Девятнадцатый век. Не лишним будет напомнить, что именно этот период времени в истории России был одновременно и трагичным и прекрасным. Это было время великих побед, надежд и еще больших разочарований. И нельзя не согласиться с характеристикой, данной этой эпохе, известным публицистом и близким другом одного из авторов, А.Насоновым: “Благополучие, породившее безумство”.
Начавшись кровью и цареубийством, век этот стал трагически ломать судьбы детей своих. Казненный Пестель, самоубийца Милютин, каторжанин Чернышевский. А как не вспомнить Герцена, Лаврова, Бакунина, Ткачева и многих других, чью боль гениально сформулировал Николай Иванович Тургенев: “ Мои дети не увидят и, вероятно, никогда не узнают Россию. По всей видимости, они не научатся говорить по-русски. У них не будет случая, и, я думаю, они не будут искать его, чтобы узнать русских и, тем более, Россию”.
В прекрасной книге Андрея Аникина “Путь исканий. Социально-экономические идеи в России до марксизма” автор сознается, что его настигла “проклятейшая” (по выражению Ходасевича) проблема нашей истории, от которой не уйдет ни один мыслящий человек, – проблема “Россия и Запад”. Настигла она и нас. И не претендуя на теоретическую глубину и масштабность исследования профессора Аникина, мы хотели бы в контексте проблем дня сегодняшнего попытаться совершить краткую экскурсию в эту эпоху вслед за легендарным шестикрылым Серафимом, наградившим даром пророчества многих сынов нашего Отечества.
Начало века ознаменовалось новыми явлениями в экономике, прежде всего связанными с распространением наемного труда, ростом числа городов, разрушением натурального и расширением товарного хозяйства. Все это делало крайне злободневным вопрос о судьбе крепостничества и путях дальнейшего развития России.
Россия лидировала по численности населения, непререкаемым был ее военный авторитет, упрочившийся в войне 1812 г. Даже в мирное время Россия содержала постоянную армию в среднем не менее 500–600 тыс. человек. В таких отраслях, как текстильная и легкая промышленность, с успехом применялся наемный труд и машинное оборудование. Страна значительно продвинулась в области экспорта зерна, пеньки, хлопчатобумажных тканей.
И хотя наблюдалось существенное отставание от западноевропейских стран в таких областях, как машиностроение, металлургия и др. (например, в середине столетия по производству чугуна Россия отставала от Англии в 14 раз), экономическая и техническая мысль прогрессировали чрезвычайно быстро.
Петербургские аристократки и московские барышни зачитывались публикуемыми в пушкинском “Современнике” статьями о железных дорогах и паровых машинах. В светских салонах кипели страсти вокруг трудов Смита, Сэя, Сисмонди.
Даже столь одиозные фигуры, как Канкрин и Аракчеев, готовили проекты о смягчении участи крепостных. Последний даже успел сделать в этом направлении практические шаги, правда, весьма своеобразные. Вспомним знаменитые Аракчеевские поселения, в которых забота о благе народном и государственном доходила до полнейшего абсурда. В “Правилах”, по которым следовало рождаться, трудиться и умирать, можно было прочесть, например, следующее: “свиней не держать, потому что животныя сии роют землю и, следовательно, беспорядок делают; если же кто просить будет позволения держать свиней с тем правилом, что оныя никогда не будут ходить по улице, а будут всегда содержаться во дворе, таковым выдавать билеты; а если у такого крестьянина свинья выйдет на улицу, то брать оную в гошпиталь и записать виновного в штрафную книгу”. Или: “ Когда мать рассердится, то отнюдь не должна давать грудей младенцу”. И многие искренне считали военные поселения реальным воплощением мечты о грядущем Иерусалиме и царствие Божием на земле! С теми или иными интерпретациями идеи Аракчеева реализовывались вождями Страны Советов во времена, прочно вселившие бациллу страха в наших бабушек и дедушек.
Возвращаясь к предмету наших записок, заметим, что история каждого из русских мыслителей XIX в. – предмет самостоятельного исследования. Пусть читатель простит нас за некоторые персональные пристрастия, но в этой главе мы попытаемся познакомиться лишь с некоторыми из них.
Помимо дураков и дорог, у России есть еще одна беда с вековыми традициями – отрыв власти от знаний, несовместимость мыслящих и дельных людей с чиновничьей государственной машиной. Мы с успехом наблюдаем это явление и сейчас, не менее острым оно было и в XIX в.
С этих позиций очень интересна судьба Михаила Михайловича Сперанского.
Головокружительна карьера Сперанского от мальчика из семьи сельского священника до графа Российской империи, владельца огромных поместий и крестьян. Многочисленные почести, сыпавшиеся на его голову, и унизительная ссылка, сопровождавшаяся ежедневным полицейским надзором, высочайшая оценка Сперанского Наполеоном и роль обвинителя в суде над декабристами – все было в жизни этого человека.
