передам. Батьку, работы много, одному мне тяжко будет, а можно мне будет, хлопцев и девок, с села, на помощь позвать?

– Кого надо, всех зови, скажешь, то мой наказ, но чтоб через два дня все готово было.

Атаман остался в огороде, собирать свои стрелы, а я побежал к дядьке Николаю за сеткой. Во дворе у атамана, делая вид, что чем-то сильно заняты, крутились малый Георгий с Марией. Точно подглядывали, что мы с атаманом в огороде делаем.

– Здравствуй Мария, хорошо, что тебя увидел. Мне нужно десять халатов казакам изготовить, чтоб могли скрытно к супостату скрадываться. Помощь мне нужна. Поэтому просьба к тебе. Выбери пять подружек своих, которые нитку с иголками в руках держать умеют, и приходите ко мне во двор завтра после обеда. Нитки с иголками берите. А я Андрея с хлопцами позову, которые мне на хуторе помогали. З Божьей помощью, до вечера справимся.

– Не знаю, или пустят нас, – сразу начала кокетничать Мария, но я пресек эти попытки на корню.

– Родителям скажите, это наказ атамана. Кто пускать не хочет, пусть сразу идет к атаману, и ему говорит, что не будет его наказ исполнять.

– А мне отцу, что говорить? – Пыталась давить своим эксклюзивным положением Мария.

– Вот это ему и скажи, он сказал, кого мне надо, всех могу на помощь звать. Так что приходи, без тебя нам не справиться. Ты нам светить будешь всем, как зорька ясная. – Фыркнув, смущенная Мария убежала в дом.

Придя к дядьке Николаю, я ему мстительно заявил, что его дело худо, атаман никак не может решить, уже его с села выгнать, или до весны обождать. А пока пусть несет, всю сетку, которая у него есть. Хватит сетки, может смилостивиться атаман, и еще даст ему год времени, до следующего урожая. Причитая на злую судьбу и плохой урожай, он вынес, метров пять сетки шириной чуть меньше полутора метров. Холодно посоветовав ему, уже паковать воза, развернулся, чтоб выйти, но Николай вдруг вспомнил, что у него еще есть сетка. Скрутив все в рулон, и забросив на плечо, переполненный радости, что в ближайшее время не нужно будет общаться с этим типом, побежал домой, по дороге завернув к Андрею, и передал ему новый наказ атамана, быть завтра после обеда с хлопцами у меня. Сгрузил дома сетку, и самострел, побежал к Кериму, задавая себе по дороге вопрос. Почему я ношусь по селу как электровеник, таская на себе различные тяжести, а моя кобыла, жует в хлеву сено, и в ус не дует. Видно это хитрое животное умеет меня гипнотизировать. Никакими другими объективными причинами объяснить свое поведение мне не удалось. Мне, как человеку, с уважением относящемуся к лени, и получающему удовольствие от созерцания, как работают другие, было совершенно не свойственно так безжалостно эксплуатировать свой организм, без всяких на то веских причин.

Керим был уже дома. Среди других своих умений, он был признанным зубодером в нашем селе, и первым делом, я попросил его вырвать остатки зуба, пока не заросла разорванная десна, и не началось воспаление в обломке с открытыми нервами. Керим был профессионал, у него даже аналог зубоврачебного стула был, с учетом специфики эпохи. Возле заборного столба стоял высокий пенек, к столбу были привязаны пять веревок. Усадив меня на пенек, Керим, споро примотал веревками мои руки, ноги и голову, так, что я не мог пошевелиться. Осмотрев мой зуб, и поцокав языком, Керим радостно сообщил, что будет больно, и пошел выносить различные инструменты. Осмотрев его инструментарий, понял, что Кериму без разницы, луки делать, или зубы, инструменты одни и те же. Всунув с противоположной стороны, мне в зубы распорку, Керим, небольшим ножиком, разрезал мне десну с внутренней, целой стороны, деревянными лопатками, которыми он наносил клей на плечи лука, отогнул разрезанную десну в сторону. Ухватившись небольшими клещами за обломок зуба, ловко выдернул его наружу. Поскольку плеваться слюной и кровью в рожу врача, пока он тебя не отвязал, чревато, приходилось судорожно глотать и мычать, пытаясь объяснить Кериму, что любоваться моим зубом можно после того, как освободишь пациента.

