Понедельник, 19 марта.
Заседание открывается в 10 часов 10 минут под председательством господина Эрнеста Драпье, председателя административного совета.
Протокол предыдущего заседания утверждается.
Поскольку господин Этьен в силу сложившихся обстоятельств не может вести протокол, это поручается господину Ле Руа, помощнику генерального секретаря.
Председатель напоминает повестку дня. Он просит отметить тот факт, что совет собрался сегодня не по его инициативе. Он не назначал этого заседания. Собрать совет предложил господин Этьен, и его просьба нашла поддержку у некоторых членов совета. Сам он согласился на это лишь из уважения к тем своим коллегам, которых ввел в заблуждение господин Этьен.
Господин Дус. Слова «ввел в заблуждение» мне представляются крайне неудачными.
Председатель. Я употребляю те слова, какие нахожу нужным. Разве господа Брюннер, Дус и Сопен не приходили ко мне в кабинет, чтобы…
Господин Дус. Мы этого не отрицаем. Мы просим только, чтобы вы взяли обратно слова «ввел в заблуждение».
Председатель. Если вы намерены и впредь прерывать меня, я буду вынужден призвать вас к порядку.
Господин Брюннер замечает, что «призывать к порядку» не в традициях совета, где до сих пор каждый мог свободно выражать свое мнение.
Председатель заявляет, что он будет вести заседание так, как считает нужным. Он не отказывается от слов «ввел в заблуждение». Не он инициатор сегодняшнего заседания, и он просит совет принять это к сведению.
Совет принимает к сведению заявление председателя.
Председатель. В этих условиях я слагаю с себя всякую ответственность за дальнейший ход обсуждения. Спор такого рода беспрецедентен. Я даже не представляю себе, как его можно вести. Я жду предложений от господ Дуса, Брюннера и Сопена.
Господин Брюннер считает возможным заявить от своего имени и от имени своих коллег, что обсуждаемый вопрос весьма прост. Речь идет о том, чтобы найти почву для взаимопонимания между председателем и генеральным секретарем.
Председатель. Это невозможно. Я вас предупреждаю, что это невозможно.
Господин Оэттли. Тогда нам не о чем и говорить.
Председатель. Прошу заметить, что я его за язык не тянул.
Господин Брюннер был бы очень признателен, если бы ему предоставили возможность высказаться. Такие дебаты, хотя и кажутся необычными, вполне согласуются с традициями нашего банка, который был всегда, образно выражаясь, «хрустальным дворцом, не имеющим темных углов», что свидетельствует отнюдь не о хрупкости, а, напротив, о здоровье этого организма. Если возникают внутренние разногласия, стороны излагают свои точки зрения, и, таким образом, нарыв вскрывается. Ныне возникли разногласия между председателем и генеральным секретарем. Что ж, совет призван их разобрать.
Председатель. Если я вас правильно понял, вы хотите сказать, что совет призван меня осудить!
Господин Дус. Вы превратно истолковываете нашу позицию. Должен признаться, меня это удивляет. Господин Брюннер выражается крайне деликатно и обнаруживает редкое благородство мысли. Я не ошибусь, если скажу, что совет единодушно выражает ему свою признательность.
Господин Брюннер. Благодарю вас. Все присутствующие здесь, несомненно, не могут не понимать, как было бы обидно, как было бы прискорбно, если бы столь блестяще начавшаяся карьера господина Этьена вдруг оборвалась из-за подозрения, которое могло бы навлечь на него ваше молчание. Подозрения в некомпетентности или, что еще хуже, в недобросовестности. Вы знаете нашу среду. Подумайте, на что бы мы обрекли господина Этьена, если бы распространился слух, что мы лишили его нашего доверия.
Господин Оэттли. Мы не лишаем господина Этьена нашего доверия. Об этом не может быть и речи. Вопрос о его честности не ставится на обсуждение.
Господин Брюннер. Позаботьтесь о том, чтобы его честность не ставилась и под сомнение.
Господин Ласери. Никто не бросает тень на честность господина Этьена.
Господин Этьен. Не верно! В этом-то и все дело. Меня обвиняют в том…
Председатель. Замолчите! Я вам не давал слова.
Господин Этьен. Я прошу слова.
Председатель. А я вам его не даю. Генеральный секретарь не имеет права высказываться на заседаниях совета, он только отвечает, когда его спрашивают.
Господин Брюннер. Когда вы, господин Драпье, согласились на созыв этого заседания, мы считали, что тем самым вы согласились предоставить господину Этьену возможность защищаться.
Председатель. Вы меня плохо поняли, господин Брюннер. Я не позволю нарушать установленный порядок. Господин Этьен не будет говорить.
Господин Оэттли. Вот видите, я был прав. Мы напрасно теряем время.
Господин Этьен. Успокойтесь, Я все же намерен говорить.
Голоса с мест. Нет! Нет!
Господин Ласери. Совет не потерпит подобной дерзости.
Господин Оэттли считает, что из создавшейся ситуации есть только один выход: пусть кто-либо из членов совета согласится говорить от имени господина Этьена.
Председатель. Что ж, это и в самом деле возможный выход. Согласится ли кто-нибудь из членов совета взять на себя защиту генерального секретаря?
Господин Ласери. Это прекрасный выход.
Господин Оэттли. Он сам собой напрашивается.
Председатель. Я повторяю свой вопрос.
Голоса с мест. Брюннер! Брюннер!
