Пролог.

208 г. до н.э.

Лучи восходящего солнца отражались от зеркальной поверхности бурной, весело посмеивающейся журчанием горной речки, сбегающей в долину. Укрытый грязным серым плащом путник, свернувшийся калачиком возле самой воды, открыл глаза. Решение заночевать у реки оказалось ошибочным - в горле першило, мужчину охватил жар, слабость разливалась по всему телу, вялость мешала соображать, нос был заложен. Плащ промок, словно бы ночью прошел дождь: наверно, брызги струящейся речки долетали до выбранного места ночлега.

Путник поглядел на пепелище, слабо дымящееся, изредка выплевывающее красные искорки. В котелке, дно которого мужчина закопал глубоко в пепел, оставалось немного похлебки на корешках - единственное блюдо, которым питался путник на протяжении последних недель.

Мужчина подошел к речке, высморкался, глубоко вздохнул. Так приятно было снова набрать полную грудь чистого горного воздуха, избавиться от неприятного ощущения заложенности носа. Сложив ладони лодочкой, он набрал в них воды, умылся. Холодно! Тем не менее, мужчина растирал воду по своему лицу, повторно наклонился к реке, стал пить.

Глотать воду было больно. Похоже, он серьезно простыл. Но после нескольких глотков, резь прошла. Вода словно бы вернула мужчину к жизни. Влажность и прохлада заставили жар отступить, путник почувствовал себя лучше.

Укорив себя за то, что он решился ночевать в речной долине у подошвы горы, мужчина принялся завтракать. Сегодня река должна была привести странника к озеру, возле которого и располагалось поселение местного народца. По рассказам других путешественников здешние горцы гостеприимны и дружелюбны, готовы поведать историю своего племени, поделиться древними легендами. Но привлекало в этих людях другое - они жили в непосредственной близости от проклятых кряжей Балканских гор. Поговаривали, что поселение горцев располагается у самого входа в Подземное царство. Слухи эти подтверждались хотя бы тем, что в Балканских горах был развит карст - множество пещер располагались буквально под ногами.

Случайные путник, обнаруживший это поселение горцев, узнали легенду о проклятье: земля мертвых начиналась в лесах, если живые не нарушали границу, с ними ничего не могло приключиться. За первым путешественником пришли другие, решившие, что легенды о проклятии глупость и в лесу спрятаны несметные богатства. Среди них нашлись смельчаки, готовые бросить вызов богам. Они миновали горные перевалы и добрались до леса, который, по уверениям проводника, был населен духами мертвых. Горец отказался идти дальше, путешественники тоже дрогнули, но нашелся среди них безумец, осмелившийся пересечь границу между жизнью и смертью, он вошел в лес.

Сутки провели товарищи несчастного смельчака у опушки, расползавшейся по широкому склону, целый день они дожидались, надеялись, что россказни горцев окажутся глупыми выдумками, но, увы - путешественник так и не вернулся. Перепуганные, они оставили место своей стоянки и вернулись восвояси.

Историю о племени горцев и проклятых землях нашему герою поведал старый сумасшедший ахеец, полагая, что отобьет у мужчины желание исследовать Балканы. Не предполагал грек, что россказни о земле мертвых лишь подтолкнут путника совершить переход. Теперь мужчина знал, куда идти и что искать.

Он потратил пять месяцев, чтобы усвоить основы языка племен, обитавших в горах, узнавал, выведывал. Варвары, с которыми он то и дело сталкивался по дороге, оказались разговорчивы, охотно рассказывали легенды и предания связанные с племенем горцев.

Почти год он находился в пути, больше трех лет он потратил на подготовку к путешествию, оставалось всего несколько дней - и он достигнет цели. Доев остатки похлебки, странник подобрал свои пожитки - посох, дорожный мешок да плащ - и отправился в путь. Путник мог бы добраться до поселения горцев еще вчера, но его пугала возможность столкнуться с кем-нибудь из местных в сумерках. Примут его за врага, нападут, устроят погоню, что потом делать?

Вспоминая начало пути, путник улыбнулся наивной надежде, которую хранил до самого начала подъема на Балканы - двигаться в горах верхом. Но варвары предупреждали - с лошадью не проберешься, голодом скотину заморишь и сам дух испустишь. Путник оказался упрямым, продолжал гнать свою игреневую кобылку, но понял, что на голых каменистых склонах лошадь накормить не получится, а отыскать подходящую для выпаса долину удавалось не каждый день. Проблемы с фуражом - полбеды. Кое-где пробраться верхом оказывалось невозможно. Приходилось искать другие перевалы, тратить драгоценное время. В конце концов, мужчина сдался, лошадь оставил в одной из деревушек горцев, а путь продолжил пешком, поднимаясь выше и выше.

Добравшись, наконец, до огромного горного озера, путник отыскал исток реки, змеей сбегавшей под гору. По словам варваров, эта узенькая полоска воды, словно нить Ариадны, приведет его к горскому поселению.

Вот уже три дня путник спускался, следуя вдоль русла, спустился в долину, и уже видел дым костров, которые жгло местного племя. Неужели получится добраться без приключений?

Путник посмотрел вперед, на кряжистые горы, раскинувшиеся вдалеке. Над плоскогорьем у самой линии горизонта небо приобрело неестественный, фиолетово-красный цвет, сделалось различимыми загадочное, переливающееся всеми цветами радуги пятно у самого горизонта. Путник никогда такого не видел.

Все самое интересное ожидало его впереди.

...

За тем же самым пятном наблюдали и горцы, но не с интересом, свойственным любознательным людям, а с самым древним из человеческих чувств - суеверным страхом. Пятно возникло пару недель назад и не собиралось пропадать, напротив, ширилось, будто старалось охватить небо целиком. Но самое ужасное - горцы знали источник этой напасти. Пятно расползалось над лесом, скрывавшим проход в царство мертвых. Раньше границы жуткой области были четко обозначены - пастухи не осмеливались пересекать их, предпочитали пасти отары на восточных лугах. Запад признавался за мертвыми. Все изменилось - неприятности начали происходить повсюду. Обезумевшие овцы, испуганные неизвестно чем, бросались в горные реки с обрывов. Козлы убегали далеко на восток, и отыскать их не представлялось возможным. Люди были напуганы. Ходили слухи, что мертвые обозлились на старого вождя Ситалка, которого многие уже считали сумасшедшим. Как только встал вопрос об избрании нового предводителя племени, сыновья Ситалка поссорились, не сумев договориться о том, кто станет во главе. А новости, приносимые пастухами и охотниками, становились тревожнее.

Молодой Агрипп наблюдал, как великое множество маленьких птичек летело на запад, в сторону леса. Подобно туче, они скрыли солнце от пастуха. Напуганный Агрипп в ужасе бежал в поселение горцев, забыв про овец. Но потом ему стало стыдно за свой страх, он опомнился, бросился назад, уверенный в том, что овцы успели разбежаться. Скотина паслась на прежнем месте. Овцы были медлительны и ленивы, не обращали никакого внимания на пастуха.

Охотники сообщили, что вся живность бежала из горных лесов. Вместе с козлами пропали волки и медведи, пчелы оставили свои ульи. Колдун горцев ежедневно совершал обряды жертвоприношения, сообщал, что боги разгневались на племя за очень серьезное прегрешение. Все напасти - это расплата. Единственный способ умилостивить богов - принести жертву существеннее ягнят. Иначе беды только усугубятся.

Словно бы в качестве подсказки, кого хотели видеть боги в качестве жертвы, появился неизвестный человек, которого вчера вечером заметила один из воинов племени. Соплеменники стали всерьез обсуждать возможность человеческого жертвоприношения, принялись обсуждать эту тему и дети Ситалка . Старшие стали размышлять о том, на руку ли им пойти на поводу у племени и дать колдуну совершить кощунственный удар. Младший же помыслить не мог о жертвенном убийстве человека. Он незамедлительно сообщил отцу, считавшемуся слабоумным, о замыслах колдуна.

Ситалк по-прежнему оставался человеком волевым и решительным, хоть и отошел от управления племенем. Узнав, что именно задумали его соплеменники, вождь пришел в бешенство и потребовал привести к нему колдуна.

Неизвестно, о чем беседовали два старика, но после их разговора колдун выглядел раздавленным. Он покинул поселение и вернулся рано утром, сообщил, что убийство чужестранца нарушение священных законов гостеприимства, а потому действо это разгневает богов еще сильнее. Жертвоприношение лишь потому не приносит пользы, что проводится слишком далеко от земли мертвых. Необходимо убить жертвенных ягнят в непосредственной близости от леса. Только тогда боги смилостивятся.

...

Густые кроны деревьев плотно прижимались друг к другу, их ветки переплетались, словно моток проволоки, образуя сплошную колючую стену. Солнечные лучики всеми силами пытались пробиться, нащупать хотя бы маленькую щель и ворваться в царство мрака, царившее в лесу. Кое-где им это удавалось, и безумец, что рискнул бы отправиться сюда, мог различить очертания древних стволов деревьев, болотистую почву, противно хлюпающую под ногами, заполонившие всё мхи и лишайники, огромных сороконожек, проворно перебегающими от торчащих из-под земли корней. Ничего, кроме ужаса картина эта вызвать не могла. Царивший здесь мрак давил человека, будто бы хвастался своим величием - еще бы, ведь ему удалось совладать с солнцем, воцариться в своем собственном маленьком мирке, скрытом, отрезанном от всего мира густым мрачным лесом. Несмотря на запустение, царившее тут, среди мха и лишайника отчетливо проглядывалась тропинка, тянувшаяся через весь лес. Словно путеводная звезда, тропинка эта направляла заблудившихся странников, выводила из царства, по праву именуемого царством мертвых, если несчастный по воле случая оказался в лесу. Она же могла и погубить, рискни, кто направиться на запад. Тропинка обрывалась возле входа в систему пещер, бесконечный лабиринт, выход из которого не под силу найти ни одному смертному.

Что скрывается там, что таится по ту сторону непроходимых кряжей? Действительно ли ад, в который отважный безумец успеет попасть в свое время, или напротив - горы сокровищ, богатства, спрятанные ото всех, охраняемые лишь выдумками и легендами. А может быть что-то другое, не менее жуткое, чем ад, сулящее куда больше, чем жалкие земные богатства?

Тайны скрывал тысячелетний лес, и делиться ими не торопился.

 

Глава 1.

237 г. до н.э. Северная Африка.

Скрестив руки на груди, Гамилькар Барка, стоял в боковом нефе храма, прижавшись к античной колонне, наблюдал за тем, как жрецы приносят в жертву быка. Пуниец был погружен в свои мысли, изредка нервно теребил густую черную бороду. Рядом с ним стоял девятилетний мальчик - сын Гамилькара Ганнибал. Глаза ребенка бегали из стороны в сторону, он не знал, куда нужно смотреть - то ли на жрецов, возносящих хвалу богам, то ли на отца, с которым ему предстояло расстаться. Старший Барка готовился к походу в Иберию, по этому случаю бык и отправился на жертвенник. Ганнибал хотел последовать за отцом, но тот, услышав просьбу ребенка, лишь хмыкнул, ничего не ответив.

Между тем Гамилькар изначально собирался взять сына с собой. Барка понимал, что ему нужен преемник, понимал, что грядущая война станет решающей в истории Средиземноморья. Карфаген или Рим, третьего не дано. Слишком тесным для этих двух цивилизаций оказалось побережье. Римляне потребовали многого - Карфаген мог продолжать войну, Лилибея не сдалась, Гамилькар был уверен, что выправил бы положение. Совет старейшин не решился воевать дальше. Политики смалодушничали, отдали Сицилию. Когда Гамилькар сражался с рабами и наемниками, римляне подло захватили Сардинию и Корсику, фактически нарушив перемирие. Барка жаждал начать войну еще в 37 году, сразу после подавления восстания, но справился с эмоциями. Отсутствие плацдарма для наступления на Апеннины уже сыграло с Карфагеном злую шутку. Римляне разбили пунийцев на море, но на суше, Гамилькар был в этом убежден, войска Карфагена всегда победят противника.

Иберия - вот новая и основная цель. Юг принадлежал Карфагену, враждебные племена иберов не обладали достаточными силами противостоять Барке. Да, старейшины отказали ему в какой-либо помощи, но Гамилькар поведет за собой верных и испытанных солдат, преданных дому Баркидов. Он захватит Иберию, компенсирует утрату Сицилии, Корсики и Сардинии, а после пойдет на Рим! Новая война будет решающей, продлится не один год, а потому Барка должен выбрать преемника. И маленький, восхищенный отцом, подражающий во всем за Гамилькаром Ганнибал как нельзя лучше подходил на эту роль.

Тонкая струйка дыма извиваясь, тянулась от жертвенника вверх. Гамилькар мысленным взором охватывал будущее Карфагена. В струйке дыма он разглядел развалины Рима, пожар ненависти, который сжигал его душу, и которому суждено было сжечь душу Ганнибала, крах и триумф, героизм и подлость. Гамилькар словно бы воспарил над землей вместе с этой струйкой, поверил, что все уже сделанное им, и все то, что предстояло сделать - не напрасно. Он спасет Карфаген от олигархии, покупавшей места в совете, от недальновидных политиков, решившихся заключить мир с Римом, в конце концов, от самих римлян, жаждавших увидеть крушение Карфагена. Борьба бескомпромиссна, закончится победой пунийцев. Гамилькар молод, он начнет, а его сын продолжит, но еще при жизни старший Барка увидит, как потрескается фундамент Римской республики, как, подобно тонкой струйке дыма, тянущейся к небу, поползут трещины по красивому и крепкому зданию Римского государства.

Гамилькар посмотрел на девятилетнего Ганнибала, перевел взгляд на струйку дыма, жрецов, возносящих молитвы. Барка ухватил сына за плечо.

- Ты отправишься в Испанию Ганнибал, вместе со мной, но сначала... - Гамилькар жестом приказал мальчику следовать за ним, подошел к жертвеннику. - Сначала ты дашь клятву. Которой будешь следовать всю свою жизнь.

Воодушевленный порывом отца, Ганнибал молча внимал словам любимого родителя.

- Ты поклянешься именем рода Барков, всеми богами и благополучием Карфагена, ты дашь слово, преклонив колено возле этого жертвенника.

- Да, отец! - воскликнул мальчик. Ганнибал протянул руку к жертвеннику.

- Народ Рима великий народ. Сокрушить его сложно, наш совет считает, что невозможно. Знаешь ли ты, Ганнибал, что когда в древности к стенам Рима подошли вражеские племена этрусков, превосходящие силой римлян, со стен города спустился юноша, Гай Муций, переплыл реку и убил раздатчика денег, которого принял за царя. Когда его схватили и принялись пытать, этот юноша, которого прозовут Сцеволой, опустил руку в жертвенный костер и сказал, что его не заботит собственная участь и пытки ему не страшны, а ошибку его исправят другие граждане Рима, готовые пожертвовать не только рукой, но и головой ради родного города. Этруски испугались и отступили. Теперь ты понимаешь, почему победить Рим сложно? У этого народа всегда найдется человек, готовый пожертвовать своим благополучием ради республики. Я долго думал, сможем ли мы, пунийцы, справиться с таким народом и нашел ответ. Если у нас найдется юноша, подобный Сцеволе, готовый вытерпеть любую боль и страдания, готовый пройти все испытания и несмотря ни на что продолжать свою борьбу, Карфаген справится, Рим падет. В противном случае наш народ канет в небытие, растворится, подобно народу этрусков, некогда наводившему ужас на римлян.

Я готов пожертвовать ради Карфагена всем, но я смертен. И прежде чем начинать готовиться к новой войне с нашим извечным врагом, я должен знать, не пропадут ли мои усилия напрасно, найдется ли тот, кто готов будет опустить руку в огонь ради спасения Родины, биться с Римом, терпеть поражения, но снова подниматься и продолжать борьбу, обманом и силой загоняя республику в ловушку. Готов ли ты, Ганнибал, дать клятву быть и оставаться до конца своей жизни извечным врагом Рима? Готов ли принести в жертву самого себя ради блага Карфаген?

Ганнибал самоотверженно, не отводя глаз от отца, протянул левую руку к жертвеннику, позволил хищным языкам огня облизать запястье и ладонь. Зрачки расширились, но ни один мускул на лице мальчика не дрогнул, не поведал о боли, которую испытывал Барка.

- Я клянусь быть врагом римского народа всю свою жизнь. Клянусь именем рода Барков, богами и Карфагеном, - глаза мальчика слезились, но он не сдвинул дрожащую руку с места, продолжал терпеть.

- Довольно, сын. Я верю, что ты сдержишь слово, верю, что продолжишь борьбу после того, как моя жизнь оборвется, - Гамилькар лукаво улыбался. Новый враг Рима пусть пока еще совсем мальчишка, вырастет, сумеет переломить хребет Республики.

Принеся быков в жертву, Барка повел небольшой отряд пунийцев в Иберию, продолжать свою личную войну, пытаясь потушить пожар, сжигавший его душу. Теперь Гамилькар был спокоен и уверен, что видения, посетившие его у жертвенника, воплотятся в реальность - Ганнибал не отступит.

...

230 г. до н.э. Рим.

Сидя в просторной зале, девятилетняя Терция Коллатин, дочь сенатора Тарквиния и его супруги Лукреции, с замиранием сердца ожидала свою мать. Сегодня девочке предстояла прогулка по рынку Рима. Лукреция уже несколько раз брала с собой Терцию, обучала премудрости публичного поведения: заставляла держаться подальше от женщин с распущенными волосами, показывала, как правильно обращаться к торговцам, держать себя наравне с матронами других домов патрициев.

Но Терция любила эти прогулки по рынку прежде всего потому, что у нее появлялся шанс послушать истории старого нищего грека Парменида. Этот ушлый человек за свою долгую жизнь успел повидать весь свет, попасть в рабство и освободиться, поучаствовать в войне с Карфагеном, познакомиться с культурами диких племен и народов. Оказываясь на рынке, любопытная Терция всегда стремилась послушать Парменида.

Лукреция не разделяла увлечение своей дочери. К старику матрона относилась с презрением, как и должны относиться патриции к пролетариям. Лукреция не могла позволить, чтобы ее вместе с дочкой видели рядом с греком - он ведь даже не торговец, просто попрошайка. Доползи слухи до Тарквиния, ревнивый сенатор тут же начнет сыпать упреками. Матроны патрицианских родов станут коситься в сторону Лукреции, перешептываться, посмеиваться, а те, кто влиятельней и богаче, станут открыто выказывать ей свое презрение.

Мать редко разрешала Терции послушать сказки грека. Отчасти еще и потому, что не до конца понимала смысл рассказываемых историй. Парменид порой вдавался в подробности, которые не должны интересовать римскую женщину. Он рассказывал о политике, пунийцах, войнах. Терция слушала с замиранием сердца, Лукреция не разделяла интереса дочери, подшучивала - тебе следовало родиться мальчишкой. Но в душе переживала - через два года Терция вступала в брачный возраст, ей следовало посвящать больше времени традиционным занятиям римских женщин, а не обучаться премудростям политики у нищего грека. Женам не престало посвящать время делам, которыми занимались их мужья.

Конечно, Терция не знала о тревогах матери, а даже если бы узнала, то не разделила их. Девочку захватывала героическая история Рима.

"Чтобы почувствовать гордость за свой род, мы греки, складывали легенды о героях, - рассказывал Парменид. - Римляне героями становились".

Разглядеть жуликоватость грека девочка не могла, а потому гордилась тем, что потомок Пирра так восторженно отзывается о Риме. В такие минуты она чувствовала сопричастность своему народу, ощущала нечто неописуемое, настолько значительное и прекрасное, что слово любовь здесь просто меркло. Слушая грека, Терция будто бы переживала времена галльских нашествий на Рим, становилась свидетельницей того, как этруски отступили, признав независимость ее родного города, видела возвеличение Республики и крах государства пунийцев. Не смотря на юный возраст, Терция уже отыскала своего единственного возлюбленного - им стал Рим. И с каждой новой историей грека эта любовь становилась все крепче.

Девочка подслушивала разговоры отца о политике, вникала в ситуацию, сложившуюся в мире, испытывала ненависть к пунийцам, которые закреплялись на юге Иберии. От Тарквиния не укрылся этот интерес дочери, но он не стал осуждать Терцию, на свой страх и риск иногда сам делился переживаниями по поводу положения, сложившегося в колонизируемом врагами регионе.

"Пунийцы пошли от Феникса, брата Европы, сына Агерона, - рассказывал грек. - Они горды и хитры, беспринципны и алчны, жестоки и несправедливы. Но Зевс словно бы из-за стыда за то, что похитил сестру Феникса, благоволит им, когда начинается бой. На войне они бесстрашны и отважны. Лишь римский народ сумел охладить амбиции пунийских олигархов и продажных суффетов".

"Род Баркидов не уймется, пока не развяжет войну", - вторил в свою очередь отец Терции, обсуждая политику Карфагена с приглашенным в дом Коллатинов сенатором.

Про Барков Терция слышала многое. Непримиримый Гамилькар, некогда погубивший множество римлян, Газдрубал, искусно правивший в Иберии вместе с тестем.

"Я видел старшего Баркида, смотрел ему в глаза, - рассказывал грек. - Видел в них желание погубить всех римлян, задушить Республику. А еще я видел в них страх. Он боялся поражения и не верил в победу, потому что знал - римляне сильнее пунийцев, воля народа, победившего этрусков, крепче воли торгашей и ростовщиков. Но попомните мои слова - пока существует род Баркидов, пунийцы не успокоятся!".

Народ Карфагена представлялся Терции чудовищами, которых необходимо было задушить, иначе они загрызут Рим.

Она мечтала о том, что легионы войдут в Карфаген и сожгут его, превратят в пепел. Но, как могло бы показаться, не жалела, что родилась девочкой. Напротив, Терция быстро разобралась в премудростях человеческих отношений, видела и понимала, какой властью может обладать женщина, если будет действовать подобно пунийцам, используя хитрость и смекалку. И не смотря на то, что никаких определенных планов о будущем она не строила, в мечтах всегда представляла себя супругой полководца, сокрушившего Карфаген.

- Ты опять витаешь в облаках? - мягкий материнский голос вернул ее на землю. - Почему так небрежно волосы убрала? Неужели забыла, что я тебе говорила по этому поводу?

- Нет. Уже теперь я должна следить за тем, как выгляжу, иначе меня осудят, и я не смогу выйти замуж, - произнесла Терция.

- Молодец. Давай помогу тебе, но только чтобы в последний раз, - сказала Лукреция.

...

Парменид крутил вещицу в руках, разглядывал ее со всех сторон.

- Где ключ? - спросил он у оборванца.

- Нет ключа, Парменид, - оправдываясь, произнес старьевщик. - Но мне очень нужны деньги, я продаю тебе шкатулку за бесценок, в то время как мог бы требовать за нее значительно больше.

- Три сестерции за замкнутую шкатулку без ключа - бесценок! - возмутился Парменид. Грек огляделся по сторонам.

- Где тут у тебя кухонная утварь, дай чего-нибудь, - скромно обставленная лавка торговца переживала не лучшие времена.

Старьевщик извлек откуда-то плоскую железку, протянул ее греку.

- Если повредишь, придется заплатить, - предупредил он Парменида. Грек только хмыкнул. Взяв железку, принялся пытаться поддеть ею крышку и открыть-таки шкатулку - а вдруг там что-то ценное. Но крышка не поддавалась.

Парменид отвел в сторону железку, посмотрел на нее с сомнением, вздохнул.

- А есть шкатулка более изящной работы? Эта слишком широкая, - сказал грек.

- Парменид, ты покупать собираешься? - старьевщик нервничал. - Если нет, возвращай шкатулку мне.

- За три сестерция, когда она асса не стоит, - возмутился Парменид. - Да и нет у меня таких денег, не богаче тебя.

"Как же, - подумал старьевщик. - Не богаче. Тебе глупые богатеи за одну небылицу столько отдадут, сколько я за месяц не заработаю"

- За сестерций, так и быть куплю, - сказал Парменид, пытаясь изобразить на своем лице снисхождение.

- Хочешь торговаться? Пожалуй, два асса я тебе уступлю, но не квадрантом больше, - заявил торговец.

Парменид вздохнул, потянулся к кошельку, спрятанному у него за поясом, выложил требуемую сумму.

- Рвач ты, безделушку да еще и без ключа продаешь за такую сумму, - вздохнул Парменид.

- Как без ключа? Неужели я сказал, что без ключа? - торговец хлопнул себя ладонью по лбу. - Видимо я запутался, господин Парменид, ключ-то есть, но цена ему один денарий. Ты же жаловался, что средствами не располагаешь, вот я и решил, что не стоит тебя огорчать и рассказывать про ключ.

- Мошенник! - возмутился Парменид. - Что внутри?

- Купи ключ, узнаешь, - заявил старьевщик. Грек вздохнул, полез в кошелек, высыпал все монеты без остатка.

- Три сестерции три асса - больше нет, - заявил Парменид.

- Будешь должен три асса.

- Почему три? Считать разучился! - в который уже раз возмутился Парменид.

- А за то, что сразу заплатить не в состоянии, два асса доплатишь.

Ничего не сказав, Парменид выхватил ключ из рук торговца и быстрым шагом покинул его лавку. В тот самый момент, как грек вышел, торговец ухватился за амулет, висевший у него на шее, и шепотом вознес благодарственную молитву богам. Он наконец-то избавился от шкатулки и ключа.

Прикидывая, сколько денег он сумеет выручить у своих слушателей, рассказав трагическую историю о том, как шкатулка попала ему в руки, Парменид вставил ключ в разъем и повернул его. Раздался тихий щелчок - сработал какой-то механизм внутри шкатулки.

...

Подходя к рыночной площади, Лукреция и Терция увидели столпотворение людей возле одной из лавок. Что самое интересное - толпились не только покупатели, даже торговцы повыскакивали из своих лавок, все что-то оживленно обсуждали. Любопытная матрона семейства Коллатин, тут же навострила уши, зашагала быстрее.

- Пропал, стоял здесь и пропал, своими глазами видела! - причитала плебейка, окруженная со всех сторон зеваками.

- Правду говорит, Меркурием клянусь, чистая правда, - орал толстый торговец, расположившийся справа от плебейки. Люди стоявшие за ним, поддакивали, кивали головами, всем своим видом выражали одобрение.

- Не бывает такого! - возражал расположившийся справа длинный и худой, словно палка, мужчина. - Не мог он под землю провалиться.

- Проклятое место! - продолжала причитать плебейка, никого не слушая. - Все вокруг проклято, проклятие, вечное проклятие Плутона. Беда случится, скоро случится беда, падет Рим!

Тут участники конфликта с обеих сторон принялись так усиленно друг на друга кричать, что разобраться в этом кудахтанье было невозможно. Лукреция успела позабыть о дочери и принялась усиленно вклиниваться в толпу, желая поучаствовать в конфликте. Вся ее напыщенная гордость куда-то внезапно пропала, и Терции показалось, что в это мгновение ее мать ничуть не походила на матрону почтенного рода патрициев.

Оказавшись отрезанной толпой от родительницы, Терция заскучала, отошла в сторону и принялась расшатывать камешки, выбившиеся из кладки дороги. Скандал и не думал утихать, девочка поняла, что застряла здесь надолго. Наигравшись с кладкой, она решила попытаться отыскать Парменида, который всегда устраивался у фонтана на площади.

Высмотрев в толпе свою мать, которая уже что-то выкрикивала, Терция побежала к фонтану, твердо намерившись проведать грека. Парменид оказался на своем месте - участие в склоке он не принимал. Терция улыбнулась, увидев грека, но разглядев белую маску, в которую превратилось лицо Парменида, застыла на месте, в пяти шагах от него.

Невидящими глазами грек обводил площадь. Махал кулаками, словно бы отгонял от себя невидимых призраков. Бормотал бессвязный бред.

- Что с тобой? - осмелилась спросить Терция.

Неожиданно для девочки, грек резко повернулся в ее сторону, пустыми, утратившими цвет глазами словно бы приковал ее к себе. Сорвавшись с места, он подскочил к Терции, ухватил ее за плечи.

- Царство Плутона, я видел царство Плутона! - принялся шептать он на ухо девочке. Терция попыталась вырваться, закричала, но никто ее не слышал. Грек принялся трясти ее. - Плутон! - закричал и он. Оттолкнул Терцию, девочка свалилась на землю. Ей бы отползти в сторону, убежать. Но она была слишком напугана, руки и ноги не слушались ее. Терция отталкивалась от земли, но не могла встать, сгибала и неуклюже распрямляла ноги. Сделавшись бледнее смерти, она с ужасом ожидала своей участи. Но грек снова замер на месте, левой рукой ухватился за грудь, стал глубоко дышать. Разжал правый кулак - из него вывалился ключ. Попытался поставить ногу на колено, толкнул ступней какой-то предмет. Повалился набок. Глаза его залились кровью, бледность сменилась пурпурой. Жадно глотая воздух, он не сводил глаз с Терции.

- Спрячь их, спрячь и никогда не вспоминай! - выдавил он из себя. Грудь грека опала в последний раз, и он застыл, с широко открытым ртом, превратившимся в глубокую черную яму.

Терция, наконец, сумела подняться на ноги, споткнулась обо что-то, посмотрела вниз. На каменной кладке дороги валялась небольшая шкатулка, украшенная незатейливым узором.

 

Глава 2.

Спрятавшись в саду, располагавшемся возле имения Коллатинов, Терция разложила новоприобретенные игрушки перед собой.

Когда на рынке обнаружили мертвого Парменида, шум поднялся еще больший, нежели до этого. К счастью, Лукреции надоела-таки бессмысленная брань, она решила, что пора уходить. Сначала Терция пыталась спрятать ключ и шкатулку под одеждой, но ничего не получилось. Зато ключ оказался прицеплен к шнурку, девочка повесила его на шею. Шкатулку спрятать не удалось. Лукреция сразу же заметила ее, выхватила безделушку из рук дочери, принялась рассматривать, но, осознав, что открыть ее никак нельзя, утратила интерес к вещи.

- И зачем тебе шкатулка, которую нельзя открыть? - только и спросила она дочь. Терция пожала плечами. Мать устало вздохнула, принялась рассуждать о том, как должна вести себя женщина. Стала угрожать, что поговорит с учителем Терции, заставит его быть строже с девочкой. Но дочка не слушала Лукрецию. Терции было интересно узнать, что же скрывается внутри шкатулки. Она с нетерпением ожидала того момента, когда появится возможность заглянуть внутрь, все время ускоряла шаг, заставила ее мать произнести еще одну гневную тираду о мальчишеской привычке дочери передвигаться чуть ли не бегом.

Но теперь, убежав в сад, Терция, наконец, узнает, что за сокровища сокрыты внутри. Достав спрятанный на груди ключ (который по каким-то причинам сильно нагрелся), она стала искать на шкатулке отверстие замка.

- Говорят, Газдрубал готовит в лице Ганнибала замену, - донеслось до Терции. Девочка мигом повесила ключ на прежнее место, стала мотаться по сторонам и искать, куда бы спрятать шкатулку.

"Меня найдут и накажут, меня найдут и накажут!" - думала Терция, испугавшаяся неизвестно кого и чего. На глаза стали наворачиваться слезы. Ситуация неожиданно показалась девочке абсурдной, она почувствовала, что ключ на груди был не просто теплым - он пылал. Терция сорвала шнурок со своей шеи и отбросила ключ в сторону. Страх пропал так же неожиданно, как и появился.

Терция развернулась, выглянула из-за кустов и заметила бледную мать, покидающую дом. Девочке стало интересно, куда это среди дня отправляется Лукреция. Она хотела было побежать следом, но на ее плечо легла чья-то широкая ладонь. Терция вздрогнула, обернулась.

- Твоя дочь? - спросил пожилой мужчина, стоявший за спиной отца.

- Что ты здесь делаешь? - строго спросил Коллатин. - Разве ты не должна быть на занятиях?

Девочка не знала, что ответить. Про шкатулку, которую она сжимала в руках, и ключ, упавший на пыльную дорогу и предательски блестевший на солнце, Терция уже успела позабыть. Но Тарквиний заметил безделушку в ее руках. Отчего-то переменился в лице. Напускная строгость сползла. Ее сменило изумление.

- Что это у тебя? - после нескольких секунд молчания выдавил Коллатин.

- Шкатулка, - опустив глаза, произнесла Терция. Не смотря на то, что она не совершила ничего предосудительного, ей все же стало стыдно. И как это удается взрослым - внушать ребенку чувство вины, одним только взглядом, парой-тройкой слов?

Тарквиний растерялся. Оглянулся на пожилого человека, с которым прогуливался в саду и заметил валявшийся в стороне ключ.

- Позволь, Секст, - Тарквиний наклонился и подхватил один конец веревки. Она оказалась порванной. Ключ соскользнул и упал в пыль. Коллатин отбросил шнурок и поднял его.

- Что это такое? - поинтересовался пожилой мужчина.

- Так, одна фамильная легенда, - протянул Тарквиний. Подошел к дочке, наклонился к ней и прошептал:

- Иди домой и жди меня, шкатулку поставь на стол и не своди с нее глаз, я скоро приду, - сенатор распрямился. - Понятно? - спросил он.

Терция покорно кивнула и ушла. Тарквиний сжал ключ в руке и вернулся к прерванной беседе с пожилым мужчиной.

...

Выложенный мрамором пол, стены, украшенные мозаикой, свет, проникавший через узкое квадратное незастекленное окно через дверной проем из атриума, шкафы, под завязку забитые пергаментами, искусно выполненные мраморные скамейки у стен комнаты поверх которых лежали мягкие подушки, привезенные из Персии - таким был рабочий кабинет Коллатина, как его называли в Риме таблиниум. Взволнованный сенатор ворвался сюда прямо из атриума, положил шкатулку и ключ на стол около окна, закрыл двустворчатые двери обоих выходов из комнаты на засов, отчего внутри стало темнее, устроился пололулежа в роскошное кресло у стола, взял принесенные предметы.

Тарквиний смотрел на казавшиеся простыми и незамысловатыми узоры, украшавшими шкатулку. Тонкие черточки переползали с крышки на боковые поверхности, змейкой прятались на дне. Ирригационные каналы - очень похоже. Может лабиринт? Тоже неплохо. Что же хотел отобразить художник, украшавший шкатулку, что вдохновило его на создание данного казалось бы незамысловатого, но при ближайшем рассмотрении, очень хитрого узора?

Коллатин прекрасно помнил тот день когда он впервые увидел шкатулку. Он помнил, через что пришлось пройти странникам, решившимся отправиться на поиски этой полулегендарной вещицы.

Россказни варваров оказались правдой - коробок колдунов существовал. Мир духов - говорили они. Мир безумия - называл его Тарквиний. Предприимчивый Коллатин видел перспективы, которые перед ним открывались, начни он использовать шкатулку теперь, когда все, что-либо слышавшие о ней мертвы. Он станет консулом, он поведет войска на пунийцев, не подарит им возможности первыми атаковать Республику. Он станет спасителем Рима, обессмертит свое имя и имя своего рода.

Тарквиний небрежно отмахнулся от неисполнимых желаний. У него не было сыновей. Старшая дочь погибла, передать политическое наследие некому. Такая опасная вещь, как шкатулка не должна принадлежать смертным. Ее создали боги для себе подобных. Гордецов, подобных сенатору Коллатину, шкатулку уничтожит, раздавит, высосав все жизненные силы. Кажущееся всемогущество сменится бесконечным ужасом, страхом потерять власть, упустить из рук столь ценную вещь. Да и что в ней ценного? Может ли поклясться Тарквиний, что взаправду видел то, что видел, может ли честно сказать, что больное воображение, яд, которым их пытались извести дикари, не сыграло с римлянами злую шутку. Увы, тех, кто бы смог помочь Коллатину вспомнить, не осталось в живых.

Сенатор отложил шкатулку в сторону, взял ключ.

Небольшой, но изящный. Кончик стержня раздваивался - такого типа замков Тарквиний не знал. Ручка ключа напоминала стилизованный четырехлистный клевер. Что хотел сказать кузнец, выковавший этот инструмент, когда подбирал такую форму? Удачу должен нести этот предмет или наоборот, проклятье своему обладателю?

Тонкие, словно струйки родника, черточки тянулись вдоль металлического стержня, от ручки к кончику ключа. Коллатин был уверен, что как только он вставит ключ в шкатулку, черточки эти идеально совпадут с черточками на самой шкатулки, словно бы перетекут в нее.

Сенатор сжал ключ в кулаке, желая ощутить необъяснимое, не поддающееся описанию чувство. Предвиденье, предсказание, предугадывание - всё не то. Просто ты помнишь, что произойдет. Знаешь, что делал, так, словно бы не в первый раз проживаешь свою жизнь, будто бы повторяешь действия в порядке, заведенном много веков назад. Не видение, не какая-то конкретная картина. Нет, что-то смутное, образы тусклые и расплывчатые. Несформировавшиеся мысли, воспоминания, прячущиеся где-то глубоко в бессознательном. Тарквиний помнил, что он испытал в тот памятный день, когда нести ключ доверили ему. Воспоминание о нападении дикарей, спрятавшихся на вершине ущелья и намеревавшихся завалить путешественников камнями.

Тарквиний знал, что Гай Люций первым заметит длинные тени, отбрасываемые дикарями, знал, что наемники примутся натягивать луки, что он побежит к шкатулке, но его опередит другой участник экспедиции. Знал, что камни убьют почти всех, что Люций отнимет у него ключ и спасется, а он, будущий сенатор Римской Республики Тарквиний Коллатин, три дня проваляется в ущелье, чувствуя, как жизнь покидает его, пока к нему не спустятся горцы и не вытащат его из завала.

Коллатин положил ключ на раскрытую ладонь, поднес его к самому носу, чтобы рассмотреть сложный узор. Удивительно, скольким пришлось пожертвовать ради такой мелочи? Сколько человек загубили себя, ради обладания этими безделушками? Во время потасовки с дикарями Тарквинию пришлось убить Люция и бежать. Когда же он вернулся назад, чтобы отыскать ключ и шкатулку, обнаружил, что они пропали - вероятно, дикари забрали все добро экспедиции. И вот, спустя почти тридцать лет, сенатор обнаружил его у своей младшей дочери - разве не смешно, разве не трагично?

Коллатин сжал ключ, тот стал излучать приятное тепло, но нагрелся он не от руки Тарквиния, он сам был источником тепла. И сенатор ощутил, как внутри него разливается детская робость и любопытство. Конечно же, Терция была где-то рядом, ей было интересно узнать, почему отец забрал у нее игрушки.

Коллатин вышел из кабинета и, как и ожидал, увидел Терцию, которая стояла в стороне, неподалеку. Тарквиний улыбнулся. Но тут же сурово нахмурился, для виду. Нельзя поощрять подобное поведение девочки. Она должна знать свое место в семье.

- Что ты здесь делаешь? - строго спросил Тарквиний. Терция тут же опустила голову, спрятала глаза.

- Я хотела у тебя спросить, ждала, когда ты выйдешь, - ответила она.

Тарквиний крепко сжал ключ в правой руке. Удивительно, но страха он не испытал, лишь легкое волнение.

- Спрашивай, - разрешил Коллатин.

- Точнее рассказать, - поправила сама себя девочка. - Где я достала шкатулку.

Стыд. Значит, соврала, когда сказала, что шкатулку подарил грек.

- Ты же рассказала мне. Или позволила себе соврать отцу семейства? - теперь Коллатин по-настоящему разозлился.

- Нет, я не врала, - девочка подняла голову, широко открыла большие детские глаза. - Не все сказала. Грек меня напугал, говорил как-то страшно, а когда отдал шкатулку, упал и не двигался. Я убежала.

- Вот как, - Тарквиний задумался. Надо разузнать, что произошло с этим Парменидом. Но главное - выяснить, любой ценой выяснить, как шкатулка и ключ оказались у него в руках. Сделать это нужно прямо сейчас, чем скорее, тем лучше. - Это все, что ты хотела сказать?

Терция кивнула.

- Что же, хорошо, иди, - Тарквиний направился было в сторону кабинета, правую руку сжал в кулак и поднес к губам, прокручивая в голове дальнейшую последовательность действий. В этот момент ключ в ладони словно бы вспыхнул, заставив Тарквиния отбросить его в сторону.

Всего за мгновение до того, как Тарквиний разжал кулак, он испытал стыд, страх, истома, тоска, возбуждение, азарт, радость. Что это было?

Сенатор оглянулся - в дом вошла раскрасневшаяся Лукреция. Тарквиний нахмурился, подозрения, давно зародившиеся в его душе, получили серьезное подтверждение. Начать расспрашивать сейчас или поймать с поличным в будущем? Расчетливый Коллатин быстро утихомирил разбушевавшихся внутри него демонов, успокоился. Сначала шкатулка, с личной жизнью можно будет разобраться потом.

...

229 г. до н.э. Испания.

Виртуозно оседлав жеребца, Ганнибал сильно ударил его по бокам, погнал вперед. Пунийские солдаты возвращались после сражения с иберами. Ходили слухи, что его отец получил смертельное ранение.

Ярость застилала глаза Барки, он не видел куда едет, просто неустанно колотил лошадь по бокам, мысленно возвращался к образу отца. Гамилькар не мог умереть, он должен был повести войска в Рим, захватить город, предать Республику огню. Сколько раз отец рассказывал Ганнибалу о том, как надо вести войну с римлянами.

"Они пренебрегают маневром и конницей. Их солдаты храбры, но начальники неумелы. Они не способны на военную хитрость, бьют в лоб, берут качеством подготовки и количеством легионов. Сумеешь создать видимость, что ты слаб, у тебя мало солдат, в их стане царит разброд - и римская армия падет к твоим ногам".

