Оптимист и непоседа. Существо творческое, особо люблю вышивать, собирать мозаики.

 

Я ищу

1. Перец

– Добр-р-ро пожаловать на бор-р-рт, – рокотало из динамиков, словно с нами разговаривал горный обвал. Корабль дребезжал и трясся, и я изо всех сил цеплялся за койку, чтобы не оказаться на полу.

Авал смеялась, сверкая чёрными зубами, алые глаза горели, возвышалась монолитом, и ничто не могло заставить её потерять равновесие. Мощная, крепкая, как и все представители её расы, она словно срасталась с кораблём, разгоралась от двигателя-сердца, летела сквозь черноту, озаряя её светом. Даже в глубинах Космоса, вдали от родной планеты, она держалась фундаментально. Я невольно завидовал и вспоминал опустевший с моим отлётом дом – четыре тонкие стены, скрипучую лестницу, пустые рамки для фотографий… В нём было удобнее. Спокойнее. Привычнее.

– Человеки такие забавные! – грохотала Авал, и по трещинам-татуировкам каменной кожи тёк огонь. Авал лениво поводила плечами, бугры мышц перекатывались под тонкой футболкой, и я заворожёно следил за диким танцем чёрного и красного, забывал про то и дело подкатывающую тошноту, липкий страх, преследующий с самого решения сесть на корабль, растворялся в едва сдерживаемой дикой мощи.

– Куда до вас, – шептал я и чуть улыбался.

– Пахоэхоэ, – хмыкала Авал и садилась на койку рядом, сдвигала меня к стене. – Неудачный ты выбрал корабль: не для неженок этот перетёк. Но это хорошо: иначе бы мы не встретились. Давно хотела рассмотреть человеков поближе, – и принималась перестукивать под нос песенку, периодически легонько тыкая меня или щипая.

Я не злился, с таким же любопытством прикасался к её тёплой спине, осторожно, чтобы не поцарапаться или обжечься, водил пальцами вдоль позвоночника, по лысой голове с маленькими наростами, слушал заковыристые ругательства на чужом языке, когда подбрасывало особенно сильно, и наслаждался бесконечным теплом. Авал много говорила, щёлкала языком, когда не удавалось растормошить меня, и обнимала до синяков на боках. И горела – ярко, непрерывно и без ожидания отдачи. Как она.

– Вы бы подружились, – задумчиво потирал подбородок я. – Она любила смех и жизнь. Потому и улетела учиться на дипломата, чтобы царил мир во всём мире.

– Мир – это хорошо, пахоэхоэ, – утихала Авал и сердито хмурилась. – Мир тяжело дался нам. Каждый день на планете я чувствовала зов сородичей из ядра, врастала корнями. И вроде они рядом, но, знаешь, обнимать куда приятнее. Ты же тоже летишь обнять.

– Конечно, – бормотал я, чувствуя, как настроение медленно сворачивается в клубок.

На самом деле я не знал, чего хотел. Никогда. Жил на тихой планетке на задворках Вселенной, плыл по течению, наслаждаясь жизнью планктона. Стал бы клерком, возвращался домой поздно вечером лишь для того, чтобы лечь, встать с утра и вновь пойти на работу. А потом прилетела она. Ми-о. Светловолосая чудачка с детскими фенечками на запястьях. Громкая, непоседливая и отчаянно скучающая в нашей глуши. Я старался игнорировать её. Не поддаваться на провокации. Не слышать. Не верить. Забыть.

И через пятнадцать лет я плёлся по её испаряющемуся следу, сжимая в кулаке оставленный на память кулон-капельку.

– Обниму, если найду, – обещал я и хмурился, в очередной раз просчитывая дальнейшие действия. Затянутые туманом дальнейшие действия.

– Найдёшь, обязательно найдёшь, – проводила рукой по моей груди Авал. – Вселенная любит отчаянных. Я люблю отчаянных.

