Разглядывая разнообразные товары, вывезенные на киевский пятничный базар, расспрашивал торгующих купцов, знают ли они купца Марьяна, пока не нашелся один, кто меня направил в нужном направлении. Как и следовало ожидать, Марьян приехал под Киев вчера вечером, и с утра только выехал торговать, никого не видел, ничего не знает, воз мой стоит на постоялом дворе в целости и сохранности. Единственной, полезной и радостной новостью из этого потока сведений было то, что недоверчивый Иван Медник, сам нашел Марьяна, сразу, в тот же день, как получил от меня заказ. Убедившись, что монеты у него на окончательный расчет есть, узнал, когда он отъезжает, и в понедельник утром, поймав купца практически уже на выезде из постоялого двора, вручил ему мой заказ. Узнав у Марьяна имя и приблизительное месторасположение его товарища, который в Черкассы ездит, пошел его искать. Звали его как первого президента США убитого при исполнении, Авраам. Был он из хазарских иудеев, издревле живших в Киеве, в районе под названием Козаривка, где они начали селиться еще при княгине Ольге. Потом, там, рядом с единоверцами, стали селиться европейские евреи, потомки выходцев из Палестины, но значительно позже, массово они появились на этих территориях вместе с поляками. Эти группы перемешались, и хазары растворились в более организованной среде. Крымская и кавказская группы хазар приняли ислам, и стала частью будущего Крымского ханства и народов Северного Кавказа.

Разговор с Авраамом был трудный. То ли он заподозрил во мне будущего конкурента, то ли одно из двух, но он начал ломить за доставку грузов в Черкассы совершенно несусветную цену. Все мои попытки торговаться закончились безрезультатно, и я уже думал соглашаться, другого выхода не было, время было дороже. Не говоря ни да, ни нет, стал пока расспрашивать, какие новости он слыхал, когда был в Черкассах в последний раз, что изменилось в сопровождении караванов. Он рассказал мне, про совет атаманов, про совместные дозоры, и о фиксированной плате за проезд через казацкие земли.

– А что Авраам, тягло с купцов иногородних в Черкассах на базаре берут?

– Да нет, Бог миловал, не слыхал, пока, о таком.

– Запамятовал видно, Иллар, а ведь говорили ему, нечего инородцам на казаках наживаться, надо тягло на них ввести за торговлю, во всех городах тягло купцы платят, и у нас платить будут. Такое тягло поставим, чтоб ни у кого такого не было. Больше нашего ни у кого не будет.

– Так никто к вам торговать не приедет.

– Ничего, сами будем торговлю вести, чай не дураки, зимой делать нечего, только торговать, а летом, все одно торговли нету.

– Так вы и зимой часто в походы ходите.

– Одно другому не помеха. Добычу продавать будем, заодно и домой товару привезем. Не дело это когда инородцы с казаков три шкуры дерут. Приеду домой первым делом батьке скажу, чтоб тягло на купцов вводил, и не меньше двух монет на один воз, а если товар дорогой, то и десять монет брать можно.

Намек был правильно понят.

– А не может такого случиться, казак, что забудешь ты атаману о том напомнить?

– А чего ж не может. Все в Божьей власти. Может и такое быть, особливо, если у меня пару лишних монет в кошеле появится, которые в корчме потратить можно. Тогда, чувствую, сразу мне это с головы вылетит. Чего мне такое в голове долго держать.

– Сколько ты мне давал, за то чтоб твои возы в Черкассы доставить? По три монеты серебром? Маловато конечно, дорога дальняя, но как для тебя, довезу. Только не говори никому, о том.

– Три монеты, это если твой возница, а если мой, то одну.

– Тогда и харчи возница, свои должен иметь.

– Харчи мои, а ночлег твой, либо в шатре, либо под крышей.

– Где ж ты там по дороге крышу видел казак? Глухомань, ни дворов постоялых, ни сел по дороге. Да и кто на такой дороге селиться станет, если каждую весну по ней татары идут. А в шатре место дадим, на улице спать не оставим. Сколько твоих возов будет?

– Шесть, может семь будет, думаю на семь возов все поместим.

– Что ж ты везешь, аж на семи возах?

– Да я сам еще толком не знаю, как куплю все что надо, тогда и посмотришь.

Довольный, что относительно дешево решил транспортную проблему, договорившись, где будут стоять мои возы, пошел скупать необходимый мне товар. Первым делом необходимо было закупить зерна. Урожай в этом году выдался неплохой, цена на зерно была невысокой. Даже в Гродно держалась чуть больше пол серебряного гроша за мешок. Нашел на базаре боярина, который вместе с женой и парой вооруженных холопов торговал зерном. У него было чуть больше того, что я хотел купить. Мешков двести тридцать в пяти возах. Решив, что запас карман не жмет, начал торговаться. Зерно шло слабо, купцы сбивали цену как могли.

– Сколько у тебя зерна осталось боярин?

– Ровно столько, сколько и привез. – Коротко и мрачно ответил молодой боярин, на пару лет старше меня.

– Сколько монет хочешь за все?

– Столько никто платить не хочет, – последовал содержательный ответ. Да, зря он себя в продавцы записал, лучше бы дружинников, или жену поставил с покупателями разговаривать.

– Может, я заплачу, но ты мне его, своими возами, в Черкассы довезешь.

– Нет, лучше я с возами и с зерном останусь, чем без возов и без зерна.

Пришлось вести недоверчивого боярина к купцу, чтоб тот с ним договаривался, как и когда получит свои телеги обратно. По дороге увидал бондаря с целым возом всевозможных дубовых бочек. С этим оказалось проще. Сторговавши все бочки на треть дешевле, он, ошалевший от такой удачи, отдал мне их вместе с возом. Авраама он знал хорошо, и просил только сказать ему, что этот воз, по приезду, заберет Степан Бондарь. Остановились мы в корчме у старого солдата, того самого, что подозревали в связях с людоловами. Казалось, лишь вчера дело было, а уже две недели пролетели. Заплатив боярину за зерно и договорившись, что он завезет своим возницам харч на две недели дороги, повез туда свои телеги с зерном и бочками. На удивленный вопрос купца, что я буду с зерном делать, ответил,

– Запас хочу иметь на следующий год.

– Зачем тебе такой запас, казак? На следующий год другое зерно вырастет.

– Кто его знает, как оно вырастет, а у меня запас будет. Да и сам посуди, куда мне монеты девать, все одно за зиму прогуляю. А так хоть зерно на весну останется.

– Тоже верно, – с уважением поглядывая на меня, сказал Авраам. – А бочек, тебе зачем столько?