Гамилькар всегда был всем для Ганнибала. Наставник, учитель, отец. Кто теперь поведет войска вперед, кто станет во главе?

"Я, - ответил Ганнибал на свой вопрос. - Я поведу армии Карфагена, я сокрушу Рим, клятва моя нерушима, отец. И когда я буду стоять на развалинах разграбленной столицы Республики, я произнесу твое имя. Война, начатая тобой, будет завершена мной. Я исполню клятву, останусь врагом Рима навсегда!"

В этот момент юный Барка осознал единственный и настоящий смысл своего существования. Он всего лишь инструмент, при помощи которого Карфаген возвеличится, он орудие, призванное защитить пунийцев. Весь жизненный путь предстал перед глазами Ганнибала. Он словно бы заглядывал в собственное будущее и с ужасом понял, что если Рим падет, то оружие, сокрушившее его, станет ненужным. Сможет ли Барка жить без врага, который определял смысл его существования? Ганнибал усмехнулся. Не слишком ли самонадеянно считать, что ему удастся сокрушить Республику, строившуюся веками, за отведенные ему десятилетия?

Лошадь несла Барку по извилистым лесным тропинкам и очень скоро, вдалеке стали слышны шум и гомон - пунийцы разбили здесь лагерь. В голосе солдат слышалось нескрываемое волнение - произошло что-то из ряда вон выходящее. Ганнибал опустил голову, сжал кулаки, потому что понял - слухи о смерти его отца чистая правда. Лошадь перескочила через поваленное дерево, обежала полукругом густые кустарники, выскочил на поляну, где суетились солдаты. Несколько мужчин выбежали навстречу коню, выставили свои копья.

- Это я, Ганнибал! - громко возвестил Барка. Солдаты тут же разошлись, Барка соскочил с лошади, побежал к месту, где толпились солдаты.

- Где мой отец?! Где мой отец?! - кричал Ганнибал.

Навстречу ему вышел Газдрубал.

- Следуй за мной, - сказал он, ухватив Ганнибала под руку. Увидев человека, которому доверял и которого высоко оценивал его отец, младший Барка успокоился, подчинился.

Обойдя толпившихся солдат, Газдрубал подвел Ганнибала к походной палатке, остановился. Барка ринулся было войти, но зять остановил его.

- Он умер, Ганнибал, иберы добрались. Утонул, мы с трудом сумели отыскать тело. Враги лишь ранили его, но не погубили. Твой отец мог победить человека, но стихия оказалась сильнее. Армии Карфагена приму я, но как только достигнешь необходимого возраста, полководцем станешь ты. Солдаты не должны видеть слабость командира, помни об этом. Поэтому прежде чем выходить оттуда, убедись, что на лице твоем нет ни единого признака горя, - произнес Газдрубал. - Теперь иди, - он отпустил плечо Барки и тот вошел в походную палатку.

Гамилькар лежал на спине. На груди его расползлось огромное пятно крови причудливой формы, в центре которого зияло черное отверстие. На лице вождя пунийцев сохранился отпечаток сосредоточенности. Мускулы лица, обычно разглаживающиеся со смертью, у Гамилькара остались напряжены, словно он был погружен в тяжелые думы даже теперь.

Ганнибал подошел к отцу, взял его ладонь, крепко сжал ее. Повернул свою руку, посмотрел на зарубцевавшийся ожог на запястье - напоминание о клятве, данной еще в Карфагене. Ладонью накрыл рану отца.

Погиб достойнейший муж, скорбит весь Карфаген.

Но не горе, не скорбь охватили Ганнибала. Ярость, застилавшая ему глаза в тот момент, когда он узнал о смерти Гамилькара, вспыхнула с новой силой. Барка опустился на колено, склонил голову.

- Я отомщу за тебя, отец. Я исполню клятву - Рим никогда не забудет род Баркидов! - торжественно произнес Ганнибал. Он без труда унял бушевавшие внутри эмоции, встал. Лицо его сделалось непроницаемым и холодным, словно барельеф, вырезанный в граните. - Прощай, отец. Я не забуду того, чему ты меня учил.

Ганнибал оставил тело отца, вышел наружу.

Газдрубал стоял неподалеку, терпеливо дожидался. Увидев Ганнибала, подошел к нему.

- Он был героем, в твердости духа и следовании долгу не уступавший богам. Я скорблю о нем, - произнес Газдрубал.

Ганнибал кивнул в знак благодарности.

- Иберы должны поплатиться, - сказал Барка. - Я считаю, что необходимо подготовиться к новым походам на их земли. Мы должны занять весь полуостров.

- Обсудим это позже Ганнибал. Сейчас не время, - сказал Газдрубал. Он ожидал, что молодой Барка вспылит, ответит дерзостью, но Ганнибал кивнул.

- Я поделился своим мнением, теперь ты управляешь армией. Я твой преданный слуга, - сказал Ганнибал.

"Врет или говорит искренне?" - подумал Газдрубал, пытаясь разгадать мысли своего шурина. Он знал мальчишку с раннего детства, видел в нем продолжателя дела Гамилькара, но никак не мог разобраться в этом непростом человеке. Ганнибал с юного возраста при армии, во всем следовал за своим отцом, подражал ему, беспрекословно выполнял приказы. Возможно, Карфаген нуждался именно в таком вожде, не требовавшем ничего для себя, но готовым пожертвовать всем ради исполнения долга. Казалось, Ганнибалу не свойственны никакие человеческие страсти, он холоден, спокоен, умен и хитер. Но может ли обладать всеми этими качествами семнадцатилетний мальчишка? Если это действительно так, если Ганнибал не прятал под личиной беспрекословного исполнителя расчетливого честолюбца, римлянам придется забыть о спокойной жизни до тех пор, пока Барка не погибнет.

В любом случае, мальчишку ждало великое будущее. В свою очередь он, Газдрубал, должен сделать всё возможное, чтобы грандиозный замысел Гамилькара был доведен до логического завершения его сыном.

 

Глава 3.

Терция дожидалась пока все в доме лягут спать. Она не знала почему, но ей любой ценой хотелось пробраться к отцу в кабинет и открыть шкатулку. Терция знала, чем может грозить ей подобная выходка, если отец обнаружит воровку, но любопытство оказалось сильнее.

Откинув шерстяное одеяло, Терция переползла к изголовью своей кровати и, отодвинув шелковый холст, служивший дверью, выглянула в дверной проем, ведущий в атриум. Там было темно и тихо, доносился лишь шепот воды из бассейна, да стрекот насекомых через комплювий(отверстие в потолке для освещения атриума). Похоже, что весь дом действительно уснул. Девочка потянулась к трехногому столику, располагавшемуся напротив дверного проема, с противоположной стороны кровати. Осторожно ощупывая его ладонью, она ухватила чашку с водой, выпила ее до дна. Снова повернулась к дверному проему, осторожно, словно бы ей что-то угрожало, посмей Терция ступить на пол, опустила ноги вниз. Почти бесшумно сползла с кровати, залезла в сундук с вещами, извлекла тунику и столу, наспех накинула их на себя.

На цыпочках, девочка старалась как можно тише пробраться через атриум к таблиниуму. Участок, который она проходила, был самым опасным - если кому-то заблагорассудится выйти в зал, Терцию сразу заметят.

Как назло, в небе красовалась огромная оранжевая луна, медленно ползущая низко над горизонтом. Тусклое желтое свечение расползалось по всему атриуму через комплюквий, умудряясь заползти в самые укромные и темные уголки зала.

Крадясь по коридору, Терция подобралась к широкому окну, из которого открывался вид на сад Коллатинов. Она выглянула наружу и увидела страшную картину: двое рослых рабов выкрутили ее матери запястья и толкали вперед. Девочка растерялась, единственное, что Терции пришло в голову в этот момент - позвать отца, сообщить о том, что происходит.

Она уже собиралась закричать, но тут увидела, что сенатор Тарквиний шел позади рабов. На его лице отпечаталось бешенство, черты исказились до неузнаваемости.

"Но что они собираются делать с мамой, куда ее ведут?" - Терция испугалась не на шутку, растерянность и спутанность в мыслях - вот единственное, что она будет вспоминать, когда попытается воспроизвести эту ночь.

Рабы собирались причинить Лукреции вред, а отец словно бы не замечал этого, злился на что-то или кого-то. Недолго думая, девочка побежала к выходу из усадьбы Коллатинов. Что случится с ней, если мать пропадет бесследно?

- Мама! - закричала девочка, вылетев наружу, не чувствуя холода ночи, успевшего проникнуть под тонкую неплотную одежду.

Возглавлявший процессию Тарквиний замер, увидел дочку. Брови его сдвинулись еще ближе к переносице, глаза, казалось, вывалятся из глазниц.

- Как ты посмела! - заорал он. В крике этом не было того скрытого дружелюбия, с которым отец всегда ее ругал. Терция очень тонко чувствовала душевный настрой человека по тону его голоса, потому тут же замерла на месте, поняла, что отец и не думал с ней шутить - он вправду в бешенстве. - Я тебе покажу, как лезть не в свое дело! - Тарквиний повернулся, и хотел было пойти за Терцией, но потом видимо передумал. За это короткое мгновение все внутри девочки сжалось в крохотный комок.

- Немедленно возвращайся в кубикулу! И не попадайся мне на глаза до завтрашнего утра! - закричал Тарквиний.

Лукреция заметила дочь, глаза ее наполнились слезами, она истошно закричала и неожиданно для рабов рванула вперед. Запястья женщины выскользнули из кулаков амбалов, она проскользнула между ними, обогнула сенатора, подбежала к дочери.

- Ах Терция! - она обняла девочку, прижала ее к себе изо всех сил, которые у нее остались. - Главное не верь им, Терция, ты мне дорога. Не верь и не слушай их, - зашептала мать на ухо дочери.

Тарквиний рявкнул на рабов, те мигом оказались возле Лукреции, попытались оттянуть ее от девочки, но мать стала кричать, сопротивляться, кусаться. Тарквиний что-то произнес, тогда раб, что поменьше, с силой ударил женщину кулаком в затылок. Лукреция мигом обмякла, Терция не выдержала тяжести тела матери, коленки девочки подогнулись, она едва не упала, но рабы успели оттащить Лукрецию.

Терция громко заплакала.

- Унесите ее поскорее, - скомандовал Тарквиний, подошел к дочке. - Успокойся, - скомандовал он ей. - Не время лить слезы, Терция. Твоя мать заслужила свою участь, и пускай это послужит тебе уроком. Женщина должна быть верна своему мужу - всегда помни это правило, в нем скрыта вся мудрость мира, - патетично завершил Тарквиний. - А теперь иди спать!

Ошеломленная девочка никак не могла прийти в себя.

- Иди спать! - приказал Тарквиний. Вся злоба отца словно бы вырвалась наружу, Терция испугалась, что он бросится на нее, станет душить или отдаст ее в руки рабам, что еще хуже. За что же отец так наказывал маму?!

Разумнее было подчиниться требованиям сенатора, девочка встала и пошла обратно в особняк, стараясь ни о чем не думать, ничего не вспоминать. Возникающие в голове образы, связанные с матерью, отдавали болью в сердце. Воспоминания о тех моментах, когда она вместе с мамой гуляла по рынку, когда Лукреция объясняла, почему одну вещь можно считать хорошей, другую плохой. Неужели отец не соврал, неужели рабы и вправду уведут маму туда, откуда никогда не возвращаются?

Терция заползла к себе в кровать. Укрылась одеялом с головой и стала тихо шептать, просить богов об одном - превратить всю эту страшную, бессмысленную ночь в простой кошмар, сон, который развеется сам собой поутру.

Однако, мечтам девочки не суждено было сбыться: сенатор сдержал слово - Терция никогда больше не увидела своей матери.

...

Утром Тарквиний без церемоний вошел в кубикулу к Терции. Девочка всю ночь ворочалась в постели, плакала, уснула перед рассветом, появление отца она не заметила. Не долго думая, сенатор подошел к постели Терции, потряс ее за плечо. Девочка с трудом разлепила опухшие красные глаза, непонимающе посмотрела на отца.

- Вчера ты позволила себе непростительную дерзость, потому будешь наказана! - громко заявил Тарквиний. - Тебе запрещено покидать свою комнату, есть и пить, до тех пор пока я тебе не разрешу. Запомни на будущее - никогда не лезь в дела мужчин!

- Где мама? - все еще храня надежду на возвращение Лукреции, спросила Терция.

- Ее постигла участь, которая постигнет всякого, посмевшего предать, - заявил сенатор. Направился к выходу.

- Отец, постой, - окликнула его девочка. Тарквиний обернулся, глаза его сверкнули яростью.

- Ты я вижу, никак не уймешься? Приказать отхлестать тебя плетьми?! - прокричал сенатор.

- Разреши спросить, - совсем тихо заговорила испуганная девочка, - она предала Рим

Вопрос был абсолютно неуместен, это было понятно даже Терции, но Тарквиний почему-то смягчился. Напряженная мускулатура лица расслабилась, брови расползлись в стороны от переносицы, хищно задранная верхняя губа опустилась.

- Да, она предела Рим, Терция, - ответил Тарквиний.

Девочка вперила взгляд в пол. Она обдумывала услышанные слова, думала о том, ради чего Лукреция могла пойти на предательство. Вспоминала подвиги матрон времен рождения Республики, поведанные Парменидом. Сравнивала их с Лукрецией. Теперь последняя представлялась их антиподом. От этого теплота образа матери растворялась, сменялась прохладой, неприятием и отвращением.

Терция подняла голову, посмотрела на отца, подошла к нему, обняла.

- Надеюсь, ты как следует ее наказал, - сказала дочка.

Тарквиний растерялся, но положил руки на плечи дочери.

- Я жалел, что у меня нет сына, Терция. Но теперь понимаю, что душа настоящего мужчины может быть заключена и в хрупкое девичье тело, - сказал сенатор. - Отдохни.

Тарквиний ушел, Терция легла на постель и крепко уснула, освободившись от бремени не по возрасту тяжелых мыслей и милых сердцу воспоминаний о Лукреции.

...

218 г. до н.э. Сагунт.

Газдрубал был дипломатом. Он научил Ганнибала премудростям этой науки. "Ври, пускай каждое твое слово будет ложью. Ври всегда. Даже истинные свои намерения подавай сдобренными изрядной порцией лжи. Ложь должна иметь вкус меда. Никогда не признавай свои ошибки. Ищи и находи виноватых, сваливай все на других, но никогда, никогда не возлагай вину на себя. При всем этом не давай повода друзьям и врагам усомниться в твоей искренности, делай видимость того, что обещанное исполняется. Если это не удается, вини во всем богов, снова ври. Готов будь к тому, что тебя уличат во лжи, найди разумное оправдание своим действиям, но никогда не оправдывайся. Маскируй знание причин видом искреннего непонимания происходящего вокруг, но при этом контролируй ситуацию. Следуя этим простым советам, ты непременно добьешься успеха в политике" - так говорил Газдрубал. И погиб, от руки варвара, принадлежащего к обманутому пунийцем народу.

Ганнибал учел урок своего зятя, к походу на Сагунт подготовился великолепно. Пунийцы не могли пересекать реку Ибер - это приведет к немедленной войне с Римом. В свое время именно Газдрубал обговорил подобные условия с представителями Республики, торжественно поклявшись не переводить войска через эту естественную границу. Но Ганнибал-то помнил, что все, сказано политиком, любая данная им клятва - ложь. Потому и договор с Римом всего лишь фикция, не существенное унизительное напоминание о поражении в прежней войне. Молодому начальнику армии Карфагена ничего не стоило его нарушить. Но давать усомниться в своей искренности ни Карфагену, ни Риму нельзя. Начать осаду Сагунта означало спровоцировать травлю Баркидов партией Ганнона, означало дать Риму возможность возложить ответственность за развязывание войны на Карфаген. Следовало найти разумное оправдание своим действиям. И Ганнибал нашел его. Война с олькадами - соседями и союзниками Сагунта - послужила естественным поводом для ухудшения отношений с Сагунтом.

Ганнибал разбил олькадов, захватил Карталу, отступил в Новый Карфаген и, перезимовав, отправился в страну вакцеев. Все земли по ту сторону Ибера были захвачены. Все, за исключением Сагунта, союзника Рима. Но и здесь Ганнибал нашел способ нанести удар, словно бы являясь жертвой обстоятельств. Натравив народ турдетан на сагунтийцев, Ганнибал вызвался выступить судьей в конфликте иберийских народов. Испуганные жители Сагунта отправили послов в Рим, с просьбой защитить их от вмешательства пунийцев в спор.

Только этого Ганнибал и ждал. Объявив войскам, что жители Сагунта стравливают Карфаген и Рим, обвиняют главнокомандующего армии пунийцев в неискренности, он заявил, что не потерпит подобных оскорблений, сотрет Сагунт с лица земли.

Не успели послы Сагунта добраться до сената Рима, а их город был окружен войсками Карфагена - война началась. Ганнибал ожидал, что Республика выдвинет свои силы в Иберию, но ошибся. Сенат постановил вступить в переговоры с Ганнибалом, обвинить его в нарушении договора, потребовать снять осаду с Сагунта. Если это не поможет, отправиться в Карфаген, потребовать выдачи Ганнибала Риму.

Но полководца армии пунийцев не интересовало ни решение совета старейшин Карфагена, ни тем более решение сената Рима. Осада началась и скоро Сагунт падет. Это укрепит авторитет Ганнибала в армии, он поведет войска в Италию, которая будет назначена его провинцией.

Уже одержанные победы сложили славу о нем, как о храбром и умелом полководце. Армия ему верила, оставалось подготовить тараны и ворваться внутрь города, уничтожить сопротивляющихся жителей Сагунта.

Главное - не повторить ошибки Газдрубалла и отца, посмевших медлить и за это поплатившихся жизнью. Решающая война между Карфагеном и Римом должна быть завершена при Ганнибале.

Так рассуждал пуниец, осматривая укрепления города, выискивая брешь. Рядом с ним кружили наемники, за щедрую плату готовые пожертвовать жизнью ради него. Была ночь и Ганнибал чувствовал себя в относительной безопасности. Он должен был лично убедиться, что выбрал правильное направление главного удара - стена, укрепленная по углам тремя башнями. Если удастся прорвать оборону здесь, ничего не остановит солдат Карфагена.

Прикрываясь узким щитом, Ганнибал решил подбежать к укреплением Сагунта ближе, испытать судьбу. Наемники несколько замешкались, последовали за ним. Они были хорошими солдатами, беспрекословно следовали за своим главнокомандующим.

"Грустно, что им суждено погибнуть", - подумал Ганнибал. Мысль ласточкой пронеслась в голове и тут же забылась - полководец увидел солдат Сагунта, появившихся на крепостных стенах. Они заметили диверсантов Карфагена. Поднялись крики.

Жестами Ганнибал приказал отходить, пунийцы бросились бежать. Защитники города принялись метать дротики в спины отступавшим. Пунийцы пустили несколько стрел в ответ. По крикам, донесшимся до наемников Ганнибала со стены, стало ясно, что пунийцы нанесли какой-то ущерб. Защитники Сагунта, впрочем, не уступали. Дротики обрушивались на щиты карфагенян, отскакивали и падали на землю, но не всегда даже щит спасал от метко пущенного дротика. Снаряды защитников крепостных стен попадали в плечи и ноги пунийцев, но те стойко переносили ранения, хромали, но продолжали двигаться вперед, изредка вскрикивая от боли.

Ганнибал замыкал отступление, помогал раненным подняться.

"Это проверка, - решил пуниец. - Если мне суждено уничтожить Рим, дротики Сагунта не причинят мне вреда. В противном случае лучше будет, если жизнь моя оборвется в самом начале пути, чтобы не познать горечи поражения, не погубить Карфаген своими опрометчивыми действиями".

Дротики, казалось, боялись устремленного к одной единственной цели пунийца, летели мимо, не причиняли ему вреда. Еще несколько шагов и пунийцы окажутся в зоне недосягаемости вражеских снарядов.

Ганнибал выставил щит впереди себя, перестал прикрывать спину.

"Либо одержу победу в будущем, либо погибну прямо сейчас" - пронеслось в голове пунийца.

Наемники увидели, что затеял их командир, перепугались, но никто не сказал ни слова. Дротики жителей Сагунта перестали долетать, падали в десяти-пятнадцати метрах за их спинами. Ганнибал и наемники остановились, обернулись. Вождь пунийцев еще раз окинул взглядом укрепление Сагунта, посмотрел на своих солдат. Уверенность в успехе задуманного им предприятия окрепла.

В тот же момент жгучая боль расползлась по всему телу Ганнибала. Он не вскрикнул, лишь зарычал, словно взбесившийся пес.

...

Солдаты помогли полководцу добраться до лагеря пунийцев, где Ганнибалу оказали помощь - извлекли дротик, пронзивший ногу. Среди оставшихся в лагере уже успел разойтись слух, что командир убит, защитники Сагунта добрались до Ганнибала, потому возле палатки главнокомандующего толпилось несколько человек, отказавшихся нести службу до тех пор, пока они не увидят полководца.

Ганнибал встал, и, прихрамывая на одну ногу, вышел к солдатам. Воины стали шумно переговариваться, увидев полководца. Ганнибал выдержал паузу, окинул взглядом стоявших перед ним солдат.

- Я был ранен, но в скором будущем рана моя затянется, и я снова поведу вас под стены города. У нас будут тараны, мы ворвемся и уничтожим проклятых сагунтийцев. Тем же из вас, кто считает мое ранение плохим знамением, я напомню о всех раненных и погибших во время этой осады пунийцах. Неужели пустые суеверия заставят вас отступиться, когда столько достойных мужей полегло?! - громогласно проревел Ганнибал.

Толпа загудела. Солдаты всем своим видом показывали, что готовы ринуться в бой хоть сейчас. Ганнибал одобрительно кивнул.

- Раз так, возвращайтесь к своим обязанностям, очень скоро Сагунт падет! - крикнул Ганнибал, вызвав очередной восторженный возглас толпы.

Полководец вернулся в палатку, присел на свое ложе, вытянул раненную ногу. Плохой это знак или хороший? Сагунтийцы не сумели его убить, лишь ранили, как следует это понимать и толковать? Означает ли его ранение, что римляне не сумеют добить Карфаген, нанеся удар, они падут под натиском пунийцев? Или напротив, легионы Рима перебьют Карфагену ноги, сделают его хромым, навсегда сокрушат его военную мощь?

Барка не знал ответа на эти вопросы. Но уверен был в одном - он дал слово отцу оставаться врагом Рима до конца своих дней. Ганнибал сдержит это слово, пусть даже в один прекрасный день ему придется выйти из-под укрытия щита и выставив незащищенную грудь двинуться на острие копий врага.

Ганнибал лег и закрыл глаза. Он быстро уснул, чтобы как следует отдохнуть и еще до восхода солнца возобновить подготовку к штурму Сагунта.

 

Глава 4

Путник застал горцев врасплох. Неизвестно, как ему удалось пройти незамеченным, но даже когда он вошел в деревню ему долгое время никто не встречался.

Первым обратила на него внимание женщина, хозяйничающая у невысокого дома с соломенной крышей. Она испуганно отшатнулась, когда путник возник прямо перед ней.

- Веди меня к вождю, - произнес он фразу на языке варваров, с которым успел ознакомиться во время пути к горам.

Увы, женщина не поняла ни слова.

Путник повторил фразу на другом языке, но испуганная женщина лишь отошла к стене своего дома и не сводила глаз с чужеземца. Мужчина пожал плечами, двинулся дальше вдоль домов, искать более сговорчивого горца.

"Да, - подумал он, - если языки, которые я хоть как-то усвоил, им не знакомы, дело плохо. Их обязательно нужно расспросить"

Хотя расспросить как следует даже варваров у него бы не получилось - он более-менее хорошо владел только одним, наиболее распространенным среди племен Балканских гор языком, его разновидности оставались для чужеземца загадкой. Может, нанять проводника получится, используя одни только жесты?

Между тем он обошел почти всю деревню, встретив только странную женщину. Складывалось впечатление, что все жители либо вымерли, либо ушли.

Путник огляделся, как бы между прочим отметил, что крыши домов усеяны воробьями. Птички покачиваются, словно бы исполняют танец под беззвучную мелодию.

"Откуда же здесь так много птиц, - подумал он. - Как только горцы спасают свои урожаи".

Ему надоело бродить по деревне в поисках того, не знаю чего, потому он направился к ближайшему дому, открыл дверь и вошел внутрь. Обстановка дома навевала тоску - полупустое помещение, прямо на полу лежал ребенок, свернувшись калачиком, тихо бормотавший что-то во сне, плотно задвинутые грубой тканью окна, практически полное отсутствие солнечного света.

Дверь захлопнулась, путник обернулся. Стены дома пропали, будто их и не было, посреди леса стояла одна лишь дверь, ручка ее начала быстро крутиться. Путнику стало не по себе, он сделал несколько шагов назад, в этот момент дверь распахнулась, там стояли горцы. Все они обратили свой взгляд на чужеземца. Путнику показалось, что на него давит многотонный груз, настолько неуютно он ощущал себя стоя перед этими людьми.

"Верни наш дом! - кричали они. - Верни дом!"

Толпа надвигалась на путника, он во что-то уперся, обернулся, с ужасом осознал, что позади него стена. Но не каменная - воробьи плотно прижавшись друг другу своими маленькими хищными клювиками сформировали непроницаемое препятствие.

Птицы сорвались и облепили путника.

...

Кошмар разбудил его перед самым рассветом. Путнику показалось, что из одного сна он просто попал в другой - рядом с ним сидели два горца. Как давно они подошли, путник не знал. А напомнившая о себе боль в горле подсказала, что происходящее сейчас не сон, а всамделишное.

- Кто такой? - спросил горец, заметив, что путник открыл глаза.

- Марк Туллий, - путник решил, что самым разумным будет сотрудничать с диарями. Ему казалось, что он разобрался в психологии этих людей - если не пытаться оспорить их власть, делать вид, что признаешь их право распоряжаться твоей жизнью, варвары становятся приветливыми. - Я римлянин, исследую Балканский горы, - к счастью горцы разговаривали на известном ему наречии.

- За чем идешь? - задал варвар второй вопрос.

- Этот регион плохо исследован. Мне хотелось бы побывать в лесу, о котором сложилась дурная слава.

- Ты глупый, - рявкнул варвар и захохотал. - Пойдешь с нами.

- Куда?

- Пойдешь к вождю, - сказал варвар. Вдаваться в подробности он не собирался, а путник не намерен был ему перечить.

...

Варвар соврал - путника привели не к вождю. Его отвели на какую-то поляну, располагавшуюся в стороне от деревни, где их ожидал мерзкого вида мужчина. Колдун, сухонький старичок, на голову уступавший путнику в росте, с интересом рассматривал чужестранца. Он позволял себе прикасаться к вещам путника, плащу, сумке.

Странник чувствовал себя неуютно под хищными, полными жажды крови глазами старичка, но терпел. Старик, наконец, угомонился, обошел вокруг путника еще один круг, смерил его взглядом.

- Зачем пришел? - спросил колдун.

- Вождь, я исполняю волю одного человека, который поручил мне исследовать земли, принадлежащие твоему народу. Человек этот наделен властью, подобной твоей и я не мог ему отказать, - ответил путник.

- Идешь в лес?

- Да, я должен побывать и там.

Колдун хищно захихикал. Путник заподозрил неладное, обернулся, и как раз во время - один из варваров, которые привели его сюда, замахнулся и собирался обрушить на его голову камень. Путник бросился вперед, с силой толкнул колдуна, побежал дальше. Старик упал, расшибся об землю, варвары бросились вдогонку.

У преследователей было преимущество - они знали местность как свои пять пальцев, в то время как путник запросто мог заплутать. А если продолжить убегать, то чем все это кончиться? Не загонят ли его в угол и там хладнокровно убьют? Сумеет ли он справиться с двумя варварами, физически превосходившими его, и уступавшими, быть может, только в ловкости?

Миновав небольшую полянку, он выбежал на каменистую поверхность. У него на пути возник крутой спуск. Недолго думая, путник сел на ягодиц, предварительно запустив под них дорожный плащ, выставил ноги вперед и стал соскальзывать вниз. Варвары подоспевшие к спуску, растерялись - они не решились повторить трюк путника, бросились куда-то в сторону, видимо решили пойти в обход.

Между тем управляемый спуск очень скоро превратился в падение, путника понесла вниз сила тяжести, закружила его, вынудила кувыркаться и бросила на горную тропинку.

Он ушиб правый бок, ободрал руки, разорвал плащ, разбил старую обувь. На секунду ему даже показалось, что он не сумеет встать, но пересилив боль, путник все-таки смог подняться.

Слегка прихрамывая, он стал спускаться вниз по тропинке, все ускоряя шаг. Боль в ноге быстро отпустила, хромота прошла, путник побежал вниз, услышал голоса варваров, преследовавших его. Они порядком отстали, но прекращать преследование не собирались.

По тропинке путник спустился к горной речке, впадавшей озера. Он решился пересечь ее наобум, спустился в холодную воду, почувствовал как сильное течение старается вырвать почву из-под его ног, тем не менее, начал двигаться вперед. Дно было неровным, становилось все глубже. Передвигаться к противоположному краю становилось опасно - путник погрузился почти по пояс, и течение грозило вот-вот унести его. Он сделал еще несколько шагов, обнаружил, что стоит на самом краю резкого перегиба дна - еще шаг, и он уйдет под воду с головой!

И что теперь делать, возвращаться?

Путник замер, размышляя, и в этот самый момент кто-то с берега бросил в него камень. Снаряд пустили умело, он угодил прямо в затылок. Мужчина непроизвольно подался вперед, не удержал равновесия, течение его подхватило.

Горцы, следившие за беглецом с берега, шумно запричитали, бросились в воду, поплыли за ним.

Путник между тем потерял пространственную ориентацию, нахлебался воды и судорожно пытался вынырнуть на поверхность. Течение кружило его, швыряло туда и обратно, вниз и вверх. Он упорно продолжал грести и, в конце концов, вынырнул на поверхность, набрал полную грудь воздуха.

Варвары, болтыхались на значительном расстоянии в стороне, похоже не заметили его. Борясь с течением, путник добрался до противоположного берега, уцепился за край, вылез, повалился на спину, решил перевести дыхание - сильно вымотался за время погони.

Но на отдых времени не было. Горцы заметили беглеца, стали плыть к нему. Путник приподнял голову, почувствовал ноющую боль в затылке, провел рукой по черепу, посмотрел на ладонь - вся в крови. Он не на шутку разозлился. Эти подлецы бросали в него камнями, почему бы не ответить взаимностью?

Путник стал подхватывать камни, в обилие валявшиеся на берегу и швырять их в своих преследователей. Сначала он промахивался, но быстро набил руку. Несколько камней скользнули по черепам преследователей, один угодил прямо в глаз горцу, набив солидный синяк.

Сопротивление жертвы явно не входило в планы варваров. По мере их приближения к берегу камни попадали все чаще, грозя нанести серьезные повреждения. Наконец, один из горцев нырнул, решив подплыть к противнику под водой. Но справиться с течением ему не удалось - когда голова варвара снова показалась над поверхностью воды, его отнесло метров на десять от намеченной цели, да еще на пару-тройку метров от берега. Второй горец перепугался, замер на половине пути и не решался плыть дальше, продолжая получать свою порцию камней.

Путник разозлился, что противник не отступает, стал швырять с ожесточением. Острый угол довольно крупного камня рассек варвару лоб, дикарь закричал от боли, кровь стала заливать ему глаза. Он стал беспомощно болтыхаться, не на шутку перепугавшись. Путник тут же послал в цель еще один камень, угодил в плечо. Очередной бросок - удар пришелся в висок. Варвар не выдержал - стал грести к противоположному берегу. Путник бросил противнику в спину еще один снаряд, обернулся, чтобы осмотреться. Он стоял в речной долине, а сверху, выставив впереди себя копья, стояли горцы и враждебно смотрели в его сторону.

Несколько мужчин спускались к нему, в руках у них были ножи. Путник полез было обратно в воду, но понял, что еще раз переплыть через реку он не сумеет - слишком сильно измотал его предыдущий заплыв. Выбрав камень покрупнее, он решил обороняться до конца. Хотя в глубине души понимал, что сопротивляться бесполезно.

...

Колдун яростно трясся, вырывался, когда сыновья Ситалка связывали ему руки за спиной. Израненных приспешников колдуна уже выпороли, настала участь самого заговорщика.

Когда римлянина привели к Ситалку, все быстро разъяснилось. Колдун решил игнорировать приказ старого вождя, пошел обходным путем. Он спланировал схватить путника на подступах к деревне и совершить кощунственное жертвоприношение. Старый вождь не стал церемониться с колдуном, отказавшимся признать его власть, приказал публично выпороть его. Чтобы придать казни торжественности, Ситалк поручил провести ее своим детям - старшему и среднему. Старый вождь видел в этом высшую справедливость - смутьян, посмевший выступить против держателя власти, наказан теми, кому эта власть перейдет по наследству.

Вождь присутствовал при исполнении приговора. Он замечал недовольные взгляды, которые жители бросали в его сторону. Он видел согбенную фигуру колдуна, видел лица старшего и среднего сыновей, выполнявшие приказ с явным недовольством.

Похоже, люди действительно верили, что смерть путника позволит спасти деревню. В который раз за свою долгую жизнь Ситалк поймал себя на мысли, что не знает даже близких людей. Кем же видятся боги этим заблуждавшимся? Кровожадными убийцами? Тогда зачем поклоняться столь чудовищным созданиям? Где гарантии, что получив очередную порцию крови, они насытят свои аппетиты? И если колдун объявит, что нужна еще жертва, кого горцы выберу на это раз?

Завязав руки колдуна одним концом веревки, второй ее конец привязали к основанию столба, вбитого в землю. Веревка была короткая, колдун стоял на коленях, согнув спину, не имея возможности выпрямиться, окруженный односельчанами, пришедшими наблюдать за наказанием. Старший сын Ситалка взял короткую прочную палку, замахнулся, со свистом разрезал ею воздух.

Услышав тонкий пронзительный звук, колдун съежился. Сейчас его авторитет будет подорван, Ситалк унизит его. Как сможет колдун отомстить старому вождю? Да и поможет ли это восстановить колдуну свой престиж? Если решил что-то предпринимать, то действовать необходимо немедленно.

- Проклятье ниспало на всю нашу землю! - закричал колдун. - И накликал это проклятье Ситалк, посмевший заступиться за чужестранца, несущего с собой беды и несчастья. Ночью боги открыли мне правду. Я возводил молитву, приносил в жертву ягнят, когда на меня снизошло понимание. Все беды от Ситалка.

Старого вождя застали врасплох. Он, конечно, ожидал, что колдун не позволит высечь себя так просто. Но Ситалк и предположить не мог, что его теперь уже политический противник станет призывать к свержению вождя.

- Ситалк позволил чужеземцам перейти через наше поселение к Земле Мертвых. Он навлек на нас гнев духов. Пока Ситалк правит нами, не будет счастья ни нам, ни детям нашим. Не позвольте свершиться кощунству, спасите меня от расправы, прогоните Ситалка и боги смилостивятся.

Толпа зароптала. Ситалк испугался. А что если колдуну удастся смутить людей? Почему старший сын вождя не выпорет наглеца? Неужели он вслушивается в речи приговоренного колдуна, внимает им? Неужели верит, что смерть ни в чем не повинного римлянина, явившегося к ним безоружным, спасет их племя?

- Я не верил, не хотел верить, что Ситалк наш враг, - продолжал вещать связанный колдун, извиваясь всем телом. - Но именно он причина всех бед. Принесем его в жертву вместе с чужестранцем, и боги снова нам благоволят.

Здесь колдун дал маху. Он забыл, что его палач - сын Ситалка, и пропустить призыв убить родного отца мимо ушей он не мог, хоть и сам втайне желал старику смерти. Размахнувшись как следует, сын вождя опустил хворостину на спину колдуна. Кожа на месте удара лопнула, заструилась кровь, колдун вскрикнул, выгнувшись. Боль не остановила его.

- Я уста богов, Ситалк приказал выпороть уста богов! Да падет проклятие на весь твой род, нечестивец, да погибнут твои дети в страшной войне, да ниспадут беды на...

Очередной удар хворостины вышел удачнее первого. Колдун завыл от боли, в глазах мелькнула черная полоска. Но говорить продолжал.

- Боги разгневаны, а гнев их страшен. Наша участь решена. Знамение в небе - предупреждение. Чужестранец враг, он принес с собой болезни и страх. Голод и смерть. Ситалк защищает его. Запрещает воздать заслуженную кару. Действия Ситалка погубят нас, вслушайтесь, вдумайтесь! Грядет беда, гибель, разруха!

Сын Ситалка принялся бить колдуна энергичнее. Хворостина металась с немыслимой скоростью, мелькая вверх вниз и причиняя колдуну невыносимую боль.

Наказанный пищал, визжал, грозил проклятьями, которые обрушатся на вождя и всю его семью, но все без толку. Чем больше он говорил, тем сильнее порол его сын вождя. Ситалк все ждал, когда же колдун сдастся. Спина упрямца превратилась в окровавленные лохмотья, земля вокруг колдуна приобрела бурый оттенок, а он продолжал сыпать предсказаниями грядущих бедствий. Но в конце концов силы покинули его, колдун склонил голову и замолчал, а град ударов продолжал сыпаться на его спину.

- Хватит! - приказал Ситалк своему сыну.

Прут в последний раз просвистел, рассек спину колдуна. Тело того скрутило судорогой, но в этот раз он даже не вскрикнул. Средний сын Ситалка облил спину колдуна холодной водой, смыв кровь и облезшую кожу. Дети вождя развязали руки осужденного, подхватили его и поставили на ноги.

К удивлению толпы, колдун оттолкнул детей Ситалка и заковылял сам. Толпа расступилась, пропуская его. Обессиливший, вспотевший, в глазах горцев он предстал мучеником, выдержавшим несправедливое наказание.

- Попомните мои слова! - воскликнул, он, проходя рядом с Ситалком. - Великое горе обрушится на наши головы!

Ситакл был взбешен упрямством колдуна, но ничего предпринимать не стал. Что если толпа кинется его защищать, прикажи вождь выпороть колдуна повторно? Стоило ли вмешиваться, заступаться за чужеземца, чтобы поставить под угрозу свою власть и жизнь?

Ситалк навсегда запомнил уроки, которые преподал ему отец. Закон гостеприимства свят, его чтят даже самые дремучие дикари, самые безжалостные убийцы. Путник шел с миром, его необходимо было с честью принять и помочь в дороге добрым словом и советом.

Колдун призывал не просто прогнать чужеземца, он призывал ввести страшную практику, о которой давным-давно не слыхивали на Балканах. Убийство людей в угоду богам - разве это не ужасно? Что случится, если обещания колдуна не исполнятся, кого он прикажет убить следующим?

Ситалк посмотрел на переливающееся всеми цветами радуги пятно, неподвижно застывшее в небе над лесом. Знамение ли это? Означает ли оно, что скоро вождь будет свергнут, а его место займет колдун-самозванец?

Старому вождю осталось немного, он это отчетливо осознавал. Пускай Ситалк прослыл в родной деревне слабоумным. Пускай ни один из горцев не считал его уже вождем их общины. Пока Ситалк жив, племя будет соблюдать заветы отцов и дедов. Когда он умрет и один из его детей займет его место - будь что будет. Ситалк не властен над людьми, он пытался воспитать детей в соответствии с древней традицией, но ему это не удалось. Он понял это сегодня, когда увидел сомнение в глазах старшего и среднего сыновей. Возможно римлянин, за которого он заступился, будет последним чужестранцем, который без происшествий минует их деревню.

Подумав обо всем этом, старый вождь оставил судное место, опираясь на плечо младшего сына. Римлянин, Ситалк совсем о нем позабыл. Старый вождь любил слушать истории чужестранцев о заморских диковинах. Еще больше вождь любил рассказывать предания своего народа. Следовало поболтать с римлянином.

- Куда, отец? - в знак почтения опустив глаза, спросил младший сын.

- Отведи меня к чужестранцу, - приказал Ситалк.

Старый вождь не обратил внимания, что собравшаяся толпа наблюдавших за наказанием на разбрелась по своим домам, а последовала за высеченным колдуном. Похоже, грядут перемены, и они не предвещают ничего хорошего.

 

Глава 5.

Путника поместили в подобие тюрьмы - глубоко вырытую яму без крыши. Спуститься вниз можно лишь по веревочной лестнице, которая была привязана к столбу, расположенному неподалеку от ямы. Пока горцы что-то шумно выясняли на поверхности, кого-то наказывали, странника потянуло на философские размышления.

Что будет, если он не доберется до этих проклятых земель? Горцы ведь схватили его не для разговоров. Планы варваров он так и не сумел разгадать, но был уверен, что ему в них отведено не самое завидное место. Если он не спасется, то изменится ли что-нибудь? Какую роль играет странник во всей истории человечества? Запомнит ли его хоть кто-нибудь, или он канет в безвестность с последним вздохом? Стоило столько мучиться, претерпевать все испытания, если конец один? Да и зависело ли от него хоть что-нибудь? Может быть, все роли в этом фарсе давно были распределены и каждому актеру уготовано определенное место и время игры. Пусть хоть кто-нибудь посмеет импровизировать - суфлер немедленно подскажет другим актерам, как угомонить своевольного выскочку.

Путнику стало отчего-то грустно. В мыслях проплыло смутное воспоминание, легкий налет, дымка, скрывающая что-то неясное, но важное, определившее всю дальнейшую его жизнь. Тоска охватила его, образы необъятных лесных массивов не давали покоя. Что же он упустил, почему сейчас так невыносимо грустно, что он сделал неправильно?