Она обжигала поцелуями, прикосновениями. Заглядывала в глаза и выжигала изнутри, поднимала на поверхность то, что я старался в себе не замечать. Перед кем я распрямлялся и старался выглядеть увереннее? Почему хотел, чтобы она забыла дурацкое прозвище?

– Я скучаю по дому и мирной жизни. Прусь к чертям под хвост через всю Вселенную, и даже не знаю, найду ли хоть когда-нибудь!

– Она может тебя забыть, возненавидеть и оттолкнуть. Заболеть или умереть. Во Вселенной возможно всё, – поддакивала Авал и опаляла дыханием ухо. – Но, пахоэхоэ, ты сам зашёл на этот корабль. Сам проделал разлом для новой жизни. Сам не сошёл ни на одной из остановок. Сам захотел найти.

Да, я уже не мог отступить. Не перед Авал. Горящей, яркой и неотвратимой. Как Ми-о.

– Всё-таки я ещё чего-то стою, – вздыхал я.

– Несомненно, – грохотала Авал и зловеще, во весь полный клыков рот, улыбалась. Тянулась ко мне рукой с удлиняющимися когтями и…

– Кор-р-рабль пр-ррибывает на планету! Повтор-р-ряю, кор-р-рабль пр-рибывает на планету!

2. Кувшинка

– Спасибо, что откликнулась, – вздыхал я, стоило очередной капле найти прореху в тенте и капнуть на нос. – Не знаю, что и делал бы, кинь ты меня в огненный список.

Важда вежливо приподнимала уголки губ и помахивала веером. Я ёжился и тёр руками бока, втягивал голову в плечи и пытался не отрастить жабры в переполненном влагой воздухе. Важда походила на рыбу выдвинутой вперёд нижней челюстью, синеватой кожей, глазами навыкате. И холодом утопленника, затягивающего тебя на дно. Осушители воздуха в кафе для инопланетян работали на полную мощность, но едва справлялись. Нескольких десятков метров твёрдых досок со стоящими на них жёсткими стульями под тентом не хватало. Вода, вода и ещё раз вода – я захлёбывался и задыхался. Но Важда – моя первая зацепка в поиске.

Не помню, каким чудом наткнулся на неё в Сети, но упоминание Ми-о выбило меня из колеи. Я недолго думал – написал. И она откликнулась.

– Мы правда учиться вместе, – булькала Важда и широко открывала рот при каждой гласной. – Ми-о – хорошая ученица. Но я вернуться, а она – дальше.

Важда показывала голограммы-фотографии с Ми-о, радостно улыбающейся, наигранно хмурящейся, размахивающей длинными руками, вопящей. Я жадно рассматривал её, пересчитывал фенечки, посмеивался над дырой в некогда ровном ряде зубов, любовался бликами на волосах. И понимал: что-то изменилось. Разумом я видел ту же Ми-о, что улетела покорять Вселенную, но сердцем не чувствовал её, хоть и радовался, искренне радовался любой возможности приблизиться к ней.

– Она приносит свет, – задумчиво втягивала коктейль Важда. – Все, кто учиться с ней, скучают.

Я хмыкал и кивал, передёргивал плечами и чесал уши, чтобы унялся настырный звон. Важда смотрела на меня в упор, не мигая, надев на лицо маску почтительной вежливости и лёгкого любопытства. Я чувствовал, что покрываюсь коркой льда.

– Вы переписываетесь? Ты знаешь, где она сейчас?

– Мы переписываться, – кивала Важда, – но я не знать, где она сейчас. Ми-о везде, – Важда поводила в воздухе перепончатой рукой, пытаясь описать чувство. – Я проплыть меньше рек, чем она посетить планет. Но я помочь тебе. Я знать, где она светила в последний раз – у Деревяшек.

