Первое время подпольщикам не удавалось наладить агитацию среди солдат деникинской армии. В Одессе и уездах белое командование держало почти 20-тысячную армию. Командный состав строго следил за тем, чтобы между солдатами и местными большевиками не было общения, чтобы в воинские части не проникла нелегальная литература, газеты, листовки. «Большевистских агитаторов, обнаруженных в расположении воинских частей, рот и эскадронов, расстреливать на месте»,— указывалось в приказе Шиллинга.
Одно из заседаний подпольного комитета, проходившее в конце сентября, посвящено было обсуждению вопроса о работе среди деникинских войск. Елена Соколовская предложила использовать богатый опыт большевистского подполья во время англо-французской оккупации. Правда, нынешние условия отличались от прежних, но было и много общего.
Раньше подпольщикам приходилось вести агитацию и пропаганду среди солдат различных национальностей, необходимо было знать иностранные языки. Теперь политическую работу предстояло проводить главным образом на русском языке. Но усложнялись условия деятельности агитаторов, намного возрастала опасность. Все подпольщики понимали, что белогвардейцы — это не французы.
Вначале губком отобрал тех работников, которые уже ранее находились в подполье и обладали опытом агитационной работы среди солдат вражеских войск. С каждым из них беседовали Соколовская и Логгинов. Вскоре агитаторы-большевики стали появляться в воинских частях.
В казармы на Среднем Фонтане, где стоял 4-й пехотный полк, пришел пожилой крестьянин. Дежурному офицеру доложили, что к солдату Иванову приехал отец из деревни. В какой роте служит сын, отец не знал, Ивановых же в полку — не один. «Иди, папаша, ищи своего сына»,— напутствовал приезжего дежурный на проходной.
Ходит «папаша» по казармам. Заводит разговоры, интересуется, как живут служивые, чем кормят, скоро-ли по домам, добровольно или по мобилизации служат, добрые или злые командиры. Солдатам тоже интересно узнать, как дела в деревне, какая там власть, как мужики относятся к Добрармии, не забрал ли помещик землю. Одной фразой на такие вопросы не ответишь. Незаметно и день к концу клонится. Набрался храбрости «папаша», к самому командиру зашел. Так, мол, и так, приехал из деревни к сыну а он в отлучке (узнал из бесед, что солдат часто по приказу коменданта города направляют на выполнение разных заданий), нельзя ли распорядиться, чтобы завтра пропустили в полк? Даже не спросив фамилии, черкнул полковник на записке одно слово, по которому патруль пропустит без задержки.
На второй день в среднефонтанских казармах уже находились два подпольщика: известный уже «папаша», он же член Большефонтанского ревкома Исидор Костюков и «часовой мастер Аренс» — рабочий-часовщик Семен Подольский. Первый снова действовал в солдатской среде, а второй имел дело с офицерами. Через несколько дней они были уже в Аккарже, во 2-м кавалерийском эскадроне Белорусского полка. И тут прощупывание вопросами, выяснение настроения, а затем и откровенные беседы.
Так же работали и подпольщики-агитаторы в воинских частях, расположенных в Овидиополе, Маяках, Раздельной, Березовке, Вознесенске, Тирасполе.
Агитаторы распространяли свежие номера «Одесского коммуниста», воззвания областного военно-революционного штаба. Исидор Костюков, познакомившись с солдатом Василием Гришко, сказал ему:
— Возьми вот газету, мне ее дали возле казармы, но я неграмотный.
— Зачем она нужна, все газеты врут,—ответил Гришко.
— Бери, читать не захочешь, пригодится на закрутку.
— Ну, если на закрутку, то давай.
На следующий день Гришко сам обратился к Костюкову, хитро улыбаясь:
— Папаша, нет ли у тебя газетки? Землякам моим она очень понравилась!
Потом Василий Гришко стал приходить за газетой на явку и выражал недовольство тем, что «Одесский коммунист» редко выходит.
У подпольщиков много было различных путей проникновения в воинские части. Борис Борщевский, бывший унтер-офицер царской армии, а теперь приемщик артиллерийских ремонтных мастерских, проходил в расположение 2-го армейского запасного батальона на Ботанической улице как офицер с фронта. Несколько подпольщиков в казармах Одесского гарнизона занималось «правкой бритв». Это был один из наиболее удачных способов завязать задушевную беседу один на один или с небольшой группой солдат. Об одном таком подпольщике сохранился в делах белогвардейской контрразведки интересный документ. На листке со штампом «Одесское отделение Отдела агитации и пропаганды» едва просматриваются выцветшие строчки:
«Сегодня, 30 октября, я находился в помещении штаба морской обороны. В одной из комнат около окна в окружении группы солдат морской пехоты сидел неизвестный, средних лет человек, правил бритвы и что-то рассказывал. Подойдя ближе, я услышал следующий рассказ:
— Недавно ко мне приезжал отец из деревни. Я его спрашиваю: «Какие, папаня, у вас теперь власти в селе, обещают ли землицы прибавить?» Он стал ругаться: «Не видать нам земли, всю ее генерал Оныка помещику отдал. Лучше бы под Марию Спиридонову подписались». Я спрашиваю, кто она такая, Спиридонова, отец и рассказал: «Летом приезжал из города какой-то хахаль и давай уговаривать: подпишитесь да подпишитесь под Марию Спиридонову ... Мужики уперлись... К чему это пристало под бабу подписываться — неужели у нас в Рассее ни одного умного мужика не осталось? И не подписались. Промашку, видать, дали. Лучше под бабой, чем под Оныкой». «Оныкой» мужики называют генерала Деникина. Так-то, ребятки, подумать надо: кому ставить свечку — богу или черту. А тому и другому—не получится».