Но все в этой жизни рано или поздно кончается, и хорошее и плохое, а по прошествию определенного времени, ты уже и не различишь, плохое оно или хорошее. Плоские события приобретают объем, наполняются разнообразными смыслами, и то, что ты считал плохим, вдруг становится и не таким уж плохим, а иногда, просто хорошим, все дело в узости угла зрения при первом взгляде. Попытавшись взглянуть на вещи шире, заставил себя радоваться тому, что сижу привязанным на пеньке, мне в горло, не переставая, льется кровь с разрезанной десны, а голова и верхняя челюсть разламываются от боли. Ведь в этом мире есть масса мест, где сидеть не захочется никогда, кровь может литься и с более важных частей тела, а голова может и не болеть, особенно если она уже не на плечах, но это никого не обрадует.

Занятый такими мыслями, уже даже не реагировал на то, что развязав меня, и дав мне серебряный кубок с вином, пополоскать рану, Керим сразу предложил посмотреть чему я научился за это время, и пошел выносить лук и стрелы. Мы стояли на огневом рубеже, все замерло в ожидании, Керим не стрелял, я не двигался. Наконец, поняв, что так он будет ждать долго, Керим, непонятным мне образом, вытолкнул меня с состояния видения, и саданув стрелой по ребрам, удовлетворенно заявил, что в поединке выживу, если о самостреле не вспомню, и целить не начну. О самостреле я не вспомнил, но вспомнил другое.

– Дядьку Керим, а что, много дичи набил?

– Двух косуль и зайца снял, тай домой поехал, соли мало, морозов нет пока, пропадет мясо, чего лишнее бить.

– А продашь мне одну косулю, если я тебе хорошую новость расскажу?

– Да я тебе и без новости продам, ты тут один такой на все село, что монетами трусишь. Хлопцы уже устали всем рассказывать, что Богдан им по три медяка дал, да еще и поил и кормил за свой кошт, за роботу пустяшную. Бабы хвастают, что тебе полотно продали дороже, чем в Киеве на базаре, полдня уже по селу бегают. Так что, сколько дашь за косулю? – Керим, хитро прищурясь, смотрел на меня.

– А ты, сколько просишь?

– Ну, как тебе Богдан, так и быть, за три серебряка продам.

– Не, больно много ты загнул, дядьку, больше серебряка не дам. – Громко расхохотавшись, Керим притащил, уже разделанную косулю, завернутую в снятую шкуру. Забрав мою серебряную монету, он сказал.

– Будем живы, в Киев на ярмарок поедем, сам не ходи, рано тебе еще монеты в руки давать. Сеешь серебряками направо и налево. Так какую хорошую новость ты еще знаешь, кроме той брехни, что ты мне рассказывал про татарский разъезд. – Вот же странный человек. Кому не рассказывал про татарский разъезд, с которым мы схлестнулись, все верили, один Керим презрительно хмыкнув, мол, брехня это все, и ничего дальше расспрашивать не стал.

– В середу с утра, в поход едем на татар, одвуконь, припасу на пять дней с собой иметь. – Выражение хищной радости на миг озарило его лицо.

– Ишь, разъездился наш атаман в походы, на зиму глядя. Ну, слава Богу, что так.

Нагруженный двадцатью килограммами мяса, которые приходилось тащить на вытянутых руках, чтоб не измазаться, побрел домой. Матери сказал, что к нам завтра целая орава придет, после обеда, помогать халаты делать, надо будет сготовить что-то. В начале была у меня идея сготовить шашлыки, даже придумал, как с ивы сплету прямоугольный короб, поставлю на высокие ножки, и обмажу глиной. И как весело завтра в таком самопальном мангале будут гореть дрова.

Но память брызнула в глаза разноцветные картинки, где мы с семьей и друзьями жарим шашлыки, радостные лица близких и родных людей, веселый смех моих детей, и мне стало ясно, что еще очень долго в этой жизни я не попробую шашлыков. Пока под песком, неумолимо льющимся из призмы, и отсчитывающим минуты, дни и года, не побледнеют лица и чувства, и воспоминания не будут так остро резать, заслоняя собой весь этот мир, который до сих пор, не стал для меня реальным.