Я недоуменно наклонял голову и приподнимал бровь, хлопал себя по лбу и тихо посмеивался: как грубо! Важда закрывала лицо веером и тихо стонала и булькала, то ли смеясь, то ли проклиная свой длинный язык. Не одни мы, невежливые люди, давали обидные прозвища соседям по Вселенной. Важда стремительно хорошела в моих глазах: значит, есть в ней что-то кроме ледяного сердца.

– Я понял и никому не скажу, – фыркал я в кулак, а она пыталась заморозить меня смущённо-разъярённым взглядом.

– Я найти ту, кто её видеть. Она обещать протянуть лист тебе.

– Ты связалась с ней… ними?! Важда, ты… спасибо тебе!

Я вскакивал и крепко обнимал её, любовался, как она от неожиданности роняла веер и не спешила его поднимать. Выражение её лица менялось, она позволяла промелькнуть растерянности, смущению и удовольствию. Появлялось нечто, похожее на румянец, сверкали глаза, и Важда хорошела. Становилась похожей на живого человека, а не утопленницу. Я смеялся и чувствовал, как жизнь наполнялась смыслом.

– Вы чем-то похожи, – задумчиво прикусывала губу Важда. – Кинуться через половину Вселенной лишь затем, чтобы понять. Люди сложны. Ваши эмоции сложны. Но рядом с вами интересно. Потому я помочь. Другие тоже.

– До других я ещё не добрался, – пожимал плечами я.

– И они помочь. Потому что ты. Мы себя знаем.

Я удивлённо смотрел на неё, но она замолкала, отворачивалась и с противным хлюпаньем втягивала коктейль. Ливень то усиливался, то утихал, но холод вновь беспардонно вгрызался в меня. Я не понимал Важду, но чувствовал, что нахожусь на правильном пути. Только бы не остановиться. Не позволить холоду стать внутренним.

– Отправляться сейчас. Ми-о с тобой.

3. Омела

– Ступай осторожнее – нам больно! – шелестело со всех сторон, и Орхи-и-Ихро капризно дули губки, покачивали ярко-красными волосами-лепестками и то и дело дёргали меня, оттаскивали от незаметной травинки и осыпали удушающей пыльцой.

Всё перед глазами плыло: зелёные ветви, листья, лианы вперемешку с яркими лепестками, нарядами, мишурой. Словно на планете царил вечный праздник, безумный и перемалывающий гостей на удобрения. Я не понимал, куда иду, от чего уворачиваюсь, зачем прыгаю. Только рюкзак молотил по спине, и, благодаря ощутимым ударам, я сохранял остатки разума. Запахи сбивали с ног, я почти висел на тонких, но сильных ручках Орхи-и-Ирхо, периодически оплетающих чуть сильнее, чем следовало.

– Ми-о смеялась с нами, – щебетали с двух сторон девчонки. – Хотя она так мало побыла: мы так редко покидаем Дом, и она это знает, но всё равно убежала, лишь обещала, что приедет, мы уже отсчитываем дни – как думаешь, она выполнит обещание? Хорошо, что ты прилетел: ты уже второй человек, мы такие счастливые, про нас все-все будут говорить, а может, Мама раньше отпустит, мы же уже большие, давно созрели, но она всё медлит, нам так скучно! Мы можем создать новый Дом, где нас тоже будут называть Мамой, и мы никого не будем держать долго, мы должны расти, а не спать, другие планеты – так здорово, просто не можем дождаться, когда Мама решится!

В ушах звенело, я мотал головой и отсчитывал каждую секунду, проведённую в компании Орхи-и-Ирхо. Мне повезло, что «деревяшки» оказались вполне себе зелёными побегами, открытыми к новым контактам, но их любопытство, доброжелательность и открытость переходили все разумные пределы. Они едва не потеряли кулон, распотрошили рюкзак – складной нож я утратил безвозвратно – выпытали мельчайшие подробности моей жизни и теперь делились своими задумками и планами. В бесконечном потоке информации я не мог не то что ухватить суть, а забывал, с чего вообще начинался разговор.

– Ми-о, – изредка удавалось вставить мне.

