ПРОЛОГ

Это был первый полет к Юпитеру. Предполагалось в течение пяти месяцев, вращаясь по круговой орбите вокруг планеты, изучить ее атмосферу и природу Красного пятна на поверхности, а если хватит времени, попытаться разгадать и причину таинственного радиоизлучения, периодически вспыхивающего с непонятной силой.

Экспедиция состояла из четырех человек.

Начальник - молодой профессор Киевского университета, двадцатичетырехлетний Павел Зарецкий. Несмотря на молодость, он уже принимал учасгие в трех космических полетах На его счету крупнейшие исследования по теории электромагнитного поля.

Он среднего роста, худощав, белокур. С незнкомыми людьми очень застенчив. В лаборатории, во время экспериментов, он деспот и не терпит необоснованных возражений. И если кто-нибудь все-таки осмеливается спорить, его худые, несколько запавшие щеки покрываются горячей краской, и говорит он тогда медленно, как бы слегка заикаясь:

- Н-не-додумано. Д-а-йте д-д-умать до к-онца.

У него одна страсть - небо, звезды, электромагнитные поля, пронизывающие Вселенную. Спорт? Нет, спорту никогда не принадлежало его сердце.. Это только средство для достижения единственной цели - проникновения в Космос. Спорт - это здоровье и воспитание воли. Вот почему Зарецкий регулярно, по три часа в день, тренирует свои мускулы.

Таков начальник первой экспедиции к Юпитеру.

Новой конструкции космоплан "Вперед!" понесет их. Впервые используется совсем недавно полученное ядерное топливо - пиозин. Космический корабль полетит с небывалой скоростью пять тысяч километров в секунду.

Павел Николаевич Зарецкий у себя дома на загородной даче под Киевом.

Вечереет... Косые тени бегут от молоденьких вишенок. Но город еще залит солнцем, он весь на кручах: парки, сады, строгие дворцы да шпили древних соборов

Лес охватывает дачу. В Голосиевской роше прохлада, там цепко "срослись дубки. За домом выход в поле: колышется зеленая пшеница, вязы вдали у самой деревни, запруда с белыми гусями, где плещутся в воде босоногие ребятишки.

Каждое деревцо в этом саду и каждый цветочек на клумбах выращены руками юного профессора. Цветы" после Космоса - его вторая страсть.

Уходит солнце, темнеет город, и вместе с сумерками запахи захватывают воздух. Павел особенно любит ночные цветы. Цветы - их дыхание - и звездное киевское небо.

Последний вечер, когда он вместе с женой. Завтра путь в далекую Сибирь. И где-то там, среди отрогов Саян, лагерь космонавтов и стартовая площадка ракетопланов.

Галочка хлопочет у стола. На ней серебристо-серое платье и на плечах такая же накидка, почти скрывающая располневшую фигуру. Галочка скоро станет матерью, и в ее круглых глазах светятся и тревога и затаенное изумление.

Павел не делится с ней ни своими планами, ни мыслями и, наверно, был бы очень удивлен, если бы его спросили:

- А что думает об этом ваша жена?

Ему иногда кажется, что Галя не четыре гола тому назад вошла в его жизнь, а они всегда были вместе, настолько ее присутствие привычно, незаметно, но и необходимо. Галя окончила мединститут. Врач-эпидемиолог. Она мечтала работать в исследовательской лаборатории. Уничтожение последних, самых стойких инфекций - скарлатины, кори. Но Павел - редкий талант, и она должна жить для него, для его творчества. И оставила все ради Павла.

А сейчас ей кажется, что его тяготит вечер вдвоем.

Павел сидит рядом, чувствует ее тепло, ее немного робкую улыбку. Но мысли далеко.

Несколько дней - и они оторвутся от Луны. Космос... мятежные стихии Юпитера...

- Все хорошо будет, Галочка! - как-то механически, почти не вдумываясь в свои слова, говорит Павел.

Она молчит, только губы ее кривятся, как у обиженного ребенка.

- Береги его!

Это Павел говорит о будущем сыне. Он не сомневается, что будет сын. А жена мечтает о дочери.

- Себя береги, Галочка, не надо волноваться. Ничего с нами не случится. Все предусмотрено.

Она знает, что все предусмотрено. Трижды ее муж устремлялся в Космос и всегда благополучно возвращался. Есть, конечно, тревога. Но он уверен, значит, уверена и она.

Галя улыбается. Ни слезинки не осталось в глазах, и как будто нет обиды.

- Обязательно будет хорошо, Павел!

А Павла вдруг охватывает что-то бесшабашно веселое, какая-то всепоглощающая радость. Он живет! Он еще будет жить! И там, у Юпитера, тоже будет жить!

А воздух, удивительный воздух с запахами ночных фиалок! Деревья смыкаются над ними, живые и тоже пахучие.

2

В этот вечер Саша Черненко как всегда вел машиину, очень мало считаясь с правилами уличного движения. И пока он добирался к общежитию студентов-физиков, его трижды останавливала автоинспекция. Нудном официальным голосом требовали документы и еще что-то говорили, бесконечно долго.

Наконец серо-голубая "Стрела" въехала во двор. Аллея, обсаженная акациями, ведет к громадному корпусу общежития, редкие скамейки вдоль нее Деревья цветут, и их сладковатый запах дурманит голову.

Саша не сразу увидел девушку. Лена сидела в самом темном уголке, далеко от дома и от фонарей.

Тихонько подкрался. В руке девушки - пучок листьев акации, она обрывает лепестки и что-то сосредоточенно шепчет. Саша прислушался.

- Придет! Не придет! Придет! Не придет!

Наклонился к ее уху.

- Уже пришел!

Она вскочила, стряхнув с платья листочки, и рассмеялась Смеялась она всегда хорошо, от всего сердца. Блестели крепкие зубы, вздрагивали рассыпанные по плечам очень светлые кудри.

- Ну, что, пришел?

- Пришел. А почему так поздно?

- Был у шефа. Последний наказ. А потом еще милиционеры задерживали. Куда поедем? - спросил он. - Последний нынешний денечек! Завтра я - уж не я, а сама дисциплина!

- На Днепр. Только не на твоей машине. Неужели в такой вечер тебе хочется быть одному? Без людей?

- Я хочу - с тобой...

- Нет! Мы поедем в троллейбусе. Чтобы было шумно и многолюдно.

Они толкались в переполненном троллейбусе. И везде люди говорили о предстоящем полете к Юпитеру. Лена счастливыми глазами смотрела на Сашу. А он смущался, хотя его - астронома экспедиции - никто не узнавал, никто даже и не подозревал, что он имеет какое-то отношение к полету.

Их зажали в центре троллейбуса. Рядом с Леной - бледный молодой человек в очках, очень интеллигентный с виду. Он не переставая говорит и едва держится, потому что прижимает к себе большую пачку книг.

- Что вы... Полет к Юпитеру - это вам не экспедиция на Венеру или Марс. Это самая загадочная планета. И если говорить о новых стихиях, о новых полях, то их следует искать именно у Юпитера. Не случайно же начальником экспедиции отправляется Зарецкий - крупнейший теоретик поля...

Машину качнуло, и книги посыпались из его рук, Леночка и Саша любезно подняли их.

- Благодарю вас... Благодарю... Юпитер окружен очень мощным слоем радиации. Этот пояс в сто триллионов раз интенсивнее, чем такой же пояс у Земли. Его толщина более девятисот тысяч километров. И приблизиться к планете нельзя. Можно, конечно, совершить посадку на один из его спутников... Ну, скажем, на Каллисто... На Ганимед нельзя, он в зоне радиации... А что в этом поясе? Может быть, новые, неизвестные на Земле стихии?

Они вышли на Крещатике... Шумел вокруг город, сверкал витринами.

Поднялись на Владимирскую горку. Долго смотрели на Днепр По мосту непрерывным потоком двигались люди. Плескались огнями речные пароходы и баржи.

- Хочу на тот берег, - шепнула Лена.

...Под ними была темная глубина воды, только поверхность переливалась скупыми отраженными огнями.

На другом берегу - тишина. И Леночка вдруг притихла, погрустнела. И Саша молчал. Совсем рядом он чувствовал нежную щеку, покрытую, как у ребенка, легким пушком, хотелось притронуться к ней губами... Он по-настоящему никогда еще не целовал девушку. Ему стыдно в этом признаться. Но это так.

Лена запела. Она хорошо поет, так же, как и смеется. Пусть поет, пусть смеется...

- Когда ты вернешься, я уже буду студенткой четвертого курса, - серьезно говорит она.

А он думает: "Когда я вернусь - будет наша свадьба".

А утро - уже не ночь, она давно ушла, - утро все расширяется и расширяется. Свежесть сплошным потоком охватывав их. Леночка кажется очень бледной, но пытается улыбаться. А он опять думает:

"Когда вернусь - будет наша свадьба".

И одним только взглядом спрашивает: "Ведь так?!"

3

Сурен Маргулян на восемь лет старше Павла Зарецкого. Он известный конструктор планетопланов. И корабль, который понесет их к Юпитеру,- его самое любимое детище.

В руках Сурена-огромный букет белых роз. Их особенно любит Вера. Он всегда немного гордится своей женой, довольно популярной киноактрисой.

Надо еще купить подарки детям: трехлетней Милочке понравится плюшевый мишка. И вдруг среди игрушек Сурен видит модель своего космоплана.

На борту четкими буквами написано: "Вперед!". Изящная игрушка, и до смешного похожа на настоящий. Точно такой стоит сейчас на Луне и ждет их.

А те люди, которые последними посмотрят им в глаза, сейчас готовят космоплан к полету.

Сынишка будет paд: он собирает ракеты всех систем. А такой еще нет у него.

Сурен вертит в руках маленькую игрушку...

Посетители магазина узнали Маргуляна. Он чувствует их скрытое внимание.

Это приятно щекочет самолюбие. Он просит упаковать игрушки. Потом берет свертки и не спеша, с независимым видом направляется к выходу...

Вечером серьезно "обсуждает" с сыном перспективы развития ракетной техники. А Милочке показывает, как ходит индюк...

И совсем уже поздно, перед тем, как лечь спать, дольше обычного стоит над кроватками детей.

Они вдвоем с женой.

- Будь осторожен, - наставляет она, - не лезь первый туда, где опасность. Я же знаю тебя: ты всегда первым лезешь...

- Слушаю! - шутливо перебивает он. Обнимает ее полные плечи.

- Давай лучше отдыхать.

И уже лежа в постели, засыпая, она все-таки шепчет:

- Я на сцене только отчаянная. А в жизни... За тебя боюсь одного... Понимаешь? Только за тебя...

Квартира Нины Александровны в центре города. Бульвар Шевченко. Второй этаж Окно распахнуто в ночь Комната отделана в светлых тонах. И все в ней кажется каким-то радостным, почти воздушным: и тончайшие занавески, и даже изящные кресла. Один письменный стол тяжелый. Она открыла тумбу. Четыре ящика - и во всех аккуратно сложены общие тетради. В них то, что еще недодумано: научные наблюдения, записки из Африки. Семь лет в Анголе - это тоже что-то значит...

В открытое окно вливается море голосов и шелест листьев.

Нина Александровна долго сидит над чистой тетрадью. Обложка нежно-зеленая, цвета весенней травы. В обложку вставлены фотографии сына. Володя - двухлетний мальчик, темноглазый, как мама, полненький и улыбающийся. А на второй - за семь дней до гибели. Волосы откинуты со лба, еще мальчишеские губы твердо сжаты.

А ведь многие думают, что гибель сына гонит ее в Космос.

Каштанами пахнет Киев - это запах родины, запах детства и юности. Жизнь была нелегкой, она бросала ее на север и на юг, но этот запах остался, как остается дыхание надежд и молодости.

Поет ночной Киев. Внизу, в темноте бульвара, будущее, мечты и чья-то первая любовь...

Нина Александровна пишет:

"Скоро я буду бесконечно далеко. А на Земле осталось... эта пахучая темнота, этот невнятный шум голосов... И ты, Володя... Потому что Земля и ты - единое целое... Думая о Земле, я буду видеть тебя. Мне страшно вспоминать твои последние минуты. Бинты на груди. Без кровинки лицо.

- Прости, мама, но эта жертва была необходима, иначе погибли бы многие... А я один... - Тебе тяжело было говорить. - А тетоцит будет, мама. Из него построят светящиеся города будущего.

Я растила тебя таким... Тебе едва исполнилось двадцать два года...

Скоро я покину Землю. Это тоже нужно людям. Если бы это было бессмысленно - я не полетела бы".

В мае распускается багульник. Кусты его кажутся обнаженными, и густо-сиреневый налившийся бутон как будто светится среди грязно-бурой прошлогодней листвы. Далеко вверху, в еще мутной мгле неба, теряются вершины огромных деревьев

Павел на рассвете прибыл в лагерь космонавтов. И его захватил этот лес, еще суровый, еще оголенный, но уже разбуженный, с едва приметной зеленью молодой травы И сосны стоят распушившиеся, шумные, полные новой жизни. Еще холодно Ночная свежесть вместе с легким туманом рассеивается в воздухе. И совсем скоро можно будет уловить запах оживающих почек смородины и дыхание живицы на недавнем срезе сосны.

Домики лагеря, небольшие, похожие на русские теремочки, разбросаны в тайге. И ведут к ним не асфальтированные дорожки, а лесные тропки, путающиеся среди кустарников и буйно разросшегося молодняка Павел был глубоко благодарен неизвестным людям, которые заботливо сохранили для него этот первобытный лес.

Лагерь еще спал. Никто не ждал Павла так рано. И он решил проехать на космодром.

С Тангуньского перевала открылся вид та космодром: широкая равнина между хребтами сопок. Вдали скалистые отроги гор, мутные в синей дымке. Павел напрягал зрение, стараясь различить на сером полигоне светло-голубые очертания ракет. Их много, они далеко разбросаны друг от друга.

Начался спуск.

Здесь Павла уже ждали. Техники ракетной авиации в темно-синих кителях с золотистыми нашивками стояли по обе стороны дороги. Один из них, совсем еще молодой, звонким голосом шутливо отрапортовал:

- Товарищ начальник первой экспедиции к Юпитеру! Ракета "Родина" к полету на Луну готова!

Когда Павел вернулся в лагерь, его спутники были уже там.

Он нашел их у стремительного и чистейшего ручья. Вода, бурливая, вся в пене, набрасывалась на глыбы черных камней. Саша возвышался на блестящем валуне в самом центре водоворота и что-то декламировал, стараясь переговорить шум воды. Хорошо! Сашу Черненко Павел знает. Он работает в астрономической обсерватории при Киевском университете. Саша всегда неудержимо весел, в нем есть что-то мальчишеское, шальное. Это впечатление усиливают его маленький рост и быстрота движений.

Нина Александровна и Маргулян стояли на песчаной отмели. Сурен поднял над головой руку, приветствуя Павла. Лицо у Нины Александровны сосредоточенное и даже грустное. Павел немного робеет перед этой мало ему знакомой, суровой и умной женщиной. Он сжимает руку Маргуляна, но вместо приветствия восклицает:

- Смотрите! Уже распустился!..

Нина Александровна наклоняется к единственному пока раскрывшемуся кусту багульника. Теперь Павел смотрит на нее. В красивой линии ее выпуклого лба, в овале щек, в тугих косах что-то вечное, что ведет начало от Ярославны.

Когда-то Нина Орлова была одной из лучших гимнасток страны. И сейчас, несмотря на свои сорок два года, она еще молода, совсем молода.

Только... только седина небольшая на висках. И Павлу подумалось: и раньше была эта седина, и она ее подкрашивала... или... или появилась недавно.

- Нас ждут, - напоминает Павел.

Он имеет в виду медиков. Эксперименты начинаются на Земле.

- Н-да, - глубоко вздыхает Саша, только сейчас выбравшийся из ручья. - Теперь все - запутают в проводах. И думать надо осторожно, а то в виде синусоидальной кривой обозначатся все грехи...

Нина Александровна улыбается:

- И много их у вас, Саша?

- Есть! Всегда грешен!

...Вечером они аолго не расходятся, стоят в темноте среди деревьев Одна за другой отрываются ракеты, унося на вечную спутницу Земли последнее снаряжение. Павел провожает глазами каждую из них. Нина Александоовна кажется очень грустной. Сурен и Саша негромко разговаривают:

- Сто лет тому назад, - замечает Саша, - было труднее попасть из Москвы в Иркутск. В Сибирь на лошадях! Смешно!

- А двадцать лет тому назад, - продолжает Сурен, - Гагарина ждали страшные перегрузки. Теперь их не будет. Немножко научились бороться с ускорением... Мы легко, как в самолете, оторвемся от Земли. Правда, потом будет тяжелее... - Сурен задумывается. Он говорит с легким акцентом и всегда медленно, как бы подбирая слова. - Набрать пять тысяч километров в секунду без перегрузок трудно, хотя стабилизаторы любое равномерно-ускоренное движение превращают в привычное ощущение земного тяготения."

Яркий след очередной ракеты прочертил небо... Он гаснет, растворяясь среди звезд.

Тишина. Живицей пахнет свежая хвоя.

Девушка в белом неслышно приходит из темноты:

- Спокойной ночи, дорогие товарищи! Пора!

ГОЛОС ВЕЧНОСТИ

ПАВЛИЙ ЗОРЬ И ЕГО ДОЧЬ

1

Среди множества звезд в темном небе мерцал чуть заметный Анлорес. С именем этой звезды связана самая трагическая, а может быть, и самая прекрасная легенаа древности.

"Легенда? Легенда не оставляет послe себя строгих цифр, научных наблюдений и новых законов. А это - целая эпоха в науке", - так думал Павлий Зорь, главный руководитель астрономических работ мира, ученик гениального Доса Дина - того, который вплотную подошел к миру отрицательных энергий.

"Но это и легенда... Потому что люди ее остались навсегда сказочно-живыми. Пылинки жизни, брошенные в Космос, несущиеся неведомо куда..."

Павлий Зорь сидел в Паласе Наблюдений на берегу южного моря.

Среди пышной, сейчас темной, зелени светились дворцы из нинолина. Их прозрачные стены пропускали почти все лучи. И было видно, как там склонялись над аппаратами люди.

Но Павлий Зорь на мгновенье окунулся в кромешную тьму Космоса. А ракета летит, летит в неизвестное почти со скоростью света. Четверо в кабине. Им незачем обманывать себя. В реакторе уже не пиозин, а новое, во сто крат более мощное топливо. И они этим топливом не владеют. Ракета будет носить их в пространствах Вселенной много дней, много лет, пока не иссякнут все запасы, и тогда они постепенно, один за другим уйдут из жизни. А пока...

Какая трагедия разыгралась у Юпитера? Вот уже шестьсот лет Земля пытается проникнуть в эту тайну. В какой-то мере это удалось Досу Дину. Удалось благодаря очень точным информациям, регулярно поступающим от астронавтов планетоттлана "Вперед!" Это невероятно! Но несомненно! Информация поступала! Она начала поступать через сто пятьдесят лет после того, как радиостанции мира вынуждены были сообщить: "Первая экспедиция к Юпитеру кончилась трагически. Космоплана "Вперед!" больше не существует. Вечная слава героям, павшим в борьбе за расцвет человеческого Разума!"

Гибель корабля не была зафиксирована приборами. Вдруг, на девяносто третий день работы экспедиции. когда к Земле уже шли многочисленные сообщения: все хорошо, наблюдения ведутся согласно плану, самочувствие прекрасное - связь оборвалась...

И напрасно долгие месяцы посылала Земля к Юпитеру позывные. Астронавты молчали.

Только через сто пятьдесят лет после катастрофы ученые обратили внимание на правильной последовательности сигналы, исходящие от протонного слоя радиации Земли. Расшифровали их очень быстро. Говорил космоплан "Вперед!" Они мчались к центру Галактики со скоростью, близкой к скорости света. Как удалось им послать информацию? Какие силы, какие, еще неведомые людям, взаимодействия они используют для этого - и сейчас остается загадкой. Но доказанным было то, что сообщения эти неслись с непостижимой быстротой, в десять тысяч раз превышающей скорость света.

Двести пятьдесят лет Земля регулярно улавливала их сигналы О таких наблюдениях даже и мечтать не могли земные физики и астрономы И вдруг... видимо, очень важное непривычно длинное сообщение... Его не смогли расшифровать: на этот раз слишком большими оказались помехи Космоса.

Это произошло двести лет тому назад, на подступах к системе Анлореса. Космический корабль "Вперед!" умолк вторично.

Павлий Зорь задумался. Он был еще молод, только пятьдесят лет. Но лицо худое, с резкими складками у губ и на лбу, а глаза усталые и очень добрые.

Павлию Зорю всегда становилось страшно, когда он пытался себе представить эту обреченность в Космосе. А может быть, и сейчас они. четверо, замерли перед окулярами ракетных телескопов И каждый день в журнале отмечается их путь, излучение Космоса, положение звезд. И они думают, постоянно думают о Земле. Павлий Зорь, не раз покидавший Землю, знал: те четверо всегда думают о ней.

За спиной Павлия Зоря раздался ровный голос:

- Простите, Павлий Зорь, но приходится вас беспокоить. Произошло необычное... - Вошедший был явно взволнован. - Рааиар-12 обнаружил сигналы правильной последовательности, исходящие от протонного слоя. Вот такие.

Павлий Зорь взял в руки мерцающий экран. Потом слегка прикрыл веки. Успокоился и медленно оглянулся. Полукругом к морю подступал светящийся город обсерваторий. Изящные очертания дворцов среди сплошного сада. А с юга шумело море. И в воздухе пахло его солью...

Павлий Зорь вместе с дежурным прошел к Радиару-12. Все ученые Паласа Наблюдений собрались здесь. Они расступились, подпустив к аппарату главного астронома Павлий Зорь ссутулился перед бледно-голубым люминесцирующим экраном. Но экран, настроенный на длину волны сигналов, молчал. Он молчал большую часть ночи. И люди, пришедшие через шестьсот лет после тех, кто первым вырвался к звездам, с мучительным напряжением ожидали появления легких вспышек.

Только перед рассветом экран "заговорил". Все сдвинулись вокруг него плотной толпой.

- Это они, - глухо сказал Павлий Зорь, вставая из-за прибора, - вне всякого сомнения - они.

Информацию расшифровали моментально. Передавалось одно и то же сообщение:

"Движемся к Солнечной системе. Обрели управление кораблем. Через шесть месяцев вашего времени прибудем в район Плутона".

И Палас Наблюдений забурлил!

Люди устремились друг к другу, заполнив и широкие коридоры и зал заседаний.

В эту ночь больше никто не работал, никто не мог вести постоянных наблюдений.

Известный астрофизик с седенькой вздрагивающей бородой поднялся на кафедру и, протягивая руки вперед, что-то пытался сказать сквозь слезы, но получилось одно бормотание:

- Сотни... сотни... лет... тайну сверхсветовой скорости... энергия грядущих поколений...

А в дверях тоненькая девушка (глаза у нее темные, почти без зрачков) нараспев декламировала:

- Анлорес, Анлорес - далекая звезда.

Кто-то кричал:

- Разгадка загадки десятков парсеков!

- На Плутон! Все на Плутон!

Павлий Зорь попадал из одних объятий в другие...

И наконец кое-как вырвался и вышел. И очень долго стоял на огромной террасе, опоясывающей дворец науки. Внизу совсем близко шумело море, невидимое и темное.

"Скоро утро", - подумал Павлий Зорь и отметил чуть-чуть порозовевшую полоску неба и на ней острые вершины скал. И вдруг его охватило бурное чувство радости:

- А ведь это все правда! Правда! Они заговорили!

2

Леа поднялась после ночного отдыха. Утро. Очень раннее утро.

Она жила в розово-желтом доме из тетоцида, который слегка светился в лучах солнца. Вокруг заросли вечнозеленого богуяра. Его вывели совсем недавно, но уже успели полюбить за большее тенистые ветви и крепкий смолистый запах. Весной богуяр распускался бледно-голубыми нежными цветами, чем-то напоминающими древние нарциссы.

Здесь воздух был прозрачен, а по утрам звенел от обилия солнца, здесь были пенистые потоки, и черные скалы, и сосны, и ели, и богуяр. На вершинах совсемсовсем близко сверкал вечный снег. Леа любила эту свежую суровость.

Но в такую рань ее неодолимо влекло море. Опуститься в соленую глубину его волн, напоить свое тело его силой.

Леа на воздушной лодке плыла над спящей Землей. Это утреннее общение с природой ей было необходимо, как глоток горячей воды в сильнейший мороз.

Прогулка заняла не больше часа. Леа укрепляла лодку у поручней своего балкона, когда увидела отца Павлий Зорь бежал к ней, сощурясь от солнца и улыбался.

- Они заговорили, Леа! Заговорили!!!

Она стояла перед ним на фоне сверкающих вершин, нежно-розовая в лучах поднимающегося горного солнца. Леа одета в свободно падающее мягкими складками белое платье. Слегка приподняв острый подбородок, она смотрит отцу прямо в глаза.

- Радиар-12 поймал сигналы протонного слоя - голос космоплана "Вперед!"

Радость, но не изумление, мелькнула на ее лице.

- Я всегда говорила тебе, папа, что это когда-нибудь случится... Только боялась, что нас тогда уже не будет на свете.

Двадцатитрехлетняя Леа скоро должна была окончить Высшую Школу Астронавтики. Но сейчас когда остались лишь месяцы до выпуска, она вдруг поняла: ее увлечение астронавтикой только дань времени.

Каждый ребенок чуть ли не с колыбели мечтает том, как он помчится в неведомое.

Отец самозабвенно любил небо. Это в какой-то мере передалось и Лее. Ей хотелось быть такой, как отец.

Но теперь Леа убедилась: мир звезд-это не ее призвание, это ей интересно, но это не то необходимое, неотделимое от человека, без чего жизнь теряет всякий смысл.

Когда она изучала историю полета космоплана "Вперед!", она видела не звездную трассу, не потоки частиц, а четырех людей. И у каждого был свой облик, свои надежды и сомнения и свое особенное большое сердце.

В последние месяцы она все читала и перечитывала древние книги. Луна, Венера, Марс-это все с детства привычное. А Леа впервые открывала их, как открывали те, давно ушедшие люди.

Леа вышла на балкон, площадку с низенькими перилами, нависшую над пропастью.

Отсюда открывался простор гор, аромат их дыхания, отсюда видны стремительные потоки, и здесь слышен вечный шум деревьев. Здесь хорошо думалось.

Но сегодня Леа не могла сосредоточиться. Слова отца о пойманном сигнале из бесконечности тревожили ее. Неужели она увидит живыми, настоящими тех, о ком ей в детстве отец рассказывал сказки, кого по существу создало ее воображение?

Был ноябрь. И здесь, на большой высоте, среди гор стало прохладно.

Леа вернулась в комнату, взяла плед, большой, мягкий, но почти невесомый, на нем причудливым узором сплетались блеклые золотисто-зеленые и кремовые полосы, привычным движением накинула его на себя. Стало тепло и уютно.

Мгла прикрыла горы. Начался оплошной снегопад.

Леа даже себе стеснялась признаться, что ее неодолимо тянет писать.

В поисках сильных характеров Леа обращалась к прошлому, к эпохе первых астронавтов Она знала - именно в те давние времена родилась великая Человечность.

Леа, полузакрыв глаза, смотрела в серую даль гор, вдруг слившихся с небом. Здесь часто так бывает: утро-лучезарно-светлое, почти летнее, а день пасмурный, зимний. Зоркий взгляд Леи отметил множество лыжников на горных тропах. Сегодня праздник Первого Снегопада, а его особенно любила молодежь.

- Нина Александровна Орлова, Павел Зарецкий Сурен Маргулян, Саила Черненко, - выговаривала Леа их трудные имена.

Она долго мысленно вслушивалась в эти созвучия, как бы стараясь прочесть в них источник сил тех людей.

Снегопад придвигался все ближе и ближе, огромные хлопья опускались в безветренном воздухе. снег усыпал светлые кудри Леи, ее плечи. Но под легким покрывалом было тепло. Говорят, русские любили зиму, суровую, долгую зиму.

На экранах воздушных телевизоров пламенело густо-красными огнями имена Павла Зарецкого и его спутников. И смотрели лица с древних портретов Павел чуть сощурился, устремившись вперед; радостно, от всего сердца, смеялся Саша Черненко, oн приветствовал неведомое, как приветствуют жизнь как радуются каждому восходу дня; Сурен Маргулян был спокоен и даже важен, чуть высокомерный и уверенный в себе, и, наконец, прекрасная, как первая любовь, Нина Орлова со своей немеркнущей молодостью, с печалью раздумья в темных глазах.

КОСМОПЛАН ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА ЗЕМЛЮ

В последнее время Павлий Зорь редко покидал Землю.

На Земле по-прежнему оставались основные научные центры главнейшее руководство разумной жизнью

На Марсе и на Венере была сосредоточена ядерная энергетика, химия, тяжелая промышленностьвсе то, что требовало создания громоздких сооружений, что могло отравить атмосферу вредными испарениями. Земля слишком хороша для жизни, и ее просторы заполнялись садами, парками и лесами. В недрах Марса и Венеры вполне достаточно сырья. Работали на этих планетах автоматы. Их обслуживало мало людей. Три месяца жизни отдавал каждый мужчина работе на одной из этих планет.

Павлий Зорь готовился к поездке на Плутон. Перед отлетом он заскочил в Дом Диких Гор и нашел Лею на балконе. Она смотрела возаушный телевизор, и когда Павлий Зорь вошел, над вершинами уже весенних затуманенных гор плыло огромное изображение Павла Зарецкого.

А вверху взъерошенные ветрами небо и рвущиеся к Земле лучи солнца.

Леа хотела очень многое сказать отцу.

Но он заметно волновался. Это, действительно, не так-то просто - встречать людей, живших шестьсот лет тому назад

И Леа ничего не успела сказать. Лодка отца скрылась в тучах, серо-синих и низких, напитанных апрельскими испарениями.

Чувство нереальности окружающего охватывало каждого, кто попадал на Плутон. Создавалось впечатление вечного сна. Этому способствовало сочетание ледяного пейзажа планеты с резко измененным ритмом движений. Здесь по-иному ощущались мускульные усилия.

В зеленой мгле выступали желтоватые скалы, сложенные из снежно-белых пород. Были и голубоватые моря, моря жидкого азота. Они колыхались тяжелой и густой волной, и над всем давлело черное небо. Но звезды мерцают, мерцают в довольно плотной атмосфере водорода и гелия. Рядом - не одного светила. А солнце кажется слишком маленьким.

Сейчас Плутон не только последняя ступень Солнечной системы, откуда с наименьшей затратой энергии могут отлетать звездные корабли. На его поверхности благодаря колоссальному переохлаждению и сжатию - озера жидкого азота и кислорода, а в атмосфере девяносто процентов водорода - неистощимый источник для получения пиозина. Плутон стал колоссальной лабораторией, самой грандиозной, которую когда-либо создавали люди. Здесь в гигантских масштабах проводилась проверка гипотезы Доса Дина о "соответствии миров". Гипотеза подсказывала возможность покорения отрицательнои энергий.

В холодной мгле неба терялись очертания эллиптических энерготронов Дина.

Тяга молодежи на Плутон очень велика. Освоение планеты это главнейшая задача современной культуры.

Десять кораблей прибыли встречать астронавтов.

Космопланы стояли у огромного ярко освещенного изнутри здания Наблюдений. Там укрылись прибывшие. Стены из тиовита защищают от самых сильных излучений. И только сквозь узенькие смотровые окна можно наблюдать за подходом кораблей.

Древний космоплан приближался к планете темюй, плохо видимой громадой. Его сопровождали вылетевшие навстречу два маленьких планетоплана - два неярких огонька.

Космоплан приземлялся долго и тяжело, потом замер, неуклюже ткнувшись в метановые торосы. Целое облако легкой пыли повисло в воздухе. Пыль медленно оседала.

И наконец из серого сумрака выступило густое, темное облако.

И люди на какое-то мгновенье растерялись. Это был не он! Это был не тот космоплан "Вперед!", который шесть столетий тому назад покинул Землю.

Вязкая, бесформенная сине-фиолетовая масса. И только внимательно всмотревшись, можно заметить, что сквозь нее просвечивают знакомые очертания корабля. И вдруг эта пульсирующая оболочка начала сжиматься, как бы таять на глазах... И исчезла совсем! И тогда перед изумленными свидетелями возвращения космоплана "Вперед!" заблестела избитая, исцарапанная метеоритами поверхность корабля... И на ней неровные ржаво-красные полосы.

А научные сотрудники энерготронов Дина зарегистрировали мощную энергетическую бурю.

Прошло много времени. Все ждали. Но вот что-то звонко щелкнуло, весь корпус древнего планетоплана задрожал, раздвинулась обшивка, и оттуда вырвался желто-белый свет. И опять никого. Тогда люди рванулись к космоплану. Но в этот момент показался человек в легком скафандре, потом второй... Они упали на край люка и лежали не двигаясь.

Астронавтов подняли. Их тела казались безжизненными.

- Немедленно в дом Здоровья, - тихо сказал Павлий Зорь.

А сам вместе с другими сотрудниками пошел осматривать кабины. На корабле людей больше не было.

- Как?! - испугался Павлий Зорь. - Их только двое?!

Люди из Космоса привезли с собой множество документов с научными наблюдениями.

А потом... потом какие-то странные желтые предметы - не то камни, не то металлы... На них те же ржаво-кровавые царапины, которые повредили обшивку космоплана.

Камни эти очень хорошо заизолированы непонятной стекловидной массой, сильно люмннесцирующие густо-фиолетовым светом. Человек, который нашел и и показывал теперь Павлию Зорю, хотел что-то сказать, но вдруг пошатнулся.

Павлий Зорь только шагнул к нему, как его охватило сильное головокружение.

Тогда он задернул стекловидной тканью желтый камни и сдавленно сказал:

- Убрать их! Убрать туда, где они были! Ничего не трогать, пока больные не придут в себя.

Павлий Зорь направился в дом Здоровья. Прибывших уложили в комнатах сна. Главврач Лида Линг, осмотрев их, распорядилась:

- Им нужен прежде всего покой, абсолютный покой.

Павлий Зорь с большим трудом уговорил Лиду разрешить ему совсем немного побыть с больными.

В комнатах было почти темню, только едва тлеющее синее сияние у входа. Больные метались на огромных кроватях. Павлий Зорь долго всматривался в их истощенные, сильно заросшие лица. Один с черной кудрявой бородой и такими же волосами.

- Маргулян, - решил Павлий Зорь.

Второй казался более измученным, но все-таки в его лице можно было узнать черты Павла Зарецкого.

Павлий Зорь мог бы очень долго просидеть у их постелей, но Лида Линг гневным кивком приказала ему немедленно удалиться. А вечером она решигельно заявила:

- Их надо сию же минуту везти на Землю. Состояние очень тяжелое. Видимо, их ослабленные организмы не могли благополучно перенести усиление тяжести при посадке. Только солнце Земли, ее воздух, ее море смогут сделать то, что мы уже не в состоянии преодолеть искусственными средствами.

Ранним утром астрокараван двинулся на Землю. Во флагманском планетоплане Павлий Зорь с больными и Лида Линг. Космоплан "Вперед!", бережно укутанный оболочкой из туролла, транспортировался на буксире обычным грузовым планетопланом.

Павел пришел в себя, когда пересекали орбиту Марса. Марс оставался в стороне. Через иллюминаторы была видна другая голубая звезда.

- Земля! - указал на нее Павлий Зорь и протянул Павлу карманный телескоп.

Павел встрепенулся, поднес трубу к глазам. Его охватила слабость. И в тумане этой слабости заплясало, закружилось перед глазами все: и то, что было совсем-совсем недавно, и уже давно ушедшее.

...Последние, напряженнейшие минуты полета космоплана "Вперед!"

Сейчас они не имеют права умереть! Пусть раньше космоплан твердо станет на землю Плутона! Дотянуть до Плутона! Это было единственным желанием после того, как они поймали сигнал "Приземляйтесь на Плутоне!" Только бы приземлить космоплан целым, сохраненным для людей - это единое дыхание его и Сурена, это полное слияние в одном стремлении воли и разума двух людей...

Последнее напряжение жило еще в каждом ударе сердца Павла, в каждой вспышке сознания. А голубоватый шарик все уплывал и уплывал из поля зрения окуляра. Это уже было когда-то испытанное, когда-то давно-давно виденное... Когда?

