Несмотря на белогвардейский террор и жесточайший оккупационный режим деятельность Иностранной коллегии с каждым днем приобретала все больший размах. Кафе «Дарданеллы» — главную явку французской группы, каждый вечер посещало более ста французских солдат и моряков. «Хозяин» М. Лоладзе с трудом устраивал всех за столиками. Удобно было то, что ресторан имел черный ход, а в примыкавших к главному залу небольших комнатах можно было без риска вести наиболее серьезные разговоры. Особенно успешно шла работа в последних числах февраля, когда стали явно сказываться результаты агитационно-пропагандистской деятельности коллегии. К этому времени в составе оккупационных войск уже не было такой французской воинской части или военного корабля, где не существовала бы революционная группа действия.
Заметно изменился и характер работы пропагандистов Иностранной коллегии. Жанне Лябурб, Жаку Елину и другим товарищам уже не приходилось как бы невзначай вступать в беседу со случайными посетителями ресторана. Теперь в среде французских солдат и моряков у них были верные люди, которые регулярно посещали кафе «Дарданеллы» и приводили с собой друзей, сочувствовавших как и они, русской революции. Любой посторонний посетитель, тем более шпик, был сразу виден, и при нем не велось никаких бесед. Но стоило подозрительному лицу уйти (для него обычно не оказывалось свободного места), как начинали звучать пламенные речи, раздавалась литература, намечались планы дальнейшей работы.
Нередко оживленные беседы переходили в доклад. С докладами чаще других товарищей выступала Жанна Лябурб. С затаенным дыханием слушали французы ее горячий призыв к пролетарской солидарности, ее обличения правителей Франции, которые, скрываясь под маской демократов, пустились в столь позорную авантюру, как интервенция в Советской России. Покамест выступала Жанна Лябурб и другие товарищи из Иностранной коллегии, в переулке дежурили комсомольцы, готовые в случае опасности тотчас предупредить подпольщиков.
В связи с большим успехом Иностранной коллегии Жак Елин и Михаил Штиливкер стали выдвигать план вооруженного восстания. Они горячо доказывали, что следует, не дожидаясь прихода Красной Армии, призвать одесских рабочих к оружию и при поддержке распропагандированных солдат и матросов антантовских войск восстановить в городе Советскую власть.
План был заманчив, но нереален. Члены областкома партии видели, что в нем много революционного пыла и романтики, однако мало учитывается ряд важных условий, необходимых для захвата и прочного удержания власти в городе. И без того было ясно, что дни антантовской интервенции сочтены, к Одессе неуклонно двигались части Красной Армии, успеху которой способствовала в значительной степени утрата боеспособности распропагандированных подпольщиками иностранных войск. Следовало ли в этой обстановке браться за подготовку вооруженного восстания, которое могло стоить большой крови одесских рабочих, привести к гибели многих нужных партии товарищей, а главное, не дать желаемого результата?
Областком решил отклонить предложение о восстании, но, делая уступку ряду работников Иностранной коллегии, согласился провести совещание представителей всех революционных «групп действия» французских частей и кораблей с участием членов областкома партии, военно-революционного комитета и Иностранной коллегии, чтобы убедиться, насколько готовы эти группы к серьезному выступлению. Вся подготовка совещания, назначенного на воскресенье 2 марта, поручалась президиуму Иностранной коллегии. Его участники должны были вечером собраться в кафе Скведера на Гаванной улице, дом № 7.
Но случилось непредвиденное. Михаил Штиливкер перепутал день созыва совещания и сообщил по воинским частям и на корабли, что оно состоится в субботу 1 марта. Эта ошибка обнаружилась всего лишь за день до совещания. Штиливкер, Елин и ряд других работников были срочно направлены в воинские части для оповещения о правильном сроке. Последовавшие затем события показали, что эта ошибка спасла от гибели многих руководящих работников одесского подполья.
