Со смертью любимого умирает любовь.
Со смертью мужа — исчезает надежда.
Со смертью сына — уходит частица жизни. И эта боль — навсегда.
Здесь словно не нужны предисловия, потому что слова бессильны перед материнской силой любви. Но это чувство тоже бывает разным, и это не секрет. Кто-то из «курских» родителей потерял кормильца, кто-то — опору, а кто-то — счастье и жизнь. И неважно, кто ты — мать или отец офицера или «срочника», год назад покинувшего родной дом. Матери сыновьих дорог не выбирают…
Родители погибших ребят после трагедии почти все заболели — тяжко, с осложнениями. Они держались по разному, но слегли все, кто-то раньше, кто-то позже.
14 августа Светлана Коркина, мама погибшего моряка Алеши Коркина, полола грядки на даче. Только наклонилась, как чей-то голос отчетливо позвал ее: «Мама!» Виновато так, громко. Она вздрогнула — сердце забилось, застучало, стало холодно и тоскливо. Засобиралась домой и тут услышала по телевизору страшную весть. А когда ступила на теплоход — Коркины живут в Архангельской области — снова голос услышала: «Мама!»
Мир еще ничего не знал. Мир еще не содрогнулся от ужаса. И только ребята в девятом отсеке уже все понимали и все знали. Если были еще живы… Страшно, когда предает друг. Еще страшнее, когда предает страна. Рванулось материнское сердце навстречу, да только не пробить стену государственного равнодушия.
Эти светлые воспоминания помогают им выжить.
Максим Сафонов
— Ну быть тебе штурманом! — хлопнул сосед по плечу четырехлетнего пацана, когда тот чуть не потерялся.
Это случилось в Приморском крае, где отец Максима служил на одном из кораблей Тихоокеанского флота. Задержавшись в магазине, Людмила Анастасьевна не обнаружила сына на крыльце. Стояли густые сумерки, но она знала, что через полчаса наступит кромешная тьма — на востоке ночь приходит неожиданно. Она оббегала весь поселок, подняла на ноги всех знакомых — Максим исчез. В половине одиннадцатого возле дома увидела маленький силуэт. «Мам! Там мальчишки картошку пекли на костре, а мне не хватило», — сказал Максим.
Мама схватила его в охапку, прижала к себе и сказала: «Глупый ты, глупый мальчишка! Ты ведь мог потеряться!»
— Удивительное чувство охватило меня, — говорит Людмила Анастасьевна, — как-то сразу прошел ужас ожидания, первое, что я ощутила, прижимая к себе его целого и невредимого, это обида, что ему не хватило картошки…
Оказалось, что Максим, увидев вдали огонек, пошел к нему, только он не знал, что это так далеко — ведь огоньки светят всем одинаково. А когда захотел вернуться, родной поселок растворился во тьме. Моряки шутили, что ребенок нашел дорогу по звездам…
Через 20 лет капитан-лейтенант Максим Сафонов стал штурманом Северного флота.
Этот случай запомнился, хотя родители не совсем одобряли выбор сына, когда позднее он записался в клуб юных моряков. Он любил корабли, море, воду уже с самого раннего детства.
— Впервые Максим искупался в море, когда ему не было еще и года, — рассказывает Людмила Анастасьевна. — Играл на песке на берегу, мы не уследили, и он оказался в воде. Это было в Хабаровском крае, вода там ледяная, а он не испугался. И ему так понравилось, что еле вытащили из воды.
Настоящее теплое море Максим узнал в два года, когда семья отдыхала на Каспии. Малыш визжал от восторга, когда накатывала волна, он протестовал, когда расставался с морем. Уже маленьким он хорошо разбирался в типах кораблей, знал их названия и назначение. Когда учительница в первом классе дала задание написать знакомые буквы, Максим нарисовал большой корабль с флагами, пушками и моряками — буквы он знал все.
Учился он легко, успевал параллельно заниматься в музыкальной школе. Первой его помощницей в школьных делах была старшая сестра — она сама вызвалась смотреть за малышом, когда он пошел в первый класс, и встал вопрос о том, чтобы маме бросать работу, на которую она устроилась с таким трудом. Брат с сестрой остались друзьями и в более старшем возрасте, когда Оля уже училась в медицинском институте, а Максим еще в школе. Оля присылала ему толстые письма, они подолгу шептались о чем-то во время ее редких приездов. После последней «автономки» Максим подарил Оле золотой браслетик. Сестра мучилась из-за этого, переживала чувство вины, словно Макс, родные звали его именно так, прощался.
— Я мало видел сына в раннем детстве, — рассказывал Анатолий Ефимович. — Помню только, как ликовал, когда приходил домой со службы и видел этого забавного мальчугана. Он все время был чем-то занят, никогда не капризничал, ни к кому не приставал, ничего не требовал и ни на кого не обижался. Если я узнавал, что с ним поступили несправедливо и пытался вмешаться, он говорил: «Не надо, папа, я сам разберусь!» Он любил гулять вместе со мной, показывал места, где они играли с товарищами, рассказывал о своих приключениях.
Он был с детства упрямым и независимым — «с характером», как говорят родители. В пять лет сам научился кататься на двухколесном велосипеде. Ему купили обычное детское транспортное средство с двумя маленькими колесиками позади. «Оторви!» — потребовал сын у папы, сел на двухколесный велосипед и поехал с горки. Упал, поднялся, сел и опять поехал, снова упал. Кричал от досады, сбил коленки, но научился ездить самостоятельно. Позднее получил медаль за победу на велосипедных гонках.
— Когда Максим решил поступать в Нахимовское училище, — вспоминает Анатолий Ефимович, — мне не особенно хотелось, чтобы сын повторил мой путь, слишком тяжел этот путь, но отговаривать его мы не стали. Мы никогда не навязывали ему своих решений, никогда «не читали морали», «не прорабатывали», он был честен с нами и никогда нас не обманул.
Людмила Синица — эта та девушка, которая Максим выбрал. Пожениться они не успели, зато побывали на чужой свадьбе: он другом жениха, она — подружкой невесты. Там и познакомились. Это случилось в феврале 2000 года в Великом Новгороде — Людмила по образованию дизайнер. Они начали встречаться — в Москве, Питере: на вокзалах и поездах. Вскоре Максим познакомил родителей с невестой.
— Его намерения в отношении этой девочки были самыми серьезными, — говорит Людмила Анастасьевна. — На Север мы провожали их из Москвы вместе со знаменитой кошкой Асей. Они были счастливы, Максим светился этим чувством.
После второго автономного плавания штурман стал готовиться к поступлению в академию, уже были получены все согласования. Сомнений в том, что он поступит не было — Максим серьезно относился к своему делу. Но этим планам не суждено было сбыться.
— За трое суток не могли вытащить из девятого отсека ни одного из 23 человек! — позднее говорил Анатолий Ефимович. — Хотя бы одного человека достали, нам было бы не так больно, мы бы знали, что наши спасательные службы сделали все, чтобы спасти ребят!
«В комнате Максима на журнальном столике стоит портрет сына, живые гвоздики, много фотографий, — пишет Людмила Анастасьевна . — Все, казалось бы, должно убеждать, что сына больше нет. А мы чего-то ждем, заглядываем в почтовый ящик, бросаемся к телефонному звонку… Скучаем! Я вспоминаю привычный родной голос: «Мам, здравствуй, это я!» И мир не рухнул, и солнце светит, и люди улыбаются и радуются… И почему-то я живу…Зачем? Одно утешает, что мы с ним встретимся в назначенный нам срок. Если верить, что для душ нет преград ни в пространстве, ни во времени. А для нас земной мир изменился качественно и как жить в нем без сына, мы не знаем…»
Эхо событий
Несмотря на то, что их брак не был зарегистрирован, Людмиле дали квартиру в Ленинградской области. После трагедии она целый год жила в Видяево, а весной переехала в подмосковные Горки к родителям Максима, «это последняя ниточка, связывающая нас с сыном», — пишет Людмила Анастасьевна. Кошка Ася прекрасно ужилась с другими котами, которые обитают в квартире Сафоновых.