Закрыл глаза. Лежал, не чувствуя тела - привычное состояние невесомости. Вспомнилось...

Давно-давно, в ту земную жизнь, которая слишком часто виделась ему за время бесконечных блужданий в Космосе... Там было детство, там был мир, тепло человеческого многолюдья.

Павел семилетним мальчиком впервые пришел с матерью в обсерваторию к отцу. Это было на юге, среди гор с живым, светящимся небом, с обилием мерцающих звезд. Небо тогда сияло, оно не казалось черным провалом Космоса с застывшими созвездиями. И в воздухе был ветер, ветер, освежающий лицо, поднимающий волосы. И запах скошенной травы. Горы вокруг: они то тянулись ввысь, то падали уступами и ущельями. Николай Павлович, усталый и как всегда рассеянный, вышел им насвстречу.

- Вы уже здесь, Оля?

Мама крепко держала руку Павлика.

- Как видишь.

Отец подвел Павла к большой, направленной в небо трубе. Николай Павлович с его сутулой располневшей спиной, с глазами серыми, как бы обесцветившимися от вечного созерцания неба, выглядел очень пожилым человеком.

- Хочешь на Марс посмотреть? Посмотри.

И Павлик в трубу увидел, как желтый шарик поплыл среди круга окуляра.

А сейчас голубая родная Земля точно так же уплывала из поля его зрения.

Какая же пропасть времени и пространства легла между этими одинаковыми картинами!

Худой внимательный человек, чем-то, наверно, своими добрыми глазами, очень похожий на отца, всматривается в Павла. И вдруг Павел услышал свое имя. Вне всякого сомнения - этот человек назвал его.

- Да, я Павел Зарецкий.

Тогда мужчина, притронувшись рукой к груди, с легким поклоном ответил:

- Павлий Зорь.

Павлий? Да - это очень редкое имя. И Зорю захотелось объяснить, что так назвали его в честь этого истощенного человека, который сейчас бессильно полулежит, судоржно сжимая в руках трубку телескопа.

- Павлий Зорь, - повторил Павел и, слегка приподнявшись, оглянулся на безжизненное тело товарища.

- Сурен Маргулян.

И Павлий Зорь склонился перед Суреном.

Павел устал. И Лида Линг запретила ему разговаривать. Но Павел не мог спать, он вспоминал.

И помнилась ему все га же первая, самая первая ночь в его жизши, когда он по-иному увидел небо.

Отец и магь узенькой каменистой тропкой пошли в горы. Заросли мелкого кустарника преграждали дорогу. Ветви уже сухие, колючие, осенние. Где-то весело и звонко шумела вода.

Родители Павлика были немолоды. Их юность совпала с войной. Четыре года они шагали по дорогам смерти. Ольга Петровна - санитаркой в стрелковой дивизии, а Николай Павлович механиком в танжовом батальоне.

Встретились они гораздо позднее, тогда, когда Николай Павлович уже защитил кандидатскую диссертацию, а Ольга Петровна заведовала детской инфекционной больницей.

Когда Павлик появился на свет, им было гораздо больше тридцати.

Павлик рос в жизнерадостной, но какой-то бесшабашной семье. Очень мало уделялось внимания личному благополучию (они сами этого не замечали), а все помыслы устремлялись куда-то вверх, чуть ли не к звездам. Мама по утрам кормила Павлика манной кашей с вишневым или малиновым вареньем, но сама никогда не успевала позавтракать и только перед обедом вспоминала об этом. Она обычно носила нелепую, мило смешную, уже успевшую выйти из моды шляпу, оставляла сумочки и перчатки на прилавках магазинов, но точно знала даты противостояний Марса и Венеры. Это влияние мужа, а может быть, веление времени. Она очень долго помнила лица и все течение болезни своих маленьких пациентов, но их мамаш сразу же забывала, не раз попадая из-за этого в неловкое положение. Она любила громко декламировать стихи. А отец молчал часами.

У них всегда было очень мало времени. И, наверно, тот далекий вечер, о котором вспоминал Павел, им хотелось подарить себе, своей ушедшей молодости.

Ольга Петровна уверенно переступала с камня на камень. Отец плохо видел в темноте, часто спотыкался, но не выпускал из своих горячих ладоней ручку сына.

- Да, Оля, трудно сейчас отличить, где фантастика, а где уже наука, но я всегда мечтал об этом! Помню весну сорок пятого года! И знаешь.... Я и тогда думал, что Луна близко...

...Сурен не приходил в себя, а Павел обессилел. Отчего? От разом нахлынувших воспоминаний? От мучительного ожидания, ожидания, длившегося столько лет, и сейчас, в эти минуты, превращающегося в реальность? Или, может быть, просто от того, что планетоплан шел на посадку и тяжесть возрастала?

Павел не смог отметить того мгновения, когда планетоплан, наконец, стал, твердо стал на землю. Поддерживаемый Зорем, он медленно спускался по трапу.

Это была та же площадка, с которой шестьсот лет тому назад они стартовали на Луну, чтобы начать свой путь к Юпитеру. Это место древних астронавтов, место безумно смелых, люди сохранили как ценнейшую реликвию прошлого. Те же скалистые отроги гор вдали, и так же они сглаживают свои контуры в синеве. Сейчас, как и тогда, была весна...

Павел ступал по серым, сильно разрушенным плитам и вдруг в выемке между камнями замегил свежую травку. Склонился, набрал пригоршню склеенной корешками земли. Поднес к лицу... И голова закружилась. Он задрожал от знакомого запаха обнаженной земли, еще холодной от зимних снегов, но уже оттаявшей для жизни. Растирал пальцами жирные кусочки перегноя. Это прикосновение отбросило его к тем далеким годам, когда он во взрыхленную, уже нагретую солнцем клумбу -высаживал клубн.и георгинов. И тут он увидел: от людей, слившихся в его глазах в единое целое, отделилась девушка. Девушка в бледно-голубой развевающейся одежде. Она легко шла ему навстречу, протянув вперед тонкие руки. В ее облике он прочел и боль сострадания и восторг.

Она смотрела ему в лицо, слегка запрокинув голову, нежная, очень простая и искренняя.

- 3-зд-рав-в-вствуй, Павел, - она певуче-растянуто выговаривала слова. - Долгих лет тебе жизни, Павел, на твоей Земле.

В руках Леи тетрадь. Но она совсем не похожа на те древние документы, с которыми совсем недавно познакомилась дочь Павлия Зоря.

Листы в тетради свежие, почти не измененные временем. И даже чернила не потускнели. Две фотографии - ребенка и юноши - вставлены в обложку.

Записки Нины Орловой...

А Лее кажется, что это частичка души тех далеких людей.

И густо-зеленые очертания гор, и снежные шапки-все в лучах солнца. Прохлада под тенистыми платанами. И так же было тогда, шестьсот лет тому назад...

В ПРОСТОРАХ НЕВЕДОМОГО

ЮПИТЕР

(Начало записок Нины Орловой)

...Осталась только крошечная голубоватая точка. Она выделяется на черном небе. И глаза сами постоянно тянутся к ней.

Мы легли на круговую орбиту вокруг Юпитера. Он занимает перед нами почти половину пространства. Полосатый гигант. И видно, как эти полосы, темным обручем охватив поверхность планеты, стремительно кружатся.

Но больше всего меня поражает Солнце. Холодный диск в черном небе. Дело не в том, что оно гораздо меньше земного. Наше Солнце как бы теряется в сиянии воздуха. Здесь оно висит. Оно ослепительно светит... светит холодом.

А на поверхности Юпитера кочует Красное пятно... Загадка из загадок... Оно огромное... неправильной формы... и ползет от полюса к полюсу. Оно приковало к себе все мысли нашего юного начальника...

- Там, именно там рождается это необъяснимое радиоизлучение. А почему? Какую силу, какую власть таит в себе эта бурая, расплывчатая масса?

- В нем скрыто что-то зловещее...

Это сказано очень тихо, но с такой неожиданной дрожью, что мы все невольно оглянулись. Саша не улыбался! Он серьезен. И только уголки губ нервны подпрыгивают, как бы в предчувствии неотвратимой беды.

И на мгновенье стало жутко. Пятно - это гигантский спрут, сковавший нас своим мертвящим взглядом. Он высосет все: нашу кровь... возвращение... далекую Землю... Сурен очень бледен. И Павел натянуто улыбается. А я... я должна сказать что-то:

- И бывает же такое дурацкое напряжение нервов, когда все рисуется в мрачных тонах!...

Павел Николаевич рассмеялся, но смех звучал неискренне... Лучше так не смеяться!

- Вы правы, Нина Александровна, невеждам всегда что-то мерещится...

- Мы с Ниной Александровной скоро вам приподнесем все тайны Ганимеда в их натуральном виде. Ждать уже недолго. Сурен вставил это совершенно спокойно. Он уже безукоризненно владел собой. - Пойдемте Нина Александровна, Ганимед ждет нас.

Нам с Суреном поручили наблюдать за спутниками Юпитера. Их двенадцать. Путь нашей ракеты лежит между орбитами Каллисто и Ганимеда. Подойти ближе к Юпитеру нельзя. Там очень плотный слой электронов больших энергий. Правда, наш планетоплан надежно защищен от них, но все-таки мы не имеем права нарушать данные нам на Земле инструкции. Каллисто и Ганимед по величине почти такие, как Меркурий. Каллисто сейчас скрыт Юпитером, мы не скоро еще подойдем к нему. И я смотрю на голубовато-белый Ганимед. Прекрасная "луна". В его отраженном свете что-то особенное... успокаивающее, особенно успокаивающее после жуткого кровавого пятна. Но не следует думать об этом, о минутной вспышке страха. Это естественно в Космосе. Надо думать о другом. Мы с Суреном уже знаем: белое зеркало на поверхности Ганимеда - это застывшие моря угольной кислоты. Так предполагали люди, так оно и есть Наблюдение за Ганимедом - эту работу мы с Суреном взяли, так сказать, по совместительству. Основное у меня - люди, как чувствует себя в Космосе живой организм. Первое из первейшего. С этого начиналось освоение внеземного пространства. Вечная, непроходящая задача. Может быть, потому, что она действительно неисчерпаемая. Для меня уже не проблема: хорошо ли переносит живой организм состояние невесомости. Это давнымдавно решено. Но чем глубже в Космос, тем вероятнее различные сюрпризы.

Больше двадцати лет назад первая ракета-спутник взвилась над Землей, потом пронесся человек на космическом корабле. Началось освоение Луны, обследование Венеры, Марса и, наконец. Юпитера. И везде решался вопрос о живом организме. Человек может жить в космическом корабле - это доказано. А нервы? А его психика? Прежде всего сужу по себе.

Пока я спокойна. Только слишком часто вспоминаю Землю. Мужчины в этом отношении крепче. Их сильнее захватывает работа. Павел Николаевич вообще ни о чем, кроме своих электромагнитных или мезонных полей, и говорить не может.

А я по-бабьи, со слезой, переживаю прошлое. Тем более что Ганимед напоминает мне льды Антарктики - тяжелейшую пору моей жизни.

Жизнь... Так что же такое сама жизнь? Только путь от рождения до смерти? И то, что ты смог сделать, - вехи на этом пути?

Мягкие ручки сына. Его первое: "мама"... Удивительный комочек собственного тепла...

Но было еще... Желтая синева на лице Володи. И последняя улыбка. Улыбка только для меня, как будто ты сказал: "Все пройдет, мама. Крепись! Будущее все-таки за нами". Ты не мог уже думать "за мной", потому что знал: тебя скоро не будет. Так уходят все, кто жил не для себя.

А любовь? А горепь одиноких бессонных ночей, когда в воздухе запах омытого цветенья? А черно-серое штормовое море за кормой и хлесткий дождь вперемеш.ку со снегом?

И сейчас, так далеко от Земли, вспоминая прошлое, я втягиваю в себя дыханье киевских каштанов и кожу мне обжигают капли штормового дождя.

Я встретила своего будущего мужа на Олимпиаде в Риме. Наверно, любовь дала мне силы, и я выступала очень успешно.

Я никогда не думаю о муже. Но холодный и блестящий Ганимед напоминает льды Антарктики. Там мы расстались навсегда.

Мы мало знали друг друга. Я училась. Он на долгие месяцы уходив в плаванье. А встречи всегда радостны.

Я окончила институт и начала работать врачом на дизель-электроходе, где он был помощником капитана.

Помню, у бортов пенилась светло-зеленая волна, отталкивая редкие льды. Сплошной ветер дул с близкой Антарктики. На льдинах пятнами темнели морские звери. В сером ненастном небе с криком носились стаи птиц. Ненастье! Ненастье в природе!

Иногда несколько движений, случайное слово - и человек кажется другим.

Меня поразил брезгливо-безразличный голос мужа, когда он разговаривал с подчиненными.

А потом случилось несчастье...

В ураган, во время аварийной работы, которой непосредственно руководил муж, матросу придавило ногу. Паренек в плаванье впервые, во всем виновата его нерасторопность.

Когда я прибежала к месту происшествия, муж стоял в стороне. Ледяным тоном спросил:

- Перелом?

- Да, - ответила я.

Перелом был открытый, и не один. Нога изуродована, наверно, навсегда.

- Черт знает что!

Восклицание обожгло меня, я подняла голову от раны. На губах мужа обычное пренебрежение, ни тени сострадания к чужой боли. Только блестит его бледное выбритое лицо в сгустившейся серой мгле.

Начинался хлесткий дождь.

Муж с досадой отвернулся и пошел вдоль борта, затянутый в плащ-дождевик, скользкий от воды.

Вечером случайно услышала разговор...

- Мне некогда, - сказал муж.

- Он понимает, что сам виноват, - уговаривал наш комсорг. - Он и так наказан. Если бы вы навестили...

- Некогда, - все так же бесстрастно прозвучал ответ...

Очень тяжело было возвращаться в свою каюту.

Муж полулежал в мягком кресле спиной ко мне. Над зеленым плюшем были видны крутые плечи. Настольная лампа стояла перед ним, и тень покрыла его синевато-бледное лицо, когда он повернулся.

Тогда я ничего не сказала. Я только с ужасом вслушивалась в его слова:

- Неприятностей не оберешься. Лезут черт знает куда! Объясняй теперь!

И ни разу не спросил меня, как себя чувствует больной, как его нога...

Это страшно - вдруг, сразу и неотвратимо обнаружить, что человек, который был для тебя самым главным в жизни, - ничто, пустота.

Время шло. Он, как и раньше, снисходительно и ласково улыбался, абсолютно уверенней в моей привязанности и своей неотразимости. Теперь его мелочный эгоизм, жалкая боязнь за собственное "я" меня раздражали.

Говорят, чтобы разорвать совместную жизнь, нужна более веская причина. Не знаю... Я. наверно, простила бы и любовь к другой женщине, и несправедливые упреки, и бурные сцены, если за этим всем - горячие чувства. А душевной скудости простить не могу. Не могу жить с человеком, которого не люблю, И не уважаю.

Тогда мне казалось: лучше одиночество.

Я поселилась у нашей буфетчицы тети Фени и провела с ней эти тягостные месяцы плаванья.

Почти все свободное время смотрела на бушующий океан. Это успокаивало и тревожило. Тучи над нами. Где-то СТОРОНОЙ, вгрызаясь в зыбь волн, проходили дожди. Иногда они хлестали нашу палубу. А потом возникал подсвет на небе, он расширялся. Отдельные голубоватые айсберги проплывали в темной и холодной воде.

Так постепенно мы входили во льды Антарктики, в их сияющее великолепие.

Нет, это было не тяжелое, а тягостное время. Потом, через много-мнюго лет, когда пришло большое горе, я поняла, что значит тяжело, непреодолимо тяжело.

Было еще очень много солнца в моей жизни, была знойная Ангола, где рос мой Володька среди черных кудрявых детишек. Пусть навсегда останется благословенным это незабываемое время!

Я работала рядовым врачом в госпитале. И когда возвращалась домой спать, кажется, шаталась от усталости. Чужое, некиевское, небо сверкало причудливыми созвездиями. И воздух полон запахов, но слишком резких, слишком пряных.

Оспа... Нищие деревни... Холера... Такова Ангола моей молодости...

Да, Земля влечет неодолимо. Память о ней не меркнет, а оживает, расширяется... У Ганимеда очень спокойное, ровное дыхание. Сияние-это дыхание небесных тел. Земля теперь-тоже небесное тело. И как она нежно и чисто дышит.

Меняется ли психика человека в Космосе? Да, меняется. Глубже сознаешь свою ответственность перед людьми за то, что тебе одной из многих тысяч доверили. Острее чувствуешь, что ты дитя Земли, свою неразрывную связь с ней. Это неправда, что тоска, обреченность одиночества овладевает людьми. Так думали только на заре космических полетов. Жизнь здесь очень активна, насыщена деятельностью, а тоска - плод безделья.

Сильнее всех, конечно, Павел Николаевич. Не только потому, что он талантливее, умнее, энергичнее. У него исключительная целеустремленность.

Я вижу: Сашин взгляд сам собою тянется к Земле - туда, где она может быть. Я вижу на лице Сурена отпечаток земных воспоминаний. Они, как и я, думают о прошлом. Значит, в Космосе обостряется прошлое, воспоминания все больше и больше овладевают психикой.

А вот у Зарецкого этого нет. Он весь-одно стремление: проникнуть в тайны мира. Его мысль, его память не отвлекаются. Я даже начинаю думать, что он исключение. Он относится к типу мыслителей, гигантов ума. А их психику нельзя мерить нашим аршином.

Беспокойства он мне не доставляет. Как Зарецкий ни увлечен, он строго соблюдает режим времени. И если наступает пора спать, он откладывает самый захватывающий эксперимент - и спит. Он регулярно делает зарядку. И ест то, что положено.

Галочка говорила, что и дома он всегда ел то, что питательно, что нужно, а не то, что ему особенно нравится.

И вместе с тем он не производит впечатления сухаря, и совсем не потому, что слегка смущается, когда обращаешься к нему. Его горячее сердце стремится как можно больше познать!

Я люблю наблюдать, когда Павел готовит очередной опыт. Он весь горит и краска возбуждения на щеках, и особый блеск глаз. И даже пальцы дрожат. Это при его-то железных нервах?

Вчера он позвал Сашу. Я работала рядом и слышала весь их разговор о Красном пятне Юпитера.

- У меня такое предчувствие, что внутри него сейчас что-то происходит. Как будто силы какие-то накапливаются.

- Почему вы так думаете?

- Трудно ответить... На приборах нет никаких точных показаний, и вместе с тем что-то не то...

Он молчал минуту.

- Почему протонный слой радиации Юпитера начал вдруг излучать рентгеновские лучи с длиной волны около двух ангстрем?

- Откуда вы знаете, что это идет от протонного слоя?

- Не могу объяснить... Но это так.

И хотя Павел Николаевич не доказал своего предположения, мы с Сашей поверили, что так оно и есть. Зарецкий обладал особой интуицией. Это почти мистика. Но его гипотезы, высказанные столь определенно, как эта, всегда подтверждались. Вернее, это какое-то свойство его мышления: предугадывать действительность. Собственно говоря, это присуще подлинно большому таланту. Разве не создана одна из самых удивительных теорий нашего времени - теория вакуума, пустоты? Той самой пустоты, которую физики всего мира привыкли считать самой простой и понятной. Пустота - не пуста, даже если там совершенно отсутствуют протоны, нейтроны, электроны, не говоря уже об атомах и молекулах. Пустота заполнена частицами отрицательных энергий, поэтому мы их не чувствуем. А если этим частицам сообщить огромную энергию? Что получается тогда? Тогда рождается антиматерия, антивещество. А фотонная ракета - наша самая большая мечта...

Павел Николаевич одержим идеей пустоты. В ней он видит неведомые доселе силы и стихии В ней могущество человека. Он говорит Саше о тайнах Красного пятна Юпитера, а думает, я уверена, что корень всех загадок, в том числе и этого излучения, исходящего от протонов, все в той же пустоте, в том же мире отрицательных энергий.

- Мы должны проследить не только за этими рентгеновскими квантами, но и за тем, что их порождает. Какими свойсгвами должны обладать эти лучи или частицы?

Павел Николаевич быстро набрасывал на бумаге чертеж.

- Нам с тобой надо срочно собрать эту схему. Для этого есть все необходимое. Я проверил.

И он начал объяснять Саше сущность задуманного:

- Протоны, попав в поле неизвестного нам происхождения, порождают рентгеновские лучи с длиной волны около двух ангстрем. Все притоны или только определенных энергий? Почему это происходит? Это мы во-первых узнаем. Возникают ли только эти кванты или еще что-нибудь? Эго во-вторых... Протоны мы возьмем из реактора для получения пиозина. Нам нужно совсем ничтожное количество. А потом... потом... мы увидим, как развернутся события.

- Насколько я понял, вы, Павел Николаевич, считаете, что это неизвестное, неуловимое нами поле действует на протоны?

Вопрос задал Сурен

Он вошел, когда Зарецкий заканчивал свои объяснения, и слышал последние слова.

- Да, это так. Хотя не могу доказать даже существование этого поля.

- Тогда я бы не стал проводить никаких экспериментов. Я бы покинул Юпитер.

- Как?! - Это в один голос закричали я и Саша. - Прерывать экспедицию только потому, что у начальника появились какие-то предположения!

Саша был вне себя.

- Вы подумайте, что доверила нам Земля?! И мы вдруг струсили! Бежали! Ничего не проверив! А может быть, у нас сейчас в руках величайшее открытие нашего времени?!

- Разве я похож на труса? - Сурен выговорил это всем спокойно. - Протоны - это кровь нашего корабля. И если для них существует опасность, опасность их перерождения... Так ли я понял, Павел Николаевич?

Зарецкий казался очень бледным. Все его легкое тело споргсмена как бы приготовилось к прыжку:

- Вы правильно поняли, Сурен Арутюнович, вы поняли даже то, о чем я еще не говорил, а только думал. Опасность эта есть. И нечего так возмущаться, Саша. Но мы должны проверить, насколько это реально. Поэтому я предлагаю этот эксперимент... Прервать экспедицию, так ничего не узнав и не доказав, а только породив подозрение, мы тоже не можем... - Он обратился к Саше: - За два часа, самое большее, мы должны собрать схему.

Красное пятно ожило. Это случилось внезапно. Как раз тогда, когда Павел Николаевич и Саша начали свой эксперимент.

Космос бушевал. Все приборы заработали интенсивнее. И пробный звук щелчков в счетчиках забарабанил, как крупный град о крышу дома Мощное электромагнитное излучение не знало преград.

Павел Николаевич и Саша быстро настраивали приборы на новый режим. Я отлично помню их двоих рядом, оба подвижные, ловкие. Вот Саша подал Павлу Николаевичу матовый вогнутый экран. Тот быстро подхватил его и начал закреплять на спаянном из тончайших золотистых трубок каркасе. А пальцы на его руках дрожат от возбуждения...

СРЕДИ БЕСКОНЕЧНОСТИ

(Продолжение записок Нины Орловой)

Последнее, что отметила память, - легкое головокружение.

А потом я увидела над собой очень бледное лицо Павла, бровь рассечена, и кровь размазана по лицу; я лежала на полу, придавленная непонятной тяжестью. Саша, согнувшись, почти ползком двигался к нам.

Я обвела глазами каюту, пытаясь найти Сурена, и обнаружила страшный беспорядок, как будто внезапный вихрь разметал рулоны графиков и журналы, прижал к столу и расплющил золотистый корпус новой установки.

- Осторожно, - предупредил Павел. - ускорение очень большое.

Иллюминаторы прикрыты, оставлены только щели. Но в них не попадает свет Юпитера. Там чернота... Саша помог мне приблизиться к иллюминаторам. Я должна видеть, что там...

Впереди сгустились скопления очень ярких фиолетовых точек. Юпитера нет... Нет его гигантского колышущегося тела... Я скосила глаза в сторону - там редкие сине-зеленые вспышки в черном небе. Я оглянулась. И только сейчас заметила - тыловой иллюминатор открыт. Но там сплошная чернь... И вдруг в ней загорелось одинокое густо-красное мерцание, потом второе, третье... Я изумленно повернулась к своим спутникам:

- А где же... где он, Юпитер?..

Они молчали.

- А Солнце? Солнце где? Что все это значит?

Я оцепенела от ужаса. Я больше не спрашивала.

- Это значит, что мы летим прочь от Юпитера и от Солнца со скоростью, очень близкой к скорости света. - Павел говорил тихо.

- Сколько времени мы уже так летим?

- Минут двадцать, наших. А сколько прошло на Земле - не знаю. Никто не знает.

Вошел Сурен. Мягкая черная прядь прилипла к его вспотевшему лбу. Он сделал несколько шагов нам навстречу. Движенья у него замедленные и до предела усталые.

Павел и Саша повернулись в его сторону. Они молчали, они ждали. И Сурен непривычно вяло заговорил:

- Я испробовал все. Ускорение выше всяких норм. Хорошо, что оно хоть остается постоянным. Стабилизаторы все равно сработают. И мы перестанем ощущать эту страшную тяжесть. Но космоплан...

Жутко об этом думать. Но если действовать, все выглядит иначе.

Гибель еще далека, пока она не подступила к нам вплотную. Мы ясно ощущаем будущее. А то, что оно совершенно неведомо нам... Так разве все мы, еще на Земле, не стремились помыслами в неизвестное?

Катастрофа сблизила нас, как сближает смертельная опасность.

Раньше, когда мы рассчитывали на семь месяцев экспедиции, нас связывало общее дело. На Земле находились дорогие нам люди, мы знали, что вернемся к ним, а это незабываемое время потускнеет.

Но сейчас...

До самого последнего дыхания нас будет только четверо. Я Павла называю по имени и на ты, как будто он и Саша вдруг оказались моими детьми, такими же родными, как и Володя. И Сурен мне очень дорог.

У Юпитера мы были другими, чем на Земле... А здесь, среди абсолютной обреченности, мы стали иными, чем у Юпитера.

Только Павел такой же, как и раньше. То же увлечение, та же страстность. Признаюсь, я была даже неприятно поражена: что это за человек?! Неужели сам процесс познания для него самоцель?! Проникновение в тайны мира только ради самого проникновения! Но скоро я поняла: он фантастически верит в могущество человека и абсолютно убежден если не в нашем возвращении на Землю, то в возможности связи с ней. Я подозреваю даже: тот опыт у Юпитера оставил после себя след. Но об этом Павел молчит. Значит, он еще не совсем уверен или не вполне разобрался. Но на результаты опыта возлагает большие надежды.

Мне кажется, что и меня новое положение сравнительно мало изменило. После смерти Володи собственная жизнь перестала иметь для меня большую цену. И теперь ничего не изменилось. Я сейчас очень нужна моим товарищам. А если будет связь с Землей, я многое смогу сделать и для людей.

А Саша и Сурен изменились. Это особенно заметно было в первые дни. Потом все вошло в свою колею. А сначала...

Я еще на Земле ознакомилась с биографиями тех, кто должен стать моими пациентами. Их состояние, их психика - это одна из задач экспедиции. И мне поручено решить ее.

Сурен Арутюнович - баловень судьбы. Единственный сын крупного партийного работника, он с детства жил среди внимания и достатка. Мальчика любили, немного баловали, но, главное, по-настоящему воспитывали. В его жизни не было срывов. Он прекрасно учился. Потом стал выдающимся инженером, женился, прекрасный семьянин. Он немного снисходителен к людям, потому что привык быть всегда на виду, как привык к хорошей одежде. Но прежде всего он инженер, упорный, всегда в поисках.

Сейчас он дотошно следит за собой, за своим костюмом, ногтями, волосами... Я понимаю: он старается отвлечься.

А Саша не знал ни отца ни матери, вырос в детдоме, проказливый и немного насмешливый мальчишка. И когда я вижу его застывшего в одной позе. такого безразличного к своей собственной особе, мне хочется обнять его за плечи и сказать:

- Ничего, мой родной! Будущее пока еще за нами!

Он только на год старше моего Володи.

В их лицах, Сурена и Саши, есть что-то... Что? Растерянность? То и не то... Апатия? Безнадеждность? Нет! Не то Тоска? Может быть. Вера в будущее? Очень мало, это подогревается искусственно. Боль по невозвратимо утерянной Земле? Да, есть. Но есть и сила Они из тех, кто с детства активно врывается в жизнь, кто ищет боя и для кого битва - необходимейшее.

И мне отрадно, что это последнее с каждым днем все нарастает и нарастает.

Жизнь среди бесконечности становится буднями.

Крошечная кабина. Она совсем не напоминает огромные солнечные лаборатории, где я работала десять лет тому назад.

Синтезировать белки мне поможет хлорелла, маленькая одноклеточная водоросль. Это очень неприхотливое растение, оно хорошо усваивает энергику света и исключительно быстро размножается Белки хлореллы состоят из полного набора аминокислот, необходимых для питания, в ней много витаминов; углеводов и других ценных веществ.

Хлореллы мало. Хотя с Земли мы взяли ее изрядный запас. Она играет значительную роль в нашем рационе Но мы совсем не рассчитывали путешествовать многие годы!

Невыполнение хотя бы одного из заданий Павла обесценивает работу остальных и неизбежно ведет к гибели

И мы работали, мы даже не встречались...

Четкая, размеренная жизнь: работа - питание - сон - работа - необходимый минимум физических упражнений.

Режим, строгий режим. Иначе нервная система сорвется, выйдет из повиновения, иначе упадет трудоспособность.

Кроме хлореллы, мой главный союзник-микроорганизмы. И первое, с чего я начала, - разведение культур микробов. Хорошо, что материала оказалось у меня больше чем достаточно. Проследить на простейших влияние Космоса было одной из моих задач у Юпитера. Я взяла очень много подопытного материала. И сейчас отбирала нужное мне. Микробы чувствовали себя на космическом корабле превосходно, нисколько не хуже, чем на Земле. Надо найти только для них самую благоприятную среду, повести их развитие в нужном направлении.

Однажды Павел Николаевич пригласил нас всех в салон. На минуту приоткрыл жалюзи на окнах. Мы оглянулись, в сплошной темени мерцали одинокие тускло-красные вспышки. И казалось, одна из них - наше Солнце.

Саша высказал это:

- Кто может сказать правду о тяготении? Может быть, оно и сейчас направляет нашу ракету? Скорее всего именшо так и есть. Мне кажется, очень велика вероятность того, что мы летим к центру Галактики, куда-то туда, к созвездиям Стрельца, Скорпиона или Щита. И может быть, одна из звезд...

Он осекся. Но я поняла, он хотел сказать: и может быть, какая-нибудь звезда вот этих созвездий - поглотит нас...

- Я вас собрал сюда не для того, чтобы предаваться мрачным мыслям. И приоткрыл завесу в Космос не для того, чтобы напомнить о нашей обреченности...

Павел говорил медленно, неодобрительно, и лицо его покрылось густой краской раздражения.

- Я хотел вам напомнить о Земле. Нашу жизнь сейчас люди очень дорого ценят. И работать надо. Но не так, как до сих пор.

Он опять прикрыл щиты на иллюминаторах.

- Мы живы, работаем! А это счастье! Мы должны ощущать радость жизни, радость дружбы, радость общения. Иначе ничего не выйдет! Ничего необыкновенного не произошло! Понимаете? Ничего. Мы работаем так, как всегда. И каждый день будем собираться для отдыха. А сейчас... Нина Александровна, сыграйте нам то, что вы играли в тот вечер.

Саша обнял мои плечи. Павел пытался улыбаться. Но его губы скорее кривились...

- Вот... поэтому... я... опоздал.

А Саша шептал:

- Нина Александровна! Милая Нина Александровна!

И опять все изменилось. И опять мы стали другими. Об этом я думала уже ночью, отдыхая в удобной постели.

Павел нарушил свой приказ. Через несколько дней он не пришел к нам в салон. Я села к роялю, Саша вполголоса начал декламировать:

Я звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, но ты не снизошла...

Но Павла не было, и это беспокоило.

Вошел он неожиданно и очень тихо. Мы все почему-то оглянулись.

Павел стоял на пороге и весь светился. Да! Светился вдохновеньем, радостью. Его лицо изменилось до неузнаваемости, бледное, ошеломленно счастливое. Он хотел, но не мог выговорить ни слова... Наконец сказал:

- Связь с Землей есть!

В торжествующей интонации его голоса было все - Земля... Надежды.., Жизнь... Кажется, я заплакала.

На Земле так устойчива психика людей потому, что стабильны сами условия жизни. А здесь... Все время ждешь чего-то, и все меняется. И вот сейчас весь мир перевернулся.

Значит, Павел не утешал нас, а знал: мы вернемся, мы обязательно вернемся!

В этот момент сознания первой победы мне почему-то вспомнилась Ангола.

...Холера в стране... Извивающиеся тела на цыновках... Десять дней вдали от госпиталя. Медикаменты иссякли. Я возвращалась вечером. Солнце уже низко. Пальмы широколистые. Черные тен'и. Сейчас солнце упадет в ночь. И сразу тропическая темнота завладеет миром. Из домика, где жили мы, выбежала Нэнси... Она присматривала за Володей. Я не могла разобрать ее слов, но все уже знала. Плач похож на завыванье.

А на моей большой постели среди измятых влажных простыней бессильно лежал Володя, маленький и такой беспомощный. Наш главврач поднялся от его изголовья.

Я бросилась к сыну, прижала к груди его горящее тело. Он был такой худенький, что даже кожица западала между ребрами. Но узнал меня: его глаза потеплели.

Какая же я мать! Какая мать! Привезла сюда, эту заразу, свое дитя! Но тогда я сумела вырвать сына у смерти. Не сберегла я его потом...

И сейчас мне хочется без конца повторять его последние слова: их много, а я один!

Да, их на Земле много, а нас только четверо!

Наши сигналы уже идут, идут, идут к Земле. И все равно их когда-нибудь люди поймут!

Автомат в течение десяти суток шлет одно и то же сообщение.

Павел для передачи информации использовал установку, которую Саша собрал у Юпитера. При помощи мезонов реактора создавалось новое поле, которое способное вызывать в протонной радиации плане уже знакомое нам двухангстремовое излучение. И люди Земли не могут не обратить внимания правильную последовательность сигналов, идущих от протонного слоя. А расшифровать сообщение для них не составит труда.

Мы начали регулярно посылать научную информацию на Землю, правда, очень скупую, лаконичную. Павел сам отбирал наиболее ценное.

Павел был убежден, что стихия, несущая наши слова людям, движется со скоростью, в тысячи раз превышающей скорость света. Он смеялся, беспричинно трогал все, что попадало ему руки. И сразу же начал докладывать звонким юношеским голосом:

- Мы несемся к центру Галактики в направление созвездия Скорпиона. Наша скорость очень близка к скорости света...

Итак, вырвана вторая победа: мы знаем направление полета. Теперь слово за мной и Суреном. Но юежде чем мы внесли свой вклад, прошли долгие годы.

Но тогда, в тесной кабине Павла, нам, окрыленным второй удачей, казалось, что все решится очень скоро.

Саша был менее терпелив, чем Павел. И не стал ожидать вечера, когда мы все соберемся. Требовательный сигнал: немедленно все к командиру! - оторвал нас от привычной работы.

В кабинете Павла, сплошь уставленном приборами, мы едва вместились. Саша сиял, он возбужденно говорил.

Мы поздравляли Сашу, любовались им. В его мальчишеской непосредственности искрилась такая радость, как будто повеяло весной.

Ему удалось уловить и характер нашего движеия. Мы летели сейчас с очень небольшим ускорением, видимо, силы, действующие в реакторе, уже начали истощаться.

- Сурен, надо проверить оставшийся запас пиона и протонов, - как бы между прочим, мельком сказал Павел.

- Я знаю. Я уже пробовал...

Тогда, в минуту торжества, я не обратила внимания на эти две короткие фразы. Их смысл всплыл потом.

Мы пытались представить: что сейчас происходит нa Земле. Какой она стала? Казалось диким, что там промелькнули уже многие десятилетия и никого нет из тех, кого мы знали. А сын Павла... Без нас попоявился на свет и без нас состарился. Как прошел он по жизни? Какие следы оставил?..

По нашим подсчетам, там уже 2150-е годы. Для нас Земля прежняя, такая, какой мы ее видели. Там напряженная борьба. Борьба между справедливость и насилием. Но рабства больше нет. Не осталось его даже в самых недоступных джунглях, только заметны еще страшные его следы - нищета и болезни. Такой я помню Анголу.