– Монеты мне не в чем хранить, купец. Вот в бочки положу, пусть в бочках лежат, – Авраам мне ничего не сказал, но мне показалось, что уважения в его взгляде стало меньше.

Встретив по дороге Давида и Дмитра, волокущих мешки с подарками в корчму, и вытаращивших глаза на шесть груженых возов, посадил их отгонять в корчму обоз, а сам вернулся на базар. Забрав свой воз у Марьяна, догрузил его пудом меди и куском олова килограмма на два, может, кое-что придется самому выплавлять, без специалиста. Купил у местного медника самый большой казан, какой был, литров на двадцать, лишняя посуда в нашем деле всегда пригодится. У местного ювелира увидел красивые золотые сережки с камушками. Так они мне понравились, что сторговал и их, и серебряное зеркальце Марии в подарок. Царский, конечно, подарок вышел, ну так мне ж за ней ухаживать нужно. Все сразу увидят, ухаживает хлопец серьезно. Затем нашел местный вариант заготовок на зиму, когда свежие ягоды заливаются медом, и так стоят. Купил несколько маленьких бочоночков, с виду каждый литров на десять, малина, вишня, ежевика и брусника, прикупил еще разных специй, которые могли мне пригодиться в моем тяжком труде, корицы, гвоздики, имбиря. Ничего более интересного и нужного не нашел. Сообщив Аврааму окончательный результат, семь возов, два без возниц, уплатил ему наперед десять монет за доставку, одиннадцатую, сказал, отдам в Черкассах, и сопровождаемый его удивленным взглядом, направил телегу к нашей корчме.

Пока мотался взад вперед, солнце повернуло на запад, и большим багровым шаром низко склонилось над горизонтом. Отложив подарки в пару переметных сумок, чтоб с утра на заводную кинуть, зашел в корчму. Наши все уже собрались и обсуждали, кто какие гостинцы накупил. Как только я появился, все выбежали посмотреть, что я еще купил кроме бочек и зерна. Потом начались бесконечные расспросы, зачем мне то, да зачем мне се.

– Вот ты, к примеру, знаешь, Богдан, сколько браги можно из твоего зерна наделать?

– Знаю

– И сколько?

– Где-то выйдет три сотни больших бочек

– И что ты с ней делать будешь?

– Продам

– Брешешь!

– Бьемся об заклад на сто серебряков, что до Великого поста всю продам!

– А медь с оловом тебе зачем?

– Чтоб доски пилить.

– Брешешь!

– Бьемся об заклад!

– Да что ты заладил, бьемся да бьемся.

– Каков привет, таков ответ, Дмитро, дай поесть спокойно, как бражки наделаю, так к вам в хутор приеду, продавать.

– Да кто у тебя ее там купит, побойся Бога!

– Ты и купишь, вон серебра, сколько набрал, куда девать не знаешь, бочонок вина заморского за пятнадцать монет купил.

– Так то ж заморское, за двенадцать монет сторговал! – Бочонок был не больше двадцати пяти литров, а стоил как лошадь. -А об заклад с тобой никто биться не будет! Все знают, что у тебе черт за левым плечом стоит, и помогает.

– А вот теперь, ты, брешешь, Дмитро! Вот скажи, когда я в церкви стою, куда черту деваться? Или когда отец Василий на меня свяченой водой брызгал, как бы черт на такое смотрел?

– Все, хватит вам черта к ночи поминать! А ты, Дмитро, поменьше слушай, что про Богдана болтают. Вон, говорили, что он на девок не смотрит, так ты сам видел, брехня то все. Вот когда черта у него за плечом увидишь, или когда его за хвост поймаешь, тогда и будешь говорить.

Вот что жаба с человеком делает, и монет у него немало, причем, подавляющее большинство из них благодаря мне заработанные, и накупил всего о чем мечтал, но как увидел семь возов груженых, так его жаба и начинает душить, и ведь не объяснит почему душит. А как начнешь копать, так докопаешься до такой сути, что самому нечего сказать будет. Ибо, если снять поверхностную шелуху, то душит его жаба, не потому что я это все накупил, а потому что он не может понять, что со всем этим сделать можно, а я видимо понимаю. То есть, претензии нельзя отказать в логике. Почему, Господи, ты одному даешь больше чем другому? Или еще более глубокую претензию высказать можно. Почему, Господи, ты, дав другому так много, не вложил в его голову простую мысль, что в том нет его заслуги, что дано ему только затем, чтоб преумножать, и делиться с другими…

А Бог тихо шепнет в ответ, если даже до такой ерунды, вы неспособны додуматься сами, к чему тогда все это…

– Ты, Дмитро, не серчай, шуткую я все, вот наделаю бражки, приеду к вам в гости на праздники, выпьем мы с тобой, и сравним ее с вином заморским.

– Эх, жаль, что пятница сегодня, народу везде полно. – Вдруг вспомнил Иван. -Думал я с корчмарем соседским потолковать еще раз, как домой вертаться будем. Верный у тебя глаз, Богдан, не простой то корчмарь, много поведать сможет, если правильно спросить. Но не судьба, видно, в этот раз к нему заглянуть. Ничто, зима длинная, приедем еще в Киев, может, тогда потолкуем. Идемте спать казаки, завтра вставать затемно.

С утра Сулим поцокал языком, заставил всех набрать пару дополнительных мешков овса в корчме, и достаточно быстро, значительно быстрее обычного, погнал нас по дороге. На мой вопрос Ивану, почему так быстро идем, он посмотрел на меня как на младенца, и с удивлением в голосе, что приходиться растолковывать такие очевидные вещи, сказал,

– Так ведь после полудня метель начнется, уже не поскачешь.

– Вон оно что…

Видимо для всех это было совершенно очевидно, только у меня с прогнозом погоды не сложилось. Я принялся допрашивать Богдана, как у него с этим делом. Надо сказать, что Богдан добился за последнее время больших успехов в исследовании новых возможностей, скажем так, нашего мозга. Дети, они всегда лучше родителей осваивают новую технику, по одной простой причине, они не боятся ее поломать, и методом научного тыка, достаточно быстро учатся. Поэтому, пока я общался с ним, используя стандартный интерфейс, Богдан, разобравшись, более-менее, в моем БИОСе, мог уже проделывать номера, к которым я даже не мог представить приблизительного пути. Во-первых, он научился великолепно маскироваться, его присутствие, степень увлеченности происходящими событиями, и влияние на происходящее, совершенно не ощущалось, но угадывалась, когда у меня в голове возникали мысли и желания, совершенно не характерные для моего возраста и опыта. Во-вторых, защищенный от внешнего мира моей личностью, он стал спокойней реагировать на конфликтные ситуации, его эмоциональность уже не сотрясала мое сознание. Если раньше Богдан в таких ситуациях прятался, полностью прикрываясь мной, то теперь, поняв, что ему ничего не угрожает, он в той или иной степени старался поучаствовать в событиях.

