В крохотном гарнизоне, отгороженном от страны цепью непроходимых сопок, соединенном с миром книгами и песнями, страданием и стихами, жила настоящая Любовь. Была она неприметна для окружающих, пока не грянула беда.

Юная, романтичная, трогательная в своей преданности «курянка» станет символом далекой и бесконечно прекрасной любви будущего. Любовь на земле — лишь мираж: поманит своей сладостной тенью и исчезнет навсегда. Но остается великое таинство любви. Оно и ведет нас к звездам.

Есть такое обывательское мнение: любят достойных. Неверно это. Любят достойные любви. Потому что не каждому дано… Те, кто ушел — все достойны любви. Те, кто остался — преклонения. За то, что хранят в душе снизошедший свет духовности. Кто знает, может быть, ваши любимые оберегают вас. Любовь — великий ведомый, спасающий мир!

Ребята, те кто ушли… были много совершеннее нас. Я говорю «мы», потому что Миши, Димы и Саши стали мне тоже близки, потому что я срослась с этой болью, болью-любовью. Как я их узнавала? По тоскливым глазам, по израненным душам. За бесхитростными словами вдруг такой тайник чувств откроешь, что дышать становится трудно.

Любящие «курянки» — это были самые чистые люди, встреченные во время курской трагедии.

Пусть светлая память о любимых хранит их от всякой беды.

 

Белые лилии. Сергей и Юлия Фитерер

Сережа приехал в ноябре. Бледный после «автономки», зато в норковой шапке. Взял Юльку за руку:

— Куда идем? — со счастливой улыбкой спросила девушка, уже зная ответ.

— В ЗАГС, конечно!

— А может, я не хочу? — дерзко вскинула голову девчонка.

— Хочешь! И я — хочу! — серьезно заглянул в ее смешливые глаза.

На регистрации Юля долго не могла надеть кольцо на палец — мешала косточка.

— Ну вот и окольцевали! — обрадовались гости.

— Пусть ты всегда будешь такой же красивой, как тогда, в красном платье, когда мы познакомились, — шепнул на ушко невесте Сергей.

— Да я же была в черном платье на той дискотеке! — Юльку возмутило такое невнимание.

— Ну уж нет! — возразил Сергей. — В красном! В красном! Что же я, по-твоему, не помню, в каком ты была платье!

— Нет, в черном!

— Нет, в красном!

— Молодые! Вы будете, наконец, поздравлять друг друга? — прервала их спор заведующая ЗАГСом.

«Молодые» смутились и бросились целоваться. Они все время целовались — как будто на всю жизнь…

— Мам! Пойдем потише, — говорила на перроне Сережина сестра Наташа, — видишь, целуются. Ишь, хулиганы какие!

А платье у нее было красным. Они познакомились на дискотеке. Сначала Юлька услышала за спиной восхищенный шепот по поводу фигуры — и уж точно знала, что про нее. Ждет. А никто не приглашает. Она, конечно, не оглянулась. Еще чего не хватало! И вдруг — теплые руки на открытых плечах:

— Девушка, разрешите Вас пригласить?

— Ну зовут-то меня Юлей. Какие люблю цветы? Зачем Вам цветы?

Прошло несколько дней. Тот эпизод, не получивший продолжения, стал забываться. Наступило 29 августа — мамин день рожденья.

— На Голубые озера! Мы едем на Голубые озера! — распевала Юлька, бегая по комнатам.

— Дочь! Ну-ка сбегай в магазин, купи лимонада, — позвал отец.

— Бегу, Батя! — на ходу крикнула девушка и поскакала по лестнице. Прыгая через две ступеньки, налетела на всем ходу на огромный букет белых лилий. Юлька дух перевела, а потом посмотрела на молодого человека, который нес цветы.

— Девушка! А я случайно не к вам иду? — неуверенно спросил тот, держа свой букет наперевес.

Спортивная майка, шорты, кроссовки — все это делало ее такой непохожей на дискотечную девушку.

— Ну если мы с вами танцевали… — и тут она поняла, что не может вспомнить его имени.

Они хохотали вместе, сквозь слезы приговаривая, что не узнали друг друга.

На Голубые озера Сережа поехал с Юлиной семьей. И там, вынырнув из светлой голубизны, спросил:

— А почему лилии?

— Потому что — белые! — почему-то рассердилась девушка.

Потому что лилии похожи на ее судьбу. Чистые, как снег. Загадочные, как жизнь. Цветок любви. Заметили ли вы, что стебелек лилии быстро сникает без воды, но лепестки долго живут, не теряя своей прелести? Так и Юля без Сережи.

А Татьяне Ивановне, Сережиной маме стали часто сниться сны, где сын маленький. Вот он бежит по желтой дорожке. Это у бабушки на даче. Оранжевая футболочка. Кепка в полоску. Загорелый, как чертенок. И матери так смешно: маленький, беззащитный, чумазенький.

— Серенька такой потешный был! — с тихой улыбкой произносит мать, когда мы беседуем в одном из залов Дома офицеров.

Юля счастливо улыбается, задумчиво глядя на Сережину младшую сестру.

— Ой, Наташа! У тебя глаза, как у Сережи!

И я заглянула в Наташины глаза: какие мечтательные! Огромные, задумчивые, серо-голубые.

У Сережи были голубые. Точно такими же они были у Сережиного отца. И точно также Геннадий Фитерер сказал когда-то про молоденькую Танечку: «Эта девушка будет моей женой!» Сережин отец погиб в звании подполковника на одной из горячих точек страны. Жена так и не узнала обстоятельства его гибели. Эта трагедия для нее никогда не закончится, потому что потерять сына страшнее, чем мужа.

А вот Наташа почти не помнит отца. Для маленькой девочки старший брат стал другом, братом, защитником.

— Се-реж-ка! — бежала к нему при беде, — там, там зук ползет!

И смелый Сережка брал несносного жука и нес его на улицу. Он жука отпускал на волю. Он очень добрым был, Сережа Фитерер. Интеллигентным, даже в детстве.

— Сереж, ты хоть плеваться умеешь? — как-то спросила учительница.

— А зачем? — рассудительно ответил мальчик.

— Он даже не пил, не курил! — с гордостью добавляет Юля.

Когда Фитереры жили в Польше, Сережа упал с груши. Перелом оказался сложным. Кость срослась неровно, пришлось заново ломать. Вот когда удивил свою маму Сережа, еще школьник. Столько было настойчивости, терпения в этом целеустремленном пареньке. Долгие упорные тренировки стали нормой жизни — сначала нелегко было камешек поднять, мячик кинуть. Вскоре в квартире появилась спортивная стенка. Так Сережа начал заниматься серьезным спортом. И мамины гимнастические уроки, которые она припасла на долгие годы вперед, оказались бесполезными.

«Книга будущих адмиралов» была главной книгой Сережиного детства.

Шутили, что она вся «заезженная» стала — сын ее не просто читал, он ее на ночь под подушку клал. Неизвестно, повлияла ли адмиральская книга на Сережину судьбу, но характер отшлифовала. Сережа хотел быть именно подводником и никем другим. Лишь матери не нравилось его страстное увлечение морем.

У Сережи жизнь была расписана на много лет вперед. Он рано почувствовал себя мужчиной. На свадьбу деньги сам заработал.

В длинном северном отпуске пошел работать. Кем — не сказал, он любил сюрпризы.

Татьяна Ивановна однажды пришла домой, разулась в прихожей и вдруг услышала посторонний жужжащий звук.

— Что это, Наташа? — спросила у дочери, посмотрев на ее сияющее от восторга лицо.

— Да, мам! — закричала Наташа, не выдержав сюрпризного напряжения. — Это же Сережка холодильник отремонтировал!

— Как это отремонтировал? Мастера, что-ли, вызывал? — пытается говорить строгим голосом Татьяна Ивановна.

— Да ну нет-же, мам! Как ты не понимаешь! — хохочет Наташа. — Он ведь мастером стал. Настоящим!

А потом дети рассказали, что сын устроился работать мастером по холодильным установкам на время отпуска.

Он старался все делать на совесть. В видяевской квартире покрасил ванну в два цвета. Обои приклеил на потолок — а они взяли и отвалились.

— Вот заработаю денег и сделаем свадьбу! — сказал матери перед походом в Средиземноморье.

А после той «автономки» у него сильно испортилось зрение. Озорная Юлька поддразнивала жениха. Спрячется за спину, пощелкает пальцами:

— Сереж-жа, я — тут!

Фитереры — дружная семья. Окна квартиры Фитерер выходят во двор. Сережа всегда махнет рукой. Знал, что вслед ему смотрят. А когда познакомился с Юлей — уходили вместе, не оглядываясь.

— Смотри, смотри, Наташ, — смеялась Татьяна Ивановна, — он уже взрослым стал, на нас смотреть стесняется.

— И Юльку так смешно тащит за руку, как маленькую, — вторила ей дочь. Татьяна Фитерер приехала в Видяево вместе с дочерью из далекого Калининграда. Мать — сдержанная, замкнутая. Только все спрашивала, почему перископ поднят, значит, в центральном отсеке — вода? Командование отводило глаза и молчало.

Татьяна Ивановна всегда интересовалась крейсером. Какой он? Спрашивала о подробностях. Сережа не очень охотно рассказывал. Но он верил в свой «Курск». Как-то сказал:

— Не волнуйся, мам! Лодка надежная. А командир — просто профессионал. Мы сразу всплывем, если что…

Наташа — студентка университета. Юля тоже учится в институте.

— Упертый Козерог! — говорит про свою дочь Татьяна. Наташино горе проявилось самым неожиданным образом: она дала пощечину Ивану Нидзиеву.

— Ничего, — потер свою щеку Иван Иванович, — я ее понимаю. Хорошо, что мне, а не Командующему.

— Мамочка! Я такой счастливый! Такой счастливый! — говорил матери Сережа, когда узнал, что у него родится ребенок. — Скоро появится маленький Фитерерчик. Это будет Настя или Ярослав.

— Ну почему же Ярослав? — улыбалась Татьяна Ивановна.

— Мамочка! Как ты не понимаешь! Раз у него немецкая фамилия, то имя должно быть обязательно старорусским. Кто об этом подумает, как не я — отец!

Сережа всерьез увлекался историей и особенно русской историей.

Не суждено было старшему лейтенанту Сергею Фитереру увидеть сына. Ярослав Сергеевич Фитерер родился 31 января 2001 года.

Последний раз Юля с Сережей виделись в июне 2000 года. Так нестерпимо захотелось Юльке увидеть Сережу, что она сбежала из больницы и села в поезд. Билет купила уже на следующей станции. Она не успела сообщить о своем приезде. Но на мурманском вокзале ее ждал сам сюрприз — Сережа.

— Сережка! Как же ты узнал, что я еду?

— Я маме звонил, она мне сказала!

— Как здорово!

— Глупая, сумасбродная девчонка! — взял ее лицо в ладони Сергей. — Тебя же могли не пропустить на КП!

— Меня? К тебе? Это невозможно!

Невозможно было их разлучить. Но все же разлучница нашлась — нелепая чудовищная смерть!

Мне бесконечно жаль этого юного мальчика с его чистым любящим сердцем. И эту красивую девочку, которая все выдержит. Во имя любви! Такой короткой, как падающая звезда! И такой бесконечно длинной. Как жизнь!

Эхо событий

Я рада, что Юлечку не сломило горе. Живет она в том же далеком Калининграде. Работает, воспитывает своего сына, часто видится с Татьяной Ивановной, у которой забот теперь — двое чудесных внуков. Сережина сестра Наташа вышла замуж и спустя шесть лет родила мальчика. Когда она видит, как они бегут по дорожке дачи, сердце ее тоскует и плачет.