Господин Брюннер. Быть может, я и согласился бы, но, признаюсь, я не совсем уверен, что имею на это право.
Господин Этьен. Нет, я возражаю.
Председатель. Вам не приходится возражать. Если совет решит, что от вашего имени будет говорить господин Брюннер, вам останется только примириться с этим.
Господин Брюннер. Но не могу же я, в самом деле, говорить от имени господина Этьена против его воли. Прошу устроить перерыв.
В 10 часов 25 минут объявляется перерыв.
— Я жду вас в комнате номер четыреста двадцать девять, — сказал Брюннер Марку.
— Сейчас, одну минутку.
Марк привел в порядок свои заметки и закрыл папку.
— О, — воскликнул господин Ласери, — вы смело можете оставить папку здесь! Никто ее не тронет.
— Не сомневаюсь, — ответил Марк, — но я все же предпочитаю взять ее с собой.
Комната №429 не была кабинетом. Она предназначалась для заседаний некоторых комиссий. Там стоял десяток кресел в стиле «Наполеон III», собранных из разных гарнитуров, огромный диван, обтянутый зеленым репсом с орнаментом из птиц и веток, и среди всего этого старья несколько современных низких столиков с крышками, напоминающими по форме бобы. Все это купили, видимо, разом, на аукционе, за исключением столиков, которые Женер заказал сыну Ласери. Ласери-младший перепробовал множество профессий, и всякий раз банк старался помочь ему в его начинаниях.
Марк присел на диван подле господина Брюннера. Брюннер положил ему руку на плечо. Вслед за Марком в комнату вошли Дус и Сопен и остановились на полпути от двери к дивану.
— Надеюсь, мы будем благоразумны… — начал Дус.
Марк прервал его:
— Мне нужно сказать несколько слов наедине господину Брюннеру.
— А! Очень хорошо, — проговорил Сопен.
— Дорогие друзья, — сказал Брюннер, — оставьте нас на несколько минут. Вы наши истинные друзья, но нам с господином Этьеном необходимо посовещаться!
— Мы вас прекрасно понимаем, — почти одновременно произнесли Дус и Сопен и удалились.
— Вы их обидели, — сказал Брюннер.
— Да, — согласился Марк, — и притом без надобности. По-моему, нам, собственно, не о чем говорить.
— Вот в этом вы ошибаетесь, — сказал Брюннер. — Обдумав все как следует, я считаю, что вы должны согласиться на предложение Оэттли.
— Но это было бы глупостью. Простите.
— Пожалуйста. Но что же вы, собственно говоря, хотите?
— Я хочу говорить.
— Но вы не имеете на это права. По уставу не имеете права. Это очень веский аргумент.
— Вы находите?
— Вы слишком легко к этому относитесь. Вы забываете, что такое административный совет.
— Боюсь, это вы забываете, что такое совет.
— Вы, видимо, думаете, что все это болтовня? Но ведь они и в самом деле могут не дать вам говорить.
— Нет, не могут.
— Вы хотите сказать, что они физически не могут? Но они могут закрыть заседание и разойтись.
— Да, конечно.
— Ну и что тогда?
— Тогда — ничего. Но, пожалуй, я предпочел бы это.
— Чему? Моему выступлению в вашу защиту?
— Да, если угодно.
— Мне как-то неудобно настаивать… — вздохнул Брюннер.
— Надеюсь, вы меня понимаете, — ответил Марк.
— Признаюсь, не слишком хорошо. Если мы и дальше будем так же хорошо понимать друг друга, то уж, право, не знаю, к чему это приведет. По-моему, дорогой, мы плохо начали. А ведь мне кажется, — могу сказать это, не хвалясь, — я умею выступать на совете… Мне думается, я обладаю как раз тем видом красноречия, который может воздействовать на совет.
— Я знаю.
— С другой стороны, не думаю, чтобы кто-либо мог упрекнуть меня в недостатке мужества. Уж я бы не стал мямлить. Я был бы тверд.
— Весьма сожалею, — сказал Марк.
— Вам нечего сожалеть. Как вам угодно, старина. Вы больше нуждаетесь во мне, нежели я в вас.
В дверь постучали.
— Откройте, — сказал Брюннер. — Взгляните, кто там.
Это был господин Оэттли.
— Разрешите войти в это гнездо заговорщиков, — жеманно пропел он.
— Помилуйте, друг мой! — воскликнул Брюннер.
— Как дела, дорогой Этьен? Я едва успел перекинуться с вами словечком. А вы как будто немного осунулись.
— Это вам кажется. Я чувствую себя превосходно, благодарю вас.
— Вы знаете, я ведь поклонник иглотерапии.
— В самом деле?
— Надо будет мне дать вам адрес одного специалиста, — сказал Оэттли и, бросившись в кресло, небрежно перекинул ноги через подлокотник. (Он всегда держался очень свободно. Ему была свойственна какая-то наигранная беспечность. Многие считали его педерастом, но ошибались. Он довольствовался теми преимуществами, которые давала ему такая репутация: при нем говорили, не стесняясь, его не опасались.)
— Ну что ж? — спросил он. — Как идут переговоры? Что вы думаете о моем предложеньице?
— Само по себе оно кажется мне превосходным, — ответил Брюннер, — но мы еще не…
— Не думаю, чтобы мы смогли его принять, — перебил его Марк.
— О! Я в отчаянии! — Оэттли вскочил с кресла и направился к двери. — Мне бы так хотелось, чтобы этот вопрос решился полюбовно. Ведь вы понимаете, это конфликт между друзьями.