О чем говорилось раньше, я не слышал. Вывод же, к которому подвел солдат бритвенный мастер,— противоправительственный. Я установил, что фамилия мастерового Тихон Легонький, приходил он сюда третий раз».
Сообщение подписано сотрудником Одесского отделения Отдела пропаганды и агитации С. Лущинским .
Это отделение, помещавшееся в доме № 11 по Пушкинской улице, издавало белогвардейскую литературу — биографии Корнилова, Алексеева, Деникина, брошюрки с клеветой на Советскую власть и т. п. Были они дешевые, но и по такой цене их почти никто не покупал. Несколько подпольщиков, в том числе комсомольцы, устроились продавцами этой литературы. Нагрузив сумку книжонками: «Душевный разговор», «Почему нам нужна Москва», «Генерал Мамонтов гуляет по тылам», «Темная Русь», «Вожди Добрармии», «Рабочие Царицына благодарят добровольцев», «Почему надо бороться с большевиками» и другими, продавцы половину их выбрасывали в канализацию, загружали сумки «Одесским коммунистом» или другой большевистской литературой и отправлялись в поход. С «Вождями Добрармии» они могли пройти в любое деникинское учреждение, в расположение любой воинской части. Комсомольцу Федоту Романюку удалось даже получить официальный документ на право продажи литературы на военных кораблях. Его сообщения с военных кораблей «добровольческого» флота имели важное значение. Когда начальник отдела распространения литературы Освага А. Грабовский хотел отозвать Романюка для работы в Одессе, Романюк по указанию губкома остался в Севастопольском Осваге .
Талантливым агитатором губкома партии был большевик Даниил Борзенков. В офицерской форме, с документами штаба Шиллинга он разъезжал по уездным гарнизонам и умело раскрывал перед солдатскими массами подлинное лицо Деникина. Под предлогом проверки морального состояния солдат Борзенков вступал в беседу с ними и очень тонко давал понять, что им с Деникиным не по пути.
Узнав, что в Бирзуле (ныне Котовск) значительная часть гарнизона состоит из мобилизованных крестьян Окнянской волости, получивших после Октябрьской революции земли князя Гагарина, Борзенков поинтересовался, как они относятся к декларации Деникина о земельной политике, опубликованной 5 апреля 1919 года.
Известно, что эта декларация откладывает окончательное решение земельного вопроса до созыва. Учредительного собрания, т.е. на неопределенный срок. В декларации указывалось, что за помещиками сохраняется их право на землю. В присутствии начальника уездного гарнизона между Борзенковым и солдатами состоялась такая беседа:
— Вам разъяснили декларацию генерала Деникина?
— Приезжал в село какой-то родственник князя Гагарина, разъяснял так, что вся земля отходит к нему.
— Скоро будет новое право на землепользование, тогда все уладится.
— А когда появится оно, это новое право?
— Как только уничтожим большевизм в России, соберутся делегаты Учредительного собрания и утвердят земельный закон.
— Долго ждать. Зубы выпадут и орехи не потребуются. А по тому праву гагаринская земля отойдет нам?
— Почему же она должна отойти к вам?
— Потому что мы ее уже раз получили, засевали, мы сами гагаринские.
— Я вот тоже одесский, но не требую, чтобы Одесса отошла ко мне!
— Ишь, куда гнет! Сказал бы богу правду, да черта боюсь.
— А ты не бойся!
— Это мы уж поговорим меж собой. Нам, видно, пора по хатам. К земле поближе, пока князь на нее не сел.
Результат такой беседы был ясен. Ни одним словом не показав себя противником Деникина, Борзенков, однако, достиг своей цели.
Почти ежедневно бывал в белогвардейских частях Филипп Александрович. Он работал очень смело. Всесторонне образованный, он прошел большую школу политической борьбы против самодержавия. Александрович беспрепятственно проходил в расположение воинских частей, умело завязывал беседы, а то устраивал и митинги. Его сильный, словно металлический голос, железная логика, яркие и убедительные факты покоряли слушателей, они неизбежно оказывались под его влиянием. Много раз Александровичу удавалось ускользнуть от контрразведчиков, но через пять дней после Октябрьского праздника он был вторично арестован.
Ф. Александрович
В контрразведке Филипп Александрович подвергся пыткам. Не добившись у него ни одного слова признания, деникинцы 14 ноября приговорили его к расстрелу, и в этот же день приговор был приведен в исполнение.
Сосед Александровича по камере рассказал о последнем его дне:
— Филипп Александрович любил играть в шахматы. Многих он обучил этой игре. Когда за ним пришли, он сидел за шахматной доской.
— Собирайся быстро,—торопил надзиратель.
— С вещами?
— Нет, скоро вернешься.
Александрович попросил товарища, игравшего с ним, не мешать фигур:
— Возвращусь, закончим партию.
Партия так и осталась неоконченной. Вечером Александровича не стало.
В письме, написанном перед расстрелом, он писал товарищам и своей матери:
— Сегодня, 1 ноября , меня судил военный суд. Прошу Вас, дорогие и славные, не волноваться и не принимать близко с сердцу приговор... Умирают только раз. Вы знаете лучше, чем кто бы то ни был, что я никому зла не причинял, что всегда ценил человеческую жизнь и делал все возможное, чтобы спасти людей от смерти. Я спокойно приму смерть. Я знаю, что эта смерть тяжело отразится на вас. Но вот моя к вам последняя просьба. Дорогая мама, крепись. Ты кормилица маленьких детей, на тебя опирается все семейство. Ради детей своих маленьких умоляю тебя — не теряй присутствия духа. Пусть моя судьба не омрачает твоего сознания. Собери последние расшатанные силы свои и думай о тех детях, которые нуждаются в твоей помощи».