Юля — одна из тех самоотверженных матерей, которые после смерти мужа, всю свою душу вкладывают в детей. «Сын для меня все!» — сказала она через год после рождения Ярослава. Тем не менее, она понимает, что мальчику нужно мужское воспитание, она живет в гражданском браке, работает в страховой компании.

Ярослав Фитерер — очень целеустремленный, весь в отца — старшего лейтенанта Сергея Геннадьевича.

Когда она прочла этот рассказ, сказала: «Просто супер!!! Все правда!»

 

Три мушкетера. Михаил и Евгения Родионовы

Свой первый Новый год Олежка встречал на горшке. Старательно кряхтел и широко раскрытыми глазенками смотрел, как папа варит кашу. Он понимал, что для папы это дело новое, непривычное, и потому терпел, хотя есть хотелось сильно. Вскоре к папе присоединись его друзья, и три мушкетера склонились над кастрюлькой.

— Опять выливаем? Уже шестой раз! — возмущается Миша. — Ладно я, но ты-то, Борис, дока по части изготовления каш.

— Мы в последний раз масла много положили, — степенно отвечает Борис, отец со стажем.

— Масла, масла! А теперь что лишнее? — спрашивает Андрей.

— Он еще спрашивает? — удивляется Борис. — А кто водки в манную кашу налил?

Интересно, что такое водка, — думает маленький Олежка. — Вкуснее от нее каша или нет?

Такого веселого Нового года у трех мушкетеров еще не было.

— Мы все время хохотали, — вспоминает Женя.

— Мы тогда еще не знали, что… — добавляет Ирина, — она сглатывает комок, — что год будет таким ужасным.

Это был 2000-й!

Три друга служили на разных кораблях. Миша Родионов — на «Нижнем Новгороде», Андрей Чубарев — на «Пскове», Борис Гелетин — на «Курске» (погиб). Дружили они давно — с тех самых пор, как приехали в Видяево, а Миша с Андреем — еще раньше, с первого курса военно-морского училища.

Все знали, что самая престижная служба — на «Курске». Поэтому в марте 2000 года Миша Родионов перевелся на «Курск». «Санта-Барбара», так в обиходе называли БАПЛ «Нижний Новгород», — корабль хоть и современный, но в моря не ходит, требуется ему небольшой ремонтик в первом контуре атомного реактора. И поэтому Михаил, который пять лет прослужил на АПЛ «Нижний Новгород», в «автономке» ни разу не был. А какой же ты подводник, если не был в автономном плавании? Кроме славы и романтики дальних дорог, «автономка» — еще и ощутимая прибавка к заработной плате.

С каким воодушевлением Миша взялся за работу на АПРК «Курск!»! Что-то чинил в сложном лодочном хозяйстве, что-то из технических новинок почитал. А, впрочем, в этом нет ничего удивительного — Миша всегда был сильным «технарем» и отличным «ремонтником». Дом Родионовых, порой, напоминал склад старых вещей — к Мише несли разную всячину для починки: то чайники, то утюги, то телефоны.

— Он вполне мог позвонить ночью и сказать: «Я только что собрал телефон. Перезвони мне, пожалуйста, проверим аппарат», — рассказывает Андрей Чубарев.

Мы беседуем в квартире Чубаревых, где вечно толкутся гости, заметно, что это их обычный режим жизни. Большая гостиная — никакой мебели, кроме дивана, кресел и телевизора с видеомагнитофоном (это ведь было начало века).

Мы смотрим кассеты — вот Боря и Миша. Строят планы на будущее — такие крепкие, сильные, мужественные, до краев полные жизни! Девчонки, то есть жены, смотрят молча.

И вдруг тишина взрывается множеством голосов — говорят все сразу.

— А Мишка такой ответственный…

— Как он умел рассказывать…

— А танцевал как классно!

Миша. Какой он? Он был такой открытый, чуткий, душевный. Пусть простят меня родственники Бориса Гелетина — наверное, он был очень достойным человеком — но так сложился разговор, что говорили о Мише.

Женя молчит, но лицо ее светлеет от этих воспоминаний. Дружба для этих ребят и их жен — значит много, недаром их прозвали в гарнизоне мушкетерами.

— А хотите, я вам не про Мишу расскажу, а про Женьку? — спрашивает Сергей Фалеев, капитан 3 ранга с 284 экипажа.

— Конечно!

— В двух словах так: солдат ребенка не обидит!

Это не про то, что Женя ребенка не обидит, это про то, что она сама — ребенок. Мишина жена — маленькая, хрупкая, грациозная, чуть-чуть застенчивая, таких обычно опекают большие сильные мужчины.

Они уже поженились, но жили в разных концах материка. Миша служил на крайнем севере, Женька доучивалась в благополучном Севастополе. Ах, как страстно он ее ждал — все знали об этом! Она такая ранимая, такая незащищенная, как она там без него? Хотя Женя оставалась в Севастополе с родителями, которые не переставали возмущаться: «Рожать? В Видяево? С ума сошла! Там даже роддома нет!»

Там действительно не было роддома. И нет до сих пор. Но там был Миша. А это много, гораздо больше, чем роддом. И эта любовь держала семью на плаву и давала силу. Женька не только не поехала в Севастополь рожать, она вообще справилась со всеми проблемами видяевского быта самостоятельно, вернее, с Мишиной поддержкой. Что быт этот непростой — вся страна узнала, когда показывали сюжет про жену Лячина, которая жила в маленькой облупленной квартирке.

Кстати, Лячинский дом — один из лучших в гарнизоне. Мы, к примеру, всю зиму прожили в доме, где осенью срезали батареи отопления, потому что они потекли, а менять никто не захотел. У меня тогда тоже был маленький ребенок — зимой в квартире без отопления нам пришлось перейти жить в прихожую, потому что там было тепло, там не было окон, на которых лежал снег.

Я не знаю, какие бытовые трудности пришлось преодолевать семье Родионовых, но, безусловно, пришлось — Миша же не был капитаном первого ранга, а всего лишь каплей, стало быть, и квартиру ему дали не из лучших.

Смуглый мальчишка по имени Олежка, которому наскучили наши взрослые разговоры, совершает головокружительный прыжок с диванных подушек. Вот был бы дома папа — он бы взял его на ручки, он бы спросил: «Как дела?» А какие у Олежки дела без папы? Почему же папа так долго не возвращается? Олежка так его ждет!

Они все время друг друга ждали. Когда папа с мамой познакомились, мама училась в 10 классе. Папа ждал, когда она вырастет. Потом папа ждал, когда закончит медучилище. Потом — когда она приедет, когда родится он, Олежка — их маленький сынок. Теперь мама ждет. Наверное, они с мамой никогда не перестанут ждать.

И папа их тоже всегда ждал своего папу. Потому что Миша — потомственный моряк в четвертом поколении. Мишин папа и Олежкин дедушка Олег Федорович — начальник одного из факультетов Севастопольского военно-морского училища. Светлана Михайловна тоже из семьи военнослужащих. Миша вырос в городе, где воздух пропитан морской солью, где прибоем дышит каждая улица — одним словом, в Севастополе. И дорога его была предначертана — отцом и славой предков. Но он не был бы Михаилом Родионовым, если бы не стремился вырваться из-под родительской опеки. И вскоре Миша самостоятельно перевелся в Санкт-Петербургское училище подводного плавания. Он, правда, тогда еще не был знаком с Женькой, которая бегала в короткой юбке с ободранными коленками.

Ему было интересно жить, учиться, узнавать новое, идти вперед. Если он сидел сложа руки, значит, он обдумывал какой-то новый план действий. Чтобы потом рвануть вперед — в неизведанное, в даль познания.

«Угомонишься ты или нет? — спрашивали Мишу друзья. — Скажи, ну зачем тебе разбираться в этой схеме? Это для тебя жизненно необходимо или для службы требуется?»

«Нет! Я хочу понять принцип работы этого устройства!» — он отвечал.

«Местный Кулибин!» — говорили банальную фразу, не подозревая, насколько это правда.

Кто знает! Возможно, Миша не успел стать ни конструктором, ни изобретателем — не хватило жизненного пространства! Не отмерено было времени! Но он обязательно бы состоялся, как человек творческий. Он знал это, он чувствовал в себе силы для этого. Ах, если бы… не эта трагическое нагромождение случайностей и совпадений.

14 августа 2000 года Женя с сыном и Светланой Михайловной купались на одном из севастопольских пляже и по радио услышали, что на Северном флоте терпит бедствие подводная лодка «Курск».

— На какой лодке служит Миша? — спросила Светлана Михайловна.

— На «Курске»! — побелевшими губами ответила Женя и побежала звонить в Видяево.

После свадьбы Родионовы положили цветы к подножию памятника «Подводникам, погибшим в океане». Теперь, чуть ниже находится памятник, посвященный АПРК «Курск».

Тогда в последний день перед выходом в море Миша забежал в ларек.

— Очень веселый был, — рассказывают ребята с «Нижнего…» — Миш, зачем ты перевелся? Без тебя скучно.

— Мне карьеру делать надо — у меня же сын растет! — так, разговор ни о чем. А он вдруг добавил:

— Дороже жены и сына у меня никого нет!

И побежал на площадь — на свой автобус, который называется «Курск».

Эхо событий

«Он очень хотел быть подводником и служить именно на Севере, — пишет Светлана Михайловна Коркина . — Как его дедушка, который служил в Северодвинске. Теперь, анализируя случившееся, я вспоминаю: было очень много такого, что предсказывало беду. Просто тогда не обращали на это внимания. Выходит, зря. Помню, когда Миша поступил в Нахимовское училище, мы, как принято, с родными и близкими отмечали это событие. И у сына прямо в руках взорвалась бутылка шампанского! А вообще, Миша, хоть и Рыба по гороскопу, не любил моря. Но хотел доказать деду, что тоже может стать подводником. У Миши были две книги, которые он часто перечитывал. Первая — о гибели подводной лодки «Комсомолец», а вторая — мартиролог самых значительных подводных катастроф. Он вообще всегда интересовался, какие средства спасения существуют на воде. А перед тем, как уйти в море на «Курске», закончил в Питере курсы выживания».

«У меня была возможность звонить из Севастополя, из штаба флота туда, на Север, — пишет Олег Федорович . — Там отвечали: не волнуйтесь, все нормально, все живы. Когда прошло четыре дня, стало ясно, что они тянут резину. Лишь на восьмой день признались: средств для спасения нет. Дурили всех, весь мир дурили и сразу отказались от помощи иностранцев.

Сколько ребята жили на самом деле, никто не знает. Что случилось на лодке, сколько человек погибло, почему остальные не стали выходить из лодки, сколько в отсеках воды. Мне, как офицеру, обидно еще и другое: наших ребят предали их же товарищи-подводники. Ведь в тех учениях вместе с «Курском» участвовали еще несколько подводных лодок и одна из них даже была вынуждена экстренно всплыть. Их экипажи точно знают (аппаратура не могла не зафиксировать), что на самом деле произошло. Правда, потом пленки, на которых было все запечатлено, у них тоже изъяли. Я читал материалы дела. Представляете, из всех офицеров только три человека сказали правду о том, что на «Курске» был взрыв! Один порядочный офицер написал, как поднимался в это время на мостик «Петра Великого», а на корабле весь генералитет находился, и вдруг махину так подкинуло, как на большой волне. Потом еще около минуты все гремело, взрыв по корпусу шел. Этот офицер так и пишет: посмотрел на начальников, а у них во-о-от такие глаза! Еще один офицер написал, что выдавал гранаты, которые бросали в район, где находился «Курск», чтобы лодка всплыла. Это было в 14.00. А генералитет потом сказал, что донесение о случившемся на «Курске» получили в 23.00.