— Не сомневаюсь в этом, — сказал Марк, закрывая за ним дверь.
— Хитро придумано, — заметил Брюннер. — Теперь они в курсе дела и смогут подготовиться. Пойдемте скорей! Да поторопитесь, черт возьми!
Теперь было важно, чтобы заседание началось как можно скорее. Но когда они вошли в зал совета, там еще никого не было, кроме Ле Руа, который перечитывал протокол. Он попросил Марка его просмотреть.
— Ты записываешь слишком подробно, — сказал Марк. — Пиши только самое важное.
— Я пока еще ничего важного не уловил, поэтому я и писал все подряд… Надеюсь, ты не примешь их предложения? — спросил Ле Руа.
— Конечно, нет.
— Не волнуйся. Они в еще более трудном положении, чем ты. Я слышал, что они говорили здесь в твое отсутствие. Они просто умирают от страха, что ты…
Марк резко обернулся в сторону Брюннера.
— Молчи, молчи, старик, — прошептал он.
Почти в то же мгновение взгляд Брюннера потускнел и лицо приобрело отсутствующее выражение.
В зал вошли под руку Ласери и Оэттли.
Мысли Брюннера были уже далеко. Облокотившись на каминную полку, он произносил про себя свою речь, которую ему так и не удастся сказать.
Заседание возобновляется в 10 часов 50 минут.
Председатель. Слово предоставляется господину Брюннеру.
Господин Брюннер. Я только что имел продолжительную беседу с господином Этьеном. Я предложил ему свои услуги и должен поставить совет в известность, что господин Этьен не счел возможным их принять.
Господин Оэттли. Что вы думаете насчет этого отказа?
Господин Брюннер. Мое личное мнение не представляет в данном случае никакого интереса.
Господин Дус. Совет воздает должное вашему бескорыстию.
Господин Ласери. Мы констатируем, что господин Этьен начинает утомлять даже самых горячих своих сторонников.
Господин Брюннер. Я вам не позволю…
Председатель. Позволите вы или не позволите, а мы зашли, в тупик. Совет ставит себя в смешное положение. Мой долг сказать об этом совету.
Господин Этьен. Я прошу слова.
Голоса. Нет! Нет!
Господин Ласко. Это недопустимо.
Господин Этьен. Совет будет в смешном положении до тех пор, пока не согласится выслушать меня.
Председатель. Замолчите! Вы не получите слова.
Господин Этьен. Тогда закройте заседание, не имеет никакого смысла его продолжать.
Господин Ласери. Да, да, давайте закроем заседание.
Председатель. Мы собрались здесь не для того, чтобы выполнять указания господина Этьена. Слово имеет господин Льеже-Лебо.
Господин Льеже-Лебо. Я молчал до сих пор, ибо отношусь к числу тех, кто не одобряет постановку на совете данного вопроса. По правде говоря, я не считаю, господа, что это обсуждение приумножит славу нашего совета. Но как говорится, взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Если совет намерен продолжать эту бесплодную дискуссию, то нам не разойтись до утра. Нам необходимо договориться о какой-то основе для обсуждения этого вопроса. Я прошу поставить на голосование резолюцию, которую я только что передал председателю.
Председатель. Вот текст резолюции, предложенной господином Льеже-Лебо: «Совет, констатируя разногласия между председателем и генеральным секретарем, отдает должное блестящему уму и высоким моральным качествам господина Этьена, а также его выдающимся организаторским способностям».
Господин Брюннер просит снова прервать заседание, чтобы дать ему возможность изучить оглашенный документ.
Голоса. Нет! Нет! Давайте голосовать.
Господин Брюннер. По установившейся традиции никогда не отказывают…
Господин Ласери. Ну что ж, изменим традицию, вот и все.
Председатель. Я прямо заявляю, что предложенная резолюция совершенно неприемлема. Делайте из него хоть феникса, мне это безразлично, но не связывайте это с нашими разногласиями. Скажите откровенно, что вы хотите таким образом выразить мне свое порицание! Если он таков, каким вы его здесь изображаете, то ваш председатель кретин, мошенник и бездарность.
Господин Льеже-Лебо. Я далек от этой мысли, господин председатель. Должен ли я пояснять, что принятие предложенной мной резолюции предполагает увольнение господина Этьена?
Господин Эрекар. В резолюцию можно внести поправки.
Председатель. Именно это я и намерен сделать. Я предлагаю убрать из текста резолюции все, что относится к моральным качествам и организаторским способностям господина Этьена.
Господин Этьен. Я того же мнения и прошу разрешить мне высказаться по этому поводу.
Председатель. Замолчите!
Господин Эрекар. Вы всего лишь служащий, сударь, не забывайте этого.
Господин Этьен. Я готов, не сходя с места, подать в отставку. Вы дадите мне говорить, если я больше не буду служащим банка?
Председатель. Я приведу сейчас одну деталь, которая позволит членам совета судить об этом герое. Вскоре после моего прихода сюда он сказал одному моему знакомому буквально следующее: «Я всеми силами буду препятствовать проведению его финансовой политики. Я буду ставить ему палки в колеса всякий раз, как мне представится возможность». А когда мой знакомый заметил, что это не входит в его функции, он ответил: «Я не считал бы себя честным человеком, если бы занимался только тем, что меня непосредственно касается». Если в этом и заключаются «высокие моральные качества и выдающиеся организаторские способности», значит мы просто играем словами.