Пожевав что-то на ужин, не чувствуя ни вкуса ни запаха, улегся спать, пытаясь уйти от тоски, внезапно сдавившей грудь. Перед сном, чтоб отвлечься, проанализировал наш с атаманом разговор, и это немного успокоило. Все-таки это была первая маленькая победа, первый шаг на долгом пути. Такой союзник как Иллар, дорогого стоит, а если он стремится к тому же что и ты, то это просто выигрыш в лотерею. И не важно, что для него, это несбыточная мечта, а для меня, первый шаг по долгому пути к окончательной цели. Просто я знаю намного больше, и знаю, как это делалось в нашей истории. Просто и без крови, по крайней мере, ее было так мало, что никто о ней специально не вспоминал. Значит и здесь этот алгоритм, в основном, должен сработать. Время поджимает. Через девять с половиной лет, нужно обладать возможностью, первый раз вмешаться в ход событий. Значит на консолидацию ближайшего казачьего и не казачьего населения в одну, управляемую, воинскую силу, есть пять-шесть лет. Теоретически должно хватить с запасом, а практически узнаем через два года. Так и атаман мягко намекнул, даю, мол, тебе Богдан, два года относительно спокойной жизни. А через два года будем твою дальнейшую судьбу, очень даже решать, поэтому промежуточные результаты должны быть убедительны.

***

Утром запряг воза и уехал за село косить траву, а сестричек поставил в третий раз размалевывать полотно. С травой было много мороки. На некошеном лугу, она вымахивала в пояс ростом. Понятно, что никто такое помело к халату привязывать не будет. Поэтому требовалось аккуратно вязать в пучки скошенную траву, связывая в верхней трети, а нижние две трети затем отсекать. Заготовив достаточно травы, вернулся домой, где меня поставили с малявкой докрашивать полотно, потому что Оксану, мать забрала на подмогу, печь пироги. Оборудовав сперва рабочие места, нарезав кусками сетку, приготовил тонкую бечевку для вязки травы и пошел вместе с батей что-то перекусить. Угощали нас сегодня пирогами с мясом, капустой, репой и различными комбинациями этих ингредиентов. Лично у меня репа вызвала вопросы, но всем остальным и она понравилась.

После обеда привалила толпа народу. Озадачив их каждого своим делом, трое девок шили капюшоны, трое сшивали узкие полотна в халат, хлопцы вязали траву к сетке, я с сестричкой докрашивали по третьему кругу полотна, чтоб успели протряхнуть. Потом присоединился к хлопцам вязать траву. Хлопцы с девками точили балы, постоянно меня о чем-то спрашивая, все попытки вынудить меня рассказать о своих подвигах, мягко переводил на другие темы. О стычке с "татарским дозором" пришлось коротко рассказать, в основном выпячивая роль, Сулима и Дмитра. Девки на меня обижались, пацаны были довольны. Еще не начинало вечереть, как все было сделано. Мать с Оксаной вынесли стол, пироги и большой жбан с компотом из сухофруктов. Тут и атаман прибыл посмотреть на нашу работу, ну и дочку проведать. Мария как пришла, рассказывала, что не хотел сначала пускать, но как она ему про его наказ сказала, рассмеялся и отпустил. Но под благовидным предлогом решил проверить, что и как.

Осмотрев халаты и одобрив работу, атаман, попробовав пироги, загорелся сразу проверить, уже лично, как я в нем скрадываюсь. В прошлый раз он подошел, когда уже никто не знал, где меня искать в широком поле. Возле дома, на лугу у реки, кошено было два разы, и условия были совершенно неподходящие, а вот дальше, напротив кузни, косилось только раз, в мае месяце. Поскольку лето было достаточно дождливым, вторая трава вымахала высокой, выше колена, и уже пожелтела, так что условия были хоть и не такие как в степи, но вполне нормальные. Указав всем на лужок напротив кузни, заявил.

– Видите тот луг, напротив кузни, где не кошено. Я спрячусь на нем, сто шагов вдоль реки, дальше ходить не буду. Найдете меня там, с меня бочонок вина, не найдете, тогда уж вам придется подумать, где монет на вино насобирать.

– Я, за них, залог держать буду, – заявил атаман, – чай не колдун ты, на таком пятачке пропасть.

– Хорошо, считайте две сотни ударов сердца, и идите меня искать. Только, чур, не подглядывать. – Все начали с честными лицами меня убеждать, что жизни не пойдут на такое. Оставалось надеется, что они шутят, весь расчет был на то, что они будут подглядывать.

Схватив один из халатов, быстро побежал по дороге к кузне, затем по склону вниз к лугу, забравшись от скошенного участка, вглубь, на семьдесят шагов. Там резко присел, и раскинув полы халата, замер сливаясь с лугом. Как я и ожидал, они почти сразу вышли с задней калитки на огород и двинулись по прямой к лугу, видимо, пытаясь не выпустить с поля зрения то место, где я присел. Однако поле, это не дорога, нужно смотреть под ноги, и поэтому я спокойно, уловив мелодию ветерка веющего над лугом, плавно двигался в глубоком присядке, склонив голову практически к траве, им навстречу и в сторону. Моя задача была сойти с траектории их движения, пока они идут неорганизованным отрядом, и продвинуться хотя бы шагов тридцать им навстречу, чтоб они гарантированно зашли мне за спину. Так и случилось, пока они разочарованно топтались на том месте где меня уже не было и рассыпавшись в цепь прочесывали территорию дальше, мне удалось подобраться к самому краю, там где некошеная трава смыкалась с кошеной.