Сафоновы тоже переехали — в Химки.
Судьба все же подарила им огромное утешение — внука. Его родила дочка Оля через год после трагедии.
— Мы хотели назвать его Максимом, — рассказывала Людмила Анастасьевна во время телефонного разговора, — но Оля не разрешила. Почти до года мы не регистрировали ребенка, мы называли его Максом, а родители — Мишей. Сейчас Миша обожает своего дедушку, как когда-то обожал своего отца Максим.
Когда меня арестовали в Видяево, якобы, за незаконное проникновение на территорию части, и везли на машине со специсгналом, Сафоновы не стали делать вид, что мы не знакомы, они вышли на крыльцо Дома офицеров и сказали, что если со мной что-то случится, они будут свидетелями. Это достаточно мужественный поступок для того времени — все зависело от прямых решений руководства флота: деньги, льготы, квартиры.
Алексей Шевчук
— Господи! Сотвори чудо! Спаси их! — отчаянно молился отец Аввакум в дни трагедии.
Слезы текли по строгому лику. Такой страстно-горячей молитвы я не слышала ни до, ни после трагедии.
Только церковь спасла Наталью Шевчук как от сумасшествия, так и от смерти… Алексей Шевчук, друг Макса Сафонова, — капитан-лейтенант, командир группы управления БЧ-2, был для матери всем: центром вселенной, незаходящим солнцем, смыслом существования… Ничто на свете уже не заменит ей сына, и тоска, стальная, тяжелая, неизбывная, навсегда сдавила сердце ледяным обручем.
Мать и сын были очень привязаны друг к другу. Они были настолько близки, что понимали другу друга с полуслова, с намека, с одного взгляда. Алеша был словно продолжением Натальи Николаевны. Он был первенцем — одним из двух родившихся близнецов. Брат его умер сразу, а Алешка выжил. Так всегда бывает, как будто один остается жить за двоих — тогда и ответственность больше, и любовь словно на двоих.
И хотя позднее у Шевчуков родилась еще и дочка Оленька, Наталья после рождения сына стала неожиданно мудрой: она вдруг поняла, как хрупок мост между жизнью и смертью.
Нет, о смерти она не думала, но чем старше становился Алешка, тем чаще мать в молитвах взывала к Богу: «Не оставь сына-сыночка!»
А между тем, подрастающие Алеша и Оля радовали родителей. Уже в первом классе Алешка удивил их тем, что начал писать фантастические рассказы — тетрадку прятал под диван. Во втором — решал задачи собственным, им изобретенным способом. А в третьем мальчишка запоем читал «Теорию гидродинамики».
— Мы не спрашивали, зачем он читает эту мудреную книгу, — рассказывает Наталья Николаевна. — Заметили, переглянулись: «А, пусть! Может, толк выйдет!» Он у нас вечно чудил. В четвертом вдруг вышивать крестиком начал, в пятом к плите встал.
Экспериментатор, одним словом. Учился Алешка легко, без напряга, успевал бегать в драмкружок. И чем-то неуловимым отличался от сверстников — не было у него того снобизма, который бывает иногда у офицерских детей, растущих в гарнизоне. Между тем, отец его Владимир Николаевич успешно продвигался по служебной лестнице. Я знала его, как самого жизнерадостного капитана буксира, который возил нас на разные мероприятия, связанные с приездом шефов.
Да, безусловно, есть в гарнизонах такая детская табель о рангах, когда сын за отца отвечает. Алеша мог дружить и с сыном офицера, и с сыном слесаря, словом, было в нем истинное чувство достоинства, когда не только честь свою не уронишь, но и другого не унизишь. Было в нем то, что называется старинным словом «благородство».
Переходного возраста, как ни пугали им Наталью Николаевну, у Алеши не было — ни неуправляемых взрывов, ни драк, ни протеста, а пить и курить он так и не научился.
— Он, конечно, не был идеальным, — вспоминает Наталья Шевчук. — Были, например, проблемы со сверстниками. А я всегда говорила, что легче всего пойти на поводу у друзей, чем устоять перед плохим поступком.
И вот он вырос. Высокий, красивый, спортивный, интеллигентный — только бы радоваться матери. Музыку любил, книги философские читал, томик Омара Хайяма под подушку прятал. Хорошо разбирался в технике — то одному другу помогает чинить машину, то другому.
— В прошлом году поехал в отпуск, — вспоминает Оля. — Другие на море, а он в музеи, в Питер ездил, все потом восторгался Храмом Спаса на крови.
— Помню, как он удивил меня тем, что научился читать по диагонали, — рассказывает Владимир Шевчук. — «Да ты просто книгу листаешь, — говорю. А он: «А ты — проверь!» Проверил я, но так и не понял, как за несколько минут можно узнать содержание целой книги.
Он все делал легко и изящно, словно играл. Ему было все интересно: узнавать новое, работать, общаться, жить. Вот только любви Алешка не познал. Самой преданной, самой беззаветной любовью он любил свою семью. Шевчуки — на редкость дружные и открытые — отвечали ему тем же. Да их и нельзя не любить — они очень искренние люди с живыми выразительными глазами.
— Не могу поверить в это! — говорила Оля Шевчук. — Вот кажется войдет Алешка и весело крикнет: «Я вернулся!» Он всегда так говорил.
12 августа Наталья и Владимир на своей машине возвращались из отпуска. Когда ехали по Карелии, это было часов в 10–11, Наталье Николаевне вдруг стало плохо. Она упала на подушки, носом хлынула кровь.
— Все было хорошо, и вдруг в голове взорвалось слепящее солнце, — позднее расскажет она, — и я потеряла сознание.
Позднее врачи поставят диагноз — инсульт. Когда ее выписали из госпиталя, Владимир уже знал о трагедии на «Курске», но жене решил пока не говорить. Спрятав пульт от телевизора, он ушел на службу, успокоенный тем, что Наталья Николаевна не ходила. Она встала утром, поискала пульт, включила телевизор, словно это было самое важное, что ей надо было сделать в тот момент и… услышала все. Не закричала, не заплакала, не запричитала, словно уже знала… Встала, оделась и стала ждать мужа.
«Пойдем! — сказала она, когда Владимир Николаевич пришел со службы. — Я сделаю для него то, что могу сегодня сделать!»
Сначала они поехали в Колу, заказали молебен, затем в Мурманск — и там сделали то же самое, затем в Гаджиево, где службу исправлял отец Аввакум, которого Наталья хорошо знала. Потом еще во Вьюжный, где постоянно шли службы за спасение моряков, заехали в Полярный, но там церковь оказалась закрытой.
На другой день Катя Багрянцева договорилась, что для родственников выделят автобус, чтобы поехать на молебен. Но родственников поехало очень мало — все словно боялись покинуть Видяево, словно ждали вестей со дна моря.
— Какого же чуда вы хотите? — воскликнул отец Аввакум, воздев худые руки к небу. — Сильнее молитвы матери нет ничего на свете!
Но и молитва не спасла Алешу. Это были первые дни, когда все верили, когда надеялись на чудо.
Эхо событий
Я была у Шевчуков через год после трагедии. В маленькой комнате на стене — потрет Алеши, перед ним теплится лампадка.
— Всегда горит! — говорит Наталья Николаевна. — Только на сороковой день вдруг словно ветер подул, потушил лампадку. Может, знак это был?
Она очень надеется, что они скоро встретятся, только этим и живет…
Вскоре после трагедии Оля вышла замуж, родила сына — как странно, что судьбы жен и сестер похожи, они как будто торопились нарожать новых детей взамен ушедших…
Тогда они еще жили в Видяево. По комнатам все также бродило горе. Но уже был слышен голос новой народившейся жизни, уже звучал плач маленького мальчика, который должен, обязан просто пробудить эту семью, возродить к жизни бабушку, сделать счастливым деда. Он еще пока очень мал, но скоро эти глазки запылают Алешкиным восторгом, скоро эти щечки заалеют красками, скоро зазвенит по комнатам веселый смех, так похожий на Алешин…
Андрей Панарин
«Нас у мамы с папой — четверо детей, — пишет сестра Андрея Панарина Татьяна . — Мы никогда не скажем «было четверо детей». Мы никогда не скажем «был Андрей», он нас есть и будет всегда!»