Какая же сейчас Земля?

Осуществилось ли то, о чем мечтали мы?

Информация с Земли не могла догнать нас. Но наша поступает к ним. Читают ли они наши сигналы?

Мне трудно понять, как Саша ориентировался в этом фиолетовом скопище звезд. Но делал он это прекрасно...

Постепенно вид неба начал меняться, это заметила даже я.

Звезды более равномерно рассеялись вокруг нас И цвет их стал другим, каждая приобрела свой собственный оттенок.

Это произошло на третьем году наших блужданий в Космосе. Особенно четко выделилась одна звезда, она все нарастала и нарастала, постоянно оставаясь перед глазами. Саша объяснил: наш путь пролегает слишком близко к этому светилу. И оно, затормозив наше движение, исказило траекторию полета ракеты, пытаясь затянуть корабль в свои владения.

В нашем небе появилось два солнца. Одно, чья могучая власть тяготела над нами, красное и большое; второе - звезда, жетовато-белая, более горячая, но и более далекая.

- Наше главное солнце, - сказал Саша, - Анлорес В. Его не видно с Земли невооруженным глазом Мы знаем только Анлорес А. От Солнечной система его отделяет расстояние в триста световых лет.- Он помолчал, как бы давая нам возможность подумать. - Анлорес В по массе и размерам почти такой, как солнце, но температура его поверхности около четырех тысяч градусов.

- Может ли поглотить нас одна из этих звезд?

Это, конечно, спросила я.

- Поглотить? Нет. Есть уже все основания предполагать, что мы стали кометой в системе Анлореса...

- Кометы очень близко подходят к самой звезде...

- Пока нам нечего опасаться. Скорее всего период нашего обращения - сотни лет. И когда ракета подойдет к Анлоресу совсем близко, настолько близко, что жар звезды сможет расплавить стенки космоплана, нас уже не будет в живых. А сейчас - займемся исследованием системы Анлореса.

- А планеты у нее могут быть?

- Конечно...

- А жизнь?! - Это уже вопрос Павла.

- Раз могут быть планеты, то возможна и жизнь, - ответила я.

Какая сила заставила нас двигаться с субсветовой скоростью?

Ответить - значит сделать почти возможным наше возвращение на Землю. Сейчас в нашем положении есть какая-то жертвенность. Пусть вынужденная, ню все-таки жертвенность. Мы, конечно, до самого последнего дыхания будем слать свои сигналы к Земле... Но сделать возможным возвращение...

Я понимаю, это сказка, детское утешение...

Сурен исследовал запасы нашего горючего. Протонов осталось совсем мало, и они шли на связь с Землей.

Нам не пролететь к Земле и тысячной доли пути, даже если бы мы знали, как это делается.

А Павел ищет страстно, напряженно, ищет разгадку нашей трагедии. Такова логика и сила человеческого разума!

Может быть, эта новая стихия, эти новые частицы подобны всепроникающим нейтрино..?

- Нет, - отвел эту мысль Павел, - если бы это было нечто, подобное нейтрино... Оно проникло бы сквозь защитную оболочку и свободно прошло бы сквозь массу протонов... А оно вызывает реакцию, то есть взаимодействует с протонами, частицей, имеющей электрический и барионный заряды. Эти неведомые частицы ни того, ни другого заряда не имеют, иначе мы бы их обнаружили. Значит, протонам, как, и этим частицам, присущ еще какой-то третий заряд. Протоны - ядерные частицы Но почему это излучение не действует на атомное ядро, оно не разрушает вещество, ядра атомов? Ни наш космоплан ни мы сами - ничто не пострадало, все осталось таким же, как и прежде. Взаимодействие происходит только со свободными протонами, и взаимодействие двоякое. Если протоны сконцентрированы в единую массу, как было у нас, - реакция развивается бурно и стремительно. Протоны перерождаются в неизвестный нам вид материи. Это происходит с колоссальным выделением энергии. А если протоны рассеяны, как в радиационном поясе планет, генерируется только строго определенное двухангстремовое электромагнитное излучение.

И опять, все опять и опять, возвращался Павел к тайне гравитации. Может быть, в ее разгадке ключ к нашему спасению?

Теория единого поля! Мечта Павла еще с юности... И в нашей судьбе он видел бездну возможностей и предположений для создания этой теории... И, может быть, поэтому он так мало чувствует безвыходность нашего положения?

У Анлореса есть планеты! Саша уверенно преподнес нам очередное открытие. Сколько? Пока неизвестно. Нас особенно интересуют те из них, которые находятся в зоне жизни, вблизи самой звезды, где достаточно света и тепла. Такую планету найти не легко: она все время в лучах ослепительного светила.

Но когда Саша доказал ее существование... Для нас это явилось не просто радостью: наверно, Колумб с таким же восторгом смотрел когда-то на впервые увиденную им землю.

К этому времени реактор космоплана уже не действовал. Пиозина осталось слишком мало для бурной реакции. Мы летели, подчиняясь только силам тяготения. Но если пустить в двигатель не успевший прореагировать пиозин, мотор оживет. А пока мы летим с обычной скоростью, на которую рассчитав космоплан: 5000 километров в секунду, корабль управляем. Мы взяли курс к новой планете, к новому миру.

Итак, вперед, в неведомое, а может быть, в мир неизвестной жизни!

Но прежде чем этот мир открылся нам, произошло нечто совершенно необъяснимое.

Впереди космоплана находится щуп для метеоритов. Он улавливает все твердые образования на трассе полета и сжигает их...

И вдруг... щуп молчал... Щуп не обнаружил опасности. Метеорит налетел на нас с тыла... Это невероятно. Но это так. Вернее, это был не метеорит, а что-то абсолютно непонятное.

Случилось это днем, в момент напряженной работы.

Резкий крик Саши. Не сигнал тревоги, а именно крик.

Мы увидели его у ракетного телескопа очень бледного, ослабевшего.

Вид неба оставался обычным. Темень Космоса и очень много ярких немигающих звезд.

Здесь больше ярчайших звезд по сравнению с Космосом у Земли: мы ближе к центру Галактики, и плотность светил увеличилась. И вдруг все звезды потускнели Как будто пелена затянула глаза, так Саша и решил сначала. Он скосил взгляд в сторону приборов. И в этот момент закричал. Автомат отметил не только то, что звезды померкли, но большинство из них, в том числе и наша планета, исчезло. Сам Анлорес расплылся, разлился сиянием. Свет его не обжигал больше глаз.

Создалось впечатление, что какая-то полупрозрачная масса обволокла космоплан и продолжает мчаться вместе с ним. Нет! Это был не сон! Не галлюцинация! Это длилось около десяти часов.

Потом небо очистилось, облако удалилось так же незаметно, как и спустилось.

Перемен не произошло никаких.

Мы мчались по курсу к нашей планете. Мы свыклись с мыслью, что она наша.

Космос оставался прежним. Оранжево-красный, четко очерченный диск Анлореса, сияние его желтоватой звезды-спутника и бесконечное множество ярких немигающих звезд.

ДЖОЛИЯ - ПЛАНЕТА ОРАНЖЕВОЙ ЗВЕЗДЫ

(Окончание записок, Нины Орловой)

Павел и Саша спорили. Спорили резко, может быть, даже грубо, а главное, азартно.

Павел стал пунцово-красным, он был взбешен, что кто-то смеет думать не так, как он.

- Не спорь! Не спорь о том, чего ты не понимаешь! Жизнь развивается, подчиняясь определенным закономерностям. Одноклеточные-многоклеточные-высшие формы жизни. И подлинно разумными существами может быть только наивысшая форма - существа, подобные человеку, с тонкой нервной системой, с мозгом.

- А мне кажется, что может быть что-то совсем непохожее.

Саша улыбался особенно приветливо, как умел улыбаться только он один, но упорно стоял на своем.

Павел с досадой отвернулся, всем своим видом говоря: ну что тебе доказывать!

Меня радовала их горячность. А еще приятно было оттого, что этот разговор сейчас совсем не отвлеченный, совсем не беспредметный. Он сейчас неизбежен и необходим.

Мы на подступах к новому миру. Издали планета розовая.

И на ней, вне всякого сомнения, возможна жизнь. И, может быть, такая, как наша?

Неужели мы осуществим давнюю мечту! Найти братьев по разуму... И, может быть, люди на Земле узнают об этом? Сколько лет прошло на Земле?

Странно думать, что там, в пропасти веков, уже ничего не осталось привычного для нас.

Мы стояли на пороге нового Солнца и новой Земли. Мы уже знали, что она немного больше нашей планеты и, значит, ходить по ней будет тяжелее (а особенно сейчас - после невесомости). Она щедро обогревается своим Солнцем, но мы не могли определить состав ее газовой оболочки. Сначала мне показалось, что атмосфера носит ярко выраженный восстановительный характер - я обнаружила в ней вместе с парами воды аммиак, метан, сероводород... Но вдруг увидела ясные линии молекулярного кислорода и азота. Концентрация этих элементов прыгала в самых широких пределах. А приборы были в полном порядке. Я уверена. Я сама их очень тщательно проверяла.

Новый мир стремительно приближался. И скоро превратился в огромный мутно-розовый шар. Нас отделяло расстояние в двести тысяч километров.

- Какое же имя дать этому розовому миру? - спросил Павел.

- А мы подождем называть его, - с готовностью ответил Саша. - Возможно, там есть разумные существа, и они уже как-то называют свою "Землю". И мы сохраним это имя.

- Нет! Мы дадим свое! - неожиданно для себя возразила я. - Пусть эта планета будет Джолией. Ведь, правда, звучно Джолия?

Мне, как семнадцатилетней девчонке, в этой розовой дымке мерещился сказочный мир, полный романтики тайн и все-таки похожий на земной. Зеленые деревья, яркие цчегы . Мне так хотелось притронуться к их листьям. И возникло даже чувство, будто я изменила своей ясной Земле.

Мы легли на курс облета. И как спутник планеты начали двигаться по круговой орбите, пытаясь тщательно исследовать ее воздух, радиацию, температуру твердой оболочки.

И опять я не могла узнать, сколько же кислорода содержится в ее атмосфере. Я настроила ультраспектрофотометр на полосы молекулярного кислорода. Полосы были яркими, четкими. Присутствие кислорода несомненно. Но сколько? Результаты все время разные - то 2, то 15, то 20 процентов - и почти одновременно и почти в одном и том же месте.

- Что за дьявольщина! - сквозь зубы прошептал Павел и сам сел за прибор.

От бесконечной и необъяснимой чехарды цифр я одурела.

И у Павла точно так же прыгали результаты, точно так же менялась яркость линий кислорода.

А в кабине корабля прибор действовал безотказно, содержание кислорода определялось однозначно.

- Ну, что ж, - наконец решил Павел, - приблизиться к планете можно, даже если точно не известно содержание кислорода.

Мы двигались к Джолии по спирали. И на расстоянии восьмидесяти тысяч километров от ее поверхности попали в поток непонятной радиации. Сначала мы предположили, что это такой же электронный или протонный пояс, каким окружена наша Земля. И Саша сразу же сделал вывод:

- Ага! Значит у Джолии есть магнитное поле!

А Павел молчал... Он совсем не уверен, что это знакомые нам протоны или электроны!

Беспорядочно метались стрелки на дозиметрах космического излучения. Павел стоял перед приборами и молчал. Его лицо казалось злым.

- Ничего... ничего... не понимаю. - И немного спустя взволнованно добавил: - Я даже понять не могу, имеют ли эти частицы заряд... И какой? Это какие-то трехликие частицы...

В этот момент корабль стремительно рухнул к планете. От резкой неожиданной перегрузки я на мгновение потеряла сознание.

Когда пришла в себя, дверь в кабину была открыта и Павел кричал Сурену:

- Немедленно выходить из радиации! Против этих лучей защита не устоит! Они разрушают пиозин...

Я услышала голос Сурена, слов не разобрала.

Космоплан выровнялся и ринулся вверх.

Мы опять легли на орбиту над поясом радиации на расстоянии ста тысяч километров от планеты. Предоставив управление космопланом автоматам, собрались в салоне. Отсутствовал Сурен. Он исследовал скудные запасы горючего. Как повлияло на него излучение?

Наши тела удобно покоились в креслах. Тепло, уютно. Вокруг незримое присутствие тех далеких дорогих людей, которые собирали нас в этот путь. Когда мы в салоне, я всегда вспоминаю о них.

А розовая планета совсем близко, огромная, поземному сияющая, но отделенная от нас непонятной преградой.

Жизнь... Там обязательно должна быть жизнь.

Я мельком взглянула на Павла. Его лицо страшно поразило меня. Замкнутое, даже угрюмое, с опущенными тяжелыми веками. Никогда у него не было такого лица. И век таких тяжелых не было, и таких острых скул.

- Что с тобой, Павел? - Он поднял на меня светлые, совсем спокойные глаза. - Что-нибудь случилось?

- Нет... нет... Что вы!

Вошел Сурен. Его движения замедлены. Так всегда в минуты острого волнения. Он боится сказать необдуманное, случайное слово, говорит глухо:

- Я очень немногое могу сообщить вам. Горючего нам хватит только для того, чтобы благополучно сесть на планету. Вещество или... поле пояса радиации сквозь защиту проникает в реактор двигателя, искажает обычный процесс. Космоплан теряет способность управляемо двигаться.

- Исследовать эту радиацию. Но как?!! - Это сказал Павел, его лицо покрылось синеватой бледностью. - Приблизиться к поясу радиации! Сейчас же! Время не терпит!

И мы опять двигались вокруг планеты как ее спутник в течение двадцати земных дней.

Частицы действительно оказались трехликими. В одном случае они вели себя как отрицательно заряженные, в другом положительно, а иногда как нейтральные. И мы установили, что для нас опасно только это нейтральное вездесущее излучение. Отрицательные и положительные состояния частиц нас не беспокоили.

И что хуже всего: мы не улавливали закономерности в чередовании зарядов частиц.

А розовая планета медленно вращалась, соблазнительно близкая, полная тайн и какой-то жизни.

Мы опять в салоне космоплана. Павел, как и всегда в особенно ответственные минуты, не сидит, а стоит.

Он приказал открыть все иллюминаторы. Исчезли стены, осталась лишь прозрачная, слегка люминесцирующая желтизною оболочка. Только она отделяла нас от бездны пространства и времени. Справа от меня, надо мной и под ногами был черный Космос с обилием немигающих, мертвых звезд, с восходящим ослепительным светилом - Солнцем Джолии, а слева - сама планета, мутная и тоже сияющая. Павел говорил решительно. Он все обдумал.

- Большое счастье встретилось нам на пути. Эта планета вне всякого сомнения живая. То, о чем мечтали люди, - обнаружить в Космосе жизнь, - нашли мы первыми. У нас сейчас надежная связь с Землей. Даже в случае нашей гибели на Земле многое узнают... Но истратить все горючее для того, чтобы опуститься на неведомую планету... Должны ли мы это делать?

- Только так и может быть, - тихим горячим шепотом вставил Саша.

Сурен и я молчанием подтвердили свое согласие. Начался спуск к планете.

Тысячекилометровый пояс радиации миновали благополучию, нейтральное излучение не встретилось на нашем пути. Все ниже... и ниже... Раскаленный воздух охватил космоплан. Нарастала тяжесть и тупая боль во всем теле. И возникло что-то знакомое, не мучительное, а именно знакомое, знакомое многомного лет назад...

Земля! Земля! Родная Земля! Меня задушили эти земные воспоминания. И вдруг сильнейший взрывной удар...

Павел рванулся в аппаратную. За ним шатающаяся тень Саши. Я двинулась туда же почти ползком, с трудом преодолевая боль и страшную тяжесть,

Но в аппаратной все в порядке, у пульта по-прежнему Сурен. Только лицо его искажено невыносимой болью: щеки, лоб, шея - все побагровело, посиневшим ртом он жадно ловит воздух.

Космоплан "Вперед!" остановился, замер, придавленный собственной тяжестью на чужой земле.

И мы все, несмотря на сильнейшую физическую слабость, как-то сразу к чему-то прислушались. Там, в Космосе, была беспредельная Вселенная и были мы - больше ничего.

А сейчас за плотно прикрытыми иллюминаторами не пространство беспредельности, а чужой мир, куда мы вторглись непрошенными, мир, может быть, с враждебной нам жизнью. Наверно, только неведомая опасность создает чувство одиночества.

И Павел еще сказал (он никогда не скрывал от нас трудностей), что взрыв не прошел бесследно. Мы все-таки попали в поток губительного для нас излучения. Автоматы отвели космоплан в сторону. Но все запасы протонов, оставленные для связи с Землей, уничтожены. Их нет, И возродить их снова невозможно.

Когда мы открыли окна, чтобы увидеть чужую землю, на планете был рассвет. Над горизонтом висела утренняя звезда Анлорес А, яркий белый диск величиной с десятикопеечную монету.

Беспредельная тускло-серая равнина лежала перед нами. Предрассветные сумерки длились долго. Но постепенно все начало наливаться густой краснотой. И только когда из-за плоского края планеты показался невероятно огромный и сияюще красный диск солнца, - вокруг посветлело. Перед нами возник непривычный пейзаж. Насколько хватало глаз расстилалась все та же равнина. И на ней странные растения: в метр высотой, тонкие, прямые, как бы негнущиеся (или в воздухе была абсолютная тишина?). Растения коричневые, и среди них кое-где разбросаны камни более светлого оттенка. Странно, что камни эти почти одного размера, и одной формы - яйцеобразные.

День ясный, со светло-розовой прозрачной вышиной поднимался над нами. И нам особенно дорогой показалась эта сияющая вышина! Нас вернуло к действительности резкое восклицание Саши. Эти "камни", эти странные "камни" были живыми! Сейчас мы ясно видели, что они буро-коричневые с ржавыми полосами. Они заметили нас! Они двинулись нам навстречу, пригибая твердую, упругую траву. Они ползли беспорядочно, не общаясь друг с другом. Мы не могли понять, как и за счет чего они передвигаются и где те органы чувств, которыми они уловили наше появление.

- Смотрите! Смотрите! - громко закричал Саша.

И мы увидели, что стрелки на космоулавливателях резко взметнулись, указывая на радиацию, все ту же нейтральную вездесущую радиацию. Мы закрыли иллюминаторы. Но указатели приборов всетаки чуть-чуть дрожали. Излучение очень слабое, в миллионы раз меньше того, которое встретило нас на подходе к верхним слоям атмосферы. Но оно есть!

- На Земле известны скаты, - не знаю почему так тихо начала я говорить, - морские животные, каким-то непонятным образом вырабатывающие ток высокого напряжения. Они этим током поражают свои жертвы. А эти... Неужели они вырабатывают ядерное излучение?

- Но кто их жертвы? - задумчиво вставил Павел.

Так нас встретила эта планета - чужой и определенно смертельной для нас жизнью.

Когда мы вновь открыли защитные шторы, яркое солнце поднялось почти к зениту. Вся необъятная равнина залита его ровным горячим сиянием. Попрежнему тихо в степи. Не колеблется жесткая трава. А бурые "камни", чувствуя наше присутствие, явно беспокоятся.

Оставив Сашу наблюдать, мы ушли на отдых. Проснулась я через несколько часов и сразу же потянулась к окну.

Саша все так же стоял у прозрачной стены и смотрел в степь. И лицо у него не только усталое, а измученное. Несвойственное Саше болезненное выражение страха застыло в глазах. Я хотела спросить: что с тобой? ты заболел?

Но сама засмотрелась в серо-коричневую даль, и, признаюсь, мне стало жутко. Жутко, несмотря на то, что яркое светило обливало лучами равнину. Но чтото непередаваемо ужасное было в этой степи. Застывшая трава, ползущие "камни", и больше ни единого намека на жизнь.

Саша прикрыл ладонями лицо, а когда отнял их, я в его взгляде увидела смертельную тоску.

- Мне... тяжело здесь... - сказал он. - Не знаю почему, но какие-то дурацкие мысли лезут в голову... Я видел там... далеко... какие-то странные расплывчатые тени... Но не в этом дело... В воздухе есть что-то...

- Иди отдыхай.

Оказалось, действительно, даже после сна очень тяжело стоять у окна и наблюдать. Ничего не изменилось в степи, она оставалась прежней, пустынной, никакого движения, ни ветерка. Тучи, грозовые, мохнатые и низкие, собрались на горизонте. У нас, нп Земле, обязательно разразилась бы гроза, грянул освежающий дождь. И все очистилось бы... Но здесь они, такие тяжелые, синие до черноты, расходятся в знойном небе.

А меня одолевали мучительные мысли. То мне вдруг казалось, что все вокруг горит, полыхает огнем и мне надо куда-то бежать, вырваться из этого пламени. То меня охватывала безысходная тоска, полнейшее бессилие. Я с большим трудом заставляла себя оставаться на месте и смотреть, только смотреть в горячую и твердую степь.

Чтобы отвлечься, попробовала снова определить кислород в воздухе планеты. Результат оказался неожиданным, но совершенно определенным. Вблизи "камней" содержание кислорода доходило до 50%, а по мере удаления от них-резко падало.

У самых "камней" не было сероводорода, метана, аммиака И все-таки эти газы присутствовали в атмосфере.

"Камни" выделяют огромное количество кислорода! Это несомненно!

Не знаю, когда подошел Павел, помню только его голос:

- Нет, так дальше невозможно. Излучение проникает сквозь энолит и травмирует наши нервы. Закройте иллюминаторы!

Мне показалось, что на этот раз со страшным скрежетом опустились защитные шторы.

- Прежде всего, - начал Павел, - мы должны узнать сущность этих странных "камней". Что это такое? Откуда этот кислород и излучения? Это излучение - их оружие. Возможно, что внутри этих существ происходят ядерные реакции...

Мы выжидали пять дней. За это время кое-что поняли; камни оживают только на свету, вместе с заходом солнца они теряют способность двигаться, излучать, выделять кислород. Эти странные образования казались нам лишенными всяких органов чувств. По вместе с тем в их поведении было что-то разумное. Некоторые из них явно обследовали наш корабль. С неприятным скрипом они соприкасались с обшивкой космоплана.

Потом они уползли в глубь степи. Что это? Чей-то приказ? Или их собственное решение?

На шестые сутки мы осуществили опыт, предложенный Сашей. Взяли под обстрел пиозином "камень", находящийся от нас километрах в пяти. Вспыхнул взрыв, подобный ослепительному, всепожирающему пламени атомной бомбы. И от камня ничего не осталось - только немного серо-серебристого пепла. А его сородичи не обратили никакого внимания на эту вспышку, они лежали, как и прежде, неподвижные, почти мертвые. Это подтвердило, что они лишены даже самых примитивных ощущений. Ночью при помощи щупа метеоритов мы собрали немного пепла.

Анализ был готов через два часа. Оказалось, это... двуокись германия...

Германий... Германий... - я была ошеломлена, - это сравнительно редкий элемент на Земле и во всей нашей Галактике. По своим свойствам он примыкает непосредственно к кремнию и углероду. Углерод - это основа жизни на Земле. Значит... Значит... где-то есть германиевая жизнь.

- У ядра германия, - с изумлением делал свое сообщение Павел, - очень много изотопов, целых восемнадцать, есть изомерные ядра. Видимо, каким-то реакциям, происходящим внутри этих ядер, "камни" и обязаны своим могуществом.

И Саша все недоумевал:

- Германиевая жизнь... Германиевая, а не углеродная... И... и... наконец, физиологическое ядерное излучение.

- Мне кажется, - задумчиво перебил его Павел, - здесь не обошлось без Разума... Мы еще увидим их, подлинных властителей этого мира!

И опять наступила ночь, бархатисто-темная, с непривычными мерцающими созвездиями, ночь, полная непонятной, неведомой жизши.

- Прожектор не включайте, - тихо сказала я, - мы можем отпугнуть... их отпугнуть...

А кого "их"? Мы и сами не знали, но ожидание было очень напряженным. Откуда эта уверенность, что они обязательно придут? Не знаю. Но нам казалось несомненным присутствие на этой "Земле" Разума.

Саша первым увидел приближающееся к нам облако. Оно казалось густым и темным, как грозовая туча, только внутри него можно было различить множество тускло-красных огоньков.

Мы приготовились к встрече с неведомым, открыли шторы и замерли в своем убежище, правда, приятно создавая, что энолит не пробьет пуля и огонь не возьмет.

Густая вязкая масса прикрыла космоплан, к энолиту прижались что-то темное, пульсирующее, колеблющееся, как волны. Какие-то тени метались там.

А ведь это уже было когда-то!

Там в просторах системы Анлореса, когда звезды вокруг померкли... Необъяснимый метеорит!

Появилось ощущение, что нас упорно и долго рассматривают. Мы сжались перед этим многоликим взглядом. Сурен включил прожектор, и мутная масса как-то сразу подалась, начала удаляться... И вдали мы опять увидели красные огоньки...

Мы ожидали, что "оно" появится днем, как это бы сделали мы сами. Но весь день равнина оставалась пустынной. Только желтые "камни" продвигались по ней. Они казались полновластными властителями планеты.

А ночью опять началось необычное. На этот раз мы укрылись от пристальных наблюдающих глаз. И только приборы показывали, что, как и вчера, густая масса припала к энолиту. Это живое существо? Или же умный прибор? И снова в охватившем космоплан облаке то там, то здесь сгущались тени, иногда вспыхивали искры. А вокруг - прежняя тишина.

Мы до конца выдержали это испытание, до самого рассвета.

Иногда чудилось, что липкая жидкость ощупывает нас. С первыми лучами солнца "облако" плавно поднялось ввысь и скрылось в розовой дымке.

На третью ночь мы наконец увидели их. Это реальное и вместе с тем необычное до жути зрелище мне никогда не забыть. "Облако", как и прежде, подползло совсем близко, но на этот раз не опустилось па энолит. Красные огоньки застыли метрах в ста от космоплана. И вдруг они начали переливаться синими, фиолетовыми, зелеными оттенками, и на "землю" посыпались странные фигуры, большеголовые и тонкорукие, на коротких ногах. Шесть фигур двинулись к космоплану и чувствовали себя абсолютно спокойно в лучах прожектора.

Мы жадно рассматривали их. Возникло представление, что они хотят что-то объяснить или показать нам. Значит, они признали в нас братьев по Разуму!

- Нина Александровна! - Я оглянулась на Сашу. - Не кажется ли вам, что они в скафандрах?..

И мы поняли, что это так и есть. Но почему же существа этой планеты ходят по своей земле в защитных костюмах?

- Неужели и они откуда-то? - опять спросил Саша.

- А может быть, они живут в воде? - Павел предложил это, как более вероятное. Но я сразу же возразила:

- Это трудно представить. Во время первого облета мы видели, что на планете нет больших открытых водоемов...

- А подземные воды?

- Может быть... Но Земля доказала нам, что именно на суше создаются наиболее совершенные формы живых организмов.

- Вы тоже считаете, что они пришельцы?

- Я пока ничего понять не могу...

А странные фигуры стояли уже перед самым космопланом. Мы напрягали зрение, чтобы разглядеть их. Но это нам не удалось. За плотными стенками скафандров мелькало что-то неуловимое, расплывчатое, едва заметное.

В эту ночь знакомство не состоялось, но...

Павел первым обратил внимание на сигналы, поступающие в наш приемник. И вдруг быстро включил телевизор. Экран "заговорил"...

- Смотрите! Смотрите! - крикнул Павел. - Они поняли принцип телепередач... Они показывают...

Я увидела, что существа перед космопланом, как бы убедившись, что мы наконец-то поняли их, рассеялись в темноте.

А экран горел белым пламенем, по которому метались густо-фиолетовые до черноты полосы.

Почувствовав боль в глазах, я закрыла веки.

- Наденьте очки, излучение очень жесткое.

Экран стал багровым. Из красного сумрака выступило странное видение.

Ярким зловещим светом озарено грозовое небо. Это небо непомерно огромное, оно занимает почти весь экран, только в правом углу прижался совсем крошечный клочок суши. Тяжелые тучи, снизу темные, а сверху яркие. Оттуда, из глубин этого светящегося верха, мчится огненный смерч. Он не один. Вдали, уменьшенные расстоянием, такие же горящие вихри раскинуты по небу. А на обрывке суши - выходящие из пламени смерчей красные яйцеобразные "камни".

- Что такое? - шепнул Саша. - Неужели они откуда-то?!

Экран опять изменил свой оттенок, стал сначала коричневым, а потом розовым...

Джолия была перед нами. Мы узнали очертания се материков, ее скудных водоемов. Мертвая планета. Скалы, скалы да сыпучий красный песок, кое-где обмелевшие озера.

Мы следили за тем, как "камни"-пришельцы будто пожирали этот каменистый грунт. Потом поднялась коричневая островерхая трава.

И вдруг вид на экране изменился неузнаваемо, хотя там оставался все тот же пейзаж Джолии. Как будто ветром Земли повеяло, а небо стало беспредельно синим. И нам захотелось выйти в этот неожиданно ставший родным простор.

Потом мы увидели космоплан и самих себя. Спускаются сходни. А мы стоим в своей обычной одежде на крышке открытого люка.

- Они предлагают нам выйти, - прошептал Павел.

- Мы должны поверить им, - твердо сказал Саша.

- Это все не так просто, - возразил предусмотрительный начальник. - На рассвете, Нина Александровна, вы еще раз сделаете анализ воздуха на газы и микроорганизмы.

И я вновь повторила свои определения. Результат оказался поразительным... Воздух по ту сторону стенок корабля был точно такой же, совсем такой же, как в нашей кабине.

- Я так и думал, - подытожил Павел, - они там создали такой же воздух, как у нас здесь... Можно смело выходить. Эти существа ищут общения с нами.

3

Чужая планета встретила нас широчайшим простором.

Мы спустили сходни, но стояли некоторое время на площадке люка, оглядывая окрестность.

Простор оказался действительно огромным и небо нежно-розовое с далекими перистыми облаками. И внизу, куда только достигал взгляд, везде трава. Не знаю, какое ощущение было самым сильным - прикосновение свежего ветра к открытой коже, его странный горьковатый запах, так пахла здесь трава, или тишина. "Камни" исчезли.

- Эти "камни" подчинены им, - заметил Павел,

- А интересно все-таки, что это: машины или живые существа? - вставил Саша, и вдруг он рассмеялся, звонко, радостно, а потом закричал во всю мощь своих легких: - О-го! Го! Го! Го! Го!

И где-то далеко, у самого горизонта, ответило эхо:

- Г-го! Го-го!

Это Сашу развеселило еще больше. Он сбежал по трапу и первым вступил на чужую землю. Он прыгал н кувыркался по укатанной "камнями" поляне. Вел себя совсем как мальчишка, вдруг вырвавшийся на волю, в весеннюю степь.

Наверху остался один Сурен. Таков приказ начальника - Сурену корабль не покидать.

Мы шли среди негнущихся тростникообразных растений.

- Подождите! Подождите! - вдруг воскликнул Саша. - Что это?

Мы не успели остановить его, как он поднял с земли блестящие, переливающиеся на солнце осколки. Они сделаны как бы из чистейшего хрусталя. И в них ясно видны игольчатые, как снежинки, кристаллы.

- Брось! - крикнул Павел. - Незащищенными руками ничего не брать!

Саша выронил свою блестящую находку. С хрустальным звоном она упала на землю и разлетелась брызгами. Саша оглянулся.

- Интересная все-таки штука.

Мы двинулись дальше.

А солнце поднималось все выше и палило нестерпимо, стало тяжело дыциать и тяжело двигаться.

- Надо выходить ночью. И "они" тогда придут.

Мы вернулись, усталые, разомлевшие от жары.

Но сон после прогулки был удивительным. Наверное, только дети так хорошо, с наслаждением сляг, без всяких сновидений.

Проснулись мы одновременно, проснулись ночью. Разбудили нас негромкие, мелодичные звуки... Странная музыка! Мы некоторое время лежали, затаив дыхание, вслушиваясь.

Павел подошел к окну.

- Смотрите! Смотрите!

Густая темнота ночи наполнена множеством огнен, красных, зеленых, желтых и едва заметных фиолетовых. Со всех сторон они двигались к космоплану.

- Выйдем навстречу! - с какой-то торжественностью провозгласил Павел.

Прохлада расстилалась в воздухе, прохлада и свежесть. А огни скапливались у подножья сходен. Один из них, темно-красный, начал очень медленно взбираться. Ему тяжело двигаться в скафандре. И вот он рядом с нами, маленький, чуть выше колена. Мы склонились к нему, притронулись руками к холодному металлу скафандра, прильнули к шлему, стараясь рассмотреть, что там. Свет очень скудный, только красный огонек на самой макушке. И нам виделось что-то мутное, бесформенное и бесцветное. И опять зачастили сигналы в приемнике, загорелся экран телевизора.

"Он" проник вместе с нами в салон, лег в кресло.

А на экране светилась история чужой жизни. Сначала в полной темноте волны ходили перед нами, потом протянулись переплетающиеся нити, кольца.

Плохо видно. И "они" это скоро поняли, потому что освещенность и оттенки красок на экране начали быстро меняться. Голубой, зеленый, оранжевый, красный... Они искали наиболее хорошо воспринимаемый нами цвет. Остановились на зеленом. И нити стали густо-зеленые, и кольца. Только фон темныйсине-фиолетовый...

Нет! Нет! Перед нами не возникли изображения чужой разумной жизни, чужих сооружений, порождений чужого ума. Нет!

Прежде всего мы увидели систему Анлореса. Две звезды, орбиты планет возле каждой. Четче выделились две точки-планетки, одна - наша, а вторая у Анлореса А. Значит, эти разумные существа - пришельцы на Джолии, Их солнце Анлорес А - яркий, но маленький диск в небе, более горячий, чем Солнце, и более тяжелый. И где-то там их планета. На диаграмме вспыхнул спектр падающего на нее излучения. Оно было жестким, очень мощным по сравнению с солнечным светом. Максимум энергии лежал в ультрафиолетовой области. Трудно бы нам пришлось, если бы мы опустились на эту планету. Без скафандра не выйдешь в ее простор.

Что-то расплывчатое, то круглое, то овальное на экране, а от него во все стороны все бегут и бегут волны. Это пульсирующее облако имеет сложное строение: множество точек внутри, подвижных, ритмично вздрагивающих, в основном светло-зеленых, но есть и синие и оранжевые, а кое-где мелькают красные. Иногда вспыхивают искорки, раздается треск слабого разряда. И тогда особенно усиливаются змейки бегущих волн.

- Структурная модель их белковой молекулы, - неуверенно прошептала я.

Экран неожиданно вспыхнул ярким светом, как будто они приветствовали мою догадку.

Появилась другая капля. В ней меньше точек, они почти все красные. И расширяющиеся волны другой формы - с заострившимися вершинами и впадинами. Над каплей обозначилось овальное очертание "живого камня".

- Первичная клетка "камня"!

- Его кристалл!

Почти одновременно вырвалось у Саши и Павла.

Экран опять одобряюще засиял.

- Нет, не кристалл, - настаивал Саша. - То, что мы видели, - не мертвое, а живое.

- Но почему, - возразила я, - точек так мало внутри? Цепочки углерода гораздо длиннее.

- Германий! - сказал Павел.

И я вспомнила обнаруженную в пепле двуокись германия. Германиевая жизнь! Может ли это быть? А почему бы и нет? Германий-родственник углерода. И там, в мире могучих квантов, обязательно стимулируются неизвестные нам реакции и во многомного раз повышается способность германия создавать цепочки из атомов.

Перед нами две капли, атомы двух жизней. Они разные, но какими-то внутренними процессами, безусловно, связаны между собой. Живые камни! Они разлагают горные породы, извлекая из них элемент, необходимый для жизни, видимо германий. Процесс идет с выделением в атмосферу кислорода. Вот что насыщает кислородом воздух Джолии!

А потом, день за днем, мы все дальше и все глубже проникали в чужую жизнь.

Мы увидели не только Джолию, но и их родную планету спутник Анлореса А.

В этом мире все казалось полутенями, чем-то полупрозрачным... Огромная фиолетовая даль. Бесконечная - нет горизонта и нет границ. Однообразная, мутно-прозрачная плоскость. Не видно ни животных, ни растительности.

Потом, когда глаз привык к этому зрелищу, на экране начало вырисовываться нечто... Оно колыхалось, как опахало на Востоке. Мне оно напоминало ветви ангольских пальм. Цвет этого "нечто" я не могла определить. Он переливался, иногда вспыхивал от фиолетового, почти черного, до голубого. Голубизна мелькала отдельными искрами. Но вдруг...