Иногда это было очень полезно, особенно когда нужно было приложить силу, да и не только, любые двигательные активности, если они были заучены до автоматизма, значительно быстрее, точнее, и с большей мощностью, выполнялись, если мы брались за это вместе. Это обнаружилось во время тренировок с луком. Упражнение нудное, как только чувствую, что больше не согнуть эту палку, зову Богдана, он дальше гнет. Как-то раз задумался я над этим феноменом, как так может быть, что те же руки, только что, отказывались гнуть, а стоило взяться за это Богдану, как все идет на ура. Позвал я его на помощь с самого начала, как только за лук взялся. Чувствую, легче гнется, хоть стрелы бери и пробуй со стрелами стрелять. Вот тогда вспомнилась мне одна статья, еще в молодости ее читал. Оказывается, наши мышцы способны производить значительно большие усилия, все зависит от интенсивности нервного импульса, который к ним приходит. И тренируя определенное движение, мы не только наращиваем мышечную массу, но и усиливаем соответствующий нервный импульс, а также ускоряем его прохождение от коры головного мозга, до соответствующего мышечного волокна. И получается, когда мы совместно пытаемся растянуть лук, создается нервный импульс большей интенсивности. Вот что значит правильная интерференция. Ну и с этого пошло, надо саблей рубануть, или топором, Богдан тут как тут. Но нет худа без добра, а добра без худа. Стрелять вдвоем, не получается, даже из самострела, это первая из обнаруженных проблем. Обязательно нужно чтоб, либо Богдан, либо я, образно говоря, прикрыл глаза, отвлекся от процесса прицеливания. Ну и эмоциональный фон, как Богдан не пытается меня от него оградить, нарастает, думать и принимать решения становится очень трудно. Но тут уж как есть, так есть. Слава Богу, что так. Представить страшно, что было бы, окажись я в одном теле с кем-то другим, не таким чутким и внимательным, как Богдан. Мне тоже приходится постоянно быть начеку, пытаясь уловить его эмоции и желания, вовремя уйти в сторону, давая ему возможность проявлять себя. Жить вдвоем в одном теле без этого невозможно. Тут в одной хате, двое редко уживаются, что уж говорить, когда одно тело на двоих. Сказать, что это комфортно и не напрягает, было бы неправда. Зато всегда есть с кем поговорить. Одному остаться трудно.

Касательно погоды, Богдан подтвердил, что ожидается непогода. Солнце вчера садилось на вьюгу, облака подозрительные по небу плывут, а самое главное, ветерок, взявшийся с самого утра, вроде слабенький, но что-то в нем было, что подсказывало Богдану, навеет он скоро метель. И действительно, не успели мы полпути до Черкасс проскакать, как началась метель, хорошо хоть ветер северный, в спину дул. Сулим с Иваном, еще полчаса вели нас, ориентируясь по известных им приметам, затем свернули в лес, и вывели нас на поляну, на которой стояла избушка на курьих ножках. Во всяком случае, так мне, сперва, показалось. Привязав лошадей с подветренной стороны, дав им в торбы овса, и накрыв спины потниками и попонами, чтоб от снега защищали, мы, натаскав в зимовку дров, разложили огонь. Дым выходил в дырку, проделанную в крыше, так что спать в тепле нам не грозило, но всяко лучше, чем на улице. Ночью, по очереди, несли вахту возле лошадей, чтоб волки не погрызли. Но Бог миловал, если и ходили рядом, то к коням не лезли. Это был первый снег в этих краях, так что хищники еще не оголодали, и в стаи не сбились.

До утра погода успокоилась, и мы к полудню прискакали в Черкассы. Хотя мы были почти дома, поход еще был не окончен. По традиции считалось, что атаман привел свою ватагу с похода, когда приходили к первой развилке, где дороги расходились у каждого к своему селению. В Черкассах была корчма, которую держал вместе со своей женой, нестарый еще, однорукий казак. Перекусив у него, и дав роздых лошадям, мы поскакали по дороге дальше, и поплутав по тропинкам Холодного Яра, остановились на полянке, с которой Дмитро знал короткую дорогу до своего хутора. До села атамана Непыйводы тоже было недалеко, Иван звал к себе в гости, Дмитро к себе, но Сулим был настроен ночевать дома. Давид решил не томить коней, и заночевать у Дмитра, на что мы все дружно посмеялись, ну а мне ничего не оставалось, как сопровождать Сулима.

Иван разделил хабар, добытый нами в этом походе, на всех поровну, хотя все требовали, чтоб он себе две части взял. Вышло каждому по триста девяносто монет серебром. Так как мне в Чернигове византийские золотые на серебро меняли, то вышло больше чем по тридцать золотых монет на брата, не считая золотых побрякушек и оружия непроданного. Удачный вышел поход, награбили больше чем некоторые из нас на продажу везли. Ивану каждый из нас что-то подарил на память об этом походе, от лишней доли он мог отказаться, от подарка не откажешься. Я ему печатку с коловратом подарил, в конце концов, от его имени письмо князю писано, значит, его печатка должна быть. Помолившись вместе, и поблагодарили Господа и Матерь Божью за то, что хранили нас в этом походе, выпили по кружке вина, и попрощавшись с Дмитром и Давидом, поскакали дальше. Вскоре мы выехали из леса, и пришла пора с Иваном прощаться. Последние километры, или версты, пути, как их не меряй, а они самые длинные, мы с Сулимом проскакали уже при свете луны. Зимой, когда лежит снег, ехать можно, особенно по следам, которые кто-то днем проложил, за что мы ему с Сулимом постоянно возносили благодарность. Но всему в этом мире приходит конец, кончилась и эта дорога. Разбудив родителей и побросав в сенях свои мешки и железяки, мы с Богданом обняли мать и отца, обнимал в основном он, я включился, как говорить начали. Но говорили мало, разговоры отложили на завтра, меня накормили, дали небольшой казанок с теплой водой, и суконки, которыми я надраил свое тело и переоделся в чистое. Не баня, но основную функцию выполнили, пыль дорог осталась только в памяти, слезла вместе с кожей, которую натер до дыр.