Господин Этьен. Кому я это сказал?
Председатель. Ставлю свою поправку на голосование.
Господин Этьен. Кому я это сказал?
Господин Ласери. Совету надоели эти непрестанные реплики.
Господин Этьен. Меня обвиняют. Я имею право ответить.
Голоса. Поручите это господину Брюннеру.
Председатель. Господин Брюннер, вы хотите ответить?
Господин Брюннер. Нет.
Совет принимает решение убрать из резолюции слова «высоким моральным качествам» и «…а также его выдающимся организаторским способностям».
Господин Эрекар. Что касается упоминания о блестящем уме господина Этьена, то, мне кажется, оно излишне. Надо развеять этот миф. Господин Этьен, по моему мнению, ничем не выделяется среди прочих служащих нашего банка. Нас обманула его молодость.
Господин Этьен. Безусловно. Уберите и фразу насчет ума.
Господин Эрекар. Хоть я и не нуждаюсь в вашем одобрении, я действительно предлагаю эту поправку.
Господин Льеже-Лебо. Я должен предостеречь совет. Эти поправки искажают смысл предложенной мною резолюции.
Совет принимает предложение убрать из резолюции слова «блестящему уму».
Председатель. Таким образом, последний абзац резолюции гласит: «Совет отдает должное господину Этьену».
Господин Этьен. Каким качествам господина Этьена?
Председатель. Никаким.
Господин Этьен. В таком случае я предлагаю убрать и слова «господину Этьену». «Совет отдает должное» мне представляется вполне достаточным.
Председатель призывает к порядку господина Этьена и предупреждает его, что не позволит издеваться над советом.
Господин Этьен. Я только взываю к его здравому смыслу.
Господин Эрекар. Господин председатель, используйте свою власть!
Председатель. Эти выпады возмутительны! Слова господина Этьена не будут больше заноситься в протокол. Я ставлю на голосование окончательный текст резолюции.
Господин Этьен встает и покидает зал совета.
Голоса. Давайте голосовать! Давайте голосовать!
Господин Льеже-Лебо. Я снимаю свою резолюцию.
Председатель. Льеже-Лебо, это предательство!
Господин Льеже-Лебо. Я вас предупреждал.
Господин Оэттли. Вот к чему сводится политика Мабори!
Голоса. Это двойная игра Мабори.
Заседание прерывается в 11 часов 15 минут.
Едва войдя в свой кабинет, Марк услышал через открытую дверь, что в комнатке Полетты зазвонил телефон.
— Сейчас. Кажется, он у себя, — сказала Полетта.
— Это Брюннер? — спросил Марк.
— Да. Он просит вас подняться к нему.
Полетта подошла к Марку; на лице ее была написана тревога. Он заметил, что она уже не так красива, как прежде. Он слишком часто повторял, что она не меняется, что она все так же хороша. А Дениза как-то сказала ему: «Она очень мила, но уже не так красива». Ему было трудно судить об этом, а сейчас он вдруг ясно увидел у нее морщинки вокруг глаз и некоторую размытость всех черт. И он вспомнил, как Полетта впервые пришла к нему. Решительным тоном, с босеронским акцентом, в то время еще очень сильным, который сразу покорил Марка, Полетта сказала, кто рекомендовал ее и какие условия ее устраивали (сколько она рассчитывала получать и какую работу ей хотелось бы иметь, поскольку она была к ней специально подготовлена).
Полетта сообщила Марку, что она жена Рея Дюрана, и Марк сначала сделал понимающий вид. Лишь немного погодя он спросил:
— Простите, но мне хотелось бы узнать, кто такой Рей Дюран?
И по тому, как она расхохоталась ему в ответ, Марк подумал, что было бы очень приятно с ней работать. Он всегда мечтал иметь секретаршу, наделенную чувством юмора. Ему следовало бы послать Полетту работать в юридический отдел, но мысль отдать ее Морнану была ему почему-то глубоко неприятна. Он еще раз взглянул на нее, такую хрупкую, грациозную, трогательную, и сказал:
— У нас есть только одна вакансия, но я не думаю, что она вас устроит.
— А все же скажите какая?
— Вы могли бы работать здесь, у меня.
— Пожалуй, это мне подойдет, — ответила она.
Но Марк считал, что выбрал Полетту не только потому, что она была красива (в этом плане он вел себя безупречно; правда, в иные дни, особенно весной, он был не совсем уверен, что не наделает глупостей, но теперь, во всяком случае, он мог сказать себе, что это уже позади). С тех пор прошло немало времени. Теперь у нее были тонкие морщинки вокруг глаз, и появились они не вчера.
— Почему вы вернулись? — спросила Полетта. — Что случилось? Скажите, что случилось?
— Ничего особенного. Я сейчас опять поднимусь наверх.
— Вам что-нибудь нужно?
— Нет, спасибо.
Марк распахнул дверь в коридор и чуть было не сшиб входившего в кабинет Льеже-Лебо. Столкнувшись лицом к лицу, оба на мгновение растерялись. Наконец они протянули друг другу руки и поздоровались, словно еще не виделись в этот день.
— Признаюсь, Этьен, я пришел за вами.
— Я знаю, — ответил Марк. — Я как раз собирался подняться.
— Ну и отлично. Поднимемся вместе. Вы не возражаете?
— Нисколько.