– Ми-о хорошо, – беззлобно вздыхали они. – У неё Дом в сердце, можно сказать, вся Вселенная – Дом, никаких ограничений, у нас не так, мы прорастём раз и навсегда, станем Мамой, станем главной частью Дома и больше никуда не двинемся. Ми-о везде, перелетает с планеты на планету, когда хочет, она не врастёт, вы, люди, не пускаете корни, можете постоянно делать всё, что угодно! Скажи, тебе нравится летать, ты тоже, как и Ми-о принадлежишь Вселенной, наверное, это так здорово, не удивительно, что ты кинулся её искать, тебе достаточно встать – вы похожи, пусть и не как мы.

– Спасибо, наверное, – бормотал я. – Мы тоже можем врастать. Мне просто… повезло. Я тоже оказался достаточно зелёным.

– Люди такие забавные! – смеялись Орхи-и-Ирхо. – Вы не можете быть зелёными, вы постоянно в разноцветье, у вас нет корней, вы можете всё. Мы хотим пожить рядом, сможем рассказывать росткам, пусть знают, что можно двигаться, но мы сами будем их охранять, кто-то должен заботиться, иногда нужно и врастать, мы будем большими и сильными, будем смотреть, а они пусть бегут, им нужно бегать, уходить. Им нельзя врастать. Врасти всегда успеешь.

Орхи-и-Ирхо задумчиво замолкали и хмурились, сворачивали лепестки, а я наслаждался хоть кратковременным спокойствием, когда меня никто не тянул за волосы, не пытался залезть в карман или дунуть в ухо. Бедная Важда – не представляю, что она перенесла.

– Ми-о правильно летает, ей нужно летать, – тянули Орхи-и-Ирхо. – И тебе нужно, мы видим, ты умеешь ходить по земле, но это все умеют, а ты и летать умеешь, нельзя об этом забывать. Мы не знаем, где Ми-о, Ми-о постоянно летает, мы не можем уследить, много друзей, много шума, но Эа знает, Эа всё знает – и тебе покажет. Эа умная, она не умеет ходить по земле, только летать, потому поможет, она любит помогать.

– Эа?

– Тебе далеко, где все летают и всё видят, ты найдёшь Ми-о, только о нас не забывай, хорошо? Может, мы тоже полетим, мы тогда тоже разыщем тебя, и Ми-о, и всех, будем вместе, а когда станем Мамой, примем в гостях, познакомишься с ростками, может, они полетят с тобой. Если ты будешь жив, мы не помним, сколько вы живёте, тогда придётся нам самим, чтобы увидеть тебя, так здорово болтать с человеком, а летать, уверены, ещё веселей!

– Да, конечно, – бормотал я.

– Ты только не врастай не вовремя, ладно? Твоё время – лететь.

4. Астра

– Помочь себе можешь только ты сам, – и я не спорил, позволял выворачивать себя наизнанку, освещать самые дальние уголки души.

Эа звенела, нежно перебирала четырьмя пальцами волосы на моей голове, искорки-эмоции вспыхивали и гасли в её полупрозрачном теле, отдавались взрывами сверхзвёзд под закрытыми веками. Я видел и чувствовал всё: растворился в воздушных потоках, смешался с каждым эатянином, целой планетой – и поспешил дальше разноцветными прыжками эмоций. Лишь бы на этот раз успеть, ухватить за кончик мыслей… Уходила. Вытекала словно вода между пальцев, оставляя липкое ощущение досады.

– Тише, тш-ш, – переливалась оттенками розового Эа, касалась носом щеки и неожиданно сильно впивалась пальцами в кожу, охала и теряла форму, в последний момент успевая вернуть себе человеческие очертания. – Мы все связаны нитями, тянущимися через Галактики, – шелестела Эа, – единые и неделимые, словно ваши Атланты. Ты тянешься в верном направлении, но маяк нужно обойти, иначе он ничем не отличается от скалы.