Музыка... торжественная и звучная, она все нарастала и нарастала, распространяя непонятное смятение. Она была скорее скорбная, чем радостная... скорее резкая, чем мелодичная...

Экран посветлел... Несколько мгновений он оставался пустым. Только звуки достигли своего апогея.

Перед нами возник хозяин этой планеты, живое существо с могучим мозгом. Мы подались вперед и замерли.

Существо без скафандра, почти совсем прозрачное и тоже темно-фиолетовое. Оно казалось нам скользким, холодным и мокрым.

Тело этого необычного создания поражало геометрической правильностью своих форм. Два шара соединялись вместе: один - поменьше - голова; второй -" побольше - туловище. И конечности. Нижние - служат для передвижения, очень короткие, с нашей точки зрения, но крепкие. И верхние... Нет, это те наши руки. Они гораздо длиннее и заканчиваются множеством щупалец.

Потом в большом плане мы увидели голову. Здесь сконцентрированы органы чувств. Орган зрения мы сразу узнали, хотя он совсем не напоминал наши глаза. Вернее, это множество мелких глаз, маленьких решеточных ячеек (мы насчитали около ста), разбросанных через правильные промежутки по всей поверхности шара - головы, в них мы ясно видели хрусталик, ощущалось восприятие света.

Были и другие органы чувств. Четыре довольно большие выпуклости, покрытые более светлой, чем все остальное, перепонкой, расположены точно через девяносто градусов по экватору этой геометрически правильной головы. Может быть, это орган слуха? Были еще пульсирующие, как пружинки, волоски. И едва заметные, как бы прилипшие треугольные пленки. Их много, и расположены они неравномерно. Они медленно передвигаются в одном и том же направлении, и одна всегда занимает место другой.

Потом, уже на схеме, перед нами раскрылся мозг - громадное скопище нервных клеток. Биотоки и еще какие-то непонятные нам импульсы.

Физиологическую основу их жизни, их деятельности, даже мышления мы в какой-то мере схватывали. Но не могли разобраться в чувствах.

Каким видят они окружающий мир? Вот эту самую Джолию с розовой туманной далью, с солнцемгигантом, до боли красным, где все носит отпечатки этой яркой красноты: трава коричневая (а может быть, перенесенная та Землю, она оказалась бы зеленой?), и обшивка нашего космоплана стала оранжевой. Может быть, для них, развившихся в мире мощных излучений, отсутствует цвет? Они воспринимают ультрафиолетовые лучи. Что это, однотонный мир? Или тоже окрашен? И как они чувствуют его здесь, на Джолии, когда жесткие лучи не пробивают атмосферу планеты? Но они несомненно видят.

Каким образом они общаются между собой? Мы не отметили ни звуков, ни жестов. Но они понимают друг друга даже сквозь пространство, через скафандр и стены нашего космоплана.

Слышат ли они? Не знаю. Но безусловно улавливают наши слова, наши мысли - абсолютно чуждые им образы и понятия. Они не были ни назойливы, ни требовательны. Их вполне законное любопытство казалось добродушным. Не проявляя никакого интереса к нашей технике, к нашему космическому кораблю, они подолгу рассматривали единственную картину в салоне-первое пробуждение весны на Земле. А когда я заиграла на рояле, окружили меня и как будто замерли. Убедившись, что они воспринимают нашу речь, мы начали рассказывать.

Это происходило вечерами, они не выносили яркого света. Мы открывали все люки и иллюминаторы. Мертвенный, блеклый свет лежит на всем, холодный и тусклый Анлорес А выполз из-за края равнины, небо кажется просветленным, но и на нем мерцают наиболее яркие звезды.

А в салоне совсем темно, мутно-белый экран телевизора; крошечный рояль с обнаженными клавишами.

Начал Саша... Он был рад, что рассказывает о родной Земле, о далеком Солнце... Его планетах... И я вдруг поняла, что сейчас для меня даже жестокий и неуютный Юпитер родное Джолии, в которой гораздо больше "земного".

Павел пытался рассказать о могучих излучениях Космоса. Но их это не трогало. И Павел, ошеломленный, растерянный, изумленно разглядывал их крошечные фигурки. Для них было "само собой разумеющимся" то, чему он посвятил всю свою жизнь. Создавалось впечатление, что они воспринимают электромагнитные колебания и потоки частиц так ... реально, как мы видим в салоне мягкие кресла или их фигурки с красными точками на шлемах. Мы безусловно дано ощущение скрытых от нас процессов Вселенной, тех процессов, к разгадке которых люди шли мучительным и радостным путем ошибок, поисков и открытий. И наши гипотезы для них, наверно, - примитивные истины.

Павел решил не рассказывать, а спрашивать.

- Что произошло у Юпитера?!!

- Есть ли у нас надежда вернуться на родную планету?!!

На второй вопрос они ответили сразу же: на ожившем экране телевизора космоплан "Вперед!", окутанный пульсирующим облаком, оторвался от Джолии и растаял в розовом тумане.

Они обещали возвращение.

4

Что произошло у Юпитера?

Это озадачило наших гостей. Им, конечно, казалось невероятным, что мы пролетели бесконечность пространства, не зная, под действием каких сил.

Они, оперируя нашими формулами и знаками, пытались объяснить Павлу на экране телевизора сущность происшедшего.

Вакуум... Таинственный вакуум... Это не пустота. Пустоты вообще нет. Пустота - это океан материальных частиц, таких же реальных, как электроны или протоны. Но мы не воспринимаем эти частицы, потому что они все имеют отрицательную энергию. Нам известно, что античастицы - это "дырки" в пустоте.

Мы только допускали существование мира отрицательных энергий. Какие же неведомые людям законы позволили этим существам вызвать к жизни отрицательную энергию и не уничтожить самих себя? Видимо, уровень знаний даже Павла был еще недостаточным, чтобы понять это.

А они упорно говорили о взаимодействии, о каком-то соответствии миров.

Мы, конечно, казались им ущербными существами, лишенными определенных ощущений.

Я говорила много вечеров подряд.

Сначала о зарождении жизни... О первичной клетке... О ее эволюции... Потом о людях...

Теперь мы уже не вмещались в салоне.

Я удобно сижу в кресле, вынесенном из космоплана. Передо мной светится телевизор. Окрестность теряется в скудном сиянии их второго солнца. И покуда видно, все огоньки и огоньки. Это шлемы скафандров. Они иногда начинают слабо покачиваться. Это значит, меня не понимают или не одобряют.

Я говорила о себе. Из нас четверых у меня самый большой земной жизненный опыт.

Детство. И возникло телеизображение. Беленькая хатка-мазанка на пригорке. Подсолнухи вдоль огорода. Мой старший брат Колька гонит утят. Мама стоит в дверях, спрятав руки под передвик. Кусты полыни у дороги. Девочка с длинными косами бегает там. А понимают ли они, эти существа, что это я?

Саша рядом со мной. Его горячая рука легла на мою руку, крепко сжала. Он тоже вспомнил свое детство, свои подсолнухи.

А Павел, наверно, только и думает: как все происходит? Как это образы моего прошлого мгновенно превращаются в изображение?

Но нет! Он взволнован... Земля ведь тоже его!

Первое недоумение у тех бесстрастных существ, что заполнили равнину, вызвало появление моего сына.

А на экране все было точно так, как навсегда врезалось в памяти. Акушерка в низко надвинутой на лоб шапочке протягивает голенького младенца... И вот его уже увеличенное изображение: сморщенный, беспомощный и одна щека полнее другой...

Потом Ангола... Я говорила очень громко, пытаясь задушить их молчаливый, колышущийся протест. Говорила не о себе, а о тех, кто когда-то работал рядом со мной. О самопожертвовании. О высшей человечности... А они только качали своими огоньками!

Сначала я подумала, что они не понимают... Но экран точно отображал мои мысли. Я замолчала.... Понимали, но... не принимали... Не принимали этой отдачи себя во имя других, не знали, что в этом может быть радость. И мне стыдно стало за свою горячность. А ведь я хотела говорить о сыне!.. О том, как он в двадцать лет пошел па верную гибель, чтобы спасти других... Я не стала об этом рассказывать.

Земля звала... Далекая, неуловимая пылинка в просторах бесконечности, - она тянула к себе.

И особенно эта тоска по Родине усилилась, когда для нас стала реальной возможность возвращения.

А Павел торопился наладить связь. Только бы передать людям уже известное, сказать: мы не погибли! Мы еще есть!

И как знать! Может быть, люди сегодняшней земли владеют пространством и временем настолько, что без особых затруднений могут посетить Джолию. Не для нас... Если мы останемся здесь, нас тогда уже не будет. За время их пути к Джолии пройдут сотни наших лет...

Время выигрывает только тот, кто мчится почти со скоростью света... А для того, кто остается на планетах, оно такое же, как и на Земле. Но отрадной стала сама мысль: после нас человек все-таки ступит на эту каменистую землю.

Наши "хозяева" дали понять, что за пределами системы Анлореса связь с Землей можно будет установить. Началась перестройка нашего космоплана.

На корабле были умные приспособления для этого - наша "малая автоматика". И опять мы с благодарностью вспомнили людей, которые снаряжали нас в путь.

Павел, Сурен и Саша сняли обшивку, разобрали реактор, двигатель. Пока готовили корабль к возвращению, я пыталась в какой-то мере исследовать Джолию.

Помню. Гигантский купол Анлореса встает из-за степи. В это время он настолько густо окрашен, что кажется: кровавый туман заполнил все вокруг. Неясно вырисовывается тонкая сигара космоплана, рядом - котел реактора, черный, громоздкий.

Саша всегда просыпался раньше всех и провожал меня.

Помню его в этом красном сумраке. Он высоко поднял руку над головой, приветствуя меня...

Однажды днем резкие сигналы тревоги забарабанили в моем приемнике.

- Немедленно возвращайтесь!

- Немедленно возвращайтесь!

Тяжело бежать под палящим солнцем. И путь мне казался бесконечным. Но особенно страшно стало, когда я издали увидела черные, развороченные обломки того, что было когда-то реактором, сердцем нашего корабля.

Меня никто не встречал. Поднялась по сходням... Дверь в салон распахнута. Сурен и Павел согнулись. над диваном... Увидев меня, расступились. Саша лежал неподвижно. Провела рукой по его лбу... Холодный пот...

- Очень сильное облучение, - шепнул Павел.

Саша дышал еле-еле... Чуть-чуть хватал воздух посиневшим ртом. Анализ крови показал неизбежность...

Это было страшно: с ясным сознанием умирал человек, всего несколько часов тому назад полный сил и энергии.

Он разговаривал... улыбался, пытался даже шутить... Но все знали: он обречен. И это знал он сам.

Павел не отходил от друга. А Саша все время шептал:

- Не надо... Не подходи... Не подходи ко мне близко... Может быть, это вредно...

После полуночи позвал нас всех.

- Помогите мне выйти из этой кабины...

- Тебе нельзя так много двигаться.

- Мне теперь уже все можно...

Саша говорил очень тихо и очень спокойно, повернув ко мне бледное, худое лицо.

- Я не хочу, чтобы это наступило здесь, в тесной комнате.

Мы вынесли его в темную ночь Джолии.

Сквозь сплошные тучи не просвечивает ни единая искорка. Только над самым нашим жилищем нависло облако-корабль наших хозяев. Тускло светятся красные точки. Но сегодня они не спускаются, как будто тоже насторожены и тоже ждут чего-то.

Саша тяжело дыплит. Я вижу бледные очертания его остренького поднятого подбородка. Он все время смотрит на меня. Глубокий не то тягостный, не то облегчающий вздох вырывается из его груди.

- Я верю! Вы увидите Землю! - Его помутневший взгляд впился в мое лицо. - У вас глаза Лены, в них вся боль и вся радость Земли...

Больше он не сказал ни слова...

Милый, родной Саша! В тебе было столько жизней и энергии! Я всегда ждала от тебя чего-то неожиданного и сверхбольшого. А оказывается, сама твоя жизнь подвиг...

Мы похоронили его по земному обычаю в твердый, каменистый грунт Джолии...

День стоял яркий, багрово-солнечный. И на легком ветру чуть-чуть шевелились его волосы...

"Мудрые теии" пришли через два дня. Они в какой-то мере сочувствовали нам, но больше, кажется, беспокоились...

Они пытались объяснить нашу ошибку, которая привела к взрыву. Но, убедившись, что Павел ничего не понимает, взялись за работу сами.

И тогда мы увидели, что такое "камни". Повинуясь приказу "мудрых теней", три "камня" преобразились и внешне и, видимо, внутренне: исчезло губительное излучение, восемь щупалец, как у спрута, вытянулись из яйцеобразного тела. Они всасывались этими щупальцами в обшивку космоплана и оставались недвижимыми весь день. С заходом солнца - отпадали и лежали рядом, такие же, какими мы их увидели впервые, гладкие и тяжелые. А утром оживали, щупальца опять тянулись к космоплану. Корпус постепенно заволакивался чем-то облакообразным, как корабль "мудрых теней", эта оболочка пульсировала, иногда вспыхивая редкими искрами.

Мне хочется тронуть ее рукой. Каким будет это прикосновение: скользкий холод, обжигающий удар тока или что-то мерзкое, затягивающее в себя. Это очень страшно - коснуться неведомого.

"Камни" делали и другое. На наших глазах преобразовывалась атмосфера планеты. "Мудрым теням" для дыхания нужен кислород и полное отсутствие аммиака и сероводорода. Но именно эти два газа находились раньше в воздухе Джолии. Это мы обнаружили еще в Космосе, на подступах к ней. "Камни" выделяли в атмосферу кислород, разлагая горные породы.

Колонизация Джолии шла быстрыми темпами. На родине "мудрых теней" на исходе энергетические ресурсы. Жизненно необходимым стало овладение другим миром.

"Мудрым теням" не составило особого труда создать необходимые для нашего дыхания условия. А почему они это сделали? Только, конечно, потому, что мы для них - первые встреченные в Космосе разумные существа. Они изучали нас не менее тщательно, чем мы их.

Когда кислорода в воздухе стало достаточно и для них, они сбросили скафандры. И оказались настолько прозрачными, что не только в темноте, а просто в сумерках невозможно было заметить их приближение.

Они возникали бесшумно. Мы не сразу поняли, что это те же существа, одно из которых видели когда-то на экране. Там была схема, где все четко выделялось. А здесь двигались бесплотные создания. Только быстро-быстро пульсируют на голове пружинки-волоски. Удивительные создания, как будто вялые и бесстрастные... Была ли у них та беспощадная, ни на минуту не ослабевающая борьба с природой? Нам казалось, что они все равны между собой.

Мы искали у обитателей Джолии малейшие проблески чувств, похожих на наши, человеческие. Случай дал нам возможность увидеть их страх.

Неожиданный ураган захватил "мудрых теней" на земле. Облако-корабль, не выдержав напора ветра, исчезло в вышине потемневшего неба. А они, беспомощные, метались вокруг космоплана. Мы открыли люк. Они карабкались по сходням, сталкивали друг друга. Один упал и не мог самостоятельно подняться. Никто не помог ему... Ветер наполнил воздух сероводородом и аммиаком. Дышать уже было невозможно. Мы плотню захлопнули люк.

Один из них так и остался лежать обессилевшим комком у опустевших сходен.

Мы с Павлом напряженно следили, как Сурен, натянув маску, полз к нему, стараясь не поддаться буре. Человек поднял с земли студнеобразное, но еще живое существо. А когда поднимался по трапу, припадая к его ступеням, чтобы не оторваться, защищал это существо от ветра своим телом.

Я не могла понять, умер он или еще жив. Но когда мы его внесли в салон, "мудрые тени" в ужасе отшатнулись.

Я положила его в биокамеру. И только здесь заметила: он уменьшился, как бы высох, студенистое вещество скоагулировало - свернулось. А когда я вышла из биокамеры, увидела, что "мудрые тени" боятся теперь и меня...

Павел и Сурен оставались у космоплана. А я каждый день уходила все дальше и дальше, не всегда возвращалась к ночи...

Пишу в тени палатки. Солнце безжалостно палит. До нестерпимого жара раскаляются горные породы. Скалы, обрывы. И нет им конца и края... Совсем мало песка...

Я занялась прежде всего той частью Джолии, где можно дышать без скафандров. Это приблизительно пятьсот километров в окружности от того места, где мы приземлились. И я наслаждалась почти земным воздухом, его чистотой, простором и резкими порывами ветра. Может быть, потому, что я почти чувствовала себя на пути к родной Земле, эта планета, несмотря на ее мертвенные просторы, стала вдруг тоже дорогой.

Я увидела там плотно прижавшиеся к камням непонятные, безусловно, живые организмы, широкие и плоские. Как гигантские покрывала. Поверхность их отдает холодом, подобно металлу в мороз. Они все время колышутся, мерцая множеством мелких искр, и - меняют свой цвет от фиолетового до нежно-голубого. Я не могла их приподнять, оторвать от скал. Однажды я набрела на пещеру, искусственно вырубленную в граните. В ее черной глубине неясно вырисовывались округлые очертания "камней". Они лежали, чем-то старательно за изолированные. Я подошлa ближе.

Вне сомнения, они отделены от окружающего тем плоским растением, что прижимается к скалам, извивается и искрится.

Джолия сравнительно молодая планета. Воды еще мало, она не успела выделиться из силикатных недр, она еще цепко держится в тисках литосферы. Она появится потом, когда кислород станет не чем-то искусственно принесенным в атмосферу, а кровью воздуха.

Были только маленькие озера. В поисках собственной жизни Джолин я обратилась прежде всего к ним.

Выемка внутри скал. Крошечный водоем на каменистых голых уступах. Никаких признаков ила или отложений. Так у нас иногда бывает после сильного таяния снегов. На дне красноватые камни, и сама вода кажется золотистой. Она не прозрачная, а бархатисто-мутная, как будто даже люминесцирующая. Я набрала ее в колбу и поднесла к лицу. Специфический запах органики.

Хорошо помню, что это открытие я сделала на закате. Анлорес скрылся за искромсанным, скалистым горизонтом. А на востоке упрямо стоял его брат Анлорес А. Земля не знает подобного. Это не тусклая Луна с ее мертвенным светом. Это живое светило, излучающее собственное сияние. Но это не солнце и не звезды, которые слабо видны сейчас и кажутся бледными, как на Земле в часы рассвета. Все озарено мутным, пульсирующим голубоватым сиянием. А на "земле" лежат черные тени от скал.

Анализ воды я сделала сразу же. Общая сумма органических веществ превышала пять процентов.

Что это - уже жизнь? Или еще мертвое?

Капля под ультрамикроскопом. В этой малости жидкости я совершенно ясно увидела четко очерченные образования: они плавали в растворе, они были отделены от него оболочкой.

Коацерваты... Неужели это они, первые проблески жизни?

В лаборатории космоплана я подробно исследовала эту жидкость. В растворе белковоподобные и нуклеотидные полимеры. Оболочка... Здесь уже целые ассоциации молекул. Между раствором и тем, что заключено внутри этой клеточки, все идет и иает обмен веществ - тонкое сплетение множества реакций. Я видела, как эти капли вдруг начинали выпячиваться, вытягиваться, как бы под влиянием внутреннего давления, и вдруг делились, на несколько частей.

Жизнь? Наверное, уже жизнь. Но как ей далеко еще до амебы! Более миллиарда лет должно пройти для этого!

В слабом электрическом поле эти образования уменьшались и структура их изменялась. А когда я убирала заряд, капля становилась прежней. Я повторяла так много-много раз, и частички почти всегда возвращались в свое прежнее состояние. Почти...

Значит, эти совершенно одинаковые по виду капли уже обладали известной индивидуальностью, какой-то неуловимой тонкостью своей структуры. И каждая клеточка, как подлинно живое существо, противостояла всему внешнему миру, имела свою собственную судьбу и все свои усилия направляла на самосохранение.

Как хорошо я помню ту ночь, когда я увидела, как мертвое становится живым...

Дикий безжизненный ландшафт в неровном голубом сиянии. Четкая тень моей палатки на камнях. Широчайшее небо с множеством бледных звезд. Завывание ветра в скалах, такое же однообразное и неживое, как и этот пейзаж. И в эти минуты я поняла, я так отчетливо ощутила неизбежность того, чго я вижу вокруг... Неизбежность этих звезд, их далекого сияния, и этих мертвых камней под ногами, и однотонного шума ветра в расщелинах, и неизбежность возникновения крошечных капель, каждая из которых уже стоит один на один со всем миром.

Чем больше я проникалась неизбежностью жизни, тем все чаще задумывалась о "муарых тенях". Не верю я в германиевую жизнь. "Камни" - это другое, - это полуавтоматы - это, может быть, сочетания каких-то жизненных процессов с электроникой, с физикой элементарных частиц. Но разумная жизнь... Это только соединения углерода, бесконечное разнообразие и неисчерпаемые возможности его реакций.

Я все время вижу перед собой сжимающиеся в электрическом поле капли Борьба за собственнее существование. Раздражение и ответ организма. А через миллиарды лет из него возникает сознание.

Я успела полюбить Джолию. Смотрю в мутную поверхность ее воды, потом на бесконечные скалы. В этом зрелище что-то неотразимо-великолепное и... жуткое...

Пишу при свете ночного солнца... Все хорошо видно... Думаю о Земле, о ее закатах и о Солнце... Мне сегодня страшно... Стыдно сознаться, но это так... Ломит поясницу... И боль в суставах... Дурацкие мысли лезут в голову... Саша в этих камнях навсегда... Нет! Нет! Не думать! Идти к космоплану! Нет! Может быть, в теле моем гибель... И не только моя... Кажется, у меня в крови все делятся и делятся капли... Чужеродные... Их уже миллионы... Взять под микроскоп... Нет, раньше передать...

- Не подходите ко мне! Не прикасайтесь! Не прикасайтесь!

А что если во мне уже что-то необратимо изменилось... Не думать... Не думать... Павел стал невнимательным к себе... Он забывает есть... А Сурену не следует нажимать на концентраты... Он полнеет...

- Не прикасайтесь! Не прикасайтесь!..

На этом обрывается дневник Нины Александровны Орловой. Дальше торопливые приписки, сделанные Павлом Зарецким.

...Похоронили Нину Александровну рядом с Сашей. Причина ее смерти - неизвестное нам остроинфекционное заболевание, вызванное, видимо, вирусом, занесенным "мудрыми тенями" на Джолию. Уловив тревожные сигналы Нины Александровны, мы сразу же бросились к ней. Но... было уже поздно.

Она лежала у палатки, прямо на камнях, на самом солнцепеке. Я склонился над ней. Она была еще теплая, но широко открытые глаза остекленели. И, кажется, они все еще смотрели в бесконечность Вселенной.

Пишу в космоплане. Джолия с ее тайнами уже растворилась в пространстве. Но одну загадку мы все-таки взяли с собой. Это "камни". Я почти уверен - это машины. С позволения "мудрых теней" мы три штуки завернули защитными покрывалами, теми, что заинтересовали когда-то Нину Александровну, и погрузили на космоплан. В изоляционной камере, в полной темноте не будет их убийственного излучения. А новая всесильная Земля раскроет их тайну.

Отлетали мы на рассвете. Я не лирик, но хочется написать словами Нины Александровны.

Встающее "солнце" провожало нac в далекий путь. А воздух широкий, свежий, такой же чистый, как и в утренний час на Земле. Прощай, Джолия, родина мертвых скал... Прощайте и вы, удивительные создания! Спасибо за спасение! Спасибо от всей Земли! И пусть я, по сравнению с вами, в чем-то еще слепой котенок, но мне навсегда останется счастье борьбы с неведомым!

ПЕСНИ БУДУЩЕГО

ДЕВУШКА ПЕРВОЙ ВЕСНЫ

Леа ждала Зарецкого. Вот-вот мелькнет его тень за полупрозрачными золотистыми стенами.

Была зима, и опять снегопад освежал воздух. Медленно покачивался под тяжестью тающих хлопьев ярко-зеленый богуяр.

Леа, укутанная мягким пледом, полулежала в кресле. Она видела, как Павел вошел, оглянулся. ожидая, что его-встретят, и, не заметив ее, направился к балкону.

Пока он шел, Леа внимательно изучала его лицо. Изменился ли за эти столетия облик людей? Нет, конечно. Только в выражении лица есть что-то болезненное. Но это скорее не отпечаток времени, а результат исключительности его судьбы.

Леа поднялась ему навстречу.

- 3-з-д-рав-в-вствуйте... Я очень рада вам...

Он улыбнулся счастливо и одновременно растерянно.

- Я опять слышу родные слова и голос... Тот голос, который, казалось, снился мне. Это были самые счастливые сны в моей жизни.

Леа слушала очень внимательно, не отрывая от Павла пытливого взгляда. Ей хотелось сказать: "Почему вы говорите так напыщенно и так длинно?" Но вспомнила: в древности все говорили так.

А он покраснел: ему было стыдно за такую кокетливо-льстивую фразу, тем более что она совершенно не свойственна ему Но эту девушку он действительно видел во сне и слышал ее голос.

Леа плавным взмахом руки указала на кресло.

- Садитесь.

Эти дикие горы, эта бездна ущелий напоминали Павлу что-то давнее-давнее. Обсерваторию отца, прижавшуюся к черным скалам, первые мысли о полете в неведомое...

Павел несколько мгновений пристально смотрел на Лею, а потом заговорил. Он рассказывал о матери, о Нине Александровне.

Леа, закрыв глаза, облокотилась о перила. Так легче слушать.

Синие тени легли на горный снег. Близились сумерки. И Леа очень тихо сказала:

- Пока хватит. Не потому, что мне неинтересно. Мне нужно это обдумать. Я прошу вас - приходите еще...

Вечером Леа все время к чему-то прислушивалась. За теплыми стенами дома усиливался ветер. Разыгрывалась буря, и метался снег.

А Леа видела весну...

Это было проникновение в прошлое. Настолько полное, что, кажется, слышно, как апрельский воздух 1961 года шевелит твои волосы.

Леа представляла себе тот первый в истории мира день, когда человек вырвался в Космос, издали увидел Землю, всю Землю, сферическую поверхность.

Хорошо, что это случилось весной. И Леа приветствовала эту весну.

Это, наверно, был очень солнечный день. Леа не поверит, что тогда мог идти дождь или ненастные тучи низко спустились к Земле.

И она, Леа, легко ступая, идет по шумным улицам Москвы 12 апреля 1961 года.

Девочка с букетом цветов перебегает дорогу, смешную, старую дорогу с узкой колеёй трамвайных линий. Ветер колышет красный галстук, а в светлых глазах - изумление и радость.

Люди заполняют все - и проспекты, и площади, и тротуары, четко скандируют:

- Ю-рий Га-га-рин! Ю-рий Га-га-рин!

И лицо героя похоже на лицо той русоволосой школьницы, что совсем недавно мелькнула на мостовой.

Сплошным строем движутся люди, они поют... Площадь... Ели у Мавзолея Ленина... Кремлевская стена... И красные знамена... Тайкой эта площадь осталась навсегда, на подбородке и щеках, круглые красивые плечи и полные руки. Она говорила звучным негромким голосом, объясняя Павлу назначения приборов.

- А сейчас вы увидите самое интересное...

Они прошли в затемненную комнату. На экране появилось изображение, плоскостное, но отчетливое и цветное, такое, как в древнем кино.

- Это наше последнее достижение. Узнаете?

Ландшафт казался диким. Камни и скалы. На полотне расширялись безлесные выжженные плоскогорья. И розовая даль неба.

- Джолия... - одним дыханием шепнул Павел.

Островерхая трава и ползающие "камни". Могилы Нины Александровны и Саши.

- Это первый опыт получения точных снимков планет

Павел был ошеломлен.

- Значит, теперь, чтобы увидеть далекие миры, не надо стремиться в Космос?

- Не совсем так... То, что увидит, прочувствует человек, не уловить никакой машине. Это как бы схема человеческих ощущений, того, что мы могли бы воспринять непосредственно там...

Павел плохо слушал, жадно всматриваясь в знакомые очертания скалистых массивов Джолии. Он чувствовал на коже зной ее горячего воздуха, горьковатый запах травы щекотал нозлри.

- Установка называется Орлин. В честь вашей спутницы, а лучи, благодаря которым это стало возможным, - павлоны...

- Как? - переспросил Павел.

- Павлоны. В честь вас. Нейтральное излучение, вырабатываемое "камнями". Вы его начали исследовать первым...

Павел встрепенулся.

- Эти лучи?! И они уже используются?

- Как видите!

В этом откровении была радость и горечь. Каким могучим стал человек, коль так молниеносно входят в технику наисложнейшие открытия! И в этом последнем есть и его, Павла, вклад. А горечь? Почему же все-таки горечь?

Сможет ли он равноправно жить в стремительном, неутомимом темпе этого времени: новые открытия, теории, гипотезы и доказательства - все новое, новое и новое... Угнаться ли ему? Догнать ли? А для них - это размеренный темп будней.

Ночь в Паласе Наблюдений оставила после себя смутное воспоминание о чем-то необыкновенно грандиозном, таком, что он вряд ли сможет постичь.

И когда они, возвращаясь, парили над океаном, Павел больше не просил опускаться в бушующие волны или же взлетать вверх, чтобы лучше оглядегь водную ширь. Ему было все равно. Раньше он никогда не ощущал одиночества...

Киев...

Здесь прошло детство Павла, наступила юность, отсюда начался путь в неведомое.

Владимирская горка. Памятник Крестителю. Одно это место осталось прежним, тихое, все в зелени, и Днепр перед глазами... Как и раньше, здесь много туристов...

Бесконечно далеко ушло это "раньше"! В эти минуты ему до слез хотелось, чтобы оно вернулось и все оказалось только сном. Но явью была июльская жара, и голубой Днепр, и запах листьев, и мертвая тишина города - тоже реальность. И вдруг неудержимый смех. Павел вздрогнул... И только в эту минуту заметил девушек. Их было трое. В ярких красочных платьях они стояли на самом краю обрыва. Там, покрытая яркой зеленью, гора падала к реке. Он не улавливал значения радостных возгласов. Но понял. Этот уголок Земли - единственный кусочек его прошлого. А для них - общение с далекой молодостью мира. Давно ушедшая эпоха для тех, кто приходит потом, не оставляет ни тоски, ни сожаления. Только этап на вечной дороге Борьбы, одно устремленье вперед, подвиги и чистота желаггий.

Все остальное сметает время.

Павел спустился на Крещатик и медленно двинулся к университету. Родные, бесконечно дорогие стены. Портреты. Его, Павла, и Саши. Потом большая фотография дочери - Людмилы Павловны Зарецкой, доктора физико-математических наук, заведующей кафедрой теоретической физики. Очень худенькая белокурая женщина. Люди, наверно, говорили, что она похожа на него. Эта женщина - продолжение его жизни. Где они, его потомки? Затерялись в течении веков. А он задумался перед ее портретом.

В огромной аудитории полутемно и прохладно. А за стенами здания - зной. "Жнива", - говорили когда-то. Павел поднялся на кафедру. Сколько раз он стоял здесь? Говорил о парадоксе времени, об относительности длин... И вот сейчас он опять за кафедрой. А говорить некому и, наверно, нечего. Он сказал уже все, что мот, что должен был сказать.

Два портрета смотрят со стены: его и дочери. Они очень похожи. Но он не в силах признать в этой пожилой женщине свою дочь, потому что не знал, не ласкал ее ребенком...

На бульваре Шевченко, расправив в небо пышные кроны, замерли в духоте каштаны. Сколько вам лег, каштаны? Сколько?

Павел подошел неожиданно. Леа даже растерялась. Он остановился, опустив руки на стол, и смотрел ей прямо в глаза.

Этот человек из прошлого совсем не вызывал в ней чувства соприкосновения с древностью. Этот человек из Космоса казался ей самым земным из всех людей. Она наизусть помнила пройденные им космические трассы. Но он был неотделим от Земли.

- Я помешал вам. Я всегда прихожу некстати.

Она отодвинула рукопись.

- Нет... Что вы...

- Мне почему-то хочется вас видеть. Я не знаю - почему. Но мне всегда хочется вас видеть... Когда вы рядом - мне легче быть на Земле..

Пораженная, она спросила:

- Разве вам трудно на Земле?

Он горько улыбнулся.

- Очень трудно.

Придвинул легкое кресло к ее столу, сел. За перилами балкона сияли горы. Смолою пахли богуяры.

Они молчали. Она ждала, что он скажет. А он, понимая, что она ждет, пытался собрать растревоженные мысли.

- Вот эта даль, блекло-голубая, с белыми легкими облаками, - это только земная даль. Я нигде не видел такой.

Иногда одинокий слабый запах может всколыхнуть все прошлое...

Как объяснить ей, что Космос - это не прошлое?! Это было совсем недавно. А Земля - уже ушедшее, потому что для него реальной осталась только та Земля, что существовала шестьсот лет тому назад. А теперь все небо, весь воздух, вся ширь взывают к прошлому. Иногда даже ему кажется, что он погружен в вечный непреодолимый сан.

- Мне... тяжело на Земле... Вчера я весь день бродил по Киевскому заповеднику... Я благодарен людям за то, что они сумели сохранить неприкосновенным все, что связано с моими товарищами и со мной. Это очень страшно: в тридцать пять лет стоять у покинутых стен древнего университета, где ты в молодости, только одиннадцать лет тому назад, читал студентам лекции... Я посетил дом, где жил когда-то... Это мой дом и не мой... Все осталось на прежних местах, даже мои любимые цветы... Но, наверно, во мне что-то изменилось необратимо. Я был на могиле дочери своей, которой никогда не знал. А она прожила долгую и сложную жизнь! Я видел памятник, сооруженный в честь внука моего, построившего на Марсе первый завод. А мне все еще тридцать пять лет!

Потрясенная Леа не находила слов. Он сидел, низко опустив голову. Тень легла на его лицо, потому что солнце уже скрылось. Она отметила, как дрожат его тонкие белые пальцы. Острая жалость охватила Лею. И он понял это. Вдруг резко поднялся, двинул стул. Он смотрел ей прямо в глаза. Прошептал очень тихо:

- Нет! Мне жалости не надо! Я не за тем пришел к вам...

Обида, и стыд захлестнули его. Ведь казалось, что она поймет!

- Я не жалею... Нет! Нет! Совсем не жалею...

Договаривая эту фразу, она уже не шла против истины.

- Совсем не жалею, - повторила она. - Надо, чтобы вы поняли...

Она остановилась, пытаясь уловить, что же он должен понять... Новую жизнь? Нет... Нет... Это не то... Неумолимость времени?.. То и не то...

Он как-то странно улыбнулся:

- Видите... как трудно найти то, что я должен понять и что не должен оплакивать - не в прямом смысле, конечно...

Леа вдруг нашлась:

- Вы должны понять: нет в жизни утрат... Нет! Нет! Не то! Что жизнь ценишь еще и потому, что есть утраты и что все проходит...

И опять они долго молчали.

- Может быть... И все-таки это не совсем то...

Он ушел, оставив после себя смутное ощущение смятения. Туман стелился по горам. В темноте пробуждалась ночная жизнь. Кричали дикие козы, гдето шумел водопад. Испуганно пискнула птица...

Леа вслушивалась в тишину, думая о том, что проникновение в природу дало человеку силу и разум, что надо слушать этот голос жизни.

Павел ушел. В его движениях - неуверенность и тоска. А чувствует ли он этот зов жизни?

И все-таки самое дорогое для него место на Земле - это дом, где он жил когда-то...

Меркнет день. Как прежде, душистые испарения наполняют воздух... Кажется, вот-вот войдет Галочка и спросит:

- Ты что хочешь сегодня на ужин?

- Вареники с вишнями, - как обычно назовет он свое любимое блюдо

Галя уходит. А он знает: самые вкусные вареники с отборными вишнями он будет есть сегодня.

Вместе с темнотой запахи все сильнее и сильнее обволакивают его, и звуки, и шорохи такие же, как тогда. Он даже пытается уловить далекий крик электровоза или едва различимый звон трамвая... Но их нет. Только вечная песня кузнечиков...

И Гали нет. Могила ее в Тибете... А ему хочется сказать:

- Прости, прости... Я так мало знал тебя...

Иногда она несколько раз подряд разогревала ему завтрак, а он отталкивал тарелку:

- Некогда! В университете позавтракаю.