В голове стали роиться мысли о смерти. Горцы могут решить его казнить без суда. Зачем им выяснять, откуда взялся чужак, гораздо проще приговорить его к смерти и полюбоваться тем, как исказится его лицо перед концом.

Неприятно тягучая тоска усиливалась, воспоминания потоком ворвались в его сознание, заслонив собой действительность. Сколько всего помещалось у него в голове, удивительно. С поразительной отчетливостью вспомнились такие несущественные моменты в его жизни, на которые он, казалось, не обратил никакого внимания. Тем не менее, они отпечатались внутри, чтобы впоследствии усугубить его тоску о прошедшем. Действительно, человека определят каждый поступок, совершенный им на протяжении всей жизни, ничто не проходит бесследно.

Путник откинул голову. Становилось невыносимо и в тоже время приятно вспоминать, ощущать себя пылинкой, несущейся по широкой реке событий. Тоска не проходила. Нужно заглушить чувства, нужно подумать о чем-то другом, решить как вести себя после того, как горцы явятся, чтобы вытащить его из ямы.

Как объяснить им цели своего путешествия? Что рассказать о роли "земли мертвых"? Да и вообще о чем говорить, как говорить, как себя ставить?

До сегодняшнего дня встречи с населением Балкан проходили для него без особых приключений. Как правило, варвары оказывались дружелюбны. Так почему же это племя враждебно настроено? Может, они напуганы радужным пятном, сияющим в небе на западе? Суеверный страх, определявший все поступки диких племен, заставил их причину этого загадочного явления. Сначала они считали это знамением богов, потом восприняли как печать проклятья, наконец решили, что о происходящем должен путешественник, пробирающийся к ним через скалы.

Почему бы тогда не спросить странника, не пригласить его, помочь отдохнуть? Почему вместо традиционных обычаев, соблюдения законов гостеприимства, варвары у самых подступов деревни набросились на него, попытались схватить, забросали камнями?

Чего же они хотели, на что рассчитывали? Может это племя разбойников, отбиравших богатства и затем умертвлявших свои жертвы?

Как ни старался, путник не мог проникнуть в их замыслы, он не понимал, почему варвары на него напали, не знал, отчего они схватили его и бросили в яму. Оставалось только одно - принять свою судьбу, какой бы она ни оказалась. Держаться достойно, если вдруг они начнут его пытать. Не выказать слабости и в том случае, если варвары решатся его казнить. Будь что будет.

...

Старый вождь приказал сбросить лестницу пленнику. Мужчина выбрался наружу, а Ситалк стал тщательно его разглядывать.

- Ты из Рима? - спросил вождь после продолжительного молчания.

Путник ответил не сразу. Ситалк подумал было, что тот его не понял, но мужчина размышлял о чем-то своем, ответил спустя некоторое время.

- Да, я из Рима, Марк Туллий, - произнес он. - Я держу путь на запад. Я ученый, собираю данные о племенах, населяющих эти земли.

- В одиночку? - с сомнением спросил вождь?

- Что в одиночку? - не понял Туллий.

- Путешествуешь один? - пояснил горец.

- Большую часть времени да. Но иной раз не против нанять проводника. Хотя я опытный путешественник, объездил полсвета, теперь хочу повидать вторую половину, - Марк улыбнулся. - Твои люди забрали мои пожитки, в них записки о путешествии. Если соблаговолишь побеседовать со мной, или препоручишь эту обязанность кому-то еще, с удовольствием запишу историю твоего племени.

"Он болтлив, - подумал Ситалк. - И любознателен. Эти два порока всегда идут рука об руку".

- Зачем тебе на запад? - спросил Ситалк.

- Я ученый, записываю историю здешних племен... - начал было пояснять Марк.

- На западе нет других племен. Там только мертвые, - отрезал Ситалк.

- Мертвые? Что ты имеешь в виду, когда говоришь мертвые? - решил уточнить Туллий.

- На западе их владения. Мы не смеем показываться там. Плохая земля. Все, кто осмеливаются переступить границы - пропадают, - пояснил Ситалк.

- Как пропадают?

- Совсем пропадают. Никто не возвращается. Никогда. Если ты входишь во владения мертвых, остаешься там навсегда.

- Доподлинно известно, что многие герои спускались в царство Плутона и возвращались оттуда живыми. Ярким примером может служить миф о Геркулесе, миф о...

- Ты глупый, - сказал вождь. - Не слушаешь, только говоришь. Такие как ты приходили когда-то. Они тоже думали, что им все сойдет с рук. А потом пропали, не вернулись больше никогда.

- Это мифы твоего племени? Расскажи, интересно, - сказал Туллий.

- Что такое миф? - вождь пристально посмотрел на путника.

- Это сказание о том, как происходил мир, о представлениях твоего племени о мире, о том, что происходило после творения.

- Миф - это выдумка? - спросил вождь.

- Иногда да, - на секунду замявшись, ответил путник.

- Тогда это не миф!- неожиданно закричал вождь. - Это правда. Они приходили, я их видел. Много лун назад, они пришли. Много лун сменилось, а они все не вернулись. Пришли всего несколько, остальные пропали.

- Так мы говорим о событиях, которые произошли несколько лет назад? Хочешь сказать, до меня здесь была экспедиция?

- Ты глупый, - раздраженно бросил вождь. - Уши есть, а слов не слышат.

- О чем ты толкуешь, никак не могу понять?

- Пойдешь туда, и нам на головы обрушатся беды! - воскликнул Ситалк.

- То есть вы меня не пустите на запад? - спросил путник.

- Мы не держим тебя более. Ты сам себе хозяин. Но если пойдешь на запад, умрешь, - сказал вождь. - Там нет племен, там лишь смерть.

- Я полагаю, что на западе раскинулись обширные пастбища, там должен проживать кто-то. Вероятно, ты введен в заблуждение древними преданиями твоего народа. Римляне, о которых ты говоришь, просто спустились с гор в другом месте, им не пришлось возвращаться через твою деревню.

- Некоторые вернулись. Они боялись.

- Боялись? Чего?

- Мертвых. Мертвые шли за ними, хотели причинить им вред. Мертвые забрали всех спутников, но некоторым удалось укрыться. Они вернулись и боялись.

- Были напуганы? Что же могло их напугать? Может племя, которое там проживает, агрессивно? Да-да, на них напали горцы, которые живут там, убили нескольких, остальные спаслись.

- Ты глупый! - в который раз закричал старик. - У тебя большая голова, но внутри она пустая. Они все рассказали. Там мертвые, - старик указал на запад. - Там вход в царство мертвых - оно под землей. Они выходят оттуда, когда живые нарушают границы. Они не любят живых. Потому нельзя туда ходить.

- Если твое племя не станет мне мешать, я все-таки попробую пробраться дальше на запад. Верни мне мои вещи.

Старик всплеснул руками.

- Ты глупый, - сказал он в последний раз, развернулся к путнику спиной. Сын Ситалка, стоявший все это время в стороне, помог отцу, подхватив его под руку.

Туллий стукнул себя по лбу.

- Постой, погоди. Я вспомнил, у меня же нет проводника. Есть ли кто-нибудь из твоего племени, кто покажет мне тропинки, ведущие на запад? - спросил Туллий.

Старик с усмешкой посмотрел в сторону римлянина.

- Я заплачу, - неверно истолковав сомнения старика, произнес Туллий. - У меня есть золото, есть и другие ценности.

- Оставайся сегодня у нас. Вечером будет праздник. Я покажу тебе, почему нельзя идти на запад, - сказал старик.

Путнику почувствовал, что предложение вождя с подвохом. Но отказываться было нельзя - горцы сочтут отказ за оскорбление, и неизвестно к каким последствиям подобное решение может привести.

- Хорошо. Заодно поведаешь мне историю своего народа, - ответил путник, про себя проклиная вождя и его глупое предложение.

Ситалк неопределенно кивнул, отвернулся и продолжил двигаться в первоначальном направлении.

...

Когда на землю стали опускаться сумерки, горцы разожгли костер, стали подготавливаться к какой-то церемонии. Путнику вернули его вещи, и он стал их осматривать под предлогом поиска записок, пера и чернил. На самом же деле Туллий проверял сохранность своего имущества.

Он боялся обидеть варварское племя недоверием, но пасть жертвой обмана тоже не хотел.

"Интересно, - думал он, - если пропала какая-то вещь, ее вернут?"

А ведь действительно - сказать вождю, что тебя ограбили, значило спровоцировать конфликт. Когда пойдут разговоры и варвары начнут оправдываться, не желая принять вину на себя, в неискренности заподозрят чужака. После пренебрежения советом вождя не идти на запад, обвинение чужака в неискренности может привести к агрессии. Снова оказаться в яме путник не хотел. Не было никакого желания.

Тем временем, варвары рассыпали вокруг костра какой-то порошок, бросили немного в огонь - пламя ярко заискрилось, окрашиваясь в синий и зеленый цвета. Послышалось легкое потрескивание. Один из мужчин опустил древко копья в костер, позволил пламени облизать медный наконечник. После он воткнул копье у самого костра, сгреб порошок ногой к древку оружия, образовав у наконечника, воткнутого в землю, небольшую горку.

Заинтересованный действиями варвара, путник не заметил, как к нему подошел вождь с одним из своих приближенных.

- Насаг, мой младший сын, - произнес вождь. Туллий окинул взглядом молодого человека - приземистый, широкоплечий, но худой. Борода не была густой, чертами лица напоминал своего родителя. Несмотря на молодость, через его лицо уже тянулась вереница шрамов. - Он хочет быть проводником.

- Проводником? - удивился путник. - Ты же говорил, что мне не следует идти туда? А теперь отправляешь со мной своего сына.

- Да, - подтвердил вождь.

- Почему?

- Ты не изменишь решения. Пускай мой сын будет с тобой. Когда придешь, ты передумаешь. Он поможет тебе вернуться. Даже с границы возвращаются не все. А ты один, - пояснил обычно немногословный вождь.

- Запугать меня хочешь? - путник улыбнулся уголком рта. Вождь не разделил его веселости. Он насупился, покачал головой, словно бы разговаривал с малолетним ребенком.

- Что они делают? - спросил путник, решив перевести тему на готовящийся обряд.

- Мальчику четырнадцать лет. Он становится мужчиной, - пояснил вождь.

Действительно, очень скоро у огня появилась подросток лет тринадцати. На мужчину этот юнец не походил. Но держался уверенно - гордо распрямив спину, задрав подбородок, он напоминал солдата, готовящегося к маршировать перед генералом. Что за испытание ему предстояло пройти?

Откуда-то со стороны возникла другая фигура - сгорбившийся немолодой мужчина, нацепивший на себя длинный плащ, ушитый диковинными узорами. Неужели варвары сами сумели сшить эту вещь? Мужчина бросил недобрый взгляд в сторону вождя, от которого даже путнику, которому взгляд не был адресован, стало не по себе.

- Кто это? - спросил путник, не узнав человека, утром выдававшего себя за вождя.

- Колдун, - пояснил вождь.

Мужчина подошел к мальчишке, содрал с него рубаху, наклонился, чтобы собрать горсть порошка вперемешку с землей. Пальцем свободной руки принялся перемешивать собранную смесь, после потянулся к поясу, спрятал руку в складках плаща, вытащил бутыль, некое подобие фляги, вылил ее содержимое на свое руку. Снова опустил палец в смесь, испачкал его, как следует и стал выводить на груди мальчишки какие-то хитрые узоры.

Путник заметил, что реальность стала восприниматься как-то необычно. Дым от огня нес с собой не только пепел, но и кружившиеся в воздухе крупицы порошка. Белые пылинки медленно парили в воздухе, выписывая красивые траектории. Костер словно бы стал ярче, цвета насыщеннее.

Колдун подкинул в костер каких-то трав. Мальчишка подошел к копью, ухватился за древко. В этот момент он словно бы стал великаном, его тень, дрожащая в неровном свете костра, удивительно правильно изгибалась, принимая знакомые путнику формы, увеличиваясь в размере.

Путник поднял ладонь, посмотрел на свои пальцы. Они вытянулись, стали длиннее, кожа меняла цвет. Что же подбросили варвары в костер, каких цветочков и травок? Что за порошок, подхваченный конвективными потоками, плавал в воздухе, попадал внутрь человека с каждым вздохом?

Горцы использовали наркотические вещества, в этом не было сомнений. Слишком изменилось мировосприятие путника, он словно бы смотрел на мир, покинув свое тело, переселившись куда-то еще. Пространственная дезориентация усугубляло положение. А вождь, слегка покачивающийся за костром, что-то говорил.

Путник снова посмотрел на свои руки, они сделались ярко-розовыми. Мальчишка в свете костра возвышался надо всеми, он тряс в воздухе копьем, воинственно кричал. А где-то в ночи за варварами кто-то наблюдал. Путник чувствовал этих незваных гостей. Укрытые с ног до головы тканью, они скрывали свое безобразие, зачем-то караулили людей.

Четыре фигуры стояли на возвышении, пытаясь укрыться от большой, опустившейся очень низко луны. Они выглядывали из-за камней, перебегали от одного завала к другому, подкрадывались к костру. Что хотят эти существа, зачем они идут сюда? Путнику стало страшно, манера передвижения существ пугала - то были не люди, люди не умеют так ходить. То были враждебные твари, они укрылись от взглядов остальных, лишь путник видел их благодаря тому, что его мировосприятие изменилось.

- Что это такое? - дрожащей рукой путник указал в ночную тьму. Никто не обратил на его жест никакого внимания. А слов его и подавно не поняли, потому что он перешел на родной язык.

Никто, кроме призраков, ночных духов, кравшихся к костру. Они замерли, поняли, что замечены. Не разворачивая корпус, шустро побежали назад. Чтобы двигаться на их манер, человеку пришлось бы переломать себе все кости.

Путника била мелкая дрожь. Может все привиделось. Или мертвецы действительно подбирались к ритуальному костру, рассчитывали напасть на одурманенных варваров, забрать их к себе?

Нужно было избавиться от наваждения. Нужно прийти в себя. Путник опустил голову, принялся глубоко дышать. Варвары что-то выкрикивали. Мальчишка яростно размахивал копьем. А мертвецы, притаившиеся в темноте, ждали, когда люди утратят остатки бдительности, когда погаснет костер, и не будет света, чтобы различить, где правда, а где ложь, где жизнь, а где смерть. Когда забываешь о том, что бабушка давно мертва, различив ее очертание во мраке ночи, бежишь навстречу любимой, не подозревая, что тебе грозит.

Нужно предупредить всех, сказать, чтобы уходили, но что это изменит? Как можно защититься от тех, кто уже мертв? Разве что колдун знает способ. Костер - свет оберегает. Недаром дети боятся темноты. Они чувствуют, что свет это оберег ото всех несчастий. Самый верный и надежный. Пока горит костер, пока путник находится в круге света, ему ничего не грозит. Но как же возвращаться в деревню? Мертвецы нападут в ночи, обрушатся на процессию, спрыгнув со скал.

Громадный варвар подошел к мальчику, что-то говорил ему, подвел к нему девочку, соединил их руки.

Похоже, это была свадьба. Но из того, что открылось путнику, она грозила превратиться в похороны. А громадный варвар тем временем вытащил из земли деталь частокола, которым оградили костер, опустил ее в огонь. Деталь вспыхнула - это был факел.

Путник вздохнул с облегчением. Конечно же, факелы, они их защитят, свет спасет их, свет оградит от несчастий.

Где-то в глубине сознания возникли странные мысли. Чужестранцу на мгновение показалось, что все происходящее связано не с чем иным, как с порошком, кружащимся в воздухе. Путник встал и на свой страх и риск покинул круг света, отбежал подальше от костра, стал глубоко дышать. Голова прояснялась, паника отступала. Мир не торопился утрачивать яркости красок, но судя по тому, что головная боль усиливалась, действие наркотика проходило.

Путник подошел к ручейку, умылся, стал приводить себя в порядок. Он почувствовал, что кто-то стоит за спиной. Путник замер, боясь обернуться. Руки снова стала бить предательская дрожь. Неужели ему не привиделось, неужели в ночной темноте кто-то действительно прятался, только того и ждал, чтобы какой-нибудь глупец вышел за пределы освещаемой области. Путник резко развернулся и ужаснулся. Напротив него стояла фигура, с ног до головы укутанная тканью. Саван мертвеца, они добрались до него!

Путник повалился на спину, хотел закричать, но ужас сковал его голосовые связки, он лишь забрался в воду, пытаясь ухватится руками за ускользающую реальность.

- Вернись! - сурово сказал мертвец. - Ты оскорбляешь моих людей.

"Колдун, всего лишь колдун" - догадался путник.

- Уже иду, - выдавил из себя путник. Весь мокрый, напуганный, он зажмурил глаза, борясь с действием наркотика.

 

Глава 6.

Когда путник занял свое прежнее место у костра, его встретили откровенно враждебными взглядами. Он и сам не желал возвращаться туда - наркотическое действие, которое оказал кружащийся в воздухе порошок, могло возобновиться. Но настраивать против себя племя горцев значило обречь задуманное предприятие на провал.

Впрочем, вождь казалось, и не заметил его отсутствия. Когда путник сел рядом с ним, он поглядел на чужестранца покрасневшими от дыма глазами.

- Я обещал сказать, почему нельзя ходить на запад, - произнес вождь.

Путник пожал плечами. Атмосфера враждебности не рассеялась. Взгляды присутствующих на церемонии варваров были прикованы к нему.

- На западе заходит солнце, там царство мрака, - выдохнул вождь. - Но люди все равно туда идут. Потому что они слышали легенду о храме. Говорят, что там исполняются желания. Там можно вернуть давно пропавших родных. Потому что все они отправились на запад. Мертвецы отправляются туда, ты ведь это знал?

Путник неопределенно кивнул головой.

- Смельчаки не боятся за себя, когда идут туда. Они все прикидываются собирателями легенд, но они врут. Им хочется вернуть утраченное счастье, воскресить любимых, вернуть их из цепких объятий смерти. И когда они идут на запад ради этого, то теряют гораздо больше, чем жизнь. Ты не боишься остаться среди мертвых. Ты этого желаешь. Ты надеешься встретить тех, кого когда-то знал, но ожидает встреча с мертвецами. Они ужасны и отвратительны, и нет на западе ничего, кроме бесконечного леса, нежити, шныряющей в подземных лабиринтах. На западе прячется солнце, там прячутся и мертвецы. Там спрячут и тебя. От жизни. Если ты не боишься этого - значит, ты безумен.

Путник ничего не ответил. Он невнимательно слушал вождя племени. Скорее пытался побороть накатывающие волны наваждения. Наркотик снова начинал оказывать свое влияние, галлюцинации вот-вот могли повториться. Упоминание погибших родственников навело его на мысли иного толка. Видеться стало совсем другое: родной город, не похожий на здешние, родной народ, друзья и родственники, которых он, казалось, не видел целую вечность.

Колдун стал выплясывать у костра. Одурманенный четырнадцатилетний мальчишка, ставший теперь мужчиной, потащил свою новоиспеченную жену куда-то в сторону. Варвары ухватили свои чаши и стали пить мутновато-зеленый напиток, разливаемый колдуном. Протянули чашу и путнику. Тот поморщился, ему стало страшновато. А что если туда намешано чего посильнее порошка? Ядовитые грибы, например. Тем не менее, он принял чашу из рук колдуна и отхлебнул немного. Но колдун не сводил с него глаз, стоял над душой.

Путник понял, что надо выпить все, приложился к чаше и опрокинул ее содержимое себе в глотку. Неприятное на вкус зелье оказалось забродившим медом. А зеленоватый цвет жидкости указывал еще и на возможную заплесневелость.

Путник не отравился - по это поводу можно было выпить. Ритуал подходил к завершению. Варвары разобрали факелы, сложенные вокруг костра, поднесли их к огню, позволили языкам пламени жадно их облизать. После несколько человек возглавили шествие, другие замкнули строй. Путник шествовал где-то посередине. Голова изрядно болела, его шатало, но варвары, идущие по сторонам, подхватывали его, не давали упасть. В этот момент он мечтал об одном - добраться до места ночлега.

...

Его устроили на ночлег в хлеву, не предоставив никаких постельных принадлежностей. Оптимистически рассудив, что лучше так, чем под открытым небом, он набросал под себя сена и прилег. Как это часто бывает у больных людей, к вечеру состояние ухудшилось. Насморк и боль в горле, о которых он успел позабыть во время дневных приключений, погони варваров, торжества у костра, напомнили о себе. Дышать было практически невозможно, все внутри горла чесалось.

Неудивительно, что крепко уснуть не удалось. Путник ворочался с бока на бок, ему постоянно не хватало воздуха. Тогда он словно рыба принимался хлопать губами, стараясь захватить ртом больше живительного газа. Он никак не мог выбросить из головы образ родных, потерянных им. Путнику было плохо.

В хлев кто-то вошел. Путник вздрогнул. Ему снова показалось, что в ночи крадутся страшные существа, передвигающиеся спиной вперед так же быстро, как и при обычной ходьбе. Путник замер и посмотрел в двери хлева. Глаза его привыкли к темноте, потому он легко различил фигуру младшего сына вождя. Тот стоял и смотрел по сторонам, видимо пытаясь отыскать незваного гостя, нарушившего размеренное течение жизни в их племени. Горло путника словно бы кошки стали раздирать когтями, он кашлянул, отхаркнул слизь. Сын вождя его заметил, понял, что чужестранец не спит, приблизился.

Путник посмотрел на Насага снизу вверх. Варвар колебался, хотел что-то сказать, но видимо не знал с чего начать.

- Зачем ты пришел? - спросил путник. Варвар не ответил. Стало жутковато.

"А что если ему поручили убить меня, - подумал путник. - Они недовольны мной, вождь понял, что напугать меня у него не получилось. Колдун и без того на меня разозлился. Решили переложить грязную работу на плечи этого паренька".

Но варвар все-таки решился заговорить.

- Поможешь мне увести отца? - спросил он.

- Зачем? - путник облегченно вздохнул. В этот момент любая фраза, не содержавшая слов убить, жертвоприношение и твоя участь решена была как нектар для его ушей.

- Они договорились. Мой старший брат займет место отца. Отец уйдет на запад. Ты отправишься вместе с ним. Колдун желает твоей смерти, - ответил Насаг.

- Как сговорились, кто сговорился? - переполошился путник.

- Помоги мне увести отца. Они скоро придут за тобой, - вместо ответа произнес Насаг. Лицо варвара было непроницаемым, тусклый лунный свет придавал ему жутковатый белый оттенок, отчего произведенный сказанным драматический эффект усиливался.

Путник быстро собрал все пожитки в походную сумку, накинул ее на плечи. Больному будет тяжело идти.

- Пошли, только не говори, они слушают, - шепотом произнес Насаг.

Беглецы выбрались из хлева, и путник увидел, что жители деревни спать и не думали. Собравшись в плотный кружок, несколько мужчин внимательно слушали колдуна. В руках они сжимали копья. Среди варваров путник заметил мальчишку, оживленно что-то выкрикивавшего. Похоже, он быстро привык к тому, что с взрослыми можно говорить на равных.

Насаг ухватил путника за локоть, увлек следом за собой.

- Они могут заметить, - произнес варвар. - Нужно спасти отца.

Полукругом оббежав заговорщиков, Насаг и путник подбежали к грубо сложенному каменному дому. Варвар обернулся - беглецы оказались в опасной близости от своры колдуна. Насаг посмотрел на путника, прижал растопыренную ладонь ко рту - видимо знаком пытался показать, чтобы чужестранец молчал. Варвар вошел внутрь и очень скоро появился, придерживая отца под руку. Старый Ситалк похоже все понял, с укором посмотрел на толпу, перевел взгляд на путника. Насаг жестами подозвал чужестранца к себе, заставил путника схватить вождя под вторую руку. На такой манер они скрылись за домом Ситалка и побежали по неизвестной путнику горной тропинке. Вождь прихрамывал, задыхался, не успевал переставлять ноги. Насагу и путнику пришлось нести старика на себе.

- Твои братья нас найдут, - заявил Ситалк, когда выбившиеся из сил беглецы устроили привал.

- Нет, - сказал Насаг. Путник решил не встревать в разговор. Он мечтал только о том, как бы убежать подальше от злополучной деревни и возобновить свой путь на запад.

- Будет погоня. Нам не спастись. Я останусь.

- Нет! - яростно возразил Насаг.

- Вы пойдете на запад, там они вас не тронут, колдун побоится, - продолжил вождь, не обращая внимания на возражения сына. - Вы оба туда рветесь, так отправляйтесь.

- Ты с нами! - отрезал Насаг.

- Иди сюда, - в голосе Ситалка послышались повелительные нотки. Сын беспрекословно повиновался. - Я так сказал, потому так и будет. Я вождь и твой отец.

Насаг опустил голову.

- Может быть, еще увидимся, - смягчился старик. - Может твои братья опомнятся.

- Они злятся - он, - Насаг показал пальцем на путника, - посмел уйти с церемонии. Они решили, что колдун прав.

- Уходите скорее, помогите друг другу, - сказал Ситалк.

Насаг наклонился к отцу, обнял его. Старик прижал сына к себе.

- Спасайтесь, - произнес вождь.

- Пошли, - приказал Насаг путнику. Чужестранец был вымотан полуночным бегством, но повиновался.

- Бегите на запад, там они вас не посмеют тронуть, - повторил старый вождь.

Путник и Насаг ушли, оставив Ситалка в одиночестве.

...

В хлев и дом Ситалка ворвались практически одновременно. Выбежали оттуда тоже одновременно.

- Никого! - крикнули из хлева.

- Он бежал! - донеслось со стороны дома вождя.

Колдун пришел в бешенство. Старый Ситалк снова его обманул. Насаг помог чужестранцу и вождю, но далеко уйти они не могли.

- В погоню! - приказал колдун, стал бегать вокруг дома Ситалка, искать следы, оставленные беглецами. Опытный следопыт, он сразу же заметил примятую траву, колдун пробежал дальше, вышел к горной тропинке, по которой варвары отправлялись на охоту. - Они ушли в горы! - крикнул колдун.

Трудно будет отыскать беглецов ночью, да еще и в горах, но им придется тащить за собой старика. А колдуну готовы помочь все мужчины племени. Беглецам не спастись.

- В погоню! - повторил колдун. Варвары уже подбежали к нему и готовы были следовать за новым лидером племени.

Они мчались по тропинке, несколько человек следовали параллельно ей, на случай, если вдруг беглецы решат спрятаться от погони. За десять минут они преодолели то расстояние, которое Насаг, путник и Ситалк пробежали за полчаса. Преследователи добрались до горного перевала.

- Вождь! - закричал один из варваров, бежавших в стороне от тропинки. - Тут вождь!

Колдун возликовал. Варвары бросились на зов товарища и очень скоро столпились около Ситалка, который, не отводя глаз, пристально смотрел сразу на всех и каждого.

- Где остальные? - недолго думая, спросил колдун. В душе он уже считал себя победителем. Гордый Ситалк оставлен последним верным ему членом племени - его младшим сыном. Все предали старика, он брошен на произвол судьбы.

- Не смей говорить с вождем таким тоном! - крикнул на колдуна Ситалк.

Варвары опешили, переглянулись.

- Ты больше не вождь, - не растерялся колдун. - Вождь твой старший сын.

- Нет, мой сын никогда не нарушил бы порядка, который завещали наши предки. Он знает, что станет вождем, только после последнего вздоха отца. Ваш вождь не мой сын, ваш вождь ублюдок без роду и племени, - произнося это, Ситалк смотрел на своего первенца. Тот потупил взор.

Колдун понял, что проигрывает, взревел, словно раненный кабан, выхватил из-за пояса нож, бросился на старика и вонзил лезвие Ситалку прямо в горло. Варвары с ужасом отпрянули, никто не успел отреагировать на выходку колдуна. Вождь захлебывался собственной кровью, вращал глазами, прижимал руки к шее, пытаясь остановить кровь.

Колдун отошел от своей жертвы. Вытер ладонью кровь с лезвия кинжала, спрятал его у себя за поясом. Как же давно он мечтал сделать это, избавиться от заносчивого старика, не считавшегося с его мнением. Наконец-то старый Ситалк мертв!

Варвары, окружавшие колдуна, впали в ступор, они не знали, что делать. Ситалк еще некоторое время кряхтел и кашлял, но очень быстро затих. Колдун, убедившись, что его враг умер, посмотрел на горцев.

- Остались еще двое, - сказал он. - Мы должны догнать их до рассвета.

И варвары подчинились. Они не могли понять, почему этот тщедушный мужчина сумел завладеть их умами. Даже старший сын Ситалка, названный вождем, наблюдавший, как на его собственных глаза убивают родного отца, последовал за колдуном. Этот человек каким-то образом забрался в душу к горцам. Его уверенность гипнотизировала. Казалось, все, что делает колдун, имеет какую-то свою, скрытую от глаз непосвященных, цель. Потому преступление этого человека было воспринято как воля богов, а не насилие безумца.

Преследование продолжилось.

...

Путник выбился из сил. Болезнь его вымотала. Насаг напротив, был готов продолжать путь, но заметив, что товарищ валится с ног, решил сделать привал. Горец догадался, что их догоняют. Он слышал вдали крики варваров, понимал, что у беглецов есть некоторая фора, но каждый привал неумолимо ее сокращал.

Правда, свора колуна сместилась на восток, сбилась со следа, но в племени оставались следопыты, способные отыскать верный путь. Потому чем быстрее Насаг и путник выйдут на тропу, ведущую на запад, тем больше у них будет шансов на спасение.

- Почему ты вызвался быть проводником? - нарушил молчание путник. - У костра твой отец сказал, что ты хочешь идти на запад вместе со мной.

- Отдохнул? - спросил варвар.

- Еще нет. Ответь на мой вопрос.

- Молчи - дышать легче, - пояснил Насаг. Варвар явно уходил от ответа, что-то скрывал. Но легенды племени наверняка знал.

- Я знаю секрет, - сказал путник. - Мы можем спастись от преследования. Но я должен доверять тебе, чтобы поделиться им.

Варвар ничего не ответил, встал на ноги.

- Уходим! - скомандовал он.

Путник с трудом поднялся. Огни факелов маячили недалеко в горах. Пожалуй, расспросы можно отложить на потом.

...

- Они идут на запад! - выкрикнул один из варваров. Это давно стало понятно уже всем, но только сейчас один из преследователей озвучил мысль.

Ночью ходить у границы боялись самые отчаянные авантюристы. Насаг хорошо знал горные перевалы, он наверняка проведет чужестранца к лесам и там они спрячутся. Можно было попытаться догнать их, но стоило ли, если безумцы решились прятаться в проклятых землях?

- За ними! - колдун не собирался отступать. Ярость охватила его. Что-то заставляло колдуна продолжать погоню. Он никогда раньше не испытывал такого раздражения.

Варвары неуверенно продолжали следовать за ним, иногда оступаясь, едва не срываясь в обрывы. Тропинка сужалась, а рассвет и не думал вступать в свои права. Варвары бежали через перевалы, карабкались в горы, не щадя сил. Колдун продолжал вести их, сам едва не угодив в ловушку, подготовленную природой. Тонкий каменистый перешеек, пролегающий над бурно бегущей горной рекой, обвалился. Однако чудом успев ухватиться за край противоположного обрыва, он выкарабкался на поверхность.

Варвары перепрыгнули через образовавшуюся дыру, погоня продолжалась. Чем дальше отходили варвары от деревни, тем опаснее становилась местность. Унылое завывание волков сопровождало процессию горцев.

Ночное небо разрезали первые солнечные лучики, сначала неуверенно, потом все напористее, диск светила стал выглядывать за спиной варваров. В лучах рассвета колдун заметил обрывок плаща незнакомца. Расстояние между беглецами и преследователями сокращалось.

Осознание этого факта словно бы вдохнул в колдуна свежие силы. Он побежал быстрее, в глазах разгоралась ярость. Спроси его, чем же ему не угодил чужестранец, он бы не сумел ответить ничего определенного. Уподобляясь маленькому ребенку, колдун просто желал заполучить голову римлянина любой ценой.

Может быть, все дело было в унижении, которое колдун испытал, когда Ситалк приказал его выпороть из-за нападения на чужестранца, может в том, что римлянин сумел убежать и от него, и от его приспешников. А может, не было никаких мотивов - колдун просто уподобил себя богу, решив, что именно он должен определять, кому жить, а кому умереть. Так или иначе, но этот человек чувствовал, что впервые за долгие годы в его руках реальная власть. Варвары послушно исполняли его приказания.

Горцы поверят во все, что угодно, если повторять это долго и настойчиво. Они пойдут на убийство, насилие, грабеж, главное - не называть вещи своими именами, врать, забивать голову туманными намеками и неясными толкованиями видений.

Некоторые из преследователей выбились из сил после полуночного марафона, а тропа неумолимо приближала их к лесу, который испокон веков считался порченным. С одной из возвышенностей колдун увидел две фигуры. Один из них с трудом волочил ноги - то наверняка был путник. Оставалось пробежать еще немного, и колдун настигнет чужестранца. Но, похоже, что перехватить беглецов у леса не удастся - они все-таки спрячутся под кронами деревьев.

Колдун попытался ускориться, но осознал, что вымотался. Мышцы ног сделались ватными, казалось, еще немного и колени нельзя будет согнуть. Икроножные мышцы болели, на ступнях полопались мозоли. Каждый шаг отдавался тысячью уколами маленьких иголочек.

Колдун спустился с возвышенности, ступил на мягкую, приятно пружинящуюся почву, обернулся - никто не следовал за ним. Варвары замерли в нескольких метрах за его спиной в нерешительности.

- Они в лесу! - крикнул колдун. Но варвары не двинулись с места. Их суеверный страх перед лесом оказался сильнее власти, которую обрел над ними колдун. - Если мы позволим чужестранцу нарушить границы, то мертвые разгневаются и ниспошлют еще больше бед на наше поселение!

Горцы остались на месте. Колдун вздохнул.

- Я подготовлю обереги, они скроют вас от глаз мертвецов, - принялся упрашивать горцев колдун.

Один из варваров решился, сделал несколько шагов к колдуну. Его примеру последовало еще несколько человек. Но большая часть варваров осталась стоять на месте. Вперед вышел старший сын Ситалка.

- Мы возвращаемся, - заявил он, сделавшись белым, как лепесток ромашки. Он словно бы только что понял, что его отец убит, а он замешан в этом чудовищном злодеянии.

- Ты не вождь, твой отец привел наше племя к гибели, потому ты не можешь нами командовать, - зло бросил колдун. - Если вы не последуете за мной, то обречете всех на гибель.

Сын Ситалка плюнул в сторону колдуна, развернулся и пошел. Варвары продолжали стоять в нерешительности.

- Ты посмел осквернить эту землю! - воскликнул обезумевший колдун. - Да будет проклят род твой. Схватите его, свяжите его, боги ниспослали мне видение - если он вернется в деревню, наше племя погибнет.

Сын Ситалка резко развернулся, выставил копье впереди себя.

- Убийца! - закричал он и бросился на колдуна. Но кто-то ухватился за древко копья, двое варваров навалились на него, выбили оружие из рук, повалили нового вождя на землю. Он кое-как сбросил их с себя. Его брат поспешил к нему на помощь, завязалась драка.

- Род Ситалка обречен! - кричал колдун, бешено вращая глазами. Бейте их, вяжите их. Они должны сгинуть, чтобы наше племя продолжало жить!

Удивительно, но безумие этого человека, словно заразная болезнь, передалось всем, кто находился на той тропинке. Варвары сцепились и готовы были рвать друг друга зубами только потому, что он им так приказал. Некогда сплоченные горцы наслаждались страданиями своих соплеменников.

А путник и Насаг все углублялись на территории, считавшиеся вотчиной мертвых.

 

Глава 7.

209 г. до н.э. Рим.

Сенатор Сервилий не сводил восхищенного взора с молодой девушки, которая пристально его рассматривала. Девушка раскинулась на ложе, приняла довольно фривольную позу. Плотское желание охватило Сервилия, известного сластолюбца. Сенатор пытался вникнуть в смысл слов, произносимых Терцией Коллатин, но в голову лезли мысли, лишь отдаленно связанные с политикой.

- Я надеюсь, сенатор, что теперь мы разобрались со всеми разногласиями, существующими между нашими семьями, - Терция улыбнулась одними краями губ, - и ты поддержишь инициативу отца в сенате.

"Это женщина, - думал Сервилий. - Почему она позволяет себе говорить со мной о политике. Что она хочет, чего добивается?"

Сенатор не сразу нашелся, что ответить, но сообразив, что им пытаются манипулировать, пришел в себя. Потянувшись за вином, и сделав глоток из стакана, сенатор отвел глаза от женственной фигуры, пышных красивых волос, изящных рук, молодого приятного лица.

- Думаю, подобные вещи следует обсуждать с твоим отцом, Терция, а не с тобой, - ответил Сервилий.

- Зачем же ты пригласил меня к себе? - Терция грозно сверкнула черными глазами. - Отец рассчитывал на то, что ты будешь говорить со мной, как с равной.

- Ты женщина, - напомнил Сервилий очевидный факт. - А я сенатор. И обсуждать политику намерен лишь с мужчиной. С тобой, Терция, я предпочту вести беседы на другие темы, - Сервилий встал было со своего ложа, но Терция словно бы пригвоздила его к месту одним только взглядом.

- Ты старик, - захохотала Терция. - Неужели думаешь, что я соглашусь говорить с тобой о чем-то, кроме политики?

Сервилий сделался бледным, кончики пальцев сенатора задрожали. Больше всего на свете он боялся старости. Сервилий всячески следил за собой, принимал целебные ванны. Он надеялся, что сумеет сохранить молодость до преклонного возраста. Сказать, что заявление Терции задело его, значило ничего не сказать.

Сервилий хотел броситься на девушку, задушить ее, покалечить, избить. Но быстро взял себя в руки. Вероятно, Коллатины этого и добивались. Вот зачем он подослал сюда дочку, а не пришел сам. Еще бы, подобное заявление из уст Тарквиния звучало бы глупо. А девчонка сумела задеть сенатора за живое. Но победы ей не одержать.

- Прощай, Терция, - холодно бросил Сервилий. - Ваша фамилия нежеланные гости в моем доме.

Терция презрительно усмехнулась, поднялась с ложа.

- Прощай, Сервилий, - произнесла Терция. Она приблизилась к ложу сенатора, склонилась, посмотрела Сервилию прямо в глаза. Сенатор тут же позабыл обо всех раздорах, угасшее было желание вспыхнуло в нем с новой силой, он оторвал руки от ложа, потянулся к девушке.

Терция отставила бокал сенатора с вином в сторону, позволила ему положить руки себе на плечи. Сервилий глубоко задышал, пальцами руки ухватил рукав облачения Коллатин, другой потянулся к поясу девушки. Терция перехватила его руку в воздухе. Страсть, только что различимая в чертах ее лица, пропала так же неожиданно, как и появилась. Девушка снова громко рассмеялась и встала, отошла от Сервилия.

- Ты не только стар, но и глуп, сенатор, - бросила девушка и направилась к выходу. - Прощай навсегда.

Ошарашенный Сервилий снова почувствовал предательскую дрожь пальцев, потянулся к вину, отпил глоток, ощутил какой-то неприятный привкус, сначала не обратил на это внимания, все смотрел вслед Терции, думал, как отомстить Коллатину за подобную выходку.

В горле стало першить, Сервилий отпил из бокала еще вина, ощутил горький привкус отчетливее. Сенатор осознал, что произошло, и пришел в ужас.

Никто не знал о его свидании с Терцией. Дочка Коллатина настойчиво требовала конфиденциальности. Сервилий по глупости решил, что обзаведется молодой любовницей, если выполнит ее условия. Никто не знал, где находится сенатор, он скрыл все от самых преданных слуг. В его загородном особняке никого не было, он оставил лишь раба-повара и необходимую прислугу. Но Терции они не узнали - соблазнительница скрывала свое лицо, когда рабы подавали еду. Коллатин обманул Сервилия.

Желудок стало резать, Сервилий откашлялся, но першение в горле не прошло, лишь усилилось. Стало трудно дышать. Позвать рабов, они помогут. Сенатор попытался выкрикнуть, вместо этого из его уст вырвалось беспомощное блеяние. Сервилий встал с ложа, пошел к выходу из залы. Еще можно спастись, рабы должны ему помочь.

Он ввалился в смежную с таблинием комнату, оперся рукой о стену, перевел дыхание, поднял голову и увидел свое отражение в зеркале, располагавшемся напротив. Сервилий любил зеркала, он старался расставлять их в большом количестве во всех своих имениях.

С той стороны комнаты на Сервилия смотрел отвратительного вида старик - лысоватый, лицо которого испещрили глубокие морщины, руки покрыла старческая гречка. Неестественная бледность предавала картине жутковатый готический эффект - из зеркала на Сервилия глядел живой мертвец.

Сенатор неожиданно вспомнил миф о ламиях, прекрасных соблазнительницах с ослиными ногами. Демоницы возбуждали в мужчинах желание, и, поймав в свои сети, выпивали всю кровь несчастных.

Терция была одной из них. Она выпила все жизненные соки Сервилия, выпила всю его кровь. Из зеркала на него действительно смотрел мертвец, который пришел забрать его в царство Плутона, на потеху ламиям, вечным обитательницам подземного царства.

Режущая боль расползлась по всему животу, отдалась в почках.

Сервилий попытался вспомнить, как выглядела Терция, черты ее лица, особенности прически. Ничего не получилось. Весь мир сенатора сжался до жуткого отражения в зеркале. Сервилий пошатнулся, и упал на землю. Последним чувством, которое он успел испытать, стало жуткое отвращение к себе.