В ноябре и декабре агенты контрразведки в своих донесениях сообщали о многочисленных фактах, когда солдаты выступали против своих командиров. Агент из Бирзулы доносил: «Бирзульский гарнизон — не вполне надежная воинская часть. При выступлении местных большевиков она определенно займет благожелательную противнику позицию». Ананьевский агент писал: «Большевистская агитация в офицерской и солдатской среде продолжается. Меры, принятые к выяснению агитаторов, результатов не дали». Из Тирасполя сообщалось: «В местном гарнизоне были три случая выступления солдат против офицеров. Командование частей скрывает это». В декабре в Одессе было несколько случаев, когда солдаты отказывались выполнять приказания своих начальников. Одесская гауптвахта была битком набита заключенными военнослужащими по обвинению в «принадлежности к большевизму». В печать просочились сведения, что 80 заключенных бежали с гауптвахты.
26 декабря Шиллинг издал приказ, в котором было сказано: «Предписываю всем командирам частей, рот и эскадронов принять срочные меры к прекращению выступлений солдат против командного состава. Всякое такое выступление должно быть подавлено силой оружия, а зачинщики переданы суду, как противники власти. Командный состав, не заявивший о каждом таком выступлении, создающем панику в тылу и на фронте, также подлежит преданию военно-полевому суду» . Этот приказ в день его издания был получен областным военнореволюционным штабом и передан редакции «Одесского коммуниста» для опубликования. На следующий день свежеотпечатанный номер «Одесского коммуниста» с секретным приказом был положен на стол генерала Шиллинга. Очевидец рассказывал, что генерал в бешенстве так стучал кулаком по столу, что стекла в окнах дребезжали.
Партийная организация Одессы проводила и другую работу, ослаблявшую боеспособность белогвардейских войск. Выпускались листовки, воззвания. В большинстве случаев они писались от руки и вывешивались на стенах домов.
Белогвардейские плакаты, обращения и объявления комсомольцы срывали сразу, как только они появлялись. Комсомольцы знали, чем это им грозит. На всех видных местах города висел отпечатанный крупным шрифтом приказ № 6, подписанный начальником внутренней обороны полковником Стесселем:
«Всех, срывающих наши приказы и объявления, а также оклеивающих стены подпольными воззваниями, патрулям расстреливать на месте, не обременяя штаб перепиской».
Практиковалось также громкое чтение и комментирование деникинских приказов на городских улицах.
На углу улиц Греческой и Екатерининской возле рекламной тумбы собралась большая толпа. Молодой человек в студенческой фуражке читает вслух только что наклеенный приказ начальника гарнизона:
«В последнее время замечается нарушение дисциплины воинскими чинами, невыполнение приказов, уклонение от дежурств, оставление охраняемых постов и т.д.
Предупреждаю, что всех замеченных в неисправном несении службы, уклонении от дежурств и в других нарушениях воинской дисциплины буду высылать на фронт».
— Все ясно или нет? — спрашивает читающий. Раздаются голоса: «Не ясно, прочтите еще раз, только громче!»
И снова начинается чтение. Мимо проходит группа офицеров, судя по форме, прибывшие с фронта. Если бы не толпа, прошли бы мимо, а тут остановились, прислушиваются.
«...буду высылать на фронт!» — с ударением заканчивает чтение комсомолец.
Офицеры разгоняют толпу, сами читают приказ и начинают возмущаться:
— Что же это получается... Фронт, выходит, место ссылки?!
— Мы вроде штрафников?!
Три дня висел приказ, а потом спохватились и стали его заклеивать. А три дня возле тумб с приказами проходили громкие читки. Для этого городская комсомольская организация выделила чтецов.
Еще один приказ читали комсомольцы для широкой огласки. В нем говорилось о том, что все офицеры, служившие у Советской власти, должны быть освобождены из фронтовых и тыловых учреждений и отправлены на фронт. На этот раз приказ подписал сам главнокомандующий генерал Шиллинг. Генералу было невдомек, что такие приказы никак не укрепляли связи тыла и фронта, что они вызывали у фронтовиков враждебные чувства, неприязнь к тем, кто находился в тылу. Многие офицеры, прибыв в командировку или в отпуск в Одессу, не спешили вернуться в свои части. Они видели, какую вольготную жизнь ведут их тыловые коллеги, открыто высказывали свое недовольство.
Дело дошло до того, что Шиллинг вынужден был издать приказ, в котором говорилось: «Некоторые из нашей среды иногда невольно играют на руку красным: своим пораженчеством, стремлением критиковать других... подтачивают силу и веру и более крепких духом. Таких гасителей духа немедленно передавать в руки военных властей».
В речи на беспартийной конференции рабочих и красноармейцев Пресненского района 24 января 1920 года В. И. Ленин говорил:
«Во всех своих листках белогвардейцы пишут, что у большевиков прекрасная агитация, что они не жалеют денег на агитацию. Но ведь народ слышал всякую агитацию — и белогвардейскую, и учредиловскую. Смешно думать, что он пошел за большевиками, потому что их агитация была более искусна. Нет, дело в том, что агитация их была правдива.
Самые действия Деникина и Колчака агитировали против них, агитировали за Советскую власть. Поэтому-то мы и победили» .
Большевики Одесской партийной организации не располагали теми огромными средствами, которые имелись у штаба генерала Шиллинга. Это признавали и сами деникинцы. 26 ноября в печати было опубликовано сообщение об аресте некоторых работников подполья. В сообщении говорилось: «Захвачена смета областного комитета, из нее видно, что расход месячный для всей области определен в 14 тысяч рублей. При существующих в настоящее время ценах, такая скудная смета дает мало возможности производить серьезные траты» . И, несмотря на это, правдивое большевистское слово доходило до сознания не только советских людей, но и до солдат «Добрармии», значительная часть которых вначале была введена в обман белогвардейской агитацией.