Скорее всего было был открыт люк девятого отсека, и вода пошла в лодку. После этого, наверное, они все и поумирали. До сих пор ни одна комиссия так и не определила, почему лодка затонула, откуда там появилась вода. Даже медэкспертиза, которой мы добивались два года, на вопрос, сколько жили подводники «Курска», так и не ответила.

Очевидно, правда была такой, что ее нельзя было говорить, поэтому в заключении о смерти у большинства подводников стоит дата — август 2000 года, точной даты нет».

Евгения Родионова вскоре встретила свою новую судьбу, тоже подводника, по имени Григорий. Это было еще в Видяево, прожили они, правда, недолго, и вскоре расстались. Женя уехала в Санкт-Петербург, работает там косметологом, растит сына Олежку, мальчик — точная копия отца.

На 10-летие памятных мероприятий, которые проходили на Серафимовском кладбище Санкт-Петербурга, на могилу Миши Родионова не пришел никто.

Таня Гелетина сейчас тоже в Питере, еще в Видяево вышла замуж за подводника из нашей дивизии, капитана 2 ранга. У них родилась девочка — Машей назвали. «Дочка Маня-Манюня — бандитка, в этом году в школу пойдет, — пишет Татьяна. — Мы с Андреем гражданским браком живем, он мне очень помог на ноги морально подняться…» Танюша, которая в ранней юности и за один год пережила смерть не только мужа, но и маленького сына, очень переживает за Машу. «Живу даже не в страхе, а в постоянном ужасе за ребенка», — пишет она.

Ирина Чубарева живет в Североморске, у них родилась вторая дочка. Подругами остались только Ира с Таней, да и то на расстоянии. Женечка не поддерживает близкие отношения ни с кем из прежней жизни.

 

Принц и Ассоль. Михаил и Марина Беловы

Марина выправлялась медленно. Из испуганного зверька, каким она стала после трагедии, плавно уходило горе, так плавно, что это было почти незаметно. Сначала исчезло легкое заикание. Краски еще не вернулись на эти бледные щеки, но глаза, не перестававшие страдать, уже смотрели на мир осознанно.

Она пришла в штаб по оказанию помощи и сразу подошла ко мне.

— Я-я, не понимаю, по-почему они так поступили, — сказала девушка, запинаясь. — Я отдала им все деньги, а они все рав-вно недовольны, — она говорила так, словно ей было холодно, наверное, так и было.

«Они», как мы потом выяснили, были родственниками ее мужа. Конфликт разросся до такой степени, что на улицах родного города местная газета проводила опрос — за кого вы: за Марину или ее свекровь?

— Мне… мне… — паузы были долгими, — ничего, кроме Миши, уже не надо…

Она не плакала, она даже ни разу не заплакала. Она не умирала от горя, как потом напишет в стихах, она уже умерла от него, и… и она, словно обморозилась. Жизнь для Марины остановилась в вымороченном пространстве.

Я пыталась ее слушать, а сердце разрывалось на части вместе с ней, не вмещая ее слов. И тогда я сжала ее руку, эту холодную безжизненную ладонь и повела к психиатру.

— Оставьте ее со мной, — сказал Сергей Александрович Джангалиев. Еще не раз мы вместе с ним придем к Марине домой — до тех пор, когда она заговорит, волнуясь и страдая, сдерживая слезы, совсем не так, как говорят замороженные Снегурочки.

Они были очень похожи — Миша и Марина. Это замечали все вокруг.

— Вы брат и сестра? — спрашивали малознакомые люди, а они смеялись. Оба — высокие, стройные, русоволосые, с большими голубыми глазами. У Марины — они мечтательные, особенно, когда она говорит о Мише. У Миши… как жаль, что я не видела Мишиных глаз, пока он был жив. Но я верю, что у него были необычайные глаза, потому что он сам был необычайным.

До встречи с Мишей Марина лишь мечтала о такой огромной, как небо, любви, о таких настоящих друзьях, о такой интересной жизни.

Они родились и выросли в Богородске — небольшом городке Нижегородской области. Но их дороги как-то не пересекались. Марина работала воспитателем в детском саду, Миша служил на контрактной службе в Видяево. Только после трагедии Марина узнала, что она работала в том детском саду, куда Миша ходил маленьким. Так много совпадений в их общей судьбе…

Дома он бывал редко. 10 сентября, Марина запомнила эту дату, они зашли в кафе, которое по странной случайности носит название «Парус», случайно оказались рядом, случайно разговорились — и больше не расставались. А потом проговорили до самого рассвета на парковой скамье. Он рассказывал про сопки, про море, про свой подводный корабль. Она слушала, затаив дыхание. Она всегда была романтичной особой.

Утром Миша сказал:

— Мы никогда не расстанемся! Никогда!

— Подожди, Миша! — пыталась остановить его Марина. — Ты не все знаешь про меня. Моя жизнь не так безоблачна, как тебе кажется. У меня растет сын Илюшка.

— Как здорово! — сказал Миша. — У нас будет трое детей — Илюшка и еще мальчик с девочкой.

Они уехали сразу, не раздумывая. Миша знал, что родным не понравится его решение и потому не обсуждал его ни с кем. Свадебную вечеринку устроили уже в Видяево. На ней было много Мишиных друзей и никого из родственников. Игорь Новиков надел цилиндр и изобразил Мишу, как джентльмена, томящегося от любовных переживаний. Все отчаянно хохотали, а Марине было отчего-то грустно, словно прошлое уходило.

В дни курской трагедии Марина жила у друзей, так случилось, что в их с Мишей квартире поселились мама и сестра мичмана, которые быстро упаковали всю мебель и отправили контейнер домой. Когда я пришла к ней в гости, Марина стирала в тазике белье. Рядом крутилось очаровательное трехлетнее существо по имени Иришка, помогая стирать, — дочка друзей. Она тут же подбегает ко мне, вкладывает свои мокрые ручки в мои ладони и спрашивает:

— Тебя как зовут? Будешь стирать? — как о самом сокровенном.

Иришка обожала Михаила, завидев на улице моряка, кричала: «Миша мой идет!»

Каждый прожитый день казался Марине таким откровением, таким огромным событием. Вот она печет пироги. Вот она смотрит, как Миша ест пироги — до чего же приятно смотреть, как он ест, ему очень нравится, как она гото в и т.

Вот Миша уезжает в школу мичманов. Марина ложится спать с улыбкой: «Спокойной ночи! Любимый!» Она знала, что в Североморске он говорит то же самое. Их было очень мало — дней, прожитых вместе.

День, который наступил после курской трагедии… Он такой нескончаемо длинный. Счастья от воспоминаний или тоски в нем больше? Радости или грез?

— Я не могу его забыть, — прерывающимся голосом говорит Марина. — Я не могу его вспомнить. Как будто он уплывает от меня. Позднее она напишет об этом стихи.

— А не надо тебе его забывать! — восклицаю я по какому-то наитию. — Ты думай о нем, как о живом, что он здесь, рядом с тобой, что он тебе помогает, что он ведет тебя за руку. Он с тобой, только ты его не видишь.

А он и так был рядом. Он был рядом, когда Марина отдавала деньги его родителям. Он был рядом, когда Мишина мама бросила жесткие слова: «Это ты виновата в его смерти!» (Пусть горе не будет судьей — для Мишиных родственников оно вылилось в такую форму.) Он просто был рядом, он словно «включил» Маринину обиду на родственников. Иначе ужас от осознания его смерти сломил бы эту ранимую девочку. Это Миша вел ее по дорогам обиды, заставляя искать защиты и справедливости у людей, иначе слова ее «умираю от горя» могли бы стать реальностью.

И однажды Марина прибежала в штаб счастливой. Я горжусь тем, что она сказала это мне:

— Я его почувствовала. В это трудно поверить. Это как будто сон, но это не сон совсем, это было по-настоящему, я же не спала совсем. Чувствую, он меня за руку держит, но свою руку я вижу, а его — нет. Стало мне так хорошо, так спокойно…

— Теперь он всегда будет тебя за руку держать. Когда трудно, он рядом, — мы плачем вместе, и никто этому не удивляется.

7 сентября, за три дня до их первой встречи Мише приснился сон. Он рассказал его Марине, когда они поженились. Приснилось, что умершая бабушкина сестра тянет его за руку, а незнакомая, но похожая на него девушка тянет за другую руку. Победила девушка. Сон был символическим, он запомнил его. Потом они познакомились, и Миша радовался, что она перетянула его в жизнь. Он не знал, что это ненадолго. А как хотелось бы, чтоб навсегда.

Позднее Марина написала мне: «Любить одного человека, одного мужчину как-то особенно — раньше я этого не могла понять… И вот настал такой час. Я повстречала своего принца, который на своем корабле с алыми парусами приплыл за своей Ассолью. Да, все было, как в сказке. Мы встречались каждый день, каждую свободную минутку мы проводили вместе. Нам необходимо было касаться друг друга, мы всегда держались за руки. Мы рассказывали друг другу о себе, о своей жизни, советовались обо всем. Мы не могли жить друг без друга. Но настало время, моему принцу надо было уезжать на службу, отпуск у него кончился. Он сделал мне предложение, и я, конечно же, не отказалась, ведь я уже знала, что то чувство, которое я испытываю — это любовь.»

Я люблю тебя, Ты это знаешь,

Не могу без тебя ни дня.

Только ты от меня уплываешь,

Уплываешь ты от меня.

Вмиг погасли луна и звезды,

Ты приходишь ко мне во сне.

Я с утра отворю оконце,

Чтобы ты прилетел ко мне.

Стало мне ненавистно море.

Стал чужим этот злой прибой.

Милый мой! Умираю от горя.

Ты теперь навсегда со мной…

Эхо событий

Спустя много лет Миша для Марины остался самым святым, что было в ее жизни. С каким волнением она рассказывает о том, что с большим трудом удалось добиться того, чтобы на доме, где жил Михаил Белов, была установлена мемориальная доска, что в городском музее действует экспозиция Михаила Белова, что каждый день начинается с общения с Мишей — уголок его памяти находится в детском саду, который когда-то посещал он и где работает теперь она.

Сложилась и личная жизнь Марины. Она вышла замуж и родила сына — теперь она мама двоих детей.

«Я считаю, — пишет Марина, — что Мишу помнят многие люди. А пока его помнят, он живет!»

 

Дом на горе. Анатолий и Галина Беляевы

Приснился мне странный сон. Будто пишу я очерк о Беляеве, а голос «за кадром» подсказывает: «А памятник у него уже есть. Высокий дом на горе, который он построил сам!»

Может, это не о земле вовсе? Может, памятник — это то, что остается после нас?

Светлым и просторным был храм души старшего мичмана Анатолия Беляева.

Он приехал в Видяево 21 год назад из Рязанской области. После срочной службы остался директором клуба береговой базы — Анатолий закончил культпросветучилище и институт культуры, играл на всех музыкальных инструментах. После закрытия клуба перешел на контрактную службу: был и старшиной команды трюмных на лодке, и старшиной рулевых-сигнальщиков, и техником, а потом стал корабельным коком — непритязательная в общем-то должность для человека с высшим музыкальным образованием.

Но Анатолий Беляев не был бы Беляевым, если бы не стал легендой подводного питания местного значения. Беляев готовили так, что пальчики оближешь, мог сделать как кашу из топора, так и изысканный жульен.

— Опять ты, Толя, перестарался! — говорила Светлана Ежова, встречая мужа из похода. — Надо брюки перешивать!