Там я и замер, став на колени и прижавшись лицом к траве, наблюдая краем глаза, чем занимается народ. Побродив несколько минут в хаотическом движении, в их действиях, после команд атамана, взявшего дело в свои руки, появилась цель и идея.

Андрея отправили отсчитать сто шагов от скошенного края луга, вдоль реки, и занять это место для общего наблюдения. Всех остальных, построив в цепь, атаман повел вдоль реки к скошенному краю, приказав Андрею наблюдать, что происходит за их спинами. Если бы атаман поставил второго наблюдателя со скошенной стороны, наверно он бы добился успеха. Но, развернув свою цепь, и промаршировав в обратном направлении, они частично закрыли меня от Андрея. С другой стороны, он, больше внимания отдавал ближнему к себе участку, поэтому мне, без особых усилий удалось перебраться на уже проверенную часть. Выигрыш был уже в кармане, но мне вдруг, после того как схлынул азарт борьбы, стало ясно, что их проигрыш, слишком опасен для моих зарождающихся доверительных отношений с атаманом. Стоял бы он в стороне и наблюдал за играми детей, другое дело. Но он лично возглавил поисковую команду, поэтому тут уже и проигрыш весь его будет. А лидеру, проиграть пацану на глазах подростков, потом разговоров по всему селу на месяц будет. Поэтому пришлось быстренько возвращаться обратно и зайти на несколько шагов вглубь, чтоб они об меня гарантированно споткнулись. Все вроде было хорошо, я оказался на пути движения Хрысти, очень симпатичной и фигуристой девушки, но к моему несчастью, она замечала только Андрея, идущего чуть в стороне от меня, и вовсю о чем-то с ним щебетала. Видя, что она инстинктивно огибает бугорок оказавшийся на ее пути, со злости ущипнул ее за лодыжку, чтоб как-то обратить на себя внимание. С диким криком "змея", она подпрыгнула вверх, метра на полтора, выбежала на скошенный участок, и задрав юбки, начала с паническим страхом рассматривать свои ноги. Девушки, с айканьем и причитаниями, собрались вокруг нее, и внимательно изучали ее ноги, пытаясь обнаружить укус. Ребята в попытке обнаружить и изничтожить гадину, подло напавшею на безвинную девушку, наконец-то, наткнулись на меня. Сразу им заявил, что это они проиграли, что, мол, уже два раза перехожу им под ноги, чтоб, наконец, нашли, так как мне надоело тут одному сидеть, а они все мимо идут. И пока я Хрыстю за ногу не ущипнул, никто меня не нашел. Что я им выставлю бочонок вина, но не раньше, чем на Новый Год, и чисто по дружески, а поражение признавать, напрочь отказываюсь. С таким вариантом все радостно согласились, ведь материальные интересы были учтены, а победа действительно была сомнительной. Атаман, посадив Марию на коня, перед собой, уехал домой, перед этим весело и иронично слушал нашу перепалку, но не вмешивался, лишь бросал на меня многозначительные взгляды. За ним потянулись все остальные.

Следующий весь день посвятил откапыванию и оборудованию первой в своей жизни селитровой ямы. Поместил ее на юго-восточном склоне, других поблизости не было. Взяв за базовые размеры, метр шириной, три метра длиной и сорок сантиметров глубины, на глазок выкопал яму, землю в виде полукруглого бруствера равномерно распределил по кругу. Затем вокруг бруствера прокопал обводную канавку, чтоб талые воды и дождь не попадали в яму, и начал выдумывать, как ее накрыть. Остановился на иве как наиболее ровном, доступном и подходящем к обустройству крыши, материале. Сплетя из нее двускатные секции крыш, чуть меньше метра длиной, тремя, накрыл свою яму. Выклянчив у родичей пару снопов соломы, до вечера, укрыл каркас соломой. Подумав, что необходима небольшая тележка, для доставки свежего навоза из хлева в яму, пошел к Степану и заказал им тачку, начертив подробные размеры и объяснив, как, что, и где крепить. Тачка была им, пока, не знакома. Ничего, люди оценят простоту и надежность этого нужного в хозяйстве инструмента.