В далеком Узбекистане в далеком 1968 году немецкая симпатичная девочка Лидия Гебель встретилась с юношей по имени Володя Панарин.
Она только что закончила школу и работала в ней старшей пионервожатой. В этот день она торопилась на пионерский слет. А мимо мчался на новеньком грузовике юный водитель. Несмотря на то, что ему надо было срочно отвезти молоко в райцентр, он решил подбросить девушку в красном галстуке. Вот так начиналась большая семья Панариных — Лидии было 18 лет, Володе — 19. Свадьбу сыграли в женский день — 8 Марта. Через год родился сын Сережа. И дальше: Оля, Андрей, Таня. Семья не помешала многодетной маме получить высшее образование — она закончила исторический факультет пединститута.
В поселке «Майском» Ташкентского района у них был свой дом, дети подрастали и радовали родителей успехами в школе и редкостной дружбой.
— Андрей был моим лучшим другом, — рассказывает Татьяна. — Он старше меня на четыре года. Но первые мои детские впечатления о нем — это то, что у меня есть человек, на которого можно положиться даже в мелочах…
А мелочи — это только для нас с вами мелочи, для маленькой девочки проблема, порой, разрасталась до вселенских масштабов. Например, в школе дали задание — нарисовать стройку. Таня вспоминает про стройку уже поздним вечером — где ее ночью найдешь, эту стройку и вообще… Андрей не ляжет спать, пока не сделает домашнее задание младшей сестры. И за полученную «пятерку» девочка старается помочь брату хоть в чем-то.
— Сейчас я понимаю, что я ему мешала, — вспоминает она, — а он терпеливо сносил мои неуклюжие попытки помочь ему растить голубей, декоративных петушков и в темной ванной комнате, освещенной красным светом, делать фотоснимки.
Отец большого семейства почти всегда работал, и дети видели его редко, но зато летом они по очереди отправлялись с дальние путешествия — это значит, с папой на работу. Упоительное время, когда рядом с тобой сопит родное существо, внимательно наблюдая за знаками дорожного движения…
Шло время, дети взрослели. В девяностые годы многочисленную родню Панариных разбросало кого куда: одни живут в Туле, другие перебрались в Москву, многие уехали на свою историческую родину в Германию. Засобирались было и Панарины. Посетили посольство, успешно прошли тесты, но потом передумали — Сергей заканчивал танковое училище, и они не захотели разбивать семью.
Но из Узбекистана надо было уезжать. Панарины перебрались поближе к младшей сестре Лидии Михайловны — в Ленинградскую область. Сестра жила в Кировске, а Панарины поселились в Молодцово. Владимир Федорович устроился в совхоз водителем, Лидия Михайловна — в поселковую школу учителем. Сначала было им очень сложно: и с работой, и с пропиской, и с деньгами. Выручил огород — пережили это время на картошке, капусте, да морковке.
А потом пришло время выбора профессии и для Андрея. В семье этот вопрос не обсуждался — мальчишки бредили военной службой. Голубой мечтой Андрея было небо — он хотел летать, но не смог поступить в летное училище. Вскоре его забрали в армию, а после года службы он подал заявление в высшее училище подводного плавания им. Ленинского комсомола в Санкт-Петербурге.
Вечером, когда Андрей приезжал из училища, вся семья собиралась вокруг него, чтобы послушать курсантские новости.
— Он обожал сюрпризы, — вспоминает Лидия Михайловна. — Если это подарок, то непременно такой, что вызовет бурю восторга. Помню, на мой день рожденья Андрей купил огромный букет бордовых роз…
Сын ждал ее, затаив дыхание и предвкушая реакцию. Но вездесущие соседи испортили сюрприз, рассказав о подарке Лидии Михайловне. Он немножко растерялся, а потом на ходу придумал новое «шоу», и праздник получился.
Каждое лето, еще учась в школе, Андрей подрабатывал, потом покупал на эти деньги фотоаппарат, магнитофон, компьютер.
Учебные заведения, в которых учились Андрей и Татьяна, были рядом. Брат и сестра нередко возвращались домой в Молодцово вместе, но и тогда они не могли наговориться.
В 2000 году Андрей Панарин закончил училище и был направлен в Видяево. Месяц прослужил на БАПЛ «Воронеж», в начале августа нынешнего года, перед самыми учениями, Андрея перевели на «Курск».
«Всю дорогу до Видяево у меня в голове звучали слова из песни «Когда усталая подлодка из глубины идет домой», — пишет Лидия Панарина, — я так верила, что ее поднимут и всех ребят спасут. Я понимала, что они уже не будут прежними, допускала все, но не смерть. Андрей всегда говорил, что наши лодки имеют большой процент живучести, а он эти уроки всегда сдавал в училище «на отлично». Мой сын, он такой находчивый, он такой жизнелюб, у него всегда все получалось, его нельзя было не любить.»
— Для меня он уже в детстве был героем, — говорит Татьяна. — Героем, потому что он два раза ломал руку и терпеливо относился к боли, хотя он был маленьким мальчиком по сравнению с другими мальчишками с нашего двора. Он никогда не делал проблему из болячек. Мама с папой спрашивали, где он находит эти царапины и ссадины, а он отвечал, что не помнит. Поэтому когда случилось горе, мы до последней минуты думали, что Андрей выберется, что ему все нипочем.
«Очень сложно писать о нем, о любимом своем сыне в прошлом, — пишет Лидия Панарина . — но он в самом деле именно тот человек, о котором можно говорить только светлое, хорошее, радостное. Он и в снах приходит ко мне спокойный, светлый, во всем чистом. Ничто в мире не может мне его заменить».
Эхо событий
Сергей после окончания танкового училища остался служить в Екатеринбурге. Татьяна тоже надела погоны, правда, офицера внутренних дел. Ольга стала ревизором в банке. Дома у Панариных есть маленький семейный музей: фотографии, личные вещи, орден Мужества. Есть здесь и своя семейная святыня — иконка, освященная в храме поселка Видяево. В центре ее — лик пресвятой Богородицы, а рядом изображены те, кто служил на «Курске» и погиб. Среди них — Андрей Панарин.
Но самые удивительные вещи произошли в этой семье через год после трагедии. Сначала у Татьяны родился Андрюшка. Потом у Сергея появился Артемка. А следом у Ольги — Егорка. Мальчишки родились в один год. Все вместе они любят футбол, а отдельно: Андрей занимается плаванием, Егор — аккордеоном. У них свои победы и поражения — такие еще детские и такие уже взрослые.
Сейчас большое семейство перебралось в Кировск, и кроме забот о внуках у Лидии Михайловны есть свое большое дело — она директор музей «Синявинские высоты». Он посвящен одной из трагических страниц Великой Отечественной войны и действует при местной школе в поселке Молодцово.
Дмитрий Колесников
Дмитрий Колесников стал знаменитым после записки, которую назвали высшим проявлением мужества. О нем практически узнал весь мир. Но в первые дни трагедии, когда мы говорим о нем с Романом Дмитриевичем Колесниковым, отцом Димы, еще не были начаты работы по подъему тел, еще не было никаких записок и вообще никаких известий. Для Романа Дмитриевича Дима — просто сын, один из тех, кто остался на дне.
Сын потомственного подводника — звучит, как потомственного дворянина — не сразу принял решение поступать в военно-морское училище. Его отец, капитан 1 ранга, в то время работал в военно-морской академии Санкт-Петербурга, доцентом кафедры «Комплексная автоматизация технических средств кораблей». Отец, бывший корабельный инженер-механик, хотел, чтобы Дима стал подводником — сомневался сам сын: после выпускных экзаменов в школе он закрылся в своей комнате и два дня не выходил из нее.