С утра, подарив подарки родителям, матери, отрез тонкого, белого полотна на рубашки, бате, красную рубаху, малявке, сапожки сафьяновые по дешевке купил, ношенные слегка, но в это время народ был попроще, и на такие мелочи внимания не обращал. Затем побежал доложиться атаману. Атаман уже был во дворе, рубил дрова для разминки. Или жена припахала ввиду отсутствия Давида.

– Долгих лет здравствовать, батьку! Вернулись мы вчера ночью с Сулимом. Все живы и здоровы, Давид к Дмитру повернул ночевать, кони у него приморились, казал сегодня дома будет.

– Здравствуй и ты, Богдан. Кони у него приморились, – с иронией отметил атаман, и засмеялся, – ничего, осенью поженим, он уже и невесту приглядел, но видать конь у него больно норовистый, так и норовит в стойло заскочить. Не получится у него, на сей раз, коня своего пристроить, стойло занято. Покрестника я твоего, Павла, с семьей, к вдове поселил. А Ярослав, здесь, в селе, у Насти пока живет. Ну, рассказывай, где вы гуляли так долго, Тамара уже извелась совсем, неделю уже, каждый Божий день грызет меня и грызет, я уже плюнул, думаю, соберу казаков, и в поход уйдем от этих баб.

– Так, это, батьку, как приехали мы в Киев, пошли Иван, Давид и Сулим, поискать, не ищет ли кто охочих, в зимний поход, – тут из хаты вышла тетка Тамара, и обрадовано бросилась к нам.

– Приехали, наконец-то! Здравствуй Богдан, а где Давид?

– И вам здравствовать, тетка Тамара

– У Дмитра Бирюка на хуторе остался твой Давид, – не дав мне открыть рот, сразу вступил атаман. – Ты думаешь, ему отец с матерью в голове, он к вдове первым делом поехал, не знал что там народу полно. Ото злой будет как приедет. Сказывай дальше Богдан.

Тут из хаты вышла Мария, увидав нас, сначала бросилась к нам, затем остановилась, смутившись.

– Долгих лет здравствовать тебе, красна девица. Вроде как вчера тебя видел, а ты еще краше стала, вышла на крыльцо, как будто солнышко из-за тучи вышло, и все вокруг засветилось. Постой, не убегай, я тебе подарок привез.

Засмущавшаяся Мария убежала в хату. Иллар с Тамарой осуждающе уставились на меня.

– Совсем девку засмущал, теперь из хаты не выйдет.

– Кто ж такое, при родителях, девке говорит, Богдан, – начала поучать меня тетка Тамара. – Такое, девке тихо говорить надо, наедине, чтоб никто не слыхал.

– Так я правду сказал, чего смущаться? Но раз ты говоришь, наедине ей такое говорить, хорошо, тетка Тамара, буду наедине говорить.

– Какое наедине, думать о том забудь. Ты что ему советуешь? Ты что не видишь что у него язык без костей? Задурит девке голову, что потом делать будешь? Значит так, Богдан. Увижу, что ты Марии голову морочишь, нагаек получишь.

– Что ты батьку на меня накинулся, будто я твою дочку умыкнуть хочу? Я ее что, обидел чем? Нагаек мне дать хочешь, давай, в твоей власти, а голову я никому не морочил, правду сказал. – Это я уже работал на публику, которая со всех соседних плетней откровенно вслушивалась в каждое слово.

– Нагаек ты пока не заработал, то я тебе наперед предупредил, но вижу, недолго до того осталось, скоро заработаешь.

Я молча стоял, делая вид, что осознаю свою ошибку, а то таки заработаю нагаек на ровном месте. Остыв, атаман велел продолжать прерванный рассказ. Коротко пересказав наше путешествие, ключевое слово, на котором делал акцент, случайно. Случайно схлестнулись с ляхами на постоялом дворе, случайно заметили, как они нас обогнали. Сулим, случайно придумал, как их на обратной дороге подловить, случайно пленного взяли, ну а потом что делать было. Решили, что князь нам серебра отсыплет, если мы ему эти случайные новости расскажем, но как приехали, передумали, боязно стало, написали письмо, отдали найденные письма, и домой вернулись. Так, в радостном и веселом стиле описал наше путешествие, причем треть рассказа посвятил молодой ведьмочке, которую нашел Мотре в ученицы, настаивая на том, что это была наша судьба ее найти, тонко намекая, что не без Мотриного колдовства понесло нас в такую даль, видать знала Мотря где ее ученица, поэтому туда нас завела. Тамара охала и ахала, слушая все это, но с атаманом номер, перевести стрелки на Мотрю, не прошел. Проявив незаурядные аналитические способности, он коротко подытожил.

– Нельзя тебя из села выпускать, куда тебя не пошли, за тобой золотые вербы растут. Думал Иван и Сулим тебе окорот дадут, да где там. Теперь только со мной ездить будешь.

– Ладно, батьку, с тобой так с тобой. В субботу к вечеру в Черкассах нужно быть с шестью возами, товар мой приедет, перегрузим на возы и назад поедем.

– В Черкассы сам поедешь, беды не будет, дел у меня других нет, с тобой за товаром ездить. А чего ты накупил такого, что в шести возах везешь?

– Крицы купил в кузню, батя говорил, нет в селе ни у кого. Зерна купил, много, оно дешевое в этом году. Бочек купил, хочу вино из бражки делать. Когда в Гродно был, у аптекаря, латинянина, секрет выведал, попробую, а вдруг получится. Не надо будет в Киев за вином ехать, сами будем возить, как заморское продавать.

– Ты, вот что, Богдан, ты пойди приляг, отдохни с дороги, вина выпей, притомился ты видно. Как товар свой с Черкасс привезешь, тогда расскажешь. А вино мы и в Киеве купим, но если хочешь бражки, ставь бродить, бражка тоже сгодится, выйдет у тебя с нее вино, иль не выйдет, бражка не пропадет. А пока иди отдыхай, такой тебе наказ, тогда дальше толковать будем.

– Добре, батьку.

Руководители любят, когда их слушают. На самом деле большинство из того, что говорил атаман, была филькина грамота. В мирное время, не в походе, власть атамана была весьма ограничена. Если в походе он имел полномочия диктатора, и за любое нарушение, теоретически, мог любого укоротить на голову, то в мирное время его функции ограничивались арбитражем, и решением общих вопросов касающихся всего товарищества. В Киев, да, не наша территория, самого мог не пустить. Но если собиралась ватажка в Киев на базар, или наниматься на военную службу, и назначен походный атаман, я мог смело идти к нему, и проситься принять меня, никто ему это не мог запретить. Если на время похода мне не выпадало дозорной службы, то я мог не ставить Иллара даже в известность по поводу моих планов. Но это в теории, а в жизни, заедаться с атаманом по мелочам, только свой характер склочный демонстрировать.

