Шифровальному отделу отвели просторное помещение во втором этаже. В те времена, когда в замке жили хозяева, эта комната служила биллиардным залом. Но сейчас биллиардные столы были припрятаны предусмотрительным графом. Окна комнаты выходили в парк, и из них можно было видеть сверкающую гладь озера, окруженного стволами столетних деревьев.

Шифровальщики скучали, так как на фронте наступило затишье. Они проводили время в болтовне и спорах на самые различные темы, вспоминали истории из школьных и студенческих лет, рассказывали старые анекдоты, обсуждали все события, происходившие в штабе. Болтая так и выкуривая немыслимое количество табака, они не раз упоминали имя Ули Михая.

И хотя эпитеты, которыми шифровальщики награждали своего товарища, вряд ли польстили бы ему, все эти слова были проникнуты симпатией к знаменитому капралу.

Во многом содействовал росту авторитета Ули в глазах его товарищей вызов в штаб «Орла», куда он мог перейти работать в шифровальный отдел.

Вот как объяснил сам Уля тот факт, что его не стали задерживать в высшем штабе:

— Я явился к господину полковнику Поулополу. Встретил он меня очень ласково и спросил, не хочу ли я работать у них, говорит, что слышал обо мне много хорошего. Я думаю, что он имел в виду мою подготовку как шифровальщика.

— Ну конечно, он именно это имел в виду. Должно быть, о твоих успехах у прекрасного пола сведения до него еще не дошли, — пошутил, Мардаре.

— Не «должно быть», а безусловно не дошли, хотя вы и делаете всё возможное, чтобы меня скомпрометировать. Но ты не хочешь узнать, что я ответил Поулополу?

— Еще бы не хотеть!

— «Господин полковник, — сказал я ему, — если это приказ, то мне ничего не остается другого, как подчиниться, но если вы мне делаете предложение, тогда я позволю себе сказать, что все-таки, хотя и считаю для себя высокой честью служить у вас, предпочел бы остаться в штабе дивизии. С одной стороны, я очень привязан к своему начальнику господину капитану Смеу, а с другой стороны — к ребятам, с которыми я работаю и которых очень люблю».

— И что тебе ответил полковник Поулопол? — поинтересовался Пелиною.

— Он призадумался немного, а потом согласился со мной.

— Что я вам говорил? — обратился Бурлаку к остальным шифровальщикам. — Этому Уле сам черт не страшен!

В действительности же дело обстояло совсем не так. Уля Михай и в самом деле побывал в «Орле», но совершенно с другой целью: он сопровождал туда аббата.

В тот день, когда фронт двинулся вперед и штаб покинул городок, направляясь к северу, два человека задержались там: начальник Второго отдела капитан Георгиу и Уля.

Аббата, который был арестован в последнюю минуту, тут же допросили.

Вначале он отказался в чем-либо признаваться, призвав в свидетели самого господа бога, но когда ему сказали, что тот румынский солдат, который побывал у него в доме, арестован и во всем признался, он решил заговорить.

Рассказал он вот что:

— За два дня до того, как вы заняли городок, ко мне явился пожилой, изысканно одетый господин. Он заявил, что послан моим начальством. Этот господин, воззвав к моим патриотическим чувствам, попросил помочь ему в деле, ничем самому мне не угрожающем, то есть передать одному патриоту, который явится ко мне в форме солдата румынской армии, ключ. Этот ключ был спрятан в переплете молитвенника. Он счел нужным подчеркнуть, что не может открыть мне, для чего предназначен этот ключ, но что он надеется на мою скромность, на то, что я не буду спрашивать его об этом. Назвав несколько примет, по которым я смогу узнать человека, которому следует передать ключ, он ушел, поблагодарив меня.

Вечером того же дня, когда вы заняли город, человек в форме румынского солдата явился ко мне и я отдал ему ключ. Это всё. Я не знаю, кто он — я увидел тогда вечером его впервые, — не знаю его имени и не уверен, что узнал бы его, если бы увидел еще раз.

— А вы, святой отец, знаете, — спросил его Уля Михай, — как называется поручение, которое вам дали и которое вы выполнили с такой благочестивой добросовестностью?

— Вы назовете это шпионажем?

— А вы?

— Поступком патриота, если угодно. Но я хотел бы уточнить: соглашаясь выполнить это поручение, я не руководствовался патриотическим чувством. Вы — солдаты и обязаны подчиняться своим начальникам. Мы тоже солдаты, солдаты армии Христа. Как простой солдат этой армии, получив приказ от своего руководителя я должен был, повинуясь своей совести, выполнить его указание. Если бы я этого не сделал, я был бы плохим солдатом Христовой армии.

— Это всё, что вы можете нам рассказать, святой отец?

— Абсолютно всё!

— А о чем вы еще говорили с тем человеком, которому отдали ключ?

— Несколько обычных фраз, лишенных особого значения. Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать.

— Можете вы нам сообщить некоторые подробности?