Белогвардейская пропаганда на юге Украины велась в огромных размерах. Одесский художественный пункт обслуживал Херсонскую, Бессарабскую, Подольскую и Таврическую губернии. Он в массовом масштабе выпускал плакаты, цветные диапозитивы для проекционных фонарей, изготовлял витрины и витринные карты, выполнял различные художественно-декоративные работы. Агитационные передвижные кинематографы обслуживали районы, села, гарнизоны. «Туманные картины» — так назывались тогда кинофильмы — показывались в школах, народных домах, на улицах и площадях, предпочтительно бесплатно. По железнодорожным станциям, полустанкам курсировали агитпоезда и агитвагоны «Освага» с походными типографиями. Эта же организация рассылала выставки специально подобранных картин и плакатов, исполненных талантливыми художниками, фотографий, печатала и отправляла по городам и волостным центрам бюллетени, карты, плакаты, газеты. Устраивались спектакли, концерты, народные гулянья — все со строго подобранным в «Осваге» репертуаром. Лекции и доклады сопровождались выступлениями артистов. Агитаторы Освага имели задание распускать различные клеветнические слухи о Красной Армии, Советской власти, разжигали национальную рознь.
Широко была поставлена устная агитация. Лекторы, докладчики, агитаторы выступали с такими темами как «История Добровольческой армии», «Счастье России в Учредительном собрании», «Почему надо вступать в Добровольческую армию», «Кто такие вожди Добрармии» и т.д. На каждого лектора и докладчика составлялась характеристика, где указывались такие их качества:
«Хороший оратор. Говорит спокойно, местами с подъемом».
«Умеет завязывать беседы с посетителями».
«Горячий. Умеет овладеть аудиторией. Пока мало популярен».
«Трактуемые вопросы хорошо обосновывает цифровыми данными, но излагает медленно и тихо. Мало известен».
«Имеет поручение читать лекции по утвержденному конспекту».
«Имеет поручение устраивать собеседования, давать разъяснения по текущим вопросам».
И несмотря на такой размах агитации, ее многообразие и наглядность, успеха в народных массах она не имела. Причина тому одна — ее неправдивость, лживость, клевета на Советскую власть, Коммунистическую партию.
* * *
Размах работы подпольной большевистской организации с каждым днем все возрастал. Надо было обобщить опыт, вскрыть ошибки, конкретизировать задачи. С этой целью Губком принял решение провести губернское совещание секретарей всех коммунистических организаций Херсонской губернии. Впервые за время подполья 17 декабря в Одессу собрались представители партийных организаций Одесского, Херсонского, Николаевского, Очаковского, Ананьевского, Александрийского, Елисаветградского, Тираспольского и Днепровского уездов . Совещание проходило в помещении биржи труда около Нового рынка.
С докладами губернского комитета и Губсекретариата выступили В. Логгинов и А. Панкратова. По военному вопросу обстоятельный доклад был сделан представителем областного военно-повстанческого штаба С. Ингуловым. Затем были заслушаны доклады о работе уездных партийных комитетов, о работе Красного Креста, Союза молодежи, о профессиональной работе, о работе в деревне и об отношении к другим партиям. Доклады были краткими, носили конкретный, деловой характер. В прениях вносились точные, практические предложения.
Участники совещания указывали, что всюду партийная работа тесно переплетается с боевой, революционно-повстанческой работой. Повстанцы, во главе которых находятся коммунисты и часть боротьбистов, по всей губернии ведут бои с белогвардейскими воинскими частями. В некоторых волостях деникинская власть изгнана и восстановлены Советы.
На совещании был оглашен секретный приказ Шиллинга, первый пункт которого гласил: «Командование добровольческих войск, считая в данное время первой своей задачей успокоение тыла, бросает свои лучшие войска в уезды и волости Новороссийской области, чтобы мощным ударом раз и навсегда покончить с преступной работой большевиков».
Председатель Николаевского партийного комитета Анатолий Колтун говорил на совещании:
— Войска генерала Слащева второй месяц «успокаивают» тыл, но число красных повстанцев не уменьшается, а возрастает. Хотя центры повстанческого движения Висунь и Баштанка сильно пострадали, но слащевцам не удалось уничтожить партизанские силы. Штаб повстанцев сейчас сформирован в другом месте, он готовит новое, более организованное выступление. Наш комитет имеет с ним тесную связь.
О руководстве партизанским движением рассказал председатель Ананьевского подпольного комитета Митрофан Данилов;
— В каждом селе уезда созданы боевые отряды. По нашему сигналу может подняться всеобщее восстание. Несколько раз повстанцы вступали в бой с гарнизоном г. Ананьева, захватывали город и уничтожали в нем белогвардейских ставленников. По заданию областного военно-повстанческого штаба, переданного нам представителем штаба Иваном Безверхим, партизаны взяли под свой контроль железную дорогу — Жеребково — Бирзула и Бирзула—Раздельная. Крупный партизанский отряд находится около Балты. Наш ревком имеет связи со всеми селами уезда.
Представители Херсонского и Елисаветградского уездных партийных комитетов сообщили о военно-повстанческой работе в своих уездах. Работники с мест указывали, что наступивший в крестьянстве перелом привел к созданию огромного количества отрядов. Многие из них стихийно поднимаются против белогвардейцев, но чувствуется острая нехватка опытных военных руководителей. Отсутствие этих кадров задерживает развитие повстанческого движения, ведет к большим жертвам.