И она одна оставалась в доме, обиженная.

А разговоры о сыне... Только сын. У него не может быть дочери. Сказала ли об этом Галя дочери? Нет! Конечно, не сказала.

Он должен поехать в Тибет, хотя бы камни увидеть те, где была погребена она. И как он раньше не знал, какая удивительная женщина жила бок о бок с ним,

Перед Павлом пожелтевшие от времени вырезки газет. Сухая, скупая повесть о его времени, о его современниках. Некролог. Портрет Гали, обведенный траурной каймой. Для него этот едва приметный снимок восстановили, сделали большим Пожилая женщина грустно смотрит на Павла. Но у этой незнакомой женщины детский профиль Гали, ее гладкая прическа. Сейчас она была ему особенно дорога уже такой, немолодой и усталой, совсем незнакомой. Но все равно в ней угадывалось что-то юное, свежее, что когда-то привлекло его. Он не читал написанное, а все смотрел и смотрел на ее лицо... Полные щеки и морщинки у глаз.

Потом слова:

"Нет больше с нами Галины Ивановны Зарецкой, светлого человека, чуткого товарища и самоотверженного врача. Вспышка ранее не известной болезни, занесенной на Землю с Марса, борьбе с которой отдала все силы Галина Ивановна, унесла ее жизнь..."

После катастрофы у Юпитера, когда скорбная весть облетела всю Землю, что пережила она вот здесь, в этом самом домике, среди таких же цветов и деревьев?

Родилась дочь. Галя начала работать. Врач-эпидемиолог. Тяжело ей было работать и растить ребенка и думать о нем, о Павле, как о погибшем. Она не вышла больше замуж. С двадцати четырех лет всегда одна...

Дочь выросла хорошей, умной. Училась здесь же, в Киевском университете. Физик, как и отец. Увлеклась теорией единого поля. Зарецкий смотрел ее работы, талантливые работы... С той же кафедры, что и он, она читала лекции студентам...

А внука он себе представлял ребенком: сообразительный и озорной крепыш. Таким его любила Галя, таким она сажала его к себе на колени, целовала... Она не знала его другим - отважным, упорным исследователем.

Когда в глухих закоулках Тибета вспыхнула непонятная эпидемия, Галя, тогда уже сорокавосьмилетшяя женщина, первой откликнулась на нее.

И там ее не стало...

"Всю свою жизнь, все свои знания Г. И. Зарецкая отдала людям. И светлая память о ней всегда останется с нами..."

Такой, оказывается, была его Галя, послушная и робкая, никогда не сказавшая слова упрека.

А ему всего лишь тридцать пять лет! И ни единого седого волоска, и движения молодые, быстрые. Он, выросший в семье астронома, впитавший вместе с молоком матери мысль о полете в неведомое, был рожден для Космоса. И длительное путешествие совсем не отразилось на его здоровье.

Зарецкий понимал: гнетущие мысли - это власть прошлого. Могущество человека в борьбе. А он сейчас вне ее.

Тягостной оказалась и встреча с Суреном. Павел не видел его всего две недели. Но Маргулян за этот короткий срок изменился разительно. Раздобрел, расплылся. Павел хотел закричать:

"Сурен! Дружище! Ты ли это? Ну и солидные же накопления успел приобрести!"

Но осекся. На широком лице приятеля застыла самодовольная, благодушная улыбка.

- Виноград, виноград-то какой! Мечта.

Его влажные губы даже слегка причмокнули. И Павел неуверенно спросил:

- Как ты себя чувствуешь?

- Прекрасно, прекрасно, - словоохотливо заговорил Сурен. - Лучше и не надо. Любуюсь морской далью, дышу полной грудью, ем шашлык и виноград...

"А прошлое? - думал Павел. - Тебя не мучает прошлое?"

Зарецкий заговорил о новых космопланах, тех, что стоят уже на Плутоне, готовясь к звезтным рейсам. Но Сурен все с той же благодушной улыбкой отмахнулся:

- Подожди. Дай отдышаться после всего. Дай пожить спокойно. Успею еще... Все успею... Теперь люди живут в среднем сто семьдесят лет... Неужели мы будем жить меньше? А? - В последнем шутливом вопросе был едва уловимый страх.

- И тебе не хочется узнать быстрее...

- Экий ты беспокойный! Все успеется!..

Павел вышел от него совершенно разбитым Нет! Его боль, его смятенье лучше, чем это успокоение!

Он стоял над морем на высокой террасе. Но ни сияющий день, ни тишина воздуха, ни водная ширь не вносили покоя в его страждущую душу.

- О чем задумались, Павел Николаевич? - доктор Лида Линг слегка притронулась к его плечу. Она с трудом произнесла по древнему обычаю имя и отчество. - Вас расстроила встреча с другом?

Павел не знал, что отвечать, и пристально всматривался туда, где небо сливалось с морем.

Она продолжала:

- Да... Сурен очень еще болен . Хотя и ест хорошо, и спит, и сердце работает нормально... С вами легче... В вас горит смятенье...

Он повернулся к ней

- Что вы сказали?

- С вами легче. Когда человек неудовлетворен" - это хорошо. Успокоение, вот такая утрата интереса ко всему, что не касается собственной священной особы, - хуже всего... Моральная смерть, а она подрывает здоровье. Но он будет здоров! Будет еще рваться к своим космопланам! И создавать новые конструкции. Увидите!

- Вы считате, что я здоров морально?

- Абсолютно. Тоска... Неудовлетворенность... Все нормально. Нужна еще... - Она замялась.

Павлу нравилась эта пожилая женщина. В каждом человеке он теперь пытался найти что-то общее во внешности, в голосе, в манере держать себя с милыми его сердцу далекими людьми. И находил! Очень часто находил. И тогда мир становился более реальным. А в Лиде Линг была частичка его матери: легкая небрежность в одежде, рассеянность. Вот и сейчас: к чему эта красная шляпа? Но ему особенно приятен этот яркий убор.

- Что еще?

Она лукаво улыбнулась.

- Не скажу! Узнайте сами!

ТАЙНА НЕИЗБЕЖНОСТИ

Март... Сладостно пахнет каждая травинка, каждый стебелечек.

Павел поселился на Крымском побережье.

Вечерами долго бродил над морем

- Леа...

Он старался отбросить саму мысль о ней. А по существу, Леа единственный близкий ему человек. Она его понимает, но жалеет... Именно жалеет! Он почти ненавидел дочь Павлия Зоря в эти минуты.

А лунное сияние на воде шевелится, как чешуя гигантской рыбы... Густыми запахами наполнен воздух.

И все-таки думал о ней.

Неожиданно всплыло одно только слово: хрусталинка.

- Хрусталинка, - повторил он и задумался.

Взрослый ребенок! А он думает о ней, как о женщине.

И пришла озорная мысль: разбудить в этой взрослой девочке женщину. Павел рассмеялся, громко и радостно, впервые за долгое время.

- Значит, я молод, я совсем еще молод, если хочу разбудить в ком-то женщину. Но это все глупости... Глупости от безделья.

Через несколько дней после этого вечера он решился посетить Лею. Но как посетить? Так, как и раньше? В этом ее убежище, в уединении? В доме Диких Гор? И опять он почувствует робость, Леа заставит его говорить, будить прошлое, бередить старые раны. И уйдет вспышка озорной молодости.

Он вызвал Лею по личному телевидению. Она долго не отвечала. Но он упорно посылал настойчивые сигналы.

Наконец на крошечное экране увидел ее усталое, похудевшее лицо.

- О! Это вы, - она не ожидала, что именно он так упрямо требовал ее. - Я не знала, что это вы...

И вдруг улыбнулась в ответ на его щедрый привет и звонко сказала:

- Вы сегодня хорошо выглядите.

- Сегодня я хочу отдыхать, отдыхать, а не думать и не работать. Вместе с вами можно?

- Хорошо. А куда вы хотите пойти?

Он уловил и ее легкую досаду и уступку.

- Туда, где весело, где люди только смеются и совсем не думают о высоких проблемах.

- Тогда, тогда пойдем потанцуем.

- Хочу танцевать! - весело поддержал он.

И сразу поймал себя на мысли, что танцевать не умеет. Он даже не видел, как люди танцуют теперь.

Через полчаса они прибыли в Адеонис - огромный Дворец Веселья на одном из островов Средиземного моря.

Высоко в воздух взлетели площадки для танцев. Отсюда далеко видна окрестность. И благоухающие заросли на самом острове и сооружения для шумных игр. Дальше море, в темноте густое, слабо фосфоресцирующее при ударах о скалы. Скал много, черных, блестящих и острых. А еще дальше можно различить огни материка. Там городок обсерваторий.

Леа и Павел устроились на террасе павильонаресторана. Совсем близко протянулись и упругие листья самшита. Павел смотрел на Лею и не узнавал. Не прежняя бледная Леа, рассеянная, погруженная в саои мысли, сидела перед ним, а кокетливая изящная девушка в ярком оранжевом платье, плотно облегающем гибкую фигуру, с открытыми матово-бледными плечами. И волосы не так, как обычно, уложены, отчего четче выделяется классический овал лица. Неожиданное превращение! Он хотел разбудить женщину! А она рядом с ним, соблазнительная и загадочная. Какая же Леа милее: эта или прежняя?

Леа улыбалась, полузакрыв веки. Странный у нее цвет глаз. Бледно-голубой. И вдруг там мелькнула прежняя детская робость. И Павел понял. Она ему нужна, нет, необходима, вот такой...

Он слишком пристально смотрел на нее. Она покраснела и отвернулась, а пальцы беспокойно теребили веточку самшита.

Вальс... Плечи Леи чуть-чуть покачивались в такт ему.

- Я должен просить у вас прощения, Леа, я совсем не умею танцевать.

Она рассмеялась тихо, но искренне. От этого смеха ее стало легко. Теперь он видел: она смущена и взволнована.

Она больше не спрашивала о том, что было когда-то. Только слушала эту ночь, густую темноту...

Низкий женский голос поет о чем-то. И грусть и смятение. Пахнет в ночи каждый листочек и каждая былинка... И Павлу захотелось подарить какую-то светлую радость этой цевушке.

- Хорошо здесь, - шепнула Леа. - Можно, я позову своих друзей?

Павел не мог точно ответить, хочется ли ему сейчас видеть ее друзей...

А она уже нажимала кнопки личного телевидения.

- Люций! Ты огорчен?

Павел на маленьком экране видел растерянное лицо юноши.

- Эвг Гью не берет? Ничего! Дорастем! Приезжай в Адеонис.

Леа повернулась к Павлу.

- Сейчас позову Нилу. Она самая хорошая. Мы выросли вместе. Она всегда была умнее всех.- И улыбнулась.- Когда мальчишки носы разбивали друг другу, она являлась, так сказать, главным воспитывающим фактором. Речи произносила не хуже любого вашего оратора. Но мальчишки драться не переставали! Сейчас она проходит педагогическую практику. И представляете? Совсем отказалась от проповедей...

Леа вдруг вскочила со скамейки. Встала в позу, вытянув вперед руку, сдвинула сердито брови:

- Дети - это единственные люди на Земле, над которыми еще довлеет насилие. Дать детям свободу. Пусть их учат сами события! - И дальше, едва улыбнувшись, продолжала обычным тоном:

- Один из ее подопечных съел столько мороженого, что сегодня пришлось собрать консилиум врачей. Мороженого он действительно больше не хочет! Боюсь, что Нилу на некоторое время отстранят от детей. Ей будет очень тяжело.

Павел любовался оживлением Леи.

- Когда-то, лет триста назад, придумали кибернетических нянек. Представьте себе: рядом с каждым ребенком такая няня! Первыми не выдержали мамы. Были случаи полного уничтожения "нянь". Профессия педагога стала самой популярной...

- Кара, приезжай... - И уже говорила Павлу о Каре: - Собирается искать торий на Каллисто.

...Павел не почувствовал себя лишним среди молодежи. Прежде всего они запели. Видимо, это был их условный гимн, задорный и шутливый. Потом Нила протянула Лее инструмент, похожий на крошечную древнюю арфу.

- Пой, Леа! Пой! - послышалось со всех сторон.

Леа несколько мгновений смотрела Павлу в лицо и начала нехитрую детскую песенку о солнце, о цветах, о бабочках. Ее ясный, чистый голос как раз подходил для этого.

Потом шумной гурьбой поднялись на яхту. На палубе их сразу же окружили...

Вышла в круг русоволосая девушка и, тряхнув косами, не отрывая от Павла глаз, закружилась в каком-то танце.

И Павел аплодировал горячее всех. Никто не выделял его присутствия. Но узнали, конечно, все.

Перед утром Леа опять запела:

Виють витры, виють буйны,

Аж дерева гнутся.

Ой, як болить мое сердце,

А сльози не льются...

Это был последний нежный вздох необыкновенной ночи.

А дома Леа долго стояла, всматриваясь в едва различимые очертания гор.

Первая встреча на ракетодроме... Худой, измученный Космосом человек... Он еле идет. И острое сочувствие... Сочувствие - начало любви. Так было во все времена. А потом... Разговоры наедине... И его гордость, резко отбрасывающая жалость. И сегодняшний вечер, пытливый взгляд...

Павел посетил Доса Дина. Старейнлий ученый, основоположник термодинамики отрицательных энергий, жил на западном побережье древней Франции.

Покой и порядок царили вокруг гениального старика. Он сам тем навстречу. И Павел увидел его среди цветущих вишен и абрикосов. Павел знал, что Досу Дину уже 183 года. И был приятно поражен легкостью и непринужденностью его походки.

Открытым радушным движением Дос Дин протянул Павлу обе руки:

- Здравствуй, здравствуй, дорогой. Сто пятьдесят лет я мечтал об этой встрече. И, наконец, осуществилась и эта моя самая давнишняя и большая мечта.

Они шли рядом, шли быстро - в темпе Доса Дина.

Павел с благоговением всматривался в его лицо. Дос Дин походил на патриарха: густоволосый, седой, со свежей кожей.

Они сидели в креслах на широкой веранде. Цветники спускались к морю. Был час отлива. И обнажились самые далекие скалы. Там, в мелких лужицах, среди морских водорослей и гальки остались дафнии, медузы - тысячи живых существ. И они такие же, какими были шестьсот лет тому назад. Какое там - шестьсот! Сотни тысяч, миллионы! А человек... Шестьсот лет его преобразили...

Дос Дин отлично помнил, что было сто пятьдесят, сто шестьдесят и даже сто семьдесят лет тому назад... В его словах задушевность и сочувствие:

- В молодости я завидовал вам, первым выходцам в Космос, вашему безумно смелому поколению. - Дос Дин положил мягкую, нежную ладонь на руку Павла. Он стоял теперь рядом, и в его глазах прежнее сияние покоя. - Я говорю: в молодости, потому что сейчас утратил способность завидовать. В моем возрасте наступает какое-то умиротворение: все прожитое кажется хорошим и никуда уже не тянет, никуда не рвешься. А в молодости, когда бродят чувства, я завидовал вам. Вы - олицетворение юности. А самое главное, вы выбросили, как хлам. всякие нелепые мысли о тщетности жизни. Нет, не "суету сует" провозгласили вы, а радость существующего.

Голос Доса Дина звучал ровно, спокойно, на низких бархатистых интонациях:

- Не надо себе туманить голову блаженной старостью. Пусть она не придет к вам такой, как приходит к нам. Видите, я жестоко откровенен - не придет! Но есть еще и подвиг. Я всю жизнь мечтал о подвиге. Но мне не дано было его совершить ..

- А разве ваша термодинамика - не подвиг?

- Нет! Не подвиг! Это естественный результат моей жизни. В какой-то мере он меня удовлетворяет. Но я жду, все время жду, вот-вот придет он, молодой и сильный, и создаст нечто большее, это неизбежно. И мне интересно, какое место в этой новой науке займет термодинамика отрицательных величин.

И, улыбнувшись, добавил:

- Вы обязательно будете стоять у колыбели этой науки Не надо иронически кривить губы. Это не утешение, а вера в ваши возможности.

Павел, подняв голову, смотрел в лицо Доса Дина. И убедился: патриарх современной науки верит в него.

- Но я говорил о подвиге. Я долго мечтав совершить то, что сделали вы... Или что повторит Эвг Гью. Вы еще не знаете его. Это начальник четвертой звездной экспедиции. Люди вашего века отмечены особой судьбой. На их долю выпало счастье перрыми вырвать у природы могучие тайны атомного ядра. А вашими согражданами, Павел Зарецкий, совершен великий подвиг человечества - они спасли Землю от безумия атомной войны, от полного уничтожения жизни термоядерным огнем. - Дос Дин остановился, стараясь точнее выразить то, что думает. - В каждом подвиге бесконечно велика любовь к людям. У вас за плечами большой путь. А отдаете ли вы себе отчет в том, что вам предстоит? Нет! Не просто найти место в этом мире! Надо почувствовать, что он ваш воздух, а прошлое - далеко. Вашу судьбу повторит Эвг Гью. И все, кто устремится туда... - Дос Дин протянул руку, указывая в яркую ширь неба. - Горечь утрат всегда будет на их пути. И все-таки они рвутся судьбе навстречу! Перед вами сложная жизнь: разочарования, поиск, трепет вдохновения... и опять страдания... Если бы я мог завидовать, как в юности, я позавидовал бы вам?

После встречи с Досом Дином Павла удивляло, что он думал не о новой термодинамике, которую прежде всего стремился познать, а о величии Человека.

Глухо урчит море. Павла неодолимо тянет этот бескрайний простор. Близкая гроза насытила воздух. Молнии царапали сумрак над набравшими силу волнами. Прибой шумел угрожающе.

Впервые Павел осознал трагедию давно ушедших поколений: смерть в расцвете жизни, когда человек еще стремится вперед, а немощь его толкает под уклон.

Павел поднялся на скалу у самого моря, черного, предштормового, и стоял в тумане холодных и соленых брызг.

В его время люди умирали, когда верилось: главный день твоей жизни еще впереди...

Хлынул дождь, холодный, но по-весеннему освещающий. Вода была кругом: и в воздухе и под ногами, к морю мчались пенистые ручьи.

Дома Павел переоделся. Долго стоял у окна. Над морем стороной проходили молнии. А свежесть осталась. Свежесть да тяжелые капли на ожившей листве.

На письменном столе раскрытая книга, которую перевела для него Леа. Ее написал очень пожилой человек.

"Сто пятьдесят лет жизни. Этот день отмечается особенно торжественно. С этого дня я начинаю свои записи.

Хорошо помню, когда праздновали мое пятидесятилетие. Расцвет молодости, И произносили тосты за то, чтобы я вывел розы на Марсе. Это совершилось. А на Земле разросся мой любимый богуяр. Итог столетия - богуяр на Земле.

А люди шли все дальше и дальше. Осваивался Ганимед. И однажды я поймал себя на том, что не хочу лететь на Ганимед. И меня не трогает, что там распустится не мной посаженный первый цветок Что это? Начало конца?.. А Земля с каждым днем становится все краше и краше.

Когда годы ПОДХОДЯТ к первой сотне, уже знаешь: твой самый счастливый день наступит только на Земле. И уже не тянет в чужие миры...

И вот сто пятьдесят.

Грустно? Нет. Но понимаешь - твой самый главный день уже прошел, потому что все, что было, полно содержания!"

Павел читал отдельные отрывки

"Все вспоминаешь, вспоминаешь и вспоминаешь. Что радостнее всего? Детство? Юность? Мужество? Все! И пыльный Марс и ясная Земля..."

"Все больше и больше сливаешься с природой. Такая близость к природе бывает голько в детства лет в десять Когда каждую гравинку и каждую букашку воспринимаешь, как кусочек собственного "я". Трогаю прохладные лепестки богуяра - и это тоже я..."

Перед бурей всегда душно. В детстве эта духота не мешала спать. Но услышать ночную грозу - такая радость! И Леа умоляла маму разбудить ее, когда грянет гром. А сейчас... Где-то очень далеко мелькают молнии, грохота не слышно. Hо она не спиг... Вырваться бы в этот насыщенный смятением воздух и слушать его неверную тишину! Глухая, гулкая тишина... Отец не спит... И Павел, наверно, тоже: Судьба будет необычайной.. А почему? Почему она связывает свое будущее с Павлом?..

Леа потихоньку подкралась к двери. Так и есть. Отец на балконе.

"Что тебя тревожит, милый, родной папа? Когда. дети вырастают, каждый из них идет своей дорогой, каждый подчиняется велению собственного сердца. Меня уже не удержать".

Гроза придавила Землю, а разряда нет... Но там, в Крыму, наверно, хлещет сильнейший ливень... И кусты, и деревья расправляются в его влаге... В эту ночь Павел, конечно, не спит. О чем он думает в первую весеннюю грозу?

Теперь Леа сама искала встреч с Павлом. Искала и боялась их.

А он не шел. Или ему стыдно за мальчишеские выходки, за нечаянное ухаживание, за шутку, которая может стать очень жестокой?

И Павел часто думал о Лее. Однажды он даже поймал себя на том. что вслух разговаривает с ней...

Вычислительные машины обрабатывали результаты наблюдений экипажа космоплана "Вперед!". Павел каждый день получал сводки. И опять встало то, что тревожило его всю жизнь. Теория единого поля. До сих пор ее никто не создал. А сколько было сделано попыток, начиная с великого Эйнштейна! И были удачные попыгки.

Леа с отцом навестила Павла. Сначала пытались поймать его по телевидению. Но он молчал. Он никому не хотел отвечать. И дверь его дома оказалась закрытой.

Они долго звонили и вошли, так и не получив ответа.

Павел писал.

Павлий Зорь, взглянув на листы, торжественно произнес:

- Уравнение Ли Лонга.

Тогда Павел оглянулся и, слегка покраснев, поднялся из-за стола. Павлий Зорь, кивнув на груду бумаг, повторил:

- Вывод уравнения Ли Лонга.

- Какого Ли Лонга? - не понял Павел.

Краска на его лице сменилась бледностью. И он заметил, как Леа осторожно дергает отца за рукав. И опять вспыхнул, с неприязнью подумал:

"Вот она, жалость... Готовы правду скрыть от меня!"

- Был такой ученый. Он жил двести лет тому назад. Пытался создать теорию единого поля. И долго, лет пятьдесят, наверно, его мысли казались самыми разумными... - И увидел страшно изменившееся лицо Павла.

- Я не знаю никакого Ли Лонга.,. А это... это... - Павел придавил ладонью разбросанные листы. - Это мое... - И сразу же овладел собой. - Наивный же я человек! - Даже улыбнулся. - Железная логика! И никуда от нее не убежишь! Со ступеньки на ступеньку поднималось человеческое познание. Вы уже где-то бесконечно далеко, а я все еще бреду, спотыкаюсь по пройденным ступенькам.

Павлий Зорь был прежде всего ученым. Он умел ценить чужую мысль. Гипотезы Ли Лонга - блестящие, тонкие. И сейчас Главного Астронома Мира поразило необыкновенное проникновение Зарецкого в стихии природы, будто Павел как реальные образы видел и поля и частицы и мог предвосхищать будущее. В этом человеке была действительно неукротимая сила, самозабвенное погружение в науку. Это воздух его и питание, без которых немыслима жизнь.

Прав Дос Дин: стоять Зарецкому у колыбели новой науки.

- Вы не с того начали. Никому не обойти эти ступеньки. Надо пролететь сквозь них. Дайте задание памятным машинам: теория единого поля. И они в течение месяца расскажут вам обо всем, что было сделано за эти столетия. Только последнего не трогайте: термодинамику Доса Дина и механику Эльвиры Клеиз. Это надо прочувствовать, как чувствуют музыку. Буря мыслей! Испейте ее до конца! А потом... Идите в обсерватории, в лаборатории физиков! Пусть все звезды работают на вас.

И задумался...

За плечами этого человека парсеками проложенная дорога. На коже его не прах древности, а дыхание Космоса, вечный порыв вперед...

"Управление Звездных Полетов просит товарища Павла Зарецкого посетить Главного конструктора 23 августа в 10-00 по среднеевропейскому времени".

Это сообщение сразу же вспыхнуло на экране телевизора, когда Павел вошел в свою комнату.

Разволновался. Зачем вызывают? Он действительно нужен или это снисхождение, чтобы успокоить его?

Дал задание киберам привести в порядок костюм и обувь. В день свидания долго одевался перед зеркалом... Отправился в путь за два часа до назначенного срока. Медленно плыл над морем. Выключил автоматическое управление, взял руль в руки. Приятно ощущать свою слитность с машиной, ее чуткость и покорность.

Внизу уже вырисовывалось здание Звездных Полетов, серо-голубое, широкое и просторное, с множежеством колонн.

По широкой лестнице Павел поднялся в вестибюль. Прохлада, сумрак и тишина. Людей нет.

Очень мелодичный женский голос произнес:

- Добрый день, Павел Николаевич Зарецкий!

Павел вздрогнул и невольно оглянулся.

- Это я, кибер. Главный конструктор ждет вас. Пройдите по центральной лестнице на второй этаж, вторая комната.

Павел медленно поднялся, сдерживая стремительность своих движений.

На мгновенье остановился перед дверью и решительно толкнул ее.

В противоположном конце удлиненного кабинета на фоне светлых штор увидел силуэт человека. Мужчина сразу же пошел навстречу Павлу. Он оказался гораздо выше и плотнее Зарецкого, очень смуглый, с узким разрезом глаз и черными жесткими волосами.

- Я решил побеспокоить вас... Мы готовим четвертую звездную экспедицию. - Они сели друг против друга в мягкие кресла. - Оборудование этой экспедиции в принципе мало отличается от оборудования предыдущих Я не говорю о вашей Мы дважды достигали системы альфы Центавры Сейчас наш путь пойдет по трассе, проложенной вами...

Горячая краска не только зажгла лицо Павла, но и захватила шею и грудь.

- Корабль - усовершенствованная фотонная ракета Но вы сами понимаете, фотонная ракета - это громоздкая штука...

Главный конструктор говорил так, как будто вслух вспоминал или мечтал.

- Сколько мы помучались! И, наконец, надо доставить эту самую ракету на Плутон. Ее не запустишь с Луны. Она там все уничтожит. Вот ее и тянут к Плутону грузовые планетопланы. А вы... Вы прибыли на удивительном корабле-легком, послушном и безвредном для окружающих... Нам известен "закон" соответствия Доса Дина, и мы понимаем, что те существа, которые помогали вам вернуться, использовали именно этот закон. Но как они это делают?

Павел и сам думал об этом. Как долго, упорно и много думал! Разгадку он чувствовал в единстве, прежде всего в единстве материи. Сколько веков человечество чувствует неоспоримость этого? Превращение света в вещество и вешества в свет... Нейтрино и гравитоны... Павлоны тоже составляют одно целое. При определенных условиях одно превращается в другое.

И не раз единство поля выливалось в строгие формулы и законы, но всегда приходило что-то новое.

И все рушилось...

Павлу захотелось закричать:

- Да! Да! Оно есть, это единство... Но оно все время будет новым...

Здесь, в кабинете Главного конструктора, он наконец-то осознал: нет, он не экспонат древности. Не одно прошлое ценят в нем люди.

А когда вышел, захотелось видеть Лею.

Они вместе бродили по огромному парку. День яркий, с затуманенным от зноя небом, но густая тень от пышной листвы лежит на аллеях. Лея и Павел, перебираясь с камня на камень, пытались перейти пороги небольшой речушки. Крепко взявшись за руки, они стояли среди рвущегося потока, освещенные жарким солнцем. Их глаза встретились, и они рассмеялись. Шумела, бурлила вода. Павел, бережно поддерживая Лею, помог ей выбраться на берег, на желтый и влажный песок. Лея улыбалась. Все было хорошо: и эта сочность лета, и жара, и прохладная глубина пенящихся потоков.

Потом они попали на стадион. И Павел вдруг вспомнил, что прежде хорошо прыгал в высоту.

Начал прыгать. Рейка поднималась все выше и выше. Сильный толчок ногами, и Павел опять над перекладиной. Он был весь бронзовый от загара, лицо пылало возбуждением. А в теле вновь обретенная радость движений.

Рейка слетела.

- Первая попытка, - сказала Леа, устанавливая ее на место.

- Вторая попытка.

И тоже неудачно.

- Третий раз...

И опять перекладина летит в песок.

- Все, - сказала Леа, - не можете.

- Нет! Я еще буду прыгать! - Павел забрал из ее рук планку, установил.

- Уже все! Таков обычай...

- Нет, буду!..

Павел разбежался, сильно оттолкнулся, его тело пронеслось над самой рейкой, слегка задев ее.

- Ну, что? Моя взяла! - засмеялся он, поднимаясь с земли,

К ЗВЕЗДАМ

Они стояли рядом: тот, что пришел на Землю из далекого прошлого, и тот, кто завтра уйдет в незнаемое, чтобы вернуться назад через столетия. В подвижной фигуре командира четвертой звездной экспедиции, в его легких движениях была радостная уверенность, что жить на свете хорошо... В его улыбке, немного застенчивой и слегка задорной - та же воля к победе, что вела когда-то первых космонавтов.

А глаза голубые, очень внимательные и добрые. Говорил он тихо, слегка картавя:

- Я не мог не повидать вас. И не потому, что должен повторить вашу судьбу. Просто хочется взять частичку вашей силы.

Они весь день провели вместе. Павел говорил, все говорил о том, что считал очень важным, что обязательно должен учесть Эвг Гью. Он старался все отдать, без остатка, вспоминая малейшую из мелочей.

И, оказывается, он рассказывал о своих друзьях... Описывать прошлую технику, научные предположения-не имело смысла. Одни люди остались, не поглощенные временем.

- Пусть у вас будут такие спутники, какие были у меня!

Шло заседание Ученого Совета Мира. Обсуждалась готовность четвертой звездной экспедиции.

Павлий Зорь, Сурен Маргулян и Павел Зарецкий занимали места для особо приглашенных.

Павел украдкой посматривал на Сурена. Конструктор планетоплана "Вперед!" был по-прежнему грузен. Но в осанке что-то изменилось, как будто появилась прежняя галантность. И в глазах - жадный огонек познания.

- Уймищу книг набрал, - шепнул он Павлу. - Но ничего пока не понимаю. Ну и бестолковые стали мы с тобой!

За их спиной амфитеатром к прозрачному, сейчас светло-голубому потолку подымались ряды кресел. Зал переполнен: на Совет Мира может прийти каждый.

И Павел опять, как и в ту необыкновенную ночь в Адеонисе, не мог не любоваться людьми. Он не знал, сколько кому лет, но, наверно, особенно юных здесь не было. Хотя все казались молодыми, свежими, с нежной чистой кожей, с густыми, у большинства вьющимися волосами, На лицах оживление, напряженный интерес.

Впереди, там, где слегка суживаются стены, - открытое возвышение. За массивным красным столом двадцать четыре человека: пятнадцать мужчин и девять женщин - Верховные Руководители Совета. Это уже очень пожилые люди самых разнообразных профессий.

Сурен и Павел знали только одного из них, Главного конструктора. Он стоял сейчас за светлой трибуной.

- Время регулярных звездных полетов настало. Они таят в себе еще много опасностей. Но мы готовы к этому. На Джолии нас ждет разум - бесценное сокровище Космоса. Трудно переоценить значение связи с разумом Анлореса. Это и энергия будущего, и звездные полеты на легких и удобных кораблях, и проникновение в такие тайны мироздания, о которых невозможно даже предполагать. "Камни" - их уже почти разгаданные живые машины - много нам сказали нового.

Пожилой ученый, чем-то, наверное смеющимися глазами, напоминающий Сашу Черненко, сделал сообщение о природе этих "камней".

- Это необычные для Земли сочетания элементов, это необычное для нас проявление жизни. Потому что - вне всякого сомнения - это живые образования.

Он остановился, чтобы подчеркнуть последнее:

- Я не оговорился: именно живые образования. У нас нет таких разновидностей жизни. Этим организмам свойствен обмен веществ. Это что-то среднее между кибернетическими устройствами и живыми генераторами определенных излучений.

Павлу показалось, что слова ученого - это только подтверждение его собственных предложений.

- Солнечный свет способствует возникновению в них особой радиации павлонов. Трудно сказать, какую роль в их жизни играет эта, пока почти не изученная нами, стихия. Но, несомненно, большую. Эти лучи "видят" на расстоянии, измеряемом сотнями световых лет, и распространяются со сверхсветовой скоростью.

Докладчик сделал небольшую передышку.

- Питание "камней" - горные породы, содержащие самые ничтожные количества двуокиси или окиси германия. Кажется весьма вероятным, что концентрация этих соединений в литосфере Джолии по крайней мере в тысячу раз большая, чем у нас. Организм "камней" разлагает двуокись германия, выделяя в атмосферу кислород. Так они создают воздух для "мудрых теней"...

Павел встретил взгляд Сурена и понял, что его друг вспоминает, как и он, горячие споры в салоне космоплана, мальчишеский голос Саши и уверенность Нины Орловой.

- Разум "приручил" эти живые образования, используя их в своих целях. Они как угодно долго (во всяком случае по сравнению с продолжительностью нашей жизнью) могут находиться в состоянии анабиоза. Им не страшны ни высокие температуры, ни огромные переохлаждения. Попав в биосферу, они оживают. Каким образом в этом организме происходят ядерные превращения - пока неизвестно. Но они происходят. Под влиянием жестких излучений образуются атомы германия, обладающие повышенной реакционной способностью На примере этих самых "камней" мы убедились, что в этом новом их свойстве заложена возможность германиевой жизни.

И, наконец, он заговорил о том, что представляло наибольший интерес для всех присутствующих:

- А разумные существа этого мира? Тоже германиевые? Об этом расскажет людям экспедиция Эвга Гью. Пока существуют две точки зрения: германий и углерод. В пользу последнего говорит завезенный на Джолию вирус, который принес гибель Нине Орловой. Он может существовать только в мире углерода. На почти мертвой Джолии он не мог возникнуть, он принесен извне. Углерод - особый элемент, он один с его неисчерпаемым многообразием соединений может дать высокоразвитую жизнь...

Затем присутствующим представили командира четвертой звездной экспедиции.

Полет к Джолии! И сейчас, среди бесконечных парков Земли, среди ее упоительного воздуха, стало нестерпимо жаль, что для него это уже пройденное, а для кого-то начало пути, молодость.

Опять май на Земле. Бледно-голубым цветом распустился богуяр, и вечерами низко над морем висела огромная луна. И люди пели.

Павлу передали просьбу Леи включить в десять вечера воздушный телевизор.

Он удобно устроился среди зарослей богуяра. Смоляной запах приносил свежесть.

Павел включил передачу. Изображение возникло в воздухе, создавая впечатление, что события разворачиваются здесь, рядом.

Открылась снежная даль, проселочная дорога - узкая колея на снегу. Девушка в стеганке, платке и тяжелых сапогах идет по ней. А где-то далеко, у самого горизонта, там, куда стремится девушка, едва уловимая паутина высоковольтных передач. Тупой ковш экскаватора грызет мерзлую землю. Девушка идет проселочной дорогой.

"Неужели в дни моей юности были такие заснеженные дороги?" - невольно спросил себя Павел.

Потом он увидел барак. Сплошные нары, и железная печурка у входа. А из узенького окошка видно, как на плотине строится здание самой гидростанции. И опять, насколько хватает глаз, все бегут и бегут по сопкам столбы высокого напряжения.

Девушки в бараке шьют, читают, думают над чертежной доской.

Нет... Это не его юность... Это скорее юность отцов. И его мать была такой, и Нина Александровна...

Почему же он раньше, в той, другой жизни, не замечал их?

Люди проходят мимо него. Одни стихии остаются. Он горько усмехнулся: и остаются ли!

А она, Леа, появившись на свет через сотни лет, все прочувствовала. Он думал о ней с удивлением и даже со страхом. И вдруг покраснел. Покраснел, поняв, почему на долю ее героини - нежной и верном Тани выпала неразделенная любовь...

Он не заметил Гали рядом с собой... Он едва не потерял Лею... А может быть, уже потерял?

Исчезла Таня, остались только растревоженные мысли. А как встретиться теперь с Леей? Он хотел этого и боялся. Казалось, что-то изменилось в их отношениях.

Вечер наполнился густой южной темнотою. Выступили звезды. И далекий Анлорес.

Павел поднялся и в полной тишине среди огромных богуяров пошел к морю. Вставала луна. А море, шуршащее, живое, растворилось в темноте.