— Папа! Я решил пойти по твоим стопам! — сказал он, когда покинул добровольное место заточения, весело и уверенно сказал.
— Ну вот и хорошо! — ответил отец.
В военкомате ответили, что, увы, уже поздно, комиссия закончила свою работу.
— Извините, — возразил юноша, — у меня по закону в запасе еще двое суток. Военком вздохнул, но заново собрал комиссию. Как оказалось — напрасно:
Дима весил 106 килограммов, а это серьезное препятствие для будущего подводника. Для подплава существует ограничение — 100 килограммов и ни грамма больше. Кто бы сдался, только не Колесников!
— Дайте мне неделю, — сказал он, — и я похудею, — чем очень развеселил комиссию.
— Интересный паренек, — ответили члены комиссии, видавшие всякое, но неделю дали.
Дима полностью отказался от еды, пил только кефир и занялся серьезным спортом под руководством серьезного спортсмена — мастера спорта по вольной борьбе. Через неделю весы показывали 100 килограммов.
Все экзамены в высшее военно-морское училище он сдал на отлично. Родители звонили в приемную комиссию, спрашивали, каковы шансы у сына.
— Вы чьи родители?
— Колесникова?
— Золотого? Так у него ж одни пятерки!
Училище он тоже закончил с отличием. Это было в 1995 году. А прозвище «Золотой» так и приклеилось к Диме». Оно так шло к нему — высокий, рыжеволосый, крупный.
Еще в училище Дима начал дружить с Рашидом Аряповым и Сергеем Любушкиным (они тоже погибли). Все трое ребят попросились на Курск» — лучший в дивизии и один из лучших на Северном флоте. Но в первую «автономку» Дима ходил на «Воронеже». Здесь его помнят, как веселого добродушного парня — на флоте любят и ценят юмор. Я не раз встречала Диму в коридоре штаба — у него была харизма, как сейчас бы сказали — но никогда не случалось поговорить. Семьи в гарнизоне у него не было, а, стало быть, и поводов для разговора со мной.
Мы беседуем с Романом Дмитриевичем в большом зале Дома офицеров среди суеты разгоряченных голов и приглушенного шума толпы. Он вырывает маленький листик из блокнота и рисует схему.
— Почему гибнут корабли? А почему гибнут все чрезмерно большие сооружения? — говорит он. — Металл, как и любой другой материал имеет свой предел прочности. Если подходить к этому вопросу с чисто математических позиций, то можно подсчитать допустимый предел прочности для каждого объекта, но дело в том, что с возрастанием объема прочность убывает не в арифметической прогрессии, а в геометрической.
Он говорит, что они часто с Дмитрием Романовичем спорили о разных технических тонкостях кораблей такого типа, как «Курск» и «Воронеж», и он всегда удивлялся — сын отлично разбирался в инженерной структуре подводного дела. Дима хорошо понимал, что «техника сыплется», что «Курску» требуется солидный профилактический ремонт, что исправление на ходу, которое моряки делали сами, это чистое латание дыр. В этом была трагедия лодки, которая по технической сложности не уступает космическому кораблю, а по степени обслуживания — застрявшему на дороге грузовику.
— Все эти ребята по минному полю ходят, — сказал тогда Роман Дмитриевич. — Потому что береговой структуры по сути нет. Обеспечение благополучно забыто, поэтому служба связана с большим нервным напряжением.
Он понимал это больше, чем другие. Тем не менее, Роман Дмитриевич на встрече с Президентом страны, как истинный моряк, встал на защиту военного руководств и лично Главкома, внеся конструктивные нотки в обвинительный тон собрания. Он сказал, что в нашей стране пора вспомнить о бедственном положении подводной базы, что современный корабль с компьютерным обеспечением нельзя ремонтировать, как старый трактор.
— Я гордился тем, что Дима так много знал, — сказал тогда Роман Дмитриевич. — Каких специалистов потеряла страна!
В те дни уже было получено свидетельство о смерти сына. Трагическое известие о том, что ребята были живы некоторое время, пришло позднее.
— Меня утешает только то, что он испытал любовь, — продолжает Роман Дмитриевич. — Он был такой окрыленный, стихи писать начал.
Дима женился как раз накануне, весной, они прожили с Ольгой чуть более трех недель. С невестой Диму познакомила мама — девушка была учителем биологии в той же школе, где она работала. Пока мы беседуем, Ирина Иннокентьевна то подходит, то уходит. Она не сказала ни слова, но внимательно слушала, когда присаживалась рядом.
Сколько раз отец предлагал Диме остаться на берегу — такая возможность была — а он заладил «плавать, да плавать!» Он считал, что должен получить много практических знаний прежде, чем взяться за теоретическую работу, это был профессионал высокого класса. И пусть Дима никогда не говорил, что должен же кто-то Родину защищать, он думал именно так.
— В каждый свой отпуск он приходил в школу, — рассказывала преподаватель школы Наталья Дмитриевна. — Я его спрашивала: «Но ведь вам же не платят. Может, найдешь себя в гражданской жизни?» Он отвечал: «Служить сейчас очень трудно. Но это — мое!»
Через год после тех событий я брала интервью у Романа Дмитриевича.
Может быть, многое из того, о чем мы тогда говорили, теперь уже не столь важно — выбираю «нетленку».
— Сейчас много говорят о столкновении с иностранной субмариной? Эта версия может соответствовать действительности?
— Столкновение нельзя рассматривать в качестве сколько-нибудь серьезной, — сказал Колесников. — Однажды на подводной лодке, где я служил, произошло столкновение с американской подлодкой. Когда мы вернулись на базу — весь нос был разворочен, как яйцо всмятку. Но с лодкой ничего не произошло, мы даже не почувствовали удара. И это не частный случай — практика показывает, что для лодки такого класса, как «Курск» не страшны ни столкновения, ни выстрелы, настолько велик запас ее прочности. Чтобы погубить субмарину такого класса необходима эквивалентная сила.
— Помните, Роман Дмитриевич, когда вы приезжали в Видяево, вы говорили, что для любого инженерного сооружения существует технический предел. Могло ли это стать причиной гибели лодки?
— Само по себе это обстоятельство не могло привести к гибели лодки, но, безусловно, осложнило поиск возможных решений по спасению подводников. Специалисты, считаю, могли бы уже сегодня дать ответы на многие вопросы, если бы владели теми данными, которыми владеет следственная бригада. На некоторые вопросы можно ответить совершенно точно, если провести следственный эксперимент.
— А почему не говорят?
— Считаю, что речь идет о государственных интересах, и я не могу судить военных за это, не забывайте, в каких условиях они работают, в каком развале наш флот.
— Роман Дмитриевич! Что вы скажете об овальном отверстии в корпусе, которое отчетливо видно на фотографиях?
— Оно никак не могло стать причиной гибели лодки, поскольку находится в легком корпусе.
— Всех долго интересовал вопрос, почему не был выпущен аварийный буй?
— Как будто вы не знаете, что аварийный буй на практике приваривается к корпусу, иначе потеряется. И здесь у меня претензии к создателям подводных кораблей — неужели за 20 лет нельзя было создать прочное прикрепляющее устройство?
— А в какой мере на гибель корабля могла повлиять глубина погружения, на которой находилась подлодка?
— У них не было возможности для маневрирования, лодка стояла на банке. Это могло осложнить обстановку. Но меня больше беспокоит мысль, что ребята в 9 отсеке еще жили, их можно было спасти…
Сразу после этих событий Колесниковы забрали младшего сына Александра, который служил на атомном крейсере «Нижний Новгород.» Накануне стрельб Геннадий Лячин сказал Саше: «После «автономки» будешь служить у меня на «Курске»…
Эхо событий
Колесниковы по-прежнему живут в Санкт-Петербурге. Года через три после трагедии я беседовала по телефону с Романом Дмитриевичем. Он отозвался очень тепло, но в голосе уже была усталость от всего, что произошло после курских событий.