Потребность в работниках, способных возглавить, военно-повстанческую работу, чувствовалась и в городе. В Одессе и ее пригородах к декабрю было организовано 46 боевых отрядов и дружин, насчитывавших две тысячи человек . В резолюции, принятой по докладу областного военно-повстанческого штаба, подчеркивалось, что надеяться на присылку военных руководителей нельзя, их следует выдвигать на месте из бывших солдат и офицеров, преданных Советской власти.
Об этом же говорил командующий повстанческими войсками, руководитель областного военно-повстанческого штаба П. С. Лазарев. Он явился на совещание уже в конце его работы. Даже близко знавшие его товарищи не могли признать в купце Тонском бывшего командарма 3.
Трудно было удержаться участникам совещания от бурных аплодисментов, когда Лазарев сообщил, что Красная Армия 12 декабря освободила Харьков, а 16 декабря — Киев и продолжает быстро продвигаться на юг. Лазарев передал директиву Зафронтового бюро ЦК КП (б) У — готовить силы повстанческих отрядов для выполнения важной задачи — отрезать деникинской армии пути отступления, не допускать разрушения ею военных коммуникаций.
Губернское совещание работников большевистского подполья дало возможность более детально выяснить положение на местах, четко определить ближайшие задачи большевистских организаций. Подпольщики готовы были к новым битвам с врагом.
А враг все наглел и лютовал. Ему мало было пролитой крови. Вновь назначенный помощник Шиллинга генерал-майор Кононович заявил:
— Либеральничаем мы здесь. Даже допустили, что большевистские агитаторы в частях хозяйничают. Стрелять и вешать надо, уничтожать всех, как бешеных собак.
В декабре новые жертвы понесли подпольные организации большевиков и боротьбистов. 4 декабря деникинцы повесили активную участницу революционного движения Елену Федоровну Гребенникову (подпольная кличка Лариса Далина). Перед этим были расстреляны Илья Арбенин, Генрих Гринблат, Андрей Широкоступ, Митрофан Клименко и ряд других подпольщиков.
Большие группы рабочих были арестованы 29 ноября, 6 и 14 декабря, в их числе были и некоторые большевики. 17 декабря в печати появилось сообщение об аресте и предании военно-полевому суду Александра Хворостина, Анатолия Рюмина, Маркуса Гитермана, Михаила Новикова, Григория Труханова, Давида Индюкова, Сергея Швеца, Леонтия Масленникова-Лагуткина и еще 11 других работников подполья. Значительная часть работников разведывательного отдела областного военно-революционного штаба оказалась проваленной. В записке, переданной из деникинского застенка, А. Хворостин сообщал:
«Товарищи! Дело мое очень и очень плохо. При допросе меня били шомполами по пяткам, и только когда на правой ноге лопнула кожа, перестали бить.
Потом били по лицу, по голове, бросали на землю, раскачивали и били о стену, били по сонной артерии, били палкой, шашкой, стулом, били по чем попало.
Теперь у меня трясется все тело и болит грудь» .
Озверевшие садисты полуживого Хворостина на носилках доставили в помещение при тюрьме, где заседал военно-полевой суд.
Не приступая к судебному разбирательству, председательствующий в чине полковника сказал:
— Скажите, где ваш партком, и вы будете спасены.
— Я ваш враг и таким останусь до последних минут своей жизни,— ответил Хворостин.
Ночью его вынесли на носилках из здания тюрьмы и расстреляли на Стрельбищном полигоне.
Пришло также известие о том, что нечеловеческим пыткам подвергается Анатолий Рюмин. Выдергиванием плоскогубцами ногтей, втыканием игл в тело и пытками на огне контрразведчики пытались добиться у него признания. Но Рюмин молчал.
Хворостин, Рюмин и другие подпольщики шли в логово врага. Не зная страха смерти, они сохраняли титаническую стойкость и непоколебимую бодрость духа. Они верили в будущее, в себя и свои собственные силы, и это делало их неустрашимыми.
В одесском подполье находилась группа интернационалистов. Она проводила агитацию среди солдат и военнопленных своей национальности, выступала против помощи иностранных государств Деникину. Контрразведка арестовала болгарских коммунистов А. Муравьева, М. Попова, Н. Белова, венгерского коммуниста Бернарда Длугачио, руководителя спартаковской группы австрийца Адольфа Готтесмана и некоторых других интернационалистов. Румынский коммунист А. Николау, редактировавший румынскую коммунистическую газету «Борьба», при аресте скрылся. Иностранные подданные тоже подвергались пыткам.
В ответ на чудовищные пытки и истязания политических заключенных, на убийства людей, не принимавших никакого участия в революции, подпольная организация решила объявить красный террор. На объединенном заседании партийных комитетов большевиков и украинских левых эсеров (боротьбистов) было поручено областному военно-революционному штабу опубликовать листовку, в которой объявить о красном терроре против белогвардейских палачей.
Вечером 14 декабря на центральных улицах и в рабочих районах города комсомольцы расклеили листовки. Военно-революционный штаб, сообщая о продолжающихся зверствах белогвардейцев, призывал рабочих встать на защиту представителей рабочего класса, попавших в зверские лапы деникинцев. Листовка заканчивалась словами:
«В то же время Областной военно-революционный штаб объявляет, что имеющиеся в его распоряжении отряды, сформированные уже из передовых революционных рабочих, будут в городах жестоко расправляться со всеми палачами и мучителями арестованных рабочих и со всеми душителями трудового народа. За каждую невинную жертву революционера ответит десяток белогвардейских мерзавцев. Мы знаем, среди теперешних слуг добровольческих властей имеется немало офицеров, насильно привлеченных в ряды врагов трудящихся. Им мы предлагаем почетное благородное дезертирство, которое более честно, нежели содействие административным садистам, хулиганам и убийцам.
Кровь невинно расстрелянных рабочих будет отомщена!»