Из «автономки» подводники приходили этакими раздобревшими поросятами. Командиры переманивали его друг у друга. А готовить он до прихода на корабль… не умел.

Да разве удивительно это? Удивительно то, что он погиб…

Я впервые увидела Анатолия Беляева на Дне подводника. Это грандиозное мероприятие 7 дивизия проводила в сопках на озере. Все было, как всегда, продумано до мелочей: культурная программа с тостами и песнями, столы деревянные, обширное меню с шашлыками.

Анатолий был центральной фигурой любого праздника. После того, как мастер накормил всех шашлыками, он взял в руки баян. Как подводники поют! Особенно в сопках. Особенно о лодках… Когда зазвучали проникновенные слова «На пирсе тихо в час ночной», Толины глаза наполнились слезами — и нельзя было не поверить в особое морское братство, когда подводник погибает вместе с товарищами.

Накануне учений «куряне» ходили в сопки, где именно Толя сказал такие пророческие слова:

— Если с нами что-нибудь случится — пусть наши жены будут вместе! Все замолчали и опустили глаза: в подводном мире считается бестактностью напоминать о смерти, особенно перед дальним походом. Они ведь тогда думали о предстоящей «автономке».

Беляев умел все! Это знали все его знакомые и руководство 7 дивизии.

Дома стояла эксклюзивная мебель, выполненная по собственным рисункам — с резьбой и чеканкой. В отпуске Беляев перечинил дома и перекрыл крыши всем родственникам.

Без Беляева и праздник не праздник. Он и музыкант, и тамада, и повар, да и просто душа любой кампании. Слышит Видяево — на площади баян играет, стало быть, Толик там, а значит не только весело, но и душевно, как бывает в старой русской деревне.

Но разве за это любили в гарнизоне Анатолия Беляева? Разве только за это? Любили его за то, что у него было талантливое сердце.

— Однажды к соседям Анатолия Беляева пришли гости, — рассказывает Зоя Шкрабий. — И потом начали петь, стены в квартире тонкие, все хорошо слышно, а музыки у них не было, да и пели-то кто в лес, кто по дрова, как обычно поют нетрезвые люди. «Плохо поют!» — вынес вердикт Анатолий, взял баян и начал подыгрывать на своей кухне. Так они всю ночь провели — Толя в своей квартире, гости — за стенкой.

У Анатолия, как видно, был определенный дар предвидения и какого-то философского осмысления жизни. Помню, подвозил меня как-то из гарнизона в поселок — на севере иначе нельзя. Рассказывал про рыбалку — он был заядлым рыбаком.

— Нет, видно клева не будет, рыбки в аквариуме беспокойны, — сказал, как бы раздумывая.

— А разве они связаны?

— Все в мире связано.

Галина рассказывала такой случае, произошедший в молодости:

— Жили мы тогда небогато. А тут несчастье — сломался каблук у сапога. У меня не то, что запасных сапог, денег на ремонт этих не было. Ну сижу и горюю. Тут Толя приходит с работы: «Галочка! У нас женщины приносили сапоги примерить. Я и взял. Может, думаю, надо! А ты чего плачешь?»

О нем рассказывали:

— Однажды приходит Толя поздно домой. Жена и спрашивает: «Где был?»

А он отвечает: «Галочка! Ты же умная женщина, придумай что-нибудь сама!» Все это можно считать повторением известного анекдота, если не знать действительных отношений в этой семье.

— Это была такая необычная пара, — рассказывает Лариса Кузьминская. — Они никогда не ссорились. Толя вообще не умел сердиться. А Галя, Галя так его любила: чтобы он ни сделал, всегда только улыбалась…

Я это ведь я о любви пишу. О той любви, которая один раз в жизни — и навсегда.

Это был чуткий человек. Вспоминаю случай на рыбной ловле бывшего губернатора Курской области Александра Руцкого. Анатолий и тогда был занят, так как отвечал за всю кулинарную программу, но он все успевал.

Дело было так. Все три дня мы «работали» на делегацию: Володя Кузьминский снимал, я записывала. В последний день — кульминация, ловля семги из реки Руцким и его женой. Но в рыбий питомник — берег реки Урицы, журналистов не пустили. Простые смертные не должны были видеть, как отдыхает «сам»: какое роскошное меню приготовлено на «прибрежных» столах, как ловит Руцкой рыбу сачком в перегороженной сетями речушке… Мы с Кузьминским автоматически попали в число папарацци, и хотя конфликт быстро разрешился, настроение было испорчено. Мы стоим в стороне и злимся, и тут появляется Анатолий с большой тарелкой густой семговой ухи. Он ставит ее перед нами и говорит:

— Ну-ка, ешьте! — как-то по-отечески говорит, и на свете становится теплее.

— Я проплавал с Толей Беляевым несколько лет, — вспоминает капитан 1-го ранга Сергей Ежов. — Как-то молодых матросов прислали вечером, уже после ужина, так он их без всяких напоминаний и указаний забрал, отвел на корабль, накормил, помыл в бане и спать уложил. К матросам и молодым офицерам относился поистине с отцовской заботливостью. У самого ведь трое сыновей было! Толе стукнуло уже сорок шесть, а квартиры на Большой земле у него не было, и Лячин помог ему продлить контракт, чтобы затем он получил квартиру в подшефном Курске.

Это была крепкая трудолюбивая семья.

— Ну, дети! — обычно начинал свою предновогоднюю речь Толя, — этот год мы прожили неплохо…

2000-й был особенным. Первый раз Беляевы Новый год встречали его не дома. Объехали всех родственников, как будто прощались. Отдыхали в курском санатории вместе с экипажем. Толя стал более задумчивым, чем прежде, как будто повзрослел.

Они всегда были неверующими — Беляевы. Я говорю они, потому что Галя, как Толя: если бы он верил — то и она тоже. А в последнее время Анатолий пристрастился к церквям. Они много ездили тот год — и всюду Толик как видит церковь, так и заходит. Подолгу стоит, не молится.

Горе обрушилось на Галину Дмитриевну поздно. Она не могла поверить. Казалось, что с ним беды произойти не может. Потому что он был нужен всем. На 40 дней накрыла Галина стол, как Толик любил:

— Ешьте-пейте, гости дорогие! Поминайте! А я не могу! Не пришла еще к этому!

И ушла из дому. Из дому, где гости всегда были в радость.

Мы не были ни друзьями, ни близкими знакомыми. были не очень хорошо знакомы с Анатолием, но всегда с ним было интересно и радостно. У него было какое-то ко мне покровительственное отношение. Если иду мимо — обязательно замечу его плотную фигуру.

— Здравствуйте, Анатолий Николаевич!

— Здравствуй, красавица! — кричит он веселым голосом на весь плац. И все улыбаются — не принято в дивизии подобное запанибратское обращение. Я понимаю Галину, которая тоскует по своему мужу. Вряд ли можно заменить его кем-то…

Для своих детей Анатолий был и остается главным человеком.

Они несли к нему свои маленькие мальчишеские тайны. Он был настоящим отцом, да и они, дети его, тоже оказались достойными своего отца.

После трагедии «куряне» были засыпаны путевками. Ездили отдыхать и лечиться, ездили по турпутевкам за границу и в наши санатории. Только вот Диму Беляева так и смогли уговорить:

— Не могу я… Путевка словно за отца…

И столько в этих словах отчаянного беляевского самоотречения, что сразу представляешь Анатолия. А по ночам — тоска, неизбывная мальчишеская тоска по отц лучше которого не было на белом свете. Горьки эти еще детские слезы, не может сер ними смириться.

Удивительно, что он погиб! Такие не умирают!

— Маленький мужичок! — говорит про Диму Галина. — Такой же, как отец! Она улыбается сквозь слезы.

Значит, не умер он!

Эхо событий

Беляевы получили квартиру в Реутово Московской области — это недалеко от города Дзержинский, где живет сестра Анатолия — Тамара Дураева, и где живу я. Дети уже выросли, встали на ноги, а Галина до сих пор тоскует.

 

Пять сердечек. Александр и Инна Садковы

Да кто же ставил эти деревенские замки?! Они же никогда не откроются! Инна рвала дверь не в ту сторону и кричала:

— Выпустите же меня! Я должна с ним поговорить! Набирайте скорее номер! Что же вы?

— Он — там! — тихо сказал сосед. — На дне!

Больше она ничего не помнит. Когда очнулась — прошептала шелестящим голосом:

— У него с сердечком неладно. Он думал, что я не знаю. Теперь ему много сил надо. Чтобы выдержать.

Вскоре после свадьбы Инна стала свидетелем разговора старых друзей:

— Саш! А как у тебя с сердечком?

И тут вошла она. Новоиспеченный супруг застеснялся и бодренько так ответил:

— А что с сердечком? У меня теперь пять сердечек!

Это была правда — у Александра Садкова было пять любящих и любимых сердец: мама, две сестры и Инна с дочерью. Они поженились два года назад. И если бывала на этом семейном небосклоне тучка — Саша ее тут же разгонял умелыми руками. Он умел пошутить вовремя и кстати.

— Мадам! Потанцуем! — предлагал муж, когда Инна готовила ужин.

И «мадам» плывет в медленном вальсе из тесной кухоньки в прихожую. И не поймет, то ли от лука щиплет глаза, то ли — от невысказанной нежности. Им никогда не было ни скучно, ни грустно вдвоем. И мешали только бесконечные гости — к Садковым заходили «просто так», посидеть, полюбоваться на эту гармоничную пару.

Щедрое Сашино сердце привлекало к себе многих людей.

— У этого человека было в жизни все! В том числе и плохое, — сказал о Садкове его друг Сергей Катрашев, капитан 3 ранга. — Но последние два года он был счастлив…

Саша родился и вырос в маленьком сибирском городе Шимановске Амурской области. Весной городок обряжается в черемуховый цвет, зимой — укрывается тяжелыми снегами. Мать растила детей одна — Сашин отец рано умер, и мальчик считал себя опорой семьи, хотя был самым младшим.

— Саша был таким ершистым, — рассказывает его старшая сестра Тамара Савельева. — Ну не подойти прям к нему — «Я сам!» И по хозяйству все делал, и огород сам поливал. Огородик хоть небольшой у нас был, но подспорье все же.

Сашины сестры обожали малыша, но он рос независимым и самостоятельным. Таким и оставался всю недолгую жизнь: все умел делать по дому, ладно, красиво, спористо.

Саша очень любил свою маму. Даже на севере никогда не забывал поздравить ее, позвонить, послать деньги. Инна не была той глупой гусыней, что ревнует к матери. Ей даже нравилась такая сыновняя преданность. Женился он поздно, после 30-ти. Отшучивался, что, дескать, знал, что Инна приедет на Север. Однажды серьезно так сказал: «Жена должна быть одна. Вот я и выбирал. А прислуга мне не нужна, я сам все умею делать».

Инна оказалась в Видяево неожиданно. После трудного развода с мужем, она приехала к сестре, она ничего не хотела, кроме забвения, она устала от предательства и пошлости.

Зашел как-то к сестре сосед за ключом, увидел Инну, вспыхнули его щеки, когда он увидел ее продолговатые глаза, изящную музыку жестов, чуть застенчивую улыбку! Это и был Александр Садков.

Они проговорили до утра. Ни о чем и обо всем. Так бывает при первой любви. В тот день над яркой землей повисло такое отчаянное северное сияние, какого никогда не было. Инна впервые увидела полярную ночь в ее немыслимой красоте. Карусельные капельки словно свисали с небесного полога.

«Надо же где счастье нашла? — удивлялась Иннина мама. — Аж за Полярным кругом!»