Я поднимал руку и осторожно, едва касаясь, водил пальцами по её щеке – лицо деформировалось, вгибалось, внутри пробегали цепочки разрядов. Странные ощущения: словно трогаешь сладкую вату, которая не липнет а, наоборот, отталкивается от кожи. Нет, не вату – на периферии сознания мелькали тени ассоциаций, вспыхивали искрами салюта и гасли прежде, чем я успевал рассмотреть. Голова гудела: способ связи эатян ломал меня, перегружал, словно современный антивирус древний Майкрософтский компьютер. Слишком много всего и сразу – запахов, чувств, образов. Всего того, к чему я долго предпочитал не иметь отношения.

Вселенная жила. С каждой новой иглой боли я чётче видел, как она дышала. Звенела, шуршала, пела и ворчала. То и дело рождалась новая жизнь и угасала старая, инопланетяне и люди мирились и ссорились, замирали на месте и шли вперёд. И я – все мы – плыли в бесконечном потоке.

– Не удивлюсь, если стану поэтом, – бормотал я и сдерживал улыбку.

– Пришли стихи, – перезванивала колокольчиками Эа и нежно дула на лоб. – К нам редко прилетают люди. Ещё реже они не забывают побаловать меня подарком.

– Ты часто помогаешь так?

– Нет. Кроме Ми-о, ты – четвёртый, кто смог увидеть жизнь. Вы слишком закрыты, чтобы не бояться шагнуть в ураган. Впрочем, другие Эа рассказывали, что и у них некоторые твёрдые смогли выйти за порог. – Я растворялся в её голосе. – Нет стен, кроме тех, что вы себе придумываете. Вы такие твёрдые, что, когда наши расы встретились впервые, мы испугались. А после расстроились: вы похожи на закованных в броню детей, которые кусают протянутую руку. Наша жизнь не в пример легче, но у вас куда больше возможностей. Мы не можем покинуть свою планету, иначе рассеемся, а у вас есть металлические крылья. Мы едины с Вселенной. Вы замыкаетесь в панцире. Но некоторые в прошлых жизнях были с Эа.

– Открылся, говоришь, – шептал я и закрывал глаза.

Эа тихо позвякивала, журчала и невесомо обнимала меня. Иглы утихали. Я чувствовал себя моложе, энергичнее, все тревоги растворялись в черноте Вселенной. Да, я изменился. Полётом за полётом, словом за слово. Незаметно, неосознанно – изменился. Ми-о показала, как может быть, и однажды это знание открылось для меня в полной мере. И я искал. Возможность, идеал – себя.

– Знаешь, во Вселенной много тех, кто в прошлой жизни звенел на Эа. Пусть сейчас они кажутся полными противоположностями, но теперь я понимаю. Вселенная любит отчаянных. Тех, кто светит, кто не врастает.

Эа зачарованно слушала и кивала. По её телу пробегали золотые искры, которые щекотали меня, заставляли дурачиться и пытаться их поймать. Мы становились воздушней, добрее. Исчезали ограничения, и жизнь представала передо мной во всей красе.

– Почему раньше я этого не понимал? – риторически вопрошал я Вселенную, и та в ответ философски пожимала плечами. – Почему порой доходит так трудно?

– Всё в своё время. Лишь бы не проспать, – фыркала всплеском Эа.

– Я всё ещё хочу с ней встретиться. Поблагодарить.

Я закрыл глаза и «потёк», легко, струящееся. Мимо огненных сверхзвёзд и коричневых карликов, беспросветной черноты и ярких солнц. И она откликнулась.

– Встречай её.

5. Незабудка

– Влад, это, правда, ты?!