Александр живет отдельно от родителей и сейчас видится с ними не часто. У него родилась дочка Светлана. С Ольгой, которая вскоре переехала в другую квартиру, никто из близких Дмитрия Колесникова не общается. Свою новорожденную дочку она назвала Димитрией.
На Серафимовское кладбище, где проходили поминальные мероприятия в честь 10-летия гибели «Курска», близкие Дмитрия не пришли. Лишь два офицера склонились над памятником Колесникова.
Алексей Коломийцев
В Алешиной семье было два Алеши. Так сложилась судьба курского моряка Алексей Коломийцева. Не вдаваясь в подробности скажу, что родители его разошлись, когда Алеша был еще мал. До 13 лет он жил с мамой в Моздоке, потом, поссорившись с мамой, уехал к дедушке с бабушкой. Сюда и приехал за сыном отец Юрий Алексеевич Коломийцев, который жил с новой семьей в северном городе Пыть-Яхе.
«Алеша стал четвертым ребенком в нашей большой семье, — пишет мачеха Алла Ивановна , так она себя называет. — Дочь Елена, сын Андрей и внук Алеша. Поэтому мы Алексея стали называть Алешей большим, а внука Алешей маленьким, ему тогда было шесть лет».
В однокомнатной квартире Земцовых места для шестерых было немного, и Алеша вместе с Андреем спали на диване на кухне. Большой Алеша очень подружился с маленьким — рисовал ему корабли и лодки, складывал конструкторы. Соседи до самой Алешиной гибели не подозревали, что он — не родной сын Алле Ивановне. Алеша любил возиться с техникой, легко мог починить машину, он закончил курсы водителя и автослесаря.
«Он был добрым, но не бесхарактерным, — пишет Алла Ивановна . — Его друзья это знали. Даже то, что он не писал в Моздок и уехал сам, говорит о его характере. Я не раз напоминала ему, чтобы написал матери. Он говорил: «Я подумаю». Видно, очень большая боль была у ребенка в душе».
Алеша долго не умел плавать и даже боялся воды.
— Мы над ним подшучивали, — вспоминает Алла Ивановна. — Говорили: «А вдруг в морфлот попадешь? Когда узнали, что в морфлот, с одной стороны дрогнуло сердце, с другой подумалось: это не Чечня. Когда он приехал в отпуск, рассказывал, как ему нравится море. Одно запало, он сказал: «Тетя Алла, не переживай! Там не надо уметь плавать, если авария — капсула выбросит, а нет — оттуда не выплывешь…
В отпуск Алексей приехал в январе 2000-го. Постучал в 4 часа утра. Спросили: «Кто там?» «Посылка из Мурманска!» — ответили. Все вскочили, бросились обнимать, целовать Алешу, отогревать… Он приехал в бескозырке, а на улице было минус 43 градуса.
— Уезжал, глаза были такие грустные — вот-вот заплачет, — рассказывает Алла Ивановна. — Обнял меня, сказал: «Держись, тетя Алла, немного осталось, все будет хорошо!» В ночь с 11 на 12 августа я очнулась от того, что меня Леша держит за плечо. Я вскочила: он же в армии! А Леша удаляется от меня, лицом ко мне, спиной в темноту… Моя знакомая сказала: «Ой, беда, он с тобой попрощался!»
В последнем письме Алеша писал: «А сейчас пишет мне одна тетя Алла. Спасибо, конечно! Но почему вы не пишете? Поссорились? Отец, я, не обижаюсь и не хочу сказать, что я никому не нужен, но напиши пару строк. Я ведь вас всех люблю и соскучился».
Когда родители поехали в Видяево, а потом звонили домой, маленький Алеша спросил: «Вы Леху поздравили с днем рожденья?» Теперь Малыш, как называют Алешу маленького в семье, рисует подводные лодки и дарит их всем знакомым. 12 августа 2000 года ему исполнилось 10 лет.
Большой Алеша 12 дней не дожил до 20-ти…
Эхо событий
Земцовы по-прежнему живут в той же квартире.
Алешиной родной маме с сестрой дали квартиру в Костроме.
После Алешиной гибели сбежались все его многочисленные родственники, все ждали квартир и денег. Приходили в гостиницу, где жила Алла Земцова и Юрий Коломийцев, требовали, чтобы они уехали, так как они никто для Алеши.
— Мне надоел весь этот бред, — сказала тогда Алла Ивановна. — И я их выгнала. Просто обидно за Лешу…
Вадим Бубнив
«Сын для меня был всем, — пишет отец старшего лейтенанта Вадима Бубнева Ярослав Степанович . — Я ведь сам детдомовский. Семья наша была репрессирована из Тернопольской области и выслана в Копейск, отец отбывал срок по 58 статье, как враг народа, и мне приходилось не сладко, хотя всего два года было. Может и правда получится у вас правдивая книга о ребятах с АПРК «Курск», поэтому и отвечаю. Уж очень много вранья, как в былые времена, хотя кое-что известно доподлинно. Буду надеться, что при жизни прочту правду».
Сегодня я думаю, почему Ярослав Степанович начал издалека, почему вспомнил про своего отца?
Потому что он почувствовал что-то общее в этих двух временах — нынешнем и довоенном. Репрессии могут принимать разные формы.
Вадим Бубнив был самым молодым офицером на корабле — ему было всего 22 года. Он с отличием закончил Петербургское Нахимовское военно-морское училище, а затем Военно-морской институт имени Фрунзе — также, с красным дипломом, получив специальность штурмана. Кроме этого, у него был диплом переводчика английского языка.
— Вадим о море мечтал с детства, — рассказывал Ярослав Бубнив. — Занимался спортом, хорошо учился в школе. Когда сын поступил в училище, мы еще надеялись, что он не станет моряком. Но уже после института надежд почти не осталось — он хотел служить, он рвался именно на подводный флот.
Вадим получил направление на «Курск» — родители восприняли это известие скорее, как трагическое, чем радостное. Они даже пытались надавить на сына, чтобы тот перевелся на другое место. Ярослав Степанович 30 лет отработал в шахте, знал, что под землей, также, как водой, всякое случается. Зинаида Михайловна всю жизнь ждала из глубины и воспринимала шахту, как подземный корабль, на «Красной горнячке» что ни день, то экстремальные ситуации.
Не о такой доле мечтали они для сына. Но Вадим еще будучи курсантом, вступил в клуб подводников в Санкт-Петербурге и, видимо, уже тогда выбрал профессию.
«Первый и последний раз в жизни он не послушал меня», — пишет Ярослав Степанович.
Он уезжал в мае. Родители, редко видевшие сына в последнее время, не слишком приставали с поучениями и расспросами. Сидели рядом, разговаривали ни о чем, наблюдали за повзрослевшим сыном. Вадим словно чувствовал свою вину перед родителями — из-за того, что им приходится ждать его, волноваться, из-за того, что не послушал отца. Он был внимателен и ласков. «Уже тогда я предчувствовал, что вижу его в последний раз», — пишет Ярослав Бубнив.
Потом он еще позвонил из Видяево, порадовал родителей известием, что ему присвоили звание старшего лейтенанта, сказал, что у них начинаются трехдневные учения…
Когда случилась трагедия, родители хранили тайну от дочери-десятиклассницы. «Что с вами? На вас лица нет! И телевизор по ночам смотрите…» — спросила Таня. Им пришлось рассказать правду. Теперь они дежурили у экрана телевизора втроем. И вскоре приняли решение отправляться на место трагедии. Ярослав Степанович вылетел самолетом. Зинаида Михайловна осталась на работе, она — начальник городского управления здравоохранения.
В Видяево Ярослав Степанович поселился в квартире Вадима, мало с кем встречался, ждал, когда достанут тела. Он сразу понял, что сына больше нет…
Эхо событий
Ярослав Степанович ненадолго пережил своего сына, он умер от сердечной недостаточности. После смерти мужа Зинаида Михайловна ушла с работы и уехала вместе с Таней в Санкт-Петербург.