Господин Льеже-Лебо не пользовался репутацией выдающегося финансиста. Но он сумел сколотить себе одно из самых солидных состояний в Париже. Не слыл он также и человеком большого ума, но был принят во всех парижских салонах. Во взаимоотношениях с людьми он придерживался тактики «мелких услуг». Он умел стать необходимым в каждой семье. Его называли «компанейским человеком». Сперва ему за услуги платили сведениями — думали, что он промышляет мелкими биржевыми спекуляциями. А он был занят совсем другим: он сколачивал состояние. Но это обнаружили только потом.
Последние несколько лет Льеже-Лебо был для Мабори тем же, что Брюннер для Женера — чем-то вроде рыбы-лоцмана. Правда, в отличие от Брюннера он не доводился кузеном своему патрону, но между ними была иная связь: оба они происходили из восточной Франции. Люди, как правило, не объединяются без всяких причин. Выходцы из одной и той же провинции связаны между собой куда прочнее, чем это может показаться. Уголовники — яркий тому пример. А восточные районы Франции для финансового мира то же самое, что Корсика для уголовного: они поставляют прирожденных финансистов.
Брюннер тоже не отличался особым умом. Марк не раз ломал себе голову, почему Женер так дорожит своим кузеном — словно из суеверия. Но ведь человек становится «рыбой-лоцманом» не благодаря личным достоинствам. Напротив. Кроме того, хороших «рыб-лоцманов» мало, они не рискуют остаться не у дел. И уж если ты обзавелся такой «рыбой», то ее нужно беречь.
Льеже-Лебо нажал кнопку лифта.
— Я снял свою резолюцию, — сказал он.
— Зачем? Зачем, черт возьми? Она была очень удобна.
— Очень удобна для них, я так и считал. Но и для вас тоже, заметьте.
— Да, — согласился Марк. — Но я не мог ею удовлетвориться.
— А ведь это было для вас хорошим выходом.
— Но для них еще лучшим. Чем вы объясняете, что они за него не ухватились?
— По-моему, они поступили неумно. Вы так не думаете?
— Как сказать. Все зависит от того, чего хочет Драпье. Вы это понимаете?
— Не совсем. Но Драпье я знаю давно. Этот человек придает чрезмерное значение своим воспоминаниям.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы не поняли бы этого, даже если б я вам объяснил.
— Тем не менее, кажется, я начинаю смутно догадываться, — сказал Марк. — Что же будет дальше?
— Об этом я вас должен спросить.
— Я буду говорить. Разве вы видите другой выход?
— О, выходов сколько угодно! Они могут вам до завтра не дать слова.
— Значит, я буду говорить завтра. Нужно только запастись терпением.
Вдруг Льеже-Лебо нажал красную кнопку. Лифт остановился посреди пролета.
— Мы могли бы, пожалуй, немного ускорить дело, — сказал Льеже-Лебо.
— Это было бы прекрасно!
— Я мог бы предложить совету предоставить вам слово. В виде исключения. Ну, скажем, на пять минут?
— Мне многое нужно сказать, но, думаю, я уложусь…
— Говорят, вы находитесь в каких-то отношениях с Морелем. Это правда?
— Нет.
— Вы хотите, чтобы я попросил предоставить вам слово?
— Я был бы вам весьма признателен.
— Я не сказал, что сделаю это. Я бы охотно, но…
— Но, — перебил его Марк, — я не могу вам обещать, что не упомяну имени господина Мабори.
— Вы меня прекрасно поняли, Этьен. Мне бы не хотелось, чтобы его впутали в это дело.
— Боюсь, однако, что это произойдет. Вам ведь известно, что меня обвиняют в том, что я продаю ему информацию?
— Я этого не знал, — сказал Льеже-Лебо и потянулся к кнопке.
Марк остановил его.
— Послушайте, — сказал он. — Говорил ли вам когда-нибудь Мабори, что я его информирую?
— Нет, но это еще ничего не доказывает.
— Я полагал, — сказал Марк, — что меня считают вполне надежным человеком.
— Мне очень жаль, — сказал Льеже-Лебо. — Поверьте, очень жаль. Прошу вас забыть о моем предложении.
— Послушайте, — спросил Марк, — что вы думаете по поводу этого обвинения?
— Думаю, что это серьезное обвинение.
— А что, по-вашему, значит «серьезное обвинение»?
— Как вам сказать? Обвинение вроде того, которое вам предъявляют.
— А я вам скажу точно, — прервал его Марк. — На вашем месте я счел бы «серьезным обвинением» ложное обвинение, которое я смог бы использовать против того, кто его выдвинул.
— Вы знаете, я терпеть не могу всяких историй.
— Не сомневаюсь.
— Я подумаю, — сказал Льеже-Лебо.
— Я полагаю, что могу теперь рассчитывать на вашу поддержку.
— Мне придется сейчас позвонить по телефону.
— Вполне понятно.
— Надеюсь, что никто не ждет лифта, — сказал Льеже-Лебо и нажал, наконец, кнопку.
Брюннер ждал Марка в четыреста двадцать девятой комнате. Он ждал его уже больше десяти минут, и, когда Марк, наконец, вошел, Брюннер вскочил и скрестил на груди руки, всем своим видом выражая жестокий упрек.
— Я вам уже говорил, Этьен, но готов повторить: вы больше нуждаетесь во мне, нежели я в вас. Если вы собираетесь устроить переворот в банке, то, предупреждаю, на меня не рассчитывайте.
— Да я и не надеялся, что смогу долго на вас рассчитывать. Если бы мне дали слово, то не прошло бы и пяти минут, как вы бы отреклись от меня.