Мама не знала, что не только за Полярным кругом, но и под жемчужным шатром северного сияния. Саша влюбился с первого взгляда, а вот Инна поверила не сразу — как одичавший щенок, трудно оттаивало замерзшее сердце.

Мы сидим с Инной в их с Сашей квартире, пьем кофе и смотрим в окно. К площади подъехал автобус. «Воронеж» написано на его синем боку. Подводники спрыгивают со ступенек и медленно расходятся по ларькам. Инна задумчиво произносит:

— «Курск» всегда последним приезжал из Ара-губы. Мое бы сейчас домой бежало!

Саша торопился домой, как на первое свидание. С Инной у них и свиданий не было. Они сразу решили жить вместе. И хотя еще не расписались, Саша любил говорить:

«У меня самая великолепная жена! Ну что поделаешь — такая уж, видно, мне выпала судьба!»

Через несколько дней совместной жизни практичный Садков осторожно спросил жену:

«У нас почему-то нет ни сыра, ни колбасы? Кончились в магазине? — и вдруг в озарении восклицает: Ты стесняешься тратить деньги!? Это же наши общие деньги!»

Инна созналась, что те деньги, которые Саша ей отдает, она складывает на полочку. Безмерно удивлялся Садков, видимо, другие женщины попадались на его пути.

Саша очень любил делать подарки. Особенно, дорогую косметику, которую Инна сама не решалась купить на небольшую зарплату. Она только взглянет на крем — Саша все замечает. «Иди, — говорит, — я тебя догоню!» А дома достает из кармана крем, духи, пудру.

Они вместе поехали в Санкт-Петербург — когда Сашу отправили учиться на офицерские классы. Им дали комнатку в общежитии, где стояли железные кровати, да тумбочки.

«Ой, Саш, как же мы будем здесь жить?» — воскликнула Инна.

Он посмотрел ясными синими глазами:

«Как жить? Совместно!»

Инна засмеялась:

«Но мне здесь даже нечем пол помыть…»

Саша снял майку и протянул жене:

«Мой, пожалуйста!»

«Она же — новая!»

«Ну, значит, у нас будет новая тряпка».

Шли дни, продолжалась учеба, и в молодой семье кончились деньги. Инна даже не знала об этом, только стала замечать, что дома появились газеты с объявлениями о работе. Иногда Саша уходил, не объясняя, куда. Она догадалась: ищет работу. Она тоже втайне от мужа стала искать. И нашла быстро — продавцом открыток в метро. Она согласилась, не раздумывая, несмотря на свое среднее медицинское и высшее педагогическое.

«Инна, ты в своем уме? — возмутился муж, когда узнал. — На ветру, весь день! Ты хоть продавать-то умеешь?»

Она не умела. Он помогал ей все свое свободное время. И работал с таким удовольствием, что открытки уходили влет. Соседки «по бизнесу» завидовали: какой заботливый, какой внимательный! Шутили: ох, Инка, отобьем у тебя Садкова! А однажды Саша забежал за женой в форме. Так и ахнули подруги: офицер! открытки продает! ну Инка отхватила себе мужа! Ему очень шла форма — при голубых глазах и светлых волосах.

Когда вдовам после трагедии выделяли квартиры, Инна написала: любой город, кроме Санкт-Петербурга. Несмотря на то, что к тому времени в Питер уже переехала ее сестра.

— Я не могу там жить…без Саши. Все напоминает о нем.

Это был их город. Город их любви. Вот улица, где они всегда гуляли. Двор, где целовались. Скамейка, на которой сидели. Метро с открытками. И даже ромашка — и особенно ромашка. Среди железа и бетона Инна однажды заметила нежный цветок, сорвала его и стала обрывать лепестки, как делают все девчонки мира. «Любит-не-любит, любит-не-любит». Саша следил за ней краем глаза и на последнем лепестке воскликнул громко: «Ну вот, а ты сомневалась!»

А после Питера они вернулись в Видяево. Счастье кружило вокруг них и согревало все своим ласковым светом, Саша смотрел на нее влюбленным взглядом, а она… нет-нет, а что-то вдруг сожмет сердце… словно это не навсегда… словно сон вот-вот кончится…

— Мы шли во-он по той горке, когда я сказала: «Буду старая и некрасивая, ты и разлюбишь меня…», — вспоминает Инна. — А Саша сначала ответил: «Мы вместе будем стареть». А потом добавил: «Такие, как я, долго не живут!»

Она испугалась, не спросила, почему он так сказал. Что он имел в виду? Какое предчувствие томило его? Что он «знал», но не хотел говорить?

Мы рассматриваем с Инной выпускной альбом Саши из училища. Стандартный альбом, какие делают все курсанты: фото на фоне рисунка. Вот и Сашина фотография. И рисунок — очень странный рисунок: «Титаник» врезается в подводную лодку… У лодки оторван нос, видны внутренности — не такие, конечно, как на настоящем «Курске». Внутри — подводники сидят на бочке рома, на центральной рубке — русалки. Не рисунок даже, а картина на морскую тему, немного кокетливая: вот, дескать, мы, подводники, лихие какие, со смертью играем. Но сейчас, после всех событий кажется странным, что подводник, пусть даже будущий, нарисовал такой неоднозначный сюжет.

После возвращения из Санкт-Петербурга Инна устроилась работать в лабораторию, в нашу же 7 дивизию — прямо напротив восьмого пирса, где швартовался «Курск». Саша прибегал всякий раз, как выдавалась свободная минутка.

По утрам Инна выходила из промерзшего «Кунга» (это крытый военный грузовик, мы все на них ездили) и уже от самого КПП видела, как взлетает в небо фуражка на крейсере. Машет и машет неведомо кто. Сладко забьется сердце — она-то уж точно знала: это Садков. Он встречал ее так, как будто они не виделись вечность.

Однажды Инна решила не поехать домой на обед — Саша появился через час: с выговором и с дипломатом, в котором был кофе и бутерброды.

Капитан 3 ранга Александр Садков считался специалистом высокого класса. Назубок знал свое дело, к тому же обладал немалой эрудицией.

— Это был авторитет в области знаний, — рассказывает капитан 2 ранга Сергей Махортов. — Мы у него «паслись» в смысле почитать чего. К тому же приятнейший в общении человек. Он такой надежный был, основательный. Ему поручали дела, которые проверять не надо: знали, сделает так, как надо.

Тем более удивилась Инна, когда случайно услышала, как матросы закричали: «Аврал! Садков идет!» Она своего мужа таким строгим не знала. Улучив момент, спросила: «Саша! Ты с матросами на «Вы» разговариваешь?» «Конечно, — ответил он. — Надо себя уважать!»

Садкова в дивизии ценили. Только вот направление в академию отдали другому человеку. И только после смерти он получил направление — посмертно, как награду. Его прислали Сашиной маме — если бывают награды, как пощечина, то это именно тот случай…

Инна уезжала в отпуск 3 августа. Саше оставалось жить 9 дней. Она не знала. Знал ли он? Может быть!

Он провожал ее на мурманский вокзал. Поезд вот-вот отойдет. Инна вошла в тамбур и смотрела сквозь мутное стекло. Сашино лицо — такое родное, искаженное из-за стекла. Защемило сердце — какой-то несчастный он был. Вымученная улыбка, глаза — тоскливые-тоскливые…

— Я люблю тебя! — одними губами сказал.

— Что-что? — она показала, что не слышит. Как же любил он этот выразительный взмах руки, у нее удивительно пластичные руки, как у танцора.

— Я люблю тебя! — конечно, она поняла сразу.

Последнее время он так часто повторял эти три слова, как будто хотел, чтобы запомнила, когда его не будет…Он прибегал в ее «коптерку» прямо с подлодки:

— Я тебе что-то важное хочу сказать! — серьезно и грустно.

— Что, Сашенька?

— Я тебя очень люблю!

Она терялась. Столько на нее пролилось этого большого и искреннего чувства…

Сейчас она уезжала ненадолго. Сказка продолжалась. Тогда, как будто это было самым главным в жизни: Саша размашисто написал на стекле: «Я тебя люблю!»

Инна часто выходила в тамбур и с нежностью думала: «Сумасшедший!» Надпись мчалась сквозь расстояния. Зеленые поля и голубое небо просвечивали через буквы. Шел дождь. Он не смыл эти самые чистые слова на свете.

Еще на вокзале они сфотографировались вдвоем. Попросили незнакомую девушку щелкнуть. В мастерской отказались делать этот снимок — плохой, сказали, но она настояла.

Вверху — розовая полоса, как заходящее солнце. По бокам — полукруглые желтые пятна. В центре отчетливого светлого сердечка, которое получилось само собой — Саша и Инна.

Уходя навсегда, он все же подарил ей сердце. Свое большое и любящее сердце.

Эхо событий

В средней школе № 2 города Шимановск открылся музей Александра Садкова. Эту же школу закончил племянник Саши Максим Савельев.

Улицу, по которой ходил Саша, в свое время хотели переименовать в улицу Садкова, но родственники отказались. Сашина сестра и его мама теперь живут в Москве.

Инна все же оказалась в Санкт-Петербурге. Она вышла замуж, родила сына Алешку. «Я покрестила сына, и теперь счастлива вполне», — пишет она. Старшая дочка Инны Леночка стала совсем взрослой.

Грустно было видеть осиротевшую Сашину могилу на Серафимовском кладбище на 10-летие поминальных мероприятий. И глаза у Александра Садкова на фотографии грустные-прегрустные, как будто он ждал. Позднее пришел Сашин друг Алексей Панфилов. Вместе с женой они специально приехали из Мытищ Московской области, чтобы почтить память друга.

 

Письма о любви. Максим и Ольга Вишняковы

— А про нашу любовь с Максимом пусть расскажут его письма! — сказала Оля.

04.05.1999 — жене.

«Здравствуй, моя самая прекрасная, моя родная Олечка!

У нас с тобой, моя ласковая, свой мир, пусть он маленький, но он полон любви. Ты моя нежненькая, миленькая, самая прекрасная! Маленькая моя девочка, ничего дороже тебя у меня нет. Розочка моя, золушка, фиалка моя, ласточка, ангел, счастье мое единственное, очаровашка, снежиночка, малышка моя симпатичная, моя красавица — ты вся моя жизнь, все мое счастье! Я люблю тебя так сильно, что это на всю жизнь…

Дальше Максим пишет много личного, о чем я не могу рассказать.

«Завтра снова в море, снова трудные будни — единственное место, где можно накачаться физически, откормиться, а поспать, как придется. А у нас уже ночи светлые, снег тает… Как мне плохо без тебя…»

02.08.2000 — теще.

«Здравствуй, дорогая мамочка!

Наверное, редко бывает, чтобы зять писал теще, но мне так хочется рассказать, как здорово у нас в семье.

10 июля я расстался со своей женой, а 11 июля мы вышли в море и находились там до 18 июля. Теперь мы стоим в Заозерске (Западная Лица) и грузим ракеты и торпедный боезапас.

На несколько дней меня отпускали домой — нас разделили на три смены и отпускают по очереди… Я никогда не думал, что меня полюбит прекрасная принцесса. Она и вправду принцесса. Когда мы ходим в магазин, продавцы улыбаются ей так, словно она им нравится.

Мне так хочется, чтобы у нас была такая же красивая и умная дочка, как у наших знакомых. Мы уже все распланировали, чтобы ребенка она родила к концу учебы.

Я никого так не любил, как свою родную жену. И между прочим, люблю ее не меньше, чем ты. Я много раз знакомился и мне никогда не везло, я уже начал терять надежду в себя.