***

На следующий день выехали с села, когда солнце уже высоко поднялось над небосводом. Ждали Непыйводу с казаками. У них с собой была, закрепленная между двух лошадей, небольшая легкая лодка, на три-четыре пассажира максимум. Дождавшись их, все вместе, легкой рысью двинулись сквозь Холодный Яр, к чумацкой дороге, и после полудня въехали на знакомую мне поляну, где нас поджидали Остап, Сулим, и Давид. Все это время они разъездом дорогу, и окрестности контролировали, и последнего полуживого "языка" стерегли. Он слегка изменился. Кто-то удалил ему разбитый глаз, и прижег огнем пустую, деформированную глазницу, видимо, чтоб упредить воспаление. Народ подготовился к нашему приезду. В двух небольших казанках дымилась свежеприготовленная каша, между двумя заводными лошадьми были устроены из кожи и дерева, носилки для "языка". Перекусив кашей и пирогами, погрузив связанного казака, мы тронулись в путь по узким тропинкам Холодного Яра, не выезжая на основную дорогу и выслав передний дозор, явно избегая встреч с носителями разума. Мое видение с возами и с товаром, легко накрылось медным тазиком, что будет мне впредь наукой. Нефик обременять видение ненужными деталями, не влияющими на конечный результат. Атаман не пропустил возможности вставить мне шпильку, легкую, чисто для порядка, чтоб не забывал, кто в доме батька.

– А что Богдан, ошибся выходит святой Илья? Без возов едем, не по дороге. – Ехидно перечислял все несоответствия.

– Моя вина батьку, недоглядел, спешил вам рассказать, а оно вон как вышло. Не зря люди говорят, кто спешит, тот людей смешит. Оно, по уму, обождать нужно было. Первое видение плохо видно, все как в тумане, время проходит, снова тебе показывает, уже лучше все тебе видно становиться, а когда третий раз, тут уже как будто перед глазами все стоит. Поспешил я батьку, опростоволосился. Нет теперь веры к моим словам. – Я тяжело вздохнул, невыносимо переживая от такого позора. По крайней мере, мне хотелось верить, что так это выглядит со стороны.

– Вон оно как получается, с видениями. Сколько лет живу, а такого не слыхал. Да ты себя не казни так Богдан, дело для тебя новое, видения то только сейчас видеть начал, поспешил, так оно понятно, дело молодое, главное, что ты корень верно узрел. Верно, узрел ты корень, Богдан? – Атаман испытующе глядел на меня. Если перед этим у нас с ним была интеллектуальная разминка на тему "Сделайте из черного белое и наоборот", то эту уже был вопрос. Он означал простую вещь. Не уверен, не обгоняй. А решился, вся ответственность на тебе.

– Не сомневайся, батьку, три раза глядел, десять сабель останется с мурзой, остальные дозором пойдут. Тут мы его и повяжем.

– А с казаками как? Все целы останутся, или погибнет кто? Что тебе святой сказал? – Это уже был даже не вопрос. Это была лотерея. Можно было начинать растекаться мыслью по древу, и наводить тень на плетень, но это автоматом ставило под сомнение предыдущее утверждение.

– Все живыми вернутся батьку, никто не поляжет.

Это было рисковое предположение, но не очень. В таких операциях, либо без потерь, либо никто не возвращается. От случайностей, конечно, никто не застрахован, но народ ехал опытный, глупостей уже наделавший, и на чужие глупости насмотревшийся. Так что случайных проколов со стороны исполнителей быть не должно. Все остальное было мной продумано в деталях, еще той ночью, когда выяснял с напильником в руках все мелочи и заставлял вспоминать допрашиваемого казака, вещи, на которые он никогда не обращал внимание.

– Смотри Богдан, думай добре. Ты казак смелый, и смерти не боишься, то я добре знаю, но смерть она разная бывает. – Без угрозы, но очень серьезно сказал атаман и продолжил.

– Долго у меня душа не лежала, десятком, без коней, на тот берег плыть. Но остальным то в душу запало, что ты сказал, вот и склонили они меня втроем на твою сторону, Богдан. В одном вы правы, без того мурзы, беда может случиться. А по-другому его добыть нельзя. Но подумай еще раз, время терпит. И добре думай головой своей. Не додумаешь чего, уже думать не сможешь. – Простенько, но со вкусом, подытожил атаман, и ускакал вперед.