Вспомнился последний рассвет над Джолией, се прощальный привет. И Павел впервые спокойно подумал о том, что другие теперь будут прокладывать звездные пути.

В мыслях не осталось и следа горечи: те люди, что пришли после, были сильнее его. Так пусть же им принадлежат звездные трассы!

А может быть, в этом разумном спокойствии звучало влияние Леи?

Между ними легли столетия, но он понимает каждый трепет ее мысли, каждый вздох ее чувства. Она любит друзей его юности и те далекие годы, озаренные великой борьбой за сегодняшних людей.

"Спасибо тебе, Леа, за это. На Земле стало бы холодно без твоих песен", - может быть, немного торжественно думал Павел Зарецкий.

Бесшумно подлетел он к дому Диких Гор. Вокруг ни единого огонька. Павел укрепил лодку у поручней балкона, перелез через перила.

"Я с ума схожу! Как вор среди ночи врываюсь..." Но он не мог уже остановиться. Только бы проникнуть к ней. И сказать что-то светлое...

Но в этот мрмент увидел застывший в дверях силуэт девушки. Белое платье Леи чуть различимо в темноте. Очень тихо позвал:

- Леа...

Она оглянулась и, кажется, испугалась.

- Вы?! Павел! Вы!?

Она так долго ждала его...

Далеко в горах раздался долгий нарастающий гул. Где-то оборвалась снежная глыба.

Когда шум утих, Павел сказал:

- Леа, дорогая моя, простите...

Но стоящая перед ним тоненькая девушка казалась такой беспомощной и такой близкой, что он поправился:

- Прости... Я не мог не прийти сегодня. Даже среди ночи.

Она чуть заметно кивнула головой. Он заговорил громче:

- Я долгие годы жил бок о бок с Ниной Орловой... С Сашей... Суреном... Но никогда не задумывался об их прошлом... Ее сын погиб во время очень смелого эксперимента по получению тетоцида... вот этого самого тетоцида, из которого созданы светящиеся стены ваших домов... Ему, кажется, было чуть побольше двадцати лет... И погиб он, спасая товарищей... А Нина Александровна много лет работала в болотистых джунглях, среди страшной нищеты...

Леа ближе подошла к нему, осторожно заглянула в лицо.

- Спасибо вам, что вы тогда были такими! Спасибо вам за ваше человеколюбие!

Над острыми вершинами гор показался спутник К-22 - стартовая площадка для полетов на Венеру и Меркурий. Он быстро плыл по небу - самая яркая звезда. Они следили за ним, пока он не исчез в черных тенях хребтов.

Павел взял руку Леи, прижался к ней лицом.

Космос перечеркнул столетия!

Приближался рассвет. Они в воздушной лодке двинулись к морю. Это было непривычно и радостно: идти в рассвет вдвоем.

Настало утро, земное, майское...

Огромные деревья, и влага на их листьях... Дорога шла к морю, к желтому песку на берегу, к камням, черным, блестящим, всегда в пене воли.

Синяя безбрежность перед ними.

Пройдены столетия. Космос, Земля разных эпох. И Павел, как, наверно, когда-то первобытный человек, почувствовал: до чего же хорошо жить! И Леа - самое удивительное существо во всей Вселенной!

Он осторожно обнял ее за плечи. Она не отшатнулась.

И вдруг он рассмеялся.

- Ты что? - шепнула она.

- Я неисправим... Ты не сердишься? Даже сейчас я подумал о том, как мало еще люди знают... Какие еще новые стихии поднимутся на службу разуму!

Солнце в этот ранний час было красным, как Анлорес. Оно только наполовину выползло из морской пучины. И волны порозовели, и небо. И в розовом сиянии рассвета одни цветы богуяра с тонкими лепестками отливали той же слабой синевой, что и глаза Леи.

ОСКОЛКИ ТЯЖЕСТИ

Фантастическая повесть

ИРИНА И СЕРГЕЙ

На дачу к Северцеву съезжались друзья. Дочь профессора Ирина выходила замуж.

Константин Петрович Северцев был еще молод. Сорок три года - совсем немного для профессора. Он стоял, слегка поворачиваясь перед зеркалом, невысокий и юношески стройный. Его быстрые пальцы старательно расправляли галстук. Руки профессора все умели делать. Он был не только известным ученым, блестящим экспериментатором, по и музыкантом и спортсменом. У Константина Петровича смуглое лицо скорее татарского, чем русского, типа и узкие глаза с искорками юмора.

Близкий вечер ясно ощущался по удлинившимся теням деревьев, но особен тишине воздуха, в которой звуки, медленно замирая, гаснут. И в песне, знакомой с детства, "Ах ты, степь моя, степь широкая..." слышится особое раздолье.

"Как чисто, - подумал профессор, - как будто не радио, а кто-то рядом поет".

Он вышел из спальни.

В столовой говорила жена.

- Сюда, сюда фрукты. А шампанское пока на лед, на лед...

Слегка приоткрыв дверь, профессор заглянул в комнату.

Просторная, сверкающая чистотой столовая еще полна света. Три окна слева и три окна справа.

"Степь широкая, степь раздоль..." - звуки радио усилились, но вдруг песня умолкла, стало очень тихо.

Константин Петрович подоплел к приемнику, повернул одну ручку, вторую, переключил на другой диапазон волн. По результат один - шипенье и легкое потрескивание.

"Что случилось? - с досадой подумал Константин Петрович. И невольно прислушался. В поселке тишина. Даже громкоговоритель соседей на этот раз умолк. - "Это почему же? Прекращение радиосвязи?"

И резко поднял голову. Слева сквозь высокие и узкие окна прорывалось багровое солнце. Его сияющие контуры терялись в мареве зноя.

В этот год солнечная активность была повышенной. На поверхности Солнца много пятен, часты возмущения. Возможно, произошла вспышка, а это значит, во много раз увеличилось количество заряженпых частиц, пронизывающих атмосферу Земли. Вот почему прекратилась радиосвязь. Константин Петре вич подумал о том, что на Землю принесено еще обилие космических лучей несолнечного происхождения. Они потоками летят к Земле, пока не разгаданные, потому что неизвестно, где они возникли и почему несут с собой такую колоссальную энергию.

Профессор легко взбежал на второй этаж, где находился его кабинет, но, проходя мимо комнаты дочери, заглянул к ней.

Ирина гладила прозрачное белое платье. На ней пестрый узенький халатик. И сама она очень тоненькая. Личико нежное, розовое, с трогательными детскими очертаниями щек.

Константин Петрович издали улыбнулся ей, поприветствовал и исчез в своем кабинете. Общая дверь соединяла комнату Ирины с кабинетом профессора.

Вскоре Ирина услышала громкий разговор Константина Петровича по телефону, а потом его пгаги в коридорчике и на лестнице.

Девушка некоторое время стояла неподвижно. Детство уходило безвозвратно вместе с шутками отца, и этим домом, и садом... Ирина подавила невольный вздох, осторожно надела платье. Расправила пышную юбку, подняла руки, чтобы поправить прическу. И... закружилась голова... Легкая тошнота под ложечкой.

Зеркало рядом с окном. Ирина слегка повернула голову.

Солнце, уже совсем склоненное к закату, красноватым светом било ей в глаза. Из окна был виден их сад, невысокая ограда, другие дачи, а за ними речушка с берегами, поросшими ивой, за речушкой поле, а потом, у самою солнца, чернеющий лес. И Ирине показалось, что это уже когда-то было, что она уже стояла вот так перед окном своей комнаты, и так же ей солнце слепило глаза, и такая же игра света и тени на деревьях. Ирина отвернулась к зеркалу. Ее лицо покрылось синеватой бледностью.

И еще показалось... Нет, не показалось! А она явственно увидела, как возле ее открытого окна повис шар диаметром с чанное блюдце, мутно-голубой шар, в котором проскальзывали желтые тона и легкие вспышки искр. Ирина, чтобы не упасть, ухватилась за стул.

Шар как бы в раздумье еще немного продержался в воздухе, а потом медленно поплыл над садом.

Ирина отошла в тень, оглянулась на дверь. На пороге Сергей, он протянул к ней руки, сильные и загорелые. Ирина почти упала в его объятия.

- Что я... видела сейчас...

Она двинулась к окну. Сад оставался прежним, тени деревьев слились с темнотою травы, воздух густой, ни один листочек не шелохнется.

Сергей прижался щекой к ее щеке.

- Что тебя испугало?

- Н-не знаю... Наверно, показалось.

У Сергея вдруг все поплыло перед глазами. Его охватило чувство нереальности окружающего, как будто утрачена ориентация во времени. И то, что сейчас перед ним, - эта небольшая комната, косые лучи солнца, бесконечно родная Ирина в белом платье - все уже виделось ему когда-то... Ирина попыталась улыбнуться, превратить все в шутку...

- Ты почему пришел? Перед свадьбой встречаться нельзя. Так не принято.

Отгоняя непонятное, он приглушенно рассмеялся.

- Неужели мы будем делать только то, что принято?

- Ну, хотя бы сегодня...

- Хорошо, но только сегодня...

Он отпустил ее, прошел через комнату к дверям кабинета Константина Петровича и, уходя, еще раз оглянулся.

- Может быть, лучше остаться?

Ирина уже овладела собой, обычным смехом блеснули глаза.

- Иди! Иди!

В кабинете Северцева солнца не было, но не было и прохлады.

"Нервы пошаливают, - думал Сергей, - устал я. И бравирую опасностью, а излучения дают себя знать. Где же Константин Петрович?"

У Ирины тихо. Сергей спустился в столовую и у самых дверей столкнулся с Северцевым,

- А-а... жених... Пойдем...

Константин Петрович взял Сергея под руку, и они вышли на террасу.

Летом темнота наступает сразу. Перекликаются женщины и дети в деревне. Сохнущим сеном пахнет вечер.

Профессор и Сергей молча курили. Им хорошо вдвоем, хорошо даже молчать. Они любили друг друга.

Сергей встретил Ирину три года тому назад, когда она была еще худенькой девочкой с тугими косичками. А он учился на третьем курсе института ядерной энергетики. В тот год начал им читать теорию ядерных сил профессор Северцев.

Константин Петрович говорил увлеченно, страстно. Но никогда не забывал о слушателях. Он выбирал одного, который наиболее чутко воспринимал его мысли. Профессор как бы проверял на этом человеке убедительность своих доводов. Смуглое лицо Сергея Батарова, проникновенный взгляд-сразу же привлекли внимание профессора. Две-три беседы наедине, и Сергей оказался в числе сотрудников Северцева.

Однажды ранним летом, уже перед самыми экзаменами, Сергей приехал к профессору на дачу. Луна медленно выползла из-за леса. Сергей подошел к дому профессора. Кто-то играл старинный вальс.

Окна распахнуты в сад. Очень слабо освещена большая, почти без мебели комната. За роялем полная женщина, белокурые пряди волос на затылке выбились из прически.

А по комнате, сливаясь с темпом музыки, двигалась девушка в коротеньком белом платье. В ее движениях - трогательная угловатая грация подростка и профессиональное мастерство почти настоящей балерины.

Сергей вошел в дом, растроганный виденным, в ожидании чего-то необыкновенного. Терраса - маленький коридор - и дверь...

Сергей оказался в той же комнате. Музыка теперь звучала отчетливее. А девушка все так же продолжала танцевать, как будто не замечая его, или она просто не хотела отвлекаться.

И в ушах Сергея еще звучал последний низкий аккорд, когда женщина у рояля спросила:

- Вы что хотите?

- Константин Петрович просил меня прийти.

- К папе? - девочка стояла перед ним. - Пойдемте, я провожу вас.

Он следом за ней поднялся по узенькой лестнице и оказался в кабинете профессора, освещенном только настольной лампой. Теперь Сергей почему-то боялся смотреть на девушку. Но он знал, какая она, знал навсегда, на всю жизнь.

- Садись, Сергей, - указал ему глазами на стул Константин Петрович.

Ирина вышла. Вскоре звуки внизу возобновились.

- Так ты хочешь работать со мной?

Сергей молчал. Это был вечер в конце мая, вечер распускающейся зелени и поющих голосов.

- А что тебя привлекает в науке? - спросил Северцев. Почему ты решил стать физиком? Это, может быть, самое сложное, самое трудное. Которое берет не только мысли, все время, но и здоровье... а может быть, и жизнь...

- То, что отнимает у одних здоровье, может дать его другим, то, что может превратить в пустыню целый мир, - повторил Сергей слова самого Константина Петровича, - то может сделать его еще прекраснее... если...

Сергей шагнул к окну. Над рекой, над лесами, над туманами повисла луна. А снизу на простор рвалась музыка, и звуки набегали друг па друга.

- ...если только он может быть краше, - тихо окончил Сергей.

- Костя! Где ты? - послышался голос Софьи Андреевны. И она сама выплыла на террасу. - Вот вы где... А гости одни.

- Женя Звягинцев пришел? - спросил профессор.

- Нет, Жени нет. А что, разве без него не будем начинать?

- Нет, будем. Он подъедет.

- Что с Женей? - удивился Сергей.

- Я звонил ему. В 17.33 началась очень сильная вспышка на Солнце.

И тише добавил:

- Ты понимаешь, что такие наблюдения Женя никому не мог перепоручить, даже если бы это была его свадьба.

Они прошли к гостям.

Справа - праздничные столы. У радиолы хозяйничала подруга Ирины Дина Вайнер, очень смуглая девушка с тяжелыми косами. Три пары кружились в вальсе. Остальные, стараясь не мешать, столпились у стен.

- Надо идти за невестой, - громко сказала Софья Андреевна. - Диночка, сходи ты... И вы, девушки...

Дина с серьезным неулыбающимся лицом пошла из комнаты, за ней девушки.

Все присутствующие встали у входа, ожидая появления невесты.

- Песни обрядовые будем петь? - шепнул Константин Петрович. - Кто будет? Никто! Тогда я один запою!

И вдруг раздался голос Дины:

- Ирина! Ирина! Где же ты?

Торопливые шаги Дины, и она одна появилась в дверях. На ее лице недоумение.

- Ее там нет...

- Как нет?! - Софья Андреевна, тяжело дыша, взбежала по лестнице.

- Ирина! Ирина! Перестань дурачиться!

Но ответа не последовало.

Тогда и сам профессор и гости поднялись наверх. Константин Петрович выглянул в окно.

- Ирина! Ирина! Слышишь? Прекрати свои шутки!

Профессор забеспокоился. Каждой шутке есть граница. А кроме того, Ирина совсем не склонна к озорству.

- Ирина!

И опять не получил ответа. Профессор вспомнил о сыне.

- Юрий! Юра! - крикнул он.

Только эхо замерло вдали.

Константин Петрович сел на подоконник, перегнулся в темный сад и снова позвал детей. Он тревожно взглянул на жену. Софья Андреевна изменилась в лице.

- Куда он девался... - прошептал профессор, - сегодня он должен быть дома. Непонятно, куда они могли запропаститься!

В этот момент появился Женя Звягинцев. Вид у него был довольно странный. Маленький и щуплый, с пышной шевелюрой, растрепанной еще больше, чем обычно, он торопливым движением поправлял очки. Очки были большие, в темной роговой оправе, а нос маленький и острый. Сам Женя производил впечатление человека не только совершенно растерянного, но просто ошеломленного. Приехал он в рабочем костюме, без галстука. Видимо, в минуту сильного волнения он хотел расстегнуть воротник рубашки, но не смог и прямо "с мясом" вырвал пуговицы. Однако на Женю никто сейчас не обращал внимания. Ирины и Юрия не нашли и в саду.

Гости растерянно столпились на террасе. Никто не решался шутить, но и тревоги не было: очень спокойно все вокруг.

- Я к Лене пойду, - сказал профессор жене, - они всегда вместе хулиганят.

И, обращаясь к гостям, добавил с улыбкой:

- Пожалуйста, веселитесь. Дина, включи радиолу.

И, когда он подходил к дому напротив, где жил Юрин друг Леня, томный голос старательно выводил: "Лепестки фиалки опадают, словно хлопья снега на ковер..."

На вопрос, дома ли Леня, профессору ответили:

- Леня уже спит...

Мальчика разбудили. Он рассказывал очень сбивчиво.

- Мы на свадьбу хотели смотреть... Сидели себе... Просто так сидели... А потом... а потом... Ой! Подождите... Может, это когда-то давно-давно было...

- Что ты мелешь? - сердито перебила его мать.

- А может, это снилось...

- Говори толком!

- Вот тут, в животе засосало, засосало... А возле окна, где ваша Ирина спит, шар появился... вот такой...

И он согнул ладони, показывая, какой величины был шар...

- Такой голубой, мутный и с искрами...

Он немного помолчал.

- А может, это все когда-то давно-давно было...

Терпение профессора истощилось.

- А Юрка-то, Юрка где?

- Вот мы с Юркой и побежали за шаром... Меня мама увидела и домой загнала. А Юрка побежал к реке.

"Что она не сказала? - напряженно пытался представить себе Сергей, вспоминая последнюю встречу с Ириной. - Что она видела?"

Ему помнилось собственное непонятное недомогание в комнате Ирины. Теперь он был убежден. Нет! Это не результат утомления или прежних облучений! Ирина тоже казалась ослабевшей, чем-то ошеломленной. Зачем он оставил ее одну?!! Но ведь неожиданное не падает вдруг из ясного неба! Он мучительно старался проследить ее взгляд. Сад... речушка... лес... там было это "что-то"...

Сергей шел по дачному поселку. Горели в домах огни, слышались возгласы, смех. Совсем близко пронесла женщина ведро парного молока. Сергей шел по примятой траве рядом с дорогой. Дорога вела к реке, потом в лес, а дальше - к строениям энерготрона. Энерготрон расположен в пяти километрах от дачного поселка Малаховка. И там, в темноте, где он находится, полыхают частые зарницы.

Река... Обычно в это время ее низину затягивает густой туман. Но сегодня воздух сух, и только коегде сгустившиеся речные испарения запутались среди ветвей ивняка.

Дорога не обрывается у воды. Здесь настолько мелко, что речушку переезжают вброд и на другом берегу виднеются черные следы колеи. А дальше, до леса, - полоска ржи. Рожь еще низкорослая, зеленая, и легкий ветер волнами носится по ней. А над лесом все полыхают и полыхают зарницы.

Сергей решил дойти хотя бы до первых деревьев.

Редкие березы... Кусты орешника и высокая холодная трава,

Сергей немного углубился в лес.

И это, если не успокоило, то во всяком случае собрало его волю. Он, сын потомственного рыбака с далекого озера Галитур, привык искать забвенья среди тайги, в одиночестве. Только лес кругом, только прозрачная гладь озера, только сопки высятся вокруг. А в мыслях - ясность и в чувствах покой. Здесь, в Подмосковье, был другой лес, другой воздух, иначе дрожали звуки. Но все-таки это был лес.

И вдруг... Белое под бесформенным в темноте орешником. Один прыжок - и Сергей у куста. На земле лежал мальчик.

Сергей сжал ладонями голову Юрика. Лоб был холодным. На теле мальчика не видно никаких следов насилия, одежда в полном порядке. И падал он осторожно, ухватившись за гибкие ветви кустарника, обломки веточек и сейчас цепко держат его пальцы.

Застывшая темнота душила Сергея. Опустив ребенка на траву, почти из последних сил он закричал.

- И-ри-на!

И тишина до боли в ушах

И вдруг - это было так неожиданно, так удивительно и даже страшно: все небо, летнее, темное и душное небо, запылало. Оно горело зеленовато-синими переливающимися огнями. И все предметы и кусты, и лицо ребенка приобрели неприятный зеленый оттенок. Это продолжалось минуты две-три, не больше.

- Что такое? - еле слышно шепнул Сергей. - Северное сияние?! Здесь, под Москвой?! И не отблеск сияния, как это иногда бывает, а игра самого настоящего полярного света!

- Ирина! - опять крикнул Сергей.

Кто-то откликнулся:

- Сергей! Где ты?

- Сюда, Константин Петрович! Сюда!

Через минуту Константин Петрович стоял на коленях перед сыном.

- Вы донесете его до больницы? - спросил Сергей. - Надо только быстрее... Я останусь... Ирина...

Константин Петрович не ответил, он поднял сына и широко, прямо через кустарник шагнул в темноту.

Ирины не было. Не было следов, не было ничего, что хотя бы косвенно указывало на ее недавнее присутствие.

Юрик скоро пришел в себя. Он повторил рассказ Лени о светящемся шаре и добавил, что потом видел еще над лесом переплетающиеся молнии. Это было последнее, что он помнил. Ирина? Нет, о ней он совсем ничего не знает.

Летние ночи коротки. Кончилась и эта, бурная и неразгаданная.

Сергей возвращался в дом Северцева. Светлело все больше и больше, и казалось диким, что привычные предметы принимают прежние очертания. В мире ничего не изменилось.

Терраса... В беспорядке сбились стулья.

Сергей вошел в столовую. Огромная комната сейчас, как и вчера, наполнена солнцем. Но свет падает из других окон, с востока. Яркая белизна скатерти, салфеток... Никто не притронулся к свадебному столу. Сверкают пустые бокалы из старинного хрусталя... Фрукты в высоких вазах... Вино... Сергей вернулся на террасу. Шел, как слепой, вытянув вперед руки, отодвигая стулья со своего пути, потом прижался лбом к перилам и глухо застонал.

- Сережа, послушай...

Кто-то тронул Сергея за рукав. Сергей, резко вздрогнув, оглянулся и несколько мгновений растерянно смотрел на стоявшего перед ним Женю, как будто ожидал увидеть кого-то другого, но только не его. Потом схватил друга за плечи и взволнованно произнес:

- Что с тобой?! Ты на себя не похож...

- Ты не думай, что я с ума сошел, что это бред... Евгений говорил хриплым шепотом. - Это все было. Я не знаю, я не могу объяснить, как и почему, но это было.

Евгений с усилием глотнул воздух. Дрожащими пальцами он упорно пытался застегнуть петельку у ворота рубахи на несуществующую пуговицу. Сергей усадил Женю рядом с собой на узенькую кушетку.

- Говори! Говори же!

- Мне трудно вспоминать... Началась вспышка на Солнце... Я, конечно, очень торопился на свадьбу... Но... но... невозможно же пропустить такие наблюдения... Я включил энерготрон... Но поток первичного излучения был настолько силен, что сорвало управление. Нет! Нет! Это были уже не солнечные частицы... А что-то неизмеримо большее, такую силу могут иметь только внегалактические излучения. Я понимал: надо немедленно все отключить... Здесь, на пульте, - это уже невозможно было сделать... Я поднялся, чтобы броситься к рубильнику... И не смог двинуться...

Женю, видимо, мучили очень неприятные воспоминания. Его лоб покрылся крупными каплями пота.

- ...Но защита сработала... И сильнейший поток антипротонов ринулся не в камеры исследований, он бы уничтожил их, а в атмосферу. Я видел в окно... там, где антипротоны соприкасались с воздухом, был ослепительнейший свет... Я просто оборвал питающий провод... И начал выбираться, я даже полз...

На Сергея из-за толстых стекол очков смотрели страдающие, почти безумные глаза.

- Я отлично помню: я был уже во дворе. Я, конечно, думал, наверно... или во всяком случае в мыслях было, что я должен идти к вам на дачу... Но я не сделал ни единого шага по направлению к вам...

Казалось, что-то душит Женю, не дает ему говорить.

- Я отлично помню, что вышел из здания энерготрона, упал, ударился затылком... И не мог подняться... Помню, что небо было совершенно темное, безлунное и сухой воздух не освежал меня...

Евгений закрыл глаза, качнувшись вперед всем телом.

- Нет-нет, это не бред... Я отлично помню... Над лесом в стороне Малаховки я уловил странный металлический блеск и звук. Этот звук шел отовсюду. Он напоминал затухающий звон одинокого колокола. Этот гаснущий звук поглотил и мое сознание... А очнулся я... очнулся у самой Малаховки... у речки... И лежал я вниз лицом... Нет, нет! Не перебивай меня. Но это было! Я не знаю, как я туда попал. Но это было.

- Успокойся, успокойся, - машинально повторял Сергей, пытаясь в рассказе Жени отделить правду от больной фантазии.

- Еще вечера... вчера, когда я пришел, а Ирины нет... мне показалось, я подумал, что с ней случилось то же. Ты не веришь?

- Верю! Верю! - теперь в сознании Сергея все сплелось воедино: и то, что случилось с Женей, и последняя встреча с Ириной, и ее исчезновение, и собственная слабость!

От окна Ирины по прямой до энерготрона пять километров. Но какое это может иметь значение? Вчерашняя авария, как бы она велика ни была, не в состоянии оказать никакого влияния ва Ирину... А если может?.. Как иначе сильнейшее проникающее излуче-ние достигло укрытого в лесу дачного поселка? А оно было, как свидетельствует болезнь Юрика.

А вдруг в этом непредвиденном эксперименте таится нечто абсолютно неожиданное, как лучи урана в опытах Беккереля.

Прежде всего Ирина... Но и здесь, ему казалось, разгадку надо искать у энерготрона...

Решение принято - и Сергей как будто успокоился. Внимательно посмотрел на друга.

- Ты плохо себя чувствуешь. Но надо идти к энерготрону и мне и тебе... Я ждать не могу: побегу... А ты иди, как сможешь...

Опять та же дорога, что и вчера, но только дальше через лес. Солнце обжигает жаром, яркое солнце. А в движеньях непривычная порывистость да во рту сухая горечь.

Лес кончился внезапно. Высокая, как хлеба, трава, пригибаясь на ветру, переливается светом и тенью.

Прямо из зелени луга поднимаются бетонные ворота проходной. И над ними пять светлосерых колонн энерготрона.

Сергей свернул налево к зданию энерготрона. Пока его могли видеть люди, он шел как можно спокойнее. Но, оказавшись в полутемных коридорах, соединяющих разные отделения установки в единую систему, Сергей побежал. Он подскочил к машинам памяти.

Первый автомат фиксировал мощность поступающего излучения. Сергей взял в руки график и невольно вскрикнул. Мощность в пятьсот раз превышала обычную.

Энерготрон был задуман профессором Северцевым, как гигантская установка, улавливающая в околоземном пространстве на высоте четырехсот километров первичные частицы космических лучей. Но их там по сравнению с просторами Земли ничтожно мало. И для того чтобы поймать вестницу далекого мира, площадь действия энерготрона пришлось чудовищно расширить. Практически он может улавливать частицы, если они появляются над Парижем и нал Свердловском, в районе Новой Земли и на Крымском побережье Черного моря.

Частицы космических лучей несут колоссальную энергию. Пока ни один ускоритель мира не способен разгонять частицы до скоростей, с которыми они часто прилетают из глубин Вселенной. О таких энергиях давно мечтают физики... Это верный путь к тайнам мироздания.

Сергей торопливо тянул к себе ленты тонкой пленки, жадно рассматривая следы разыгравшихся в микромире событий. Чтобы все оценить, пройдут многие дни напряженной работы... Надо отождествить линии с частицами, определить энергии... Но и сейчас видно... Утолщенный штрих первичного протона. Антипротон: путь отклоняется в другую сторону. Соприкосновение антипротонов с веществом и... ничего нет...

Сергей схватил второй рулон графиков, третий, потом начал рвать их из всех камер.

И везде - непостижимое: пленка молчит... Нет обычных черточек фотонов, что возникают при взаимодействии антипротонов с веществом. То, что родилось сейчас, не оставило следов.

И вдруг ошеломляющая мысль - гравитация... Неужели он увидел рождение "атомов" тяготения?

Сергей, согнувшись перед пультом машины, обеими руками отодвинул от себя графики, потом закрыл лицо.

"Женя в невменяемом состоянии... Но в его рассказе что-то есть..."

Сергей прошел в свой кабинет. Здесь было прохладно. Окна, полуприкрытые шторами, выходили на север. И перед ними только пыльный пустырь да бетонная стена ограды.

Здесь Сергея нашел Женя. Он положил на стол карту.

- Вот... распределение космического излучения вчера вечером по всему земному шару...

Сергей впился глазами в бумагу.

- Так... так...

Огромный поток тяжелых частиц обрушился на Землю, видимо, в связи со вспышкой на Солнце. Все станции мира, даже расположенные на экваторе (чего раньше никогда не бывало), зарегистрировали это. Значит, первичные частицы несли с собой колоссальную энергию. Но?! В солнечных космических лучах нет и не может быть таких быстрых протонов. Это вестницы других Галактик. А потом... Московская, Тульская, Калужская области... особенно сильное непонятное излучение... И концентрируется оно здесь, в районе дачного поселка Малаховка.

Сергей стоял не двигаясь.

И вдруг с силой распахнулось плотно прикрытое окно, вздулись шторы. Ветер смахнул со стола бумаги.

Сергей вскочил на подоконник.

Загремел гром. Наползала густая туча. Упали первые тяжелые капли, как бы прощупывая дорожную пыль, за ними хлынул дождь. Запахло мокрым бурьяном.

- К телефону, Сергей! - крикнул Женя.

Сергей спрыгнул с подоконника.

- Кто?

- Не знаю. Женщина...

Сергей прошел в соседнюю комнату, где стоял телефон, взял трубку.

- Да... да... да...

Далекий голос Софьи Андреевны долетал до его слуха, прерываемый приближающимися громовыми раскатами:

- Сергей... Это ты?.. Приезжай немедленно во Внуково на авиавокзал... Немедленно... Отец ждет там...

Трубка телефона лежит на месте. А не сон ли это все... Внуково... Авиавокзал... И почему Константин Петрович там?

А Ирина? Ирина...

Сергей выскочил под проливной дождь и помчался туда, где проходила автомагистраль на Москву. Обильные потоки воды пенились у ног. Сергей в одну минуту совершенно промок.

По широкой прямой дороге неслись машины. Сергей остановил такси, распахнул дверцу и почти упал рядом с шофером.

- Внуково! Быстрее!

Ровная стремительная дорога. Щедрый дождь заливает окна. Но постепенно светлеет.

"Значит, сегодня еще будет солнце", - невольно подумал Сергей. Когда он сошел у авиавокзала, уже не было ни дождя, ни ветра.

Константин Петрович шел ему навстречу. Обычно щеголеватый, несколько высокомерный, профессор сейчас оказался щуплым и очень маленьким. После тяжелой бессонной ночи его глаза запали и не вспыхивали привычными смешинками, отчего лицо стало неузнаваемым.

- Наконец-то ты... Через пять минут вылетаем..

- Как?!

- В Ялте, кажется, Ирину нашли.

- Что?!

Сергей был настолько ошеломлен, что говорил только резкими восклицаниями.

- Слушай... - Константин Петрович потянул его за рукав. Они подошли к репродуктору. Бесстрастно звучал голос диктора:

- Сегодня на рассвете, вопреки всем прогнозам погоды, над Черным морем пронеслась сильнейшая грозовая буря, сопровождаемая невиданными электрическими разрядами и обилием шаровых молний. Шаровая молния - явление очень редкое, но в данном случае молнии наблюдались в исключительно большом количестве. Некоторые из них даже достигли Крымского полуострова и рассыпались искрами на набережной Ялты. Центр наибольшей деятельности атмосферного электричества наблюдался в 50 кклометрах от Ялты.

Громовой шквал налетел внезапно и внезапно утих. И море осталось таким же спокойным, каким было до начала грозы.

Рыбаки колхоза "Красный Крым" в месте предполагаемого центра бури заметили одинокую лодку. Приблизившись, они увидели неподвижно лежащую в ней девушку. Девушка в бессознательном состоянии отправлена в госпиталь. Ее личность пока не установлена. Интересно отметить, что лодка сделана из серебристо-голубого неизвесгного материала.

Главврач ялтинского госпиталя сообщил, что девушка находится в состоянии глубочайшего шока. Но есть надежда привести ее в сознание через 5-6 часов. Тогда, возможно, рассказ девушки прольет свет на это пока совершенно необъяснимое происшествие.

ЧУЖОЙ МИР

Ирина, продолжая ощущать непонятную вялость в теле, стояла у окна.

"Шар... горящий шар... почему я не сказала Сергею?"

Она положила локти на подоконник, прижалась лбом к рукам.

Но вдруг что-то заставило Ирину насторожиться. Резко поднять голову. Она с беспокойством осматривала уже темнеющую даль. Что это ей почудилось? Резкий звук? Или, может быть, быстрая вспышка очень яркого света, настолько яркого, что она ощугила его сквозь плотно сжатые веки, сквозь руки, прикрывающие лицо?

Но нет, вокруг все было спокойно. Лес почти совсем черный. Над ним еще светлое, но уже серое небо с одинокой тучей на закате.

И вдруг Ирина увидела, как там, над черным лесом, на фоне черной тучи замелькали, заплясали огненные змеи. Они рвались из-за леса, они были связаны с землей и бились и переплетались, слабея в вышине неба. Ирина, сощурив глаза, как от сияющего солнца, большими неверными шагами пошла из комнаты.

"Сказать... сказать папе... Сергею... Что-то случилось... с энерготроном... Но где они?.."

Память не отметила, как она оказалась в саду. Она помнит только... Было уже совсем-совсем темно... И небо черное, безлунное и тяжелое. Ирина, полуоткрыв рот, втянула в себя побольше воздуха. Она закричала.

- Папа! Папа! Сергей!

Но вдруг пошатнулась от обилия каких-то странных, неразборчивых звуков, обрушившихся на нее. И опять появилось ощущение чего-то давно-давно пережитого. Особенно ее поразил одинокий, беспомощный зов, который она отчетливо различала в этом множестве шумов. Так когда-то в детстве кричал Юрик, когда проломился под ним тонкий осенний ледок вот на этой самой речушке-безымянке, что течет внизу, отделяя поселок от леса. И как тогда, Ирина побежала ему навстречу.

- Юрик! Зайчик мой маленький!

Ничего не видно. И что-то путается в ногах. Она неожиданно упала, поднялась и опять упала... Как-будто вихри метались вокруг, отрывая ее от земли. Но непостижимее всего то, что она предельно ясно подумала: вокруг - и в лесу, и там, у нарядных дач, - тишина, насыщенный покой летнего гаснущего вечера.

Силы на исходе... Неимоверно возросшая тяжесть придавила ее к холодной траве, а потом неведомо как подбросила вверх. И звук, певучий и монотонный, как старинная песня, нахлынул со всех сторон. Прямо перед ней в черном навалившемся небе что-тo блеснуло, серо-голубое, скользкое, подобное телу гигантской рыбы.

Ирина зашевелилась. И собственное движение ошеломило ее: она не чувствовала тела и не могла определить, стоит она, сидит или лежит.

"Что со мной? Что это такое со мной? Но я думаю - значит я живу..."

И чьи-то слова, обрывок чужого спора. Она слышала их, она их понимала. Но голоса были бесцветные, не отличимые друг от друга.

- Нет! Так не будет!

- Нам жить надо!

- Жить? Для чего?

Пауза. Ирина отчетливо ощутила эту паузу. Она как бы погрузилась в их молчание, напряженно стараясь уловить, что же ответит другой. Это было очень важно, хотя она совсем не понимала, почему этот невысказанный ответ ее так волнует.

Она их не видела, она не имела о них никакого представления, но казалось несомненным, что именно этот другой страшен, отвратительно страшен и жесток. И как будто вся ее жизнь... Нет! Не только ее одна жизнь, а что-то неизмеримо большее зависело от его слов.

Но, видимо, заговорил не он, а первый.

- Еще раз подтверждается: вселенная рождает повторения. Не тождества, а повторения. Планета удивительно напоминает Оринду. И женщина...

- Тише. Она очнулась.

Легкий шелест растворился вдали. Ирина открыла глаза. Над ней мутным сиянием светился потолок. Она лежала на полу в узкой голубой кабине Ирина, приподняв руку, коснулась стены. Палец потонул, как в ласковом мягком бархате.

Ирина села, потом поднялась на ноги, шагнула. Во всех движениях легкость. Где она? И что, собственно, случилось? Острого беспокойства не было, только щемящая тоска, как будто она потеряла что-то бесконечно дорогое.

- Сергей! Сергей!

Тишина. Такая тишина, что, кажется, слышно, как сиянье истекает от стен и потолка.

- Сергей! - еще раз громко позвала она. Тогда что-то щелкнуло. Ирина быстро оглянулась на звук. Кто-то невысокий, вполовину человеческого роста, выдвинулся из стены там, где ее сияние затуманилось. Он медленно приближался, весь укутанный тоже голубым, но не светящимся, а просто голубым покрывалом. Он плыл над коричневым полом на высотe пятнадцати-двадцати сантиметров. Ирина отскочила назад, стараясь втиснуться в угол.