Скажи, мама, ты довольна судьбой своей дочери? Да, она достойна большего — может быть, богатого мужа и шикарной жизни. Но слава Богу, что сама она такой добрый и нежный цветочек, что не требует от меня большего, чем любви…

Мне так нравится смотреть, как она рассчитывает деньги, выбирает, где дешевле — такая маленькая хозяйка. Мы подружились здесь с одной семьей. Сергей (речь идет о погибшем Сергее Ерахтине) служит на нашем экипаже, а Наташе так понравилась Олечка, что если кто-нибудь захочет их поссорить, это будет невозможно…

Дальше опять личное, и в конце строчки:

Мы с Олей хотим, чтобы ты приехала к нам, посмотрела, как мы живем, как у нас здесь красиво, особенно зимой, а еще лучше весной, когда день уже длинный и солнце появляется из-за горизонта…»

Клавдия Рейда, мама Оли Вишняковой, даже не думала, что ей придется увидеть Видяево раньше, чем она получила это письмо.

Максим был одаренным человеком: прекрасно пел, хорошо рисовал, да и литературным словом, как мы видим по письмам, владел неплохо.

— Он у меня такой талантливый. — рассказывает Людмила Андреевна, мама Максима. — Художественную школу окончил, его в штаб собирались взять после этого похода и отпуска. Он не только поет, но и играет на пианино и на гитаре. Сам научился. Его кумиром был Фреди Меркури, он собрал все пластинки. Английский хорошо знал, пел на английском.

С Олей Максим познакомился после одного выступления, где Оля танцевала. Она посещала танцевальный кружок, и когда ей сказали, что какой-то молодой человек хотел бы с ней поговорить, только отмахнулась. Тем не менее, они начали встречаться. Максим полюбил ее всей душой, он уже жить не мог без нее, тосковал. А она засомневалась в один момент, предложила расстаться. «Хорошо! — ответил Максим. — Только не навсегда. Давай будем переписываться».

Они переписывались, когда жили в Кривом Роге и когда Максим уехал в Видяево. Так прошло два года. А потом растаяло сердце Снегурочки, и они поженились. Оля уже тогда училась в университете, но она переехала в Видяево — в скромную квартирку на пятом этаже в старом доме. Каждый день Максим бежал со службы, как на первое свидание.

А это страничка из дневника, которую Максим оставил Оле перед выходом в море, сама она в это время гостила у мамы:

«Господи! Помоги мне пережить «автономку», чтобы экипаж вернулся целым и невредимым. Чтобы не было ни одного залпа ракеты или торпеды. Господи, помоги! Как хочется еще жить, ведь человеку не дано воевать! Мне нужна эта работа, иначе чем семью кормить. Но я никому ничего плохого не сделал, Господи, ты же все видишь! Да, я не хожу в церковь, не исповедываюсь, но ты же видишь, что из церквей сделали! Прислужники церквей нашли способ, где деньги зарабатывать, но это же не верно?

Я благодарен тебе за жену, ты сделал мне очень дорогой подарок, и я не буду ходить в церковь, но за твою доброту, дорогой Господь Бог, я буду платить тебе тем же теплом и добром!»

Пусть эти письма кому-то покажутся наивными, может быть, даже слащавыми и надрывными, но Максим, как и многие ребята с «Курска» словно торопился жить, словно пытался спрессовать то время, что было ему отпущено. И потом, он был еще совсем мальчишкой.

Перед последним выходом в море он оставил дома обручальное кольцо.

Какими бы они стали? Растеряли бы эту свою восторженность, это детское удивление перед чудом, которое называется любовью? Не знаю, но ведь не стали.

Эхо событий

Олечка закончила университет, она училась на экономическом факультете. В дни трагедии у нее была только одна просьба — перевестись на бесплатное отделение. Мы писали письмо об этом в Олин институт, звонили — министерство образования Украины и деканат ее универа обещали выполнить просьбу, но не выполнил. Между тем, в Кривом Роге Максим был единственным из погибших на АПРК «Курск».

Квартиру, правда, дали — однокомнатную, в Севастополе.

Денег она не получила почти никаких. Очень подорвала здоровье, долго лечилась. Ни тогда, ни потом она никому не жаловалась.

Через несколько лет встретила новую судьбу — муж ее военный моряк, капитан-лейтенант, живут они в Североморске, в общем, как пишет Оля, она «осталась себе верна». У них растет дочка — очаровательная малышка, очень похожая на маму.

 

23 розы. Дмитрий и Елена Репниковы

Мал старинный городок Измаил, и Дима в нем знает каждую улицу. Простор Дуная, тень от каштанов, аромат акаций — все говорит о традициях и устоявшемся быте. Его родители родились и выросли в селе Студенец, это неподалеку от Измаила. Дима часто бывал там, когда была жива его мама — она умерла, когда Диме было 14 лет. Но темп, заданный мамой, он выдержал «на отлично».

Несмотря на пережитое горе, а мальчик был очень привязан к матери, Дима поступил в Ленинградское Нахимовское училище и закончил его с отличием. Затем — Севастопольское Высшее Военно-Морское училище, где начал изучать ракетно-артиллерийское вооружение.

— Как и оба моих сына, Военно-Морскому флоту я посвятил 32 года, — рассказывает Димин отец Алексей Петрович, — уволился в запас в звании старшего мичмана. Старший, Игорь заканчивал в Севастополе на подводника. А Дима всегда мечтал стать моряком. Когда был подростком, шутил: «Стану моряком-надводником и буду с Игорем воевать. Он — под водой, а я — сверху. Вот будет сражение!» Но сражения не получилось, потому что Игорь перешел в другие войска. Он приезжал во время трагедии, жил в то время в Йошкар-Оле.

— Дима всегда был заботливым сыном, — продолжает Алексей Петрович. — Однажды во время увольнения привел к нам домой своих друзей-курсантов — дачу копать.

Доучиться в училище Диме не довелось — началась перестройка и дележ Черноморского флота. Завершать учебу ему пришлось в Санкт-Петербурге в Высшем Военно-Морском училище им. Ленинского комсомола. Он увлекся там каратэ, участвовал в соревнованиях, был неизменным участником курсантского театра эстрадной миниатюры. И это училище он закончил с красным дипломом, получив специальность ракетчика подводных лодок и диплом переводчика.

Выпускной в Санкт-Петербургском военно-морском училище запомнился и Диме, и Лене — он оглянулся и они встретились глазами. Дима так и остался стоять прикованным к месту, про такие случаи говорят — любовь будто молнией пронзила.

— Потом мы кажется танцевали, — говорит Лена. — Наверное, говорили, я не помню ничего, как провалилась куда-то.

А может они молча смотрели в глаза друг другу и не двигались. И нельзя было уйти, не смотреть, отвернуться, потому что их уже связывала самая прочная нить на земле — Любовь…

Потом была просто жизнь. В которой все оказалось и проще, и сложнее. Вслед за Леной Дима приехал в Севастополь.

— Не знаю, почему мои строгие родители отнеслись к Диме довольно лояльно, — рассказывает Лена. — Наверное, потому что он привез 23 розы — по числу моих лет и обручальное кольцо, хотя между нами не было произнесено ни слова о свадьбе. Он красиво ухаживал.

Розы поставили в ведро, и они еще долго напоминали об уехавшем лейтенанте, храня аромат осеннего тепла. Потом они переписывались, а поженились в апреле — за четыре года до трагедии.

— Ни разу Дима не заставил меня пожалеть об этом выборе, — говорит Лена.

— У нас не было ни ссор, ни недомолвок.

Свадьбу сыграли в Севастополе, обвенчавшись во Владимирской церкви. После свадьбы приехали в Видяево, разбили бутылку на углу 8 пирса, где пришвартовывались корабли новейшего типа — сейчас там мемориальная доска.

— Для меня было очень важно, чтобы Дима мной гордился, — говорит Лена.

— Поэтому я старалась не отставать от него.

Дима закончил компьютерные курсы — и Лена тоже. У Димы две специальности — и Лена поступает в финансовый институт на факультет бизнес и право (по первому она — учитель начальных классов).

Он, конечно, и так гордился. Нередко говорил: «За что мне в жизни так повезло?»

Она смотрела вопросительно, и он добавлял: «Я нашел тебя!»

Последний разговор Димы с Леной был 8 августа — накануне выхода в море. Лена с дочкой Дашенькой гостила у родителей в Севастополе.

«Жалко, что ты раньше не приедешь, — сказал он. — У нас тут все приехали».

— Он хотел мне что-то сказать, — вспоминает Лена, — что-то важное, значительное, но постеснялся, он такой сдержанный…

Лена рассказывала, что трагедия больно ударила по ее двухлетней дочери. 13 августа, когда еще никто не знал о «Курске» Даша кричала так, что у нее началась рвота. В это время они отдыхали в Севастополе у Леночкиных родителей.

24 августа девочка потеряла сознание (в этот день родственники прощались с героями на борту теплохода «Клавдия Еланская»), а Дашенька оставалась у бабушки в Севастополе.

А 20 сентября у девочки случилось смещение шейных позвонков — это 40-й день смерти Дмитрия Репникова. Спрашиваю у Лены:

— У дочери была сильная связь с отцом?

— Они безумно любили другу друга…

Эхо событий

С Дашей и Леночкой мы встретились на Серафимовском кладбище. Девочка сразу же начала читать рассказ про папу и засмеялась, когда прочла про то, что папа ее будет воевать под водой, а дядя — над водой.

 

Маленький полет. Сергей и Наталья Ерахтины

Маленькая Кристина Ерахтина потерянно бродит по комнатам и укачивает… нет, не куклу — папину фотографию.

— Па-па! Па-па! — нежно напевает девочка, раскачиваясь в такт своей немудреной песенке.

Ей тогда было три года, и на время трагедии ребенок начал тосковать — взрослые то плакали, то куда-то уходили. Увидев меня, девочка прижалась к ноге и не хотела меня отпускать. Оказалось, что Кристина — очень доверчивый и открытый ребенок. Таким же был ее отец Сергей.

Когда Сережка был маленьким, жили они в Днепропетровской области. Он родился 7 ноября 1977 года, в день Октябрьской революции, и родиться в такую дату считалось особой удачей. Стояла долгая-долгая теплая осень.

— На первое родительское собрание я шла с некоторым страхом, — рассказывает Сережина мама Галина Александровна, — а вдруг жаловаться на него будут. Но учительница сказала: «У нас в классе только один мальчик защищает девочек и не дергает их за косички, это Сережа Ерахтин», — лицо матери освещает легкая улыбка.

— Это потому что у него была маленькая сестричка, — кричит из соседней комнаты младшая сестра Сережи Лена.

— Это правда! — говорит Галина Александровна. — Сережа вынянчил Леночку.

— С ним так весело было, — вспоминает Лена. — Мы с ним даже в баскетбол дома играли, вот сюда ставили пустое ведро и забрасывали мячи.

С раннего детства Сережа знал, что будет военным моряком. Причин тому несколько — во-первых, они жили в военном гарнизоне Видяево, где каждый второй мальчишка становится моряком, во-вторых, оба Сережиных деда были военными, а отец — мичманом.

После окончания школы он поехал в Санкт-Петербург поступать в военное училище. В какое? «А, там разберусь!» — сказал Сергей. Не разобрался и сдал документы сразу в три училища: в Ленком, Пушкинское и Поповку. И поступил во все три. Опять выбирать? Он выбрал Поповку, так как увлекался радиоэлектроникой.

В училище он познакомился со своей будущей женой, она — петербурженка. По профессии — художник. Наташа говорила, что про свою любовь не может рассказать, это было как полет в небе — маленький четырехлетний полет, где она парила вместе с ним.