Заночевали мы на небольшой поляне, и с утра продолжили путь. Ехали еще осторожней, чем вчера. До запланированной встречи оставалось полторы сутки. По полученным сведениям, Фарид, будет их ждать завтра, с полудня до вечера. После полудня, Сулим, с переднего дозора, прискакал к атаману и сказал, что по его разумению пора выезжать на дорогу. Нужная круча, с оговоренным местом, должна быть рядом. "Язык" подтвердил, что нужное место рядом, и расположившись на ближайшей поляне, мы стали ждать когда атаман, который взял с собой "языка", Сулима, Нагныбиду, и Ивана, вернется с разведки. Сами тем временем взялись обустраивать лагерь и собирать сушняк. Пока они вернулись, мы успели поставить казаны на костер. Приехал атаман довольный, противоположный берег был пустой, можно было начинать операцию. Отправив молодых, то есть, меня, Давида и Демьяна, который тоже оказался в числе восьми казаков с нашей деревни, которых выбрал атаман, копать могилу, атаман с остальными казаками, усевшись возле костра, принялись обсуждать, когда и как лучше форсировать Днепр. Когда мы вырыли могилу, атаман велел развязать и привести пленного. Зная, что он не особо может ходить с разбитыми коленями, привел лошадей с носилками к могиле, и мы вдвоем с Давидом, вытащили его, размотали веревки, и поставили вертикально.

– Становись на колени, казак, и читай молитву, отмучился ты, скоро предстанешь пред светлые очи Отца нашего небесного. – Обратился атаман к пленному.

– Он не может стать на колени, батьку, у него колени разбиты, – объяснил я заминку со стороны пленного.

– Читай стоя, – не стал возражать атаман. Пленный беззвучно, одними губами прочитал "Отче наш" и трижды перекрестился.

– Пусть простит тебе Господь твои грехи, – промолвил атаман, и выразительно кивнул мне.

Вот почему-то, я был в этом заранее уверен, что из всех стоящих рядом, он выберет именно меня. Одним слитным движением выхватив кинжал, и воткнул пленному в пустую глазницу, одновременно протягивая дальним концом клинка вдоль всей затылочной области. С негромким хрипом, уже мертвый, он упал нам под ноги. Не знаю, что за испытания мне атаман устраивает, и что он увидеть хочет, но как говорил один умный человек, не знаешь, как быть, будь самим собой. Почистив кинжал об жупан покойника, и вложив его в ножны, стал ждать дальнейших распоряжений.

– Закопайте его, и приходите, каша поспела, – распорядился атаман, в очередной раз, с веселым интересом, разглядывая меня, и отошел к костру.

Стащив с покойника сапоги, и затащив его в яму, достал из рукава его жупана, красную китайку, которую нашел в его сумках, когда искал китайку пожилого, и заблаговременно запрятал ему в рукав. Руки у него были примотаны, так что потерять ее было трудно. Накрыв ему лицо, вылез из ямы, и глядя на неподвижных Демьяна и Давида, посоветовал им идти к костру, тут, мол, сам справлюсь. Давид, очнувшись, начал засыпать, а Демьян сверлил меня ненавидящим взглядом. Не смотря на все мои попытки наладить с ним отношения, он продолжал меня ненавидеть, с жаркой, безответной страстью. И чем больше появлялось доказательств, что Оттар получил за дело, тем жарче становились его чувства. Это очень характерно для людей, винить в своих проблемах кого угодно, только не себя. Наконец, он не выдержал, и злым шипящим голосом негромко сказал,

– Что, понравилось тебе Богдан, безоружных казаков резать?

– Нет, не понравилось. – Коротко, стараясь не вступать в дискуссию, ответил ему.

– А по тебе не скажешь, рожа довольная, что с казака сапоги стащил!

– Он эти сапоги, как и твой друг Оттар, заработали, продавая наших девок, татарам в неволю. Что-то больно ты таких казаков жалеешь, Демьян. И что ты мне на ухо шипишь, точно змея? Идем к казакам, скажешь, что у тебя на сердце, пусть товарищество нас рассудит.

– То никого не касается, только нас двоих!

– Забыл ты видно, что не на гулянке мы с тобой, а в походе, и какая кара за разбрат в походе положена, видно тоже забыл. Последний раз тебя прошу Демьян, по-доброму прошу, попридержи свой язык. Следующий раз откроешь свой рот, доложу атаману.

Что-то невнятно шипя себе под нос, Демьян перебрался, на другой край ямы, а мне, кидая шоломом землю, все не давала покоя мысль. Иисус рекомендовал прощать обиды, брату своему, имелось ввиду близкому человеку, не семь раз, а семьдесят семь раз. Поэтому, никак не мог решить, проходит ли Демьян по этому критерию, и как мне со счета не сбиться, чтоб на семьдесят восьмой раз начистить ему рыло, чтоб за все семьдесят семь раз хватило.