1 марта днем заседал президиум Иностранной коллегии, на котором еще раз были уточнены вопросы для обсуждения на совещании. У всех было приподнятое, бодрое настроение, никому не приходила в голову мысль о надвигающейся смертельной опасности. Тревожились только по поводу того, что из-за допущенной Штиливкером ошибки на совещание могут явиться не все представители. В условиях постоянной слежки, конспирации приятно было почувствовать себя в среде верных друзей и товарищей, с которыми можно поговорить по душам, поделиться своими мыслями и планами на будущее. Расходиться никому не хотелось, слушали Жанну Лябурб, которая вдохновенно говорила о ближайших перспективах:
— Несомненно, революция скоро победит. Тогда я обязательно вернусь во Францию. Я хочу рассказать всем правду о русской революции, разоблачить грязную ложь буржуазии. Это моя заветная мечта!
После заседания президиума Жанна Лябурб и Стойко Ратков отправились на Пушкинскую улицу в дом № 24. Жанна снимала небольшую комнатку в квартире старухи Лейфман, у которой было три дочери. Стойко жил в другой квартире, но любил проводить свободное время в обществе Жанны и дочерей ее квартирохозяйки. И на этот раз он по обыкновению зашел скоротать часок-другой с приятными ему людьми. Все оказались дома: хозяйка квартиры беседовала со своим знакомым Л. Швецом, пришедшим по какому-то делу, ее дочери Вера и Геся тихо разговаривали между собой, Роза старательно выписывала что-то из учебника французского языка, которому взялась обучать ее Жанна. И вдруг двери с шумом распахнулись и в квартиру ворвались 11 вооруженных французских и белогвардейских офицеров. Скомандовав «руки вверх», контрразведчики стали обыскивать обомлевших от неожиданности людей, переворачивать в квартире все верх дном. У Жанны обнаружили один экземпляр газеты «Le communiste», несколько брошюр политического содержания и старые одесские газеты. Белогвардейский офицер обратил внимание на раскрытый учебник французского языка и набросился на девушку:
— Ты — большевичка! Готовишься, небось, агитировать французских солдат,— и ударил ее по лицу.
Старушка-хозяйка заплакала. К ней бросился другой офицер и, угрожая револьвером, заорал:
— Молчи, сволочь, расстреляю!
Результаты обыска явно не удовлетворяли контрразведчиков, они искали деньги, оружие, но ничего такого обнаружить не удалось.
— Где деньги, которые ты привез из Москвы? — тыча Раткову в лицо револьвер, допытывался белогвардеец, руководивший обыском.
— Ни о каких деньгах я не знаю, а в Москве никогда не был,— спокойно отвечал серб.
— Ничего, у нас скажешь! Обязательно скажешь!
Спустя час всех, кто находился в квартире, со связанными руками вывели на улицу и посадили в крытый грузовик. Он тотчас тронулся. Из разговора, происходившего между конвойными, арестованные поняли, что контрразведчики обрадованы удачным захватом руководителей большевистского подполья. Находившиеся в автомобиле услышали, как кто-то из офицеров предложил устроить арестованным необычную казнь — выбросить всех живыми в море. Другие конвойные с хохотом поддержали это предложение. Тем временем автомобиль заехал во двор дома № 7 на Екатерининской площади, где помещалась французская контрразведка.
Палачи из французской охранки неспроста выбрали для своих грязных дел именно этот дом. Со стороны улицы— это было красивое, вполне респектабельное здание, с большими окнами, парадной дверью. Но под домом имелось много подвальных помещений, а во двор выходили лишь глухие стены соседних домов. Это позволяло легко скрыть от постороннего глаза все, что творилось за благопристойным фасадом.
Арестованных втолкнули в комнату, окна которой выходили во двор. В ней уже находились Жак Елин, Михаил Штиливкер, Александр Винницкий и невеста Елина Мария Лиман. В соседней комнате под охраной офицеров сидели двое солдат-французов.
Арестованы они были в кафе Скведера, куда явились, чтобы встретить представителей воинских «групп действия» и сообщить им о переносе совещания на воскресенье. Они сидели за столиком и мирно беседовали с двумя прибывшими на совещание солдатами, поджидая остальных. Часов в 7 вечера, в помещение неожиданно вошла группа офицеров и направилась прямо к их столику. Выхватив револьверы, офицеры объявили всех арестованными и доставили в контрразведку.
Начался допрос. Вел его сам шеф контрразведки, пожилой французский полковник аристократического вида. Полковник задавал вопросы по-французски, а помогавшая ему неизвестная белокурая женщина, невысокого роста переводила отдельные фразы по-русски. Стойко Ратков, не владевший французским языком, мог судить о содержании допроса по этим ее репликам. Контрразведчики хотели добиться от арестованных сведений о подпольной типографии, выпытать, кто руководит одесским подпольем, где собираются большевики. За признание обещали свободу, деньги, беспрепятственный выезд за границу.