Огромные возможности, открывшиеся в начале царствования Александра I, позволили Сперанскому разработать проект реформирования Российской империи в государство с либеральной системой управления, мобильной экономикой и гарантиями личных прав населения. Будучи абсолютно уверенным в бесперспективности крепостничества в России, Сперанский никогда не был сторонником его мгновенного устранения, считая, что “в государстве, где утверждена свобода политическая, гражданское рабство уменьшится само собой”. С упоением работая над двумя проектами, связанными с реформированием государственного управления и финансовой системы, он всегда стоял на государственных позициях. Отчетливо понимая важность государственного регулирования хозяйственной деятельности и его роль в развитии отечественного предпринимательства, именно Сперанский ввел таможенный тариф 1810 г., носивший ярко протекционистский характер.
Сперанский разработал структуру управления государством, которую наблюдаем мы сейчас, разделив власть на законодательную и исполнительную в виде Государственной Думы и Государственного Совета.
В области экономических реформ Сперанский основной акцент сделал на совершенствование налоговой политики. В числе его предложений – замена подушной подати поземельным и подоходным налогами, а натуральных повинностей – умеренными денежными налогами, введение налогообложения дворянства, освобожденного в то время от какого-либо налогового бремени. Огромное значение автор реформ придавал совершенствованию финансово-кредитной системы, вполне вписываясь в общеевропейский контекст решения проблемы. Недаром, один из самых авторитетных исследователей экономического творчества Сперанского Марк Раэфф отмечал, что “предложения и аргументация, выдвинутые Сперанским для обоснования реформы денежной и финансовой системы России, были поворотным пунктом в истории управления русскими финансами и в мышлении по экономическим вопросам…”
Характерно, что, не посягая на святое святых – самодержавие и крепостничество, Сперанский прекрасно понимал, как любая новая идея может быть успешно похоронена в среднем звене управления, и неоднократно выступал с идеями нововведений, направленных на улучшение его работы. Поэтому-то и “съели” его не император и его ближайшее сановное окружение, а то, что сейчас мы назвали бы “администрацией Президента”.
И хотя окончил Михаил Михайлович дни свои прощенным государем Николаем I за либеральные грехи, пророчества молодого реформатора так и не сбылись. Недаром герой нашего дальнейшего повествования Герцен в письме Александру II писал: “…нам кажется каким-нибудь чудаком, иностранцем, “чужим между своих” – лицом вроде Мордвинова; да разве он и, еще больше, Сперанский не затерялись бесполезно между седыми детьми, игравшими в звезды и ленты”.
Пожалуй, Александр Иванович Герцен, в отличие от многих упоминаемых здесь имен, умел не только потрясающе мыслить, но и облекать свои мысли в прекрасно читаемую, а поэтому и адекватно воспринимаемую форму. Он оригинален, язвителен и в то же время потрясающе нежен. Недаром из-под его пера вышли не только “Былое и думы”, но и “Сорока-воровка”.
Есть что-то фатальное в судьбе этого писателя, философа, экономиста. Быть может, огромное количество жизненных перипетий, выпавших на его долю, предопределило то обстоятельство, что грудным ребенком он перенес пожар Москвы 1812 г. Возможно, что, родившись в незаконном и неравном браке матери – немки и богатого помещика, он генетически был более чувствителен к боли других? Не беремся сказать с уверенностью, эти обстоятельства или другие поставили его особняком в ряду “пророков” своего времени.
Отвлекаясь, хотелось бы заметить, что некоторые авторы работ, посвященных Александру Герцену, видят в нем прежде всего, “проснувшегося” после декабристов революционного деятеля. Не отрицая этого, нам все же кажется, что опытной беллетрист мог бы создать бестселлер, над которым прольют слезы дамы (и не только они), настолько драматичной была его и личная, и общественная жизнь. Возможно, мы еще прочитаем такую книжку?
Вспомним, на каком историческом фоне развивалась социально-экономическая мысль Герцена.
Окончилась Крымская война. Не только либерально мыслящим демократам, но уже и самому самодержцу Александру II было абсолютно ясно, что, не отмени крепостное право сверху, не удержать русского мужика от кровавого бунта. Поэтому Манифест 1861 г. не появиться не мог, а, появившись, как зачастую в России случается, носил половинчатый характер.
Неслучайно, что осуществление реформы затянулось на многие годы, даже не годы, а десятилетия. Конечно, это связано с недостаточным развитием капиталистических отношений, промышленным отставанием России от западноевропейских стран и другими факторами из этого ряда. Однако мне лично всегда представлялось загадкой, что, помимо чисто экономических факторов, “привязывало” крепостного (крестьянина или рабочего) к барину или заводчику? До сих пор я не могу достаточно четко сформулировать ответ на этот вопрос, но одно мне ясно со всей очевидностью – корни этого явления следует искать в общинном способе ведения хозяйства.