Ми-о махала рукой и громко смеялась. Вокруг неё постепенно образовывалась зона отчуждения, и я усмехался: как всегда, слишком много энергии. Волосы торчали в стороны, фенечки стукались друг о друга и негромко звенели. Я подошёл к ней, и мы крепко обнялись. Я скучал. Я скучал и буду скучать, но…

– Как хорошо, что ты до меня докричался: успела билет на более позднее время взять. Только представь: что работа, что командировки, нигде ни посидеть нормально не могу, ни отдохнуть. Вечно в движении. Не то чтобы я жаловалась, всегда так хотела, но мои скучают. Смеются, что у них мама бывает в доме реже, чем президент, не жалуются – а я всё мечтаю взять нормальный отпуск, их в охапку – и чтобы не думать.

Ми-о щебетала, не давая мне и рта раскрыть. Так знакомо – и я улыбался, наслаждался переполняющими ощущениями счастья и лёгкости. На нас оглядывались, пока мы шли в кафе при космодроме, косились со всех сторон, какие-то дети тыкали пальцами – а мне хотелось захохотать в голос и обнять их всех, крепко, чтобы дурость повылетала из голов, пригласить с собой на корабль и лететь, лететь в неведомые дали. Ми-о звенела браслетами, я размахивал руками, и скучному миру не удавалось захватить нас.

– Здорово, что мы встретились здесь, на твоей родной планете. Есть в этом какой-то знак, – заливалась Ми-о и, прищурившись, покачивала стул в кафе. – Ничего здесь не изменилось: всё старое, хлипкое и нуждается в ремонте. Зато подают под видом ретро и дерут в три раза больше денег. Как твой дом?

– Разваливается. Как и всё здесь, что старое, хлипкое и нуждается в ремонте, – передразнивал я её и вскрикивал от несильного, но прицельного тычка в ногу. – Но мы не могли встретиться где-либо ещё.

– Твоя правда, – хмыкала Ми-о и заправляла прядь за ухо. – Где всё началось, там и должно вновь начаться.

Мы больше разговаривали, чем ели, изучали друг друга с детской непосредственностью. Ми-о рассказывала о своей неспокойной, но от этого более любимой, жизни, вспоминала школьные годы со мной, рассказывала про учёбу детей и работу мужа. Она вся сияла, и официанты, пусть и поджимали губы оттого, что она слишком громко извещала планету о себе, всё равно заглядывались на неё. Не удивлюсь, если однажды встречусь с кем-то из них на просторах Вселенной.

– Ты так изменился! – восклицала Ми-о. – Помню тебя маленьким букой, которого постоянно тормошила, чтобы ты хотя бы распрямился и поднял голову.

– Зато ты всё такая же: суетная, энергичная. Разве что постарела чуть-чуть, – фыркал я.

– Вот кто бы говорил! – возмущалась Ми-о, отнимала у меня чашку с чаем и пила сама. – Я молода и прекрасна до скончания Вселенной!

– Верю. Твоей семье повезло с тобой. Мне тоже, – улыбался я и окончательно отпускал тот образ, что взращивал годами. Ми-о была реальна. Ми-о сидела рядом. Живая, яркая, стремящаяся вперёд. И её я тоже отпускал. – И остальным. Они тебе привет передавали.

– Точно. Всё собираюсь их навестить, но работа не выпускает из клещей, – постукивала пальцем Ми-о. – Как-нибудь сбегу ночью в гости. Личное время, пусть попробуют возразить.

– Это точно, – вставал я и смотрел, как по информационному табло бегут строчки. – Прости, что так мало. Проводишь?

– Конечно, – улыбалась Ми-о, задвигала шатающийся стул и позволяла галантно взять её под руку.

Мы выходили в шум космопорта, спешащую, гудящую толпу. Ми-о смотрела в сторону выхода в город, на посадочные площадки, на меня. Я выдерживал драматическую паузу и под звонкий смех вёл её к посадочным площадкам.

– Я рада, правда, рада, – шептала Ми-о, крепко меня обнимала и решительно отталкивала. – Лети. Живи. Впереди вся Вселенная.

Я вытаскивал из кармана медальон, надевал его на шею, махал рукой и спешил к кораблю. Пора было строить свою жизнь.