— Она ведь у нас прекрасно танцует, рисует, свой портрет в полный рост нарисовала, как Сережа просил, — говорит Наташина мама Татьяна Сергеевна. — Я сейчас из госпиталя иду, Наташа там, замкнулась в себе, говорит, что он жив, а ведь две недели прошло. Наташа потеряла не только мужа, но и свое счастье.

— Все еще будет! У вас такая красивая девочка! — говорю я.

— Что вы, это счастье делает ее такой! В ней внутренний свет. Это правда — внутренний свет… Мягкие очертания нежного лица, мечтательные глаза, очаровательная улыбка. И доброта — удивительная доброта льется из этих глаз. Это и стало определяющим для Сергея.

— Он чувствовал за меня ответственность, — говорит Наташа. — Я знаю случай, когда один парень передразнил меня, так Сережа перестал с ним общаться. Ему было 22 года всего, а он говорил так, как будто всю жизнь наперед знал, как будто 50 прожил. Вообще-то он был веселый, активный и везде свой — куча друзей и знакомых.

Ярослав Мамюк, отец Наташи звонил мне много позднее.

— Она внешне спокойная, не хочет нас волновать, — сказал Ярослав Львович. — Но однажды я увидел свет в ее комнате, заглянул, а она сидит на полу перед фотографией Сергея и… молится.

— Что вы хотите, Ярослав Львович, еще прошло слишком мало времени, пусть молится, пусть разговаривает, пусть плачет, — что-то похожее посоветовала я, хотя меня и поразил этот факт.

— В тот день Сергей разбудил меня рано утром, — рассказывает Наталья. — Обычно он не будил меня, так как я целый день с маленьким ребенком, уставала. Мы долго сидели вместе, завтракали, а он все не хотел уходить. Ушел, вернулся, забыл пилотку. Опять вышел из дома — и снова вернулся. Долго смотрел на меня, сказал, что я очень красивая и он меня очень любит. Зашел в комнату к дочери и поцеловал спящую девочку. Словно прощался».

Вообще-то Сережа воду не любил. Но после первой «автономки» воскликнул: «Как это здорово — море!». Он рвался в походы. Он даже ушел с родного БАПЛ «Воронеж», так как «Курск» чаще ходил в моря.

А еще Сережа панически боялся холода. Бывало, закутается в одеяло, включит все обогреватели и все равно мерзнет.

Какая-то у него особая была нелюбовь к этим двум стихиям — воде и холоду… Как будто предчувствие судьбы! Старший лейтенант Сергей Ерахтин погиб сразу — он служил во втором отсеке.

Эхо событий

Наташа долго не могла справиться со своим горем. Позднее вышла замуж и родила еще одну дочку. Она пишет, что счастлива. У нее чудесный любящий муж и ласковая старшая дочь, живут они в Санкт-Петербурге.

Я виделась с Наташей, Кристиной и Татьяной Сергеевной. Они сказали, что все у них хорошо, малышка активно подрастает, Ярослав Львович все еще работает, хотя временами подводит здоровье.

 

«Они есть, только не с нами!». Яков Самоваров и Наташа Ляскевич

Яша впервые «увидел» море, когда ему не исполнилось еще и года. Они тогда всей семьей приехали к дедушке в Североморск. Море любили все Самоваровы, а больше всех дедушка Юра, который даже учился в мореходке, собираясь стать штурманом. Позднее, кстати, он строил Видяево.

Дедушка подарил внуку картину о родном городе, где на фоне залива стоит моряк с автоматом. Эти незабываемые детские впечатления привели к тому, что однажды пятилетний Яша едва не потерялся. Дело было так.

Вечером позвонила воспитатель из детского сада и сказала, что Яша пропал. Анна Адамовна, Яшина мама бросилась на поиски. Сначала первым делом к реке. Была весна, и речка высоко поднялась. Она бегала по берегу, кричала, звала Яшу и плакала. К ней подошла незнакомая женщина и сказала, что какого-то мальчика сняли с поезда, и теперь он на вокзале. Мама помчалась на вокзал и увидела Яшу — как нахохлившийся воробышек он сидел на скамье в отделении милиции, в руках лента автобусных билетов.

«Я к дедушке хоте-ел,» — размазывая слезы по щекам, рыдал сын.

Оказывается, найдя билеты, ребенок решил, что теперь-то он точно доедет до далекого Североморска (Самоваровы жили в Архангельской области). Он сел на первый проходящий поезд и отправился в другую сторону. Потом воспитательница детского сада посоветовала: «Я бы на вашем месте ему всыпала!»

Анна Адамовна посмотрела на маленького путешественника, на весь его горестный вид, на падающую на глаза военную шапку, которую подарил дедушка Юра и… — сердце защемило от жалости.

— Мы не особо воспитывали детей, — рассказывает Анна Адамовна. — Времени не было. — Кого ты из сына растишь? — часто говорил мне Яшин дедушка Юрий Иванович Самоваров. — А я не могла, словно знала — любила без памяти, баловала, тешила, чем могла.

Яшины родители были людьми занятыми — сельских врачей в любое время дня и ночи могли вызвать в больницу. Тем не менее, дети в этой большой дружной семье занимали особое место: Наташа, Яша и Кира.

— Они с Наташей были настоящими друзьями, — рассказывает Анна Адамовна. — Сядут, шепчутся о чем-то. А то смеются взахлеб, мне всегда становилось хорошо, когда я слышала этот смех. Я часто им говорила, что вот не будет меня, никогда не расставайтесь, помогайте друг другу. Будете меня вспоминать, как я ворчала на вас…

Яша следил за успехами младшей сестры, «воспитывал», чтобы училась. «А ты уроки выучила?» — спрашивал Киру, когда та отпрашивалась погулять. Старшей сестре Наташе помогал, чем мог. Когда учился в мореходном училище, жил у сестры, где в это время только что родилась племянница Оленька. Яша торопился с занятий домой, чтобы помочь сестре по дому.

Каждое лето Самоваровы ездили отдыхать в Пурнему. Как любили они это красивое место на берегу Белого моря, где вдоль берега растет сухой высокий лес со звонкими соснами и величавыми елями, этот просторный пляж, который в отлив становился нескончаемым — вода отступала на полтора-два километра. Целый день ребята бегали по взморью, по мелкой воде, ловили камбалу, навагу, иногда и сиги попадались, вдоволь купались.

Но не морем единым… В доме Самоваровых любили музыку. Здесь слушали классику — Вивальди, Баха. Позднее старшая дочь Наташа закончила музыкальное училище по классу фортепьяно. В музыкальной школе училась и Яшина избранница — Наташа Ляскевич.

— После шестого класса мы как-то с Яшей проходили мимо витрины музыкального магазина и сын неожиданно попросил скрипку, — вспоминает Анна Адамовна. — Я как-то не придала внимания этой просьбе. В последний свой отпуск он вдруг почему-то вспомнил об этом, спросил: «Мам! А помнишь, я просил тебя купить скрипку?»

Когда Яше исполнилось 9 лет (Наташе было 13, а Кирочке только 5), из семьи ушел отец. Это сложное время они переживали вместе. Тогда Яша впервые начал понимать, как нелегко маме одной растить детей. «Он очень переживал, но вида не показывал, жалел отца. Они остались друзьями. Когда Яша подрос, они уже вдвоем с отцом ходили на рыбалку на берег речки Индола, где водилась кумжа и форель, это 18 километров пешком по лесу. Хорошее, счастливое время было. Позднее заботу о нас с Кирой взвалил на свои, совсем еще мальчишеские плечи,» — пишет Анна Адамовна.

В пятом классе Яша открыл для себя мир книг. Сначала он увлеченно читал про животных. Заметив его интерес, Анна Адамовна выписала журнал «Юный натуралист». «Смотри, смотри, мама, какие любушки!» — говорил Яша про динозавров. Запоем читал Купера и долго ходил под впечатлением каждой книги — мечтал, рисовал бои, пироги, индейцев. Позднее ему нравился Джек Лондон, Хемингуэй, Пушкин, Лермонтов. В последний свой приезд Яша читал Ремарка, искал Веллера.

В общем и целом сын рос вполне благополучным: коллекционировал марки, собирал модели самолетов, рисовал комиксы, занимался рукопашным боем, любил рыбалку, море.

Проблемы возникли в подростковом возрасте.

— Детей ведь надо не только любить, но и понимать, — говорит Анна Адамовна. — А у меня в то время не очень-то было с пониманием.

В начале восьмого класса Яша влюбился — сразу и бесповоротно. Им было по 14, как и Ромео с Джульеттой.

Это произошло неожиданно, на конкурсе музыкальных клипов Наташа и Яша оказались рядом, посмотрели другу на друга и… не могли оторвать глаз. Конечно, они знали друг друга и раньше — учились в параллельных классах (скажите, кто привез из Англии это длинное и неудобное слово — параллели?)

Тем более, что обоих трудно было не заметить — «У них удивительные лица!» — подумала я, впервые увидев Яшу и Наташу.

Это первое чувство, возможно, так и осталось бы незамеченным, если бы не случай. Наташа вместе с подругами бегала по фойе, а Яша подставил подножку. Девочка в результате полетела вперед, ударилась об угол колонны и у нее вылетел зуб. Ее отвезли в больницу, где Яшин отец — Валерий Юрьевич сделал рентгеновский снимок и все шутил по этому поводу: «Что, Наташа, теперь тебе Яшка до старости будет морковку на терке тереть и сухари отмачивать?»

С этого дня ребята подружились.

Они ходили в кино, держась за руки в темном зале. Писали записки, вместе ломали лыжи, спорили и ссорились, расставались и снова встречались. И уезжали на каникулы, а 1 сентября бежали в школу с единственной надеждой о встрече, но жить друг без друга уже не могли.

На Новый год в том же восьмом классе Наташа получила открытку с тремя буквами — Я. Т. Л. и с первым юношеским восторгом поняла, что это признание в любви. А на 8 марта — первые в ее жизни цветы. Он, как взрослый кавалер, открывал дверь, подавал пальто, мог сделать незабываемый сюрприз и даже безрассудный поступок ради «дамы».

— Я обожала получать Яшкины записки, — рассказывает Наташа. — Он пишет: «Я вчера весь день сидел дома и чуть не умер без тебя!»

«Я не знаю, что я делаю и к чему стремлюсь, чего хочу добиться… — это уже в 9 классе. — Но одно я знаю точно. У каждого человека есть свой идеал. У меня идеал — ты! Пусть бы хоть сама «Мисс Мира» предложила мне пойти с ней — я бы остался с тобой.»

В 11 классе они начали вести общий дневник — точнее переписываться, когда сидели рядом. Они назвали его «Тетрадь для переписки двух дураков», в скобках рукой Яши приписано — «взаимно влюбленных, так ведь?»

Наташа вспоминает, что за все десять лет, пока они учились в школе, Яша не обидел ни одну девчонку. И был случай, когда заступился за девочку, не побоявшись хулигана, который был на голову выше самого Яши. В другой раз спас замерзающего котенка и пристроил его в «хорошие руки». Он совсем не был однобоко правильным, просто это был чуткий и неравнодушный человек.

Перед Новым годом в последнем классе школы Яша с Наташей поссорились и молча дулись в своих квартирах. Наташа думала — навсегда, но вдруг после боя курантов раздался звонок в дверь и на пороге Яша. С подарком, на котором большими буквами написано» Дорогой, любимой, обожаемой и самой красивой Наташке! Целую 101 раз…»

А по настоящему они поцеловались только после 11 класса — такое это было чистое и пронзительное чувство, какое, наверное, бывает раз в жизни, да и то не у каждого.