— Конечно. Когда принимаешь гостя, следует его чем-нибудь угостить. У меня была бутылка ликера, приготовленного моей экономкой. Вино ему очень понравилось, и он попросил рецепт его приготовления, сказав, что заставит свою жену после войны приготовить ему несколько бутылок такого ликера.

— Еще о чем вы с ним говорили?

— О ходе войны. Должен вам признаться, что его оптимизм показался мне преувеличенным.

— Об обществе садоводов вы могли бы нам что-нибудь рассказать?

— Ничего другого, кроме того, что в городе существует такое садоводство.

— А вы не являетесь членом или акционером этого общества?

— Не имею к нему никакого отношения!

— Человек, которому вы передали ключ, не просил ли у вас каких-нибудь сведений относительно этого общества?

Аббат поколебался и затем сказал:

— Ах да!.. Я не подумал, что вас эта подробность может интересовать. Он спросил меня, как пройти до здания общества. Я ему объяснил, он меня поблагодарил, и всё.

— Имейте в виду, святой отец: пытаясь скрыть от нас то, что вы знаете, вы только ухудшаете свое положение.

— Я сказал вам правду.

— Вы никогда не слышали о некоем Германе Гартмане?

— Я это имя слышу впервые.

— А этого человека вы знаете?

И капитан Георгиу положил перед ним фотографию Гартмана.

Аббат смотрел несколько секунд на фотографию:

— Только в лицо. Я никогда с ним не имел дела.

— Что вы знаете о нем?

— Почти ничего. Его зовут Зигмунд Дорн, насколько я помню. Он поселился у нас недавно в качестве представителя немецкой фирмы по изготовлению химических удобрений.

— Его застрелили, отец!

— Да? Я этого не знал!

— Вы действительно этого не знали?

— Нет!

— Его нашли убитым в здании общества «Садоводство» час спустя после того, как вы рассказали человеку, который посетил вас, как добраться до этого общества.

— Вы хотите сказать, что это он его застрелил?

— Мы знаем это совершенно точно.

— Это возможно. Во всяком случае я нисколько не причастен к этому делу.

— Это мы еще должны узнать.

— Я снова повторяю, что ничего от вас не скрывал. Я отвечаю за все свои поступки, но мне бы не хотелось, чтобы меня обвиняли в том, в чем я не виноват и о чем ничего не знаю.

Сколько ни старались они узнать еще что-нибудь от аббата, им этого сделать не удалось. Через два дня, выведенные из терпения, они решили отправить его в штаб армии, надеясь, что там им больше повезет. Это и было настоящей причиной поездки Ули в штаб группы «Орел», откуда он вернулся через три дня в замок графа Андраса Комороми.

Спустя несколько часов после того как штаб разместился в замке, офицеры, унтер-офицеры, писари, вестовые и денщики знали во всех подробностях и обсуждали романтическую историю барышни гувернантки. Переходя из уст в уста, эта история получила разные толкования и рассказывалась в различных вариантах, один фантастичнее другого. Всё зависело от способностей и выдумки очередного рассказчика. По одному из этих вариантов молодой граф действительно покончил с собой, но не по тем причинам, которые уже знакомы нашему читателю, а потому, что застал красавицу гувернантку в объятиях тайного обожателя. Другие рассказывали, что гусарский лейтенант был просто-напросто убит хозяином замка — любовником гувернантки. Он-то и распространил версию о самоубийстве молодого графа. Третьи уверяли, что сама гувернантка убила гусара из ревности.

Передавалось много других вариантов, но мы не станем их приводить, потому что они могут занять целые страницы. Однако никто из рассказчиков и их слушателей не видел еще героиню всех этих историй, хотя прошло уже несколько дней с тех пор, как они находились в замке. Зато все видели управляющего, который поднимался три раза в день в башню, чтобы отнести туда еду. И каждый раз смотрели на башню в надежде увидеть романтическую героиню в одном из окон.

Спустя несколько дней, однако, любопытство начало ослабевать, и очень скоро все попросту забыли бы об этой истории, если бы не произошло событие, которое снова возбудило всеобщий интерес.

Однажды утром звуки одной из сонат Шопена разнеслись по комнатам замка. Вероятно, никогда еще волнующая музыка этого несчастного композитора не трогала так человеческие сердца, как в то утро. Перья перестали царапать бумагу, затихли пишущие машинки, рейсфедеры картографов застыли на кальке. Солдаты наслаждались музыкой!..

Как долго единственной музыкой, которую они слышали, была канонада артиллерии, взрывы мин и авиабомб, металлический треск автоматов, стон раненых, звон разбитых окон, монотонный скрип колес обозных повозок, плач детей, которых в полночь разбудил артиллерийский обстрел, вой ветра или бесконечный шум осенних дождей… Теперь им представился неожиданный случай услышать иную, настоящую музыку. И эта музыка, тревожная и печальная, притягивала к себе, словно холодная вода из источника, к которому приник путник в знойный день.