...

Тарквиний вернулся в Рим рано утром. Его встретил сенатор Секст, который проникся искренним сочувствием, после того, как Коллатин при трагических обстоятельствах лишился жены. История эта стала уже полулегендарной - Лукреция Коллатин, изнасилованная обезумевшим рабом, покончила с собой, не в силах выдержать понесенное оскорбление. Тарквиний отыскал виновника и предал его страшной смерти, а свою супругу похоронил вдали от Рима. Узнав об этом, Секст поклялся оказывать другу всяческую поддержку, в том числе и политическую.

И не смотря на то, что со дня той страшной трагедии утекло много воды, Секст держал свое слово. Однако события складывались для Рима не самым лучшим образом. Гениальный Ганнибал наступал, разбив римские легионы, уверенным броском от Альп к самому Риму. Его брат Газдрубал, разбив десант, высадившийся в Северной Африке, перебросил войска в Италию и наступал с юга. Очень скоро вечный город окажется окружен пунийскими войсками. Консул Сципион предложил заключить с Карфагеном мир, некоторые сенаторы его поддержали, но только не Тарквиний Коллатин, гордый и неуступчивый.

Секст поклонился старому другу в знак приветствия. Коллатин обнял старика.

- Как твоя поездка в Сиракузы? - поинтересовался Секст. - Ты переговорил с тем геометром.

- Гиерон подтвердил, что не изменит союзническим обязательствам и продолжит держаться Рима. Но по его словам, народ утратил к нему доверие, а знать плетет интриги за его спиной. Он опасается, что может быть свергнут, - ответил Тарквиний

- Пуниец этим воспользуется, - сказал Секст, намекая на Ганнибала. - Он попытается смутить народ и поднять восстание.

Тарквиний кивнул, в знак согласия с другом.

- Означает ли это, что мы на грани поражения в этой войне? - решился, наконец, задать ключевой вопрос Секст.

Тарквиний с раздражением посмотрел на сенатора.

- Ты полагаешь, что мир будет лучшим решением в этой ситуации? - спросил Коллатин друга. Секст начал было отвечать, но Тарквиний продолжил, давая понять, что вопрос был риторический. - Пуниец выдвинет условия, которые мы не в состоянии выполнить, он потребует Сицилию и Корсику, он может потребовать южные земли, пойдем и на это? Тогда он потребует Рим и головы консулов - удовлетворим это требование тирана? Плененные карфагеняне рассказали мне удивительную историю. Ганнибал дал клятву, что всю свою жизнь будет бороться с Римом и его народом. Понимаешь Секст, почему я требую продолжать войну? Если сейчас будет мир, мы уже никогда не оправимся от поражения! - воскликнул Коллатин.

- Но Тарквиний, наши легионы истощены, союзные племена взбунтовались. Пуниец вот-вот подойдет к стенам Рима, что будем делать тогда? У нас есть возможность заключить мир с гордо поднятой головой. Да мы проиграли, но вернем лишь то, что потеряли пунийцы в прежнюю войну. Свои территории мы сохраним, приобретем новые земли, захваченные у варваров, будем расширяться на Балканы. Поражение не сломит Рим, его сломит продолжение войны.

- Неужели даже ты, Секст, мой верный и преданный друг, не способен увидеть очевидных фактов? Эта война решающая. Если мы уступим, Ганнибал поведет пунийцев вглубь Иберии, он доберется и до Галлии. Мы сами вручим в его руки Сицилию, где развернутся силы Карфагена и откуда Пуниец поведет свои войска на Рим в следующей войне, не дав нам оправиться от тяжелого поражения. Я понимаю этого человека - он дал клятву, и станет следовать ей до тех пор, пока не исполнит. Погибнет или Рим, или Ганнибал, третьего не дано.

- Что же, смерть Ганнибала возможно устроить, а совет старейшин не станет настаивать на продолжении войны. Они продажны, их верность легко купить, это и погубит Карфаген впоследствии.

- Если мы заключим мир, Карфаген не погубит ничто, - возразил Тарквиний. - Прости Секст, но все твои доводы я уже прокручивал у себя в голове, сотни раз возражал сам себе и сотни раз убеждался - единственной верным решением будет решение о продолжении войны. Если ты и впредь собираешься следовать клятве, данной много лет назад, и поддержишь меня в сенате, я буду благодарен.

- Можешь считать мою клятву ганнибаловой, - усмехнувшись, ответил Секст.

- Смотри, как бы это не прижилось, - пошутил Тарквиний.

- Хоть я с тобой и не согласен, но поддержку окажу. Однако сенатор Сервилий не так сговорчив, как я. Он набирает поддержку, и шансы его стать новым консулом укрепляются. Боюсь, что он добьется своего в скором времени.

- Старый любодей? Неужели сенат настолько выжил из ума, что проголосует за развратника?

- О семейных ценностях забывают, когда речь идет о политике, тебе ли этого не знать, дорогой Тарквиний, - Секст намекнул на те слухи, что поползли после исчезновения Лукреции. Якобы неверную жену Коллатин похоронил заживо, а слухи об ее самоубийстве сочинил, чтобы сохранить репутацию семьи.

Тарквиний нахмурился. Видимо слухи эти вызывали у него неприятные воспоминания. Секст счел за благо вернуться к разговору о Сервилии.

- Как бы там ни было, но Сервилий пользуется поддержкой, к тебе не прислушаются, - сказал Секст.

- Народ меня поддержит. А Сервилия я постараюсь уговорить, отправлюсь к нему сегодня же, - заявил Коллатин.

- Не убедишь, - отрицательно покачал головой Секст. - Он неуступчив.

Коллатин сделал вид, что задумался, но на самом деле он хотел вернуться домой, увидеть Терцию. Тарквиний был уверен, что дочь справилась с его поручением, он хотел услышать подробности. Слишком долго Сервилий вставлял ему палки в колеса, мешал буквально во всем. Теперь, когда Коллатин переиграл его, Тарквиний должен был услышать рассказ о последних минутах жизни его врага.

Секст продолжал говорить о политике. Рассказал о новых победах Ганнибала, разгроме легионов Сципиона. Надеждой Рима оставалась армия второго консула. Пуниец не сможет спать спокойно, пока эта армия не будет разбита. Если консулу удастся победить Газдрубала, то Пуниец окажется отрезан от Карфагена, лишится возможности получить подкрепление, а без подкрепления осада Рима станет бесперспективным делом.

Но армия брата Ганнибала превосходила численностью армию консула, а потому сенат не возлагал серьезных надежд на ее успех. Секст ловко вернулся к теме мира с Карфагеном, напомнил, что условия мира могут оказаться суровее, если позволить пунийцам разбить последнюю надежду Рима.

- Поэтому я еще раз прошу тебя, Тарквиний, подумай о том, чтобы поддержать позицию Сервилия, - сказал Секст.

Коллатин в это время читал записку, которую передал ему посыльный.

- Поддерживать уже некого, Секст, - произнес Коллатин. - Сервилий отравлен пунийским шпионом у себя в поместье.

Секст сделался бледным.

- О, Юпитер! - воскликнул сенатор. - Что же теперь будет?

...

Терция сидела на скамейке, закинув ногу за ногу, любуясь тем, как черно-желтая точка перелетала с цветка на цветок. Мысли ее плавали где-то в облаках, лишь изредка возникал образ сенатора Сервилия. Как же легко было манипулировать этим глупцом. Он не смеет называться мужчиной, если женщина может так легко его одурачить.

"Ради чего я это делаю? - неожиданно для самой себя задалась вопросом Терция. - Ради Рима, наверное".

После смерти матери, отец стал усиленно обучать ее тем дисциплинам, которым традиционно обучали мальчиков. Терцию коротко остригли, и сначала Тарквиний хотел выдать ее за своего приемного сына, но потом передумал.

"Ты красива, Терция, а значит, обладаешь одним из главных оружий против слабых духом. Твоя мать использовала это оружие Риму во зло, ты сможешь использовать его во благо", - провозгласил Коллатин однажды. С тех самых пор Тарквиний всегда покупал для нее богатые наряды, не жалел денег на украшения и гребни для волос. Терция стала считаться самой красивой девушкой в Риме, многие патриции пытались договориться с Тарквинием о том, чтобы он отдал дочь в жены. Но Коллатин отказывал. Он называл дочке имя и просил проследить за человеком, после чего та с легкостью добивалась своей цели, обычно делая вид, что желает стать любовницей незадачливого политика.

Когда она стала исполнять приказания отца, то сумела разглядеть всю ничтожность и слабость мужчин, со стороны выглядевших гордыми и сильными. Нет, они не всегда выдавали информацию, которой интересовалась Терция, но почти всегда девушка чувствовала, как зависят они от нее, какое раздражение вызывает ее отказ. Единственное, что она испытывала к таким несчастным - презрение.

Девушка исполняла просьбы отца автоматически, без какого-либо желания или интереса. Терция не хотела иметь что-либо общее с этими слабыми и зависимыми личностями. Где-то в глубине души она мечтала встретить дисциплинированного, здравомыслящего, расчетливого и холодного мужчину, выйти за него замуж. Но мечты эти Терция душила в самом зачатке. Потому что понимала - она уже замужем за независимым Римом. Он ее супруг и только с ним она должна разделить ложе государственных забот.

Отец обучил ее политике, часто разговаривал с ней об обстановке на войне. Терция понимала все, хотя и не испытывала особого интереса к этой деятельности. Ей становилось скучно жить, потому Терция все чаще задавалась нудными философскими вопросами, любовалась пчелами, цветами небом, чтобы хоть чем-то заполнить ту пустоту, которая образовалась на месте ее сердца.

Вот и теперь, лишив человека жизни, Терция не почувствовала ничего. Ни угрызений совести, ни страха быть разоблаченной, ни волнений скрывающейся преступницы. Она не знала, отчего это происходит, почему всё вокруг теряет краски. Не знала она и того, как с этим бороться. Часто вспоминала прогулки с матерью по рынку и понимала, что тогда мир был наполнен смыслом, теперь же сделался безынтересным. Что же переменилось? И тогда и сейчас она любила Рим, и тогда и сейчас любила своего отца. Неужели дело в маме?

Неожиданно для себя Терция ощутила тоску по Лукреции.

"Если бы мама была жива, она не позволила бы Тарквинию сделать это со мной" - подумала Терция. Она не поняла саму себя. Сделать что? Отец подарил ей возможность общаться с мужчинами на равных, до нее таким правом не обладала ни одна женщина, так что же не устраивает Терцию?

Девушка сосредоточилась на черно-желтой точке, кружащейся над цветами. В этом ритуальном танце чувствовалось что-то возвышенное, великое, наполненное смыслом. Знает ли пчела, что она делает? Понимает ли насколько важно ей кружить здесь, собирать мед, чтобы сберечь свою общину? Чувствует ли пчела боль, страх, смятение? Испытывает ли угрызения совести? Конечно, нет, она ничего не чувствует. Единственное, что ею движет - инстинкт сохранить общину, который замещает любовь к этой общине. Чем же Терция отличается от этой черно-желтой точки?

- Терция! - позвал сенатор дочь. Девушка встала, пошла встречать родителя. Коллатин улыбнулся, когда увидел дочь. - Слышала последние известия? Сенатор Сервилий мертв. Больше некому чинить преграды в сенате политике семьи Коллатин, - Тарквиний многозначительно подмигнул Терции.

- Я знаю, отец, - ответила девушка.

Сенатор подошел к ней, ухватил под руку и увлек за собой, в сад, выполненный на манер греческих.

- Как все прошло? - спросил сенатор, убедившись, что никто не подслушивает.

- Сервилий мертв, - сообщила Терция, не желая обсуждать подробности гибели сенатора.

- Ты не пострадала? - Тарквиний попытался изобразить заботу о дочери, на самом же деле хотел разговорить ее. Коллатину очень сильно хотелось услышать о том, как погиб его политически противник.

- Нет, - ответила Терция.

- Так может поведаешь, как все произошло?

- Прости, я плохо себя чувствую. Может быть, завтра, - произнесла Терция.

Тарквиний замер. Его лицо окаменело.

- Что же, не желаешь рассказать подробности - значит, есть возможность правде вскрыться. Тебя кто-то видел, ты как-то себя скомпрометировала, и теперь скрываешь это от отца. Если сенат догадается о том, что случилось, меня могут казнить, - Терция никак не отреагировала на эти слова. - И тогда Рим падет, а наш славный народ канет в небытие, - добавил сенатор.

Терция устало вздохнула и стала рассказывать.

"Я ничем не отличаюсь от пчелы, - подумала Терция, - одно только мне неизвестно: стремится ли эта букашка стать счастливой".

 

Глава 8.

Предсказания Секста воплотились в жизнь. Ганнибал окружил Рим и готовился к штурму города. Многие уже упрекнули Тарквиния в несговорчивости, в честь царя древности прозвали его Гордым. Легионы второго консула пока сдерживали войска Газдрубалла, но пунийцы готовились к новой битве на юге Италии. Численности армий таковы, что рано или поздно карфагеняне пробьются к Риму.

Вооруженные ополченцы Рима неустанно следили за перемещением пунийских войск, окруживших Капиталийский холм. Недостатка в продовольствии и товарах первой необходимости пока не ощущалось. Но что делать, когда кончится еда?

Жители Рима сплачивались, когда опасность угрожала их городу. Все как один они готовы были погибнуть, но не дать пунийцам возможности ворваться в пределы Рима.

Одного Тарквиний сумел добиться - теперь о мире никто и не помышлял. Раньше Пуниец претендовал лишь на Корсику и Сицилию, теперь Ганнибал рассчитывал на половину Италии. А эти условия римляне никогда не примут. Но как победить Карфаген теперь, когда Ри уступал во всем?

Тарквиний, долго размышлявший над этим, нашел решение. Терции удавалось соблазнить римских сенаторов, возбудить плотское желание в военачальнике Карфагена ей не составит труда.

"Покончив с Ганнибалом ей не выбраться из лагеря врага", - честно признался себе Коллатин. Но мысль эту он принял с легкостью. Гибель его дочери во имя Рима прибавит славы фамилии Коллатин. Тарквиний видел себя героем сказаний, которые будут передаваться из уст в уста, из века в век.

Имя Тарквиния Коллатина будет увековечено, память о нем переживет Республику, переживет род Коллатинов.

Когда угроза падения Рима исчезнет, а Тарквиний был уверен, что с гибелью Ганнибала, одержавшего фантастические победы в сражениях с превосходящими силами противника, дух пунийцев упадет, они отступят, и, как это часто бывает, Марс повернется лицом к недавно терпевшим поражение, Коллатина назначат консулом.

А если Терция не справится? Если кто-то из пунийцев почует подвох, не пустит ее к Ганнибалу? Тарквиний достал из-под туники свой амулет - небольшой ключик, украшенный искусным узором. Тогда останется последнее средство - отправиться к Балканским горам и воспользоваться шкатулкой. Но Коллатин был уверен, что до этого не дойдет.

...

Ганнибал смотрел на окруженный город. После тяжелых сражений, которые он дал, пробиваясь к Риму, разгрома римских легионов в северных провинциях цель его пути казалась достигнутой. Он стоял у самого сердца Республики. Но сдаваться осажденный город не собирался. Барка помнил уроки осады Сагунта, он не забыл, как иберийцы дрались за каждый шаг, жертвовали своими жизнями, тащили за собой на тот свет стольких пунийцев, скольким успевали нанести смертельные ранения в последние мгновения собственной жизни.

Повторить подобное побоище в Риме означало лишиться и без того обескровленной армии. Гордые итальянцы не уступят карфагенянам в мужестве, а когда речь будет идти о взятии столицы, превзойдут пунийцев. Ганнибал понимал это, потому рассчитывал вынудить римлян пойти на заключение мира. Оставалось только придумать, как обставить все так, чтобы казалось, будто мира просит Рим, а не Ганнибал. Удивительно, но предприимчивый и хитрый Барка не мог отыскать решения этой трагедии. Он подумывал и о том, чтобы подослать в город шпионов, купить сенаторов, распустить слух о том, что армия консула разбита Газдрубаллом, но не обратят ли римляне отчаяние в ярость, не сплотятся крепче?

Ганнибал вспомнил историю о Сцеволе. Народ, который не боится пожертвовать жизнью ради спасения родного города, народ, готовый перетерпеть любую боль для того чтобы снять осаду, никогда не отчается.

Ганнибал вздохнул. Численность его армии сокращалась из-за постоянного дезертирства. Если Газдрубаллу не удастся разбить легионы консула, Ганнибал будет вынужден снять осаду, отступить.

Дела на море складывались не важно. Рим сумел уничтожить недавно отстроенную флотилию Карфагена. Совет старейшин отказал в пересылке солдат в Испанию и Италию. Партия Ганона, традиционно недовольная политикой дома Барков, развернула кампанию по компрометации Ганнибала.

Был пущен слух, что новоиспеченный победитель объявит себя диктатором Карфагена, свергнет действующую власть и будет править единолично. Итальянская армия признает его власть. Если продолжить поощрять политику Ганнибала, высылать новые и новые подкрепления, Карфаген может оказаться беззащитным перед лицом угрозы со стороны собственного полководца.

В итоге политических интриг Ганнибал не был назначен суффетом на новый срок. Старейшины были убеждены, что победа в войне с италиками вопрос времени, что взять Рим сможет любой полководец, а значит, Ганнибалу следует напомнить о том, кому он должен подчиняться.

Сын Гамилькара не собирался терпеть подобного отношения. Он был намерен рассчитаться с лживым Ганоном по возвращению в Карфаген. Но вернется ли он туда победителем, или отступит от стен Рима ни с чем?

Народы, перешедшие на его сторону после побед, отвернутся сразу же, как только карфагеняне начнут терпеть поражения. Длительной осады его обескровленной армии не выдержать, а Рим не сдастся быстро. Пуниенц признался сам себе, что не остается ничего, кроме как надеяться на то, что Газдрубалл сумеет пробиться, подойдет к Риму, приведет подкрепление. Тогда участь Рима будет решена, до того Ганнибал продолжит сомневаться в успехе начатого дела.

- Ганнибал! - к пунийцу подошел его брат Магон. - Кажется, к нам в расположение пыталась проникнуть римлянка. Похоже, ее подослали, чтобы убить тебя.

Ганнибал даже не посмотрел на брата, настолько он был погружен в себя.

- Ганнибал? - обеспокоенно окликнул Магон брата.

- Допросите ее, - раздраженно сказал пуниец. - Неужели для этого вам нужна моя команда?

- Она заявила, что будет разговаривать только с Ганнибалом. Я не решился приказать солдатам начать пытать ее - она совсем молодая, - Магон запнулся, - и красивая.

- Она римлянка, этим все сказано, - тут Ганнибал понял, что подосланная убийца как раз то, чего ему не хватало, чтобы намекнуть сенату на возможность заключения мира, подтолкнуть их сделать первый шаг. - Впрочем, я проведу с ней беседу. Только убедитесь, что она не вооружена. Я спущусь через несколько минут.

Магон кивнул и оставил Ганнибала наедине с собой.

Пуниец тяжело вздохнул во второй раз. Он никогда не был так близок к победе. И никогда не был так от нее далек.

Ганнибал в очередной раз посмотрел на Рим. Возможно, этот город выдержал ни одну осаду, может быть даже тысячу. Но Ганнибал возьмет его, пусть даже придется карабкаться на Капитолийский холм в одиночку. Не в этой войне, так в следующей.

Бросив последний, устрашающий взгляд на своего главного врага, Ганнибал спустился в расположение пунийцев, переговорить с девушкой, подосланной его убить.

...

Терция посмотрела на Ганнибала. Невысокий в сравнении с римлянами, широкоплечий, бородатый. Коллатин ощутила явную неприязнь к пунийцу, но напомнила себе о долге, об обещании, данном отцу.

Полководец знаком потребовал удерживавших девушку солдат следовать за ним, вошел в свою палатку.Терция оказалась внутри скромно обставленного походного жилища карфагенского полководца. Ганнибал присел на деревянную скамью. Терцию солдаты довольно грубо швырнули, она упала на землю напротив Барки.

- Обыскали ее? Она безоружна? - спросил Ганнибал.

- Обыскали, - на лицах солдат появилась какая-то глупая ухмылка. Ганнибал, казалось, понял причину, вызвавшую ее, тоже ухмыльнулся.

- Везде искали? - спросил он.

Солдаты захохотали. Терция почувствовала себя неуютно, вспомнив процедуру обыска. Очень скоро она сотрет ухмылку с лица Барки. Перед обыском она сумела незаметно снять перстень с ядом с руки, засунуть его под язык, рискуя случайно отравиться. Но риск был оправдан. Как только Ганнибал попытается овладеть ею, она отравит пунийца, оцарапав его перстнем.

- Приведите переводчика, я должен переговорить с ней, - между тем приказал Ганнибал.

Терция склонила голову, словно бы в знак покорности, сама в этот момент выплюнула перстень себе в ладонь.

- Я знакома с речью твоего народа, Пуниец, - произнесла Терция. - Я передам то, что должна и без переводчика, во всеуслышание, - голос девушки крепчал.

Ганнибал подскочил к ней и закрыл рот рукой. Сейчас, дальше ждать нечего. Терция зажала перстень между подушечками указательного и большого пальцев, потянулась к запястью Ганнибала.

- Я переговорю с ней наедине, уходите,- отдал приказ пуниец, одновременно с этим он перехватил руку Терции с перстнем и с силой тряхнул ее. Оружие девушки выскользнуло из пальцев, отлетело в угол палатки.

Солдаты словно бы разгадав замыслы Ганнибала, в который уже раз похабно ухмыльнулись, вышли. Показная веселость тут же сползла с лица Барки, он ухватил Терцию за горло, толкнул в угол, противоположный тому, в который отлетел перстень.

Он осмотрел свою палатку, убедившись, что поблизости нет никаких острых предметов, направился к побрякушке, блестящей на земле, поднял перстень. Терция в это время лежала на полу и откашливалась.

Неужели все провалилось?

Коллатин напомнила, что это всего лишь мужчина. Он будет околдован ее чарами, попытается изнасиловать. Осталось только придумать, как этим воспользоваться, как избавиться от Ганнибала?

Пуниец с интересом осмотрел перстень. Многозначительно хмыкнул.

- После этого вы называете коварными нас, - произнес он и посмотрел на Терцию. Даже испуганная, с раскрасневшимся лицом, распущенными волосами, шишкой на лбу, она была хороша.

- Так о чем ты хотела поговорить со мной, римлянка? - спросил пуниец, присев на походную скамью.

Терция растерялась. Теперь она не знала, как себя вести. Все развивалось не так, как она ожидала. Возможно, из-за переживаний она утратила свою привлекательность? Дочка Коллатина сглотнула накопившуюся слюну, попыталась изобразить покорность, показаться напуганной - знала, что сердца некоторых мужчин размягчает слабость женщины. Барка не отводил глаз от Терции, даже виду не подал, что заинтересован ею. Молчание затянулось.

- Если тебе нечего сказать и единственное, ради чего ты хотела меня увидеть - эта нелепая попытка отравить, я прикажу тебя казнить, - нарушил тишину Ганнибал.

Терции стало страшно. Ей казалось, что она готова была к смерти, но теперь, когда реальная угроза нависла над ее головой, поняла, что это не так. До сегодняшнего дня она была готова умереть, ради высокой цели. Ради чего она умрет сейчас, когда тот, кто угрожает Риму, останется жив?

Терция снова посмотрела на Ганнибала. На этот раз она не изображала покорность. Ей вдруг стало совершенно очевидно, что этот человек сильнее ее. Те мужские слабости, на которых она научилась играть, были ему чужды. Он не остановится, даже если сенат подошлет к нему сотню убийц. Его не напугать, но и глупым Ганнибала не назовешь. Он готов к поражению, наверняка нашел способы к продолжению борьбы, коль скоро его осада с Рима будет снята.

Этот образ всесильного и мудрого руководителя в одно мгновение сформировался в мыслях Терции. Она с ужасом осознала, что испытывает уважение, тягу к этому человеку. Сможет ли Рим выстоять, когда ему противостоит такой противник, сможет ли сенат напугать бесстрашного Пунийца?

Ганнибал в свою очередь ожидал речи, полной пафоса. Он мечтал встретить Сцеволу, с которым говорил бы на равных. Но римская знать, видимо, совсем охладела к родному городу. Их не беспокоила судьба Рима. Мужчины сделались трусливее женщин, спрятались за их спинами. Как-то это не вязалось с образом граждан, строивших корабли на свои средства во время первой войны.

Ганнибал вздохнул, так и не услышав ожидаемых слов, решил все-таки произнести заготовленную речь.

- Я не стану тебя казнить, римлянка, хотя и следовало бы распять тебя на кресте напротив стен твоего города. Пускай трусливые римские мужи любуются страданиями женщины, которую они отдали на заклание, словно принесли кощунственную жертву богам. Я отпущу тебя обратно, в твой город, чтобы ты сообщила - Ганнибал не боится смерти. Я не подобен трусливым этрускам, я не отступлю, даже если все население Рима будет подослано, чтобы меня убить. Снять эту осаду можно лишь путем переговоров, но ни моя смерть, ни смерть моего преемника не улучшит положение Рима, - Ганнибал постарался сделать особое ударение на этом предложении. Он надеялся, что римлянка запомнит эту его фразу, обязательно передаст ее в городе. - Мой брат Газдрубал уже разбил вашего консула, вчера мои солдаты перехватили лазутчика, который должен был передать эту информацию в Рим. Скоро численность моих войск утроится, а солдаты удесятерят свои усилия. Продолжая сопротивление, вы лишь продлите свои страдания, - Ганнибал закончил.

Терция не поднимала головы, она боялась пунийца, верила каждому его слову. Что же такое сделал с ней Ганнибал? Неужели ему удалось то, чего не смог добиться ни один римлянин - подавить волю дочери Коллатина?

- Передай своим согражданам, что они сохранят свои жизни, если поступят мудро, в противном случае погибнут все, от мала до велика, мужчины и женщины, дети и старики. Запомни это, римлянка! А теперь уходи, - Ганнибал вышел из палатки, что-то крикнул солдатам, те в мгновение ока вошли внутрь, подхватили Терцию под руки, поволокли к выходу.

Девушка осмелилась посмотреть на Ганнибала, перед тем как ее вытащили наружу. Насколько он уступал римлянам во внешности, настолько же он превосходил их духом. Ганнибал смотрел в след девушке, но ничего перед собой не видел, мыслями он погрузился в свои планы.

...

Все, кому встречался Тарквиний, бросали в его сторону презрительный взгляд. История о том, как сенатор отослал свою дочь в стан пунийцев, чтобы убить Ганнибала, быстро расползлась по окруженному городу. Но не восторг был реакцией римлян на этот жест, а осуждение.

Вместо того, чтобы отправиться самому, он использовал свою дочь. Использовал самым худшим образом - все сошлись во мнении, что Коллатин приказал своей дочери соблазнить Пунийца и, оставшись с ним наедине, уничтожить.

"Интересно, - думал Тарквиний, - как эти лицемеры отнеслись к подобной затее, если бы она удалась?"

Секст Тарквиния не осуждал, хотя и заметил, что шаг его был необдуманным. Терция передала свой разговор с Ганнибалом слово в слово. Никто не желал Риму судьбы Сагунта, условия мира снова стали обсуждаться в сенате.

Известие о гибели армии второго консула ужаснуло горожан. Правда, мало кто поверил словам Ганнибала, большинство расценили этот шаг как очередную хитрость, призванную подавить дух римлян.

Коллатин был разбит политическими противниками, Терция осталась жива, хотя бы это радовало. Но очевидно, что Ганнибал сохранил ей жизнь лишь для того, чтобы заставить Рим паниковать, просить мир. Расчет Пунийца оправдался.

Коллатин был вынужден признать, что в этот раз сильно просчитался. Нужно было искать выход из ситуации. Мысленно сенатор возвращался к шкатулке. Но кто решится повторить путь, проделанный римской экспедицией много лет назад?

Может ли сенатор доверить поход Терции, которую считал своей продолжательницей? Или положиться на себя?

 

Глава 9.

Капал грибной дождь. Тучи лишь слегка заслоняли край горизонта, солнце играло всеми цветами радуги в летящих вниз каплях. Погода навевала лень, праздность.

Однако римлянам некогда было отдыхать - работы по укреплению городских стен продолжались. Ганнибал активизировал все свои способности: полководца, политика, дипломата. Пуниец не смог скрыть правды от Рима - Газдрубал не сумел разбить консула, был вынужден отступить для восстановления сил, чтобы в очередной попытке прорваться к Риму ему уже наверняка повезло.

Зато Ганнибалу удалось заключить союзы с рядом племен, еще недавно признавших власть Рима над собой. Они охотно вступали в ряды его армии, что позволило Барке увеличить численность сил Кафагена.

Ганнибал пытался использовать тараны против римских стен, но большие потери во время проведения этих операций, заставили полководца отказаться от затеи взять город штурмом. От прямых действий, он перешел к саботажу. Засылал шпионов в Рим, давал приказы забрасывать город факелами, разжигать пожары.

Ничего не помогало.

Казалось бы, римляне должны радоваться, да не тут-то было. Их дела были не лучше - запасы пищи кончались, осада затянулась. Подобно надежде пунийца на своего брата, граждане Рима рассчитывали на консула. Они верили, что тому удастся разбить подкрепления, присланные из Карфагена, а после он вернется и снимет осаду. Эта вера укрепляла римлян, и они продолжали упорно сопротивляться.

Про выходку сенатора Коллатина успели позабыть, сам Тарквиний на заседаниях сената отмалчивался. Он понял, что провалился, следовало искать пути к отступлению. Он давно хотел посвятить Терцию в свои планы, рассказать ей о той памятной экспедиции, когда Тарквиний впервые столкнулся со шкатулкой.

Коллатин отчетливо помнил день, когда Гай Люций пересказывал историю молодого купца, видавшего разные диковины.

- Поселение горцев располагается у врат ада, - сообщил приятель Тарквинию. - Если удастся миновать лес, то мы обнаружим вход в систему пещер , под которой и течет Стикс, - возбужденно поведал Люций.

- Неужели находясь в здравом уме, ты решишься спуститься в царство мертвых? - усмехнувшись, спросил Тарквиний.

- Находясь в здравом уме нет. Но разве молодые на значит сумасшедшие? - ответил Люций.

Никто из патрициев не знал, ради чего они отправляются в это путешествие. Неужели в Риме им так не нравилось, неужели им не хватало римского вина и женщин, чтобы заглушить тоску, бравшуюся неведомо откуда? У Люция было свое объяснение этому.

- Скука, Тарквиний, - говорил он. - Единственное, что мы делам, это боремся со скукой. Внутри каждого человека - яма. Бездонная пропасть. Человеку страшно смотреть в эту яму, он пытается ее заполнить, бросает туда все, что попадается ему под руки, пытается придать жизни смысл. Как бы он ни старался, никогда не удастся заполнить пустоту, по той простой причине, что яма эта и есть вся наша сущность. Ее не залить вином, не закопать карьерными успехами, не спастись от чудовищной черноты, стараясь в ней раствориться. Мы бессильны, когда пытаемся изменить нашу сущность, но пытаться-то нам никто не запретит. Мы спустимся в пещеры и обнаружим что-то способное изменить наше представление о самих себе - разве этого не достаточно?

Тарквиний тогда не придал значения словам Люция. Он рассчитывал на блестящую политическую карьеру, отправляться в экспедицию, которая могла завершиться трагедией, ему не хотелось. Он колебался, но все-таки принял решение, отправившись вместе с другом. Теперь он мог с уверенностью сказать, что эта блажь, которая взбрела в голову его покойному товарищу, стала лучшим из того, что с ним происходило в жизни.

Круговорот событий вскружил ему голову. Путешествие через Грецию позволило увидеть величественные города ахейцев, переход через горные перевалы познакомил Тарквиния с культурой варваров, населявших эти области. Наконец спуск в долину и путешествие через лес, на который им указали горцы, доказал, что нет предела человеческому страху. Коллатин до сих пор с содроганием вспоминал существ в длинных бесцветных плащах, передвигавшихся по поросшим мхом лесным тропинкам враскорячку. Эти ужасные твари напоминали сатиров, но были куда опаснее. Члены экспедиции стали пропадать. Одни бежали прочь из лесу, вторые просто исчезали.

Люций, Тарквиний и еще несколько человек все-таки сумели отыскать вход в пещеру, разбили там лагерь. Но дальше пойти не решились. Они простояли три или четыре дня, наблюдая ужасные предзнаменования беды. Возле лагеря постоянно обнаруживали мертвых птиц. Люций наткнулся на дерево, усеянное воробьями. Они буквально облепили ветки и все, все без исключения были мертвы.

Ночами казалось, что из глубин пещеры кто-то за ними наблюдает. Ощущение этого усиливало тревогу, царившую в лагере путешественников.

Но самым страшным было другое - за время своего пребывания у входа в пещеру, никто из экспедиции не увидел ни одного животного. Даже деревья казались словно бы уснувшими много лет назад.

Люций все откладывал спуск в пещеру, выискивая все новые оправдания промедлению. Всем становилось ясно, что затейник экспедиции струсил. Нужна была любая, даже самая несущественная причина, чтобы заставить его повернуть назад.

Долго дожидаться не пришлось. В ночь на третий или четвертый день, весь лагерь проснулся от шума, донесшегося из пещеры. Что-то оттуда стремительно двигалось к ним навстречу, производя страшный грохот. Все пришли в ужас. Те немногие, кто еще сохранял здравый ум, разожгли костры, остальные бросились врассыпную, в ночной лес.

Убежавших больше никто не видел.

Люций и Тарквиний остались у костра, сжимая в руках древки походных посохов. Другого оружия у них не было. Коллатин смотрел на столпившихся вокруг костра и отметил их бледность.

Враг приближался, шум становился ближе, и вот уже в неровном блеклом свете костра можно было рассмотреть, как из пещеры что-то выползает.

Искаженное яростью, черное от грязи. Ослепшее и обессилившее.

Еле передвигая ногами, из пещеры выбежал полуголый мужчина. Обеими руками он прижимал к груди коробку. Прикрывая лицо ладонью одной руки, он пытался рассмотреть, что за свет перед ним, принял экспедицию за неведомых врагов.

Мужчина упал на колени, издал вопль ужаса, закрылся руками. Потом, словно бы вспомнив что-то очень важное, он потянулся левой рукой к груди, правую, в которой сжимал коробку, повернул таким образом, чтобы определенная часть коробки оказалась развернута к нему лицом. Проделав какие-то манипуляции, мужчина стал судорожно вращать левую руку, но ничего не происходило.

Увидев, в каком состоянии находится человек, несколько членов экспедиции попытались к нему подойти, но он закричал еще громче, бросился бежать к пещере. Его удалось схватить возле самого входа. Пробеги он еще немного и никто бы его не остановил - желание спускаться в пещеру отпало у всех без исключения путешественников.

- Всё поменялось, всё поменялось! - кричал он на греческом языке.

Что имел в виду мужчина, никто не понял, его с трудом успокоили, напоили теплой водой, после чего несчастный уснул.

С первыми лучами солнца экспедиция собрала все свои вещи и двинулась в обратный путь. Они едва не заплутали в лесу, однако выбрались. У самой границы массива Тарквиний впервые увидел загадочных людей в длинных накидках, скрывавших фигуру и лицо. Но то, как передвигались таинственные существа, почему-то испугало Коллатина. Переваливаясь с одного бока на другой, неуклюже. Но в тоже время как-то приспособлено. Покачиваясь, выгибая колени под немыслимыми углами, словно бы ноги несчастным вывернули наизнанку в далеком детстве и они настолько привыкли к своему уродству, что не ощущали неудобства.

Коллатин спешно покинул наблюдательный пункт, об увиденном спутникам рассказывать не стал, просто потребовал, чтобы все шли быстрее. Они выбрались из лесу, мужчина, спасшийся из пещер, находился при смерти. Тарквиний, знакомый с греческим, сидел у постели несчастного, когда тот заговорил.

- Заклинаю, не возвращайтесь сюда, - сказал грек. - Шкатулка все меняет, меняет. В этом проклятом богами месте, ее власть становится абсолютной. Это ящик Пандоры, ящик, в котором Прометей спрятал все человеческие беды. Открыв его, я навлек проклятие на весь род людской.

Дальше грек стал бредить, вспоминал имена людей и события. Разобраться в бессвязном потоке сознания Коллатин не смог, но кое-что понял. Шкатулку можно было открыть. И это приведет к грандиозным событиям. "Все меняет" - сказал грек. Значит, открыв шкатулку можно изменить если не все, то многое. Конечно, тогда Коллатин не воспринял слова беглеца всерьез, но по мере того, как он, Люций и другие члены экспедиции стали знакомиться со свойствами шкатулки, вера Тарквиния в правдивость слов грека росла.

Коллатин тяжело вздохнул, он подошел к самой неприятной части истории - дележу обнаруженного сокровища, атакам горцев, напуганных возвращением экспидиции из лесу, считавшемуся вотчиной мертвых. До римлян никому не удавалось вернуться оттуда.

В итоге все члены экспедиции либо погибли, либо пропали без вести. Шкатулка переходила из рук в руки, пока бесследно не исчезла.

Как бы то ни было, в Рим вернулся один лишь Тарквиний. И с тех пор он не покидал пределов Италии. А шкатулка, какой путь проделала она? Скольких хозяев сменила, сколько жизней погубила?

Тарквиний сидел и размышлял, что делать дальше. Механик, которого он расспрашивал о предназначении безделушки, сказал, что шкатулка по сути своей является ключом к другому, невероятно хитрому механизму. Что это за механизм, механик даже побоялся предположить.

Коллатин не знал, что имел в виду обезумевший от страха беглец, он не знал, куда вставляется ключ в форме шкатулки и что он открывает. Однако он помнил истории, которые рассказывали горцы. Смельчаки из преданий, отправлявшиеся в страну мертвых, возвращались со своими давно умершими родственниками. Уж не при помощи ли загадочного механизма и шкатулки они воскрешали свою родню? А если так, то есть ли предел, который ограничивает возможности шкатулки или она действительно исполняет любые желания?

Тарквиний отбросил сомнения. Он расскажет всё Терции, отправит ее на Балканы, и дочь спасет Рим, спасет Тарквиния. Что случится с Терцией после того, как она использует шкатулку, ее отца не волновало.

...

Терция не могла выбросить Ганнибала из головы. С ужасом она осознала, что влюбилась. И это была не мимолетная влюбленность девочки-подростка. Образ Ганнибала прочно засел у нее в голове.

Прошлая любовь Коллатин - Рим - был недосягаем. Он не мог ответить ей взаимностью, был бесчувственен, горд и чванлив. Он был ничем. Теперь Терция увидела, что отец ее использовал ради восхождения на политический Олимп. Он воспитывал не дочь, он создавал инструмент, который позволит ему преумножить свою власть.

Дочь сенатора не понимала, отчего образ Ганнибал в ее памяти обладал притягательной теплотой. Неужели она изменит Риму? Изменит отцу, который так много сделал для нее?

Использовал?

Старался ради нее?

Терция ничего уже не хотела знать, но Ганнибал как живой стоял перед ее мысленным взором. Сильный, мужественный. Что будет, если его убьют? Терция ощутила себя опустошенной. У нее не получилось избавить Рим от Пунийца. Но отец не остановится, римляне не сдадутся. Рано или поздно кто-то еще попытается убить Ганнибала. Они доберутся до него, непременно достигнут своей цели.

Единственное спасение - падение Рима, крушение Республики. Преступные мысли ужаснули Терцию. Неужели она решится на предательство?

Девушка вспомнила мать. Ту самую ночь, когда увидела Лукрецию в последний раз. А потом вспомнила, как хладнокровно вычеркнула образ матери из своей жизни. Кто знает, быть может Лукреция тоже любила, потому и предала. Неужели Терция решилась повторить путь матери?

Он не убил ее, хотя мог, мог покончить с нею раз и навсегда лишить жизни на глазах у римлян, он пощадил ее, так может Ганнибал не настолько жесток? Может быть, все россказни об убийствах, приписываемых Пунийцу, лишь вымысел? Может быть, он действительно желает лишь вернуть территории, которые Рим бесправно отобрал у Карфагена? Может быть...

Он враг и этим все сказано, он осмелился окружить город, он осмелился губить народ Рима. Он убийца и тиран, взяточник и подлец.

Но не трус, нет, не трус. Если бы Терция значила для него столько же, сколько и месть Риму, она была бы счастливейшей женщиной на свете.

Противоречивые мысли сменялись одна другой, сбивали с толку. Терция места себе не находила, не знала, что делать, как быть дальше. Она искренне переживала, что из-за осады Ганнибала могут убить. Она боялась, что Рим будет взят. Но как себя вести в этой ситуации, Терция не знала. Она не могла принять решение, сделать выбор.

Как это часто бывает, обстоятельства сделали выбор за нее. В ее комнату вошел отец, сурово посмотрел на дочь.

- У меня к тебе очень важное поручение, Терция. Ты меня сильно огорчила, когда не сумел справиться с предыдущим, но это провалить нельзя ты обязана будешь сделать следующее...

Терция ощутила приступ жгучей ненависти к отцу. Снова он пытается ее использовать, снова чего-то хочет, но взамен не отдаст ничего. Ганнибал сохранил ей жизнь, не требуя никакой платы.

...

Секст внимательно слушал выступление очередного оратора. Речь шла о том, что самым разумным шагом в сложившейся ситуации станет заключение мира с Карфагеном. После того, как политика Коллатина провалилась, многие стали выступать с предложениями о начале переговоров с карфагенянами.