Надо сказать, что в странах Западной Европы к этому времени сложилась модель хозяйствования, основанная на индивидуализме. Хозяйственная система России этого периода резко отличалась от западноевропейский. Огромные ресурсы, сложные природно-климатические условия были, безусловно, важными предпосылками, определившими особенности развития хозяйства страны. Все это и привело к общинному характеру организации и труда, и быта россиян. Вместе с тем, повторяемый многими столетиями стереотип хозяйственного поведения закрепился в национальном характере, проявляясь к склонности к гражданскому самоуправлению.
В этой связи припоминается настоящая детективная история, произошедшая с ответом Маркса на письмо Веры Засулич, в котором она обратилась к нему в Лондон с просьбой, изложить свои взгляды на русские общины и на то, что существует ли историческая необходимость для всех стран пройти капиталистический путь развития. Получив ответ ровно через месяц, Засулич до конца своих дней отрицала его существование.
Нашлось письмо лишь через сорок два года после отправления в архиве Аксельрода. Какими же мотивами руководствовались получатели, скрывая ответ на столь волновавшие демократические умы вопросы?
“Историческая неизбежность”… процесса (экспроприация земледельцев)… точно ограничена странами Западной Европы…Специальные изыскания, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того, чтобы могла функционировать как таковая, нужно было бы, прежде всего, устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития”. То есть Маркс прямо указывает на роль общины в развитии нашей страны.
Интересно, что Александр Герцен, который всю свою жизнь проповедовал идею общинного владения в России, никогда не выделял Маркса и его соратников из беспощадно высмеиваемого им кружка представителей немецкой эмиграции. Плеханов замечал: “Только с Марксом и его кружком (с “марксидами”, по его выражению), у него, как нарочно, были дурные отношения. Точно какая-то злая судьба препятствовала сближению с основателем научного социализма Маркса того русского публициста, который сам всеми своими силами стремился поставить социализм на научную основу”
На самом деле, община, как отмечалось в предыдущих главах книги, существовала на Руси испокон веков, однако до середины XIX в. оставалась как бы в тени, считалась чем-то само собой разумеющимся, очевидным.
Мало того, если сегодня задать вопрос, в какой стране впервые возникло рабочее самоуправление на предприятиях, большинство сошлются на послевоенный (имеется в виду Вторая мировая) американский и западноевропейский опыт. Специалисты вспомнят шведский опыт, упомянут фамилии Герцберга, Макгрегора, Маслоу, возможно, назовут Луи Блана с его идеей о социальных мастерских.
Мы же позволим напомнить читателю, что одно из известных, но не самых давних свидетельств относится к 1803 г., когда на Красносельской бумажной фабрике близ Петербурга рабочие заключили с владельцем договор, по которому фабрика в течение долгого срока находилась в управлении самих рабочих.
Всего их было 181 человек. Рабочие сами определяли продолжительность рабочего дня, распределение заработка, порядок работы. Из своей среды выбирали они и руководителя.
Рабочие выделывали из получаемого сырья бумагу установленного качества, которое контролировалось владельцем. Кроме того, производя за свой счет ремонт фабричных зданий и машин, они получали шестую часть стоимости всей произведенной продукции.
Владелец не вмешивался в производственный процесс, но, со своей стороны, был обязан обеспечить снабжение сырьем и дровами. Простой в работе из-за отсутствия сырья компенсировался рабочим за его счет.
Так фабрика просуществовала около 10 лет. Однако сменился владелец. И новой хозяйке, помещице Полтораниной, несмотря на явную экономическую выгоду, рабочее самоуправление пришлось не по душе, а обращение с просьбой взять фабрику в казну утонуло в чьем-то чиновничьем столе.
Безусловно, Герцен не мог не видеть ускорения темпов развития капитализма в России, но он считал важнейшим “социалистическим” элементом общины отсутствие безусловной частной собственности на землю. Внедрение “принципов политической экономии” он считал гибельным, противопоставляя патриархальную гуманность села, где вроде все бедны, но с голоду не помрут, авось, сосед накормит, жесткому капиталистическому подходу.
Похоронен Александр Иванович Герцен во Франции, в Ницце. Парадокс, но один из самых горячих приверженцев национальной модели развития экономики нашел последний приют в городе, который переполняют “сливки” так ненавидимого им капиталистического общества. Не суждено было сбыться и его пророчествам.
Крайне сложно ответить на вопрос: “Почему же это произошло?” Множество его современников и современных экономистов пытались дать ответ на этот вопрос.