После раннего ужина, или позднего обеда, атаман велел отдыхать, потому что, среди ночи, ближе к утру, начнем переправу. Не успел задремать, как надо было вставать и выдвигаться пешком к берегу Днепра. С собой велено было иметь лук со стрелами, щит, и любимое оружие ближнего боя против доспешного воина. Кто брал чекан, кто боевую палицу, я взял короткое копье. Грузились в лодку либо трое больших, либо четверо меньших казаков, затем один переправлял лодку обратно. Если бы не канаты, привязанные к лодке спереди и сзади, то без огней, ночью, попасть в тоже место, невозможно. А так у нас был аналог паромной переправы. Когда нужно было тянуть в противоположную сторону, кричали на лодке пугачом, и совместными усилиями перетаскивали лодку через реку. За четыре ходки одиннадцать бойцов были переправлены. Демьян остался с лошадьми, ждать нас на правом берегу.

Начало светать. Замаскировав свою лодку, значительно выше по течению от татарской, которая стояла полностью вытянутая на берег, выдвинулись на место будущей засады. Холмик, на котором любил разбивать свой шатер Фарид, мы нашли без особого труда, и начали искать подходящее место для засады. Практически на любом природном холме вы найдете, пусть небольшой крутой участок. Как нетрудно догадаться ни всадник, ни конь в здравом уме, на такой участок не попрется, поскольку опасно. Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет, этот принцип пришел к нам с глубокой древности. Поэтому, совместно, было принято решение, разместится на крутом участке компактной группой. После приезда татар, половина движется вверх по склону, вторая огибает склон и выходит в тыл, так чтоб между нашими траекториями выстрелов угол был около девяносто градусов.

Пользуясь свободным временем, каждая группа отработала скрытное передвижение по своему маршруту. Сначала у казаков получалось не очень. Но после разъяснения основных моментов, все стало получаться. Каждый из них был охотник, имеющий представление о скрытности. После того как они научились придавать своей согнутой фигуре, естественные очертания, гармонирующие с окружающей средой, дело пошло веселей.

После полудня оставив меня наблюдателем на вершине холма, все остальные, собрались в компактную группу на крутом склоне, и стали ждать. Фарид оказался человеком пунктуальным, и не заставил нас долго томиться в неведении. Не успел я соскучиться в одиночестве, как Богдан уловил неслышные мне, далекие инфразвуки, и подал сигнал тревоги. Не став ничего проверять, я скатился к казакам и шепнув "едут", занял место в своей группе которой командовал Нагныбида. Вскоре, с верху по течению Днепра, показалась группа всадников едущих широким фронтом в нашу сторону. Как я и предполагал, осторожный Фарид, учтет проколы допущенные купцом, и обязательно будет прочесывать местность на предмет чужих следов. Два десятка всадников выехало на холм, несколько из них, в опасной близости от нашего отряда. Вскоре десяток отправился дальше, вниз по течению, двое поскакали к прибрежному лесу дежурить на берегу, двое в противоположную сторону, на соседний холм обозревать степные просторы. Один остался на коне и приглядывал за табуном, а пятеро начали споро разбивать небольшой шатер для пожилого татарина, усевшегося на коврик который для него постелили, и хлебающий чего-то из бурдюка. Указав Непыйводе на табунщика, показал жестами, что пойду его снимать, получив разрешение, двинулся в его сторону. В основном, это совпадало с направлением движения нашей группы, но если им нужно было приблизится к шатру, я уходил от них назад в сторону табуна. Приблизившись к нему на расстояние в двадцать пять шагов, прекратил движение, и взял его на прицел. Все воины были в сплошном доспехе поэтому заранее было оговорено, что бить либо в лицо, либо по ногам. У меня выбора не было. Взяв на прицел его лицо в кольчужной сетке, ждал сигнала, когда атаман крикнет пугачом. Услышав громкое "Пу-гу", он невольно повернул голову в мою сторону, и стрела, впившись ему под правый глаз, вышибла его из седла. Развернувшись в сторону шатра, увидел, что все кончено. Казаки добивали раненых и вязали двоих, Фарида и его старшего охранника, который, по словам уже покойного "языка" был в теме, и знал детали.