- У нас все еще есть надежда сохранить значительную часть владений. Пока консул сдерживает превосходящие силы врага, Ганнибал не сумеет взять Рим. Пуниец это понимает, он пойдет на мир, - провозглашал сенатор. - Если мы продолжим упорствовать, то может случиться так, что карфагеняне войдут в Рим как захватчики, а не как дипломаты.

"Интересно, - подумал Секст, - Если бы я предал Тарквиния, удалось бы предотвратить осаду Рима, или она была неизбежна? Толку об этом размышлять. Напуганный сенат готов пойти на заключение договора практически на любых условиях. Они помнят о Сагунте, боятся повторить судьбу иберийского города".

Но на что осталось рассчитывать Риму в этой войне, когда почти все племена взбунтовались, когда верные союзники перешли на сторону врага? Мир - единственное разумное решение. Вне зависимости от того, сумеет Газдрубал разбить армию консула или нет, вернуть все земли, оккупированные Карфагеном, не получится. Для этого придется восстановить армию, призвать новые силы, а откуда им взяться?

Впрочем, положение Ганнибала было не лучшим. Секст разгадал уловку пунийского командира. Со слов Терции можно было понять, что Барка предлагает римлянам начать переговоры о мире. Так может разумным будет принять предложение Ганнибала, заключить мир и готовиться к очередной войне?

Карфаген уже терпел поражение от Рима и сумел оправиться, отчего же Рим, проигравший Карфагену, не сможет снова подняться?

Однако шансы на победу в этой войне у Республики оставались. Бездействие Ганнибала растлит его воинов. Наемники устали, будут требовать расчета и уходить. Голод может разразиться не только в Риме, но и в армии Ганнибала, что тогда предпримет Пуниец?

После ряда поражений дух солдат Газдрубала сломлен. Быть может, если консул решится атаковать, не обращая внимания на численное превосходство врага, ему удастся сокрушить брата Ганнибала. Тогда у окружившего Рим Пунийца не останется выхода, он будет вынужден уйти.

Но, честно признаваясь самому себе, Секст не волновался из-за того, кто победит в этом решающем сражении двух цивилизаций. Он был слишком стар, хотел покоя, как физического, так и умственного. Мечтал покинуть шумный Рим и уехать далеко отсюда, может быть в Грецию или Персию. Он был свидетелем поражения Карфагена в первой войне, тогда складывалось примерно такое же положение, Рим спасся лишь за счет того, что быстрее пунийцев сумел восстановить флот. Но в те времена он был молод, мог изматывать себя работой, на личные средства построил несколько судов. Теперь же силы покинули старика, он давно желал отойти от дел.

- Мы заключим мир, откупившись от сегодня превосходящего врага, чтобы завтра разбить врага уступающего, - закончил оратор. Почти все стали бурно аплодировать, приветствуя предложение сенатора. Секст тоже хлопнул пару раз в ладоши и вздохнул. Похоже, что сенат все-таки проголосует за мир. А Ганнибал на него пойдет. Значит, будут еще войны, которые, в конечном счете, измотают или Рим, или Карфаген.

Секст знал римский народ и верил, что его соотечественники всегда сумеют пересилить себя, заставить трудиться ради общей победы. Способен ли Карфаген, погрязший в коррупции и склоках, справиться с таким народом?

 

Глава 10.

Лес, в котором спрятались Насаг и путник представлял собой жуткой зрелище. Уродливые деревья, толстый слой влажного перегноя, хлюпающий под ногами, множество крупных сороконожек, нагло расположившихся у корней. Деревья настолько разрослись, что ветви их заслоняли собой небо, лишь крупицы солнечного света пробивались через густые кроны. Подобно цепким лапам хищников, ветки, спустившиеся до земли, царапали лицо и плечи беглецов. Ни о каких тропинках речи, конечно, не шло - казалось, здесь никто и никогда не проходил.

Простуженный путник и без того еле волочивший ноги, споткнулся о ветку, подвернул ногу и упал на землю, в липкую, вязкую жижу. Насаг остановился, сначала посмотрел в лесную даль - похоже, преследователи не решились войти в лес, потом помог путнику подняться.

Выбрав место, напоминавшее поляну, Насаг разбросал листву, усадил туда путника и сам сел напротив. Беглецы переводили дыхание, старались восстановить силы.

- Я не смогу дальше бежать, - заявил путник. Насаг лишь мрачно на него посмотрел, ничего не сказал. Путник пожал плечами, подтянул к себе поврежденную ногу, снял потертый башмак, взглянул на голень и стопу. Дело было плохо: лодыжка покраснела, очень скоро появится отек, попытки вращать стопу вызывали резкую боль. Путник попытался размять лодыжку пальцами, аккуратно поглаживая ее, но даже легкие прикосновения отдавались резью. Хорошо, что они успели спрятаться в лесу, спасаться бегством с такой ногой практически невозможно.

Путник вздохнул, выпрямил поврежденную конечность, опустил ее в мокрый холодный перегной. Приятный морозец расползся по горячей ноге, смягчив боль. Оставалось решить, что делать дальше. Путнику был известен предполагаемый маршрут в общих чертах, но как быть с Насагом?

Варвар сидел, погруженный в какие-то свои раздумья. Видимо его беспокоила судьба отца. Но что могло случиться с вождем? Не убьют же его, в самом деле. Вряд ли кто-нибудь пожалует Насага в племени, после того, как он помог бежать путнику.

- Знамение, - Насаг указал пальцем в краешек неба, проглянувший между деревьями. Он переливался всеми цветами радуги. - Колдун говорил - убить тебя и знамение исчезнет.

Путнику внутренне содрогнулся. Все это время он рисковал своей жизнью и даже не знал об этом. Горцы могли в любой момент надумать избавиться от него. Неужели на Балканах практиковали человеческие жертвоприношения?

Хруст переломившейся ветки отвлек путника от мыслей. Насаг вскочил на ноги, помог подняться путнику.

- Прятаться, - сказал Насаг и потащил прихрамывающего путника за собой. Благо, густые кустарники росли здесь повсюду. Отойдя от поляны на некоторое расстояние, Насаг уложил путника в один из кустов, сам вернулся на поляну, быстро разбросал перегной, чтобы запутать следы, убежал в другую сторону.

"Он меня бросил, - подумал путник. - Если они сейчас придут, то доберутся до меня и убьют. Я даже сопротивляться не смогу, поврежденная нога заставит сдаться без боя"

Однако время шло, а на поляне никто не появлялся. Может путнику послышалось? Нет, Насаг тоже что-то услышал, иначе он бы не подскочил так резво с места. Но ветка могла переломиться по сотне других причин. Например, на нее села тяжелая птица, или...

Путник вдруг понял, что до сих пор в лесу они не встретили ни одного животного, за исключением насекомых. Только уродливые корни деревьев, торчащие из земли, да стволы, изогнутые подобно змее, подбирающейся к жертве. Что же это за место такое?

На поляну вышли варвары, возглавлял эту процессию колдун. Увидев этих людей, путнику неожиданно стало страшно. Их лица лишились человеческого подобия - они были искажены страхом, ненавистью, жаждой крови. Варвары вели себя как обезумевшие хищники, разбрелись по поляне, стали на карачки, высматривали и вынюхивали, ворошили листву.

- Они здесь! - кричал колдун, мотая головой из стороны в сторону. Казалось, он надеется вот-вот увидеть беглецов. - Ищите.

Варвары повиновались. Действовали они довольно слаженно, каждый осматривал определенный участок поляны, держа копье наготове. Они стали расходиться в стороны, один направился в сторону путника.

"Что делать теперь?" - подумал последний, стараясь задержать дыхание, стать беззвучным. Варвар подбирался к нему все ближе.

- Здесь будет гореть костер! - кричал колдун, оглашая своим безумие весь лес. - Здесь будет принесена жертва предкам. Они простят нас, когда прольется кровь чужеземца. И больше путешественники не ступят на нашу землю. Мы будем устраивать обвалы, мы будем нападать на перевалах, закидывать их копьями и камнями.

Варвары не слушали его, они продолжали рыскать в поисках жертв по лесу. А горец практически обнаружил укрытие путника. Еще пару шагов и он окажется прямо у кустов, в которых спрятался беглец.

Сердцебиение путника участилось, он сжал кулаки. Попытаться задушить этого, забрать копье и отбиваться до последнего. Поврежденную ногу поставить на колено, зафиксировать лодыжку, тогда боль не будет такой сильной, удастся нанести им хоть какой-то вред.

"Они тебя сжечь хотят! Помни об этом все время. Пусть лучше убьют, проткнув копьем. Но погибать на костер - это...".

Варвар остановился у кустов путника, заметил полу плаща, выбившуюся из-под серых листьев растения, ухмыльнулся. Отступил на шаг, выставил копье впереди себя.

В этот момент лес огласил крик, полный боли и страдания.

...

Оставив путника, Насаг решил обогнуть преследователей и выбежать из лесу. Его не тревожила дальнейшая судьба чужестранца. Путник желал попасть на запад, Насаг проводил его туда. Варвар рвался сопровождать чужестранца по одной лишь причине - он верил легендам своего народа. Отец рассказывал Насагу, что если пробраться на землю мертвых, спуститься под землю, в их царство, то за отвагу их повелитель вернет потерянных тобой родных.

Младший сын вождя лишился свой жены и дочери во время налета вражеского племени. Эти дикари не щадили никого, успели принести много зла до того, как горцы перебили их всех. Насаг скорбел об утраченной семье до сих пор, хоть и не подавал виду. Он все время вспоминал о легенде, которую поведал ему отец, был готов отправиться на запад, но не хотел умирать напрасно. Он рассчитывал убедить кого-то пойти вместе с ним. Вдвоем больше шансов достигнуть цели. А тут появился путник, который в легенды о мертвых не верил, рвался на запад добровольно. Насаг решил воспользоваться этим, потому и вызвался проводником.

Но теперь было не до старых легенд. Увидев лес, переступив границу, нарушив табу, Насаг неожиданно понял, что нет никакого царства мертвых, никто не станет его карать за нарушение запрета. Это обычный лес, умирающий под тяжестью собственного возраста. Погибших близких не вернуть. Но спасти тех, кто еще жив можно. Поэтому необходимо вернуться, отыскать отца, убедиться, что с ним все в порядке.

Насаг быстро бежал, ловко перепрыгивая через кусты, скрываясь за стволами деревьев, когда кто-то из подручных колдуна объявлялся поблизости. Он должен был уже покинуть лес, но впереди деревья все так же плотно смыкались, не позволяя увидеть горизонт. Первобытный страх снова напомнил о себе. Лес поглотил его, никто из них не выберется, они будут блуждать среди перегноя и запаха застарелости до тех пор, пока не погибнут.

Насаг побежал еще быстрее, спасаясь от своих мыслей. Горцы, гнавшиеся за ним и путником, уже не встречались. Насаг двигался открыто, высматривал следы, который должны были остаться на перегное. Может он просто сбился, двигался немного в стороне от опушки?

Нет, следы встречались то здесь, то там, но деревья не желали расступаться, обнажать горные вершины. Насаг побежал еще быстрее, начиная впадать в панику. Все пространство вокруг превратилось в одну сплошную непрерывную разнотонную полоску, двигавшуюся параллельно ему, а может, бежавшую навстречу.

Переход из одного мира в другой оказался настолько резким и неожиданным, что Насаг ужаснулся. Только он огибал дерево, и вот уже бежит к скалам, к горным тропинкам, к трупам, сваленным в кучу у спуска с вершины. Насаг замер, отпрянув назад. Четыре человеческих тела, изуродованные до неузнаваемости, были свалены в кучу и брошены на растерзание воронам. Насаг сумел различить старшего и среднего брата. Тела отца там не было. Скорее всего, колдун бросил его еще где-то. Но как остальные позволили? Почему никто не воспротивился? Кем были соплеменники Насага, решившие забыть обо всех законах, которые были завещаны им отцами?

Младший сын вождя, упал на колени и, подняв голову к небу, закричал.

...

Путник понял, что это его последний шанс на спасение. Привстал, уперся здоровой ногой в землю, поврежденную отставил в сторону, сильно оттолкнулся.

Варвар, смотревший в сторону, не ждал нападения. Горец почувствовал толчок, жгучую боль в горле, попытался закричать, но тут обнаружил, что не может.

Путник ухватился за древко копья двумя руками, повернул наконечник к горлу варвара и нанес удар, при этом повалив своего противника на землю.

Горец дернулся, попытался ухватить путника, но силы быстро оставляли его, он затих.

Путник посмотрел на остальных варваров. Короткого сражения, между беглецом и преследователем никто не заметил, все пытались определить, откуда доносились крики. Следовало уходить как можно быстрее.

- Там! - завопил колдун. Варвары мигом покинули поляну, побежали искать кричавшего.

Недолго думая, путник вытащил копье из горла горца, вытер кровь об одежду убитого, и, придерживаясь руками за древко, пошел в сторону от поляны, в чащу леса. Оставалось отыскать спуск в пещеры, миновать лабиринт, и он достигнет цели, ради которой затевалось это путешествие. Варвары уже не вернутся, они ушли.

Копье увязало в мягком перегное, значительно снижая скорость передвижения. Но двигаться без импровизированного костыля путник не мог. Чем дальше он заходил в лес, тем более жутким становилось все вокруг. По земле тянулся густой туман, под ногами хлюпала жижа, неприятный приторно-сладкий запах перегноя расползался повсюду.

Привалившись к стволу дуба, путник решил сделать привал, немного отдохнуть. Он сел, закинул голову назад, закрыл глаза. Однако капельки жидкости, взвешенные в воздухе, быстро конденсировались на его одежде. Путнику стало неуютно, к тому же сырость могла усугубить его простуду. Он уже собирался встать и продолжить путь до тех пор, пока не отыщет дорогу в пещеру, как вдруг увидел напротив себя две странные фигуры, накрытые длинными плащами.

Путник замер, вжался в землю. Он узнал таинственных незнакомцев - они привиделись ему во время церемонии инициации варварского мальчишки. Так выходит, то были не наркотические галлюцинации. Что-то действительно наблюдало за горцами в ту ночь. Пренебрежительно относящийся к любым суевериям, путник уже не считал мифы о мертвецах глупой выдумкой.

Существа двигались так, словно им переломали все кости. Их конечности шевелились словно бы независимо от остального тела. Простор для фантазии оставляла внешность, скрываемая балахонами. Воображение мелочиться не любит. Ему подавай образы поужасней.

Неловко покачиваясь из стороны в сторону, словно бы страдая морской болезнью, существа передвигались между деревьями, что-то обсуждая. Путника они, похоже, не заметили. К лучшему.

Балахоны покачивались в такт их движению, более всего напоминая марионеток, которых дергает за веревочки неумелый кукловод. Двигались они размеренно, поворачивая накрытую капюшоном голову из стороны в сторону. Потому путнику пришлось долго пролежать на земле, прежде чем незнакомцы скрылись из виду. Не решаясь оторваться от мокрой коры дерева еще пару минут, путник, наконец, заставил себя подняться, расправил одежду.

Следовало поскорее отыскать пещеру и укрыться. Он не знал, чего ждать от людей в балахонах, потому и сталкиваться с ними не хотел.

...

Один из варваров забросив руку за спину, готовился метнуть дрот в Насага. Сын вождя подхватил одно из копий, брошенных у тел погибших, побежал навстречу выскочившему из лесу противнику. Варвар метнул свой дрот, Насаг даже не пытался увернуться, древко прошло чуть выше головы. Варвар выхватил из-за пояса кинжал, хотел было броситься на сына вождя, но тот с силой ткнул противника копьем в грудь. Горец рухнул, не успев осознать, что убит. Насаг вытащил копье из тела противника, побежал вперед, к опушке. Он жаждал мести.

Еще два варвара показались чуть в стороне. Насаг бросился к ним навстречу. Они не сразу заметили опасность, стали осматриваться. Сын вождя метнул свое копье, Противники стояли на месте, потому Насагу было просто попасть. Копье пронзило ногу одному варвару. Он вскрикнул, свалился на землю. Второй выставил свое копье впереди себя, стал осторожно приближаться к сыну вождя. Насаг налетел стремительно, подобно пуме. Ухватившись за древко, он отклонил копье в сторону. Варвар попытался ударить его в грудь, но не получилось - Насаг прочно сжимал противоположный конец дрота. Замешкавшийся горец тут же получил сильный удар кулаком в переносицу, но свое оружие из рук не выпустил, лишь отступил на несколько шагов. Насаг же напротив, упустил древко копья. Варвар отошел назад, снова выставил копье и на этот раз стал наступать более хитро, отводя древко к самой своей груди и распрямляя руки, как только Насаг пытался напасть. Сын вождя рванулся вперед, стал уклоняться влево, наконечник угодил ему в плечо. Боли он не почувствовал, но сделал несколько шагов назад. Левая рука беспомощно повисла. Насаг напряг мышцы, тут уж не выдержал от вспыхнувших огнем израненных мышц: в глазах почернело, зарябили черные точки, тем не менее, он вытянул левую руку вперед, приготовился к новой атаке.

Но варвар и не думал защищаться. Ранив противника, он воодушевился, рванулся вперед, разрезая копьем воздух. Увидев приближающуюся опасность, Насаг попятился. Раненый в ногу товарищ атакующего варвара, тоже пришел в себя, вооружившись ножом, он стал подкрадываться к Насагу со спины. Из лесу появились еще четыре человека, во главе с колдуном. Увидев подкрепление, варвар с ножом, бросился Насагу на спину, сын вождя краем глаза заметил угрожающую опасность, успел развернуться, толкнул варвара по ходу его движения, тот навалился на своего товарища, похоже получил ранение выставленным вперед копьем.

Насаг увидел колдуна и его свиту. Он не сумеет добраться до подлеца. Нужно убегать. Он готов к смерти, но примет ее только после колдуна, поднявшего бунт, погубившего его родственников.

- Убить! - завопил колдун.

Варвары, стоявшие рядом с ним, метнули свои копья. Насаг бросился в сторону, чудом спасся. Копья пронзили воздух и воткнулись в землю, в то самое место, где сын вождя стоял всего пару секунд назад. Варвары направлялись к нему, Насаг снова побежал в лес, двигался быстрее ветра. Он забыл о боли в плече и левой руке, яростно размахивал кистью, помогая себе держать равновесие, набирать скорость.

Колдун что-то кричал варварам, похоже, требовал, чтобы те бросились в погоню. Но Насаг не вдумывался и не вслушивался, он бежал, спасая свою жизнь во имя мести. Он доверился животным инстинктам, перепрыгивая через сучья, которые замечал боковым зрением, увертываясь от веток, грозящих расцарапать глаза, минуя топкие места.

Он не помнил себя, не помнил того, кто он есть, просто бежал, сделался зайцем, за которым гналась свора разъяренных собак. Насаг не различал пути, тем не менее, он проходил все участки, каким-то образом ни разу не забрел в непроходимые заросли.

Когда все посторонние шумы стихли, остался лишь хруст веток и листвы под ногами бегущего Насага, когда кроны деревьев сплошь заслонили небо и нельзя было уже различить, какое сейчас время суток, беглец остановился.

...

Варвары гнались за Насагом, двигаясь параллельно друг другу. Они бежали с разной скорость, поэтому очень скоро разделились, кто-то вырвался вперед, кто-то серьезно отстал, другие заплутали. Однако один все же продолжал погоню, отыскав след, оставленный Насагом. Варвар отмечал такие мелочи, как потревоженные ветки, примятый перегной, отсутствие росы. Он точно знал, что здесь кто-то проходил, правда, не был уверен, что это Насаг. Был ведь и второй беглец, чужестранец.

Варвар услышал приближающиеся легкие шаги, замер. Следовало подкараулить заблудившегося беглеца. Горец забрался на ветку дерева, в левой руке зажал нож, направленный острием вниз. Он спрыгнет на голову, опустит лезвие и лишит жизни наглеца.

Будущая жертва приближалась, сейчас она в паре шагов. Сердцебиение варвара участилось, он с трудом пытался сдержать слишком громкое дыхание. Не шуметь, успокоиться и унять эмоции. Ожидание в засаде волнительно, но выдавать себя нельзя, иначе может завязаться борьба, в которой варвар не обязательно выйдет победителем.

Решительно и жестоко покончить с беглецом. Варвар отчетливо представлял, как обрушивается на врага, как лишает жертву жизни. Еще два или три шага, он не замечен, замечательно, беглец почти под ним.

Балахон? Но откуда кто-то из них взял балахон? Это чужестранец, он убежал со своей сумкой, вероятно там и была спрятана эта вещица. Глупец рассчитывал, что балахон поможет ему скрыться, в темноте леса, но на деле...

Варвар соскочил с сука, свалил жертву, занес нож для решающего удара, но толчок огромной силы отбросил варвара в сторону. Жертва, которой была уготована смерть, вырвалась, каким-то образом оказалась на значительном расстоянии. Растерявшийся варвар посмотрел на противника. Капюшон балахона был сорван горцем, то, что под ним пряталось, стало открыто для обозрения.

Это был не человек! В легендах говорилась чистая правда! Это тварь из преисподней, страшное демоническое создание повелителя подземного мира. И не спастись никому, кто посмел нарушить границы, обозначенные предками. Варвар не успел закричать. Страх, ужас, отвращение, боль, снова страх, покой...

 

Глава 11.

Варвары толпились на поляне, вокруг колдуна. Наступала ночь, горцы были испуганы. Авторитет их новоиспеченного лидера, который сумел заставить их поднять руку на соплеменников, падал. Теперь варвары стали осознавать, что потеряли близких друзей, а кто-то и родственников. Испуганные и растерянные люди смотрели в землю, стыдясь поднять голову и посмотреть друг другу в лицо.

Лишь колдун продолжал выкрикивать имя Насага, проклинать его, взывать к жертвоприношениям. Обезумевший мужчина притащил на поляну ветки и хворост, сложил их в кучу и разжег костер. Колдун решил заночевать в лесу и продолжить поиски Насага с чужестранцем утром.

Но варвары уже не были уверены в том, что к колдуну следует прислушиваться. Ощущение того, что за ними кто-то наблюдает из лесу, становилось явственнее. Одному мерещилась процессия колдунов, другой видел мужчин в балахонах, третий воображал своего умершего деда, звавшего его к себе. Свет от костра только усугубил положение. Если до этого среди деревьев ничего нельзя было разглядеть, то теперь тени, отбрасываемые предметами и людьми, открывали огромный простор для фантазии.

Что если тот изогнутый ствол ясеня вовсе и не ствол, а фигура отвратительного, древнего чудовища? Можно ли быть уверенным в том, что мелькающий свет выхватывал из черноты не очертания веток, а жадные пальцы обитателей леса, тянущиеся к варварам? Листья ли кружатся высоко в воздухе, или вороны слетелись к ночлегу, в ожидании богатой добычи?

Правда, решиться искать выход из лесу среди ночи желающих не находилось. Колдун не заметил перемены в настроении своих подопечных. Он с самым серьезным видом готовил ритуал жертвоприношения, не замечая ничего вокруг.

Атмосфера у костра сгущалась. Листва стала слишком часто шелестеть то здесь, то там. Варвары оглядывались, чтобы разобраться в происходящем. Но дрожащие языки пламени, испускавшие снопы света, уклонялись в сторону, и различить, что же находилось в лесу, за спиной у горцев, становилось невозможно.

Отчего-то когда становится страшно, все начинают переговариваться шепотом, видимо рассчитывая услышать, когда же предполагаемая опасность даст о себе знать. Варвары в этом смысле не оказались исключением. Они осмеливались лишь испуганно перешептываться.

- Что это там?

- Где?

- У кустарника.

- Какого кустарника?

- Не вижу.

- Глядите!

- Куда?

- Уже не знаю.

Варвары обменивались лишь обрывками фраз и замечаний, разговоры практически прекратились В лесу действительно кто-то был. Он наблюдал за ними, казалось, ждал, когда же кто-то из людей не выдержит, вскочит, закричит, накличет беду.

Неожиданно колдун стал называть имена богов, рассыпая в воздухе собранные им коренья. Варвары вздрогнули, злобно посмотрели на виновника всех их неприятностей. Раньше их деревня умирала медленной смертью, но безумец, похоже, решил ускорить процесс. Восприняв радужное сияние в небе за знамение, колдун устроил переворот, и у него это получилось, только в конечном итоге переворот этот привел к беде.

Зачем нужно было гнаться за сыном вождя и чужестранцем? Зачем воскрешать страшную практику человеческих жертвоприношений? Следовало давно покинуть деревню и попытаться примкнуть к другим племенам, поселения которых в обилие были разбросаны по всему плодородному региону.

Но колдун уже был не в состоянии понять, что никто не станет его слушать, он продолжал взывать к богам, просить их милости, вымаливать поблажки, давать обещания. Он клялся сжечь на костре Насага и чужеземца, чтобы умилостивить разгневанных богов, он давал обещания предкам отомстить нарушившим древнее табу римлянам. А потом свалился на том самом месте, на котором стоял, захрипел, заскрипел зубами, стал извиваться на земле, словно уж. Руки и ноги тряслись, из уголка рта потекла слюна, глаза закатились под верхнее веко.

От этого зрелища варвары перепугались еще сильнее, попятились, не решаясь отойти от костра достаточно далеко и попытаться выйти из лесу.

Припадок колдуна проходил. Дрожь и судороги прекратились, пустые глаза перестали бешено вращаться, кулаки и сжатые челюсти расслабились. Тяжело дыша, колдун сумел принять сидячее положение, окинул взглядом своих подопечных.

На лице мужчины появилась усмешка. Он увидел, как напуганы варвары, столкнувшись с неизвестным, как беспомощны и трусливы они, готовые умереть от оружия врага, в схватке с тем, что им не понятно. Колдун использовал суеверные страхи соплеменников. Сам он не страшился нарушать табу, но атмосферу боязни перед нарушением запретов, наложенных еще предками, поддерживал. Именно эта атмосфера служила фундаментом его власти. С ее помощью он сверг вождя, погубил недовольных. Скоро избавится от последних врагов из племени.

- Боги говорили со мной! - объявил колдун. - Предки говорили со мной! Они не хотят, чтобы мы уходили отсюда, они требуют, что бы мы продолжили охоту. Чужестранец посмел нарушить границу и должен быть наказан. Насаг тоже нарушил границу и тоже должен быть наказан!

Варвары ничего не ответили, лишь мрачно смотрели в накрытое тенью лицо колдуна, не выражавшее никаких эмоций. Они боялись этого человека, но оставаться в лесу боялись больше. Потому решили с первыми лучами солнца уйти в деревню, никогда больше не возвращаться в проклятое место. А колдун пускай продолжает свои дикие пляски до самого скончания веков, судьба его никого из горцев не волновала.

Они не сумели найти тело одного из товарищей, неизвестно, что с ним случилось, и что еще придумает Насаг, чтобы прогнать преследователей. Да и нужно ли искать беглецов, если они забыли о табу, пришли на земли, которые посещать нельзя? Не ожидает ли их страшное наказание, за нарушение такого явного и недвусмысленного запрета?

Один из сидевших спокойно варваров неожиданно стал трястись. Лицо его выражало недоумение, испуг, граничащий с безумием. Он закричал, в то же мгновение его челюсти сжались, крик превратился в стон, потом совсем стих. Он упал на землю, принялся кататься боком, что-то бессвязно мычал. Глаза закатились вверх, голова откинулась назад, спина оторвалась от земли, варвар застыл в жутком положении, опираясь лишь на затылок и пятки ног.

Колдун прорычал что-то торжествующе напевно. Пляска его ускорилась, он кружил вокруг костра, прыгал через пламя, обжигаясь, и при этом не чувствуя боли. Вскочил еще один варвар, он, будто обезумев, ухватился за копье, и стал им размахивать вокруг себя, словно бы отгоняя невидимых врагов. Он бросился на своих соплеменников с дикими криками, но тут же упал, затрясся, что-то выкрикивал, не выпускал дрот из рук.

Горцы встали со своих мест, взяли копья, прижались друг другу, выставив оружие впереди себя. Но оборонялись они не от того, что могло напасть из лесу. Они боялись собственных товарищей, с которыми делили кров и ночлег.

Колдун действительно обезумел. Он ничего уже не видел, продолжал свою пляску, выкрикивал бессвязные фразы, хохотал. Сколько длится его танец? Он давно должен был обессилеть и упасть, настолько проворно он скакал, но колдун не останавливался, лишь ускорял темп танца, добавлял в него новые элементы.

Свет костра словно бы издевался над варварами. Горцы, ставшие полукругом, готовые в любой момент отбить нападение, были бы рады никогда не видеть этой отвратительной и пугающей картины.

Человек, словно статуя, замер, выгнув вперед грудь. Другой неистово трясся, не мог совладать со своим телом. Он сыпал проклятьями, кричал то ли от боли, то ли от страха. И сжимал копье, настолько сильно, что костяшки пальцев побелели. Третий, казалось, праздновал торжество безумия, выкрикивая религиозные гимны, а следом за ними богохульные речи. Он размахивал руками, словно плетьми, движения становились все более хаотическими. Все трое не походили на людей. Казалось что нечто забралось в их тела и бесцеремонно стало там хозяйничать.

Горцы чувствовали, что следует бежать, спасаться от этого безумия, казавшегося заразным. Но как только кто-то поворачивался в сторону темного леса, различал неопределенные силуэты, закутанные в балахоны. Незнакомцы прятались, боялись света костра, не смели подойти, ожидали в стороне, когда же кто-то из горцев не выдержит, побежит и попадет в их лапы.

Один из горцев не стерпел, рванулся и побежал, оглашая ночной лес безумными криками. Ночь, словно бы решив отомстить за нарушенный покой, прервала рев пытавшегося спастись варвара. Его вопли резко оборвались где-то в стороне по неизвестной причине.

Четверо, все еще остававшиеся в своем уме, сделались бледными и были вынуждены наблюдать за чудовищным зрелищем, происходящим у них на глазах. В этот момент им вспомнился страшный припадок ярости, охвативший их тогда, на входе у леса, когда они, по приказу колдуна обрушились на детей Ситалка.

Ярость казалась беспричинной, они не чувствовали усталости, лишь желание причинить боль. Тогда они действительно жаждали крови и смерти. Что же произошло, почему они бросились друг на друга?

Ответ напрашивался сам собой - их околдовали. И виноват во всем безумец, в это мгновение кружащийся вокруг костра. Вот единственная причина всех несчастий, вот тот, кто должен быть наказан за все, происходящее сейчас!

Он бросил в костер свои травы, он одурманил горцев и их товарищей!

- Он нас околдовал! - один из варваров озвучил мысль, пришедшую им в голову почти что одновременно.

Колдун ничего не слышал и не видел. Он выглядел счастливым, достигшим высшей степени наслаждения. Смеялся без умолку, свободно проводил рукой над пламенем, не обращал внимания на ожоги, образовывавшиеся на незащищенной руке.

Варвары плотной стенкой двинулись к колдуну, решившись уничтожить виновника раз и навсегда. Костер, который он готовил для Насага, станет его собственной могилой.

Словно бы в подтверждение правильности их действий, трясшийся на земле варвар застыл, копье выпало из его руки. Другой, замерший на своем затылке и пятках, опал на землю.

- Чары слабеют! - торжественно заметил один из варваров.

Они подходили к колдуну, окружали его, но тот их не замечал. В своем сумасшедшем танце он наткнулся на одного из горцев, бесцеремонно с силой оттолкнул его, продолжил кружение. Варвары навалились на него, схватили за пояс и руки. Колдун захохотал еще громче. Все его тело сделалось слизким от пота, он с легкостью выскользнул из рук варваров. Горцы с ужасом поняли, что колдун обладает какой-то нечеловеческой силой. Попытались навалиться на него снова, но тот сумел освободиться.

Хохот его усилился. И от смеха этого по спине горцев побежали мурашки. Он не понимал. Что они задумали. До сих пор не понимал, какая судьба ему уготована.

Отчаяние придало варварам сил, они начали гоняться за колдуном, который всякий раз с хохотом вырывался из их рук, прыгал через костер, вытворял всевозможные пакости, то кусаясь, то с силой царапаясь, то нанося сильные удары в лицо и область живота.

Варвары запыхались, а колдун продолжал скакать, не выказывая признаков усталости. Горцы попятились, разуверившись во всем, что знали. Они не заметили, как в очерченный светом круг, вступило несколько фигур в балахонах. Но колдун их сразу заметил.

- Предки, наши предки благословляют нас! - завопил колдун, совершая очередной прыжок через костер. Похоже что силы все-таки покинули его, потому что перелететь в этот раз не удалось, нога опустилась в самое пекло, но колдун не чувствовал боли, он с легкостью пробежался по кострищу, и, не пытаясь сбросить с себя воспламенившуюся одежду, продолжил плясать.

Варвары увидели фигуры в балахонах, перебежали на противоположную сторону костра, спрятавшись за огнем, рассчитывая, что он отпугнет этих созданий.

Однако существа в балахонах приближались, не выказывая своим видом присутствия страха. Их не пугали ни копья, ни кружащийся в воздухе колдун, одежда которого пылала. Двигались они на какой-то особый манер, совершенно немыслимый для человека. Покачивались на ходу, при движении издавали странные щелкающие звуки.

Кем бы они ни были, это не люди. Как только варвары осознали, с кем столкнулись, все страхи, копившиеся ими на протяжении этой безумной ночи, возвратились, захватили их рассудок целиком и полностью. Единственной естественной реакцией человека в такой ситуации становится бегство.

Позабыв о том, что вокруг них лес, пользующийся дурной славой, позабыв, что заблудиться в нем означало обречь себя на гибель, варвары побежали кто куда.

Колдун принялся кричать. Но на этот раз не от торжества. Болевые рецепторы мужчины, на время отключившиеся, снова заработали. Он понял, что горит, понял, что пламя ползет уже не по одежде, а по его телу, упал, стал пытаться сбить с себя огонь.

Ему удалось сделать это на удивление быстро. Рассудок стал возвращаться к колдуну, он с ужасом отметил, что существа в балахонах становятся полукругом и надвигаются на него. Они уже подхватили двух варваров, валявшихся без чувств, теперь направлялись к нему.

"Предки разгневались, - решил колдун. - Они винят меня, я не сумел убить чужеземца, я позволил ему нарушить границу, я пустил его в лес и предки хотят, чтобы я понес наказание!"

Сдаваться колдун не собирался. Он поднялся на ноги, почувствовал приступ невыносимой боли - пятки ног, спина, руки превратились в сплошные ожоги. Колдун попытался бежать, но вместо этого заковылял, сильно хромая, испытывая кошмарную боль. Обернулся. Существа в балахонах стояли, устремили на него свои капюшоны, внутри казавшиеся заполненными лишь чернотой. Это призраки, видение, наваждение. Они не причинят колдуну боль, они лишь фантазия.

А может они просто издеваются, ждут, когда колдун поверит в то, что спасся, и обрушатся на него, заберут жизнь и унесут вместе с телами других варваров?

Эта мысль заставила колдуна идти быстрее. Он падал через каждый шаг, но у него получалось подниматься, продолжать путь. Он снова падал, и снова поднимался. От боли он не помнил, почему бежит, от кого бежит. Но продолжал идти, потому что страх заставлял его двигаться вперед.

А существа в балахонах, стоявшие за его спиной, равнодушно наблюдали, как варварский колдун скрывается в ночном лесу.

...

Спустя день.

Бесчувственного колдуна нашли у деревни. Поиски начали оставшиеся мужчины, которым ничего не сообщили о заговоре. Обеспокоенные случившимся ночью, варвары подняли панику, и очень скоро несколько молодых мужчин отправились выяснить, куда же пропали отцы семейств.

Поскольку кроме колдуна никого отыскать не удалось, его принялись отхаживать с двойной тщательностью, рассчитывая от него узнать судьбу остальных. Ужасные ожоги испугали всех, жены мысленно похоронили своих мужей. А пастух, рассказал о том, что с юга снова движется какая-то экспедиция.

Слишком много испытаний выпало на долю жителей, а решения принимать было некому. Многие надумали идти, забыв о том, как опасно передвигаться в горах весной. Остаться пожелали лишь те, чьи мужья покинули семейства, пропали неизвестно куда.

Колдун стонал, выкрикивал имена, но в сознание не приходил. На ожогах постоянно образовывались нагноения, лицо опухло. Одна старуха, неплохо разбирающаяся в лекарственных травах, попробовала лечить колдуна какой-то настойкой, но положение того только ухудшилось. Весь этот и следующий день жители деревни пребывали в тревоге.

А потом пятно на небе неожиданно пропало. Никто не знал, как толковать это знамение.

Мальчишки, наблюдавшие за перемещением новой экспедиции, сообщили, что те в дне пути от деревни, они явно направляются к племени горцев, потому что если бы двигались на запад, то не воспользовались бы горными перевалами, ведущими к озеру.

В случае нападения врагов без вождя организовать достойный отпор будет практически невозможно. Призвать союзников тоже не получится - горные перевалы, ведущие к соседним племенам, завалены снегом.

Поздней ночью колдун, наконец, очухался. Новость эта в момент облетела поселение. Вся деревня сбежалась к человеку, который мог рассказать, что же случилось с пропавшими горцами.

- Чужестранец нарушил границы. Предки злятся. На нас обрушатся беды! - выдавил из себя колдун. Когда его стали расспрашивать о том, куда пропали мужчины, ушедшие следом, он начал рассказывать невразумительный бред. Колдуна никто не понял. Наутро он умер.

Прибытие новой экспедиции ожидалось сегодня. Чего ждать от чужестранцев не знали, но разведчики горцев сумели подобраться ближе к группе, пересекавшей горы, и поведали, что среди них много вооруженных людей.

Паника охватила деревенских жителей. Молодые люди побросали все и убежали кто куда. Отчаявшиеся матери стали собирать пожитки и запасы еды, не веря в то, что им удастся выжить в горах с маленькими детьми.

Старшие из оставшихся мужчин попытались организовать подобие собрания, на котором было принято решение двигаться к северному перевалу и заночевать у родниковой долине. Возражать никто не стал.

За считанные часы горцы собрались и покинули деревню, позабыв даже соблюсти правила церемонии погребения. Тело колдуна осталось лежать на лавке в грубом варварском доме, навсегда покинутом своими хозяевами.

 

Глава 12.

Путник устроился невдалеке от костра варваров. Это было недальновидно, если не сказать глупо, но ничего другого он поделать не мог. После столкновения с неизвестными в балахонах, он предпочел быть рядом хоть и с враждебными, но людьми. К тому же, отсюда можно было наблюдать за варварами совершенно спокойно - свет костра не добирался до его укрытия, ночная тьма надежно укрывала.

Путник следил за тем, что происходило вокруг костра, погружался в мрачные размышления. Колдун был безумен, это можно было понять даже по тем гримасам, которые искажали его лицо во время пляски.

"Интересно, почему в самые мрачные моменты своей жизни, когда общине грозит неминуемая гибель, люди подчиняются маньякам и сумасшедшим, взывающим пролить кровь? - подумал путник. - Какой же такой механизм заставляет нас впускать к себе в душу бредни безумцев, когда от опасности нет возможности спрятаться? Из-за чего варвары поверили, что моя смерть спасет их общину?"

У горцев было два пути. Они могли пойти за разумным Ситалком, считавшим человеческие жертвоприношения неприемлемыми, но неспособного объяснить, как избавиться от напасти, обрушившейся на деревню. А могли предпочесть сумасшедшего колдуна, обвинявшим во всех бедах чужестранцев, уверявшего, что гибель путника предотвратит беду. Горцы поддержали второго. Может из-за того, что причины происходящего были им непонятны, и они готовы были ухватиться за любое объяснения, лишь бы только поверить, что есть возможность спастись? Варвары не могли винить себя в случившемся, потому что по их представлениям они беспрекословно соблюдали все табу. Значит, винить следовало того, кто отличался ото всех, кто мог разгневать богов неаккуратными поступками. Те, кто будут защищать виновника, сами становятся врагами, страх за собственное существование приводит к выплеску агрессии вовне.

Все эти рассуждения о причинах, побуждающих поступать людей так или иначе, увы, не имели никакого смысла. Путнику следовало сосредоточиться на том, чтобы как можно скорее достигнуть пещеры, спуститься и, миновав подземный лабиринт, достигнуть цели всего путешествия.

Задрожали ветки деревьев, зашелестела листва, путник отвернулся от костра, быстро спрятался в кустах, стал ждать, когда глаза привыкнут к темноте, и он различит того, кто приближался.

Люди в балахонах неспешно крались. Они видимо не заметили путника, стояли всего в нескольких метрах от него, ничего не предпринимали. Их было четверо, они вели себя нерешительно. Незнакомцы то подкрадывались ближе к костру, то делали несколько шагов назад. Но как они двигались, почему они так двигались? Создавалось ощущение, что ноги их были вывернуты наизнанку, а колени проглядывают со стороны спины. Жуткое зрелище.

"А может этот как раз те, кого я ищу, - подумал путник. - Следует ли выйти из укрытия, представиться? Если это они, то полное опасностей путешествие закончится".

Но ведь могло быть и иначе. Люди эти могли оказаться дикарями, разбойниками и убийцами, годами прятавшимися в этих лесах. Они убьют путника, затем примутся за варваров. Лучше отсидеться, дождаться, когда все это закончится, самому пробраться через пещеры.

Незнакомцы подобрались совсем близко к кустам. Путник задержал дыхание, дабы себя не выдать. Край балахона одного из незнакомцев лег на руку путнику. Спрятавшийся, забившийся в заросли человек едва не вскрикнул, когда почувствовал неприятную сырость и холод, исходившие от ноги существа, стоявшего над ним.