Мы полностью разделяем точку зрения одного из лучших специалистов в области корпоративного управления Сергея Мельникова, что каждая хозяйственная модель имеет свои корни, свои организационные механизмы, социально-экономическую основу, т. е. свою шкалу координат, тесно связанную с жизненной идеологией. Имеют право на существование социалистический, капиталистический и корпоративный способы ведения хозяйства. Любые же попытки оценить каждую из этих систем, прибегая к шкале координат, сложившейся в другой системе, бывают просто порочны или глупы, как попытка измерить вес тела с помощью меры времени. Не в этом ли была ошибка не только Александра Ивановича, но и других его известных современников – Салтыкова-Щедрина, Чернышевского, Ивана Вернадского, Чупрова, а в последствии и первых марксистов России?
Но, впрочем, что мы все о теоретиках? Немало было в то время в России и людей, чья предпринимательская деятельность пыталась для нас, потомков их, создать подобающие условия, избежать повторения ошибок и горьких опытов. Один из них – Василий Александрович Кокорев. Сегодня, когда Россия живет в основном за счет экспорта нефти и газа, совсем неблагодарно с нашей стороны забыть человека, стоявшего у истоков создания нефтяной промышленности в России.
Именно Кокорев учредил в 1857 г. в Саруханах завод по добыче и переработке нефти, а в последствии и Бакинское нефтяное общество. Неся на отсталую во многих отношениях землю Азербайджана не только русскую культуру, Кокорев сумел придать своему детищу такой динамизм, что уже к концу столетия Россия стала давать 51 % от всей мировой добычи нефти. Причем, в отличие от нас, продавал Василий Александрович не сырую нефть, а только нефтепродукт высокой степени очистки – керосин, который по своим качествам значительно превосходил все западные аналоги.
Стремясь к более широкому выходу на западные рынки, именно Кокорев приглашает к сотрудничеству лучших ученых страны.
В числе его сподвижников величайший химик Менделеев, который не только усовершенствовал технологию производства керосина, но и значительно снизил себестоимость его производства.
Кокорев всегда относился к развитию бизнеса (а проще и по-русски сказать – дела) с позиций государственности.
Старообрядец поморского толка, конечно, не мог рассчитывать на высокие государственные посты, но то, за что он так страстно боролся и к чему призывал, достойно уважения и по сей день.
В одном из своих лучших трудов – “Русская правда” Василий Кокорев писал: “Пора государственной мысли перестать блуждать вне своей земли, пора прекратить поиски экономических основ за пределами России и засорять насильственными пересадками… родную почву; пора, давно пора возвратиться домой, и познать в своих людях свою силу…”
Страстно боролся Кокорев и в поддержку отечественного производителя. Он убедительно доказывал, что пока страна вывозит хлеб зерном, к примеру, а не мукой, она будет оставаться сырьевым придатком Европы.
Не менее острой была его борьба и с чиновничьей бюрократией. Кокорев неоднократно подчеркивал, что правительство заботится только о благе чиновников, а не российского производителя? Провели из Питера в Москву убыточную дорогу, построенную для ублажения царя-батюшки, а к южным морским портам дорог, нужных как воздух, как не было, так и нет. И Кокорев начинает со своим другом крупным предпринимателем Петром Ивановичем Губониным вести активное строительство железных дорог.
Выступая против крепостничества и даже предлагая купеческому миру составить общий капитал для выкупа русского мужика из рабства, Кокорев никогда не призывал к поддержке либеральных радикалов или социалистов. Он пророчески предвидел, что они приведут страну к хаосу и катастрофе, но увидят пагубность своего подхода только тогда, когда воочию столкнуться с реальным результатом. Видимо тогда, как справедливо полагал автор, они задумаются о привлекательности замены болтуна-теоретика русским деловым человеком.
Конечно, не одинок был Кокорев в своих делах земных и заботах о будущем России. В одном ряду с ним стоят имена упомянутого уже Петра Губонина, Рябушинских, Морозова, Солдатенкова, Шабашникова и многих других.
Дар пророчества в России, как и безумство, передается по наследству.
Есть глубокая и хрупкая мудрость: “Все возвращается на круги своя”. Но эта мудрость существует как-то вне России. Мы не возвращаемся на круги свои, мы просто не выходим из этого круга.
Кем и когда обижен наш народ? Ведь снова и снова мы мыслями, желаниями, идейным восприятием опережаем наши возможности. Мы живем, нарушая общемировые бытовые догмы. Мы мечем бисер перед свиньями и создаем себе кумиров, чтобы завтра их проклясть.
Мы даем ноги свои грызть собакам и разбрасываем камни, не боясь того, что они могут полететь в нас самих. Чем страшны мы еще? Мы страшны верой в пророков, не сознавая того, что каждый из нас, то ли из-за смешения кровей, то ли из-за расположения над нами звезд, являет из себя предсказателя, спрятавшего часто свой талант за черной вуалью пьянства, воровства и ненависти. Впрочем, об этом в других главах книги.