В прихожей хлопотал Джефф. Он снял свитер, и сидел на корточках с голым торсом. Кэти наблюдала со спины, как эта бесформенная масса тела розоватого цвета свисала между ягодицами над грудой проводов и розеток. Напоминает начальника из юротдела, но жаба-то — бледно-коричневая, а не розовая, и не такая раздутая, с пузом, которое вываливается со всех сторон, и волосами на пояснице, торчащими из-под съехавших спортивных штанов. Жаба все-таки держится в границах своей бледно-коричневой рубашки, бледно-коричневого свитера и бледно-коричневых брюк…, а здесь туша просто расплывается. Напоминает хряка, огромного и противного, хотя, тотчас подумала она, свиней никогда не откармливают до такого ужаса в человеческом обличии.

Отвращение сковало, натянуло ее тело, как будто молчанием и напряженностью можно было спастись от подступающей тошноты. Джефф не слышал, не чувствовал ее присутствия за спиной, он продолжал изощряться над узелками из проводов бурча и пыхтя. Она вдруг подумала, что такого можно убить, от таких, как он, избавляются навсегда. Впервые ей в голову пришла мысль о смерти. Ни Тони, ни Малу, ни Франка, ни матери, ни ребенка, судья должна ей поверить, только Джеффа и только в тот миг. На самом деле, она просто задумалась, как уничтожить этот ужас, ведь многие другие, в отличие от нее, давят пауков и топчут жаб. Желание убить нарастало, она представляла, какой формы должен быть нож, чтобы покончить с этим человекоподобным хряком, и как она это сделает, очень быстро, одним движением всадит нож в спину между позвонков. Представила, как тело сразу же обмякнет, потом начнет дергаться, трястись, биться в конвульсиях. Представила, как раздавит его ногой, как ударит по губам, чтобы он не кричал перед тем, как испустит дух.

Ей казалось, что ее плоть стала деформироваться. Удлиняться, заостряться, сокращаться. Бедра сжались, живот впал, плечи стянулись, спина застыла. Тело стало твердым, тонким, длинным, плоским, как лезвие из стали. Она превратилась в нож с прямым и негнущимся лезвием.

— Это ты? — спросил он, повернувшись.

Она открыла рот и оголила зубы. Улыбнулась.

Он тяжело встал, опираясь на колени. На его широкой гуди, по середине, между сосками, прямо на сердце была выбита татуировка. Она прочла три имени, написанных в столбик: Дженнифер, Саманта, Кевин. Он поймал ее взгляд.

— Это мои дети, — сказал он…

Она не знала, что у него есть дети, она ничего о нем не знала.

— … погибли в автокатастрофе.

Сердце защемило от жалости. Он — толстый, большой, полуголый и ни в чем не виноват. Как она могла. Все вокруг перевернулось с ног наголову, ей захотелось взять его на руки, успокоить, прижаться к нему, чтобы защитить, и положить голову на грудь, туда, где написаны имена детей.

Вдруг заплакал ребенок, она услышала, надеялась, что это он во сне, и что сейчас сам замолчит и уснет, и Джефф его не услышит. Ей было ужасно стыдно за эту маленькую жизнь перед мужчиной в трауре. Но ребенок кричал все громче и громче, рев нарастал с удвоенным ритмом. Если бы она сейчас была возле кроватки, то закрыла бы его рот рукой и сильно надавила, чтобы засунуть крик обратно. Она бы зажала ему нос, чтобы он хоть на мгновение заткнулся, когда не станет хватать воздуха. Джефф стоял напротив, и руки опускались, видя зло, которое он ей показал.

— Ребенок плачет, — сказал он, указав на лестницу, — он хочет есть.

Она очнулась. Побежала по лестнице, распахнула дверь, как будто боялась обнаружить своего ребенка мертвым. Достала его из кроватки, побагровевшего от крика, с глазами, полными слез, в таком же порыве вынесла его из комнаты и сбежала по лестнице. Джефф ждал ее внизу, и имена детей стройным рядком зияли на его голой груди. Она дала ему ребенка. Он бережно взял его на руки. Она сказала, что нужно подогреть бутылочку, он пошел за ней на кухню. Она налила воды, посчитала ложки молока, прикрутила соску, и поставила бутылочку греться на водяную баню в старой помятой кастрюле, которую она так любила. Он успокоил ребенка, погладив его по спинке. Он держал его, прижав к груди, головкой — на левом плече, и ребенок перестал плакать. Видя, как он распластался на голом теле Джеффа, как ящерица, она решила, что просто обязана давать ему его на руки в качестве репарации за умерших детей.