Через три дня после распространения листовок с предупреждением деникинским палачам, 17 декабря, на углу Успенской и Маразлиевской по постановлению Одесского военно-повстанческого штаба подпольщик Семен Святский расстрелял генерала Кононовича. Некоторое время спустя боевая организация военно-революционного штаба расстреляла еще 7 активных деятелей контрразведки. Причем эта операция была осуществлена в течение одной недели. Такая же участь постигла еще двух агентов уголовного розыска, истязавших арестованных рабочих. Один из них был убит на Госпитальной улице, а второй — на Пересыпи.
Переполошились сиятельные и превосходительные палачи. Высшие чины контрразведывательного управления и уголовного розыска перестали появляться на улицах города. Дача Сухомлинова на Лидерсовском бульваре, которую занимал под свой штаб главноначальствующий и командующий войсками области Новороссийской генерал-лейтенант Шиллинг, была огорожена высоким каменным забором и обнесена колючей проволокой. Начальник Одесского контрразведывательного пункта, старший советник Бусло «заболел» и сдал свои дела коллежскому советнику Огневичу. Оба помощника начальника контрразведывательного управления при штабе Шиллинга ротмистр Кирпотенко и подполковник Коровин отпросились в отпуск. Полковник Стессель, назначенный Шиллингом начальником внутренней обороны города и порта Одессы для «предупреждения и пресечения вооруженных выступлений», начал свою деятельность не с приказа, как обычно, а со статьи в «Одесском листке», которую закончил словами: «Низкий поклон беднейшему населению Одессы».
Арест А. В. Хворостина и группы его разведчиков не затронул других работников военно-революционного штаба. Ни он, ни его товарищи, мужественно перенося все истязания, не выдали ни одного человека. Контора «Русь» продолжала выполнять свои функции. Владелец конторы Тонский (Лазарев) написал Шиллингу письмо, в котором сообщал, что «агент конторы г-н Хворостин, принадлежа к умеренной партии народных социалистов, не мог быть одновременно и большевиком, что его арест, очевидно, является ошибкой». «Тонский» просил произвести тщательное расследование дела Хворостина. На имя градоначальника барона Штемпеля поступили от рабочих протесты против пыток, которым подвергся Хворостин. Газеты сообщили, что власти ведут расследование его дела, а чины уголовного розыска, применявшие пытки, будут привлечены к ответственности. Но это была очередная отписка. Сообщение о расследовании дела Хворостина было опубликовано после того, как он был расстрелян.
Военно-революционный штаб после ареста Хворостина сосредоточил свою деятельность на руководстве повстанческим движением. Этого требовала обстановка на фронтах. Красная Армия, освобождая Донецкий бассейн, все ближе и ближе приближалась к Черному морю.
К этому времени восставшие крестьяне Херсонского, Александрийского и Елисаветградского уездов расправлялись с белогвардейскими ставленниками и изгнали из имений возвратившихся помещиков. Лазарева осаждали с просьбами о присылке оружия, патронов. С такими же просьбами обращались командиры партизанских отрядов Иван Пантелеев и Николай Яковлев, действовавших около Николаева. Работники штаба Ингулов, Арнаутов, Ачкасов, Святский, Логгинов и Тарский в губкоме целыми днями были заняты на изыскании и отправке партизанским отрядам оружия и боеприпасов, инструктировали и отправляли в уезды военных работников, политических комиссаров, принимали представителей из воинских частей. Во многих частях существовали революционные группы. В Одесском пехотном батальоне, в I уланском Петроградском полку, в I Одесском отряде броневых машин и на Одесском бронепоезде № 1 были созданы коммунистические ячейки. Они тоже требовали к себе много внимания, нуждались в помощи. При приближении Красной Армии эти части должны были или перейти на сторону Советов или сложить оружие и сдаться в плен.
В середине декабря штаб приступил к разработке плана восстания в Вознесенском районе. Вознесенские крестьяне уже давно стихийно поднимались против деникинской диктатуры, у них было припрятано оружие. Требовались только работники, способные возглавить выступление. В Одессе в это время находилась группа работников из Херсона, в своем городе они уже не могли оставаться. В их составе был опытный подпольщик, комиссар Херсонского порта коммунист Василий Петренко. Ему и поручалось руководство повстанческим движением в Вознесенске. В помощь ему Ингулов подобрал еще Бориса Михайловича (Туровского), Михаила Пельцмана, Льва Спивака и других. В основном весь будущий Вознесенский штаб состоял из херсонских молодых работников, комсомольцев.
Лазарев, просматривая состав подпольщиков для Вознесенска, выразил сомнение, смогут ли они выполнить порученное задание. Он спросил Ингулова:
— Знаете ли вы людей, которых туда посылаете?
— Их знает партия,— ответил Ингулов.
— Важный район,— заметил Лазарев,— надо послать людей, безусловно, верных.
Лазарев как будто чувствовал, что с «Вознесенским штабом» случится несчастье. Один подпольщик отправился на постоялый двор нанять подводу для поездки в Вознесенск. Не будучи знаком с правилами конспирации, он вел себя неосторожно. Он не заметил, что попал в поле зрения агента контрразведки. Договорившись о подводе, он встретился с двумя своими товарищами. Теперь уже контрразведка установила наблюдение за тремя подпольщиками и арестовала их. Один из них, не выдержав пыток, сообщил адреса других херсонских работников. Начались аресты. Контрразведка напала на след Ингулова. На квартире его не было, но там находился член редколлегии «Одесского коммуниста» Сигизмунд Дуниковский (Лотов), он и был арестован. Хотя большинство арестованных являлись комсомольцами, контрразведка сообщила, что она арестовала руководящий состав одесской подпольной организации, сфабриковала так называемое «дело 17-ти».