Невольно вспомнились рассказы о мертвецах. А что если легенды не врут, что если здесь действительно обитают те, кто давно уже не дышат, сердца их перестали биться, а разум подчиняется темной силе, затаившейся в этом проклятом месте?

Нельзя было шевелиться, но отвращение росло. Путник не мог переносить близость этого создания, ощущать тяжелый край балахона, лежащий на его запястье. Сердце учащенно забилось, сделалось плохо. Хотелось начать глубоко дышать, но этого нельзя было делать, путник напоминал себе об этом, аккуратно и бесшумно набирал крупицы воздуха и с ужасом глядел на возвышающееся над ним существо, от которого его укрывали не очень густые заросли кустарника.

"Уходите, чего же вы ждете, чего вы стали надо мной!" - ругался про себя путник.

Страшная догадка пришла ему в голову. А что если незнакомцы уже давно заметили его, что если они просто играют, делают вид, что не знают о его существовании, а сами только того и добиваются, чтобы он вскочил и закричал? Своего рода извращенная проверка будущей жертвы. Недаром же они подошли так близко к кустам, в которых он решил укрыться.

Словно бы в подтверждение его мыслей, незнакомцы в балахонах куда-то пошли, и когда один из них двинулся, по тыльной стороне ладони проползла отвратительная слизкая твердая, как кора дерева, ступня этого существа. Оно вздрогнуло, почувствовало тепло, исходившее от руки путника, мгновенно отреагировало, наклонилось. Путник был на пределе, но не закричал.

Рука в балахоне вытянулась и ухватила его за плащ. Путник почувствовал острые, как лезвие когти, скользнувшие по его плечу, рефлексивно отдернулся, прорвался через заросли кустарника, выскочив с противоположной от незнакомца стороны.

Один из варваров заорал и бросился бежать прямо на путника. Незнакомец в балахоне уже пробирался через кусты, намереваясь ухватить вырвавшегося человека. Путник, стараясь не опираться на поврежденную ногу, ушел в сторону, варвар похоже не видел вообще ничего, спустя мгновение налетел на существо в балахоне, они дружно упали на землю. Крик горца оборвался, но вдаваться в подробности того, что там произошло, путник не собирался - следовало спасаться, если он не желал снова испытать прикосновение этих когтистых лап. Он совладал с испугом, напомнил себе, ради чего пришел в лес. Придется рискнуть.

Существо быстро поднялось на ноги, заметило путника. Варвары заголосили - похоже, твари в балахонах осмелились напасть. Путник продолжал стоять и терпеливо наблюдать за тем, как существо надвигается на него в своей ужасно-отвратительной манере. Спрятавшийся под балахоном был удивлен отвагой путника, потому замер в нескольких шагах от него, ожидая какой-то подлости. Но путник продолжал стоять на месте.

Совершив довольно изящный прыжок, существо в балахоне в мгновение ока оказалось у путника, попыталось навалиться на него всем весом, но тот сумел ухватиться за капюшон балахона и сорвать его.

...

Насаг долго бродил в лесной чаще, не зная, куда податься. Запах затхлости, тлена, смерти, казалось, пропитали эту часть леса. Неудивительно, что люди, побывавшие здесь, решили, что эта земля принадлежит мертвым. Сам Насаг уже разуверился в этой легенде. Его отец и братья убиты, сам он обречен на гибель - лес слишком густой, выбраться из него практически невозможно. Самые надежные ориентиры, по которым варвары определяли стороны света, здесь не приносили никакой пользы. Мох, росший обычно с северной стороны дерева, в этом лесу облеплял весь ствол.

Муравейников здесь вообще не было, листва имела какой-то бурый свет, а солнце словно бы никогда не проникало в это царство мрака. Насаг просто брел наугад, пытаясь вспомнить, с какой стороны он убегал. Он уже забыл о мести, забыл о том, ради чего отправился в лес. Какая-то странная апатия, слабость навалились на него. Хотелось пить, хотелось вспомнить заветы отца, хотелось снова увидеть братьев. Но все эти желания маячили где-то далеко, на краю сознания. Рассудок Насага был затуманен, словно бы он объелся белены.

Зрение внезапно ухудшилось, он плохо различал дорогу, все расплывалось. Насаг шел и пошатывался, в конце концов, повалился на землю и уснул.

Он пришел в себя всего через несколько минут. Голова ужасно болела, судорожно сокращались мышцы ног. На секунду Насаг забыл, где находится и что произошло, а когда осознание случившегося с безжалостностью снова на него обрушилось, сжал руки в кулаки. Боль утраты возвратилась, он как никогда отчетливо увидел перед мысленным взором образ отца.

Статный, решительны, смелый - Ситалк всегда был для него примером. Теперь его нет. Насаг вспомнил братьев, вспомнил их детские игры, то, как они дрались с племенем кочевников, претендовавших на земли горцев. Братьев тоже больше нет. Он последний. И виноват в этом один человек, который должен поплатиться за все свои злодеяния.

Он поднялся, осмотрелся, попытался восстановить в памяти маршрут, по которому бежал. Внимательно разглядывая землю, Насаг искал следы, которые сам и оставил. Почему сразу не догадался так поступить? Ведь раньше, он в первую очередь занялся бы именно этим? Раньше - это когда?

Насаг вспомнил - две недели назад, когда он охотился на южном склоне и пил воду из подземных ручьев. Потому вернулся в деревню. Поначалу все было хорошо, только поведение соседей и родни казалось странным, нелогичным: разговаривали странно, были чрезмерно агрессивны. А потом это ощущение исчезло вместе с ясностью мысли. Память стала подводить, начал путать сон и явь.

В этот момент горец почувствовал, что как никогда близко подобрался к разгадке событий, происходивших в деревне в последние дни. Болезни скота и людей, неурожаи - все это легко объяснялось, если допустить, что озеро было отравлено.

Как же раньше никто об этом не догадался! Насаг вспомнил последние две недели - он прожил их как во сне. Нет, он осознавал ответственность за свои поступки, он отдавал себе отчет в происходящем, но при этом оставались какое-то странное ощущение нереальности всего происходящего, заторможенность.

Да и кому могло прийти в голову, что кто-то из варваров поддержит инициативу человеческого жертвоприношения? Как колдун мог взывать к убийству гостей горской деревни, и при этом считаться здравомыслящим? Почему пошли слухи о слабоумие отца, всегда славившегося своей рассудительностью? Все становилось на свои места, если допустить, что озеро, возле которого они возвели свою деревню, отравлено.

Яд проникал в их организм, сводил их с ума, делал озлобленными, жаждущими крови. Агрессия вылилась в убийство вождя и его сыновей, в попытку убийства римлянина, совершившего длинный переход через горы.

Охваченные эпидемией горцы даже не подозревали, что больны. Так почему же они не заметили перемен, происходящих с ними? Почему даже самые благородные и уважаемые не обратили внимания на то, что в их голову лезли чудовищные мысли? Неужели народ Насага просто скрывал истинные пороки своей натуры, неужели горцы просто давили в себе того хищника, который постоянно жаждал крови ближнего, требовал добиться более высокого положения в общине, завладеть чужим добром, уничтожить конкурента?

Если отцу Насага удалось каким-то чудом спастись, избежать расправы, может он сможет разрешить сомнения, возникшие в душе его сына, рассказать, что же было не так, почему люди не догадались, что меняются, и меняются не в лучшую сторону. Последний выживший сын Ситалка отыскал только один разумный ответ на этот вопрос - никаких перемен не было, потому люди их и не заметили. Отрава всего лишь заставила показать то, что скрывалось где-то глубоко внутри человека, было присуще ему по своей природе, но от чего он сам старательно отрекался.

Яд покидал организм Насага, выводился из него, пусть и не бесследно. Головная боль, тошнота, слабость - все это были симптомы проявившегося заболевания.

"Я должен вернуться!" - твердо сказал Насаг сам себе. Теперь, когда он знает причину болезни, он может спасти своих соплеменников.

Но если останется здесь, он сможет достигнуть большего! Насаг вспомнил истории, вспомнил, зачем рвался в проводники чужестранца. Он все еще мог отыскать вход в подземелье, мог хотя бы попытаться вернуть жену и дочь. Больше того, если в легендах была, хотя бы толика правды, он вернул бы всю свою семью, отца и братьев.

Прежде чем идти в деревню, нужно отыскать Туллия и спустится вместе с ним. Наверняка римлянин не просто так сюда пришел, ему тоже что-то было известно. Насаг сможет все изменить, если сейчас не смалодушничает, если доведет дело до конца, если переборет свой страх.

А может погубить всех, если легенды - вымысел старых дураков. Решись он блуждать по лесу в поисках того, не знаю чего, яд может убить остальных горцев. Когда он отыщет пещеру, спустится в нее и не обнаружит там ничего, кроме отвратительных слизней и червей, то осознает глупость своего поступка и тщетность надежд. Но будет слишком поздно.

Насаг наконец отыскал переломившуюся ветку. Скорее всего, он пробегал тут совсем недавно. Местности он так и не вспомнил, но решил двигаться дальше, уже разглядев отчетливый след.

Очень скоро он вышел к водоему. Поверхность его покрылась тиной, от воды исходил неприятный запах, на берегу в обилие обитали лягушки. Кое-где можно было заметить громадных змей, притаившихся в самых топких местах. Их продолговатые, пестро окрашенные тела сливались с листвой и служили бы идеальной маскировкой, если бы не размеры. Жирные и длинные, змеи смотрелись как нечто противоестественное, совершенно не вписывающееся в обстановку озера.

Действительно, пустующий, умирающий лес и среди всей этой нищеты природы толстые змеи, не испытывавшие проблем с добычей пищи, явно контрастировали.

Само болото навевало самые неприятные ассоциации. Запустение и безжизненность, лишь только слизкие гады сумели прижиться в этом мерзком месте.

Насаг вздрогнул. Горец вспомнил, что пришел сюда не случайно, он двигался по чьему-то следу. Раньше варвару казалось, что он повторяет собственный путь, но если бы Насаг пробегал мимо болота, он бы это запомнил.

Значит Насаг все это время шел за кем-то, кто знал это лес, потому что двигался без перевала и остановки, с вполне определенной целью путешествия. Этот неизвестный не боялся запустения и атмосферы, царившей в этом гиблом месте. И как знать, вдруг этот неизвестный обитатель леса заметил преследование и сейчас наблюдал за Насагом со стороны, выжидая момент, готовясь нанести удар, в тот самый момент, когда варвар будет меньше всего готов?

По спине Насага побежали мурашки. Он стал пятиться, повернулся, готов был броситься бежать подальше отсюда. Сталкиваться с таинственным обитателем болота совсем не хотелось.

Насаг наскочил прямо на существо в балахоне, подкрадывавшееся к нему со спины. Вскрикнул от неожиданности, отпрыгнул, рванулся было бежать. Но существо навалилось на него, вцепилось когтями.

Охваченный ужасом Насаг запустил руку за пояс, пытаясь дотянуться до ножа. Существо в балахоне резким движением оттолкнуло варвара. Ухвативший ножик за край рукоятки, Насаг выронил его. Однако второй рукой он сорвал балахон с противника.

Чудовищная тварь предстала пред Насагом в своем первозданном виде.

Зеленая, чешуйчатая кожа, две дыры вместо ноздрей, ноги, строением своим чем-то походившие на лапы кузнечика, перепонки на пальцах, кроваво-красные глаза.

То было демоническое порождение ночи, то была сама смерть, пришедшая за ним из преисподней. Участь всей деревни варваров была давно предрешена этим небожителем. Существом, вышедшим из глубины земли.

Его не победить, ему невозможно противостоять, от него невозможно убежать. Отдаться судьбе и умереть. В легендах не стали говорить всей правды, потому что правда была ужасна. Если это действительно то, чем становились люди после гибели, тот их истинный образ, о котором горец размышлял совсем недавно, Насаг уже ничему не удивится. Все принципы, преподававшиеся ему с детства, все истории о добрых и злых богах, все меркло перед этим существом, так непохожим на человека, и в тоже время имевшим с ним столько схожих черт.

Бежать бесполезно, никак не спастись, Насаг смотрел, вглядывался в черты этого ужасного создания и чувствовал, как отчаяние все больше охватывало его. Где-то в стороне громко кричали. То были люди, они тоже столкнулись с этим. Теперь и они поймут - вся их борьба ничего не стоила.

Что же стояло перед ним и взирало сверху вниз, что это такое, живое и в то же время не имеющее права жить? Что хотели донести легенды, передаваемые из уст в уста? Какая судьба уготована Насагу теперь, когда он увидел истинную личину ужаса?

Варвар пытался хоть что-то понять, но пучина безумия затягивала его все глубже. Не вырваться, не выбраться на сушу. Образ этой твари отчетливо отпечатался у него в памяти. Он не забудет ни одной детали, ни одного штриха. Он будет помнить всю нескладность, ангармоничность тела этого создания до самой смерти. А умрет он в тот самый момент, когда зеленокожий урод прикоснется к нему, когда острые желтоватые когти на пальцах этой твари вопьются в его кожу. Потому что рассудок Насага не сможет выдержать этого, просто не справится с тем отвращением, которое охватит все его члены, тем страхом, который сожрет его душу, оставив никому ненужные объедки.

Существо потянулось к нему, Насаг ничего не предпринял, приняв свою судьбу.

...

Что же увидел путник в глазах зеленокожего? Ненависть? Страх? Злобу? Удивление? А может зеленокожему были чужды все эти и множество других чувств?

Так или иначе, подготовленный к виду неприятного с точки зрения человеческой эстетики лица, путник не закричал, лишь слегка вздрогнул. Как не уверяй себя, что выдержишь вид чего-то отвратительного, все равно поморщишься.

Правда, путник воображал себе нечто худшее, потому сильного потрясения не испытал. Даже не попытался сорвать руку зеленокожего со своей, когда тот ухватил его за плечо.

Неужели все закончилось, неужели путник благополучно сумел достигнуть цели, сохранив жизнь?

Существо оскалилось, видимо, пытаясь напугать путника, но тот оставался совершенно спокоен. Только когда вторая рука зеленокожего потянулась к его горлу, путник решил, что пора бы расставить точки над i.

- Меня прислал Зеленцов, - на русском языке произнес Егор Котельников.

 

Глава 13.

Новость о разгроме армии Газдрубала быстро расползлась по всей Италии. Племена, некогда склонявшиеся в пользу Ганнибала, перестали оказывать его армии поддержку, отвернулись от пунийца, ожидая дальнейшего развития событий. Консул восстанавливал силы и готовился начать переброску своих легионов к Риму, имея трехкратное превосходство в силе над армией Ганнибала. Столица Республики продолжала сопротивляться.

На родине Ганнибала вспыхнули восстания, с востока в страну ворвались варвары, испанские колонии подверглись нападению иберийских племен. Все разом обрушилось на Карфаген. И разрешить задачи, брошенные африканскому государству, предстояло полководцу Ганнибалу, который несколько месяцев вел бесплодную осаду Рима. Положение было удручающим. Вот-вот могли возникнуть проблемы с провиантом, наемники, услышав о разгроме сил Газдрубала, начали подумывать о том, чтобы вернуться в родные края, ссоры вспыхивали внутри разноплеменной армии.

Барка помнил штурм Сагунта. Ганнибал был настоящим вождем, мудрым руководителем. Никогда не признавал свои ошибки перед подчиненными, но перед собой он оставался честен всегда. К совету зятя следовало прибегать во время переговоров, но не наедине с собой. Потому что в тот самый момент, когда Ганнибал не сумеет отличить свою ошибку от чужой, он проиграет войну Риму. Осада Сагунта - провальная операция. Победа досталась исключительно за счет численного превосходства над осажденными. Город должно было взять после того, как стены были пробиты в первый раз.

Ганнибал разбивал врага на поле брани много раз. Но вести осаду и штурмовать город ему пришлось лишь однажды. Защитники Рима теперь были в меньшинстве. Но Рим не Сагунт, он надежно укреплен, а сами его жители будут сражаться до конца.

Сенат так и не пошел на заключение мира, политика Ганнибала провалилась, потому оставалось два выхода - снять осаду или штурмовать город до прихода армии консула. Барка склонялся к первому. У Ганнибала не было опыта организации штурма, а ресурсы теперь были жестко ограничены, пополнить потери, которые понесет армия, он был не в состоянии.

Самым разумным в сложившейся ситуации было отступление. Оставить город, отойти на север Италии, маневром навязать консулу преследование и...

Неужели придется возвращаться в Африку ни с чем? Хуже - следом за собой Ганнибал приведет в Карфаген войну. Рим теперь не остановится, пока у их исторического соперника не останется никаких сил и средств к продолжению войны. Они захватят Карфаген, превратят его в свою колонию или выжгут землю вокруг, уничтожат город.

Все-таки штурм. Но если армия потерпит поражение, то обороноспособность Карфагена резко упадет. Рим захватит Испанию, беспрепятственно ворвется в Африку, как это уже было когда-то. Но тогда отец Ганнибала сумел противостоять врагам, он защитил свою страну, он разбил рабов, посмевших воспротивиться власти совета старейшин, сделал все от него зависевшее, чтобы Ганнибал победил в этой войне. Увы, усилия Гамилькара оказались напрасными.

Отчаяние охватило Барку. После стольких усилий, после стольких побед он терпит поражение, сокрушительное и решающее. Карфаген не сумеет подняться, участь его предрешена. Если Ганнибал снимет осаду, он продлит агонию родного государства, которая будет длиться может десять, а может сто лет, конец все равно будет один - гибель государства.

Может все-таки удастся собрать новую армию, нанять войска из дружественных племен? Может совет старейшин выделит средства из казны, сформирует в Карфагене новую армию, разобьет неприятеля в Африке и вышлет поддержку в Рим?

Пустые надежды, пустые мечтания - этого никогда не будет. Алчные правители Карфагена заботятся о своей мошне больше, чем о родной семье. Что им поражение в войне, что им гибель Ганнибала - все одно, главное выжить сегодня, завтра пускай разбираются те, кто проснется по утру.

Барка не видел выхода, вторую ночь он не мог уснуть. Неопределенность- что может быть хуже? Был ли у него шанс на победу или все уже решено - поражение неминуемо? Погибель ли ему предрешена или вечная слава? Отчего дар предвидения дан только богам, отчего человек должен мучиться, метаться, надеяться, а потом наблюдать за крахом, гибелью мечты?

Ответственность, которая была возложена на плечи Ганнибала его отцом, теперь казалась Барке неподъемным грузом. Все в его жизни делалось ради достижения конкретной цели - брак на иберийке, детство в армии, суровые самоограничения - все это ради крушения Рима. Теперь оказалось, что цель была недостижимой, старания были бессмысленны. Вина ли это Ганнибала? Или Гамилькара, который толкнул его на войну с Римом, заставил повторить свой путь героя-неудачника? Что толку от побед на поле брани, если достаточно проиграть одно сражение и следом за этим потерпеть крах о всех своих начинаниях?

Нерешительность была свойственна Ганнибалу с детства, но он боролся с ней, выдавливал из себя по капле. Отсюда и вся его неуступчивость, не всегда разумная. Пытаясь доказать себе, что он настоящий лидер, Ганнибал твердо руководил подчиненными, раз принятые решения не менял. С одной стороны, это неправильно - упрямство свойственно ослам, с другой стороны Ганнибал по долгу думал, прежде чем выбрать вариант, выбирал тщательно, отчего действия его оказывались выверенными и смертоносными. Но теперь чувство нерешительности вернулось - мерзкое гнетущее, заставляющее метаться человека, выбирая между чаном с кипятком и ледяной водой. Нырнув и туда, и туда несчастный погибнет, но даже неминуемость гибели не прекратит его метаний в момент перед прыжком. Именно так ощущал себя Ганнибал теперь - какое решение не прими, всюду ждет гибель и поражение, но даже этот выбор не получается сделать просто.

Барка закрыл глаза, лег на спину. Нужно попытаться уснуть, армия должна видеть уверенного в себе лидера, который не колеблется при принятии важного решения. Штурм или отступление - Ганнибал может сомневаться в душе, но всем своим видом обязан демонстрировать твердость.

...

Коллатин праздновал победу вместе со всем Римом. Теперь, когда Газдрубал разбит, а консул со своими легионами продвигается к городу, о мире не может быть и речи. Сенат был так близок к тому, чтобы принять опрометчивое решение. Страх перед пунийцем заставил сенатора рисковать жизнью собственной дочери. Рисковать таким полезным агентом само по себе глупое решение. Пунийцы и без того будут разбиты. Счастье, что мерзавцы сохранили Терции жизнь. После войны она станет главным инструментом, при помощи которого Коллатин будет избран консулом. В тот момент в руках у сенатора окажутся все ниточки, чтобы изменить законодательство Рима, закрепить свою власть, править до конца жизни. Главное не торопиться. Терция поможет.

Сказки о том, что Рим не станет терпеть абсолютной власти, не пугали Коллатина. Да, он смутно помнил легенды о том, как обошелся народ вечного города с последним царем, как была провозглашена Республика. Только в отличие от царей, сенатор сумеет убедить народ в том, что власть в их руках. Он сохранит функции сената, даже позволит им принимать не принципиальные решения самостоятельно. Но при этом, каждый раз, когда потребуется, Коллатин заставит проголосовать всех так, как ему будет нужно. С падением Карфагена легионы Рима отправятся в Грецию. Коллатин поведет войска, победит, заставит устроить себе триумф, распишет свои победы как венец стратегического искусства, внесет сам себя на страницы книги истории.

Но самое главное - шкатулка. Она останется в семье сенатора и будет передаваться из поколения в поколение. Если Терция переживет период становления Коллатина, она должна будет выйти замуж, потому что в ней сенатор видел истинную римлянку, ту, которая родит здоровых детей, способных продолжить его дело. Они отправятся на Балканы, поднимутся в горы и разгадают секрет этого предмета. Если над Римом когда-нибудь снова сгустятся тучи, потомки Коллатина сумеют его спасти. Потомки единоличного правителя Рима, победителя и великого полководца.

Мечты эти придавали немолодому Тарквинию сил. Они понадобятся Коллатину, если Терцию разоблачат, и она погибнет. Останутся еще две дочери, но на их потомство сенатор не возлагал никаких надежд. Ему придется жениться повторно и завести сына.

Коллатину посчастливится стать великим, свершить то, что не удастся никому и никогда - построить вечную Империю, которую никто не сумеет разрушить, потому что защищать ее будут силы, спрятанные богами внутри ларца Пандоры.

...

Главной новостью в Риме на протяжении уже нескольких недель оставалась победа консула над братом Ганнибала. Римлянки только о том и талдонили, что скоро голова Ганнибала окажется на колу напротив ворот Рима.

Терция, смирившаяся с тем, что любит врага ее народа, старалась не обращать на досужую болтовню внимания. Это же Ганнибал, трудности его не остановят, он справится, разобьет консула, а потом заставит римлян сдаться.

Но разговоры не унимались. Несколько мужчин вызвались сами спуститься в стан пунийцев и принести голову Ганнибала. Конечно, они напрасно бахвалились, но Терцию тревожили эти слова. А что если кто-нибудь из них действительно решится на подобный поступок? Что если Ганнибал не справится с консулом?

Брата Барки обезглавили - Терция об этом была наслышана. Так значит, та же участь ждет и отважного вождя пунийцев?

В минуты, когда подобные мысли посещали ее, Терция начинало усиленно повторять, что всё происходит во благо Риму. А потом вспоминала, что родной отец отправил ее к Барке, на верную гибель, а Ганнибал не стал убивать, он разгадал ее уловки, но отпустил.

Поступил бы отец так же с убийцей, подосланным к нему? Образ Лукреции тут же всплыл в мыслях Терции. Теперь мать не казалась ей мерзкой предательницей - напротив, она виделась мученицей, умершей за любовь, готовой пожертвовать собой ради близкого человека, а не бездушного каменного города.

Беспокойство за участь Ганнибала росло. Терция почувствовала необходимость увидеться с пунийцем, понять, что же такое было в этом человеке, что заставило ее так сильно тянуться к Барке.

Она часто подумывала о том, чтобы пробраться ночью к палатке Ганнибала, увидеть его. Может быть, тогда она снова наберется храбрости, сумеет убить его, человека, который причинил ее народу столько страданий.

О себе нужно забыть - думать только о народе. Поступать как раньше. Тогда станет легче, значительно легче.

Скоро придет консул и разобьет пунийцев, наваждение, охватившее Терцию, растворится. А голова Ганнибала окажется на колу, выставленная на всеобщее обозрение напротив ворот Рима.

Мысль эта отозвалась невероятной болью в груди девушки. Терция решилась - сегодня ночью она произведет еще одну вылазку, она должна будет увидеть Ганнибала и покончить с этим. Пока Барка жив, ей не будет покоя. Сегодня погибнет либо он, либо она. Умереть Риму Терция не позволит.

...

Набросив на себя черный балахон, Терция бесшумно миновала римские посты, подобно кошке спустилась с Капитолийского холма, перебралась через стену города и оказалась на Марсовом поле. Ганнибал расположил свои войска с противоположной стороны города. Здесь разбилось лишь несколько небольших отрядов, численность которых не превышала тысячи человек.

Терция учла ошибки прошлой вылазки в лагерь пунийцев, пробираться туда нужно не со стороны Рима. Ей предстояло обойти вокруг города и армии Ганнибала, чтобы благополучно достичь своей цели. Она должна была вернуться к рассвету домой и, чтобы путь не занял всю ночь, Терция побежала.

Веревку, при помощи которой она спустилась со стены, могли заметить римские караульные, но теперь уже поздно было об этом беспокоиться - оставалось бежать к Ганнибалу. За его головой.

Несмотря на спешку, у Терции получалось двигаться бесшумно, тем не менее, похоже, что пунийцы заметили какое-то движение у стен Рима - в лагере вспыхнули факелы. Терция побежала быстрее. Как назло выдалась лунная ночь. В кромешной тьме блеклый свет, отбрасываемый грустным ликом небесного тела, казался Терции слепящими солнечными лучами.

Она быстро подобралась к Тибру - переплывет на другую сторону и пунийцы ее не заметят. Правда путь, который нужно будет проделать, удлинится.

Но суматоха в лагере карфагенян быстро улеглась, факелы погасли, стало тихо. Терция пошла дальше.

Через полтора часа ей удалось обогнуть Рим с севера и, взобравшись на очередной холм, Терции открылся вид на лагерь карфагенян. Палатка Ганнибала располагалась на западной окраине.

Сам лагерь напоминал чем-то римский - прямоугольная стена из частокола окружала его, ворота располагались по всем четырем сторонам, за частоколом множество палаток. У ворот тоже сторожевые палатки.

Чтобы добраться до Ганнибала, Терции предстояло перелезть через частокол, в неудобном балахоне этого не сделать. Сняв же его она рискует быть замеченной - тоги черного цвета девушка отыскать не сумела, потому выбрала темно-бардовую.

Спустившись с холма, она стала вглядываться, стараясь рассмотреть пунийских сторожевых. У стен лагеря караул несли несколько солдат, наверняка кто-то был за стенами. Полагаться предстояло на удачу.

На полусогнутых ногах, практически гуськом, Терция стала пробираться к стене. Благополучно миновав самый опасный участок пути, римлянка достигла своей цели. За стеной никого не было - караульный то ли пренебрег своими обязанностями, то ли куда-то отошел. Повезло.

Терция сбросила балахон, подпрыгнула, чтобы ухватиться за верхний край частокола. Не получилось. Стена оказалось слишком высокой. В добавок ко всему, она очень шумно приземлилась на землю.

Девушка затаилась - вроде бы никто не услышал возни у стены. Но что делать теперь - ей не перебраться через стену без посторонней помощи.

В прошлый раз все было значительно проще - отец поручил ей убить Ганнибала, но возвращаться живой ей не приказывали. Терция позволила схватить себя, главное - добраться до командующего пунийцев, лишить того жизни. Но теперь все обстояло по-другому. Коллатин обязана была вернуться домой. Она не желала губить себя во имя Рима и отца. Тогда почему решилась совершить эту вылазку?

Терция осмотрелась по сторонам, в поисках того, что могло бы послужить подставкой. Много камней валялось у стен, но поставить их один на другой не представлялось возможным - то были необработанные валуны, они бы просто соскальзывали друг с друга.

Терция посмотрела на верхушку частокола - концы деревянных стен были заострены. Коллатин быстро придумала новый план действий.

Сняв свой балахон и завернув в него небольшой булыжник, девушка подпрыгнула и перебросила его через стену, придерживая рукой другой конец балахона, убедившись, что ткань зацепилась за острый наконечник, Терция резко потащила балахон на себя, уперлась ногами в стену и, подтянувшись на обеих руках, стала взбираться вверх. Ткань начала рваться, но пока с ролью импровизированной веревки справлялась. Терция сумела дотянуться до края частокола, перемахнула через стену, шумно приземлилась внутри лагеря пунийцев.

Вокруг было тихо, Терцию никто не заметил. Быстро представив вид лагеря с холма, Коллатин стала по памяти продвигаться к месту ночлега Ганнибала. Караульных она сумела обойти и меньше чем через десять минут добралась до палатки главнокомандующего пунийцев.

Здесь будет сложнее всего - карфагеняне приставили к палатке своего полководца надежную охрану - по два человека на севере и юге, еще двое несли посты по сторонам. Как обмануть их, Терция не знала, придется ждать смены караульных. Она затаилась и стала наблюдать за происходящим. Тишина, царившая вокруг, тихие трели сверчков заставляли глаза смыкаться, девушка начинала погружаться в сон. Караульные сменяться не собирались.

Но Терция подметила одну особенность. Солдаты иной раз огибали палатку и тихо обменивались какими-то замечаниями. Попробовать пробраться к Ганнибалу в тот момент, когда сторожа снова отойдут переговорить? Ничего другого не оставалось.

Действительно, через некоторое время караульный заскучал, отошел в сторону, побеседовать с солдатами, охранявшими вход в палатку. Терция стрелой метнулась вперед, бесшумно разрыла рыхлую землю у основания палатки и забралась внутрь, насколько возможно скрыв следы своего пребывания снаружи.

Ганнибал тревожно ворочался, что-то произнося вслух во сне. Свет луны четко очерчивал острое лицо Барки. Даже во сне пуниец был напряжен, казалось его сковали страдание и боль. Терция на корточках подошла к изголовью постели, вытащила из-под складок своей тоги нож. Он проснется, он наверняка проснется, потому что он сильный, опытный, спит чутко. Но Ганнибал не почувствовал ее присутствия. Лоб сморщен, веки дрожат, губы поджаты. Выглядел он словно измученный, сломленный человек, всю жизнь боровшийся с неведомым противником, но так и не сумевший его победить.

Терция догадалась, что этот противник Рим. Свое существование Ганнибал посвятил тому, чтобы уничтожить Рим. Она же жила ради того, чтобы его сохранить, защитить. Их цели были противоположны, но души родственны.

"Сейчас или никогда", - пронеслось в голове Терции. Она занесла кинжал, намереваясь уничтожить угрозу для Рима, для ее отца, но новое, до этого незнакомое ей чувство, не позволило ей погубить Ганнибала. Терция стало жалко пунийца, такого беззащитного. Он не убил ее тогда, она не лишит его жизни теперь. Девушка встала на одно колено рядом с Ганнибалом, приложила свободную руку к его щеке, а холодное стальное лезвие поднесла к горлу.

Пуниец проснулся. Пробуждение было мгновенным, стремительным - только что он пребывал в тревожном неведении и вот абсолютно трезвыми глазами взирал на мир. Он разглядел Терцию, узнал ее, посмотрел на лезвие ножа, приставленное к его горлу, презрительно усмехнулся. Оба молчали, Терция вглядывалась в черты лица Ганнибала, стараясь прочитать их, Барка равнодушно вперился в потолок палатки.

- Я помогу тебе, - прошептала Терция. - Через три дня я устрою пожар у южной стены. Тогда и начинай штурм.

Терция еще раз провела свободной рукой по щеке Ганнибала, убрала нож от горла пунийца и выскользнула во тьму, позабыв обо всем на свете. Сейчас она не помнила о том, что нужно прятаться от караульных, что если ее схватят, то не раобравшись, могут убить. Она запомнила размеренное дыхание Ганнибала, его спокойствие в тот момент, когда ему грозила смерть.

Она любила Барку, не знала почему, не знала за что, просто любила. Ради него она готова пойти на предательство, погубить и отца, и Рим, готова погибнуть сама.

 

Глава 14.

Не смотря на то, что город ликовал, не смотря на радостное известие о скором прибытии армии консула, сенатор Коллатин ощущал какое-то смутное, нехорошее предчувствие. Он внимательно слушал рассуждения Туллия о плане ведения наступательной войны, о необходимости создания сильного флота, о том, что жители Рима должны повторить свой отважный поступок и начать строить корабли на собственные средства. Слушал, представлял себе, как ненавистный Карфаген падет, в то же время чего-то страшно боялся.

Терция сегодня спала необычайно долго, показалось ли ему, или ночью она действительно уходила? У Коллатина складывалось впечатление, что девушка что-то замышляла, не хотела делиться этим с ним. Интересно, могла ли Терция пойти против своего отца? Мог ли кто-нибудь привлечь ее на свою сторону, купить, пообещав богатства и власть? Нет, она была безразлична к деньгам, украшениям и социальному статусу. Она - верная супруга Рима. При слове супруга Коллатин почувствовал, как к горлу подступил комок. Он вспомнил Лукрецию, вспомнил все те старания, которые ему пришлось приложить, чтобы правда не выползла на белый свет. Коллатину удалось превратить историю в героическое сказание о верной супруге, покончившей с собой, после того, как над ней надругались. Неужели с Терцией может приключиться что-то подобное? Неужели она настолько похожа на свою мать, что смеет ночью бегать к любовнику?

Тарквиний слишком хорошо знал свою дочь, чтобы даже допустить такую возможность. Тогда куда она уходила ночью? И почему предчувствие беды не покидало его сегодня ни на секунду?

- Когда осада с города будет снята, - вещал Туллий, - следует приступить к подготовке новых легионов для похода в Африку. Карфаген должен быть разрушен, иначе строптивый пунийский народ рано или поздно в третий раз поведет свои войска на Рим.

А что Ганнибал? Есть ли у него шансы одержать победу в предстоящем сражении? Пуниец не собирался снимать осаду в ближайшее время, хотя ему было известно, что армия консула превосходит его численностью. Чего выжидал Барка теперь? Неужели рассчитывал победить? А ведь и правда, этот пуниец выигрывал и более сомнительные сражения, имея численно меньше воинов. Да, но здесь стены Рима, здесь силы легионам придаст сама земля. Неужели Ганнибал этого не понимает?

Возможен ли штурм? Может именно на это и рассчитывает пуниец - дождаться, когда римляне потеряют бдительность, уверенные в собственной безопасности, и атаковать. У него хватит солдат организовать приступ города. А уж хитрости пунийцу не занимать. Перед ним открывалась масса вариантов - устроить диверсию, посеять панику, пробить ослабленные западные стены. Что будет, если пуниец возьмет город? Как поведет себя консул?

Взятие Рима в первую очередь скажется на духе легионов. Смогут ли они одержать победу, когда будут знать - враг уничтожил их дома, взял в плен их жен и матерей? Хватит ли у них сил драться, зная, что пунийцы взяли Рим?

Коллатин вздохнул. Он разгадал причину тревожного предчувствия. Слишком беспечно стали вести себя защитники города, в то время, как силы следовало напрячь и быть бдительными как никогда раньше. Римляне праздновали, сенатор Туллий распинался про то, что же следует сделать после снятия с Рима осады. А ведь консул окажется у ворот города не завтра, и даже не через неделю. Ведь Ганнибал все еще стоит у ворот Рима, готовый в любой момент пожертвовать жизнью только ради того, чтобы город, наконец, пал. Можно ли мечтать о победе в столь тревожное время?

Туллий закончил выступать, сенаторы что-то шумно обсуждали, а Коллатин, действуя чисто интуитивно, встал и произнес речь. Он говорил о том, что время бед и лишений еще не прошло, что рано Туллий изливает дифирамбы о победе, что Ганнибал все еще у стен города, а защитникам грезится, будто пунийцы ушли.

- Теперь, когда победа близка как никогда, мы должны утроить число караульных, мы должны сами стать на стены города и бдительно следить за врагом. Потому что Ганнибал готовится к штурму Рима! - Коллатин закончил. Сенаторы стали аплодировать, смутное предчувствие беды растворилось в море общего признания. Беспокоила только мысль о Терции - куда же ходила дочка ночью. Но в настоящий момент это его не волновало. В настоящем он начинал создавать образ героя Коллатина, будущего победителя Македонии, спасителя Рима.

Советуя римлянам быть бдительными, сам Коллатин о бдительности забыл.

...

- Пусть думают, что мы отходим, - вещал Ганнибал. - Пусть им кажется, что угроза миновала. Суетитесь, готовьтесь к сборам - нам ведь известно, что армия консула больше, давать сражение у стен Рима - безумие. Мы уходим, мы бежим, мы испугались и дрожим. Они позабудут о своих обязанностях, позабудут о том, что должно делать сторожевым во время осады. Они будут ликовать. И тогда мы ударим.

Слушавшие Ганнибала пунийские командиры с сомнением переглянулись. Идея попытаться взять Рим штурмом, когда нигде в Италии нет вспомогательных отрядов, когда совет старейшин отказался оказывать армии Ганнибала хоть какую-то поддержку и полностью погрузился в разрешение своих проблем с варварами - не безумие ли задумка полководца карфагенян?

Всем вспомнился штурм Сагунта, когда чтобы взять город Ганнибалу пришлось собрать армию, во много раз превосходящую жителей числом. Сейчас же соотношение было иным. Да, римлян, способных держать оружие в руках и защищавших город, было меньше, чем пунийцев. Да, многие стены города были серьезно повреждены. Тем не менее - это были римляне, которые просто так не сдадут свою столицу. Даже если пунийцам удастся взять Рим, потери будут несоизмеримо велики в сравнение с теми незначительными выгодами, которые Ганнибал получит, добившись цели. Слово сената в этих условиях ничего не будет значить, римляне спрячутся на Капитолийском холме, и будут ждать прибытия консула. Обескровленная армия Ганнибала не выдержит сражения у стен Рима, пунийцев казнят или возьмут в рабство, последняя надежда Карфагена в лице Ганнибала погибнет, так и не захватив последний оплот врага - Капитолийский холм.

Ради чего тогда штурмовать, почему не разумнее отступить?

Ганнибал выслушал мнения своих советников, задумался. Сколько человек потеряет он, если беспрепятственно сумеет ворваться в город в момент, когда римлян застигнет врасплох пожар? Решится ли он дать сражение легионам с оставшимися в его распоряжении наемниками?

Ганнибал вспомнил голову Газдрубала, которую консул прислал ему. Он вспомнил гибель отца, сражавшегося во имя Карфагена. Вспомнил момент, когда держал руку над жертвенником и произносил свою клятву. Ганнибал посмотрел на ожог на запястье. Отступит - и война проиграна, возьмет Рим - и война проиграна. Но он исполнит свою клятву, он уничтожит врага Карфагена, а после будь, что будет. Рим должен быть обезглавлен. Когда придет консул, Ганнибал даст сражение. Если римлянам суждено будет победить, то победа эта достанется им дорогой ценой. Пускай совет старейшин после решает, стоит ли продолжать войну, когда Рим лежит в руинах, когда славный муж отечества погребен под этими руинами. Главное - Ганнибал исполнит свою клятву в полной мере - до конца жизни противостоять Риму и римлянам.

- Объясните все войскам, ночью через два дня мы возьмем Рим! - сказал Ганнибал. Командиры лишь устало вздохнули, удалились из его палатки.

...

Буря в душе Терции не утихла, а наоборот разбушевалась. Решение, казалось бы принято, но ведь ничего не помешает ей обмануть Ганнибала. Пускай глупый пуниец думает, что пожар будет устроен, пускай готовится к осаде, а Терция обманет его.

Погубить Рим своими руками - разве можно пойти на такой чудовищный поступок? Разве может она предать отца, народ, Отчизну? Люди, что жили с ней бок о бок все это время - разве можно поступить с ними так мерзко? Предательство - не самый ли страшный это грех, не самый ужасный проступок из всех, которые может совершить человек? Тебе верят, а ты все равно обманешь.

Она вспомнила Ганнибала, вспомнила выражение муки на его лице. Даже во сне он боролся с чем-то ей неведомым. Всегда трудиться на пределе возможностей, напрягать свои силы до максимума и никогда не отступать ни на шаг от задуманной цели, подменившей собой жизнь, занявшей место жизни, превратившейся в саму жизнь. Терция чувствовала, что эти слова обращены не только к Ганнибалу - они обращены к ней. Кто-то из них должен проиграть в конечном счете, либо он не сумеет погубить римский народ, либо она не сумеет его спасти. Но Ганнибал сильнее ее, Терция убедилась в этом дважды - он легко расправился с ней в первый раз, когда Коллатин пыталась его отравить, он не испугался во второй раз, когда она приставила нож к его шее. Ганнибал сильнее, он победит, в конечном счете. Так не проще ли прекратить страдания их обоих, не проще ли отдать себя всю служению не Риму, но живому человеку - Ганнибалу?

Служить мужу так же верно, как некогда она служила Риму. Слушаться его во всем, поделиться с ним своей любовью и получить хотя бы что-то взамен. Рим холоден и горд, он многоженец, но не любит никого. А Терция хотела стать не одной из тысячи, она хотела быть одной, ей требовалась забота, которой она не получила в детстве, оттого она и воспылала любовью к пунийцу, не дрогнувшему перед ее чарами, сильному и бесстрашному.