Первым взяли на допрос Елина. От него потребовали назвать фамилии работников, которые занимаются пропагандой среди французских солдат и остались еще на свободе. Елин отрицал свою причастность к подпольщикам, притворился, что совершенно не знает французского языка. Тогда белокурая дама, проявлявшая при допросе особый цинизм и жестокость, в бессильной злобе ударила его рукояткой револьвера по голове. Весь в крови Жак упал без сознания на пол, и лишь тогда его вынесли в соседнюю комнату и оставили на время в покое.
Затем допрашивали Штиливкера и Винницкого. Их зверски избили. Михаилу рукояткой револьвера выбили глаз, свалили на пол, били ногами в живот. Варварским истязаниям подвергли Александра Винницкого.
— За что бьете? — спросил Стойко Ратков находившегося в комнате полковника «Добровольческой» армии.
— Спрашивай французов. Они здесь распоряжаются,— ухмыляясь, ответил тот.
Настала очередь Раткову идти на допрос. Еще ни о чем не спрашивая, французский офицер дважды ударил его по лицу, потом еще и еще. Захваченный вместе со всеми гость квартирной хозяйки Л. Швец попытался обратиться к полковнику, доказать свою полную непричастность к делу, но его никто не слушал. Молодчики из контрразведки набросились на него и вмиг раскровавили лицо.
Покамест «допрашивали» мужчин, группа офицеров отвела в смежные комнаты арестованных девушек — троих сестер и Марию Лиман, и вскоре оттуда раздались душераздирающие крики.
Мужественно вела себя на допросе Жанна Лябурб. Полковник то обещал ей сохранить жизнь, то подвергал побоям, то снова начинал увещевать, но Жанна, назвав себя подданной Французской республики, наотрез отказалась даже сообщить свое настоящее имя.
До поздней ночи длилась экзекуция, однако никто из подпольщиков ни в чем не сознался, ни единым словом не выдал большевистскую организацию. Ничего не добившись, контрразведчики вывели 11 арестованных во двор, посадили на два автомобиля и повезли в неизвестном направлении по темным, тревожным улицам города. В числе конвоиров вместе с «добровольцами» находилось четверо французских офицеров.
Арестованные ехали молча. Каждый думал свою невеселую думу. У всех была одна мысль: хоть бы не расстреляли «при попытке к бегству», а доставили в тюрьму. Товарищи наверняка выручат. Может, попытаться бежать сейчас? Безнадежно, охрана слишком велика! Михаил Штиливкер попробовал только приподняться, но конвойный тотчас обрушился на него прикладом винтовки и перебил ногу.
Когда автомобили выехали на загороднюю дорогу, которая вела к тюрьме, все почувствовали некоторое облегчение. Значит, в тюрьму, а не на Стрельбищное поле, где обычно чинили расправу оккупанты. Но возле кладбища автомобили затормозили. Тогда всем стало ясно, что надежды на спасение нет, расстрел неминуем.
Ночь была темная, и Стойко Ратков решился на отчаянный шаг. Обладая недюжинной силой, он изо всех сил ударил ехавшего сзади конвойного, оттолкнул его в сторону и выпрыгнул из автомобиля. По нем стреляли, но пригодился фронтовой опыт: Ратков резко метнулся в сторону, пули его не настигли. На рассвете он добрался на одну из явок областкома и, потрясенный случившимся, рассказал о ночной трагедии.
А по городу уже с быстротой молнии распространялась весть о новом кровавом злодеянии интервентов и белогвардейцев. Идя утром на работу, рабочие водопроводной станции обнаружили возле стены еврейского кладбища тела расстрелянных. Их лица были настолько изуродованы, что Жанну Лябурб удалось опознать лишь по ее старенькому пальто. О ночном злодеянии сообщили вышедшие утром газеты, и народ со всего города потянулся к моргу, куда были привезены трупы.
Мемориальная доска на кладбищенской стене — у места расстрела членов Иностранной коллегии.
