Не много в нашей стране найдется городов, которые испытали на себе господство такого обилия различных буржуазно - националистических и иностранных «властей», как Одесса. Кого только не было в южном городе на берегу Черного моря! На смену власти Временного правительства пришли австро-германские империалисты, гетманщина, петлюровцы, англо-французские интервенты. Все они оставляли на живом теле города кровавые раны. Но такой тирании, как деникинская, Одесса еще не знала. Это было самое кровавое господство белогвардейской буржуазии.
В дни «правления» Деникина белогвардейскую власть в Одессе возглавляли генерал-лейтенант Шиллинг, генерал-майор барон Штемпель, действительный статский советник Кирпичников и другие генералы, бывшие царские губернаторы и градоначальники, предводители дворянства, высшие чины жандармского корпуса. Они были представителями «Добровольческой» армии, ядро которой составляли кадровые офицерские и казачьи полки, вышколенные еще царем Николаем II для борьбы с революционным движением.
Полный разгул и разнузданный произвол власти, зверства и надругательства над населением, взяточничество, пьянство, растление — вот наиболее характерные черты аппарата белой власти.
Первый приказ, изданный белогвардейцами после занятия Одессы, гласил: «Домовые комиссары обязаны выдать немедленно всех коммунистов под страхом расстрела».
Затем приказы следовали один за другим:
«Все работавшие при советской власти и на ее службе должны явиться на регистрацию. О каждом будет произведено расследование».
«Всякие собрания безусловно запрещаются».
«Оружие сдать в управление коменданта города, за невыполнение — расстрел на месте без суда».
«Всякие попытки враждебной агитации и волнений будут подавлены беспощадно и все виновные в них понесут суровые наказания как враги родины».
В первые дни господства деникинцев в Одессе было расстреляно три тысячи человек. Свыше полутора тысяч находилось в тюрьмах. Сотни арестованных оставались в помещениях контрразведок и государственной стражи. Но полковник Туган Барановский, выполнявший тогда обязанности начальника гарнизона, считал, что борьба с большевизмом в Одессе идет еще слабо. 30 августа он заявил для печати:
«Чистка Одессы еще не началась. Мы только приступаем к ней. И ликвидация недавнего прошлого еще потребует у местного командования много времени и энергии».
Это заявление вызвало сильное волнение среди населения города. Весь город знал об аресте многих лиц, не причастных к революционному движению, и никогда не служивших в советских организациях. Подверглось аресту много членов профессиональных союзов, поддерживавших не большевиков, а меньшевиков. Бюро Временного Совета профсоюзов, у руководства которым находились меньшевики, направило к Туган Барановскому делегацию. Последняя убеждала начальника гарнизона сделать новое «успокоительное» заявление в печати, иначе в городе может стихийно вспыхнуть забастовка. Делегация упрашивала Туган Барановского внимательно относиться к арестам, имея в виду, что часто арестовываются лица «не большевистского толка». На просьбы делегатов-меньшевиков начальник гарнизона ответил:
— В Одессе остались все видные агенты Советской власти. В подполье ушли все идейные руководители и главари. При этих условиях о сокращении арестов говорить еще преждевременно. Чистка Одессы будет доведена до конца.
Туган Барановскому было разъяснено, что своим «чрезмерным усердием» он вызывает возмущение обывателя. Он получил директиву: «Ни в коем случае ненужными арестами не пугать популярных и деятельных работников-меньшевиков, так как их деятельность вносит значительное успокоение в массы» .
Из Одессы в ставку Деникина пошло донесение, в котором сообщалось, что Туган Барановский своим «прямолинейным поведением способствует охлаждению народа к Добрармии и возбуждает открытую враждебность к ней».
Вместо Туган Барановского начальником одесского гарнизона был назначен полковник Миглевский. Градоначальник барон Штемпель сделал в печати «миролюбивое» заявление: «Я полагаю, что с рабочими буду жить в мире и в ладу. Убежден, что рабочие образумились и что мираж, навеянный большевизмом, уже окончательно рассеялся».
Газеты сообщали, что теперь все дела об арестах будут проходить через военно-следственную комиссию. Но все оставалось по-прежнему. Аресты и расстрелы без суда и следствия продолжались. В тот вечер, когда в гостинице «Лондонская» артист Морфесси, под аккомпанемент рояля славил приехавшего в Одессу Деникина и пел романс «О нет, не забыть нам его. Повсюду царит его тень», офицеры на Пересыпи арестовали 16 человек, из них 8 человек расстреляли около пересыпского моста, даже не поинтересовавшись их фамилиями. В Молдаванском районе деникинцы арестовали шесть рабочих, четырех из них раздели донага, посадили в автомобиль и ночью привезли к моргу.