Их судил военно-полевой суд. 4 января 1920 года 9 человек были приговорены к смертной казни, другие к каторжным работам.
Участница процесса «17» Раиса Ларина, которая из-за отсутствия улик была приговорена к 10 годам каторжных работ, рассказывает:
— Военно-полевой суд был назначен на 31 декабря. Сюда, в здание, где он заседал, и была доставлена вся наша группа в семнадцать человек.
Окруженные тесным кольцом конвоя, гордые сознанием, что идем на смерть во имя великой цели, мы подходили к зданию суда. Здание было оцеплено многочисленной охраной. У входа толпился народ, хотя о суде не давалось оповещения. Люди все прибывали. Пришли женщины, их голоса вливались в глухой рокот, которым была наполнена улица. В подъезде показался закутанный в бурку офицер. Он тихо подозвал начальника караула и что-то ему говорил, поводя рукой в сторону толпы. Конвой немедленно оттеснил толпу. И вот стоим мы, зажатые в узком коридоре, по бокам каждого стражники. Разговаривать воспрещено.
Л. Спивак
В зал заседаний вызывали по одному. 1 и 2 января в работе суда был перерыв. Заседания возобновились и продолжались третьего и четвертого. Вечером для заслушивания последнего слова подсудимых и зачтения приговора мы были все введены конвоем и размещены на скамье подсудимых. Стража обступила группу плотно со всех сторон. Искаженные болью и муками лица исполосованы рубцами, ссадинами, кровоподтеками, ныли тела, болели кости, с трудом переступали ноги...
Никто пощады не просил. Все, кроме одного, отказались писать прошение о помиловании. Судьи удалились на совещание. Часа через два, закусив и, очевидно, изрядно выпив для храбрости (члены суда нетвердо держались на ногах), они вышли для объявления своего решения.
Громко объявляются фамилии и приговор.
— Краснощекина Ида!
Тучный офицер, возглавляющий суд, обращается в ту сторону, где тесно прижавшись друг к другу, сидели мы, семнадцать подсудимых.
Безмолвная тишина в зале...
Ида поднимается во весь рост. Ее взгляд с презрением упирается прямо в лицо председателя суда.
— Краснощекина Ида! — выговаривает раздельно оглашающий приговор.— Суд при штабе обороны г. Одессы приговаривает вас к смертной казни через повешение.
— Только и всего? — Ида гордо встряхивает волосами. На лице ее — вызов, гнев, презрение.— Знайте же: хотя бы вы каждый день убивали по десяти человек, наши товарищи каждый день берут новые города и станции, доберутся скоро до вас. Мы умираем молодыми, умираем спокойно, так как знаем: за нами и за нас пойдут новые сотни стойких бойцов. Ваша песенка спета еще раньше, чем вы спели ее нам!
Ида садится с пылающими щеками. Как она была прекрасна! Я с восторгом смотрю на нее.
— Михайлович Борис!
Встает Борис. Объявляется такой же приговор.
— Пусть мы умрем! — восклицает Борис громким и ясным голосом.— Лучшие наши товарищи и партийные работники целы. Они ни на минуту не прекращают работу. Вы ничего не добьетесь, господа судьи. Неужели думаете, что бессмысленным убийством десяти человек, почти детей, вы совершили великое дело? Вы ничего не добились, лишний раз доказав свое бессилие!
Лев Спивак, услышав приговор, крикнул:
— Вам все равно амба. Вы все пойдете пешком по Черному морю. Наши уже близко, вот-вот займут Одессу.
В напряженной тишине слышатся имена:
— Любарская Дора...
— Дуниковский Сигизмунд...
— Петренко Василий...
— Барг Полина...
— Ройфман Яков...
— Пельцман Михаил...
И после каждого имени падают слова: «Приговаривается к смертной казни через повешение». Десять человек осуждены были на смертную казнь. Кравчинскому, принимая во внимание его «чистосердечное» раскаяние, заменили смертную казнь отправкой на фронт. Меня приговорили вследствие отсутствия улик к десяти годам каторги. Остальных — к различным срокам каторжных работ».
Все осужденные дружно запели «Интернационал». Слова песни, как революционный набат, неслись сквозь стены и окна деникинского застенка.
Б. Михайлович (Туровский)
Осужденные передали из тюрьмы письма. В них нашли отражение высокие патриотические чувства, беззаветное служение делу революции, непоколебимая вера в победу коммунизма. Вот выдержки из отдельных писем:
Ида Краснощекина: «Милая сестра, не тужи обо мне, будь революционеркой, успокой маму. Завещаю твоему малышу сделать то, чего не успела сделать я на революционном поприще».
Ида Краснощекина — маленькая, энергичная, неунывающая, даже накануне казни, в одну из тоскливых минут в камере, машинально написала на стене: «Жить хочу» и, встряхнувшись, сказала:
— Только чтоб взглянуть, как они будут работать при Советской власти.
Дора Любарская: «Я умираю честно, как честно прошла свою маленькую жизнь. Через 8 дней мне будет 22 года, а вечером меня расстреляют. Мне не жаль, что погибну, мне жаль, что мало мною сделано для революции... Я умираю как честная коммунистка. Мы, приговоренные, держим себя прилично, бодро. Сегодня читали в последний раз газеты... Скоро, скоро вздохнет вся Украина и начнется живая созидательная работа. Жаль, что не могу принять участия в ней. Ну, прощайте, будьте счастливы».
Яша Ройфман: «24 часа жизни осталось у меня и у Поли. Вместе венчает нас смерть . Умираем за правду, за Советскую власть. За нас отомстят. Прошу вас, когда придет Советская власть в Одессу, похороните нас вместе...»