Дел было много, и проигнорировав совет идти отдыхать, первым делом побежал искать Андрея, и весь наш юный партизанский отряд, который не видел так долго. Оказалось, что жизнь внесла свои коррективы, с самого утра, ребята, часа два возились по хозяйству, а затем собирались на площади перед церковью на ежедневную тренировку. Пробежав вместе со всеми кросс, и убедившись, что за время моего путешествия, с обувью порядок навели, поручив Лавору продолжать тренировку, отвел в сторону Андрея, расспросить, как жилось во время моего отсутствия, возникали ли проблемы, и что нового произошло за это время. Нового оказалось достаточно. Услыхав от знакомых, что в нашем селе организовался юношеский отряд, молодежь в селе Георгия Непыйводы устроила бунт, и потребовала справедливости. Раз старшие вместе в поход идут, значит, и они организуют комсомольский отряд по борьбе с татарскими налетчиками, по подобию нашего. Теорию подобий никто из них не изучал, но народ интуитивно чувствовал, не смогут им отказать, не будет ни у кого аргументов. И действительно, Георгий встретился с Илларом, и тот сказал, конечно организовывайте, о том сразу разговор был, но кто кем командует, и кто кому подчиняется сказано не было. В результате там организовался отряд из восьмерых подростков, все дети казаков, командует ними, не кто ни будь, а шестнадцатилетний младший сын Георгия Непыйводы. Дальше он мог не рассказывать, и так все было ясно. Андрей поехал к ним, пытался, так сказать наладить учебный процесс, подробностей он не рассказывал, но сказал, что больше туда не поедет. Тут на месте, все было в порядке, единственное, всем надоело сидеть с кувшином на голове, и ходить с кувшином на спине, всем хотелось чего-то новенького. Народ как раз закончил силовые упражнения и занялся статикой.

– Сказывал мне Андрей, что научились вы уже хлопцы с глечыкамы (кувшинами укр.) сидеть и ходить. Сейчас я вас проверю. Давай мне Андрей свой глечык, а сам считай. Когда у первого из вас глечык с головы спадет, буду я еще один такой счет сидеть. Если просижу, рано вам новое учить, старому еще не научились, если раньше у меня глечык с головы спадет, ваша взяла, завтра новое учить будем.

Все с энтузиазмом уселись на корточки, выставили себе глиняные кувшины на голове и Андрей начал считать. Честно говоря, они просидели намного дольше, чем я предполагал. И наверняка в обычной тренировке показывали значительно лучшие результаты. Но в том-то и фокус. Мне хотелось, чтоб они сами убедились, насколько все меняется, когда возникает минимальное напряжение. Как только у первого из них сполз кувшин, не подымаясь, скомандовал.

– Все встали! Андрей считай сызнова!

Без труда отсидев еще один счет, поднялся, осмотрел угрюмые физиономии стоящие напротив меня.

– Я знаю, что вы мне скажите. Что сидели с глечыкамы и два, и три раза столько, сколько сейчас. А знаете, почему так? Потому что трусило вас сегодня. А трусило вас потому, что в первый раз вы все вместе сидели. И раньше вы тут сидели, но каждый сам по себе. Никто за товарища не отвечал, упадет глечык, мой позор, никто за него не в ответе. Так легко сидеть. Сейчас, каждый понял, что он за всех в ответе, упадет у него глечык, все страдать будут. И каждый боялся, что из-за него все наказаны будут. Так вот что я вам скажу, братцы. Скоро будем сидеть мы в засаде, а перед нами, татары ехать будут. И шелохнется у кого куст, татарин, в степи выросший, то не пропустит, враз заприметит, пропадем и мы все, и те, кто рядом с нами будет. Вам хочется уже стрелы пускать. О том прежде подумайте, ежели ты стрелой промахнешься, товарищ тебе поможет, а если ты высидеть не сможешь, и засаду всю выдашь, тут уже ни тебе, ни всем нам, никто не поможет. Поэтому слушайте мой наказ.

– С сего дня, у кого первого глечык упадет, того кара ждет. Он берет палку, и бьет по разу, по плечам весь свой десяток, а десятника два раза. Андрей смотрит, чтоб в полную силу бил.

– Так что ж то за кара! – Раздался чей-то выкрик, гормоны играют, каждый хочет выделиться.

– Вот когда палку в руку возьмешь, тогда увидишь, что то за кара. Андрей, еще тройку дней, все на тебе будет, как дела поделаю, дам тебе роздых, сам буду хлопцев гонять.

– Так мне не в тягость. Ты только с атаманом про соседских не забудь потолковать.

– Про навоз хотел еще спросить, много ям устроили?

– Полсотни наберется. В нашем селе больше тридцати, и по хуторам больше десятка уже есть.

– Еще одно дело есть. Помощь мне нужна на субботу. Шесть возов на полозья поставленные или саней. В Черкассы поедем товар забирать, что я прикупил. Родителям скажете, каждому кто поедет, на Рождество по жбану вина дам такого, какого никто еще не делал, лучше чем заморское. Я его в Киев поставлять буду, и цену буду брать больше чем за заморское. Завтра Андрею скажете, кто поехать сможет. Андрей найдешь меня завтра, или я к полудню зайду к тебе, скажешь, сколько возов будет.

– Хлопцы, еще раз вам говорю, забыли вы видно то, что я вас перед походом учил. Когда сидишь с кувшином, не про кувшин, не про татар, и не про девку соседскую думай. Представь себе реку нашу, как она летом течет, медленно и неустанно. Вот так время мимо тебя течет, а ты сидишь и не чувствуешь ничего. День пройдет, два, тебе все равно, река течет мимо тебя, ничего больше не видишь, ни одной мысли в голове. Вот тогда сможешь в засаде высидеть.

– Так и татар проспишь, – глубокомысленно изрек один из бойцов. Прочувствовал, видно, картину.

– Не боись, про татар тебе другие скажут, не твоя то забота. Давай Андрей, командуй дальше.

Мне нужно было заняться организацией планового производства бражки. Бражку умели делать все, и подходящие емкости имелись практически в каждой хате. Более того, оказалось что, несмотря на пост, запасы готовой браги имелись практически у всех. Хотя церковь отрицательно относилась к употреблению горячительных напитков в период поста, но народ, путем логического анализа, доказывал любому, что бражка постное блюдо, под запреты попадать не может, тут налицо явный перегиб.