Непыйвода порывался отправить казаков к двум дозорным, которые скрылись за соседним холмом, но Иллар здраво заметил, что они нам не мешают, велел снимать и грузить трофеи, шатер не трогать, мы его на лодках не увезем и послал нас троих Ивана, Сулима и меня к реке разобраться с дозорными и готовить лодки. Вытащив бронебойный болт с головы убитого, понял, что без ремонта его повторно использовать нельзя, и перезарядив самострел новеньким болтом, отправился в прибрежный лес. Сулима, Иван отправил заходить слева, а меня справа. Куда идти было понятно, запах костра, и огонь были заметны издали, и приблизившись на расстояние гарантированного поражения, т.е. ближе тридцати шагов, начал выцеливать противника сидящего ко мне лицом. Что-то почуяли кони пасущиеся невдалеке, и начали всхрапывать, татары встревожились, и вскочив на ноги, начали вглядываться в сумрак леса, пытаясь разобраться что спугнуло лошадей. Наконец-то услышав долгожданного пугача, стрельнул в своего татарина, и попал ему в левую скулу, прикрытую кольчужной сеткой. Бронебойный болт легко пронзил ее, скулу, и череп за правым ухом, ударился в шлем и бросил уже мертвого противника на землю. Второй оказался более проворным и успел вскинуть щит, который болтался у него на левой руке. Вот что значит профи. Сидел у костра, все проверено, а щит с руки не снял. Приняв две стрелы, летящие ему в лицо, на шит, он бросился петлять между деревьями, в сторону коней, но чей-то срезень, ударил его под колено, практически перерубив ему ногу, и он рухнув на землю, откинул щит в сторону, сел, подставляя лицо под смертельный выстрел. Было бы время, я бы лично его похоронил, это был настоящий воин, у которого можно поучиться и мужеству и спокойствию в последнем бою. Оставив нас раздевать покойников, Иван отправился за нашей лодкой, дав нам задание спустить татарскую лодку на воду. Поймав лошадей и зацепив ними лодку, нам с трудом удалось с их помощью затащить лодку на воду. Вода была холодной, ни мы, ни лошади, лезть в нее не хотели. Но лошадям пришлось. Не успели мы раздеть убитых, как прибыл атаман с пленными и трофеями. Пленных с атаманом и Керимом, отправили на тот берег, чтоб они начинали допрос и ждали нашу лодку с канатами. Как только появился Иван, подсадили к нему еще троих и отправили на тот берег, а нам остался один из канатов, который мы потихоньку травили вслед за ними. Вскоре, услышав пугача, дружно перетянули две лодки связанные короткой веревкой, на свою сторону. Накидав в них все трофеи, крикнули пугачом и отправили казаков обратно. Нас было пятеро, так что в следующую ходку, плюс два, те что пригонят, всемером мы свободно помещались.

Нет ничего труднее, чем ждать и догонять. А ждать, когда в любой момент, сзади может показаться десяток злых ребят, очень хорошо вооруженных, против которых у нашей пятерки, шансов ноль, тут адреналин так и хлещет. Дождавшись долгожданного сигнала, мы тянули не жалея рук, ведь тянули мы к себе нашу надежду на завтрашний день. Заскочив в лодки, и подав сигнал, двое налегли на весла, а я схватил щиты, тревога шугала в голову не по-детски, Богдан чувствовал, что едут к нам взрослые дяди, и они аж рычат от злости.

Нам повезло два раза, во-первых, атаман наказал Демьяну, ждать нас на берегу после полудня с четверкой лошадей, остальных перевести на кручу и там привязать. Во-вторых, они сообразили, как оптимально использовать лошадей на узком берегу. Пока одна пара тянула веревку, вторую подводили к берегу. Когда первая пара упиралась в кручу, веревку цепляли на вторую пару лошадей, а первая возвращалась на исходную позицию. А ведь с нашей стороны и берег был пологим, и лошадей бесхозных навалом, а нет ума, считай калека. Вот что адреналин и нервы творят с человеком, как в том анекдоте, "о чем тут думать, трусить надо".

Когда десяток татар высыпал на берег, между нами было уже сто шагов, и мы с невероятной скоростью два метра в секунду удалялись от левого берега. Наловив двумя щитами, к прочим трофеям, еще три десятка стрел, пока, воющие в бессильной злобе, противники не поняли, что мы уже вне досягаемости, и развернув коней, поскакали докладывать начальству неприятные известия. Осмотрев казаков, обнаружил на одном небольшую рану, из которой, достаточно обильно лилась кровь, тут же перевязал. Обидно было, что не додумался до такой простой вещи, как гужевой транспорт, мы бы точно выиграли пару минут, и супостат вообще никого б не обнаружил.

Но это была уже история, все мысли мои занимал вопрос, любопытство разыгралось не на шутку, а что нам расскажет нового и интересного дедушка Фарид.