Расстрел вызвал огромное возмущение трудящихся. Вскоре вся Одесса уже знала, кто расстрелян, и вполне догадывалась, кем расстрелян. Даже антантовские прихлебатели в лице меньшевиков и эсеров вынуждены были заявить, что не считают возможной столь зверскую расправу, хотя сами они и не сочувствуют большевикам. 6 марта вопрос о бессудных казнях был поднят эсерами на заседании городской думы. Правда, все гласные в своих выступлениях говорили лишь о расстрелянных деятелях соглашательских партий, которые в разное время случайно стали жертвами охранки. В защиту же объявленных вне закона большевиков никто не проронил ни слова.
По свидетельству врача Жмойловича, заведывавшего моргом, местные власти по поводу расстрела членов Иностранной коллегии проявляли особую нервозность. В морг явились полицейские чины из Бульварного участка с требованием градоначальника Маркова ни в коем случае не выдавать тела погибших родственникам. Ночью в морг нагрянул вооруженный отряд полиции, который силой захватил тела расстрелянных и увез их на кладбище. Полиция боялась, что рабочие с почестями будут хоронить своих героев и похороны выльются в мощную демонстрацию протеста против оккупационного режима и белогвардейского террора. Одесский градоначальник спешно доносил начальству: «В связи с сегодняшними похоронами можно ожидать крупных демонстраций. По полученным сведениям несколько заводов прекратили работы. Некоторые на похороны предполагают явиться вооруженными» .
Однако замысел властей провалился. Дежурившие у морга родственники замученных сообщили большевистскому комитету о ночном налете полиции, а сами отправились вслед за полицейскими на кладбище и потребовали, чтобы им дали возможность похоронить своих близких. У Жанны Лябурб в городе родственников не было, и ее хоронили одесские рабочие, прибывшие на кладбище, чтобы открыто и торжественно отдать последний пролетарский долг мужественным борцам за революцию «Погребение было бесконечно грустным, но и торжественным,— писала Е. Соколовская. — Масса венков с красными лентами была возложена на могилы. А кругом нас, собравшихся около могил, была цепь вооруженных, злобно смеявшихся солдат, отпускавших грубые замечания, вроде: «Чего плачете, это не первые и не последние» .
Речей не произносили — кругом было полно шпиков и переодетых полицейских, которые прислушивались к каждому слову участников похорон. Нескольким работникам областкома, пришедшим с большим риском на кладбище, едва удалось избежать ареста. Но грозным предупреждением палачам о близкой расплате была надпись на алой ленте одного из венков: «От областного комитета РКП(б) — смерть убийцам!», возложенного на могиле Жанны Лябурб группой подпольщиков.
23 марта 1919 года газета «Правда» поместила извещение: «Французская коммунистическая группа доводит до сведения товарищей о трагической кончине секретаря группы Жанны Лябурб, расстрелянной 2 марта в Одессе наемниками французского командования. Вечная память товарищу, мужественно павшему на революционном посту». Выступая на VIII съезде РКП(б), Жак Садуль, товарищ Жанны по совместной работе во французской группе коммунистов, говорил о ней:
— Она всегда воодушевляла группу, и в моменты, когда мы падали духом или когда перед нами вставали какие-нибудь препятствия, группа черпала новое вдохновение и новую энергию, глядя на неутомимую работу погибшего нашего товарища .
Члены профсоюзной делегации г. Марселя возлагают венок на могиле Жанны Лябурб.
Садуль рассказывал делегатам съезда о необыкновенном мужестве и большой скромности Жанны Лябурб. Уезжая в Одессу на свою трудную и опасную работу, она не боялась того, что ее постигнет. Накануне отъезда товарищи говорили ей: «Будьте осторожны, Жанна!» А она на это отвечала: «Умирают ведь только один раз!»
Делегаты VIII партийного съезда стоя спели похоронный марш в память Жанны Лябурб. Вместе со всеми делегатами съезда стоял и пел великий вождь пролетариата В. И. Ленин.
В докладе на VII Всероссийском съезде Советов Владимир Ильич говорил:
«Мы знаем, что имя француженки, тов. Жанны Лябурб, которая поехала работать в коммунистическом духе среди французских рабочих и солдат и была расстреляна в Одессе,— это имя стало известно всему французскому пролетариату и стало лозунгом борьбы, стало тем именем, вокруг которого французские рабочие... объединились для выступления против международного империализма» .