— Вы хотите сказать, что намерены…
— Вот именно.
— Почему вы полагаете, что теперь они дадут вам выступить?
— У меня есть на это веские основания.
Брюннер пожал плечами.
— Послушайте, — сказал он и снова пожал плечами, — послушайте, я не знаю, что вы имеете в виду, но я запрещаю вам выступать, даже если они вам это предложат.
— Нельзя ли узнать, почему?
— Я думаю, что выражаю мнение господина Женера. Меня сильно удивило бы, если б он разрешил вам выступить в таком возбужденном состоянии.
— Извините, — сказал Марк, придвинув к себе телефон, стоящий на одном из низких столиков, — мне хотелось бы самому в этом убедиться.
Он снял трубку и набрал номер Женера. Ответил женский голос.
— Алло, — сказал Марк, — говорит Марк Этьен.
— О Марк! Как ваши дела? Хорошо?
— Прекрасно! Можно…
— Да, да, передаю ему трубку.
— Алло! — сказал Женер.
— Алло, — ответил Марк. — Господин Брюннер и я хотели бы узнать ваше мнение. До сих пор они не давали мне выступить…
— Я знаю. Господин Брюннер мне только что звонил.
— Понятно… Но сейчас обстоятельства сложились так, что некоторые члены совета будут склонны предоставить мне слово, хотя бы на пять минут. А господин Брюннер запрещает мне выступать. Что вы думаете по этому поводу?
— Не знаю, что вам сказать, Марк. В таких случаях к советам Брюннера стоит прислушаться.
Брюннер взял отводную трубку.
— …Кроме того, чтобы принять решение, следовало бы знать, кто именно готов вас выслушать, какая часть совета…
— Это не имеет значения. Я хотел бы знать ваше мнение в принципе.
— Я боюсь ловушки. Я всегда остерегался ловушек. Мне бы не хотелось, чтобы вы сломали себе шею из-за вещей, которые того не стоят.
— Для меня они того стоят.
— Как? Что может стоить того, чтобы вы?..
— Вам это отлично известно.
— Нет, я как раз думал об этом. Вас ожидает хорошая карьера. Вы знаете, что в этом вы всецело можете рассчитывать на мою помощь. Но одно ваше необдуманное слово может мне в этом серьезно помешать. Взвесьте все как следует. В конце концов это пустяковый инцидент. Через полгода мы с вами об этом и думать забудем.
— Я не знаю, что я буду думать через полгода, но я прекрасно знаю, что я сейчас думаю.
— Я вас понимаю, Марк. Помните только, что не следует смешивать запальчивость с сознанием своей правоты. Вы уже приняли решение, не так ли? Я полагаюсь на вас. Вы достойный человек, и я уверен, что вы и будете вести себя, как достойный человек.
Брюннер улыбался.
— Не знаю, — сказал Марк. — Я уже давно перестал понимать, что значит быть достойным человеком.
Заседание возобновляется в 11 часов 45 минут.
Господин Льеже-Лебо излагает причины, побудившие его снять свою резолюцию. Если кое-кто из присутствующих решил уничтожить господина Этьена, уничтожить любой ценой, то он, Льеже-Лебо, их, конечно, не одобряет. Его резолюция имела то достоинство, что в ней соблюдались интересы обеих сторон. Однако совет зашел слишком далеко, желая использовать свои преимущества. Обсуждение приняло весьма странный характер.
(С мест раздаются возгласы протеста.)
Разве может не шокировать попытка отказать господину Этьену в каких бы то ни было заслугах? Разве может она не вызвать недоумение у честных и беспристрастных людей?
Председатель. Вы же сами сказали, что обсуждение этого вопроса абсурдно и не представляет никакого интереса.
Господин Льеже-Лебо. Да, я это сказал. Но целью моей резолюции и — я надеялся, что вы это поймете, — было свести на нет возникший конфликт. Вы этого не поняли. Весьма сожалею.
Председатель. Нам не очень-то по душе всякие ухищрения.
Господин Льеже-Лебо. Мне тоже, господин председатель… Но иногда приходится прибегать к ним, даже если их и не любишь. А ваше упорство в этом вопросе способно лишь вызвать подозрение «Интересно, чего ж это так боятся услышать?» — спросил я себя. «Что стараются скрыть, так усердно зажимая рот господину Этьену?»
Господин Ласери. Этого требует устав!
Господин Льеже-Лебо. Ах, оставьте! Ни одно заседание совета не обходилось без выступлений господина Этьена. Почему же вы тогда не вспоминали об уставе? Вы говорите: «Господин Этьен — служащий, а служащие не выступают на совете». А вот для меня служащий тоже человек! Когда я вижу, что вокруг господина Этьена сгущаются тучи, что его заставляют молчать, что над ним тяготеют какие-то обвинения, причем никто не осмеливается прямо высказать их, когда я вижу, с одной стороны, такой произвол, а с другой — доводящую до отчаяния невозможность выступить, чтобы защитить себя, сердце и совесть заставляют меня сказать: «Тут что-то не в порядке».
Председатель. Перестаньте разыгрывать из себя оскорбленную добродетель, Льеже-Лебо! Это уже старо.
Господин Льеже-Лебо отвечает, что если выбирать между ролями, то он предпочитает свою. Ведь каждому ясно, кто здесь разыгрывает комедию. Здесь есть обвиняемый.
(Протесты с мест.)
Да, здесь есть человек, который находится в положении обвиняемого.