Сигизмунд Дуниковский: «...Меня били резиной, ногами, крутили руки, одну ногу тянули к лицу, другую к затылку, поднимали за волосы, клали на пол и танцевали по телу, били в лицо, зубы, револьвером по голове... Ночью я два раза пытался выброситься из окна 4-го этажа, но меня хватали и снова били. На рассвете меня опять вызвали на допрос, требуя, чтобы я назвал фамилии или адреса товарищей, работавших со мной. Снова били долгое время и ничего не добились, так как на все вопросы я отвечал незнанием... Ближайшие перспективы на воле так заманчивы, хочется жить, жить во что бы то ни стало. Без борьбы я не сдамся, без борьбы не умру, и если все же придется умереть сейчас, то встречу смерть с высоко поднятой головой».
В предсмертном коллективном письме молодые коммунисты писали из тюрьмы своим товарищам на волю:
«Девять коммунистов, осужденных 4 января 1920 года военно-полевым судом... на смертную казнь, шлют свой предсмертный прощальный привет товарищам. Желаем вам успешно продолжать наше общее дело. Умираем, но торжествуем и приветствуем победоносное наступление Красной Армии. Надеемся и верим в конечное торжество идеалов коммунизма. Да здравствует Красная Армия! Да здравствует Коммунистический Интернационал! »
Военно - революционный штаб принял решение освободить приговоренных к смерти по процессу «17-ти». Осужденных должны были перевозить из здания, где происходил суд (помещение Бульварного участка на Преображенской) в тюрьму. В этот момент боевой отряд под командованием Владимира Ачкасова должен был совершить нападение на стражу и освободить заключенных. Но намеченная операция не была осуществлена... Руководитель отряда Ачкасов и другие товарищи по отряду были арестованы. Деникинцы, боясь, что осужденных все же будут пытаться освободить, в тот же день расстреляли их в подвале Бульварного участка.
И. Краснощекина
Редколлегия «Одесского коммуниста» опубликовала в очередном номере стихотворение, посвященное памяти молодых борцов революции. Неизвестный автор писал:
Вслед за арестом Владимира Ачкасова и других в ночь на б января был арестован и руководитель повстанческого движения П. С. Лазарев. Арестован он был как владелец торгово-посреднической конторы «Русь» купец Тонский. Самый тщательный обыск не дал в руки контрразведки никаких улик. Свой мандат Лазарев успел проглотить, а печать штаба спрятать. Но на второй день в контрразведку пришла взволнованная жена Лазарева и спросила, где находится ее муж Лазарев. Так деникинцам стало известно, что у них в руках находится не купец Тонский, а бывший командующий 3-й Советской армией, видный деятель Красной Армии. Через два дня Лазарев и его ближайшие помощники Владимир Ачкасов, Семен Святский и Маркус Дрейер были расстреляны. Газеты сообщали: «Все мучения встречал Лазарев как истинный революционер и приговор к казни выслушал с необычайным спокойствием и героизмом».
Оставшиеся на свободе работники Областного военно-революционного штаба, переменив явки и подпольные клички, продолжали работать. Начальнику контрразведывательного отделения Кирпичникову по почте было послано извещение, что по решению боевой революционной организации он будет расстрелян.
В 10 часов вечера 14 января Кирпичников на автомобиле возвращался от Шиллинга. Машина шла полным ходом по Лидерсовскому бульвару (бульвар Дзержинского). Поравнявшись с домом № 15, шофер заметил красный огонь. Зная, что красными фонарями снабжены офицеры патрулей, шофер затормозил. Раздался окрик:
— Стой, кто едет?
— Начальник контрразведки,— громко ответил Кирпичников.
— Ваши документы.
Проверив документ, офицер осветил фонарем лицо Кирпичникова, и, убедившись, что действительно это он, застрелил его. Газеты сообщали, что офицерский патруль, застреливший Кирпичникова, до этого останавливал и другие машины, в том числе и автомобиль одного генерала, но убедившись, что не было Кирпичникова, отпускал их.
В книге В. В. Шульгина «1920 год» кратко упоминается, что Кирпичников был убит своими офицерами по заданию командования за то, что он вел, якобы, недостаточно решительную борьбу с большевиками. Эта версия имела хождение в офицерской среде. Был даже такой случай: отряд красноармейцев захватил в плен штаб-ротмистра Афанасьева, у которого был обнаружен документ, свидетельствовавший о принадлежности Афанасьева к карательной части. Афанасьев просил не расстреливать его, заявив, что он убил Кирпичникова, за что ему предложили 5000 рублей, но он их не взял. Когда же его допросили, то выяснилось, что он не знал где, когда и при каких обстоятельствах был убит Кирпичников, объяснял это тем, что тогда был, якобы, пьян. Эта версия не выдерживает никакой критики. Деникинским властям незачем было убивать своего начальника контрразведки, его можно было просто сместить и назначить другого. Притом, кого-кого, но Кирпичникова никак нельзя было обвинить в либеральном отношении к большевикам, вся его кровавая деятельность опровергает это утверждение.
О том, что Кирпичников убит по постановлению Областного военно-революционного штаба свидетельствуют мемуарные источники. Об этом же рассказывали автору и ныне здравствующие ветераны революционного движения Роза Марковна Лучанская (секретарь Одесского общегородского подпольного комитета), Вера Николаевна Лапина, член подпольного комитета, и другие.
Диктатура Деникина трещала и шаталась под мощными ударами наступающей Красной Армии. Это понимали и не могли уже скрывать ставленники белого диктатора в Одессе. И они заколебались, стали заигрывать с рабочими. Колебания усилились, когда подпольщики не только провозгласили, но и решительно осуществили лозунг уничтожения наиболее опасных врагов и убийц. Деникинская контрразведка — это кровожадное чудовище, захлебнулась в собственной крови.