Кровь Жанны Лябурб еще теснее сплотила французских коммунистов с коммунистами России. «...Убийцы не достигли цели. Мертвая француженка Жанна Лябурб стала еще более известной, чем живая. Одно ее имя стало символом борьбы» , — писала газета «Юманите» почти через сорок лет после гибели отважной французской коммунистки.
Расстрелом Жанны Лябурб, Елина, Штиливкера и Винницкого не закончилась, однако, расправа оккупантов над членами французской группы Иностранной коллегии. Днем 2 марта на Тираспольской улице был схвачен активный работник редакции газеты «Le communiste» Исаак Дубинский. А вечером в тот же день в здании купеческой биржи, на балу, устроенном обществом волонтеров союзных армий, такая же участь постигла Александра Вапельника. Зная о гибели товарищей, он в качестве бывшего французского волонтера отправился на бал, чтобы восстановить нарушенные связи с французскими солдатами, активно помогавшими коллегии, предупредить их о случившемся, сообщить новые явки.
Дубинский содержался во французской контрразведке до 7 марта, подвергался жестоким пыткам. Несколько раз его водили на расстрел и вновь возвращали в душный подвал, надеясь, что он все же выдаст товарищей по подполью. Но палачи просчитались,— Дубинский не проронил ни слова. 7 марта по приговору военно-полевого суда оккупантов он был расстрелян. Такая же судьба постигла и Вапельника. Сохранились сведения о героической стойкости Дубинского при объявлении приговора. Перед самой казнью он попросил папиросу, спокойно выкурил ее и сказал палачам:
— Большевизм — это мой идеал, моя мечта, я радостно умираю за нее!
В вышедшем после расстрела Дубинского номере газеты «Коммунист» участники одесского большевистского подполья писали: «Славная жизнь и смерть т. Дубинского лучше всего говорит о силе и красоте нашего движения. Человек, так бестрепетно принимающий смерть, должен быть воодушевлен великими идеалами» .
И. Дубинский. Его предсмертная записка матери, посланная из контрразведки.
Вскоре Одесская коммунистическая организация понесла еще одну очень тяжелую утрату. 15 марта 1919 года эсер Ройтман, ранее служивший чиновником особых поручений при градоначальнике Мустафине, выдал французской контрразведке Николая Ласточкина.
Случилось это при таких обстоятельствах. В середине марта, когда советские войска начали наступление на Березовку, стало ясно, что Одесса вот-вот будет освобождена от оккупантов. Областком поставил перед большевистскими ячейками задачу готовиться к переходу власти в руки Совета рабочих депутатов и создавать боевые дружины для поддержки, в случае необходимости, операций советских войск по изгнанию интервентов и белогвардейцев из Одессы. С этой целью был образован подпольный Совет, куда вошло около 60 рабочих — представителей одесских предприятий. Председателем был избран Николай Ласточкин.
После первых заседаний Совета Ласточкин решил добыть через Ройтмана и связанных с ним белогвардейских офицеров исчерпывающие сведения о месторасположении и составе вражеских сил, чтобы передать их в штаб советских войск. Ройтман в это время служил в деникинской контрразведке и за деньги иногда передавал большевикам некоторые материалы политического и военного характера. Правда, областком и без этого имел вполне достаточные данные о воинских частях интервентов, но Ласточкин считал необходимым вновь воспользоваться случаем для их уточнения. Идя на свидание, которое должно было состояться в одном из кафе в центральной части города, Ласточкин передал деньги областкома и свой паспорт Соколовской. Товарищи уговаривали его не идти в кафе, но Николай возражал:
— Мы с вами не специалисты военного дела, наши данные могут быть неточными. Так можно подвести Красную Армию, пролить лишнюю кровь. Надо идти!
Арестовали Ласточкина на улице. Едва вышел он с Ройтманом и белогвардейским полковником Прониным из кафе, как к ним подошли белогвардейские офицеры и объявили арестованными. Однако Ройтман моментально исчез, Пронин, пройдя несколько шагов, также был отпущен, а Ласточкина увели в неизвестном направлении. Его арест и местонахождение интервенты держали в строжайшем секрете, но вскоре члены областкома все же узнали, что Ласточкин содержится на оборудованной под плавучую тюрьму барже № 4, которая под охраной французских военных кораблей стояла у Андросовского мола. Здесь его зверски пытали, требуя раскрыть подпольную коммунистическую организацию, сообщить о составе и местонахождении членов Иностранной коллегии. За эти сведения обещали большие деньги и, кроме того, заграничный паспорт для выезда за границу.