Господин Оэттли. Да нет же!
Господин Льеже-Лебо. Не нет, а да! И в доказательство достаточно сослаться на статью из «Банк д’Ожурдюи».
Председатель. Об этой статье мы еще поговорим.
Господин Льеже-Лебо. Но это не все. Есть обвинения и более серьезные.
Господин Ласери. Какие, например?
Господин Льеже-Лебо. Вот это я и хочу узнать. Я хочу, чтобы мне объяснили, в чем дело, хочу судить обо всем на основании фактов. Зрелище обвиняемого, лишенного законного права защиты, всегда было мне невыносимо.
Председатель. Обвиняемый сам поставил себя в такое положение. Если бы он не отверг посредничество господина Брюннера, он бы не нуждался в вашей поддержке.
Господин Льеже-Лебо. А вас я разве не поддерживал в свое время?
Председатель. Вы меня потопили — вот что вы сделали!
Господин Оэттли. Эти ссылки на прошлое совершенно неуместны.
Господин Льеже-Лебо говорит, что он тоже так думает. Однако, продолжает он, создается впечатление, что господина Драпье неотступно преследуют воспоминания о некоторых событиях недавнего прошлого. Но нельзя допускать, чтобы прошлое господина Драпье, или, вернее, воспоминания об этом прошлом, могли вредить высшим интересам банка…
Председатель. Полегче на поворотах, Льеже-Лебо!
Господин Льеже-Лебо. Вот почему в целях более плодотворного обсуждения данного вопроса я предлагаю совету в виде исключения выслушать господина Этьена, предоставив ему, впрочем, всего лишь пять минут.
(Бурные протесты с мест.)
Господин Ласери. Началось!
Господин Льеже-Лебо. Да, господа, началось!
Председатель. И не рассчитывайте на это, Льеже-Лебо.
Господин Льеже-Лебо. А я тем не менее рассчитываю, ибо в противном случае нам пришлось бы пересмотреть свою позицию по отношению к этому банку.
Господин Ласери. Кому это «нам»? Группе Мабори?
Господин Льеже-Лебо. Быть может. И, быть может, не только этой группе. Что думает по этому поводу господин Брюннер?
Господин Брюннер. Группы Женера больше не существует, если вы на это намекаете. Да, не существует, и я хочу, чтобы это все знали.
Господин Льеже-Лебо. Я попросил вас только высказать ваше личное мнение.
Господин Брюннер. Мы еще не определили своей позиции в этом вопросе.
Господин Ласко. Горячие приверженцы остывают!
Господин Оэттли. Не могу понять, почему вы придаете такое значение этому вопросу.
Господин Льеже-Лебо. Голосуйте за мое предложение, и вы узнаете. Я требую тайного голосования.
Председатель. Будет ли оно тайным или открытым, все равно ваше предложение провалится.
Господин Льеже-Лебо. Могу вам только этого пожелать.
Большинством голосов (8 против 6) совет решает выслушать господина Этьена. Председатель встает и покидает зал заседания. Заседание прерывается в 12 часов дня.
Заседание возобновляется в 12 часов 5 минут под председательством господина Сопена, старейшины совета.
Господин Ласери. Это государственный переворот. Вы не имеете права…
Господин Льеже-Лебо. Совет принял решение и должен его выполнить. Мы взяли на себя обязательство выслушать господина Этьена.
Господин Оэттли. Совет не может заседать без председателя.
Господин Льеже-Лебо. А почему бы и нет? Подобные прецеденты бывали. В таких случаях отсутствующего председателя заменяет старейший из членов совета.
Господин Сопен говорит, что он умывает руки. Пусть совет решает. Он к его услугам.
Господин Оэттли. Я требую тайного голосования.
Большинством голосов (8 против 5) совет решает, что имеет право продолжать заседание.
Господин Ласери встает и покидает зал.
Господин Сопен. Слово предоставляется господину Этьену.
Господин Оэттли. На пять минут!
Господин Этьен. Поскольку, ни в чем не обвиняя меня, вы разрешаете мне защищаться, я вынужден прежде всего сформулировать обвинения, которые против меня выдвигаются. Конечно, я предпочел бы, чтобы здесь были повторены некоторые высказывания. Это было бы честнее и проще и внесло бы полную ясность. Вместо того чтобы спрашивать у господина Брюннера, согласен ли он меня защищать, вашему председателю следовало бы поручить господину Ласери меня обвинять.
Господин Ласко. Почему господину Ласери?
Господин Этьен. Потому что сам он, судя по всему, был не расположен взять это на себя.
Господин Оэттли. А почему? Как вы считаете?
Господин Этьен. Понятия не имею. На предъявляемые мне обвинения я отвечу пункт за пунктом, но сперва я должен их высказать.
Господин Ласко. Таким образом, вы сможете плести нам все, что вам заблагорассудится?
Господин Этьен поясняет, что он ограничится перечнем тех обвинений, которые были брошены ему в лицо. Быть может, есть и другие, но он будет говорить только о тех, которые сам слышал. Впрочем, он не думает, что сможет сообщить совету что-либо новое. Обвинения эти двух родов…
Господин Ласко. Расскажите нам о вашем друге Эдуарде Мореле!
Господин Этьен. Я о нем скажу. Но поскольку я располагаю лишь пятью минутами, я был бы вам очень благодарен, если бы вы меня больше не перебивали. Меня обвиняют прежде всего в том, что я противодействую политике, проводимой господином Драпье, в частности в деле предприятия Массип.