Прикинул, что с помощью моего аппарата, можно будет перегнать за день, три, четыре казана бражки. В казан влезает одна меньшая бочка, или половина большой. Если условно принять, что в большую бочку влезает литров двести, то мне нужно было так наладить производство, чтоб каждый день было триста литров бражки, готовой к переработке. Договаривался с будущими работниками, просто и со всеми одинаково, готовую и будущую бражку, я покупал за двойное количество зерна необходимое для ее изготовления. Соглашались все, и с большой радостью, наверно можно было и за полтора веса сторговаться, но своим не жалко, кроме того, я получал моральное право засунуть нос в процесс производства и вставить свои пять копеек, чем не преминул сразу воспользоваться. Если солода все клали достаточное количество, где-то пятую часть от зерна, то дрожжей, с моей точки зрения, ложилось меньше в два, три раза, по сравнению с продвинутыми технологиями будущего. Поэтому пока мокло зерно на бражку, а его вымачивают, перед тем как подробить в ступке, минимум два, три дня, заставлял хозяйку вырастить достаточное, с моей точки зрения, количество дрожжей. После смешивания компонентов заставлял накрыть бочку крышкой, и разведя муку льняным молоком, замазывал таким клейстером все видимые щели. Все равно микроскопические дырочки останутся, и газ себе дорогу найдет, но хоть явного притока кислорода не будет. Теоретически, через две недели можно забирать такую бражку на перегонку, а практически все зависит от теплового режима, но хозяйки знали на каком расстоянии от печки держать бочку, так что тут неожиданностей быть не должно.

Аутсорсинг, великое дело, мне оставалось лишь контролировать расписание, когда, кто начинает процесс, пропорцию компонент и запечатывание бочек. Эти моменты нельзя было оставлять на самотек. Поскольку посвящать все свое время самогоноварению не было возможности, были более важные дела, да и отъезды предстояли, нужно было найти ответственного за всю цепочку и передать ему эти функции. Перебрав кандидатуры, остановился на маменьке. Решительная, умеет брать на себя ответственность и хладнокровно действовать в сложной обстановке. Так что управлять двумя людьми постоянного персонала на дому, и контролировать работу многочисленных удаленных сотрудников, не составит ей особого труда. Постоянный персонал понадобится, когда приедет аппарат, и начнется процесс перегонки, а пока, потаскав с собой маменьку на аутсорсинг, и обсудив с ней кто за кем, оставил ее контролировать очередность подключения новых людей и емкостей к производственному процессу. Надо отметить, что за первый же день, проигнорировав пожелание атамана отдохнуть и обдумать свои бредовые идеи еще раз, обошел все село и соблазнил всех принять участие в новом деле. Большинство согласилось на двойное зерно, тех, кого зерно не интересовало, купил на любопытство, и на новый невиданный напиток, беззастенчиво обещая райское наслаждение. Тетку Тамару подловил на то, на что в этом мире пока не ловили, но оно действует в любом обществе, и называется конформизм. К ней пошел последней, когда услыхал, что атаман ускакал в неизвестном направлении, с братом, приехавшим к нему в гости.

– Тетка Тамара, может ты уже слыхала, я всех подбиваю бражку для меня ставить бродить, буду с нее вино невиданное делать, лучше заморского, вино мое будет. Всех уже подбил, с кем зерном договорился на бражку менять, с кем вином новым, с кем часть зерном, часть вином, по разному. За большую бочку бражки два жбана вина буду давать. Я, тетка Тамара долго не знал, идти к тебе или не идти. Не пойду, обидишься, почему ко всем ходил, со всеми договорился, а к тебе даже не заглянул, приду, так вроде невместно мне тебе такое предлагать. А потом решил, пойду, не захочешь, или атаман против будет, так и скажешь, а то будут бабы о том судачить, спросят тебя, а я к тебе даже не пришел, не по уму выходит.

– Правильно сделал Богдан что пришел. И не надо меня выделять, не люблю я этого. Сам знаешь законы казацкие, сегодня Иллар атаман, а завтра такой же казак, как и ты. А бражку делать я еще помню, хуч и давно не ставила, и бочка пустая от бражки в погребе стоит, так что когда надо будет, скажешь, я уже слыхала, что ты каждый день новую бочку ставить будешь.

– А чем тебе отдариваться? Зерном даю две мерки зерна, за каждую, что на бражку пошла. Если мерка на мерку зерном, то за большую бочку еще жбан вина в придачу даю, а у кого зерна своего в достатке, то два жбана вина за большую бочку бражки.

– Тогда давай мне мерка на мерку, и жбан вина в придачу.

– Добро. А Мария дома? Можно ее позвать? Подарок я ей привез.

– Нету ее. У Оли они сегодня собрались, пряжу прясть, можешь туда пойти, они и хлопцев на помощь звали, – лукаво улыбнулась она.

– Спаси Бог тебя, тетка Тамара, побегу я тогда.

Оля, это сестра Андрея, старше него на год, симпатичная пышечка, в свои шестнадцать она уже в некоторых размерах давала фору большинству наших молодок. При этом имела тонкую талию и длинную шею, если бы Бог дал ей еще глаза побольше, то быть бы ей первой красавицей, а так маленькие глаза несколько сбивали впечатление. Но на такие мелочи хлопцы, обычно, внимания не обращают. Девки собрались у нее на вечерницы, старинную народную забаву, когда молодые незамужние девки собираются у одной из них, и обязательно занимаются рукоделием, во-первых, чтоб придать всему процессу благопристойный характер, во-вторых, показать будущим женихам какие они работящие и справные. Туда же набиваются молодые неженатые парубки, имеющие виды на этих девок. Эти ничего не делают, только развлекают девок историями разной степени похабности, и громко при этом ржут. Демонстрируют себя, так сказать, во всей красе.

Это я, конечно, утрирую, не все так плохо, дети радуются жизни, но в моем возрасте, на такое даже смотреть смешно, слезы выступают, а участвовать, не приведи Боже. И что самое неприятное, некем прикрыться, Богдан тоже туда не рвался, видно потешались над ним раньше участники таких гулек. Но надо терпеть, никто не говорил, что будет легко. Пытаясь убедить Богдана, что ничего страшного не будет, надеясь разбудить в нем интерес к данному мероприятию, и самому заразиться этим интересом. Актер из меня неважный, изображать, что мне весело и приятно вряд ли получится, хотелось найти по закуткам двух наших сознаний искры живого интереса, и раздуть, не побоюсь этого слова, из них пламя, но ничего не получалось. Мария, Богдану, конечно, нравилась, но только наедине, или в компании подружек. Как только рядом появлялись хлопцы, так сразу желание Богдана находится в этой компании, смещалось в отрицательные величины. Делать было нечего, купленные подарки нужно дарить в первый день, иначе это уже и не подарки. А лучшего места дарить подарки, чем вечерницы, придумать сложно. Во дворе у Андрея никого не было, двери в сени были открыты, из кухни раздавались многочисленные голоса. Скинув в сенях кожух и шапку, надев свою портупею с двумя саблями, двойным крючком для самострела, и кинжалом на поясе, сверху на кожаную овечью безрукавку, зашел в кухню полную народа. Тут был Давид, и еще два молодых казака, один с нашей деревни, из тех, что за Оттаром хвостом ходили, другой мне незнакомый, в голубых шароварах, красном кунтуше и белой рубахе, ну петух, петухом, видно в гости приехал из другого села, и пару хлопцев из моего отряда вместе с Андреем.