— Примите трупы, — сказал один контрразведчик вышедшему на стук служителю морга.
— Где они?— спросил служитель.
— Сейчас будут,— последовал ответ.
И тут же у морга их расстреляли.
На улицах, в парках, на берегу моря, в центре и на окраинах города валялись трупы расстрелянных, зарубленных и заколотых.
Достаточно было рабочему произвести плохое впечатление на офицера, агента контрразведывательного пункта, какого-нибудь чина государственной стражи, как судьба его была решена. Без допроса, следствия и суда такой «внутренний враг» днем или ночью подвергался аресту и на первом удобном месте расстреливался. Если же рабочий оказывался коммунистом, то его подвергали мучительным пыткам, подвешивали за волосы, запускали иглы под ногти, выкручивали руки, избивали резиновыми жгутами. Имущество арестованных отбиралось.
Сохранилось много документов, которые показывают, что опьяненные человеческой кровью, варвары расстреливали совершенно ни в чем не повинных людей, а нередко и тех, кто был у них на службе.
3 сентября во дворе дома № 4 на Торговой улице чины государственной стражи расстреляли трех неизвестных, тела их доставили в морг с сопроводительной бумагой, в которой сообщалось, что расстрелянные — большевистские агитаторы. В карманах одного из них служители морга обнаружили удостоверение, гласившее: «Дано сие удостоверение отцу диакону Павлову-Григорьеву в том, что политотдел штаба командующего войсками Добровольческой армии Одесского района признает его деятельность, направленную к умиротворению обострившихся политических страстей среди городского и сельского населения Украины и Бессарабии, для блага народа весьма плодотворной и полезной и просит все правительственные и общественные организации оказывать ему всяческое содействие и возможную помощь». Удостоверение было направлено с сопроводительной запиской градоначальнику барону Штемпелю, последний написал на удостоверении: «В дело, Покойному оно уже не требуется».
Жильцы дома № 25 по Ришельевской улице 28 августа писали коменданту города: «В нашем дворе три офицера застрелили Гавриила Артамоненко и его жену. На вопрос: за что он казнен, старший офицер ответил: «Это известный большевик, он еще весной прятал в этой квартире большевиков». Наш домовой комиссар сказал, что Артамоненко — новый жилец, он неделю как переехал к нам, но тот же офицер заявил: «Ничего, что новый, важно, чтобы все знали, что мы беспощадно искореняем большевизм».
В письме Одесской городской управы на имя градоначальника Штемпеля 5 (18) сентября сообщается: «Среди расстрелянных находится владелец меховой лавки А. Юффе. Его расстреляли за сходство фамилии с фамилией известного большевика Иоффе . В присутствии большой толпы, хорошо знавшей степенного владельца торгового предприятия, оный громогласно кричал, что он «не Иоффе, а Юффе».
В одном из списков расстрелянных, обнаруженном в бумагах коменданта Одессы Миглевского, значится: «18. Степанов. Степень причастности к большевизму не установлена. Расстрелян 9.IX». Таких расстрелов (по подозрению) множество. Стоило только сообщить, что такой-то — большевик, как его арестовывали. Этим пользовались возвратившиеся в Одессу с белой армией бывшие владельцы предприятий, контор, магазинов, домовладельцы.
Белогвардейские власти побуждали владельцев или лиц, стоявших во главе учреждений и предприятий, сообщать властям о взглядах и настроении подчиненных. 1-го сентября 1919 г. был опубликован приказ № 243, в котором предписывалось всем начальствующим лицам высших и средних учебных заведений «дать полный отчет о деятельности учащихся во время владычества большевиков». Приказ такого же содержания был секретно объявлен домовым комиссарам 29 августа 1919 г., но в нем шла речь не об учащихся, а о жителях домов. Кто попадал в такие списки, подвергался аресту.
Вот обычная для этого времени сценка, описанная одной буржуазной газетой:
«...По улице идет домовладелец торговец г-н Немковский. Возле собора к нему подходит офицер и два солдата.
— Вы кто такой? Большевик?
— Нет, что вы, наоборот...
— Следуйте за мной.
— Куда?
— Увидите.
— Ваш ордер?
— Нет для вас ордеров. Тащите, ребята.
«Ребята» только этого и ждали...»
На пассажирском вокзале, куда была приведена группа арестованных, офицер, не стесняясь присутствующих, требовал у одного из арестованных:
— Снимай сапоги, все равно придется умирать, а это можно сделать и без сапог, снимай...