По решению областкома было предпринято несколько попыток освободить Ласточкина. Однажды в «Союз иглы», с которым Ласточкин был тесно связан, пришел один из находившихся на барже конвойных и передал от него записку. Ласточкин писал, что надеется на помощь в освобождении и что в этом деле товарищи вполне могут положиться на распропагандированного им конвойного.
Члены областкома разработали смелый план, осуществление которого было поручено Г. И. Котовскому и его дружинникам. Замысел состоял в том, чтобы ночью подойти на катере к барже и, обезоружив охрану, освободить находившихся на ней узников. О намечаемой операции следовало как-то предупредить Ласточкина. Радиотелеграфисты Наконечный, Харченко и член морского подпольного райкома А. Александров с помощью подпольщика Петра Зайцева взяли на тральщике «Васильев» шлюпку и, захватив с собой гармонику, днем отправились как бы на прогулку по морю. «Веселая компания» приблизилась к барже и увидела Ласточкина на палубе. По его лицу было видно, что и он узнал друзей, глаза его зажглись радостью и надеждой, но в это время часовой заметил шлюпку и выстрелил в воздух. Тогда гармонист заиграл песню «Сонце низенько, вечір близенько», давая этим понять, что вечером товарищи придут на выручку.
Ночью на явочной квартире морского райкома по Военному спуску собрались члены боевой дружины, Елена Соколовская, Александров и другие подпольщики. Ожидали известия о готовности катера к выходу в море. Настроение у всех было боевое, каждому хотелось поскорее приступить к операции. Но прибывший из порта радиотелеграфист Харченко сообщил, что катер стоит без паров, на нем нет машиниста, а без него вахтенный «Графа Платова» никого не допустит к катеру. Пришлось отложить выполнение плана на следующую ночь.
Днем Ласточкин прислал еще одну записку, в которой сообщал, что ему самому удалось завязать связь с конвойными и они согласны ночью перевезти его на лузановский берег. С наступлением вечера выделенные областкомом товарищи и дружинники отправились в условленное место на берегу для встречи конвойных. Они прождали всю ночь, но так никто и не появился. А когда на утро дружинники на баркасе вновь отправились осмотреть баржу, там уже никого не было — ни конвойных, ни арестованных. Позднее выяснилось, что именно в минувшую ночь Ласточкин был зверски умерщвлен. Его тело удалось найти лишь после освобождения Одессы от интервентов. Спустившись на морское дно в том месте, где стояла тюремная баржа, водолазы обнаружили труп Николая Ласточкина с привязанным к его ногам большим камнем. Как показало медицинское обследование, перед казнью его вновь пытали и бросили в море живым.
Так погиб мужественный большевик, председатель одесского подпольного областного комитета партии, один из наиболее видных руководителей Иностранной коллегии.
Но и белогвардейским провокаторам недолго пришлось ходить в живых. Как только областному стало ясно, что Ласточкина предал Ройтман, двое дружинников, переодетых в форму «добровольческих» офицеров, подошли к нему на Градоначальнической улице и козырнули:
— Скажите, вы господин Ройтман?
— Да, я,— ответил тот, ничего не подозревая.
— Получите за Николая Ласточкина! — и несколько раз выстрелили в него в упор.
Была установлена слежка и за полковником Прониным. Дружинники помешали ему бежать с интервентами, и после восстановления в городе Советской власти первое дело, которое рассматривала новообразованная Чрезвычайная Комиссия, было делом Пронина.
У гроба Николая Ласточкина.
Гроб с телом Ласточкина был установлен в доме № 6 по Ланжероновской улице . Тысячи жителей Одессы приходили сюда прощаться с верным сыном большевистской партии. После гражданской панихиды трудящиеся Одессы проводили тело отважного революционера в Киев, где оно было торжественно похоронено.
Товарищ Смирнов был верен своей идее в обстановке, когда многие падали духом, в эпоху мрачного гетманского и петлюровского режима,— так отзывались о Смирнове-Ласточкине многие участники одесского подполья.