– Здравствовать всей честной компании! Выбачайте (извините, укр.) что без спроса к вам завалился.

– Заходи, Богдан, садись. Не ты первый. Вон уже, сколько вас тут без спросу зашло. Мы никого не гоним. Только припозднился ты, уже пряжа кончается, скоро все домой пойдут. – Оля, на правах хозяйки приглашала в дом, приветливо улыбаясь мне. Хорошая девчонка, и Богдана не обижала никогда, вон, как ребенок радуется, когда ее видит.

– Так я не надолго, подарки только раздам. – Помня, что Мария всегда с подружками ходит, предусмотрительно купил еще пяток гребней для волос, не дорогих, но и не дешевых. – Раздав гребни довольным подружкам, протянул Марии сережки.

– А это тебе подарок, звездочка наша ясная, примерь, сделай милость. – Подружки, недолго думая, вытащили у нее из ушей старые серебряные сережки, нацепили Марии, новые, золотые с синими камнями, под цвет ее глаз, и начали вертеть ее во все стороны. Уловил момент, протянул ей серебряное зеркальце,

– А это тебе еще один подарок, чтоб не только мы твоей красотой любовались, а чтоб и ты на себя посмотреть могла.

– Дорогие подарки даришь, казак, а не боишься, что кто-то другой свататься будет, пропадут твои подарки. – Решил вставить свои пять копеек расфуфыренный гость.

– Невеста не жена, раз, два и нема.

– Неужто умыкнешь Марию, не побоишься? – Не унимался, казак.

– Зачем умыкать? Если нелюб ей жених будет, сама убежит, ну а если люб, то значит не судьба мне.

– Вот ведь незадача, приехал с невестой своей толковать, когда свадьбу гулять, а у нее ухажер имеется, и подарки такие дарит, что не каждый жених сподобится, что нам с тобой теперь делать, Богдан? Как невесту делить будем?

Волна злости и неприязни начала затапливать сознание, и ответ который не оставлял шансов на мирный исход этого вечера, уже крутился на языке, но выработанная привычка анализировать каждую мысль, и проверять ее на соответствие с реальностью, заметило одну странность в происходящем. Девки совершенно не нервничали, чего в принципе, при возникающем конфликте, быть не могло. Подавив зарождающуюся агрессию, быстро сообразил, что и тетка Тамара, так просто бы меня не отправила в конфликтную область, а не знать, что к Марии ухажер приехал, она не могла. Отсюда следовал вывод, что никаких видов на Марию, гость нашего села иметь не мог. Это могло быть только в одном случае, этот петух, ее близкий родственник, скорее всего двоюродный брат. Вон как Давид на мою покрасневшую рожу уставился, еле смех сдерживает. Он, скорее всего, это и подстроил, еще в походе увидел у меня зеркальце, и начал приставать, для кого купил. Юморист, мля. Интересно что бы он делал, если бы я его братцу наговорил того, что на языке крутилось. Представив, как я выгляжу, с красной от злости рожей, и глазами навыкате, рассмеялся от этой картины, и все вокруг радостно заржали.

– Ну, погоди, Давид, долг платежом красен. Пошуткую и я, когда-то, над тобой. И над братом твоим двоюродным тоже пошуткую. Так что веселитесь пока. А вам девки стыдно должно быть, надо мной потешаться, и так всего трусит, когда с вами балакаешь.

– А ты бы почаще с нами балакав, так может меньше бы трусило, а то ходит, задравши нос, ни на кого не смотрит. – Сразу высказали мне свои претензии представители лучшей половины нашего села.

– Неправда, в землю смотрю, чтоб красоты вашей не видеть, говорю, трусить меня начинает.

– Брешешь ты все, вон Давид рассказывал, ты девку нашел тетке Мотре в ученицы, так всю ночь ее проверял, небось не трусило.

– Еще как его трусило, еле назад пришел. – Давид не пропустил возможность вставить пять копеек.

– Нашли кого слушать, он вам, небось, про ступу рассказывал, как мы с ней по небу летали? Брешет он все, самого всю ночь в комнате не было, как он может знать, где я спал. – Давид заерзал на лавке, бросая на меня обеспокоенные взгляды.

– А где Давид ночевал? – Возмущенно спросила Оля, пронизывая меня своим взглядом. Зря я про ее глаза такое говорил, как уставится, так кроме глаз и не видно ничего.

– Как где? – Пауза, чем больше артист, тем больше у него пауза. Все уставились на меня. Поскольку в своих артистических талантах у меня уверенности не было, не стал затягивать паузу, опасное дело, тут как с гранатой, затянешь паузу, костей не соберешь. – Его ж Иван в дозор поставил в нижнем зале. Как нас в Чернигове лихие люди чуть живота не лишили, так мы опасаться стали, нас мало, серебра много. В нижнем зале он с купцами был, глядел, чтоб ватажка на наше серебро не собралась, и нас ночью не порешила. Вернулся я, после того как ведьме той, объяснил дорогу до нас, а все спят уже, вот и подумали, что меня ночью не было. А я на своей кровати спал. – Давид облегченно перевел дух, артист из него похуже моего будет.

– А что ж Давид тебя не видел, как ты вернулся? – Не унималась подозрительная Оля.

– Я через кухню шел. Нам на следующий день в дорогу выступать, Иван сказал припасу немного с собой взять, так я зашел сказать, чтоб на утро сготовили. Так незамеченным наверх и пришел.

– А кто на вас в Чернигове напал?

– То вам Давид лучше расскажет, я по базару ходил, он все видал.