Она насыщала их сердца и была так не похожа на всё, что они слышали каждый день все последние годы, так далека от их нелегких фронтовых будней. На некоторое время все они снова стали просто людьми и перестали быть солдатами. Они стали теми людьми, которые отреклись от своего «я», подчинив его долгу перед родиной, высшему долгу, который существует у человека.

Когда рояль умолк, несколько мгновений волшебство еще продолжало владеть ими. Потом, будто устыдившись своей минутной слабости, они с новой энергией заскрипели перьями по бумаге, яростно застучали на машинках, стали отдавать и выслушивать приказы и распоряжения. Но, занимаясь своими делами, все ждали, не заиграет ли снова таинственная пианистка. Однако рояль оставался нем в течение всего дня.

Утром концерт повторился. Потом она играла каждый день.

Казалось, что барышня гувернантка всерьез решила развлечь непрошеных гостей. Она играла в самые различные часы дня. Иногда утром, когда они только входили в канцелярии, угрюмые, не успев еще протереть заспанные глаза, в другие дни — незадолго до обеда, после полудня или поздно вечером. Все так привыкли к этим концертам, что когда проходил день и рояль молчал, всегда находился кто-нибудь, кто спешил к управляющему узнать, не заболела ли барышня гувернантка.

Концерты стали таким важным событием в жизни этих людей, лишенных всяких развлечений, что почти не было беседы, в которой хотя бы мимолетно не упоминалось о них:

— Что ты скажешь о сегодняшнем концерте? Тебе понравилось?

— Здорово! Особенно вторая вещь. Как жаль, что мы не знаем, что она играет!

— Действительно, жалко. Пока мы еще тут стоим, у нас есть возможность узнать, что такое музыка.

— Во всяком случае благодаря «хозяйке замка» музыка получила в моем лице еще одного поклонника. Когда я вернусь домой, не буду пропускать ни одного концерта.

— И только подумать, что такая артистка…

— Бедняга! Неужели ее болезнь действительно неизлечима?

— Кто может знать?… Ведь человек — такой тонкий механизм!

— Когда слушаешь, как она играет, — трудно поверить в ее болезнь.

— Да, в этом-то и заключается вся трагедия.

Такие разговоры происходили каждый день. Неизвестно, кто из говоривших впервые присвоил гувернантке титул «хозяйки замка», но все стали называть ее именно так. И если после первых концертов слава загадочной пианистки еще не выходила за пределы замка, то вскоре о ней заговорили во всех частях дивизии.

Нередко можно было слышать, как по телефону кто-нибудь напоминал:

— ..Значит, завтра в девять вы у меня с отчетом, который я у вас просил. Может быть, вам повезет и вы послушаете концерт.

— …Эх, досада, если бы ты приехал на десять минут раньше, ты бы еще застал финал концерта.

— …Я не слишком поздно? Концерт уже был?

Слава пианистки возросла в тот день, Когда гувернантка спустилась впервые из своей башни, и все увидели перед собой действительно красивую женщину. Те немногие, которым повезло — они находились вблизи от нее, — просто окаменели от восторга. Они увидели высокую женщину, величественной походкой пересекшую двор замка и исчезнувшую в оранжерее. Лишь тогда, когда она скрылась, свидетели этой сцены пришли в себя и поспешили сообщить об этом событии всем остальным. И неудивительно, что, когда «хозяйка замка» вышла из оранжереи, во дворе находилось необычайно много народу, а из всех окон свешивались гроздья голов. Она шла, не замечая того, что происходит вокруг нее. Шла спокойно, не торопясь, словно действительно была хозяйкой этого замка.

Было очень трудно определить, в чем состоит обаяние ее красоты. Природа немало потрудилась над ее лицом, добиваясь того совершенства, которого, по рассказам, умели достигать только мастера старой Эллады. С той же тщательностью была вылеплена и ее точеная фигура. Если бы не одежда, можно было подумать, что оттуда, из парка, идет ожившая каким-то чудом статуя, которая сошла со своего пьедестала и пошла бродить по парку, усыпанному листьями. Особую прелесть придавали ей рыжеватые волосы. В солнечном свете пряди ее волос вспыхивали, оттеняя неестественно бледное лицо.

Почти каждое утро она проходила через двор в оранжерею, где оставалась не больше часа. Несколько особенно любопытных солдат, заглянув туда, видели, как она останавливалась возле каждого цветочного горшка, поправляя стебли цветка или обрывая увядшие лепестки. И всегда, когда она выходила из оранжереи, в руках у нее было много цветов, обычно — хризантем. Если случалось, что какой-нибудь солдат шел ей навстречу, она подавала ему цветок, не останавливаясь, даже не взглянув на него и, конечно, не слыша тех слов благодарности, которые он бормотал ей вслед.

В сундучках многих солдат лежали засушенные между страницами какой-нибудь книги цветы, подаренные им «хозяйкой замка».