Но как же отец? Если он узнает, что Рим падет, что станет с сенатором? С какой-то мстительностью и озлобленностью Терция подумала: "Он умрет". Неужели она так плохо относилась к своему отцу, открыто презирала? Сенатор обучил ее всем премудростям,

"Нет, он меня использовал",

он привил ей любовь к Риму,

"Хотел, чтобы я беспрекословно ему подчинялась",

научил ее думать о всеобщем благе,

"Сам же заботился только о месте в сенате!"

Метания души - как же они измотали бедную девушку, как две противоположные силы измучили Терцию, довели ее до изнеможения. Погубить Рим, погубить себя ради Ганнибала? Или погубить Ганнибала, погубить себя, ради Рима?

Отец вернулся домой. Терция увидела, как сенатор проходит под ее окном. Он был доволен собой, не заметил дочки. Коллатин был счастлив, он имел право быть счастливым. Почему это право он отобрал у родной дочери?

...

Сенат прислушался к замечанию Коллатина - в ту же ночь число стражников на стенах было удвоено. Они несли вахту поочередно и обмануть их было практически невозможно.

Терция, пробравшаяся к южной стене, укрытая своим балахоном, который впрочем, здесь был бесполезен, наблюдала за перемещением караульных, прикидывая, как ей устроить пожар. Если римляне ее заметят, то Терции придется несладко. Хотя можно будет объясниться, соврать, выкрутиться. Все-таки сейчас она не в лагере пунийцев.

Но как устроить пожар, чтобы разом отвлечь всех воинов, заставить их покинуть свои посты и броситься его тушить? Главное, чтобы огонь вспыхнул сразу в нескольких местах. Только в этом случае у Ганнибала появятся шансы добиться успеха.

Посты римлян были разбросаны плотно, обойти их не удастся, тогда как быть? Скользя между стенами построек, Терция подобралась к телегам, на которых была разбросана утварь солдат. Возле них мирно дремало несколько легионеров. Устроить пожар здесь? Но они быстро проснуться, опомнятся и сумеют его потушить.

В сторонке у костра Терция увидела еще двоих солдат. Они не спали, видимо скоро предстояло сменить караульных, вели между собой беседу.

- Пуниец ушел - точно тебе говорю, - убеждал молодой конопатый солдат своего напарника постарше. - Сам видел, как его войска собирались днем. Скоро здесь будет консул, Пуниец понимает, что у стен Рима потерпит поражение.

Второй, похоже, не разделял точку зрения первого.

- Он хитрый, как лиса, его отступление очередная хитрость. Мне приходилось драться с Пунийцем, так если он что задумал, обязательно доводил до конца. Если стал у стен Рима, то будет стоять до тех пор, пока Рим не падет, - отвечал второй.

Первый хмыкнул.

- Пунийцы дикари и трусы. Их заботит только звонкая монета. Станут они рисковать жизнью, пытаясь взять Рим?

Довод подействовал, второй надолго замолчал, о чем-то рассуждая.

- А ведь и вправду - наемники понимают, что Рим им не взять, только погибнут напрасно. Прояви Пуниец настойчивость, они и от него избавиться могут.

Дальше разговор перешел на обсуждение неизвестных Терции личностей, видимо командиров и сослуживцев солдат. Девушка отошла от караульного поста на несколько шагов, окинула взглядом крыши построек, располагавшихся в этой части города.

Залить здесь все маслом и поджечь. Только такой пожар будет очень просто потушить. Нет, нужно что-нибудь хитрее. Тем не менее, Терция подобралась к запасам солдат, бесшумно стащила у них емкость с маслом, и, снова спрятавшись за постройками, вылила содержимое емкости на стену.

Она продолжила осмотр позиций обороняющихся, пытаясь найти еще одно уязвимое место. Неподалеку располагался деревянный сарай, использующийся как стойло для лошадей. Отличная цель, а главное огонь перекинется с него на близлежащие постройки.

Разгоревшийся сразу в трех местах пожар приведет обороняющихся в смятение, напугает их. Ганнибал беспрепятственно разрушит южную стену, ворвется в город и уничтожит Рим.

Спланировав все это, Терция достала из-под балахона заранее заготовленный факел, укрывшись за стенами сарая от глаз солдат, приготовилась его разжечь. В этот момент воспоминания о ночи, когда она в последний раз видела свою мать, всплыли перед ее мысленным взором.

Лукреция предала отца, тот сурово обошелся с ней, сурово, но справедливо. Мать смела ставить себя выше общины, ставить свою похоть над римлянами. Уж не повторяла ли тот же путь Терция, уж не туда ли вела ее дорожка, с которой - надумай она зажечь факел - свернуть будет нельзя?

"Одумайся, ты хочешь погубить Рим!" - закричала Терция про себя. Образ Ганнибала, теплый и манящий, оказался на одной чаше весов. Рим и отец стояли на другой. Но так ли это на самом деле? Ради Ганнибала, своего возлюбленного, устраивала Терция пожар? Или ради себя, ради желания стать женой Ганнибала? Да и есть ли у африканских варваров жены - скорее наложницей!

Все так, но Ганнибал ее не предал, он оставил ее в живых, он был сильнее ее, он единственный, кто достоин быть ее мужем! И ради этого нужно сжечь весь Рим?

Нет, на одной чаше весов оказалась Терция, на другой Рим, отец и Ганнибал. Она хотела выбрать себя, позволить себе проявить слабость, непростительную, ведущую к чудовищным последствиям.

Она практически решилась погубить своих соотечественников ради удовлетворения своей похоти, не любви. Терция едва не уподобилась Лукреции. Но та неприязнь, которую она всегда испытывала, вспоминая о поступке матери, та боль, которую вызывала мысль о том, как Лукреция обошлась с отцом - во время остановили ее.

Терция переломила факел, бросилась бежать домой, не обращая внимания на римских солдат, окликавших ее. Добравшись туда, она бесшумно забралась к себе в постель и тихо заплакала, думая о Ганнибале. Она не увидит его больше.

...

Шел третий час ночи, а пожар у южной стены все не начинался. Подчиненные Ганнибалу командиры отрядов явно выражали свое недовольство происходящим. Барка внешне оставался спокоен.

Все-таки девчонка обманула его. Следовала поднять тревогу, схватить ее и казнить. На что рассчитывал Ганнибал - на чудо? Римляне не отдадут свой город задаром.

- Какие распоряжения отдать войскам, Ганнибал? - поинтересовался один из командиров. В голосе слышалось плохо скрываемое раздражение.

- Пока никаких, - спокойно ответил Барка. Стенобитные орудия были готовы и спрятаны за холмом. Штурм можно начать хоть сейчас, но без пожара, без суматохи на позиция обороняющихся - получится ли взять столицу Республики?

А что будет дальше, что случится, когда сюда придет консул со своими войсками? Решение нужно принимать сейчас или никогда. Ганнибал либо штурмует Рим, либо отступит.

Барка мог быть нерешительным в минуты полусна, когда образы и видения роились в голове, мешали увидеть картину целиком. Но сейчас, когда Ганнибал четко и ясно осознавал происходящее, когда он понимал, чего ждут от него солдаты, чего ждет от него Родина, и что он должен сделать, чтобы исполнить клятву, данную отцу, отомстить за обезглавленного брата, Барка не станет колебаться.

- Готовьтесь к штурму, нанесем удар как и задумали, по южной стене, как только строение не выдержит, врываемся в город и истребляем римлян! - провозгласил Барка.

- Но они и хотели, чтобы мы атаковали с юга - это ловушка, - возмутился кто-то из подчиненных.

- Если бы так, римляне устроили бы фиктивный пожар, чтобы заставить нас ударить. Их шаг был продиктован практическими соображениями - они хотели направить наш удар в другую точку, зная, что южная стена действительно сильно пострадала. Ударим туда и победим!

Подчиненные не стали оспаривать решение Ганнибала. Очень скоро огромные массы людей, спрятавшиеся за холмами, слаженно и уверенно передвигаясь, направились к Риму. Стенобитные орудия разобьют укрепления римлян, теперь город падет. Или падет Ганнибал. Барка скрестил руки на груди и внимательно наблюдал за ходом штурма.

...

Взбудораженный посреди ночи Рим быстро пришел в себя. Каждый житель нашел дело. Кто-то схватил оружие, другие бросились помогать раненным, третьи что-то переносили, готовили материалы для баррикад, если враг сумеет прорваться внутрь города.

Сенатор Коллатин, которому сообщали последние новости о ходе штурма, понял, что нужно сделать последние и главные приготовления. Он должен поговорить с дочерью. Но сначала Тарквиний направился к себе в кабинет, и извлек из тайника шкатулку. В который раз он провел по ее гладкой поверхности ладонью, всмотрелся в незамысловатый узор, украшавший ее.

Последняя надежда Рима и Коллатина. Если Ганнибалу удастся взять город, Терция должна будет отправиться на Балканы, должна будет открыть шкатулку, узнать, что внутри нее. Коллатин окликнул слугу.

- Разбуди Терцию и приведи ее сюда. Мне нужно с ней поговорить, - отдал он распоряжения, поспешно снимая цепочку с ключом со своей шеи.

 

Глава 15.

Терция держала в руках маленькую шкатулку и ключ от нее. Ничего необычного в этих предметах она не видела. Отец пристально наблюдал за ней, не произнося ни слова. Девушка пожала плечами, подняла ключ и вставила его в замок, повернула. Что-то щелкнуло внутри шкатулки, сенатор вздрогнул, а потом...

Терция находилась в темном помещении, очень походившим на кабинет ее отца. Но стены, потолок, вся мебель казались какими-то странными, бесцветными. Углы комнаты вели себя неправильно, прямые линии выглядели не так, как раньше. Они словно бы прямые и одновременно с этим изгибаются дугой.

Смутное предчувствие подсказало Терции, что нужно спасаться. Девушка вскочила на ноги, прижав шкатулку и ключ - единственные предметы, сохранившие свой прежний вид, к себе. Она оттолкнула стул, отошла в сторону и, увидев его, ужаснулась - как она могла сидеть на это предмете, это не стул, пусть и очень похож на него.

Голова Терции разболелась. Ножки, они же должны были параллельными. Почему они словно бы расположены параллельно, а на самом деле... Нет, ножки не изгибались, подобно фигурным, не подобрать слов, которые могли описать то, что с ними происходило.

Терция закричала. С ужасом она поняла, что, ей не удалось издать ни звука. Где она, что происходит вокруг, как она очутилась в этом безумном, непохожем ни на что месте? Терция стала выбираться из комнаты, сбивая ногами домашнюю утварь и ощущая отвращение каждый раз, когда ей приходилось сталкиваться с каким-либо предметом. Даже прикосновения стоп к поверхности пола вызывало у нее омерзение. Она бежала, как могла, рвалась к выходу, к людям. От восприятия этого непохожего ни на что мира голова Терции раскалывалась, давление поднялось, сосуды в глазах полопались. Девушка пыталась видеть, но смотреть здесь нужно было как-то по-другому. Она пыталась дышать, но здешний воздух, он был словно болотная слизь. И каждый вдох, каждая попытка продлить свое существование только сильнее забивало легкие мерзким смрадом.

Терция вырвалась на улицу. Беззвездное небо, бесцветный, тусклый мир, стоячий воздух, полное отсутствие какого-либо движения. Она словно бы попала в место, где жизнь остановилась. Может это и есть ад - мгновение, превратившееся в вечность.

С ужасом Терция поняла, что нет ни одного светила, которое бы позволило ей различать дорогу, тем не менее, она видела что-то, пускай смутное, мрачное, непонятное, неправильное, так не похожее на то, что ей приходилось видеть раньше. Каким образом она воспринимала мир, где все должно погрузиться в кромешную тьму?

Терция снова попыталась закричать.

"Но я же должна сделать так, чтобы меня услышали, должна!" - слышать ее было некому. Этот мир был пуст, здесь не было ничего, а дом отца, двор Терция видела лишь потому, что воспринимала ничто именно так. Она как будто упала на дно бездонной бочки, очутилась там, где все неправильно, где нет ни пространства, ни времени, где невозможно быть. Как вырваться отсюда, спастись из этого мрачного места?

Терция не могла больше смотреть на местные пейзажи, она почувствовала, что еще немного и глаза ее лопнут, а рассудок откажется повиноваться, она сойдет с ума. Девушка поднесла к лицу шкатулку, сосредоточила свое внимание на ней. Тут же ей стало легче. Глаза словно бы снова стали видеть, девушка стала дышать свободнее. Ключ все еще торчал в замке шкатулки. Терция потянулась к нему, повернула.

Внутри шкатулки щелкнул механизм, девушка зажмурилась, боясь попасть в место, куда более худшее, чем мрачный пустой мир. Она ощутила под собой рассыпчатую, сухую почву, почувствовала, как ветерок колышет волосы на ее лице, открыла глаза и увидела звезды, улыбнулась и потеряла сознание.

...

Слаженные удары стенобитных орудий, отвага осаждавших, напор пунийцев - все это привело к тому, что южная стена рухнула. Солдаты Ганнибала вступили в бой с жителями Рима. Звон стали, топот копыт, шум битвы - Барка не мог больше терпеть. Сегодня он погубит Рим, сегодня он одержит победу, сегодня он исполнит клятву.

Ганнибал погнал свою лошадь в самое пекло битвы. Сходу вмешавшись, пронзил копьем одного римского юношу, легко освободил оружие, отбросив раненного, погнал лошадь на пожилого легионера, умело прикрывавшегося своим щитом. Человек не выдержал напора кобылы, повалился, щит не выпустил, но раскинул руки, открывая грудь для удара. Барка не медлил, убил и его.

Солдаты, увидевшие своего военачальника рядом, воодушевились и с невероятным напором стали наступать. Римляне сражались до последнего, но подхваченные ветрами фортуны пунийцы крушили город, не замечая лезущих под руку защитников. Солдаты Ганнибала подобно морской волне, накрывавшей песчаное побережье, подхватывали все баррикады, разбрасывали их в сторону, сметали со своего пути. Пунийцам не нужна была помощь богов, они сами в эту ночь стали богами.

В образовавшийся в стене пролом ворвались свежие силы, но штурмовавшие не нуждались в подкреплении - они не чувствовали усталости.

Спешившийся Ганнибал ловко уничтожал одного за другим врага, искусно орудуя копьем. Каждая смерть врага, каждое убийство римлянина - это ранение самого Рима. Ганнибал дрался с упоением, он предчувствовал скорую победу, знал, что надежды его не будут обмануты.

Пунийцы стали поджигать дома, огонь охватил вечный город, быстро стал расползаться. Римляне перестали оказывать сопротивление, бежали к Капитолийскому холму, рассчитывали спрятаться там, где прятались всегда в минуты опасности. Не позволить им спастись, никому не дать укрыться!

Конница Ганнибала, всего триста всадников, ориентируясь в городе лучше римлян, сумели преградить дорогу группе отступающих. Среди окруженных защитников началась паника. Они попадали на землю, подняли руки, закричали. Пунийцы не пощадили их.

Ганнибал врывался в дом за домом, выгонял прятавшихся там женщин и детей, поджигал утварь и предметы обихода. Рим должен погибнуть!

А солдаты тем временем уже добрались до Капитолийского холма, там завязалась ожесточенная битва. Здесь римляне стали спина к спине, лучшие из лучших. Они умрут, но не сдадутся. Дело принципа, гордость не позволит мужчинам отступить.

Пунийцы попытались ударить и охватить защитников с флангов - не получилось. Карфагенянам впервые за сегодняшнюю ночь дали достоянный отпор. Пунийцы отступили, подбирая раненных и убитых. Вторая волна обрушилась на римлян, но ряды защитников словно бы и не редели. Так же уверенно, так же хладнокровно они отразили атаку врагов. Еще немного, и римляне спрячутся, закроются в Капитолии и будут ждать, когда же придет консул с армией.

Ганнибал в эту ночь, казалось, поспевал везде. Вот он уже у главного оплота горожан, готовится ударить вместе с небольшим отрядом. Карфагеняне атаковали в третий раз. Римляне продолжали действовать в том же порядке, что и прежде, но сейчас у них ничего не получалось. Один Ганнибал стоил десяти, а может быть и сотни воинов, он ловко и бесстрашно атаковал, при этом успевая раздавать распоряжения. Находясь в гуще битвы, пуниец умудрялся видеть все поле боя. Римляне не продержались, были разбиты. Те немногие, кто укрылись в Капитолии, вынуждены были сдаться. Рим пал. Ганнибал одержал полную победу.

...

Коллатин привел дочь в чувства, слегка похлопывая девушку по щекам. Терция ощутила легкое беспокойство и раздражение. С чего бы ей испытывать эти чувства?

В ладони разливалось приятное тепло. Терция посмотрела туда - в руке она зажала ключ от шкатулки.

- Послушай меня внимательно, Терция, - заговорил Коллатин. - Я не ожидал, что это случится, шкатулка давно спала, и мне казалось, что она не скоро проснется. То, что произошло - хороший знак. Я думаю, у тебя все получится.

- Что получится? - девушка искренне не понимала отца.

- Ганнибал взял Рим, - Коллатин не торопился отвечать. - Скоро его солдаты ворвутся ко мне в дом, убьют меня. Но сейчас это не важно, главное Рим.

- Консул с армией, он освободит город, - с надеждой предположила Терция.

- Нет, Барка разобьет его в битве. Теперь я в этом убежден. Есть единственный путь спасти Рим. И ты должна пройти этот путь в одиночку. Шкатулка, которую я дал тебе, это непросто шкатулка. В ней сокрыто нечто божественное.

Тут Терция внезапно вспомнила, где видела эти предметы. Старый сказатель-грек, каменная кладка рыночной площади. Конечно, это та самая вещица, которую Терция нашла в детстве, и которую Коллатин отобрал у нее! Все это время сенатор хранил шкатулку у себя. Это из-за нее Терция попала в то ужасное место. К этому предмету нельзя прикасаться!

- Существует племя горцев, которое по легенде живет у самых врат поземного царства, - продолжал Коллатин. - Тебе помогут туда добраться, но отправиться следует немедленно, если Ганнибал доберется сюда, он убьет и тебя. Я дам тебе денег, снабжу всем необходимым, но уверен, что ты могла бы справиться со всем сама. Отправляйся дочка, уходи.

Коллатин протянул Терции шкатулку и ключ, девушка отпрянула. Она не возьмет эти предметы в руки. А Ганнибал - он же победил. Значит, не было смысла продолжать борьбу. Она может прийти к пунийцу, сдаться и покорно ждать его решения. Но связываться со шкатулкой - никогда.

- Ты боишься? Ты видела места, которые скрывает шкатулка? - Коллатин по неизвестной причине разозлился. - Если ты считаешь это ужасным, что будет, когда ты доберешься до леса и окажешься перед входом в пещеру? Что будет, когда ты сумеешь ее миновать и увидишь то, что так и не открылось моим глазам? Ты обязана перетерпеть, во имя Рима!

- Рима больше нет! - тихо, но твердо сказала Терция.

- Я видел грека, который пришел оттуда, вместе со шкатулкой. И он, путаясь в словах, то начиная сначала, то с середины, поведал мне о том, как удалось ему все изменить. Он погиб, но спас свою семью. Ты должна поступить так же, Терция, спасти Рим, но принести себя в жертву.

- Нет! - Терция замотала головой. - Я не стану приносить себя в жертву.

- Да как ты смеешь! - глаза Коллатина налились кровью. Где-то на дворе послышалась возня. Сенатор бросился к окну. То были пунийцы - они ворвались в особняк Тарквиния.

- Дочь, прошу тебя, возьми шкатулку, мне не хватит сил добраться до Балкан, я слишком стар, - затараторил Коллатин. Терция продолжала махать головой из стороны в сторону, не обращая внимания на доводы отца. Она не станет делать этого, она не прикоснется к шкатулке. Терция готовит себя к суду Ганнибалу - и будь, что будет.

Пунийцы громко кричали, поднимались на второй этаж. Коллатин скорчил гримасу, вставил ключ в шкатулку.

- Я должен был догадаться - ты ничем не отличаешься от своей матери, - сенатор повернул ключ. Ничего. Коллатин опешил, повернул ключ еще раз, потом еще и еще, но ничего не происходило, пунийцы ворвались в комнату Терции, Тарквиний отбросил шкатулку в сторону, отпрянул к окну. Один из солдат подскочил к Терции, второй схватил Коллатина. Они перекинулись несколькими фразами друг с другом. Оба оказались у Коллатина, ухватили его под руки и поволокли к выходу. Сенатор даже не пытался сопротивляться, он опустил голову, покорившись судьбе.

...

Ганнибал смотрел на горящий Рим. Плененные горожане толпились перед ним, окруженные пунийскими солдатами. Карфагеняне торжествовали, охваченные буйным весельем. Это была победа. Оставалось вынудить сенат пойти на заключение мира.

Но согласятся ли они на выдвинутые Ганнибалом условия? Консул в неделе пути, сенат может надеяться на то, что тому удастся освободить Рим. Потому они отвергнут мирное предложение Барки. Даже если согласятся, если пойдут на все, чтобы сохранить свои жизни, подчинится ли консул сенату в этих условиях? Не попытается ли он дать сражение, понимая, что победа, скорее всего, останется за ним?

Подумав об этом, Ганнибал задал себе самый главный вопрос - а решило ли падение Рима хотя бы что-нибудь в этой войне? Если он вместе с армией останется в городе, нового сражения не миновать. Если оставит Рим, то для чего было устраивать штурм и терять без того необходимых людей?

Напугать консула кровожадностью? Пригрозиться убить всех жителей, если бой все-таки будет навязан?

- Схватили несколько сенаторов. Хочешь с ними переговорить? - спросил у Ганнибала пунийский командир. Барка кивнул головой. Солдаты притащили к полководцу семерых мужчин. Ганнибал окинул их взглядом, внимательно вглядываясь в выражение лица каждого.

- Вы семеро сенат Рима, вам решать - остаться мне или уйти. Я предлагаю мир и требую то, что вы отобрали у нас во времена первой войны, требую южные области, требую права колонизации Испании и Галлии. Я выступаю от имени совета Карфагена и все, что говорю я, говорят и они, - произнес Ганнибал.

- Не много ли взвалил ты на себя, Пуниец, - усмехнулся один из сенаторов. - Ты разрушаешь наш город, сжигаешь наши дома, убиваешь наших жен и детей и требуешь, чтобы мы приняли твои условия? Мы не глупцы, Ганнибал. Славные легионы Рима скоро окажутся здесь и освободят наш город. Они превосходят числом твои войска.

- Но сейчас здесь нет консула, сенатор, - спокойно ответил Ганнибал. - Сейчас Рим находится во власти Карфагена. Италия назначена мне провинцией, и я так просто не уйду. Стоит ли продолжать проливать кровь, когда можно заключить мир? Следует ли сопротивляться, когда война проиграна? Подумай об этом сенатор, прежде чем отвергать мое предложение. Когда армия вашего консула будет разбита в сражении со мной, я потребую больше. Согласись с тем, что я прошу сейчас, иначе, желая сохранить квадранс, ты потеряешь асс.

Сенатор молчал, он сверлил пунийца взглядом, но давать ответ не захотел.

- Сенатор Коллатин, - завопил кто-то из народа. Сенаторы, стоявшие рядом с Ганнибалом, разом обернулись. Барка тоже перевел свой взгляд в сторону, откуда раздавались крик. Двое пунийцев вели под руки немолодого высокого сутулого мужчину.

Коллатин хмурился, не смотрел никому в глаза, вперил взгляд в каменную кладку дороги.

Римляне ликовали, потому что знали - сенатор занимал рьяную антибаркидскую позицию, он не пойдет на уговоры Ганнибала, настоит на своем, даже если потребуется умереть.

Коллатина поставили перед Ганнибалом. Сенатор так и не оторвал глаза от пола, чтобы посмотреть на давнего врага римского народа. Барка, напротив, окинул взглядом Коллатина с ног до головы.

- Я наслышан о тебе, сенатор, - произнес Ганнибал. - Говорят, ты выступал за войну с Карфагеном. Не жалеешь теперь о своем решении?

Коллатин наконец посмотрел на Ганнибала. Глаза в глаза. Взгляды врагов скрестились, возникло напряжение, молчание затянулось. Коллатин плюнул прямо в лицо Барки. Ни один мускул на лице Ганнибала не дрогнул. Он вытер слюни ладонью, посмотрел на сенатора. Глаза в глаза.

- Казните его публично. Прямо сейчас, - приказал Барка, не отводя взгляда в сторону. Тарквиний тоже не дрогнул, продолжал смотреть прямо на Ганнибала.

Сенатора подхватили, поволокли поближе к толпе, бросили на землю.

- Отрубите ему голову, - приказал Барка.

Один из солдат занес свой меч, взгляды сенатора и Ганнибала встретились в последний раз. Тарквиний все-таки дрогнул. В тот самый миг, когда стальное лезвие меча коснулось его шеи.

Через мгновение все было кончено, обезглавленное тело сенатора упало, римляне зароптали, кто-то попытался напасть на пунийцев, но солдаты тут же выставили впереди себя копья и у смельчаков поубавилось храбрости.

Ганнибал посмотрел на оставшихся в живых сенаторов. Они были напуганы, дрожали. Теперь примут его условия.

Одного Барка не знал, что в тот момент он нажил себе еще одного врага. Терция Коллатин, наблюдавшая за казнью своего отца избавилась от каких-либо иллюзий относительно Барки. Все сомнения растворились, когда она увидела, как обезглавленное тело ее отца упало на землю.

Каким-то образом она сумела ощутить чувства, которые пронеслись в душе отца перед смертью. Страх, ярость, уязвленное самолюбие. А потом все заместила ненависть к Ганнибалу, желание его гибели. Терции показалось, что весь римский народ в тот миг ополчился на пунийца и теперь преступнику точно не сдобровать.

Чаша весов, на которой находились Рим и отец перевесили. Барка должен поплатиться за свое преступление. Терция прижала шкатулку к себе. Крепче сжала ключ, по какой-то причине сделавшийся горячим. Ей предстояло отправиться на Балканы.

...

Небольшой отряд во главе с Терцией пробирался через горы. Они почти достигли цели путешествия - деревни горцев, по легенде расположенной у врат подземного царства. За прошедший со дня падения Рима год она сильно изменилась. Взгляд стал еще холоднее, черты лица заострились, сама она похудела. Терция стала властной, наемники беспрекословно ей подчинялись. Никто не посмел ввязаться в драку с местными племенами, никто не отбился от группы, все двигались слаженно и собрано.

Терция изучала свойства шкатулки и ключа. Она поняла, что ключ позволяет "прочувствовать" другого человека, понять, что у него на сердце.

Шкатулка позволяла заглянуть краем глаза в подземное царство, вернуться оттуда можно было, повернув ключ. Терция догадывалась о том, куда приведет ее дорога, указанная отцом. Еще бы, ведь ей предстояло воскресить не одного человека, но целый город. Для этого понадобится вся сила царства Плутона.

Шкатулка и ключ - своего рода пропуск, инструменты, которые позволят ей обратить на себя внимание высших сил.

Наемники подготовлены, они искусные бойцы, потому если придется сражаться, дадут отпор врагам. Терция надеялась на них, верила, случись что, они вступятся за нее. Но помогут ли мечи и щиты в битве с тенями? Выстоят ли смертные в схватке с подземными созданиями?

Терция предала Рим, предала Коллатина, и не важно, соврал ей отец или сказал правду, его последняя воля воплотится в Терции. Если придется, то надежда покойного сенатора умрет вместе с его пока еще живой дочерью.

 

Глава 16.

Насага швырнули на землю, рядом с Егором.

"Обращаются с ним, как с мешком картошки", - подумал Котельников, продолжая рассматривать зеленокожих существ. Фигурой своей, сложением, они походили на человека. Признаться, Егор ожидал, что их раса должна отличаться сильнее.

"Они с Минервы, - рассказывал Зеленцов. - После того, что им пришлось пережить, их род никому не верит. Они разительно отличаются от нас, как внешним видом, так биологически".

Вот и ждал Егор каких-нибудь змеечерепах. А увидел антропоморфных существ в балахонах. Одетые в мешковатые вещи они довольно умело скрывали свой внешний вид, ловко маскировались под человека.

"Мне удалось присутствовать при вскрытии одного. Они очень ревностно относились к своим погибшим сородичам, требовали немедленной кремации. Но когда стали гибнуть повально, я предложил провести вскрытие, определить причину. Пообещал, что это поможет их спасти, - рассказывал Зеленцов. - Как ни странно, внутреннее строение этих существ примерно соответствует строению крупных земных пресмыкающихся, наподобие крокодила".

А ведь и вправду - чешуя, покрывающее все их тело, походила на крокодилью. Правда на этом сходство и заканчивалось.

"Их уникальность заключается в том, что они представляют собой некую смесь хладнокровного и теплокровного. Когда необходимо, они могут поддерживать температуру своего тела постоянной. Порой же, они способны вести себя совсем как хладнокровные, подстраиваясь под температуру окружающей среды. Не смотря на это, они скорее хладнокровные, чем теплокровные. И это представляется мне интересным. Если их предками были пресмыкающиеся, как им удалось достигнуть такой ступени развития?" - продолжал Зеленцов.

Прикосновения их были довольно неприятными - создавалось впечатление, будто мертвец тебя хватает. Слизкие и холодные, но цепкие лапы-руки. Егор никогда не забудет того ощущения, которое он испытал, когда зеленокожий душил его. Словно слизняки облепили всю его шею.

Но самым необычным в этих созданиях, были, безусловно, интересно устроенные ноги. Колени располагались сзади. Поэтому ходить быстро у них вряд ли получится, только неуклюже передвигаться вразвалочку. Зато появлялась возможность совершить прыжок. Совсем как кузнечики.

"Мышцы ног развиты у них особенно сильно. Я даже предположить не могу, в каких условиях они существовали на родной планете, но это их приспособление вряд ли пригодится здесь, на земле. Их прыжки энергозатратны и передвигаться таким образом они долго не смогут, быстро выбьются из сил. Для меня остается загадкой, как это приспособление сохранилось у столь массивных особей", - описывал пришельцев Зеленцов.

Сказать, что Егор был потрясен, наблюдая за ними, значило ничего не сказать. Еще бы - столкнуться с внеземной цивилизацией. Сколько о них рассказывали в двадцатом веке, сколько гипотез сочиняли. И НЛО, и телепортация. Никому и в голову не могло прийти, что инопланетяне явятся к нам не на космических кораблях с высокотехнологичными подарками, а с бутылкой водки в руке.

"Они очень высокомерны, - Зеленцов перешел к описанию их характера. - Никогда об этом не забывай. Они уверены, что во всех областях знаний разбираются лучше людей. Их заносчивость не знает границ. Они долгое время конфликтовали со мной по поводу пути предотвращения катастрофы, лезли с советами. А потом ухватили алкалоид и убежали. Забрав все остальные наработки".

С людьми они обращались достаточно небрежно. Егор это уже успел понять. Он не разбирался в выражениях лиц этих существ, но как ему показалось, презрение является чем-то межпланетным, объединяющим всех разумных существ. Они смотрели на Егора с презрением, точнее не выразиться.

Котельников подобрался к Насагу, осмотрел его. Никаких серьезных повреждений у горца не было. Но на затылке образовалась громадная шишка - похоже зеленокожему пришлось стукнуть парня, чтобы тот угомонился. А вдруг он хотел убить Насага? Можно ли верить им теперь, когда все связи с Зеленцовым они разорвали?

Существа не хотели, чтобы Егор знал, о чем они говорят. Стали издавать неприятные горловые звуки - их язык.

"Много шипящих и согласных. Они любят секретность, не хотели делиться с нами ничем. Благодарность им чужда, принцип "око за око" они исповедуют, только когда дело касается мести. Правда, то, что они недооценивали людей, сыграло мне на руку. Когда они появились у нас, то уже были знакомы с русским, но при этом, разговаривая друг с другом, предпочитали пользоваться родным языком. Их речь записывалась и, в конце концов, нам удалось частично перевести разговоры", - говорил Зеленцов.

Егор, которого профессор заставил выучить кучу наречий древнего мира, познакомился и с языком зеленокожих. Правда, в живую он слышал эти звуки впервые.

Котельников понял, о чем беседовали пленившие его и Насага пришельцы. Они обсуждали, как дальше быть с варваром и следует ли вести посланника Зеленцова к храму.

"Нельзя разрешать им оставлять Насага здесь, - подумал Котельников. - Если беднягу вернут в деревню, то там его непременно ждет гибель. Колдун не успокоится, пока кто-нибудь из детей прежнего вождя останется жив".

По всей видимости, существовала вероятность, что зеленокожие могут не взять с собой и Котельникова. Как быть тогда? Егор очень близко подобрался к достижению своей цели. Нельзя все бросить, сдаться и начинать сначала в другом времени и месте. Да и хватит ли Егору решительности и сил затеять дело с начала?

"Они не агрессивны. По крайней мере, я ни разу не видел, чтобы они разжигали скандал, лезли на рожон, устраивали драки между собой или дрались с моими людьми. Если будешь вести себя подобающе, тебе не угрожает никакой опасности. Я упомянул их недостатки, но следует помнить и о достоинствах - они, как никто другой, ценят право на жизнь, никогда не станут покушаться на убийство, если не дать им повода. Будь дипломатом и у тебя все получится", - учил Зеленцов.

Но как вести переговоры с теми, кто заведомо считает себя лучше, кому заведомо кажется, что ничего интересного ты сказать не можешь? "Как с любым другим человеком", - усмехнувшись про себя, подумал Котельников. Эти существа считают, что им одним известно средство спасения жизни на Земле. Еще бы, они пережили беду за много веков до того, как Минерва заняла орбиту между Марсом и Землей.

"Но главное - это действие хронотопического алкалоида на них. В отличие от нас, яд не выводится из их организма. Он остается внутри и медленно их убивает. Они лучше нас переносят его действие, им меньше приходится пить, чтобы совершить скачок. И с каждым глотком они приближают день своей смерти. Я пытался им это объяснить, пытался доказать, что не стоит вмешиваться в нашу историю, мы сами разберемся. Но они оказались слишком упрямы. Я взывал к разуму, но им мои доводы казались лепетом ребенка, ничего не знающего о мире. Воистину - если что и способно погубить цивилизацию, то только чванливость. Они могли хотя бы поразмыслить над моими словами, но пренебрегли советами и в тот же миг подписали себе смертный приговор. Им не нужны нейтрализаторы, они переносят путешествие и без них, больше того, они дольше человека могут поддерживать стабильное существование в прошлом. В этом их преимущество, но в этом и их беда", - рассказывал Зеленцов.

Котельников не назвал бы зеленокожих умирающими. Силы им не занимать - Егор все никак не мог выбросить из памяти крепкую хватку своего противника. Горцев они прогнали легко. Предсказание Зеленцова пока не сбывалось.

Между тем зеленокожие перешли к обсуждение каких-то сложных вопросов. Все чаще стали встречаться незнакомые слова, Егор терял нить разговора, что-то улавливал, но сложить все в единое целое не получалось.

Тут же ему вспомнилось, как в две тысячи пятом году он надумал выучить английский язык за просмотром сериалов. Поспорил с кем-то, что премудрости в этом нет никакой, достаточно час-два в день смотреть фильмы, мыльные оперы на английском. И очень скоро, даже без словаря получится легко ориентироваться в языке.

В итоге Котельников действительно добился кое-каких успехов. Однако он улавливал смысл слов только во время действия персонажей, догадывался, о чем говорят, интуитивно, оттого и глубокое понимание английского не выработалось. Он понимал смысл разговора в отдельных эпизодах, но конкретно сформулировать, о чем идет речь, не мог. А ведь он в школе английский учил, должен был хоть что-то запомнить. Здесь же ситуация осложнялась тем, что вся практика живой речи сводилась к обмену короткими фразами с Зеленцовым, который и сам толком языком не владел.

Потому Егор махнул на все рукой, перестал вслушиваться в слова зеленокожих и решил попытаться привести Насага в себя. Котельников похлопал его по щекам. Горец замотал головой, приоткрыл глаза. В левом полопались капилляры, белок глаза сделался кроваво-красным. Плохо. Что если это последствия удара по голове?

- Жив? - поинтересовался Егор на русском. Насаг непонимающе посмотрел на Котельникова. Тот понял свою ошибку, переспросил на наречии горцев.

- На меня напали, - вместо ответа, произнес Насаг. - Дух леса.

- Это был не дух. Они взяли нас в плен. Не пугайся, когда снова их увидишь, - попытался подготовить его Котельников. Насаг не уразумел смысл его слов, поднял голову и увидел группу зеленокожих, что-то между собой обсуждавших. Горец вздрогнул, прижался к стволу дерева, возле которого его бросили, вцепился руками в землю.

- Мертвые, это их земля, это мертвые, - шепотом затараторил Насаг.

Ко всему прочему, Егору на голову свалилась еще одна проблема - суеверный варвар. Поторопить зеленокожих? Попробуй им что скажи, чего доброго, откажутся вести с собой через пещеры. А решишься следовать за ними, не смотря на отказ, кто знает, может, позабудут о своем миролюбии.

- Они не видят, - неожиданно догадался Насаг. - Нужно уходить.

Он стал на карачки, начал оползать ствол дерева. Котельников ухватил его за ногу, горец сильно шатнулся, растянулся на земле. Что-то не так с координацией. Это очень плохо. Как бы удар по голове не отозвался дурными последствиями.

- Насаг, нам нельзя уходить, - попытался убедить его Егор. - Они нам не враги, враги ушли. И если ты пойдешь назад, в деревню, тебя убьют.

Горец прикрыл глаза, прижал ладони к вискам.

- Больно, - прошептал он. - Голова, больно.

Котельников выругался про себя. Как бы варвар не отдал концы у него на руках. С какой силой зеленокожий ударил парня по голове?

Между тем, их совещание и не думало подходить к концу. Что так долго можно обсуждать?

"Если ничего не будет получаться, если они будут отказываться провести тебя, попробуй сыграть на их жалости. После всех потерь, которые их народ понес на Минерве, они боятся смерти, ценят любую жизнь, берегут ее. Сделай вид, что ты умираешь, прикинься тяжело больным, что угодно - это может подействовать. Я не знаю, свойственно ли им чувство вины, но попробуй сыграть и на нем. Припомни все то, чем они обязаны людям, настаивай на том, что мы спасли жизни многим их соплеменникам. Попробуй разные варианты и, быть может, ты добьешься успеха", - поучал Зеленцов.

Почему бы и не попытаться? Ситуация с Насагом как раз располагала к подобного рода действиям. Начать настаивать, давить на жалость, попрекать - может быть, приемы, которые действуют на людей, подействуют и на нелюдей?

- Простите, я не понимаю, о чем вы там совещаетесь, но горцу очень плохо, ему необходима помощь. Кто-то из вас переусердствовал, - окликнул Егор зеленокожих. Они обернулись, сурово посмотрели на Котельникова, никто не произнес ни слова. - У него глаз кровью заплыл. Плохо человеку, понимаете? Неужели вы позабыли обо всем, что Зеленцов и весь мой род сделали для вас?

- Мы сказали Зеленцову, что разорвали все контакты с ним, - фыркнул, наконец, один из них. - Уходи, мы не станем тебя проводить, и запрещаем идти за нами.

- Вы меня вообще слышали? - с сарказмом поинтересовался Котельников, параллельно подумав, а уловят ли они саркастические нотки в его голосе. - Ему нужна помощь, срочно, иначе он погибнет. У меня нет медикаментов, даже помещения нет, где бы можно было дать раненному отдохнуть.

- Отведи его в деревню, там помогут, - снова фыркнул зеленокожий.

- Нельзя. Колдун и остальные преследовали нас. Они хотели нашей смерти. Только вы можете помочь ему, - продолжал гнуть свою линию Котельников.

Зеленокожие замялись, не знали, что сказать. Похоже небольшого успеха Котельникову достигнуть удалось.

Наконец, вперед выступил один из них.

- Можешь следовать за нами, но понесешь его сам, - произнес зеленокожий. - Как только мы поможем ему, ты уйдешь и передашь Зеленцову, чтобы он больше никогда не присылал к нам никого. Иначе может пролиться кровь, а мы этого меньше всего хотим.

"Вот тебе и миролюбивые, - подумал Егор. - Но ничего, они берут меня к себе в лагерь, там глядишь, и до шкатулки доберусь".

- Да я на все согласен, только человека выручите, - произнес Котельников, помогая Насагу подняться. Варвар с трудом держался на ногах, шатался.

- Ты говоришь с ними, ты тоже мертвый, - вяло мямлил Насаг.

- Следуй за нами, - потребовал зеленокожий.

Процессия двинулась с места. Котельников, придерживающий горца, потащился следом.

...

Больше всего Егора поразило то, насколько быстро произошел переход между черной мягкой болотистой почвой и суровой серой каменистой поверхностью. Казалось, они все еще в лесу, вокруг деревья, и тут откуда не возьмись расщелина, глубока и узкая, Даже в одиночку некрупному человеку будет сложно протиснуться. Здесь ничего не росло. Лишь пылинки кружились в воздухе, да камешки тихонько скатывались вниз. Словно шрам на земле, спуск в пещеру разрезал мертвый, уснувший лес, не давал погрузиться ему в вечную дрему, причиняя боль и неудобство. От этого сравнения Егору стало не по себе, он посмотрел на своих проводников, заметил, как желтые длинные когти скользят по боковой стене расщелины, вздрогнул.

"Не забывай, кто перед тобой", - напомнил себе Егор.

Насаг еле держался на ногах, сейчас предстояло попытаться спустить его следом за зеленокожими в одиночку. Он сможет придерживать его сзади, главное, чтобы горец не завалился вперед.