Переведя стрелки на Давида, с тоской ждал, когда закончится бесконечная пряжа, и все пойдут по домам, а пока отбивался от очередных расспросов, выдумывая всевозможные причины, почему это должен рассказывать Давид, а не я. Закончилась и пряжа, не нарушая фундаментальных истин этого мира, и все, наконец-то высыпали на улицу. Провести Марию до дому, без сопровождающих, мне никто не дал, но потом все побежали дальше, оставив нас в классическом положении, девушка уже за изгородью, парень на улице. Как говорится, плотный контакт невозможен, но пообщаться никто не мешает. Но с общением тоже, все не слава Богу. Дашь волю Богдану, он стоит, пялится на нее, как теленок, слова вымолвить не может, и меня своими эмоциями накрывает как девятым валом, утихомирить не могу.

Когда на Богдана фыркнул, мол, спрячься, дай слово сказать, еще хуже. Стоит девчонка, чуть старше моей внучки, а мне нужно ей что-то говорить, рассказывать, что я без нее жить не могу. И чувствую, девка умная, в батю пошла, про звездочку, и красу свою неописуемую ей уже слушать надоело, чего-то другого ждет, больно серьезно в глаза глядит. Такая тоска взяла, слов нет, единственное, что мне в голову пришло, это спросить,

– Мария, ты замуж за меня выйдешь?

Лучше бы что-то другое спросил. Тут в мою дурную голову, сразу за этой фразой, залетает старый, глупый анекдот про комсомольское собрание в колхозе, и до крови закусываю губу, чтоб не заржать, ибо, если засмеюсь, ответ на заданный вопрос станет очевидным.

А анекдот такой, получает девушка на собрании записку. "Мария, приходи вечером на сеновал, будем зажиматься. Петро". Мария пишет в ответ, "Намек поняла, приду".

Анекдот, конечно, пошлый, многие его считают не смешным. Но в этой ситуации он меня чуть не угробил, из прокушенной губы кровь течет, а меня конвульсии хватают, которые сдерживаю изо всех сил. Чувствую, нервы сдают, сейчас засмеюсь, но мастерство не пропьешь, шарахнул лбом о столб заборный, так что искры из глаз, сразу нервы поправил. Дело не шуточное, о женитьбе девушку спрашиваю.

Она ответила серьезно, глядя мне прямо в глаза, как будто не видела, что меня всего корежит, а может, не в голове ей это было.

– Выйду, если отец позволит.

Мне вдруг стало стыдно, какая я старая сволочь, ведь это бывает раз в жизни и помнится до последнего дня, и эта девочка не виновата в том, что попала в расклад моих великих целей и желаний. И мне вдруг захотелось верить в то, что произносили мои губы.

– Выходи, даже если не позволит. Я знаю, в нашей жизни будут дни, когда ты будешь жалеть, что согласилась. Но если мы не поженимся с тобой, не будет нам счастья, ибо в сердце своем, и я знаю, и ты знаешь, это судьба, другой дивчины для меня нет в этом мире.

Что-то напоминали мне эти слова, по-моему, я их стащил из какой-то мыльной оперы, но они прозвучали неожиданно искренне, даже смеяться не хотелось, и анекдоты похабные в голову не лезли.

– Я знаю, я это всегда знала. Еще когда мы малыми стадо пасли, ты смотрел на меня на пастбище, а я знала, и Богу молилась, что придет день, ты станешь казаком, и возьмешь меня в жены.

Она обвила руками мою шею, поцеловала в губы, и убежала в дом. Земля поплыла под ногами, и волна радости захлестнула с головой, останавливая сердце и дыхание. Богдан радовался, я безуспешно пытался вдохнуть, пока мы оба не потеряли сознание.

Когда мы пришли в себя, лежа на снегу под забором, Богдан продолжал радоваться, но не так бурно, уже давая возможность контролировать мысли и чувства, барьеры между нашими сознаниями были частично восстановлены, и пока малыш витал в облаках, переживая снова и снова свой первый поцелуй, я пошел искать болиголов, может удастся добыть из под снега пару листков, сегодня точно не помешает.

Шел домой, стараясь забыть и выгнать из сознания это непередаваемое словами ощущение, когда кажется, что нектар всех весенних цветов коснулся твоих губ, и много мыслей крутилось в моей голове. Вопрос подлец ли я, или совсем даже наоборот, отложил в сторону как не решаемый. С одной стороны, все счастливы, Мария, Богдан, и мне перепал кусочек украденного счастья. Или подаренного? А может просчитанного? Для меня это был брак по расчету. Бывает ли счастье по расчету? Но, с другой стороны, все, что было сказано это не мое, ничего я к ней не чувствовал. Зато Богдан ее любит, просто сказать не может, может, все что сказано, это озвученные мной его чувства, волны его эмоций, переведенные в понятные человеческому слуху слова. Так что оценить себя, в этом эпизоде, не получалось. Фактов, чтоб дать однозначный ответ, было мало. Вот когда жизнь добавит, тогда вернемся к этому непростому, но бесполезному вопросу.

Вопрос как жить дальше, тоже не стоял. Предо мной стояла цель, цель почти не выполнимая, требующая полного самопожертвования, и всей жизни, жизни которую мне дали взаймы. Поэтому ней так легко было жертвовать. Чужое, не свое…

И жизнями тех, кто пойдет за мной, я тоже пожертвую не задумываясь, вернее, они сами это сделают. Известному индусскому поэту и мыслителю приписывают слова "Самая великая идея, не стоит пролитой слезы ребенка", помню в молодости, мне эта фраза очень нравилась. А когда стал старше, мне в голову пришел простой вопрос. А чего она тогда стоит? Назови цену, дружок. А если идея, в твоем понимании, ни хера не стоит, так это касается и твоей идеи. Так всегда с красивыми словами. Присмотришься незамыленым оком, одна туфта. А жизнь, она другая, она часто пахнет и потом, и кровью, и дерьмом. Да, этим тоже пахнет, несмотря на освежители воздуха. И ответ на вопрос, оправдывает ли цель средства, дан давно. И возникает этот вопрос только тогда, когда цель не достигнута, а значит, средства ее достижения были выбраны неправильно.

Все эти мысли, промелькнули и ушли. Но был еще один, самый дурацкий вопрос, который не давал мне покоя. Он возникал снова и снова, заставляя вспоминать нюансы и детали.

Может быть, этим вечером я увидел причину всему, что со мной происходит? Может быть, любовь этой девочки притащила мою душу в его тело, а ее детская мечта так завертела потоки причин и следствий, что после всей кутерьмы и крови, этим вечером, Богдан пришел к ее калитке и спросил, Мария, ты замуж за меня выйдешь?

Тогда получается, все мои великие идеи и планы, они тут просто в нагрузку, случайное сплетение факторов, побочное явление, в исполнении этой детской девичьей мечты о царевиче лягушонке, за которую судьбе заплачено самой дорогой ценой, слезой ребенка.