К дому около вокзала подъехал извозчик. Седок сошел и вошел в подъезд. К кучеру подошел офицер и хотел нанять выезд, но он сказал, что привез комиссара и ожидает его.
Офицер подождал владельца выезда, и когда тот вышел, застрелил его. Только после этого он поинтересовался личностью убитого и узнал, что это гласный Одесской думы, член городской управы, активный деятель «Союза возрождения России» Ф. М. Бернфельд.
Его убийство вызвало переполох среди буржуазии Одессы, городское самоуправление по этому поводу направило к начальнику гарнизона делегацию. Там ее заверили, что впредь «будут отданы самые точные инструкции, которыми должно руководствоваться при арестах лиц, подозреваемых в активом участии в деятельности Советской власти».
Через несколько дней кадетский «Одесский листок» сообщал: «Мы с удовлетворением прочли новые правила об обысках и арестах большевиков».
«Правила» были изданы лишь для успокоения чувств кадетствующей буржуазии, ими никто не руководствовался. Была же в Одессе учреждена «Особая комиссия по расследованию деятельности лиц, арестованных по обвинению в принадлежности к коммунистической партии», но арестовывали и расстреливали без ведома этой комиссии.
С приходом деникинцев началось массовое выселение рабочих из квартир. Все, кто получили при Советской власти квартиру, выбрасывались на улицу. Возвратившиеся в Одессу домовладельцы устанавливали квартирную плату по своему усмотрению, причем она превышала заработную плату рабочих. Многие владельцы заводов, контор, магазинов, частных учебных заведений, аптек уволили весь штат рабочих и служащих или предъявили им такие унизительные условия, на которые они не могли согласиться.
Нельзя сказать, что, увольняя рабочих и служащих, возвратившиеся с белыми хозяева преследовали только материальные выгоды (хотя и это имелось в виду, вновь набранным платили меньше). Главное здесь — попытка освободиться от революционно настроенных рабочих. «Душа собственника вопиет о мести, об унижении всех ему подвластных. Идет выпрямление собственников»,— писала либеральная газета.
Захватив Одессу, «добровольческие» власти расклеили на улицах обращение «К гражданам Одессы» в котором писали: «На вас лежит тяжкий грех в прошлом, когда вы не поддерживали добровольцев, этих рыцарей, когда вы отнеслись к ним безучастно и они, голодные, холодные, разутые пошли проливать кровь за вас» .
За этот «тяжкий грех» деникинцы закрыли в Одессе ряд профсоюзов, запретили проведение собраний, ввели средневековые пытки, расстреливали без суда и следствия, сжигали деревни.
Белогвардейские власти стремились к тому, чтобы уволенные за «принадлежность к большевизму» рабочие и служащие не принимались на других предприятиях. С этой целью списки уволенных рассылались по всем предприятиям, учреждениям, управлениям железных дорог. Нажим на рабочий класс усиливался. Закрывались больничные кассы и рабочие кооперативы, отменялись законы о страховании и выплате пособий по болезни. Все рабочие клубы были закрыты, а помещения использовались под постой воинских частей. Белогвардейцы врывались в помещения профсоюзов и фабзавкомов и уничтожали все документы, книги, архивы, забирали деньги, чем парализовали всю работу профессиональных союзов.
Рабочие собрания были запрещены. Меньшевики и кадеты могли созывать публичные собрания, но и они обязаны были за трое суток подать письменное заявление градоначальнику о цели собрания, указать день, час и место собрания, имя, отчество, фамилию и местожительство устроителей собрания, докладчика, а также вопрос, который ставится на собрании. На каждое собрание назначался представитель властей, уполномоченный прервать собрание по своему усмотрению.
Разруха и голод с каждым днем становились все тяжелее, а буржуазия изыскивала все новые и новые способы жестокой эксплуатации рабочих.
Обычно тихий Авчинниковский переулок 9 октября был наполнен необычным движением и суетой. В дом № 4, где размещался «Проюг» — правление общества фабрикантов и заводчиков юга России, съезжались владельцы крупных промышленных и торговых предприятий. Сюда же торопились и меньшевики — члены Совета профессиональных союзов. В 10 часов утра здесь открылось совместное заседание меньшевистского Совпрофа и «Проюга». Созвано совещание было с одной целью: как осуществить дальнейшее ущемление экономических и политических прав рабочих. Незадолго перед этим правление «Проюга» решило урезать и без того нищенскую заработную плату рабочих наиболее крупных предприятий. Докладчик И. Ф. Новинский, представитель одесской буржуазии, утверждал, что большевики «развратили рабочих» увеличением заработной платы, что и дороговизна возникла «по вине рабочих». Новинский заявил: «Рабочим надо дать понять, что пришли настоящие хозяева фабрик и заводов, поэтому как первый шаг на этом пути следует снизить ставки, начав прежде всего с грузчиков, рабочих электростанции, металлообрабатывающих заводов». Один из ораторов, выступивший после Новинского, заметил:
— Это надо сделать не нам самолично, а при участии представителей Центропрофа.