"Не надо бояться! Не надо! Не надо! Не надо!"

- Правильно, бояться не надо. Страх хуже всего. Он унижает, - как будто произнес кто-то.

Ирина встрепенулась.

"Что?! Что-то сказано?! Но ведь по-прежнему не слышно ни единого звука..."

- Да, не слышно. Но мои мысли ты отлично слышишь.

И тогда Ирина поняла, что она разговаривает с этим существом, разговаривает без слов. И неожиданно стало очень и очень спокойно, пришла странная уверенность, что все обязательно будет хорошо, что с ней ничего ужасного не произойдет, что ее близкие находятся там же, в подмосковное поселке Малаховка, и даже Юрик в полной безо пасности.

- Ты хочешь знать, где ты? Пусть это не покажется тебе ужасным. Ты находишься сейчас на расстоянии тридцати тысяч километров от поверхности Земли на нашем космическом корабле.

Это было сказано без всякого усиления интонации, как о самом обычном, И Ирина не сразу осознала все страшное значение этих слов. А когда поняла, стало жутко, непреодолимо жутко.

- Твой страх вполне естественен. Но, повторяю, не бойся. Мы крепко связаны с Землей. Хочешь, я покажу тебе сейчас совсем близко твоих родных и твой дом? Хочешь?

Почти в ту же минуту от стены отделилась тень, Голубое покрывало, скрывающее от Ирины тело ее не обыкновенного собеседника, вдруг раздвинулось, мелькнули длинные черные и гибкие щупальца, они ловко подхватили какой-то предмет и подали его Ирине.

- Возьми, надень и пойдешь за мной.

В руках Ирины оказался скафандр. Странно, что и в скафандре Ирина двигалась легко, не чувствуя тяжести этой громоздкой одежды.

Ирина, как сквозь густую жидкость, шла за своим провожатым. Темнота. Сплошная темнота.

- Смотри, смотри внимательно.

Ирина напрягла зрение и увидела большой шар, а на нем знакомые очертания материков. Это был огромный глобус.

- Укажи нам, где находятся они.

Ирина показала Москву.

- Так... так... Я так и думал.

И вдруг прямо под ногами раскрылась пропасть. Ирина шарахнулась назад.

- Не бойся, не бойся.

Внизу, насколько хватало глаз, была голубая, клубящаяся, как бы живая часть шарообразной сферы. Потом начали выступать более темные, более синие массивы.

Ирина вскрикнула: она узнала своеобразный, изрезашный морями рисунок Европы. Скандинавия.. Балтика... Москва...

- Тише... тише...

И Ирина совсем близко увидела комнату родного дома Веселых гостей в столовой. Отец и Сергей на террасе. Ночь. Терраса не освещена. Отец потушил о перила папиросу и положил ее в пепельницу.

- ...перепоручить... даже... если бы... это была... его...

Отец пошел к дверям и Сергей за ним.

Только движения у них странные, медленныемедленные. Они не идут, а как бы плывут по воздуху... И голоса отца Ирина не узнала. Он слова произносил медленно, растянуто...

Существо другого мира исчезло. И уверенность сразу же покинула Ирину.

В отведенном ей жилище, в этой сияющей кабине, все заполнено чистейшим воздухом, как будто ранняя весна дохнула прямо в лицо своими запахами.

Но тревога нарастала! Какая навязчивая, цепкая тревога! Нет! Это не страх за собственную жизнь! Ирине казалось нелогичным создавать такую бодрящую свежесть для нее и только для нее, а потом ее же, Ирину, уничтожить. В основе этого все нарастающего беспокойства лежала одна-единственная фраза, слова, которые она первыми услышала здесь, в этих стенах. "Нам жить надо!" И почему-то за этим жестоким "Нам жить надо!" виделась опустошенная земля, груды камней на московских улицах, безжизненная равнина вместо любимой березе вой рощи. Ирина понимала, что ее мысли слышат. И их нельзя преждевременно открывать кому бы то ни было. "Надо действовать, действовать, а не думать!"

Она медленно продвигалась вдоль стен, ощупывая их руками, - они были совершенно гладкие, мягкие и тепловатые.

- Есть хочется, - негромко сказала Ирина. Необходимо как-то отвлечься.

Прямо перед ней затуманилась, потемнела стена и четко выступили очертания закутанного в синее покрывало тела. "Оно" появилось опять. Черные щупальца протянули Ирине три золотисто-желтых овальных предмета. Плоды оказались ароматными и нежными. Ирина с удовольствием ела их, осторожно рассматривая вошедшего. Он говорил, но смысл его слов плохо воспринимался.

Ирина покорно села на пол, прислонившись пле чом к стене. Она не спускала глаз с этого непостижимого существа. Рядом с ним возник небольшой экран, усыпанный звездами, четкая золотистая стрелочка бегала от одной светящейся точки к другой.

- Вот Солнце. А вот ближайшая к нему звезда..

- Проксима Центавра...

- Пусть будет Проксима Центавра, раз вы ее так называете. И на экране светящаяся точка увеличилась, превратилась в шарик, вокруг нее закружилась единственная планета.

- Это наша земля.

Ирина не удивилась Как будто она когда-то очень давно знала, что именно так и есть.

- Почему я понимаю вас?

- У нас один мозг, одни и те же нервные ткани. Мысли рождают в мозгу определенные излучения. У меня есть прибор, усиливающий это излучение. Вот мы и понимаем друг друга.

И это не вызвало возражения. Но тревога росла. Ирине казалось, что он не досказывает самого главного.

- Зачем вы здесь? Чего вы хотите от Земли? - резко спросила она и вся превратилась в слух не только разумом, но каждой клеточкой своего тела готовая встретить его слова.

- Ничего. Мы только изучаем, наблюдаем.

И сразу же понял: такой ответ совершенно неудовлетворяет Ирину. Он начал объяснять подробнее и как-то задушевнее.

- Мы уже очень и очень давно оторвались от своей планеты. Мы видели другие миры, такие не схожие между собой. Разнообразен мир жизни! Есть жизнь, очень похожая на вашу, потому что солнце у них такое же, как ваше. Об этом ты узнаешь всему свой час.

Ирина не могла не согласиться - всему свое время.

- Почему я у вас? Чего вы хотите от меня?

- И об этом мы расскажем тебе. Но знай, мы насильно не отрывали тебя от родной стихии. Мы только с большим трудом сумели спасти твою жизнь. Пойми: мы спасли, и мы ничего не уничтожали. Но раз ты с нами, мы хотим воспользоваться твоим присутствием. Мы хотим как можно больше знать о Земле.

Но ей не давали покоя слова "Нам жить надо!", произнесенные так злобно, с тупой ненавистью ко всему живущему, хотя она верила, что сказаны они не им, не этим, наверно очень добрым существом.

Пришелец другого мира заговорил очень медленно и очень проникновенно.

- ...Условия жизни на вашей Земле и в ваших морях непригодны для нас. Для нас гибельны лучи вашего Солнца. В них слишком велика ультрафиолетовая компонента. Наше солнце холодное: красные и инфракрасные лучи - вот в каком свете мы живем. Мы совсем другие. Я боюсь испугать тебя своим видом, и я окутан еще оболочкой, в которой могу дышать. В том воздухе, в котором живешь ты, не могу жить я. Мы искусственно создали эту атмосферу. Так зачем же нам ваша Земля?

Ирина молчала, но он чувствовал ее недоверие.

- Ты узнаешь жизнь нашей планеты. Посмотри на меня. Не бойся, прямо смотри. Разве я могу лгать? Не бойся, не бойся.

На мгновенье распахнулось синее покрывало. Ирина не сдержала крика ужаса. Перед ней в прозрачном, как из стекла, сосуде находилась огромная медуза с черными, очень длинными и очень гибкими щупальцами. Почти все тело медузы - голова. Огромные человечьи зеленовато-синие глаза смотрели ласково и сочувственно. Покрывало прикрылось опять.

- Я знал, что мой вид будет тебе неприятен.

- Нет! Нет! - горячо возразила Ирина, еще не совсем оправившись от потрясения. - Теперь я не боюсь тебя. Я верю тебе. Но мне... мне надо подумать...

- Я не советую тебе тратить на тоску и на земные воспоминания свое дорогое время. Ты должна думать, наблюдать, запоминать. Или же отдых, сон. Вот посмотри: нажмешь эту кнопку - и наступит земной вечер, потом ночь. Тогда отдыхай, полностью отдыхай, никаких посторонних мыслей. Мы, может быть, и наивно, но сделали здесь все, чтобы как-то повторить все ваше земное - и день, и вечер, и ночь, и рассвет...

Ирина не двигалась. Да она и не слышала его слов. Слегка запрокинув голову, она всматривалась в голубое свечение стен, как бы стараясь увидеть за ними свое будущее. Она всем своим существом ощущала: это правда! Это все правда! И в этом нереальном мире ей предстоит найти свой собственный путь.

Это были мудрые существа. Они не оставили Ирине времени на мучительные размышления.

Она сразу же увидела чужой мир.

Ириша сидела перед большим экраном яйцеобразного прибора. И перед ней очень рельефно, очень зримо открывалась непонятная жизнь.

Безбрежный и бесконечный океана. Твердая сердцевина планеты сплошь покрыта вечно двигающейся, вечно волнующейся оболочкой. И этот океан непривычного цвета: коричневый с зеленым оттенком. Ни единого островка. Только колеблющиеся волны. Только вечно живая стихия. А над ней низкие сплошные тучи, и в их редком, случайном разрыве-желтое небо, и солнце в нем тускло-красное, с четко очерченными краями.

Таков был вид планеты, такой ее должны увидеть те, кто опустится на эту зыбь.

Кое-где протянулись по воде водоросли - синие растения с очень крепкими и толстыми стеблями. Их бьет и кромсает море. Но они живучи. Они продолжают расти. В некоторых местах они сплошной изгородью охватили поверхность воды. Бурая шумящая пена там, где вода ударяется о их стволы.

Потом Ирина как бы начала опускаться ниже, в пучину вод, на морское дно. Становилось все темнее и темнее. Но жизнь оживлялась, расцветала.

Появились странные сооружения, остроугольные, самой причудливой формы - и все блестящие, черные. Настолько блестящие, что, кажется, от них исходит легкое сияние, но сразу же гасится, тонет в вязкой воде.

Разбросив во все стороны щупальца, проносилось множество тех странных существ, чьей пленницей стала Ирина. Теперь она их рассмотрела лучше.

Наверно, большой прочности панцирь охватывал все их тело и видны лишь глаза, огромные и очень красивые, глаза, вне всякого сомнения, зоркие способные все видеть и все отмечать. А вокруг этого почти круглого корпуса вьется множество гибких и ловких жгутиков. Неожиданно всю поверхность экрана заполнила ровная блестящая стена. И как раз в эту минуту к Ирине приблизился проксимианец. (Так Ирина назвала пришельцев этого мира.) Он повернул какой-то рычажок. И стена растаяла. Ирина оцепенела от ужаса.

Сквозь миллиарды километров, она чувствовала, именно сквозь миллиарды километров, из мрака густой и темной воды на нее смотрели слабо мерцающие зелеными искрами глаза. Они изучали! Они оценивали! От них невозможно спрятаться!

- Не бойся, - сказал тот, что был рядом, - он только хочет посмотреть на тебя. Это управление нашим космическим кораблем.

Медуза на экране была без панциря, и Ирича видела даже, как в ее мутном теле пульсирует множество переплетающихся тонких сосудов.

Но вот медуза отодвинулась, уступив место огромному сооружению, состоящему из большого числа сросшихся труб. В центре, там, где все соединилось в узел, - овальное зеркало с выпуклой поверхностью.

- К другим звездам мы летим в поле проникаемости. Это поле нам все время посылает генератор с родной планеты.

Ирина нуждалась в отдыхе. Впечатления были слишком сильными. Эта густая, темно-коричневая пучина вод, извивающиеся щупальца, остроугольные, черные до блеска строения и бесконечная скользкая сеть водорослей.

- Омут, какой страшный омут! - прошептала Ирина. И содрогнулась при мысли, что она когда-нибудь окажется там.

Она взяла в руки оставленные ей полупрозрачные, как спелый виноград, плоды и начала медленно есть.

"Неужели у них, в этой темноте, растут такие фрукты? Нет! Не может быть! Плод требует полноценного солнца. Все требует настоящего солнца!"

"Не надо напрасно тратить дорогое время, - вспомнила Ирина, - не надо тосковать и думать о тех, кого ты оставила на Земле Мы сделаем все возможное, чтобы вернуть тебя. А сейчас ты должна наблюдать, изучать, запоминать. Или отдых, сон".

- "Или отдых, сон", - повторила Ирина. - Я слишком возбуждена, чтобы воспринимать. Спать, только спать...

Она нажала кнопку ночного отдыха. И постепенно начал меняться оттенок стен и потолка. Все было сделано для того, чтобы создать иллюзию земного заката. Появились желто-красные тона, повеяло вечерней прохладой. Но это казалось слишком примитивным.

Да, краски были почти земные. И воздух свеж... Только нет земного простора, его безграничности, нет шумов земных, нет самой Земли..

И тоска Ирины не гасла, а становилась острее. Ирина вернется. Конечно, вернется на Землю. Она верила проксимианцу.

Она лежала. И сон не шел. И небо над ней - слабо светящееся, с обилием мерцающих звезд, почти такое, как в Подмосковье. Такое и не такое.

ТРАГЕДИЯ ОРИНДЫ

Сон Ирины был насыщен смутными видениями чужой планеты. Как будто все заполнилось темной волнующейся жидкостью; тусклые блики лежат на вязкой воде. И она все время чувствует чей-то взгляд, то серьезный, то восторженный... Сергей... Это он, он. Нет... Нет... Это зеленые оценивающие глаза из бесконечности, глаза медузы...

Ирина хочет и не может закричать. Проснуться! Только бы проснуться! Темно и тихо в кабине.

Ирина не двигается, прислушиваясь к чему то. И действительно... Легкий щелчок, мелькнул неясный свет. Как будто стена раздвинулась и кто-то вошел. Сначала длинная тонкая тень упала в комнату, потом шарахнулась в сторону, и Ирина увидела пальцы, настоящие человеческие пальцы, сжимающие горящий предмет. К Ирине неслышно подступал человек.

И все смешалось: сон это или явь? А он подходил все ближе и ближе. Это, вне всякого сомнения, человеческое существо внушало Ирине ужас, ужас, сковавший движения, перехвативший дыхание. Но вот ее настигли горячие руки, очень горячие, но липкие. Прикосновение было настолько омерзительным, что Ирина дернулась, как от ожога. И услышала речь, резкую, гортанную, но, несомненно, человеческую речь. В интонациях голоса чувствовалось убеждение, даже мольба. И липкие руки опять потянулись к ней. Ирина вскочила.

- Вон!

Именно в этот момент она осознала, насколько дорога ей жизнь.

Он до острой, нестерпимой боли сжал ее плечи и совсем близко придвинул искаженное злобой лицо. Ирина опять закричала, но только гораздо громче.

Он отпрыгнул и стоял, наклонившись корпусом вперед, как бы напряженно слушая что-то. Брошенный на пол темно-красный немигающий огонь освещал его широко расставленные ноги. Ирина ясно видела их тонкие очертания, они как бы просвечивали сквозь оранжевую, похожую на пластмассу материю, гармошкой собранную от колена до ступни.

Ирине почудился отдаленный шорох. И он уловил его, быстро наклонившись, поднял свою холодную свечу и побежал к противоположной стене. Стена бесшумно раздвинулась и с легким щелчком захлопнулась.

От неожиданной борьбы, от необъяснимого омерзения Ирина вся дрожала. Слабый желтый луч проник в кабину, появился проксимианец, окутанный покрывалом.

Нет! Она больше не позволит обманывать себя! Надо спутать мысли и думать... думать... о Земле... о Сергее, о Юрке, о речушке-безымянке - обо всем, только не о том, что произошло несколько минут назад.

- Мне страшный сон приснился. Я слишком долго смотрела на вашу планету.

- И она тебе показалась такой страшной?

Ирина смутилась и почувствовала себя очень глупой.

А проксимианец будто смеялся над ней, но успокаивал:

- Спи, спи спокойно. Теперь никто не потревожит тебя.

Но Ирина больше не спала. Она опять села за экран яйцеобразного прибора.

"Я должна все видеть, я должна преодолеть свое отвращение. Я должна изучить этот мир. Надо быть спокойной и беречь свои силы для борьбы. Если я хочу жить - я должна быть готова к борьбе...

А может быть, сама по себе жизнь - это борьба? Ты не думаешь об этом? Только меняются формы борьбы, ее проявления..."

Ирина не заметила, когда появился проксимианец.

- Я изучил жизнь своей планеты и изучаю ее в других мирах. И поэтому я знаю, что жизнь сама по себе, по своему смыслу, по своему возникновению и существованию - это борьба.

Ирина горько усмехнулась.

- Разная есть борьба...

- Что ты хочешь этим сказать?

- Ни-че-го. Я лучше смотреть буду.

Она повернулась к экрану.

Он не обиделся на грубость.

- А хочешь увидеть нашу жизнь нашими же глазами?

Черный жгут щупальцев протянул Ирине предмет, похожий на бинокль. И сразу же посветлела жугкая глубина вод Возник удивительный золотисто красный мир - переплетающиеся растения, светящиеся легкие дворцы - мир сияющей воды.

- Тебе и сейчас кажется страшной наша планета?

Ирина немного помедлила с ответом.

- Нет, она не кажется мне страшной. Но это чужая для меня жизнь.

Проксимианец как будто улыбнулся глазами.

- Вы смеетесь?

- Мне приятна твоя искренность.

На этот раз рассмеялась Ирина.

- Моя искренность? Моя глупая искренность, хогите вы сказать? Не знаю, почему, но я верю вам.

- А разве я хоть чем-нибудь обманул твое доверие?

- Но вы до конца не искренни со мной. Всего несколько минут назад...

- Что было?

Ирина на вопрос ответила вопросом.

- Сколько вас находится здесь на корабле?

- Четверо. Четыре основные специальности физик, астроном, геолог, как говорите вы, и я, биолог.

- И больше нет никого?

- Ах, вот оно что! Так что же было несколько минут назад?

Ирине стало неприятно от одного воспоминания. И она горько сказала:

- Со мной рядом был человек, подобный мне, такой, как я... А вы говорите, что вам Земля моя не нужна, что вы другие!

- Что он хотел от тебя?

- Не знаю. Мы не смогли объясниться.

- Ты хочешь сказать, что со мной, совершенно другим существом, ты можешь говорить, а с подобным себе - нет?

Ирина чувствовала пристальный взгляд своего собеседника.

- Да, это так.

Проксимианец очень долго обдумывал что-то.

- Я дам тебе усилитель мыслей. Он его не имеет.

У Ирины в руках оказался маленький блестящий предмет.

- Смотри. Нажмешь эту кнопку - и вы будете разговаривать друг с другом. А нажмешь эту красную - ты будешь читать его мысли, а он твои - нет. Укрепи это на шее.

Ирина дрожащими пальцами взяла прибор.

- А теперь пойдем.

Стена камеры раздвинулась. И перед ними открылась перспектива узкого, теряющегося в синей дали прохода. На этот раз Ирина не надела скафандр и легко шла рядом со своим спутником. Он ей казался таким маленьким-маленьким. Ведь вместе с сосудом он едва достигал локтя ее опущенной руки.

- Я прежде всего познакомлю тебя с тем, кто был у тебя.

- Так вы знали...

- Нет, не знал. Я просто догадываюсь.

Воздух был свеж и опьяняюще приятен. Так идти можно было бы бесконечно долго. Но они остановились. Гладкая поверхность стены. Это место ничем не отличалось от других. Быстрые щупальцы нажали кнопку. И с уже знакомым легким щелчком стена раздвинулась.

Комната такая же, как и у Ирины. В дальнем углу за небольшим столиком, поставив локти на его крышку, сидел человек. Он оглянулся. Ирина даже вздрогнула: человек отталкивающе неприятен. Лицо длинное, бесцветно-белое с сильно развитой нижней челюстью, а глаза - коричневые, жестокие и мутные. Тусклые волосы зачесаны назад, открывая очень большой лоб. При виде Ирины недобрая усмешки искривила его вялые губы.

- Вот он, твой посетитель, - сказал проксимианец.

Человек ничего не отрицал и только холодно подтвердил:

- Да, это был я.

При этих словах он поднялся и оказался гигантом с несуразно вытянутыми конечностями.

- Я. Ну и что же?

- Об этом разговор будет позже.

Ирина осталась наедине с этим человеком, стоящим в вызывающей позе, уперев кисти рук в бока. На нем было странное одеяние - ярко-оранжевое, прочное и плотное, но слегка просвечивающее, как целлулоид, и, вероятно, очень эластичное. Красивые складки-гармошки на длинных шароварах вокруг тонких, как кости, ног, легкая юбочка и рубаха дамского покроя с фигурным вырезом у шеи и пышными рукавами. Он стоял, слегка покачиваясь с пятки на носок и с носка на пятку, и без стеснения рассматривал Ирину. Она не хотела открывать секрет своего обладания усилителем мыслей и нажала красную кнопку. Человек думал.

"Так вот, значит, какие карлики населяют Землю. Слабые, жалкие, ничтожные... Раздавить их не составит труда... Только бы эти медузы помогли... Но как их заставить?"

Ирина брезгливо, но настойчиво изучала его. В нем совсем не чувствовалось силы, здоровья, радости движений. Он был весь расслабленный и ленивый. А его напыщенное высокомерие смешило.

"В этой девчонке что-то есть, что-то еще от наших предков. Доатомная древность. Эти скоты-медузы не дают усилитель. Интересно заговорить с ней..." - думал он.

Потом у себя в комнате Ирина с гримасой отвращения спросила проксимианца:

- Откуда эти жалкие люди? Они совсем не похожи на земных.

- И земляне тоже могут стать такими, - холодно ответил проксимианец, - такими же, если не будут достаточно разумны.

В этих словах звучало что-то слишком многозначительное.

- Лучше умереть, чем стать такой!

- Ну, ты не станешь. Нужны столетия для такого перерождения. Таких людей у нас на корабле трое. Тот, которого ты видела, - это самая страшная разновидность. И мне кажется, ты недооцениваешь его. Он много может еще, он наделен большим разумом.

- У каждого солнца рождается своя жизнь, - так сказал проксимианец. - Ваше Солнце и альфа Центавра А не отличимы по своим свойствам. Они посылают одни и те же лучи в мировое пространство. Поэтому они и породили одинаковую жизнь.

- "Альфа Центавра А", - Ирина вспоминала, что отец эту звезду называл Толимак, как арабы, солнцеподобная Толимак.

Наша Проксима - очень древняя звезда. Она пришла в эту часть Галактики издалека. Пришла и привела с собой свою спутницу - нашу планету. Где то в пространстве Вселенной растеряв свою скорость. они двигались здесь очень медленно, и альфа Центавра А, оказавшись рядом (Проксима - небольшая звезда), навсегда связала их своим притяжением Это случилось тогда, когда у Солнца появились планеты, а Оринда, спутница звезды Толимак, была еще мертва. Но у нас уже развивалась жизнь.

- Жизнь - не случайное стечение счастливых об стоятельств, - говорит проксимианец, - а на определенных планетах неизбежность, подготовленная всем предшествующим развитием материи. Страшно долго идет это развитие. Но коль оно началосьжизнь обязательно возникнет. Но какая? Примитив ная только обмен веществ и воспроизведение себе подобных или жизнь остро чувствующая, мыслящая? От простого к сложному идет эволюция. У вас и на Оринде, где родились эти люди, развитие шло быстро. Так было потому, что на ваших планетах сами условия существования белковых тел очень резко меняются. У вас три стихии: вода, суша и воздух. Материки поднимаются. Отступив здесь, океан постепенно заливает землю в другом месте. Так было много раз, и живое вынуждено приспосабливаться к новым условиям, организмы усложняются. А у нас среда одна-очень насыщенная солями вода. П наша планета, наверно, навсегда была бы обречена только на примитивную жизнь, если бы Проксима не странствовала. Это блуждающая звезда. Нам неведомо, подчиняясь каким законам наше солнце брело миллиарды лет из противоположного конца Галактики через ее уплотненный центр сюда, где находится Толимак. Первоначальная скорость движения была, наверно, очень велика, почему ни одна звезда не могла удержать нас. А мы проходили мимо бесконечного множества светил, то страшно горячих - до 150 тысяч градусов, - то холодных... И разный свет облучался. И разной силы космические частицы проникали в нашу воду. Так менялись условия, и организмы приспосабливались, выживали более совершенные. Тот же закон эволюции, что и у вас. Всего около двух месяцев идет световой луч от Проксимы к Орионe. И мы уже много-много тысячелетий изучаем ее. Чы видели, как на ней развивалась жизнь.

Мы не внушаем ужаса людям Оринды. Они привыкли к нам. В наших водах почти иссякли многие ценные металлы. И мы брали их из морей Оринды. Это разумное содружество, особенно потому, что за последние столетия отбросы их производства отравляли водоемы. А мы очищали воду.

Нас не трогало то, что делали эти люди. Пока... пока не погиб наш космический корабль. Они уничтожили его... Тогда вот этот космоплан, на котором мы находимся, самый совершенный из когда-либо созданных нами, отправился к Оринде. И то, что мы видели, было ужасно. Мы не рискнули больше опускаться в их моря. Но нам нужны металлы. И мы взяли курс к далекой Земле. Еще в глубокой древности, два миллиона лет тому назад, мы посетили вашу планету. Эта экспедиция привезла убедительные доказательства, что Земля подобна Оринде. Но Земля далеко. И связь держать с ней трудно. И только ориндская катастрофа поставила нас перед этой необходимостью. Мы расчитываем очищать ваши океаны.

И вот мы здесь, пока только для того, чтобы изучить земной мир. Смотри: наши щупы отбирают пробы ваших вод.

И Ирина, как раньше свой родной дом, так теперь совсем рядом увидела бушующий океан. Темные, однообразные и громадные волны неслись одна за одной. А вода темная-темная и тяжелая. Наверно, и на планете проксимианцев ночью она такая же.

- Ты боишься? - удивился проксимианец.

- Я не видела раньше океана...

- Почему!? - это было изумление высоко разумного, жадного к знаниям существа. - Почему же ты не хотела избороздить всю землю?

- Я бы хотела... но... но у нас это очень трудно, - беспомощно ответила Ирина. И замолчала.

Проксимианец познакомил Ирину с Нкоем. Это был уже очень пожилой ориндец, с лысым теменем и седыми на висках волосами. Он не казался отвратительным, хотя и его лицо и тело были вытянуты, оттенок кожи землисто-бледный, одутловатый.

Он сидел за вычислительной машиной и не заметил появления Ирины. Проходили минуты. Он все так же работал. Ирина с трудом понимала, о чем он думает.

"Осколки тяжести... Так они называют поле проникаемости, потому что само тяготение бессильно против него... Какая же энергия нужна для получения этого поля?"

В нем было что-то приятное. Ирина решила заговорить.

- А почему вы не спросите об этом проксимианцев? Они, определенно, знают.

Он повернулся к Ирине:

- Я должен все сам, сам...

- Но почему сам, когда это уже создано другими? Надо только взять их опыт и развить дальше.

- Вы ничего не понимаете, девушка.

Вдруг он спохватился и на какое-то мгновенье изумленно взглянул на нее.

- Откуда вы?

- Я с Земли, с планеты, возле которой вы сейчас находитесь.

Но он, опять захваченный своими вычислениями, забыл о ней, только безразлично произнес:

- О! Тогда Землю населяют прекраснейшие существа.

Большего Ирина не могла добиться, он не хотел ее замечать. А в мыслях у него Ирина читала только одни формулы.

- Как тебе понравился новый знакомый? - спросил проксимианец.

Ирина рассмеялась.

- Он гораздо симпатичнее первого.

- Человек, которого ты сейчас видела, - крупнейший ученый Орннды. Он не только управляет нашей вычислительной машиной, но и делает обобщения, предположения. В логике он безупречен. Раньше мы для этого брали с собой громоздкие приборы, которые поглощали огромное количество энергии.

- Стал живым роботом, - с ужасом подумала Ирина.

Он уловил ее мысль, но не понял.

- Что это значит?

- Стал живой машиной, - повторила Ирина.

Она вспомнила бесконечные споры Сергея с отцом о бионике.

Проксимианец воспринимал ее мысли не просто с изумлением, а даже со страхом. Жестокость! Жестокость мечтать о живых машинах! Правда, близко соприкасаясь с Ориндой, проксимианцы успели оценить темперамент и широту воззрений даже у явно деградирующего человечества Оринды. Они сознавали потенциальные возможности разума людей и понимали пользу, которую сами могут извлечь из этого. Им нужен был Нкой.

- А я... для чего вам нужна? - дрогнувшим голосом спросила Ирина.

- Он добровольно здесь, - быстро вставил проксимианец, он сам так хотел. То, что ему приходится делать у нас - для него наслаждение...

- Наслаждение оторваться от родной Земли! - раздельно произнесла Ирина. - Наслаждение вечно блуждать в космосе?! Без цели! Без мечты вернуться назад, увидеть дорогих людей! Не верю!

- Трудно поверить! Но это так!

- Сколько их здесь?

- Трое.

- А для чего те двое? Они тоже добровольно?.. - Она не договорила.

- Вполне добровольно. Убедишься сама.

Он сделал небольшую паузу.

- Разум, углубляясь в тайны материи, идет похожими путями. Сначала электричество, потом ядро атома и, наконец, антивещество. Мы имеем неопровержимые доказательства, что оно уже известно людям Земли. А это значит, что скоро ваши корабли пойдут в звездные просторы.

Внимание Ирины напряглось до предела, она подсознательно чувствовала: сейчас, именно сейчас она услышит что-то очень важное.

- Но этого может и не случиться!.. Присмотрись к людям Орннды!.. И подумай! Думай сама!

Он очень долго молчал, а потом заговорил о себе.

- Совсем недавно мы овладели полем проникаемостн. Сейчас это - вершина нашей науки. Но для земного человечества это еще очень и очень долгий путь поисков, ошибок, находок, радостей, трагедий.

Энергия соприкосновения вещества с антивеществом - аннигиляция - самый распространенный у нас вид энергии. Это такая же мощь, как само солнце, что дает жизнь планетам. Сравнительно недавно в фотонных ракетах, двигающихся за счет аннигиляции, мы летели к далеким мирам. А ведь такая ракета, отправляющаяся на расстояния в сотни тысяч световых лет, несет с собой колоссальный груз-горючее, необходимое для движения, и этот груз в миллиарды раз больше полезного веса. Сейчас мы летаем только на так называемых ракетах проникаемости. Поле проникаемостн нам все время посылает генератор с родной планеты. И основное управление нашим кораблем находится там же. Помнишь? Ты видела его. Нам предоставлено только местное передвижение и, конечно, в случае необходимости мы можем взять себе и главное управление. Но это бывает очень редко. На нашем космическом корабле нет горючего, т. е. вещества, которое расходуется на процесс полета. У нас только полезный груз: мы сами, наши приборы, то, что необходимо для поддержания нашей жизни. Лишний вес в таких условиях - не проблема. Почти не затратив энергии, мы подняли тебя на свой корабль. Твое присутствие приятно нам.

Разговаривая через усилитель мыслей, нельзя думать одно, а говорить совсем другое. И Ирина понимала: стоящее перед ней существо искренне радо ее присутствию.

- Мы все время в поле проникаемости, таком же реальном, как и тяготение, как поле электрически заряженных частиц, как силы, связывающие нуклоны в ядра. И вместе с тем для нас это - необыкновенное Великое поле. Великое потому, что здесь, во власти гравитации, природа сделала его бессильным. Оно властвует в межгалактических просторах. А мы вызвали его к жизни здесь, в нашем крохотном мире звезд и планет. Ты понимаешь теперь, почему это Великое поле?

Огромная, во всю стену картина - первое, что увидела Ирина в каюте Инга. Человек, творец этого удивительного полотна, казался маленьким по сравнению с ним. И Ирина даже не заметила его.

Нет, это была не Земля. Только в правом углу кусочек земного моря с густой пеной прибоя и песок желтый-желтый, а дальше - все чужое: и широколистые раскидистые деревья почти фиолетового цвета, и остроконечные горы, сложенные из молочно-белых пород, даже трудно отличить, где горы, а где снег на них. И небо кажется более синим, более густо окрашенным, чем на Земле. Воздух замер. Зной и тишина. Только в дебрях фиолетовых растений притаилось непонятное беспокойство. Краски чересчур яркие, но верится, что на самом деле они такие и есть, И от всей картины веет необъяснимой грустью, тоской по далекой родине. Инг тосковал. Когда он писал Оринду, ему казалось, что он никогда-никогда не покидал ее, что он дышит ее знойным воздухом, гладит ее белые камни.

Увидев Ирину, Инг отошел назад, почти скрывшись за картиной.

- Что это? Кто это? - Он даже прикрыл руками лицо. Потом опять посмотрел. Девушка не исчезала.

Застыв в немом восхищении, она стояла перед его творением, перед его Ориндой. Это была необыкновенная девушка, живая статуя далекой древности.

Ирина, слегка запрокинув голову, вглядывалась в ориндский пейзаж. Опущены вдоль тела тонкие, но сильные руки, и кожа на них гладкая, прохладносвежая. Все в этой девушке удивительно - и нежная линия худенькой шеи, и детские плечи. Вот она отступила немного назад, потом подошла ближе, медленно подняла и прижала ладони к груди. В ее движениях, как и во всем теле, грация и сила, а в ясных глазах и изумленное восхищение, и вопрос, и смелость мысли. Ему хотелось закричать:

- Откуда, откуда ты? Из каких глубин прошлого?

Инг вырос там, где знойная альфа Центавра прямыми лучами обжигала Оринду. Волосы у него мягкие, вьющиеся, темно-русые, а лицо смуглое. И тело сохранило почти земные пропорции, только в движениях расслабленность и вялость. Художник и поэт в душе, он родился большим мечтателем. И чаще всего он мечтал о девушке, о необыкновенной девушке, такой, какие давным-давно населяли Оринду, красивые, стройные, с живостью во взгляде и в движениях.

Ирина стояла перед ним, живая, зримая, прекраснее самой прекрасной мечты.

Наконец она его заметила и улыбнулась, быстро пошла навстречу. Ее движения были такими изящными, а расположение и радость такими искренними и непосредственными, что он растерялся.

- Наконец-то, наконец я вижу человека. А то я уже стала думать, что у вас на Оринде все какие-то странные...

- Кто ты? Откуда?

- А ты не знал, что у вас на корабле землянка?

- Я ничего не знаю...

Он грустно поник головой, потом медленно взглянул ей в лицо.

- Ничего не знаю...

Эта вялая поза, этот беспомощный ответ отрезвили Ирину. И она сразу же отметила и свинцовый оттенок его кожи, и замороженность движений.

- Что с вами? Что? Да скажите же, почему?

- Почему?.. - он грустно улыбнулся. - Почему? Это длинная и горькая история. Нравится тебе? - он указал рукой на полотно.

- О! Да!

Она опять повернулась к картине, с радостным возбуждением рассматривая ее.

- У нас никто этим не занимается больше. Все заменено усовершенствованными методами фотографии. А я люблю...

- И я люблю! - с силой повторила Ирина. - Только почему, почему такая печаль и обреченность!

Она смотрела туда, где сливается небо и море, - крошечный кусочек на полотне.

- Жарко, чувствуется зной, полноценное солнце, рождающее здоровую жизнь... А вот в этом далеком мареве, в застывшем воздухе - тоска... И вот эта серая полутень среди деревьев, в ней что-то зловещее... Почему?

По рекомендации проксимианца Ирина очень тщательно изучала прошлое Оринды. Проксимианец давал пояснения.

- Ориндская трагедия заставила нас вплотную заняться изучением человеческих отношений. И оказалось, что мы в действиях и поступках людей разбираемся свободно, что все события бурной людской жизни не произвольны, а подчиняются определенным законам, которые во многом не подвластны людям. Мы теперь знаем эти законы.