— Каждый год накануне годовщины и после нее болею по месяцу, — рассказывала она. — И все вспоминаю, вспоминаю сына маленьким. Ведь была у нас возможность не идти в армию, у Вадика в 10 лет было сотрясение мозга, могли же оформить эту запись, тем более, что у меня были возможности. Нет, мы наоборот, вырвали эту запись из медицинской карты, он так мечтал о море… Покинули меня мои мужчины…
Татьяна закончила юридический факультет Южно-Уральского университета и работает юристом в одной из питерских государственных учреждений. «Мне очень тяжело вспоминать это время, — пишет Татьяна . — Я потеряла очень важного человека для себя, мне больно об этом вспоминать, и думать.»
Алексей Коркин
Вскоре после «Курских» событий я получила письмо от Светланы Ивановны Коркиной, матери Алеши. Она пишет, что он… поседел на дне. Таким она увидела его на опознании. А было ему 19. Это случилось в те дни (или часы), когда он был жив…
Алеша с таким восторгом писал о море: «… красота редкостная, что просто неописуемо! И море! И волны! И пена у носа и по бортам корабля, и берег, еле виднеющийся вдали. И голубая вода!»
Прошел только месяц после того письма, и Алеша навек остался в этой голубизне. Только на дне вода черна. И мать почернела от горя. «С гибелью Алеши я потеряла все самое дорогое, что у меня было, — пишет она. — Не думала, что и жить-то буду… Но вот живу…»
Каким он был, Алеша? О нем рассказать и легко, и трудно. Трудно потому что его судьба, как две капли воды похожа на судьбы других мальчишек с этой подводной лодки — своей чистотой, своей искренностью, чуткостью и добротой! Как будто собрали их всех воедино… Как будто они были слишком хороши для этого мира…
Алеша рос настоящим непоседой — быстрым, подвижным, сообразительным. Но если делом занят — глубокая сосредоточенность выдавала в нем натуру незаурядную. Алешу любили все, кто его знал. «Вот все думаю, — пишет Светлана Коркина , — перебираю в памяти. Ну что я представляла в свои 19 лет? Что хорошего успела сделать? Что о жизни поняла? Да ничего. А он — успел! Много успел! Много памяти хорошей о себе оставили!»
Алеша Коркин — это такой живчик, у которого все на ходу, все на лету. Тогда он жил по-настоящему, когда все надо было успеть, когда он всем нужен был. Была в нем какая-то особая чуткость, когда ребята шли за помощью и советом.
А то, бывало, усядутся с мамой рядышком на диване и говорят-говорят… Вдруг защемит у Светланы сердце — откуда у несмышленыша такое глубинное понимание жизни? Отчего такая мудрость сердца? Отчего он такой не по годам взрослый?
«Ему всего пять было, когда он однажды подошел ко мне, — пишет Светлана , — и сказал: «Не бойся, мама, я тебя никогда не подведу!» А зачем он это сказал, если мы ни о чем таком не говорили? И еще он нас всех удивлял. Я заболею, он подойдет, ладошку на голову положит и сидит, боль уходит, он словно чувствует это, тоже уходит».
В 13 лет он уже ловко орудовал молотком и рубанком, сам построил сарай на даче. Сам и сажал, и поливал. Когда взяли новый участок, Алеша успел перед армией еще теплицу и новый сарай на новой даче поставить. «Вернусь, — сказал, дострою…»
«И чего тебе горевать! — говорили соседки. — У тебя вон какой сын растет!» Все бы отдала Светлана за одну-единственную улыбку сына, которая была такой хитрой и беззащитной одновременно.
«Поговорить он любил, — пишет Светлана , — и со всеми находил общий язык: и с малыми, и со старыми — на равных. Очень радовался, когда родилась племянница. Я, говорит, займусь ее воспитанием. Скорей бы она выросла, чтобы поговорить с ней можно было. Как раз я с армии приду!»
В старших класса Алеша уже работал по-настоящему, не для баловства. Он был грузчиком в магазине, это значит, другие — за уроки, а он — за ящики с водкой. И рыбачил — не для удовольствия, а для пропитания. У него и лодка-моторка своя была — на ней и на рыбалку, и за дровами, и за сеном.
Самостоятельность — это не умение принимать решения, это чувство ответственности за семью, хотя он младший был. Он умел все: стирать, гладить, штопать, готовить… И быстро все так делал — словно жить торопился.
«Очень наблюдательный был Алеша, — пишет Светлана. — Глаза так хитро прищурит и что-нибудь как скажет, все со смеху покатываются. Хорошо у него получалось копировать голоса. Ребята просили: «А покажи того-то и того…»
И еще в школе дискотеки проводил — музыку очень любил, больше попсовую, но и от классики мог замереть и слушать, слушать.
Да и стихи писал:
Опять запутался в себе, Опять стихи писать я начал, Но что поделать я могу — Я не могу сейчас иначе…
В школе был случай, когда учитель, на которого жаловались ребята, спросил: «Поднимите руку, кто мной недоволен?» Поднял один Алеша. Так они подружились с этим учителем. «Он не переносил обмана, унижения, — пишет Светлана. — Всегда страшно переживал, когда видел это.»
После школы Алеша поступал в Лесотехнический институт, но недобрал баллов, собирался снова поступать.
Алеша мог не идти в армию — в детстве переболел менингитом. Но когда подошло время призыва, он вырвал все записи о менингите из медицинской карточки. Светлана только потом обнаружила эту маленькую хитрость. Она не хотела, чтобы сын стал подводником. «Ты в барокамере сделай вид, что тебе плохо, — говорила она, волнуясь, — что у тебя голова кружится, что тошнит».
«Мама! Мама! — смеялся Алеша. — Разве так можно?»
А потом письма стали приходить с корабля — такие уверенные, такие бодрые. И вовсе успокоилась Светлана Ивановна: на своем месте сын, никто его не обижает, нет на «Курске» ни дедовщины, ни издевательств.
На Новый год сын приезжал в отпуск. Без сюрпризов не обошлось — в коридоре снял шинель, шапку и засунул в сумку. С гордостью рассказывал про свою лодку.
18 января 2000 года Светлана последний раз видела сына. Последнее письмо получила 11 августа. Алеша писал, что 10 они уходят в море.
«Не приведи Бог никому такое пережить, — пишет мать. — Мне страшно думать, что пережили наши ребята в том 9-м отсеке, когда ждали помощи.
Они ведь надеялись. Разве думали, что их оставят? Как долго это продолжалось? О чем думали в последние мгновенья? До смерти теперь эта мысль будет мучить меня: что же Алешенька мой ненаглядный пережил, если в 19 лет поседел?»
Алексей Коркин был в шестом отсеке, который по версии следствия, сначала боролся за живучесть корабля, а потом в полном составе перешел в девятый отсек.
Я не ответила тогда Светлане Коркиной. Не смогла. Пусть эта книга, если она выйдет, станет моим ответом. «Может, в этом есть какой-то высший смысл?» — спрашивает она.
Не знаю… Но… если ты меня слышишь, Алеша, помоги своей маме! Пусть ей будет не так больно!
Эхо событий
Я все же написала Светлане. Она мне ответила. Живет она одна, давно не работает — здоровье не позволяет. Занимается дачей — разводит цветы, «это моя страсть и спасение, — пишет она. — Алеша бы меня понял.»
Другой сын Светланы Ивановны Андрей живет отдельно от матери, но часто приезжает в родительский дом.
Сейчас в спортивном центре, где Алеша занимался, учрежден кубок имени Алексея Коркина. В школе стоит парта, где он сидел.
Событий в жизни Светланы немного, она часто ходит на кладбище, ей там легче становится. «Вот так и живу, — пишет она. — А куда денешься? А Алеша мне действительно помогает».
Алексей Некрасов
С Алешиной мамой Надеждой Шалапининой мы встретились на теплоходе «Клавдия Еланская». С первых же слов было ясно, что она из тех самоотверженных матерей, что отдают себя детям без остатка.