Соглашатели для формы поначалу выступали против снижения ставок, потом заявили, что они оставляют этот вопрос «открытым», предоставив его на решение правления «Проюга». Меньшевики боялись, что проголосовав за снижение заработной платы, они полностью разоблачили бы себя в глазах и той части рабочих, которая еще шла за ними.
На следующий день после заседания «Проюга» и Совпрофа было проведено снижение и без того низких ставок. Цены на хлеб резко подскочили вверх. Многие семьи рабочих остались без продуктов питания — не хватало денег на их покупку.
Политические мотивы выдвигались белогвардейскими властями на каждом шагу. Когда было объявлено о закрытии профсоюза водного транспорта, делегация союза явилась к градоначальнику барону Штемпелю для выявления причин запрещения союза. Градоначальник заявил: «Союз водного транспорта закрыт по распоряжению центральных властей за активную поддержку моряками большевиков. Все вы помните эпоху «Алмаза» и как вели себя моряки при эвакуации французов из Одессы. Поэтому о разрешении союза не может быть и речи» .
Комментируя решение деникинских властей о запрещении профсоюза водного транспорта, подпольная газета «Одесский коммунист» писала:
«Закрытие союзов послужит открытием глаз тем товарищам морякам, которые на волнах всемирной социальной революции не видели, к какому берегу пристали. «Лево на борт, товарищи моряки, держите на красный маяк, и вы пристанете к красной пристани Советской социалистической республики» .
Белогвардейские власти закрывали не только профсоюзы. Все детские дома (приюты), богадельни (инвалидные дома) и другие благотворительные учреждения, которые при Советской власти содержались за счет государства, вынуждены были прекратить свое существование. Они получили официальное сообщение, что никаких ассигнований не будет.
Неслыханная безработица, снижение заработной платы, сокращение подвоза продуктов питания и безудержный рост цен на продовольствие привели к голодовке. Даже буржуазные газеты не могли скрыть голодания населения, от времени до времени они помещали такие сообщения:
«Добрые люди, спасите!
Семья рабочего консервной фабрики Ивана Волкова, состоящая из 8 душ, умирает от голода. Сам он — полуслепой, на искусственной ноге. Один сын — офицер, убит на войне, другой — на фронте, третий — в больнице. Трое малолетних детей — дома. Добрые люди, спасите! Адрес: Головковская, 13, кв. 15» .
Смертность в городе достигла необычных размеров. На кладбищах не успевали приготавливать могилы. Трупы по несколько дней не убирались с улиц и площадей. В городе свирепствовали эпидемии. Страшным бичом являлся сыпной тиф.
Чувствуя свой близкий конец, деникинцы ничем не гнушались.
В делах бывшего начальника гарнизона Одессы имеется много сообщений контрразведки о «неблаговидных» поступках различных лиц из аппарата деникинской власти. О содержании этих сообщений можно судить по таким эпизодам.
Штабс-капитан Быков служил в роте при контрразведывательном пункте. Узнав, что арестован некто Михаил Зиман, Быков отправился к его отцу, и договорился, что за две тысячи рублей выпустит его. Получив деньги, Быков не только не выполнил своего обещания, но еще арестовал отца Зимана, обвинив его в клевете на работников контрразведки.
По Преображенской улице шел прилично одетый господин. К нему подошел поручик Ольгин и предложил следовать с ним в управление уголовного розыска. Здесь произошла беседа:
— Родственники есть в городе?
— Есть.
— Сходите и предупредите их, что на несколько дней вас задержат у нас.
— За что же? В чем моя вина?
— Когда возвратитесь, сообщим. А часы, они, кажется, золотые у вас, оставьте в залог, а то чего доброго бес попутает и не вернетесь.
Задержанный отдает часы и уходит, довольный тем, что так легко отделался.
Профессор Е. Н. Щепкин остался в Одессе. Первые две недели сидел дома, а как только вышел из квартиры, был арестован и приведен в контрразведывательный пункт. Допросили, написали ордер для отправки в тюрьму. Потом к нему подходит какой-то офицер.
— Есть что-нибудь у вас?
Думая, что речь идет об оружии, Щепкин ответил:
— Оружия у меня нет.