Господин Оэттли. Любопытно! Любопытно, что вы, простой служащий, мните себя способным противодействовать политике, определяемой исключительно советом банка.
Господин Этьен. Я весьма благодарен вам за то, что вы признали всю абсурдность этого предположения. Я не мог влиять на политику банка, и тем не менее меня обвиняют в том, что я получал за это взятки.
Господин Оэттли. Меня удивляет, что вы считаете необходимым защищаться против подобного обвинения. Это же просто бред.
Господин Этьен. Я вам отвечу на это несколько позже. Во-вторых, меня обвиняют в шпионаже…
Председатель и господин Ласери возвращаются в зал заседания.
Господин Этьен. …якобы я продавал секретные сведения господину Женеру.
Господин Брюннер. Тоже бред! Вы все знаете господина Женера. Я не считаю нужным углубляться в этот вопрос.
Господин Ласко. В самом деле, лучше не углубляться.
Господин Этьен. Я расскажу о своих отношениях с господином Женером.
Господин Льеже-Лебо. Хорошо. А кто еще пользовался вашими услугами?
Господин Этьен. Господин Дандело…
Господин Эрекар. Не могу этому поверить.
Господин Ласко. Почему?
Господин Эрекар. У меня создается впечатление, что здесь строят козни против господина Дандело.
Господин Этьен. …и господин Мабори.
Господин Льеже-Лебо. Дело принимает серьезный оборот. Боюсь, что теперь нам придется все выяснить до конца.
Господин Эрекар. Да, это весьма серьезное обвинение. Я требую, чтобы был пролит свет на все это дело. Уверен ли господин Этьен в том, что утверждает?
Господин Этьен. Я отвечаю за каждое слово, которое произнес. Все эти обвинения господин Драпье бросил мне в лицо.
Председатель. Это ложь! Он лжет!
Господин Этьен. Этот разговор происходил в среду двадцать девятого февраля в вашем кабинете. Не думаю, чтобы вы его забыли.
Председатель. Я предупреждаю совет, что он имеет дело с лжецом. Мы потеряли массу времени из-за лжеца.
Господин Льеже-Лебо. Вы хотите сказать, что никогда этого не говорили?
Председатель. Никогда!
Господин Оэттли. Отлично. Пусть совет примет это к сведению. Для меня инцидент исчерпан.
Господин Льеже-Лебо. Извините, но для меня нет.
Господин Эрекар. Для меня тоже.
Председатель. Эрекар, я не привык, чтобы мои слова ставили под сомнение.
Господин Этьен. К несчастью, мы были не одни. При этом разговоре присутствовала ваша секретарша. Я думаю, она сможет подтвердить, что вы это говорили.
Председатель. Ни черта она не подтвердит. Вы гнусный лжец!
Господин Этьен. Здесь, в моей папке…
Председатель. Знаю я, что там у вас в папке. Я изучил ваши бумажки от доски до доски. Все это сплошная ложь. Просто чудовищно, что вы там городите про мои отношения с Массипом!
Господин Этьен. Меня удивляет, что вы могли ознакомиться с содержимым моей папки.
Председатель. Я принял меры предосторожности.
(Движение в зале.)
Я умею защищаться от всяких морелей! Здесь они не будут хозяйничать!
Господин Брюннер. Все же было бы небезынтересно выслушать мадемуазель Ламбер.
Председатель. А вот и другой пошел в атаку!
Господин Льеже-Лебо. Выслушать мадемуазель Ламбер совершенно необходимо. Я предлагаю решить этот вопрос тайным голосованием.
Господин Сопен. Ставлю это предложение на голосование.
Председатель. Замолчите, господин Сопен! И прошу вас, сядьте на свое место. Кто здесь председательствует?
Господин Драпье сменяет господина Сопена на председательском месте.
Председатель. Давайте разберемся. Выходит, для вас недостаточно моего слова? Вы не верите своему председателю? Вы это хотите сказать? И притом тайно, путем закрытого голосования? Побольше мужества, господа! Пусть поднимут руку те из вас, кто не верит своему председателю.
Господин Брюннер. Речь идет только о том, чтобы выслушать мадемуазель Ламбер.
Большинством голосов (10 против 4) совет решает выслушать мадемуазель Ламбер.
Господин Льеже-Лебо. Пусть ее вызовут.
Председатель. Не спешите! Совет еще не решил, когда он ее выслушает. Я предлагаю завтра.
Господин Эрекар. С тем же успехом это можно отложить до будущего года.
Господин Оэттли. Уже первый час, господа.
Господин Льеже-Лебо. Я настаиваю, чтобы ее выслушали немедленно.
(Голоса с мест: «Уже первый час!»)
Председатель. Скажите прямо: вы подозреваете меня в том, что я хочу оказать давление на свидетельницу.
Господин Льеже-Лебо. Я предпочитаю, чтобы с этим делом было покончено немедленно. Предлагаю продолжать заседание!
(Голоса с мест: «Уже первый час!»)
Господин Дус. Значит, мы останемся без обеда?
В тоне господина Дуса прозвучало неподдельное отчаяние. Он опасался не только того, что пропустит обед. Он опасался, что будет нарушено все его душевное равновесие, что его выведут из того летаргического сна, в который медленно погружаются большинство людей с помощью сложной системы привычек. Он произнес решающее слово, самое человечное за все заседание. И Марк знал, что перед этим словом все аргументы окажутся бессильными.
Был объявлен перерыв до 16 часов.