Детей ей пришлось растить одной — от мужа никакой помощи. Зато мальчишки росли славные — погодки Вова и Алеша. Когда подросли немного — ни сумки из магазина, ни лопату в руки не дадут — «Мам! Мы сами!»
Счастливая, одним словом, семья.
Отчим появился, когда им было одному 13, другому 12 лет.
«Опасный возраст, — говорили подруги, — забунтуют пацаны!»
«Не забунтуют!» — знала она, потому что верила сыновьям, верила в их нравственное чутье. Так и оказалось — Владимир Шалапинин органично вошел в эту дружную семью, и мальчишки скоро стали звать его «папой».
А следом Надежда Петровна стала замечать Алешино увлечение морем. Конечно, это было влияние отчима, который до 1990 года служил на флоте — в Видяево, кстати. После выхода на пенсию Алешин отчим работал военкомом.
На «Курск» Алеша попал из-за друга Димы Старосельцева, с которым дружил с детства. Диму призвали на «Курск», а Алешу нет. Тогда он пошел к Александру Шубину, который и похлопотал о переводе. Как он был счастлив! «Мама! Я на самую лучшую лодку попал!» — писал домой. С жаром осваивал тонкости подводного дела — приборы, датчики. Он хотел стать офицером-подводником.
Когда мы сошли с «Клавдии Еланской» Надежда Петровна позвонила домой — в родной поселок Тим Курской области.
— Еще три письма от Алешки пришло, — сказала она.
— Что пишет? — спросила я о нем, как о живом.
— Пишет, это дети прочитали: «Папа! Я теперь твой прямой наследник, моряк-подводник!» — говорит Надежда Петровна. — Пишет: «Пошел по твоим стопам. Дарю тебе свидетельство подводника. Но мой главный подарок — впереди!»
Что хотел подарить Алеша? Для его мамы это уже неважно.
Он был такой окрыленный предстоящим походом, такой взволнованно счастливый, и все же сказал пророческие слова. Ах, если бы он тогда знал, какие пророческие…
3 августа 2000 года Алеше исполнилось 19 лет. Этот день ребята снимали на камеру. Кассету с записью он успел отправить домой. Вот что услышали родственники.
— Мама! Ты еще будешь мною гордиться! — говорил Алеша, которого в то время уже не было в живых. — В отпуск, наверное, скоро приду, — помолчал и добавил, — если лодка всплывет…
— Никогда я не перестану его ждать! — Надежда Петровна заплакала. — Каждая мать мечтает о таком сыне, как Алешка — честном, искреннем, добром. Всегда буду помнить, как он говорил: «Мамочка! Ты моя самая любимая, самая единственная!»
Эхо событий
«Каждый год 9 августа, в день рождения Алеши, мы собираемся всей семьей и празднуем день рожденья, — пишет Надежда Шалапинина. — Сейчас ему бы исполнилось 29 лет. А 12 августа у нас поминки. Хотя мы до сих пор и не знаем, когда точно погиб мой сын, ведь 12 августа он был еще жив. Очень тяжело проходит этот день».
После трагедии Надежда Петровна тяжело заболела, получив вторую группу инвалидности. Долгое время не работала.
Несколько лет назад Надежда Петровна стала директором медико-санитарного предприятия «Дезинфекция» в родном поселке Тим Курской области.
Сергей Кокурин
Гд е-то после пятого класса Алла Валериевна, мама Сережи, заволновалась: «Да ты, сын, плавать-то, оказывается, не умеешь!» Каждый день она стала водить мальчика на реку и учить плавать. Сын цеплялся за нее ручонками, барахтался, как мог, но к концу лета плавать научился. «Ну теперь-то точно не утонет!» — с облегчением подумала мать…
Сережина судьба очень похожа на судьбы других мальчишек с АПРК «Курск». Это морское детство, это частые переезды, это гарнизонные школы. А еще море, корабли, увлечения и мечты. И даже то, что он родился в день военно-морского флота — событие не из ряда вон… Рома Аникиев, к примеру, тоже родился 31 июля.
«Для всех мой сын был одним из 118-ти, а для меня это единственный, горячо любимый ребенок, — пишет Алла Валериевна . — В нем смысл нашей жизни».
Алла Кокурина — дочь военного моряка, жена военного моряка и мать военного моряка. Ее отец Валерий Иванов — вышел в отставку в звании капитана 3 ранга. Муж, тоже Сергей Кокурин — капитан 1 ранга.
Кокурины немало поколесили по дорогам страны. Это Прибалтика, Дальний Восток, Камчатка. Школу Сергей заканчивал в Воронеже.
— В нем уживались две противоположности: внешняя легкость, непринужденность общения и внутренняя строгость, целеустремленность, определенность взглядов и твердость, — вспоминает классный руководитель Валентина Пузанок.
«С сыном у меня не было проблем, — пишет Алла Валерьевна. — С первого класса по 10-й он самостоятельно готовили уроки, проверять не нужно было. Читать научился еще до школы. Книжки «глотал» одну за другой. Это были исторические книги, фантастика, детективы. Дома хранятся его альбомы с марками, значками. Изучил, еще будучи школьником, фотодело».
«Он был добрым!» — это говорят все, кто знал Сережу. В доме Кокуриных кто только не перебывал: кошки с собаками, птички, кролики, черепаха. После школы Сергей работал фрезеровщиком — необычный зигзаг судьбы, но уже на следующий год поступает в Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище, где выбирает ту же специальность, что у отца — инженер по энергетическим установкам.
Тогда же, выросший в семье атеистов Сергей принял обряд крещения в севастопольском храме Всех Святых.
После развала Союза Сергей перевелся в Ленинградскую «Дзержинку». Службу он начинал в Видяево — на «Воронеже», а в 1999 году перевелся на «Курск». На атомоходе «Воронеж» он прошел две «автономки», родители к тому времени уже жили в городе Воронеж.
На «Курске» за год до трагедии капитан-лейтенант Сергей побывал в знаменитом средиземноморском автономном плавании. Почему он иногда вздыхал и говорил: «В море легче, чем на земле»?
— Среди моряков БЧ-5, у Сереги Кокурина была самая большая наплаванность, — говорит гвардии капитан 1 ранга Николай Ефимов, бывший командир крейсера «Воронеж».
На день рожденья друзья однажды подарили Сергею адмиральский погон. Но времени для старта уже не оставалось.
И жениться он не успел. На вопрос о женитьбе отшучивался: «Я же не враг своим будущим жене и детям!», имея в виду непростую судьбу моряка. На самом деле он просто не встретил свою единственную, любимую…
Алексей Коробков
«Не привыкли мы говорить о сыне в прошедшем времени, — пишет мама старшего лейтенанта Алексей Коробкова Галина Васильевна . — Кажется, наступит отпуск, и мы снова встретимся. Так уж нам послано судьбой, что мы, родители Алеши, оказались в непосредственной близости от места трагедии «Курска» — на теплоходе часов 6 ходу».
«Гремиха, Мурманск-140, Островной — вот отправная точка выбора его линии жизни, его влюбленности в море, в профессию подводника, — пишет Галина Васильевна . — Вариантов выбора профессии не существовало — только флот и только подводный! А как могло быть иначе? Ведь это был город подводников, где каждый второй связан с морем, где из окон школы, где учился Алеша, открывался вид на причалы, у которых стояли подводные лодки».
Он был несколько застенчивым пареньком, и много времени проводил дома, рисуя море, лодки и корабли. Однажды, выполняя мамин заказ, нарисовал для нее посторонний пейзаж — Галина Васильевна хранит его, как дорогое для нее воспоминание.
Алеша любил аквариумных рыбок. Где бы он ни жил, рыбки были вокруг него — в школе, в училище, в Видяево. Кстати, в Видяево у него был огромный аквариум — в июне 2000 года этот аквариум сам по себе треснул…
Профессия для Алеши — это не только романтика, это осознанный твердый выбор, когда человек знает трудности подводных дорог, когда видит этот неустроенный быт ежедневно. Отец его тоже был подводником.