— Да не оружия, деньги, ценности у вас есть?— повторил офицер раздраженно.
— Есть только крестик золотой,— ответил профессор.
Офицера передернуло, забрав крестик, он с недовольным видом отошел.
— У меня есть еще бинокль,— сказал профессор.
— Отдайте, зачем он вам, вы ведь арестованы.
Взял и бинокль. Почти четыре месяца Щепкин просидел в тюрьме. Только наступление Красной Армии спасло его от неминуемого расстрела.
В ночь на 27 августа поручик К. Т. Васильев и дворянин Г. П. Довят, служивший при штабе Шиллинга, применили оружие, ограбили квартиру Тарнопольского по Французскому бульвару, дом 52. Продав спекулянтам похищенные вещи, они кутили в ресторане и не стесняясь рассказывали своим собутыльникам, каким путем добыли деньги.
Корнет Ожаровский служил в контрразведывательном управлении. Он наблюдал, как его начальство за счет взяток вело разгульный образ жизни. Скромная же должность не приносила ему ощутимых доходов. Тогда Ожаровский вступил в сговор с тремя офицерами из караульной команды при штабе начальника гарнизона и открыл в Одесском порту «свой» контрразведывательный пункт с единственной целью брать взятки. Прошло два месяца, пока власти установили, что пункт Ожаровского является фиктивной организацией.
В 1924 году были опубликованы воспоминания генерала Слащева, ближайшего сослуживца генерал-лейтенанта Шиллинга. Слащев сообщает, что взятки в Одессе брал сам Шиллинг, он награбил много бриллиантов и других ценностей, которые были спрятаны в гостиной под паркетом.
В записках начальника одной из контрразведок находим откровенные признания:
«Добровольцы пришли в Одессу не с пальмовой ветвью, а с ненавистью, с жаждой мести и крови. Каждый офицер считал себя вправе арестовать кого хотел и расправиться с ним по своему усмотрению. По сведениям начальника тюрьмы, за контрразведкой числилось 1800 человек политзаключенных, на большинство из них не было никаких сведений... Допрос шел днем и ночью. У каждого следователя было не меньше трехсот дел... Зарплату работникам контрразведки не платили, поэтому официально временно разрешалось пользоваться деньгами арестованных. Были фиктивные аресты с целью грабежа».
Зверства и произвол царили и в уездах. Сынки помещиков, одетые в офицерские шинели, жестоко расправлялись с населением сел Висуньской волости.
Мужчин они пороли и расстреливали, а женщин насиловали.
В Николаевском уезде неистовствовал генерал Слащев. В Вознесенске по его приказанию расстреляли 18 рабочих и 15 крестьян в «назидание» остальным. В Николаеве за «сочувствие» партизанам расстреляно свыше ста человек, в том числе много детей. В газетах же были опубликованы фамилии 61 человека, трупы остальных так были изувечены, что по ним не представлялось возможным установить личность замученных .
А вот картина, которую наблюдал В. В. Шульгин.
Большой обоз вышел из Умани в Одессу. Мулы по грязи тащат пушки. На пути у одного села между фуражирами белых и петлюровцами завязалась перестрелка. Потом петлюровцы скрылись в лесу. Командир части приказал установить трехдюймовые пушки и открыть огонь по селу. Бомбардировка началась. Продолжалась она долго, снаряды точно ложились в цель, на глазах село превращалось в пепелище.
— Зачем же уничтожать безвинных жителей, ведь фуражира убили петлюровцы, а они воюют и с нами и с большевиками?— спросили офицера.
— Они все, батенька, сущие бандиты.
— Но почему так долго ведется бомбардировка?
— Приказано 70 снарядов.
— Зачем так много?
— А куда их деть? Все равно дальше не повезем. Мулы падают, стреляем для облегчения мулов .
Ради своей главной цели — восстановления царской и помещичьей власти — Деникин не останавливался ни перед какими средствами.
Не является случайным, что в его штабе имелась группа лиц, которым было поручено изучить все способы убийства людей и представить по этому вопросу доклад. Судя по секретному докладу, в котором перечисляются «гуманные» способы убийства, эта группа «справилась» со своей черной задачей. В докладе перечисляются способы уничтожения людей:
«синильной кислотой;
впрыскиванием морфия;
удушение окисью углерода в особо приспособленной комнате;
вдыхание усыпляющего навсегда газа с устройством для такой казни особой комнаты по образцу парижской камеры для истребления бродячих собак;
электрическим током, способ, применяемый в США».
Красная Армия не дала возможности Деникину осуществить свои зловещие планы.