«Мне сегодня мама говорила примерно так, — пишет Яша в дневнике. — Любовь — это любовь. А когда начнутся трудности, работа, забота, когда нужно будет понимание, тогда все это пройдет. Надо просто уважать друг друга. Любовь проходит! Как жалко!»

* * *

Яше нравилась служба на лодке, но он с горечью говорил, что нет топлива, не работают батареи, а иностранные суда чуть ли не в Североморск заходят. На атомоходе «Курск» Яков Самоваров был назначен начальником секретной службы. После последней «автономки» сын прислал телеграмму, что вернулся, потом позвонил, голос подавленный. «Ты, наверное, устал?» — спросила мать. «Я очень устал!» — ответил он.

За автономный поход по Средиземному морю Яков Самоваров был представлен к медали Ушакова, но ее так и не дали.

«Сын словно повзрослел после последнего похода. У него появился свой взгляд на жизнь, хороший взгляд, — пишет Анна Адамовна.  — Он был добрым порядочным человеком, с чувством собственного достоинства. Я понимала, что сын стал настоящим подводником. Они все для меня настоящие мужчины и словно родные. Приехав в Видяево, я поняла, что вокруг другие люди. Отличаются они от нас, гражданских…»

В 1999 году Анна Адамовна тогда заболела, ей предстояла операция на почке, но операцию все откладывали. Яша приехал 21 декабря — в день рожденья мамы. За столом собралась вся семья — две дочери, сын, внучка. Потом была встреча Нового, 2000-го, казалось, самого счастливого, года. Следом, в январе Анна Адамовна легла на операционный стол, Яша остался в семье за старшего. В больницу сын привез собственноручно выпеченные блины. «Откуда ты умеешь делать такие вкусные блины?» — удивлялась Анна Адамовна.

«Да ничего особенного! — смущался Яша. — Бананчиков добавил в тесто, яблок.»

К ее возвращению Яша сделал ремонт в квартире, перетянул старые стулья. От матери не отходил ни на шаг. Сам готовил, сам ходил в магазин и все спрашивал: «Мам! Ну что еще сделать?»

В начале мая решил теплицу новую ставить. Последний лист пленки накрывал уже ночью 21 мая, торопился, уезжал на другой день.

— Так хорошо было, — рассказывает Яшин друг Рома, который жил по соседству. — Все сделали, сели отдохнуть, озябли совсем, в мае ночи холодные.

Сидим, чай пьем, в окно поглядываем, там костер горит, дров наготовили много. Яша тогда сказал мне, что надо маме помочь, Киру придется учить, самому учиться.

— Рома, как и Яша — один был мужичок в семье, — рассказывает Анна Адамовна. — Отец у него рано умер. Всегда они с Ромой все делали вместе — картошку там убрать, погреб протопить…

И новые профессии осваивали вместе. Это было в Архангельске: Яша должен был стать мичманом, Рома — водителем. Когда Рома заболел, и в аптеке не оказалось нужных лекарств, Яша побежал ночью в Саломбалу. Потом у него спрашивали, не страшно было, он отвечал: «Я об этом не думал!»

В Видяево у Яши тоже были близкие друзья. Один из них — Сергей Грязных (погиб на «Курске»). Вместе учились с ним в школе техников, вместе распределились на АПРК.

— Трудно приходилось. что скрывать, — рассказывала жена Сергея Лена. — Зарплату задерживали, сидели без денег. Яша получит паек, приносит к нам. Да и мы Яше помогали, когда у него было туго с деньгами.

Он звонил домой, чтобы проконсультироваться у мамы, что делать, если молоко пропадает (это было у Лены), он, уезжая, прихватил с собой саночки-салазки для детей Виталия Романюка, фельдшера с экипажа (погиб на «Курске»). Он на последние деньги мог купить огромный букет роз для девушки, чем очень гордилась Анна Адамовна, хотя могла и поругать сына за безмерные траты. Он был щедрым и открытым. Он отлично танцевал, так танцевал, что мама Сергея Грязных, залюбовавшись мальчиком, попросила после свадьбы сына научить ее рок-н-роллу. «Обязательно научу!» — отшутился Яша.

Никто не рассказал про Яшино обаяние, сама же я его не знала. Но так и видится румяный юноша с русыми волнистыми волосами, с лучистыми большими глазами, в которых застыло счастье… Или надежда на счастье… Или только надежда…

* * *

«В ночь с 13 на 14 июля приснился мне сон, — пишет Анна Адамовна.  — Стоит рядом высокая такая старуха, огромная просто. И говорит: «Завтра придет гроза. Идет страшная гроза, такой грозы еще не было, и идет она с моря!» На ней платок черный, кофта черная, навыпуск, юбка длинная, деревенская, фартук серый, глаза карие. Я той старухи не испугалась, и вдруг она спрашивает: «А где Яша ваш? Мне бы хотелось к нему в гости!» Я отвечаю, что к Яше при всем желании не попасть, там воды много. Уходя, она погрозила пальцем и сказала: «Ждите и готовьтесь!» Мы в это время были в Пурнеме, и действительно ночью с моря пришла гроза. Я и успокоилась. А в начале августа снова места себе не находила — все телефоны оборвала, а потом Яша позвонил.»

Он позвонил 8 августа, уверенно сказал: «У меня все хорошо!» Они много разговаривали с мамой, она рассказывала про Пурнему, он беспокоился о доме, который никто не ремонтирует, просил Киру беречь маму, сказал, что ходили в Западную Лицу за торпедами. Еще сказал, что вернется, будет поступать на заочное — он хотел быть психологом. Прочитал много книг на эту тему, даже в море взял «Курс практической психологии».

В ночь с 11 на 12 августа Анне Адамовне снились кошмары — темно-синяя, почти черная бездна, и она кричит: «Нет!»

«Я как-то заглянула в его записную книжку, искала номер телефона, а там — стихи, на маленьком таком листочке, — пишет Анна Адамовна . — Я не знаю автора, но эти стихи, оказывается, сын носил со всегда с собой еще со школы, учительница его говорила. Я эти стихи положила себе на столик, читала часто, когда Яша уехал.»

Владей собой среди толпы смятенной,

Тебя клянущей за смятенье всех.

Верь сам в себя, наперекор вселенной,

И маловерным отпусти их грех.

Пусть час не пробил — жди, не уставая,

Пусть лгут лжецы — не снисходи до них;

Умей прощать и не кажись, прощая,

Великодушней и мудрей других.

Это стихотворение «Заповедь» Редъярда Киплинга.

В Яшиной видяевской квартире Анна Адамовна нашла поздравительную открытку, которую сын не успел отправить (или не захотел) своему другу Роману.

«Дорогой мой, любимый Ромуэлло! — писал сын. — Не болей, не скучай, радуйся жизни, люби ее, воплощай в жизнь свои желания, верь в мечту, доверяй порывам сердца! Здоровья, Удачи, Любви!!!» — словно напутствие перед уходом…

Когда Самоваровы вернулись домой они получили письмо от бывшего командира 1 роты школы техников Григория Мощика. Он писал: «Яша был замечательным человеком. У меня никогда не было с ним проблем, его исполнительность, честность, порядочность, вежливость всегда радовали. Я всегда мог на него положиться… Побольше бы таких моряков, и лодки бы не тонули, и мир стал бы светлее, и люди добрее!»

* * *

«Любовь проходит!». Но не у них.

Анна Адамовна часто представляла будущее сына — как он женится, как рождается первенец, как она берет на руки внука… Она знала, что сын ее влюблен в красивую и умную девочку Наташу и радовалась этому. Она с первой встречи приняла Наталью Ляскевич и всегда вставала на ее сторону, если «молодые» ссорились.

«Знаете, Альбина, пишу, пишу и боюсь сделать паузу, — пишет Наташа Ляскевич.  — Потому что сразу нахлынут воспоминания и становится так тоскливо. Почему? Почему? За что? Я-то, глупая, думала — вот повзрослели мы с Яшкой, пора за ум браться. Когда я училась на 3 курсе, в конце года летом мы гуляли с ним по Архангельску, я в шутку сказала: «Яшка! Давай мы с тобой поженимся! Представляешь, какие у нас дети красивые будут?» А он очень серьезно: «А ты меня ждать будешь из плавания?»

Это было в мае 2000-го года. Вообще 2000-й году был таким странным для них обоих и сложным. Новый год они провели вместе. А в феврале Наташе пришлось срочно ехать в Архангельск на операцию — на месте случайно выбитого Яшей семь лет назад зуба образовалась киста. Наташу завели в кабинет, а Яша остался за стеклянной дверью. Когда она взглянула на него — на нем лица не было. «Только не плачь, пожалуйста,» — повторял он, беря ее за руку после операции.

В том трагическом августе Наташа мечтала о будущем. Как она встретится с ним, когда он вернется и когда она приедет домой. «Вот увижу его и больше никуда не отпущу…» — думала она. «У нас уже не было той всепоглощающей любви, слепой и безрассудной. Было спокойствие, умиротворение, уверенность в завтрашнем дне, уважение, теплота. А это, как мне кажется, главнее.»

«Страшно вспомнить тот день, когда я увидела списки погибших, — пишет Наташа.  — 17 августа я сидела и водила рукой по телевизору от фамилии к фамилии. Почти всех прошла и уже появилась надежда, что нет его там. А потом… не помню… Самоваров Я.В… Я закричала — дико, не по-человечески. Я бы жизнь свою отдала, чтобы его спасти! Почему? Ведь он столько не успел сделать! Я столько не успела сказать ему! Не могу писать… спазмы схватывают горло.

Может быть тем, что я напишу о нем, мне удастся увековечить его память, показать людям, какого Человека они потеряли и не знали об этом…Яша, Яшенька, прости, если я в чем-то виновата перед тобой…

После гибели он снился мне несколько раз и всегда одинаково — якобы он знал, что погибнет и все друзья приходили по очереди прощаться, а он такой грустный, каким никогда не был при жизни и спрашивает у меня: «Наташенька, почему я должен умереть? Я не хочу! Я жить хочу, я ведь молодой. Наташка, жестоко это, не могу, не хочу… Почему я?» Я пытаюсь его успокоить, а Яшке было все тоскливее.»

— Какова же все же цена жизни? — спрашивает Наташа. — Сколько за нее можно платить, а сколько нельзя? Боль и гордость охватывают меня, когда я думаю о нем. Яша — красивый, молодой, душевный, веселый — мой Яша шагнул в бессмертие!

С Яшиной мамой Наташа увиделась через пять месяцев — в январе 2001 года. Не могла прийти к ним во время своих краткосрочных приездов в Олонец. Она шла в дом Самоваровых, и ноги становились ватными. Сил хватило дойти до порога… После этой встрече Наташе приснился сон, где погибшие ребята были уже не на подводной лодке, а шли по воде, а потом поднялись на небо, как ангелы…

«Я уверена, — написала мне Анна Адамовна , — наши мальчики не были. Они есть, только не с нами, иначе жизнь не имела бы смысла!»

Эхо событий

Наташа живет в Петрозаводске, закончила университет, стала журналистом, вышла замуж, у нее растет сынок. Во время возвращения на родину она всегда навещает Яшину маму.

«У меня много перемен в жизни, — пишет Наташа . — Два года работала директором Информационного центра, сейчас вот снова придется менять работу. Одно неизменно — 12 августа я всегда еду в Олонец, на очередную годовщину…»

«Я не могу читать это так, как все обычные люди, — пишет мне Наташа, — я вижу между строк то, что не было дописано, и конечно, мне больно…время лечит…мне кажется только слегка притупляет… Завтра снова 12 августа и я снова понесу цветы…»