После окончания училища имени Попова Алексей Коробков получил распределение в Западную Лицу на лодку отстоя. Очень расстроился, что не будет плавать, но… должность его сократили, и он оказался на самой-самой лучшей лодке, радости его не было предела.
Алеша очень гордился автономным плаванием в Средиземное море, когда он обнаружил иностранную подлодку, за что был признан лучшим акустиком дивизии 1999 года. Он был представлен к медали, но так и сказал родителям: «Неизвестно, дадут ли медаль и когда». Дали не медаль — дали «Орден Мужества». Посмертно.
«Алеша был любящим и благодарным сыном, о таком ребенке мечтает каждая мать, — пишет Галина Васильевна . — Алеша действительно был таким, а не потому что «о мертвых только хорошее». Тяжело нам сейчас… Говорят, что время лечит. Я думаю, что это сказано не о родителях. Как можно забыть свою кровиночку, которой дал жизнь, растил, лелеял…»
Ира, жена Алеши познакомилась со своим будущим мужем в Санкт-Петербурге на вечеринке в общежитии, куда ее подруги пригласили курсантов Военно-морского училища радиоэлектроники. На четвертом курсе сыграли тихую свадьбу, следом родилась дочка Леночка. После выпуска приехали в Видяево.
В квартире Коробковых повсюду самодельные модели кораблей, картины, на которых изображены подводные атомоходы. Среди работ Алексея — картина гибели атомной подводной лодки К-8.
— Это все Леша делал и рисовал, — рассказывает Ирина. — Он был не очень общительным, любой компании предпочитал семью, любил дом. Курсантом говорил мне, что рассчитывает стать адмиралом. Когда немного послужил, стал уже по-другому говорить, дескать, до адмирала не дотяну, а вот до капитана 3 ранга уж точно.
Алексей Коробков так и не побывал в «автономке», мечтал о ней.
— Он вообще любил флот, говорит Ирина. — Даже свою форму гладить и чистить никогда мне не доверял. Все всегда делал сам. Леша относился ко мне бережно, уходя на службу утром, старался не будить. Я провожала его до дверей только тогда, когда он уходил в море.
Когда он уходил в последний раз сказал, что уходит всего на три дня и положил в портфель фотографии жены и дочери. Сказал: «Буду в перерыве между вахтами на вас любоваться!»
Эхо событий
С Ириной и Леночкой мы встретились на Серафимовском кладбище. Обе они такие же скромные и интеллигентные, как и Алексей. Не плакали, только с тоской смотрели на памятник.
Андрей Борисов
Старший мичман Андрей Борисов из села Перкино Рязанской области в раннем детстве мечтал стать геологом, а родители хотели видеть сына военным. Судьбу решил случай — когда Андрей попал на срочную службу в морфлот, ему предложили продолжить учебу в Краснознаменном отряде подводного плавания. А после окончания учебы он просил направить его на Северный флот.
И все было так замечательно — родители уже ждали возвращения сына навсегда. В июне 2000 года Борисов получил первую военную пенсию, собирался уволиться с флота, последний контракт заканчивался буквально через три месяца. Но в преддверии второй «автономки» командир попросил Борисова продлить контракт еще на четыре месяца.
«Мы когда узнали, что он продлил контракт, так и ахнули, — пишет мама Андрея Анастасия Дмитриевна . — Заволновались, а Андрей спокойно улыбнулся и сказал, что ничего не случится. Не послушал в этот раз родителей, а всегда слушал, вернее, прислушивался к нашим советам.
А родился наш Андрейка 23 февраля 1970 года, в понедельник, — продолжает Анастасия Дмитриевна. — В восемь месяцев стал уже ходить, говорить начал до года, как и его сынок Саша.»
Биография у него короткая и ясная. Восьмилетка в родной деревне, десятилетка — в районном центре, речное училище, практика на реке, армия. Радовались родители, что сын попал в морфлот, а не в горячую точку. В 22 года женился на местной девушке, но она не захотела переезжать в Видяево, жила с родителями. Через шесть лет родился сынок Саша — очень похожий на папу.
— Как мы пели с ним, как мы любили петь вдвоем! — рассказывает друг Андрея Николай Мизяк, боцман с экипажа, который чудом остался жив. — Он любил русские народные песни, я — украинские, но мы как-то находили общий язык, приходилось находить, потому что у нас хорошо получалось только, когда вдвоем пели. Еще он любил рыбалку, в последний приезд купил спиннинг, мечтал, что уж насидится на берегу после ухода с флота.
А вообще Андрей хотел купить квартиру в Рязани, чтобы перебраться поближе к младшему брату Сергею. Они были очень привязаны друг к другу, в один из приездов Андрей купил брату мотоцикл, о котором тот давно мечтал.
«На Сергеевы плечи выпал тяжкий груз, — пишет Анастасия Дмитриевна. — Он ездил в Видяево, думал, может, ребят поднимут живыми. А потом, когда начали подъем тел, снова поехал в Североморск и жил на «Свири», ждал, когда поднимут тело Андрея. И ведь дождался! Горькое наше счастье…»
Андрей Борисов по штатному расписанию находился в восьмом отсеке, и он был жив после катастрофы.
Эхо событий
В жизни Борисовых ничего не изменилось. О судьбе своей невестки они ничего не знают. На Серафимовском кладбище возле памятника Андрею никого не было.
«О своих детях никто плохо не скажет, — пишет Анастасия Дмитриевна . — Тем не менее, Андрей был редкой души человек. Нет такого существа на свете, чтобы он кого-то обидел, не говоря уже о своих друзьях-товарищах. Друзей у него всегда было много. Горит в нашем доме лампадка день и ночь вот уже девятый месяц. И нет и не будет нам покоя до конца нашей жизни…Нет нашего Андрейки…А о детях наших напишите, они этого стоят».
Эхо событий для других участников событий
Я помню, как Ирина Рудакова со значением сказала вскоре после описанных событий: «Мы ведь даже замуж не можем выйти!» Я спросила, почему. «Как почему? — удивилась она. — А деньги? Ведь найдутся же охотники за деньгами.» «Да-да, точно!» — подтвердила Люба Кичкирук.
Вопреки прогнозам, жизнь вдов сложилась не так уж плохо, если брать статистические данные.
На экипаже было 56 официальных жен и две гражданских, это как раз половина от общего числа. Насколько я знаю, около десяти из них остались в одиночестве — по разным причинам. Остальные вышли замуж, неофициально, правда. И это правильно, жизнь продолжается, и никто из жен погибших ребят не давал обет целомудрия. Жизнь продолжается и в детях — ребятишки от других браков родились у шести женщин.
У Наташи Касьяновой, невесты Сергея Логинова родилась дочка Станислава. Долгое время Наташа проживала в Видяево, но потом ей дали квартиру в Реутово. Станиславу признали дочерью погибшего Сергея, и она получает пособие по утере кормильца.
Вышла замуж Марина Станкевич, жена корабельного врача Алексея Станкевич. Живет она в Санкт-Петербурге, работает в городской администрации.
Ирина Цимбал, вдова мичмана Ивана Цимбала, растит детей одна, живет в Курске. А вот Любовь Кичкирук, жена Василия Кичкирук, которая тоже получила квартиру в Курске, умерла от рака буквально через год, оставив двоих несовершеннолетних детей. Олега и Лену воспитывает сестра Василия — Вера Степанчук.
Регина Насиковская живет в Калининграде, воспитывает дочку Виолетту, работает бухгалтером.
Наталья Козадерова получила квартиру в Липецкой области.
Алла Троян закончила академию налоговой службы.
Любовь Коровякова — педагогический университет, обе живут в Санкт-Петербурге. Не остались без внимания и другие жены погибших ребят и дети, родившиеся после смерти отцов.
Совсем иная ситуация сложилась у матерей, многие из них так и не смогли пережить горе. Различных выплат и пособий они получили значительно меньше, особенно те, кто живут в сельской или отдаленной местности.