Может быть, несчастье людей в том, что народы с самого начала отделены друг от друга морями, горами, лесами. Одни развиваются быстрее, другие отстают. И человек порабощает человека. Так рождаются насилие, ненависть и ложь. У нас такого не было. Мы все в однородной среде, и наше развитие протекало равномерно. Наше общение друг с другом всегда было более глубоким, более чистым и по-настоящему честным. Есть, конечно, определенные природные и исторические предпосылки ориндской катастрофы. Но где же был их Разум, великий Разум мыслящих существ?!!

Ирина сидела перед ультрателевизором совсем близко к проксимианцу. Слегка поблескивала изящная, как бы вылитая из бронзы облицовка прибора. Но экран был еще матово-темным.

- Это произошло семьсот земных лет тому назад. Для Оринды это была именно та критическая эпоха в развития разумной жизни, она была и v нас, на нашей планете, когда разум овладевает энергией вещества. Но у нас это овладение послужило расцвету, дошло до покорения тяжести, а у них привело к гибели.

На экране появились громадные сооружения. Нет перспективы дали, нет деревьев... Одни заводские трубы, дышащие в небо копотью. И небо от дыма посерело.

Ирина оцепенела: ей почему-то показалось, что это Земля, родная Земля, и она крикнула:

- Да это же Земля!

- Да, это Земля, - жестко сказал проксимианец, - Калифорнийские заводы. На таких точно заводах на Оринде семьсот лет тому назад была получена первая водородная бомба.

Ирина отодвинулась, закрыла лицо руками.

- Смотри! Это уже Оринда.

Пустырь с огромным котлованом... Кое-где что-то белеет, не то камни, не то скопления обнаженных костей...

- Семьсот лет не могли сгладить это. Шестьсот миллионов человек погибло сразу. И более трех миллиардов - в последующие двести лет. Потом вымирание значительно сократилось, появились организмы, способные переносить излучения. И ты этих людей видела! Но и они, правда, уже гораздо медленнее, но тоже гибнут.

- А спасенье?! Есть ли спасенье?! - шепотом спросила Ирина.

- Почти нет. У них не хватит ни разума, ни воли.

Ирина краем глаза опять покосилась на экран. Непроглядной тьмой зияла глубочайшая воронка. И Ирине показалось, что среди чего-то мутно белеющего она ясно различает и округлость человеческого черепа, и тонкие кости ног.

Инг мог бесконечно долго смотреть на Ирину, ловить каждое ее движение, едва уловимые изменения лица. Этот взгляд сначала смущал девушку, а потом она привыкла и просто перестала замечать. А Инг все смотрел и смотрел. И почему-то ему вспоминалось прошлое. Оринда, яркая, сверкающая, и жаркий воздух. Белокаменные ущелья и долины с бесконечными зарослями огромных темно-красных цветов. Их не было в древности. Они возникли потом, после Эры Ужасов. И разрослись. У них тонкие стебли и холодные вялые листья, а венчики с треугольными бархатистыми лепестками опущены к земле. И Оона...

Да-да, ее звали именно Оона. Слабая память Инга смогла удержать ее имя. Оона любила эти цветы. У нее были такие же полупрозрачные глаза, как у Ирины... И движения, хотя немного и неуклюжие, но легкие. Тоже почти такие, как у Ирины... Вот почему Инг смотрит на Ирину, а помнится ему Оона. Оона ближе, Оона роднее... Ирина - мечта, воскресшая из прошлого. А Оона - подруга детства и юности. Ирина хотя и рядом с ним, но это малопонятное существо другого мира, это, наверно, его тяготение художника к строгой красоте человечесткого тела. А Оонареальность, содержание его прошлой жизни. Он отлично помнит, что ее уже давным-давно нет...

Она высокая, как и все ориндки, намного выше Ирины. И руки у нее длинные, с посиневшими ногтями... Но волосы совершенно светлые и гораздо нежнее, чем у Ирины. Легкими кольцами они лежали на тонкой шее. И губы были бледные.

Она прижимала к себе охапками эти мрачные цветы, прятала в них лицо. Аромат растений возбуждал ее. Она смеялась. По-детски радостно смеялась своему ярчайшему солнцу, и белым горам, и этому горьковатому запаху траурных цветов. А он боготворил ее за этот смех, за бледное, как бы выточенное из камня лицо.

На Оринде властвовал суровый закон. Его ввели сто лет тому назад. Иного выхода не было. Каждый третий ребенок рождался уродом - двухголовые, ноги без ступней, волчья пасть, недоразвитые глаза... Человечество не могло содержать бесконечное множество уродов. Их топили.

Семьи распались. И сильные, страстные чувства иссякли. Люди сходились и расходились. Рождались случайные дети.

Но Инг любил! И видел в своей подруге всю радость мира, всю радость жизни, хотя и поруганной, но все-таки жизни. Ему было очень тяжело, когда он понял, что Оона скоро станет матерью.

И однажды...

Топили детей-уродов. Люди с закрытыми лицами в бесформенных белых балдахинах принимали младенцев из рук матерей. А потом шли по широкой дороге. Дорога, белая от пыли камней. Вдоль нее широколистые, как пальмы, фиолетовые деревья. Сияющая альфа Центавра в безоблачном небе...

И матери, отдав ребенка, бессильно опускались на землю... И тихо плакали, не то всхлипывая, не то завывая... А потом... все забывалось...

И вдруг Инг среди них увидел Оону. Она не дрожала. Ни слез, ни мольбы в глазах, только губы крепко сжаты. Она почти спокойно протянула ребенка и даже не всхлипнула, а только смотрела, как уносили ее дитя по белой дороге среди родных фиолетовых зарослей.

Дорога сворачивала налево, туда, где стояла острая скала - вершина смерти. У ее подножья бурлящий водоворот... Там, на мгновенье мелькнув своим тельцем, исчезали те, кому не суждено жить.

Вот четкие силуэты широких одеяний приблизились к повороту.

И тогда Оона дико закричала. Инг бросился ей наперерез, чтобы задержать, остановить... Но она уже далеко бежала по сверкающей утоптанной земле, нелепо размахивая руками. И ее глухой надсадный стон заполнил безмятежную синь воздуха.

А те, впереди, все так же бесстрастно, равномерно шагали. Инг бежал почти рядом с Ооной, бежал, задыхаясь от непривычно резких движений. Но в эти минуты Оона была гораздо сильнее его.

Она вырвала свое дитя из рук палача, но ослабела и протянула его Ингу.

- Беги! Беги быстрее!

Ребенка сразу же отняли. И кто-то ударил Оону чем-то острым по голове. Левый висок был разбит... И текла кровь очень яркой и очень узенькой стрункой. Оона больше не кричала: ни звука, ни стона, только шаталась... И все-таки шла за сыном...

Потом его тело с глухим всплеском упало в темный поток... И Оона рванулась за ним. Никто не помог ей.

Только Инг, уже много времени спустя, вытащил тело женщины на берег. Вся левая половина лица была багрово-синей, наверно от удара. А справа, если смотреть в профиль, те же черты, как бы выточенные из родных матово-белых камней. Глаза остекленели, но широко раскрыты. Волосы скоро высохли и пушистыми кольцами лежали вокруг шеи. И голова, как всегда, запрокинута к небу. И кажется, она вотвот засмеется тихо и изумленно, засмеется так, как могут смеяться только дети.

БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Земля была внизу. Она дышала. Дышала легким голубым свечением, охватившим планету там, где горело Солнце. На огромной мутной полусфере, которая жила, волновалась, ежесекундно меняясь на глазах, постоянно оставалась одна-единственная линия - раздел между днем и ночью.

Они всегда находились во тьме, и над ними непривычно сверкали немигающие далекие светила. Но расположение звезд прежнее, как на Земле. И Ирина узнавала знакомые созвездия. Только здесь они казались неожиданно четкими и яркими.

А взгляд постоянно тянется туда, где Земля и где всегда день. Темные пятна проплывали над затуманенной поверхностью - это скопление туч. Там идут ливни и гремят грозы. Зеленые массивы лесов, желтые пустыни, ярко-синие моря. Но самым удивительным остается воздух - голубое сияние Земли, ее томление и жизнь.

- Вот уже пять земных суток космоплан висит над Землей в поле проникаемости, - так начал свой рассказ проксимианец.

Ирина слушала плохо. Она вся была там, где родилась, в этом голубом тумане, без которого для нес жизнь немыслима... И он понимал это.

- Я хочу объяснить тебе, почему ты здесь, среди нас.

Ирина сразу же повернулась в его сторону н прикрыла смотровое окно. Земля исчезла.

- Вспомни все, вспомни, что было в твой последний вечер...

Он говорил, говорил без слов. И его мысли становились мыслями Ирины.

Красное Солнце в мареве зноя совсем склонилось к закату. Она стоит перед зеркалом в прозрачно-белом платье. Огненный шар у ее окна...

- Мы ожидали вспышки на Солнце. Вот-вот поток частиц с громадной энергией должен вырваться из недр Солнца. Мы ближе спустились к земле. Нам хотелось проследить, как усиление излучения скажется на атмосфере Земли. Обилие света ослепляло, и мы не заметили тонкой паутины ваших сооружений. Это едва не погубило нас. Раньше мы и не подозревали, что вам известно антивещество. Как вдруг... К корпусу нашего корабля понеслось необычно большое количество непонятных светящихся шариков... Это были сгустки энергии.

А Ирина , опять очень ясно видела, как шар диаметром с чайное блюдце, мутно-голубой, с легкими вспышками искр, плыл над вершинами яблонь,

- Это плазма, вырвавшаяся с датчиков не замеченного нами прибора. Прибор улавливал космические лучи на расстоянии в тысячи километров, концентрировал их...

Ирине помнилась темная терраса, гаснущий шум голосов в вечернем воздухе и долгие разговоры отца с Сергеем.

- Этот пучок антипротонов повредил приемники поля проникаемости. И наш космоплан превратился в сильнейший гравитатор - машину, образующую вокруг себя могучее поле тяготения, гораздо более сильное, чем поле Земли. Мы могли бы саму Землю сдвинуть с орбиты.

Ирина помнила все: как ее отрывает от Земли, как будто буря бушует вокруг.

- Чтобы не случилось этого, мы начали падать и в каких-нибудь пятистах метрах от поверхности обрели управление. Взметнулись вверх и тогда заметили, что захватили с собой что-то белое. Волны тяготения прижали тебя к корпусу нашего корабля.

Он приоткрыл смотровое окно. И опять голубая Земля заполнила все видимое пространство.

- И вот ты с нами... И, кажется, жалеешь?

Ирина как-то странно улыбнулась. Улыбнулась так, как будто она была одна, улыбнулась только своим мыслям, вернее, одной мысли, осознанной в эту минуту.

- Я теперь много могу и... знаю...

Ирина стремилась к обществу Инга. Только в нем она в какой-то мере чувствовала существо, подобное себе. Джой внушал ей страх и ненависть, а Нкой был слишком отрешен от всего окружающего.

Она устала от почти постоянного присутствия проксимианца. Это очень утомительно - все время воспринимать чужие мысли без звуков, без голоса, без мимики лица - одни голые истины.

А Инг, как и все люди, не мог просто думать. Он говорил. И голос его, глуховатый и тихий, казался Ирине приятным. Рассказывал он много и путано. Но Ирина скоро научилась отличать правду от вымысла его больной фантазии. У него было острое видение художника. Иногда, в минуты прояснения, он скупыми, точными словами создавал всю страшную картину опустошенной Оринды. Ио чаще всего он путался, перескакивал с одной мысли на другую и называл Ирину Ооной.

Ирине было даже приятно, что он принимает ее за любимую девушку с далекой планеты. И вдруг - страшное откровение... Эта далекая девушка стала потом матерью сына-урода...

Ирина в смятении бежала. И в одиночестве своей комнаты она прочувствовала весь ужас Оринды так, как не смогли бы ей этого внушить ни бредовые рассказы Инга, ни бесстрастные истины проксимианца.

Страшнее всего был голос Инга, без всяких интонаций, без гнева, без боли - это все стало обычным; и глубочайшие котлованы с грудами костей на днеобычнее; и появившиеся заросли траурных цветов - обычное; и смеющаяся девушка, родившая урода - тоже обычное...

Это был заколдованный водоворот, пляска смерти и ужасов. Все кружилось вокруг гибнущей без спасения Орннды.

Ирину опять тянуло к Ингу, к теплу человеческих чувств: тоска, любовь, беспомощность - все знакомое.

Она вернулась и спросила:

- Почему вы здесь, на этом корабле?

Инг не удивился вопросу, он как будто ждал его.

- Нас взяли прокснмианцы по нашей просьбе. Они, наверно, хотели помочь нам... найти во Вселенной спасение...

Он говорил то очень быстро, почти захлебываясь словами, то очень медленно, как бы с усилием выдавливая из себя каждую фразу.

- Нкой... Он хороший, Нкой.. Не надо бояться его. Он здесь потому, что хочет знать, как можно больше... хотя... и сам не понимает, зачем... Джой...

Инг, наверно, забыл, о чем рассказывал, и долго молчал.

- Джой, - подсказала Ирина.

- Джой... О! Тот из ненависти... Такие Оринду сгубили... Он говорит, что надо найти все такое, как у нас, и забрать. Это необходимо для нашей жизни... А еще...

Очень тихо в каюте Инга. Только ровная синева стен... Да стол в углу.

- Проксимианцы знают, в чем сила Джоя. Они хотели бы иметь его волю, его упорство... Он сильнее всех... И хочет... умеет хотеть... Я не могу до конца... Сил нет... Все, все равно... А он... он... очень упорный...

Инг устал от такой долгой речи. И заговорил о чем-то другом; это было для него гораздо важнее.

- Мне хорошо с тобой, Оона... Так хорошо, как будто... цветут сейчас элиссы... и время дождей уже прошло.

Ирина вздрогнула: она не выносила теперь, когда он ее называл Ооной.

- Ты мне рассказывал о Джое, Инг.

Она старалась быть спокойной.

- Ну, что Джой?! Я не хочу говорить о нем...

Он замолчал, но все-таки что-то вспомнил.

- А я... Я мечтал спасти Оринду. Не знаю, какое, но найти ей спасение... во Вселенной и, может быть, в вашем мире. Мечтал... И понял, что я ничего, ничего не могу...

Теплое сочувствие на лице Ирины сменилось состраданием и даже отчуждением. Он заговорил громче.

- Я не хотел тебе раньше говорить, но это правда, у нас почти нет возможности вернуться назад, вырваться из этих... этих...

Он поднялся во весь рост, размахивал руками над головой.

- из этой... клетки... Есть лодка для спуска на планету. Одна!!! И только пять шансов из ста, что мы благополучно приземлимся... а скорее всего... смерть...

И Ирина поняла: этот страх смерти гложет его, гложет все время, он проклинает себя за прежние смелые мечты, за то, что по доброй воле оказался здесь. Он весь дрожал.

Ирина мягко остановила его.

- Не надо так переживать, Инг. Я тебя спрашиваю о другом. Я хочу знать, что задумал Джой?

В позе Инга, в его движениях - растерянность. Ирина понимает: он не знает, что задумал его соотечественник.

Ирина упорно следила за Джоем и, включив красную кнопку на приборе, холодное прикосновение которого она ощущала на груди, пыталась узнать его мысли. Но стены оказались непреодолимой преградой. Они не пропускали слабого излучения нервных тканей, они удерживали то, что так интересовало Ирину.

Джой был осторожным. Или он предполагал, что Ирина владеет усилителем мыслей, или ему сказал об этом Нкой, но Ирина улавливала лишь обрывки раздумий.

- Она все знает... Не думать... Не думать... Она сильна...

Только случайно, когда он не заметил ее приближения, она услышала продуманный план действий:

- Приемник поля проникаемости... Это власть... Это сила... Когда получу его... Управление лодкой знаю... справлюсь с гравитатором... Надо узнать у девчонки... Крупная промышленность... а может быть, термоядерная... Узнать... узнать все, узнать и убрать...

Ирина не знала, много ли времени она пробудет в чужом мире. Она даже не загадывала себе: суждено ли ей вернуться. Сейчас она хотела одного: больше увидеть, познать, запомнить. Она вместе с проксимианцем сидела перед овальным экраном, изучая бесконечно далекие, на расстояниях в миллиарды километров, холодные твердые тела. Иногда там была непонятная жизнь, но чаще всего груды каменистых мертвых образований. Разные светила озаряли их, то нестерпимо горячие, бледно-голубые, то холодные и красные, как Проксима.

Появился Джой. Он скривил свои вялые губы в каком-то подобии улыбки.

- Я не помешаю? Мне тоже интересно.

А Ирине казалось, что она вплотную соприкасается с всепожирающей ненавистью ориндца.

Так они сидели в полном молчании. Слабо поблескивали очертания ультрателевизора. В серой колеблющейся глубине его возникали далекие миры. Проксимианец больше не включал Землю, как бы оберегая ее от помыслов Джоя. Ирина была благодарна ему за это.

Вдруг срочный вызов потребовал проксимианца в управление космопланом. Безмятежно задвинулась за ним сияющая стена. И в узкой кабине они остались один на один; Ирина и Джой. Ирина сидела все в той же позе, положив руки на маленький столик, слегка наклонившись в сторону экрана. И чувствовала, как напряглась мысль ориндца и каждый мускул в теле, как будто он готовился к гигантскому прыжку. Но ничего особенного не произошло, просто Джой заговорил.

Он говорил, старательно подбирая быражения, стараясь не сказать ничего лишнего.

- Мы, ориндцы, наделены гораздо большим опытом жизни, чем вы, земляне. Мы перенесли больше горя, и мы большего достигли в своем развитии. Нам покорилось антивещество. Вернее, мы стояли на пороге его покорения.

Ирина напряженно следила за ходом его рассуждений.

- Мне тяжело говорить, когда ты безучастна, когда я не могу надеяться получить твой ответ.

Ирина не шевелилась: она решила ни в коем случае не включать усилитель на общий разговор. Она предполагала всю глубину подлости Джоя и боялась его.

- Я знаю, что ты слышишь меня.

Ирина по-прежнему не откликалась.

- Молчишь...

Ирина на мгновенье почувствовала острую злобу, сверкнувшую в мыслях Джоя и моментально скрывшуюся. Она затаилась, но она еще вспыхнет - в этом Ирина уверена.

- Но я все-таки буду говорить. Мы плохого не хотим Земле. Но нам нужно жить! Мы слегка потесним людей.

"И у нас будут рождаться дети-уроды", - с ужасом подумала Ирина.

- Ты одна можешь помочь нам, мне. Это даст тебе к руки колоссальную власть...

- А зачем мне власть? Зачем? - не выдержала Ирина. Она вдруг решила бороться. Она сильна! Она очень сильна! А Джой обрадовался: наконец-то, наконец-то она заговорила! У него появилась хоть малейшая возможность проникнуть в ее планы. И он сразу же подхватил.

- Ты сильна! Ты очень сильна! Таких девушек уже совсем нет на Оринде. И, наверно, мало на Земле. Ты красива... Нет нигде такой удивительной женщины, как ты. Тебе ли не властвовать?

И вдруг осекся. Осекся потому, что понял: Ирина прекрасно отличает ложь от правды. Она снисходительно смеется над его промахом.

- Ну что же, продолжай, продолжай дальше... Я красива, я сильна, я необыкновенна... Ну и что ж?

Это величайшая глупость: недооценить противника. Как он раньше не заметил: она совсем не похожа на слабеньких ориндок. Тем хуже для нее! Она слишком опасна! А если ее попробовать взять тем, чем безусловно, можно было бы подкупить его, Джоя.

- Я предлагаю тебе разумную власть. Ведь люди все-таки в своем большинстве глупы. А ты по своему уму, по своей силе призвана властвовать. Это же для их пользы...

- Таких, как я, миллионы, - вставила Ирина.

Она убеждена в этом. Джой ясно прочел ее мысли, и это озадачило его.

- Не может быть...

- Это так! Таких, как я, миллионы, сотни миллионов!

Ирина поднялась. Она протянула вперед ладони и одну руку, тонкую, нежно прохладную, опустила на окаймленный бронзой овал ультрателевизора.

- На Земле я мечтала быть великой актрисой. И чтобы тысячи людей, затаив дыхание, следили за каждым моим движением. Это ты прочел в моих мыслях? И ничего не понял. Я хотела людям подарить радость. Это моя желанная власть. Слышишь? Радость, а не рабство.

Сначала ее голос казался слишком нежным, слишком мягким, а потом страстная убежденность окрылила слова, придала им силу и взволнованную звучность.

- У меня и без тебя есть Земля, полная жизни и радости. И навсегда такой останется. Слышишь? Навсегда! И пусть я никогда не вернусь туда. Но мое солнце будет светить над живыми полями. И люди будут радоваться восходу дня!

Ирина радостно смеялась. Давно ей не было так весело. Ай да Джой! Сильнейший из сильных! Он просто глуп!

Она быстро двигалась по своей кабине. И когда делала слишком разкие движения, повисала в воздухе. Она ничего не замечала. Торжество победы переполнило все ее существо. Но почему, почему она раньше боялась, его?! Какая нелепость! Она сильнее! Сильнее!!!

Вдруг тревожная мысль на мгновенье, но только на одно мгновенье, отрезвила ее: я слишком взволнована. Надо успокоиться. Но она продолжала метаться по каюте, как будто ей трудно было остановиться.

"Надо включить отдых.. Сон..."

Большим напряжением воли она заставила себя протянуть руку к кнопкам включения... круги вдруг поплыли перед глазами, синие, зеленые, темно-красные. Она резко тряхнула головой, чтобы отогнать этот мираж. Но не смогла. Наоборот, ясно увидела в углу, там, где был вход, непонятный, плывущий в воздухе предмет. Шагнула ему навстречу. Шар... Странный оранжевый шар.

"Осторожно! Осторожно!" - пыталась она успокоить свои разбушевавшиеся нервы. Но что-то оказалось сильнее ее. Она протянула к шару руки, кажется, слегка коснулась. Жар опалил лицо. Ирина не сразу поняла, что, собственно, произошло. Над ней наклонилось искаженное дикой усмешкой лицо Джоя.

"Ну! Кто сильнее?!"

"Да что же, что же это такое?" - с отчаянием подумала Ирина, проваливаясь в темноту.

К телу Ирины что-то слабо прикасалось, прикасалось с едва ощутимым электрическим пощипыванием. Синяя пелена колышется перед ней. И вдруг она понимает: это же покрывало проксимианца. А вот и само тело медузы, оно слабо пульсирует в мутной жидкости, а над Ириной беспрерывно вьются гибкие щупальцы, они то обвивают ее руки и ноги, то опять отпускают. А глаза у медузы добрые, серо-зеленые, как вода северных морей на родной Земле.

- Тебе лучше? Ты понимаешь меня?

- Что это было?

- Не могу объяснить, как и почему вдруг оказался в твоей комнате шар под большим напряжением.

- А Джой?

- Что Джой?

Ирине хотелось сказать: это он! Он... Но тоска по Земле в эти первые минуты сознания оказалась сильнее всего..

- Скажи мне правду... скажи... я вернусь, я вернусь когда-нибудь на Землю?..

В минуты слабости ей необходимо было присутствие Инга. Она сама пришла к нему.

Вид Инга поразил Ирину: бледный, с виноватой улыбкой, он мельком взглянул на нее и опустил голову. Ирине даже показалось, что он сейчас упадет перед ней на колени и спрячет свое лицо в складках ее юбки. Она слегка отшатнулась. И не он, а она спросила:

- Что с тобой, Инг?

- Лучше, лучше бы это случилось со мной. Это Джой на тебя напал...

- Но я жива, и все хорошо.

- О нет, нет, Ирина, совсем, совсем не все хорошо, - горячо зашептал он.

Он смотрел ей в лицо. От волнения слегка подергивались губы, а глаза вдруг вспыхнули страстной волей.

- Нет! Не все! Не все хорошо!

Он подошел совсем близко.

- Я люблю тебя! Люблю! И это дает мне силы... Нет, он страшен еще, страшен, пока живет. Они не убьют его. Они вообще никого не убивают... Оона... Оона...

Ирина пошатнулась и медленно опустилась на пол. Он сел рядом, до боли сжав ее пальцы, он не мог отпустить их. Прямо перед ними во всю стену была Оринда, знойная, горячая Оринда с притаившейся тоской, обреченная Оринда, а вокруг искусственная синева, неловкая подделка весенних далей.

- Он живет. Он покажет еще свои когти. Он не отступит. Он рвется к Земле...

Ирина вспомнила громадный котлован с чем-то белеющим на самом дне. Потом никогда не виденный беспомощный ребенок Ооны... Это, конечно, от слабости пришла такая тоска и такое одиночество... Неужели же в мире остались только белеющие кости в котловане и такие.... такие дети?!

А Сергей?.. Сергей... Само его имя среди этих стен звучало как-то странно.

Инг уловил настроение Ирины.

- Мы с тобой... Нас только двое во всем космосе... Они... О! Нет... Они другие... Ирина...

От волнения он даже слегка заикался.

- И я л-люблю... люблю тебя...

Инг склонился над ее руками, покрывая их частыми поцелуями. Ирина сидела, резко выпрямившись и неподвижно, не отрывая глаз от яркого ориндского неба.

- Вернуться невозможно! Возвращение - верная смерть!

Ирина повернула к нему голову и холодно, четко спросила:

- И это так страшно - смерть?!

Он растерялся. От слабости и воображаемой опасности слегка отвис подбородок. Он молчал.

- Зачем ты все это говоришь?

Инг начал неуверенно.

- Смерть висит над нами... Я всегда думаю об этом... Когда тебя нет... Но...

Он вдруг загорелся.

- У нас много еще впереди, Ирина! Есть смысл жизни - самая большая радость - любовь! Так будем же любить!

Он опять поднес ее руки к губам. Она отстранилась.

- Нет, нет, Инг, не надо...

Он отступил и смотрел на нее с мучительной тоской.

- Почему? Почему? - этот вопрос звучал очень невнятно, еле ощутимо.

Ирина поднялась.

- Я ухожу, Инг...

Он не старался ее удерживать, он понимал, что не может это сделать.

- Я шла к тебе за успокоением, а нашла безнадежность...

Она остановилась у выхода. И вдруг страшный нечеловеческий вопль ворвался в кабину. Он заполнил все вокруг, однотонный, тягучий и мучительно ровный.

Инг, сжав ладонями голову, метнулся в дальний угол. А Ирина резким движением распахнула стену. И вопль расширился, острой болью отдаваясь в ушах.

- У них что-то случилось! - крикнула Ирина.

Она бросилась к люку, соединяющему обиталище людей с основной частью космоплана. Там владения проксимианцев. Но три скафандра всегда висели на этом месте, как бы приглашая постичь все тайны чужой жизни.

Ирина торопливо натягивала на себя защитный костюм. Дрожащий от слабости Инг едва поспевал за ней. Но вот он замер в нелепой позе, выражающей полную растерянность.

- Здесь всегда три... Всегда было три...

Третьего не было! Но раздумывать некогда.

- Быстрее!

В коридоре показалась неуклюже ковыляющая фигура Нкоя. Даже его потревожил этот непрекращающийся вопль. Инг, подняв руку, показал ему: иди обратно! И еще крикнул что-то, чего нельзя было услышать в сплошном диком вое.

Нкой покорно повернулся и скрылся в голубом сиянии стен. Ирина натянула на голову шлем. Звук ослабел, он не был теперь таким всепокрывающим, но все-таки назойливо просачивался сквозь герметически закрытую крышку.

- Как?! Как попасть к ним?!

Ирина ощупывала люк.

И неожиданно под ними образовался провал. Ирина и Инг оказались в вязкой жидкости. Стало очень тихо. Несколько мгновений они барахтались в слабо-сером сумраке. Ирина увидела перед собой медузу. Черные шупальцы помогли ей принять правильное положение тела.

И вдруг Ирина неизвестно по каким признакам обнаружила, что это не он, не он, не тот, с кем она встречается каждый день, не ее добрый друг проксимианец. У этого суровость в мыслях.

А потом... потом... там, дальше... почти у самой стены, где все потушила серая муть, четко выделялось темное пятно, оно расползалось, увеличивалось, а центр его судорожно вздрагивал. Ирина, подгоняемая непонятным чувством, пошла ему навстречу. Теперь она уже различала, почему так судорожно бьется вода... Она подходила все ближе и ближе и не могла остановиться. Ее друг, ее испытанный друг, проксимианец, бессильно трепыхал щупальцами, все его мутно-прозрачное тело судорожно пульсировало. А в глазах - тоска.

Ирина рванулась к нему.

- Что? Что случилось?

И сама увидела чуть правее и чуть выше глаза черную зияющую рану. Его глаза тускнели, но Ирина поняла: он узнал ее.

- Что мне сделать?

- Уже ничего.

Она ясно почувствовала этот ответ. Ирина оглянулась, как бы в поисках помощи и защиты. И тогда заметила Джоя. Он стоял, словно скованный, сильно согнувшись, выражение его лица скрывали стекла скафандра. А в позе что-то жалкое. За ним в глубине остроугольное очертание серо-голубых легких крыльев. Лодка! Лодка!

Ирина повернулась в сторону живого проксимианца, вслушиваясь в его слова. И поняла даже то, о чем он не хотел говорить.

"Я всегда говорил, что привычка к насилию у людей неизлечима. На него только один ответ - опятьтаки насилие. А мне это противно... Но теперь ему нет пощады! Смотрите!"

Тело Джоя еще сильнее наклонилось вперед, судорожно дернулось и окаменело.

Джой хотел похитить голубую лодку и приемник проникаемости. Он один рассчитывал покорить Землю.

Джоя уже нет. Но нет и их друга, нет проксимианца. Инг уныло повторял:

- Что будет?! Что?

- Не волнуйся так, - уговаривала его Ирина, - глупо предполагать, что мы вдруг останемся в ответе за дикое зверство Джоя. Проксимианцы прекрасно понимают, что мы не разделяем планов Джоя и никогда бы не стали соучастниками его преступлений. А потом они свободно читают наши самые сокровенные мысли. Ну что там можно прочитать плохого, страшного для них?

Но Инг не слушал ее. Страх, панический страх овладел всем его существом. Ирина подумала: ориндцы бессильны перед ужасом смерти. И это, наверно, потому, что вымирание с самого рождения довлеет над ними.

Нкой тоже казался пришибленным, но он работал, пусть бессмысленно, без цели, почти механически, но все-таки работал. Он не вставал из-за вычислительной машины.

Теперь Ирину тянуло к нему. Нкой охотно делился своими знаниями. Он вдохновенно рассказывал, как ему удалось обнаружить гравитон, элементарную частицу тяжести. В это время вошел проксимианец. Не замеченный людьми, он долго слушал и жадные вопросы Ирины, и подробные объяснения Нкоя. И вдруг вмешался.

- А зачем тебе все это нужно? Зачем тебе все это знать?

Ирина быстро повернулась к нему.

- Как зачем? Когда я вернусь на Землю - я передам это людям.

- Зачем? Чтобы они убивали друг друга?

- О нет! Нет! Почему вы думаете, что люди могут только убивать?! Нет! Люди могут любить, люди могут создавать прекрасное, люди могут так же, как и вы, покорить космос!.. И они не будут там вашими врагами, они будут вашими первыми друзьями!

Он бесстрастно, долго и молча изучал ее.

Ирина убедилась, что он никогда раньше не читал ее мыслей, просто они его не интересовали.

- Значит, ты рассчитываешь вернуться на Землю? - сухо спросил он.

Ирина, закусив пересохшие губы, не отрываясь всматривалась в него. От сияющих стен, от светящегося потолка ее лицо казалось очень бледным, а глаза - бесконечными в своей синеве.

- А разве я не вернусь?

В мыслях его что-то изменилось.

- Мы владеем лодкой, на которой вы, правда с большим риском, можете опуститься на планету. Но вероятнее всего, вы погибнете...

- Я хочу на Землю!

Это сказала Ирина. Проксимианец опять упорно и долго оценивал ее.

- Но ты можешь и не возвращаться. Ты навсегда останешься с нами. Мы дадим тебе интересную работу. Твоей жизни ничто не будет угрожать.

- Хочу вернуться! Но... но... я одна, а их - двое...

- Мне нечего делать на Оринде, - угрюмо сказал Нкой.

Инг не отвечал,

- Ты молчишь, Инг?

- Я останусь здесь, - он с трудом произнес эти слова.

А Ирине вспомнилась созданная им Оринда, та Оринда, которую она знала, и знала только благодаря ему, благодаря Ингу: обреченность среди деревьев, яркое небо - любовь и тоска в каждом мазке.

- А вместе со мной, Инг? Хочешь вместе со мной на Землю?

В его мыслях было такое смятение, что Ирина ничего не поняла.

- Тебе будет у нас хорошо.

Потом, много минут спустя, Инг ответил:

- Если и умереть, то каждому хочется лечь в родную землю...

Наступил час возвращения на Землю.

Ирина знала: она должна уснуть, уснуть здесь - в лодке-кабине на чужом космическом корабле, а проснуться у родных берегов. Она опустится в Черное море. Ирина сама выбрала это место.

В эти последние минуты перед стартом Ирина не чувствовала страха. Желание вернуться назад, окунуться в эту туманную родную синь, которая была так близка и которую она постоянно могла видеть перед собой, оказалось самым сильным. Ирина с удивлением заметила, что ее пальцы дрожат и губы все время пересыхают.

Надо спешить. Скафандр перед ней... Она наденет его и навсегда покинет эту светящуюся голубую комнату.

Прощайте, добрые и мудрые проксимианцы! Прощайте, люди, Инг и Нкой! Будьте человечны!

Ирина долго и горячо жмет их руки. Потом берет скафандр, гладкий и гибкий материал скользит под руками и, наконец, плотно охватывает тело. Ориндцы стоят уже там, по ту сторону желтоватых стекол шлема. Один - длинный и костлявый, рассеянно улыбающийся; он неуклюже приподнял огромную ладонь, приветливо помахал и притронулся к седеющим вискам. А второй - красивый и смуглый, еще стройный, но уже с тоской, с бесконечной тоской во взгляде.

Ирина еще, последний раз, кивает им и двигается следом за проксимианцем.

Опять густая, вязкая вода. Впереди, широко раскинув щупальца, плывет медуза, указывая Ирине путь. Ирина узнает этот зал. Здесь совсем недавно разыгралась жестокая трагедия и погиб ее друг-проксимианец. Зловещие тени бороздят темную воду.

Они остановились перед остроконечным, единственно светлым в этом мраке сооружением, где когда-то бился в предсмертных судорогах Джой.

- Подойди, вплотную подойди! Ближе! Ближе! Еще ближе!

Ирина навалилась грудью на стенку скафандра и сквозь него почувствовала холодный металл лодки. Небольшой толчок... Все как будто пошатнулось и расплылось. Ирина оказалась в узком и тесном помещении. Скафандр исчез. Она лежит на полу, вглядываясь в близкий потолок.

И вдруг пришло ощущение чего-то очень и очень давно пережитого. Как будто это уже было. Она лежала вот так, вытянувшись всем телом, сжатая этими серо-голубыми стенами; они очень близко, но их поверхность плохо видна в темноте. И какой-то звук, не резкий, нет, а приятный, тоже когда-то очень и очень давно слушанный, приближался разом со всех сторон.

- Вот... оно наступает, уже неизбежно надвигается... неведомое... Я усну... сейчас усну... А если навсегда?

Электрический ток пробежал по жилам...

Так неодолимо, наверно, наркоз захватывает сознание. Но прежде чем уснуть, с необыкновенной силой вдруг вспыхивает самое главное, бесконечно дорогое. Земля, необъятная Земля! А ведь помнится только крошечный кусочек.

Березовая роща под Москвой, речушка, где она плескалась девчонкой; терраса, обвитая вьюном; легко и быстро ступая, идет отец, задорная усмешка в уголках его губ и в смеющихся глазах; мать проводит рукой по ее лицу, и ладони у нее горячие и немного шершавые.

А потом... потом... Широкоплечий юноша, почти мальчик, стоит на пороге. Он смущен. В его серьезных глазах - восторг и изумление. А она... она, кажется, танцует... Да, танцует... Какие легкие у нее движения, какое послушное, невесомое тело. А он все смотрит, смотрит и смотрит... Ох! 0-о-ох! Она проваливается... бездна... Остановиться!.. Остановиться бы... Но это же невозможно. Она сама так хотела.

И побелевшие губы Ирины шепчут последнее, последнее, что еще удерживает уходящее сознание:

- Сережа! Где ты?! Слышишь?! Иду к тебе! Иду!..