- Идти далеко, держи своего... - зеленокожий запнулся, - компаньона как следует.

Егор лишь отмахнулся от непрошенных советов, подтолкнул Насага вперед. Тот видимо с трудом различал, куда идет. Бедняга, похоже, совсем ослеп на левый глаз, потому что расположил голову как-то странно, развернув немного под углом, словно стараясь охватывать правым глазом всю дорогу.

Они стали спускаться. Как назло тропинка оказалась засыпана обломками камней, которые так и норовили вырвать почву из-под ног у идущего. Насага несколько раз кидало на стены расщелины, но ему удавалось устоять. Спускаясь все ниже и ниже, они оказались у входа в темную широкую пещеру. Тут горец проявил неожиданную для себя в таком состоянии прыть. Он рванулся назад, оттолкнул Егора в сторону, стал подниматься вверх. Его швыряло с правой на левую стенки расщелины, но он продолжал двигаться, стараясь держаться на ногах.

- Нижний мир! Нижний мир! Мертвые! - орал испуганный Насаг. Зеленокожие раздраженно фыркнули. Один из них что-то прошипел на своем змеином языке. Егору некогда было вдаваться в детали разговора его проводников, он бросился следом за горцем.

- Стой, это не то, что ты подумал! - закричал он в след горцу. Но тот не слышал Котельникова, упорно поднимался вверх. Шаги его становились все более неуверенными, опустив ногу на крупный камень, он поскользнулся. Обе ступни поползли в разные стороны, Насаг опрокинулся на спину, с силой ударился затылком о тропинку, кувырком полетел на Егора, сбил того с ног. Через мгновение их падение остановилось, Котельников сумел упереться ногами в землю.

Егор попытался поднять Насага на ноги, но тот только и делал, что голосил. Вся голова бедняги оказалась залита кровью.

"Ну все, он не жилец", - подумал Котельников, усаживая горца на землю.

- Успокойся, Насаг. Все хорошо, ты жив, мы не спускаемся в царство мертвых, - пытался успокоить его Егор, одновременно вытирая кровь. Горец, в конце концов, угомонился, Котельникову пришлось пожертвовать кусок своего плаща, чтобы перевязать голову раненного. Закончив возиться с ним, Егор потащил Насага вниз и обнаружил, что зеленокожих и след простыл.

Котельников выругался. Дальше идти придется в одиночку.

"Под строительство мы подобрали три места. Все они в горах. Одно на Балканах, другое в Тибете, третье в Андах. Поскольку они выкрали все наши планы, то скорее всего будут действовать в соответствии с ними. Определить местоположение лагеря несложно. Но чтобы отыскать этот лагерь, придется миновать хитрую систему тоннелей-лабиринтов, подземных пещер, которые искусственно создавались моими людьми. Шансов пробраться через них без проводника нет. Но есть маленькая хитрость - последовательность, зная которую, ты всегда сумеешь сориентироваться в лабиринте. Запоминай...", - учил Зеленцов.

Повороты, строгая последовательность поворотов, везде одинаковая. Егор заучил ее наизусть, надо вспомнить, надо все точно восстановить в памяти.

- Пошли Насаг, скорее, мы выберемся отсюда, с их помощью или без нее, - произнес Егор, повторяя про себя последовательность поворотов.

...

"Балканский лабиринт самый короткий, зная дорогу, пройти его можно за три-четыре часа. Поэтому ты и начнешь свои поиски оттуда. Запомни, вещества, используемые на строительстве, крайне опасны и токсичны, если произойдет выброс, ты узнаешь об этом по цветному пятну в небе, наподобие радуги. Это сигнал - берегись, здесь яд. Для них он может быть и безвреден, но если ты долго подышишь тем воздухом, можешь получить серьезное отравление. Поэтому постарайся завершить все дела быстрее и остаться при этом живым", - наставлял Зеленцов.

Пятно Егор наблюдал. Оно практически рассеялось, но рисковать все равно не стоило. Пробравшись через пещеры находиться в окрестностях стройки можно не больше суток, максимум двое.

"Токсины, используемые на строительстве, меняют состояние сознания. Точно не установлено, какие именно изменения происходят в психике человека, но они могут оказаться необратимыми", - рассказывал Зеленцов.

Вполне возможно, что агрессия горцев связана с загрязнением среды.

Обо всем это Котельников размышлял, пока тащил на себе Насага в кромешной тьме, полагаясь лишь на свою интуицию и память. В конце тоннеля забрезжил свет, они выбирались наружу.

Глаза заслезились, Котельников зажмурился. Насаг на его спине слабо застонал. Горец умирал, ему необходимо было оказать хоть какую-то помощь. Котельников ускорился, почувствовал, что ровная дорожка превращается в крутой подъем. Он выбрался наружу и обнаружил себя на дне глубокого оврага.

Поразительная картина открылась ему - скалы вокруг него были усеяны воробьями, сотнями, тысячами воробьев. Птицы не обратили внимания на Котельникова, некоторые из них были уже мертвы. Егор сглотнул подступивший к горлу комок, разглядел тропинку, ведущую вверх, и стал подниматься к лагерю зеленокожих.

 

Глава 17.

Они поднимались вверх по тропе, переступая через мертвых воробьев. Вокруг стояла страшная вонь, потому Котельников ускорил шаг, насколько это было возможно. Подъем был крутой, и тащить на себе Насага становилось невозможным. Расщелина, по которой они поднимались вверх, оказалась сестрой-близнецом первой, по которой они спускались. Осыпавшийся камень шуршал под ногами, двигаться быстро было опасно, но перенести запах, который испускали тела мертвых воробьев, Егор не мог. Каким-то чудом ему удалось выбраться наверх, ни разу не упав. Снова произошла разительная перемена. Он очутился в молодом лесу. Воробьев здесь не было совсем, их словно бы разогнали. Тут же Котельников вспомнил слова Зеленцова по этому поводу.

"Токсичные алкалоиды, выброшенные в воздух, могут привлечь внимание птиц. Не исключено, что место строительства будет облеплено воробьями - они наиболее чувствительны к хроналку. Никакой опасности для тебя они, скорее всего не представляют. Но если неожиданно, по каким-то причинам, концентрация алкалоида в воздухе резко упадет, голодные птицы обезумят. Возможно, что они и нападут".

Егор словно бы чувствовал, как воздух становится чище и свежее. После застоявшегося запаха лесного перегноя, аромат хвои и молодых кустарников вдохнул в него сил. Котельников увидел широкие дороги, расходящиеся в разные стороны, уверенно выбрал центральную.

Помимо окружения, стал меняться климат. Сырость и холод отступали, становилось тепло, лучи солнца приятно ласкали, Котельников совершенно забыл о своей простуде, которая донимала его уже не первый день. Он наслаждался ходьбой, словно прогуливался где-то в Калининграде с любимой девушкой, а не находился за много километров-лет от дома.

Вес Насага он перестал ощущать вообще, вслушивался в тихое потрескивание ломающихся под его ногами веток. Так сильно хотелось продлить это ощущение легкости, безмятежности. Котельников открыл глаза, высмотрел дерево в стороне от дороги, аккуратно положил горца на землю, а сам подошел к сосне, сел и опершись о нее спиной, решил немного отдохнуть, подумать о чем-то своем.

Какая-то смутная тревога, неясное воспоминание возникли где-то в глубине души, но Котельников их решительно отогнал. Ему было очень хорошо, ничего не хотелось делать, только сидеть с закрытыми глазами возле дерева, ощущать запах хвои, трогать пальцами твердую рассыпчатую землю.

Однако, когда ладонь опустилась вниз, вместо земли он ощутил много мелких твердых предметов. Егор открыл глаза. Под его руками валялись жуки-панцирники. Все они давно были мертвы. Котельников должен был бы запаниковать, но он не ощутил ничего, одну только безмятежность.

"Блин, я же обдолбанный", - осенило Котельникова.

"Токсины действуют не только на животных, но и на людей. Помни об этом. Когда окажешься в непосредственной близости от стройки, мысли начнут путаться, ты почувствуешь себя очень хорошо, забудешь обо всем, захочешь отдохнуть. Все это признаки действия токсинов алкалоида. Бороться с ними сложно, но можно. Добейся того, чтобы твои надпочечники начали вырабатывать адреналин, напоминай себе о цели, если нужно ущипни себя, укуси, это приведет тебя в чувство, вернет на землю. Постарайся как можно быстрее миновать тот участок, потому что чем дольше алкалоид будет действовать на тебя, тем меньше шансов будет вырваться", - учил Зеленцов.

А какое значение имеет это воспоминание, если можно сидеть здесь и наслаждаться? К чему все эти слова, много слов? Сидеть и ни о чем не думать, ничего не помнить, ничего не знать.

"Голод, жажда, все это забудется, алкалоид полностью нарушит деятельность твоего организма, - продолжал настойчиво повторять Зеленцов у Егора в голове. - Все твои желания и мечты исчезнут. Алкалоид заменит все чувством безмятежности. Будь к этому готов, постарайся заставить себя страдать, испытывать боль. Если почувствуешь, что не справляешься, если ощутишь, что сил не хватает, заставь себя вспомнить о том, ради чего отправился в прошлое. Откажись от мнимого рая во имя цели и тогда ты спасешься".

Образ родителей всплыл в голове Котельникова. Затем образ бандита Костромы. Наконец самого Зеленцова - интеллигентного пожилого человека, улыбчивого и в тоже время хмурого. Егор проделал весь этот путь не для того, чтобы погибнуть под сосной от голода или жажды, ловя кайф от какого-то супернаркотика, изобретенного через много лет после его рождения.

Котельников с трудом поднялся, на ноги. Не хотелось покидать это уютное, теплое место, где ему было так хорошо. Чем отчетливее становились воспоминания, чем четче воспроизводились былые переживания, тем решительнее становился Котельников. Он подошел к Насагу, взвалил его себе на плечо и пошел дальше по тропинке. С каждым шагом ощущение безмятежности отступало. Выйдя на опушку хвойной рощицы, Егор очутился в коротком ущелье, которое заканчивалось громадными воротами, которые были облеплены воробьями. В этот момент Котельников осознал, что окончательно вымотался. Насаг был тяжелый, и тащить его на себе всю дорогу - это чересчур даже для циркового силача, не говоря уж о Егоре.

Тем не менее, Котельников продолжил двигаться вперед. Он доберется до ворот, обязательно доберется. А там и зеленокожие. Они помогут, никуда не денутся, обязательно помогут.

Ворота оказались закрыты. Высотой наверное метров семь, они были сделаны довольно искусно. Котельников, равнодушный к красоте древних строений, не долго думая начал ломиться через них. Он положил Насага на землю, отметив, что число мертвых воробьев снова возросло, и принялся с силой толкать ворота плечом. Только никакой пользы его попытки не принесли, ворота весили раз в пять больше Егора.

- Откройте, здесь человек умирает! - закричал Котельников, рассчитывая, что зеленокожие его услышат. Он отошел на несколько шагов назад, стараясь увидеть, что скрывается за воротами.

Витиеватая, по форме напоминавшая купола христианских храмов, вершина строящегося здания возвышалась над створом ворот. Даже равнодушный к такого рода красотам Котельников отметил мастерство строителей и масштабы работ. Мертвый воробей, висевший на воротах, отцепился от краешка и стремительно пикировал вниз, упал на землю, издав противный шмякающий звук.

- Откройте ворота, тут раненный! - кричал Егор. - Это ваша вина!

Но никто не отозвался. Котельников начал отчаиваться, уперся кулаком себе в подбородок, судорожно перебирая мысли в голове. Как быть теперь?

- Здесь строительство, тебя сюда не пустят, - окликнули его сзади. Котельников развернулся. Зеленокожий подобрался к нему со спины. - Следуй за мной.

...

В лагере оказалось много зеленокожих. Котельников почувствовал себя несколько неуютно в их окружении.

"Они называют себя шаршитами и очень обижаются, когда обращаешься к ним, используя кличку или прозвище. Гордецы - этим словом можно охарактеризовать весь их вид, в общение с ними учитывай это", - наставлял Зеленцов.

Складывалось впечатление, что большинство видели человека в первый раз, с таким любопытством они пялились на Котельникова. Самым интересным в лагере оказались строения, возведенные зеленокожими. В отличие от крыши храма, который напоминал обычные постройки земного типа, дома зеленокожих походили скорее на невысокие склепы. Крыши располагались в полутора метрах от земли и насколько понимал Котельников, жилое помещение почти целиком размещалось под землей. Сами крыши имели форму полусферы. Никаких углов и острых переходов.

К подобному куполообразному строению и отвели Егора. Насколько Котельников понял, когда вошел внутрь, это было что-то типа лазарета. Предположение его оказалось правильным, за подобием двери находилась лестница, ведущая вниз. Помещение, выкопанное в земле, оказалось просторным и сырым. Грязь буквально хлюпала под ногами Котельникова, но зеленокожих это, похоже, не смущало, они чувствовали себя комфортно в подобных условиях.

Насаг в конец вымотал Котельникова. Тащить его на себе было просто невозможно.

- Далеко еще идти? - поинтересовался Котельников. Шаршит словно бы его и не слышал, продолжил двигаться в лабиринте хитрых переплетений.

"И зачем здесь нужна крыша, если сырость и так расползлась кругом? - подумал Котельников. - Все-таки интересно, сколько ярусов в этом здании".

Зеленокожий подошел ко второй лестнице, Котельников испугался - что если ему не хватит сил дотащить Насага вниз? Но делать было нечего, просить зеленокожего бесполезно - все равно не поможет. Егор стал осторожно спускаться, стараясь наступать на ступеньки как можно осторожнее. Вырезанные прямо в грунте и посыпанные мелкой щебенкой, они не вызывали у Егора никакого доверия. Но, в конце концов, у него получилось спуститься следом за зеленокожим.

Навстречу им выбежал еще один шаршит. Этот отличался от остальных. Кожа его была светло-зеленой, он был пониже ростом, да и передвигался лицом вперед увереннее. Спустившийся вниз что-то прошипел встречавшему их, тот кивнул, посмотрел на Котельникова, изобразил подобие человеческой улыбки, что удивило Егора.

- Давайте я вам помогу, - произнес шаршит со светлой кожей. Он бережно подхватил горца и уверенно потащил его куда-то в сторону. Провожающий Егора зеленокожий возмущенно фыркнул, развернулся и собрался уходить.

- Как только он очухается, вы уйдете. Передашь Зеленцову, что мы не хотим иметь с ним общих дел, - произнес шаршит, стоя у лестницы.

Егор не обратил на него никакого внимания, пошел посмотреть, как устроят Насага. Главное он узнал - стройка ведется, туда можно пробраться незамеченным ночью. Остается установить местонахождение шкатулки и ключа.

Шаршит, подхвативший Насага, приволок горца в подобие палаты, в углу которой располагалась койка - земляная лавка, ничем не покрытая. Шаршит опустил руку на ее поверхность, убедился, что грязь чавкает и уже собрался укладывать туда горца.

- Стой, куда, это же грязь! - возмутился Котельников. Шаршит испуганно посмотрел на Егора.

- Я делаю что-то не так? - спросил он. Подозрения, зародившиеся у Котельникова в душе, когда он впервые увидел этого зеленокожего, подтвердились - шаршиты подсунули ему зеленого, в прямом и переносном смысле, новичка. Им плевать, что случится с Насагом, выживет варвар или умрет. Единственное, чего хотят эти неблагодарные пришельцы - избавиться от Котельникова и продолжить строительство, план которого был разработан Зеленцовым.

- Нельзя человека в такие условия помещать, простынет же, - сказал Котельников. - У него голова разбита, глаз кровью заплыл. Нужно найти сухое помещение.

- Простите, я не знаком с анатомией людей, - стал оправдываться шаршит. - Но сухое помещение в, как это у вас людей называется, - шаршит забавно закатил глаза вверх, пытаясь вспомнить слово. - Лазарет. Скорее всего, лазарет. У нас в лазарете почти невозможно найти сухое помещение. Разве что...

Зеленокожий потащил Насага прочь из палаты, обратно к лестнице. На горца было жалко смотреть, так его замотали. Он приходил в сознание, тут же мгновенно его терял, голова беспомощно болталась, словно Насаг был не человек, а тряпичная кукла.

Шаршит затащил беднягу в какое-то темное помещение, положил его на сиденье, бросился в угол комнаты, отодвинул нечто, похожее на занавеску, и стал разбрасывать в стороны доски. Выбрав две самые длинные, он пристроил их на земляной лавке, располагавшейся и в этом помещении, положил сверху еще пару досок, поднял Насага с сиденья и устроил его на импровизированной кровати.

- Теперь хорошо? - спросил шаршит, повернувшись к Котельникову.

- Неплохо чем-то его укрыть и подложить под голову подушку, - сказал Котельников. Он не знал, что нужно делать с человеком, получившим серьезную травму головы, рассчитывать на шаршита тоже не приходилось. Оставалось надеяться, что все пройдет само собой.

Зеленокожий притащил откуда-то красивое одеяло, скорее всего изготовленное людьми, укрыл им Насага, а под голову подложил скомканный пучок ароматной травы, который вытащил из шкафчика, располагавшегося у основания лавки.

- Спасибо, - поблагодарил Егор шаршита. Котельников осмотрелся по сторонам, захотел расположиться на сиденье, но слепленное из глины, оно оказалось мокрым.

- Погодите, - шаршит подхватил еще несколько досок, поставил одни к стенке, другие положил на сиденье, в мгновение ока соорудив подобие стула. - Садитесь, - предложил зеленокожий.

В отличие от своих собратьев, этот относился к людям значительно лучше, был приветливее. Егор сел и только тогда осознал, насколько же вымотался за эти два дня. Бегство от горцев, желающих принести его в жертву, путь через лабиринт пещер, спасение Насага, знакомство с зеленокожими, борьба с действием алкалоида, растворенного в воздухе. Ужасно хотелось спать.

Шаршит устроился на полу, усевшись напротив Котельникова, и с любопытством его рассматривал. Он может что-то знать. Как же Егору не хотелось использовать этого молодого и обходительного зеленокожего. Почему когда нужно кого-то обмануть, врать приходится тем, кто тебе помогает? Ответ очевиден - потому что остальные раскусят твой обман.

"Может рассказать шаршиту правду, - подумал Котельников, - объяснить, что действия его ... как бы их обозвать ... сопланетниками что ли? могут привести к катастрофе? Но поверит ли он мне? Просто разговорю его и все, жаль, конечно, что за то, что он выдаст сведения, парнишке может влететь, но мне нечего делать, я должен заботиться о людях, а не о шаршитах".

- Как тебя зовут? - спросил Котельников, заставив себя широко открыть уставшие, требующие сна, глаза.

- Имя? Имеете виду, как я называюсь, чтобы отличаться от других?

- Типа того, - Котельников не понял, что хотел сказать шаршит, главное поддерживать разговор, и выяснить все, что можно, о строительстве.

- С тех пор, как мы покинули дом, у нас нет такого понятия. Отпала необходимость, - ответил шаршит.

- И как мне к тебе обращаться?

Шаршит скорчил гримасу. На секунду Котельникову показалось, что он чем-то обидел или разозлил зеленокожего, но потом догадался, что это было скорее выражением недоумения.

- Что вы имеете в виду? Вы же обращаетесь ко мне сейчас, так обращайтесь и потом, - ответил шаршит.

- У нас принято обращаться к собеседнику по имени, - сказал Котельников. - Не против, если я сам тебе его придумаю? Будешь Игнатом?

- Не нужно. У нас нет имен, - сказал шаршит.

"И что теперь у него спросить? - задался вопросом Котельников - О погоде с ним что ли побеседовать?"

- А вам не страшно, что вы потеряете свой дом? - неожиданно шаршит взял инициативу на себя.

- О чем ты говоришь? - спросил Котельников. Он никак не мог разобраться, о чем толкует зеленокожий.

- Дом, планету, место, где живете, - пояснил шаршит. - Здесь хорошо, на Земле. Там где я родился, на другой Земле, было плохо.

- Имеешь в виду в будущем на Земле плохо? - предположил Котельников.

Шаршит энергично кивнул.

"История этих существ драматична, - вспомнил рассказ Зеленцова Котельников. - Минерва - это ловушка, подобие сыра для крыс, покидающих родную планету. Шаршиты попались в эту ловушку. Я не знаю, каким чудовищем нужно быть, чтобы изобрести подобный хитроумный и ужасающий способ избавляться от жителей других планет. Собирая разумных существ, населявших планету, Минерва сходила со стационарной орбиты и улетала в открытый космос. Дрейфующая планета. Те, кто перебрался на нее, гибли. Мне немного известно об этом, шаршиты скрытные. Я так и не понял, убило ли их сородичей космическое излучение, холод открытого межзвездного пространства или, может быть, сама Минерва. Но те, кто выжил, сотни из миллиардного народа, спаслись благодаря анабиозу. Каким образом шаршиты попали на Землю, мне неизвестно, мы обнаружили их в пустыне, в десяти километрах от моей академии. Они всячески убеждали нас, что все люди, пришедшие на Минерву, погибли. Говорили, что нельзя посылать туда корабли, нельзя больше переселяться, иначе нас постигнет участь их народа.

Все, что шаршиты поведали, я давно предполагал, но полностью доверять им нельзя. Я не верю, что Минерва погубила всех людей, успевших на нее переселиться. Есть, однако, одна особенность, которую мне удалось выявить в результате лабораторных тестов. Здоровые особи, отправляющиеся на дрейфующую планету, лишаются способности к репродукции. Шаршиты подтвердили это своими рассказами. Но самое удивительно, что при попадании их на Землю, репродуктивная система шаршитов снова восстановилась - они стали рожать детей.

Я представить не могу, какие ужасы пришлось пережить этому народу на той планете, которую по праву можно назвать кладбищем цивилизаций, но убежден - если Минерве удалось повредить репродуктивную систему, она сможет нарушить и способность к аналитическому мышлению, к адекватному восприятию реальности. Шаршиты могут быть опасны".

- Здесь болота, леса, а на будущей Земле пустыня, жарко. Но я все равно люблю те места, там я родился, - сообщил шаршит.

Догадка Котельникова была подтверждена - этот молодой шаршит родился на Земле. Может, он склонен к сотрудничеству, больше доверяет людям, чем остальные представители его народа.

- Здесь все равно лучше. Только иногда приходите вы. И не всегда с миром, - продолжал говорить шаршит. - Вы нападаете, пытаетесь убить. Мы не такие, мы, -задумался, - мы гуманисты, самая мирная цивилизация.

Котельников посмотрел на Насага, усмехнулся. Жертва гуманности самой мирной цивилизации. Зеленцова, очевидно, обокрали самые честные соседи.

- Так вы боитесь потерять свой дом? - повторил свой вопрос шаршит.

- Боюсь, потому и стараюсь предотвратит эту беду, - Егор решил, что сейчас самый удачный момент для серьезного разговора.

- Но вы благородны, помогаете своим сородичам. Мы ведем себя не так, мы принимаем гибель и болезнь другого. Когда один умирает, мы не скорбим, только проводим его - продолжал свои размышления шаршит. - Мы нужны друг другу, чтобы продолжать наш род, от мертвых нет пользы.

- Сколько тебе лет? - неожиданно для самого себя спросил Котельников.

- Лет? - переспросил шаршит. Егор замялся, стал думать, как объяснить собеседнику, постоянно путешествующему во времени, что такое год. Но после небольшой паузы, шаршит продолжил. - Сложно сказать, мы жили в разные где. Много где, - поправился шаршит. - Но мне гораздо больше чем вам. Мы живем дольше людей.

"Может их заносчивость как раз и связана с возрастом?" - подумал Котельников, вспомнив слова Зеленцова по этому поводу.

"Вместе с нарушением работы репродуктивной системы, на Минерве произошел сбой программы старения, - говорил Зеленцов. - По всей видимости, это своего рода компенсация за лишение права воспроизвести себе подобного. А заодно способ привлечь переселенцев. На планете пригодные для существования условия, значит жить можно. Причем долго. Впрочем, механизм старения рано или поздно тоже наладится и шаршиты станут умирать. Вопрос только в том, не погубит ли хроналк их раньше".

- И ты считаешь, что вы честно поступили с Зеленцовым, которому стольким обязаны? - Котельников решил прощупать совесть зеленокожего, выяснить, знакомо ли ему такое понятие.

Шаршит смешно замахал головой.

- Зеленцов хитрый, он нас использовал и врал нам. Конечно, тебе все сказали по-другому, но дело было не так. Он всем врет, ты веришь, а он все равно врет, - сказал шаршит.

- Мне ли не знать, - печально протянул Котельников, вспомнив, как Зеленцов манипулировал им. Профессор умел заставить человека сделать то, что нужно Зеленцову, без применения силы. Похоже, его уловки не действовали на пришельцев. - Но вы обокрали его.

- Для блага. Вашего блага. Люди помогли нам, мы хотим помочь людям. Зеленцов хотел использовать нас как строителей. ХРОНАЛК губил нас, но в отличие от людей очень медленно. Он постоянно посылал нас в прошлое, где мы рисковали, выполняя его поручения. Нам надоело его слушать, мы ушли навсегда, решив сами сделать все необходимое. Его указы нам не нужны.

"Насколько мне видится, шаршиты всегда преследовали одну единственную цель - спасение собственного народа. Конечно, они станут прикрываться тем, что на самом деле желают блага людям, но верить им не следует - они лгут сами себе, пытаясь оправдать свой бесчестный поступок. С их уходом программа ХРОНАЛК пришла в плачевное состояние", - рассказывал Зеленцов.

- Значит, тебя заботит судьба людей? - спросил Котельников.

- Да, - шаршит издал квакающий звук. - Я ценю любую форму жизни, потому что там, откуда мой народ спустился на вашу планету - жизни нет вообще.

"Самое время попытаться", - подумал Котельников. Егор запустил руку к поясу, вытащил небольшой кошель, открыл его и вынул оттуда две смятые бумажки. Развернул одну из них, на обороте которой значилось В-13, показал зеленокожему.

- Тогда скажи мне, где эта вещь, - произнес Котельников.

Шаршит переменился, вскочил с места, сделал несколько шагов к выходу, сжал кулаки. Егор не мог разобрать, что за эмоция застыла на лице шаршита, но догадывался, что это далеко не радость.

- Ты не хотел спасать друга, ты хотел забрать шкатулку! - громко запричитал шаршит. - Ты врешь, как Зеленцов.

- Я всего лишь спросил, видел ли ты этот предмет, - попытался разрядить ситуацию Котельников.

Но шаршит его не слушал, он засеменил в направлении лестницы.

"И что теперь делать? - подумал Егор. - Остановить его, иначе он расскажет про то, чем я интересовался. Таким новостям они наверняка не обрадуются. Шкатулка за воротами, и сам бы мог догадаться. На кой черт было спрашивать? А если даже мне и удастся схватить его, справиться с ним, дальше-то что? Они рано или поздно придут сюда, увидят, что один из них связан, разозлятся и прикончат меня с Насагом. Сам себя загнал в тупик".

Пока Котельников размышлял, чавканье, которым отдавался каждый шаг шаршита, затихло. Похоже, он остановился, передумал. Снова стало чавкать, но уже медленнее и ближе - шаршит возвращался в палату.

- Это украли у нас, - произнес шаршит, появившись в проеме. - Человек украл это у нас, когда мы почти закончили строительство. Ключ и шкатулку.

Егор замер, перебирая в голове все возможные варианты. Может шаршит врал, пытался ввести Котельникова в заблуждение. Шкатулки нет, значит нужно уходить, вернуться к Зеленцову ни с чем. На это рассчитывал шаршит? С другой стороны, если все сказанное им правда, шкатулка сейчас где-то у людей, а может быть затерялась в пучине истории и уже никогда не появится на поверхности океана человеческого бытия. Но тогда, тогда...

Котельников отчетливо вспомнил, почему он все-таки согласился вернуться сюда, выполнить поручение Зеленцова.

"Я смогу все исправить, если ты достанешь мне эти два предмета, - обещал Зеленцов. - А после навсегда уйду из твоей жизни, ничего не потребую взамен".

"Врет, это не может быть правдой, - рассвирепел Котельников. - Зеленцов говорил, что отправит меня в период, когда шкатулка была приведена в действие. Значит, шаршиты закончили строительство, готовы к тому, чтобы использовать украденные ими вещи для своих целей. А враньем они пытаются отвадить посланников Зеленцова".

- Как же вы могли это допустить? - спросил Котельников, решив подловить зеленокожего на лжи, задавая вопросы.

- Он выбрался из пещер поздно ночью, его никто не видел, откуда взялся, неизвестно. Он каким-то образом перебрался через ворота и украл шкатулку и ключ,- поведал шаршит. - Может быть, Зеленцов был прав, не стоило нам забирать эти вещи, мы совсем вас не знаем. Профессора не сумели бы так обмануть.

Котельников опустил голову, положил ее на ладони. Значит всё, теперь уже точно всё. Егор не сумеет сдержать своего обещания, Зеленцов не сдержит своего.

"Это последние экземпляры, единственные в своем роде. Если утратить их, то для нас все будет потеряно", - такими словами провожал Егора Зеленцов.

Где искать шкатулку, куда ее занесло теперь? Для каких целей использовал ее похититель? Что вообще она такое? Зеленцов прямо ни разу не ответил на вопрос Егора, зачем же все-таки нужна шкатулка. Как не рассказал толком о том, что за стройка идет, о том, почему разорвал отношения с шаршитами. Профессор использовал его, но даже такой расчетливый человек не мог предвидеть всех обстоятельств предстоящей миссии.

Из коридора доносились семенящие шаги. Шаршит, все еще стоявший в дверях обернулся. Пришедший заговорил на их змеином языке. Как ни странно, Котельников хорошо разобрал смысл сказанного.

- Оставь их, - говорил шаршит. - В лесу появились новые. Они вооружены и их много. Нужно совещаться.

- Мне придется уйти, - сказал зеленокожий, стоявший в дверях. - Я должен вести беседу с другими больными.

Он вышел. Котельников остался наедине с Насагом.

"Не ошибся-таки Зеленцов, оказался прав, старый черт! - ликовал Котельников. - Кто-то идет, наверняка несут шкатулку. Осталось только выгадать момент и перехватить ее! Можно будет возвращаться домой".

Егор открыл свой походной мешок, залез внутрь, нащупал стеклянную емкость, вытащил ее. Полбутылки.

Украсть, схватить и уйти. Не облажаться, когда все зависело только от него, некогда безответственного торгаша, теперь - последнего участника программы ХРОНАЛК.

 

Глава 18.

Отряд Терции добрался до брошенной деревни. В одном из домов наемники обнаружили изуродованное тело пожилого мужчины. Некоторые расценили это как дурное предзнаменование. Но Коллатин хорошо платила и обещала заплатить в два раза больше, когда поход закончится. Потому слушать истории о дурных предзнаменованиях остальные не стали.

Женщина прошлась по деревне, с любопытством осмотрела домашнюю утварь горцев. Следы ушедших жителей оставались повсюду, догнать их не составит труда. Но стоит ли это того? Терция посмотрела на запад - путь ее лежал в том направлении.

Получится ли пройти через лес без проводников? Придется догонять горцев. Терция жестом подозвала наемника, старшего из всех и руководящего остальными.

- Нужно их догнать, - сказал Терция. - Без проводника мы заблудимся.

Наемник кивнул отошел к солдатам, что-то им сообщил. За мгновение сформировался небольшой отряд из десяти человек. Они покинули деревню бегом, с намерением настигнуть горцев до заката.

...

Котельникова держали в комнате с Насагом, не позволяя покидать ее до тех пор, пока горец не встанет на ноги.

- Ты уйдешь, как только ему сделается лучше, - сообщил Егору старый шаршит, отличающийся от остальных сероватой кожей.

Замыслы Котельникова разгадали. Зеленокожие понимали, чего он добивался, а потому не собирались предоставлять ему возможности пробраться на стройку. Но исходя из тех обрывочных разговоров, которые вели охранники, Котельников понял, что сюда направляется крупный вооруженный отряд. Быть может, Егору удастся обхитрить стражу, когда наверху начнется драка.

Насаг между тем потихоньку поправлялся. За два дня, проведенных у шаршитов, шишка на его голове уменьшилась, и горец с удивлением и страхом рассматривал зеленокожих, устроившихся у входа в их палату.

- Это земля мертвецов? - постоянно спрашивал Егора Насаг. Тот отрицательно качал головой, погруженный в свои мысли. Горец, однако, не верил Котельникову. Он знал, что достиг своей цели - сумел пробраться живым в царство мертвых. А это означало, что легенды не лгут - существует способ спасти отца и мать, братьев. Нужно быть внимательным, нужно схватывать все на лету и тогда Насаг добьется своего. Главное поправиться скорее, избавиться от мутных кругов, перетекавших один в другой в поле его зрения. Сосредоточиться и помнить, ради чего он сюда пришел. Тогда удача улыбнется ему и он, подобно героям сказаний, спасет свою семью из Преисподней.

...

Люди Терции напали на спасавшихся горцев, захватили в плен двух человек и отступили, оставив на поле завязавшейся потасовки только раненных и убитых варваров.

Пленники оказались несговорчивыми, хотя Терция старалась объяснить им, что от них требуется, используя большое количество наречий. Когда все ее попытки не привели к сколь-нибудь значимым результатам, она знаком предложила наемникам начинать. Здоровенные детины принялись избивать горцев. Один из них не выдержал пыток, заголосил, согласился отвести их к пещерам. Терция удовлетворенно кивнула, остановила наемников.

Проведя в деревне еще час, дав пленным возможность прийти в себя, Коллатин приказала собираться в дорогу. Хромающих горцев торопили - Терцию охватило нетерпение, она не выпускала из рук ключа, который до этого хранила в кошельке. Слегка теплый, он сообщал Терции о чувствах, испытываемых ее соратниками и пленниками.

Горцы боялись, наемники подумывали о наживе - так и должно быть. Если ей удастся довести начатое до конца, изменится абсолютно все.

...

Котельников потерял счет часам, находясь в темном помещении под землей. По внутренним ощущениям шаршит пришел расспрашивать его утром, но, может быть, Егор сбился. Похоже, что зеленокожие, посланные разузнать, что за отряд пытается пробраться к лагерю шаршитов, не вернулись. Егору не доверяли, считали, что он как-то связан с этим отрядом.

Все это было, конечно же, полной ерундой, Котельников ничего не знал о людях, которые направлялись сюда. Допрос, устроенный шаршитами, принес больше пользы Егору, чем им. Котельников выяснил, что совсем недавно на строительстве произошел взрыв, который вывел из строя несколько крупных электромагнитов и автономную электростанцию. Так же в атмосферу были выброшены химикаты. Часть успела выпасть с осадками. Выходит причина всех бед горской деревни в неосторожности зеленокожих. Егор узнал, что день назад отряд вошел в лес, о дальнейших его действиях неизвестно ничего.

Котельников догадывался, что живыми своих разведчиков шаршиты уже не увидят - у жителей этой эпохи нрав крутой и церемониться, рассуждать о морали и нравственности, имея дело с зеленокожими чудовищами, они не станут. Все говорило в пользу того, что здесь скоро начнется побоище. Тогда Котельникову и нужно действовать. Но снимут ли шаршиты стражу с его палаты, даже если наверху все станет совсем плохо? Может попросить Насага о помощи в затеянном?

Придется ждать, когда начнется суета и суматоха, действовать нужно будет по обстоятельствам.

...

Отряд Терции пробирался по подземному лабиринту уже третий час. После того, как ключ подсказал ей о сторонних наблюдателях, и с ними было покончено, многие наемники пришли в замешательство. Они никогда не сталкивались ни с чем подобным, некоторые увидев существ, с которыми им предстояло сражаться, решили отступиться. Пришлось пообещать выплатить им жалование в три раза выше обещанного в начале путешествия. Если все пойдет по плану, Терция не потратит ни единого золотого на оплату услуг наемников.

Были и положительные стороны короткой стычки в лесу - солдаты знают, с кем имеют дело, когда им придется начать сражаться, они не запаникуют, не бросятся бежать, а станут плечом к плечу и дадут достойный отпор противникам.

Горцы шли впереди, в голове отряда. Если в пещерах есть какие-то ловушки, то двое пленников предупредят наемников о них. Погибнут ли они или только покалечатся - не важно, главное это снова выбраться на поверхность и отыскать механизм, который будет запущен шкатулкой.

...

Шаршиты собрались в небольшой рощице, растущей на пути к их лагерю, когда из ущелья строем стали подниматься наемники Терции.

Один из зеленокожих сделал несколько шагов вперед, намереваясь начать переговоры.

Навстречу ему бросился один из наемников.

Копье в мгновение ока преодолело расстояние, разделявшее человека и шаршита, пронзило грудь зеленокожего. Раненный, тот повернулся к своим, попытался что-то произнести, махал руками, жестами призывая бежать.

Воодушевленные наемники рванулись вперед. Шаршиты попятились. Они привыкли к тому, что люди пугались одного их вида и не были готовы к тому, что на них нападут. У зеленокожих не было ни огнестрельного, ни даже древкового оружия. Физически они возможно были сильнее людей, но менее агрессивны и совершенно не подготовлены к ведению рукопашного боя с человеком. Устремившиеся на них солдаты крошили шаршитов. Те, кто мог, отскочили в сторону, прыгали, спасались.

Быстро разбив первую группу шаршитов, наемники расползлись по окруженной со всех сторон долине.

...

"Началось!" - догадался Котельников. В лазарет стали приносить раненных шаршитов. Сторожившие Егора и Насага зеленокожие выглядели неуверенно. Воцарилась суматоха. Котельников решил воспользоваться этим, чтобы предупредить горца.

- Когда все разойдутся мне понадобится твоя помощь, Насаг, - Котельников наклонился к своему компаньону по неволе и быстро произносил шепотом, - нападешь на одного из них сзади, свалишь. Я займусь вторым. После выбираемся наверх. Надеюсь, ты сможешь стоять на ногах?

Насаг кивнул.

- Я к этому готов, - сказал Насаг, проговаривая каждую букву, словно он только учился разговаривать.

Котельников вынул из своего рюкзака бутылку с хроналком, быстро перелил остатки во вторую. Свободную тару решил использовать как оружие. Котельников ощупал боковой отдел рюкзака - по совету Зеленцова он запасся кое-чем еще, способным напугать людей древнего мира, если те вдруг проявят агрессию. Брать оружие профессор запретил, но нашел альтернативное решение. Сегодня эти предметы могут ему пригодиться.

"А все-таки жалко этих несостоявшихся спасителей человечества, - думал Котельников. - Они ведь даже осмотреть мои вещи не подумали. Совершено не приспособлены к земным реалиям".

Те шаршиты, которых можно было бы назвать санитарами, поднялись наверх. Стражники тревожно смотрели им вслед и о чем-то оживленно переговаривались. Отвлечены. Удобнее момента не подыскать.

Котельников кивнул Насагу. Горец вскочил, ухватил доску, всего мгновение назад игравшую роль ложа, теперь превратившуюся в оружие.

Люди обрушились на шаршитов почти одновременно. Егор с силой разбил бутылку о голову одного стражника, Насаг несколько раз с ожесточением ударил второго. Они дажедернуться не успели, были повержены почти сразу.

- Давай подниматься. Нам нужно пробраться к воротам, - скомандовал Котельников. Насаг кивнул. Они быстро побежали по лестнице вверх.

...

Шаршит подскочил высоко вверх и приземлился прямо на ничего не подозревающего солдата, подмял человека под себя. Тот даже пискнуть не успел. Копье и короткий меч разлетелись в разные стороны, зеленокожий принялся рвать противника острыми когтями.

На помощь человеку устремился другой наемник. Его тут же попытался обезоружить второй шаршит, но наемник оказался проворнее, вонзил меч прямо в горло нападавшему. Копьем он поразил чудище, рвавшее его товарища. Шаршит был серьезно ранен в бок, попытался совершить прыжок, но не получилось - он слишком устал. Израненный наемник сумел встать, снова вооружился, догнал повалившего его шаршита и принялся наносить удары мечом по безоружному.

Страх и боль застыли в глазах зеленокожего, он извивался, вскрикивал, получая очередной удар меча, все никак не хотел умирать, отталкивался руками, ногами, из последних сил пытаясь спасти свою жизнь.

Молодой шаршит, встретивший Котельникова и Насага в госпитале, с ужасом наблюдал за тем, как его братьев уничтожают, сам едва не был убит. Увидев, как человек продолжает наносить удар за ударом в его собрата, молодой шаршит изо всех сил толкнулся ногами и совершил мощный прыжок, ударив наемника плечом в живот.

Человек отлетел на несколько метров, стукнулся о скалистый выступ и упав на землю, замер. Его напарник уже бежал к молодому шаршиту.

- Спасайся, - прошипел смертельно раненный зеленокожий своему молодому собрату. Он вложил в это слово последние жизненные силы - произнеся его, шаршит испустил дух.

Наемник замахнулся и опустил меч, но разрезал лишь воздух. Молодой шаршит успел отскочить.

"Люди Зеленцова должны успокоить их. Они же убивают мой народ!" - подумал шаршит, устремляясь к лазарету.

...

Терция в мгновение ока справилась с действием растворенного в воздухе алкалоида - слишком сильно она была возбуждена. Двое солдат - ее свита - уже добрались до ворот и пытались пробиться через них, нанося удары мечами по крепко сколоченным палкам.

- Ничего не выйдет, - сказал один из наемников. - Нужно найти способ открыть ворота.

Терция задумалась.

- Не убивайте одного из них, приведите сюда, пускай покажет, как их открыть, - приказала она. Наемники кивнули, побежали выполнять.

...

Котельников и Насаг поднялись наверх. Страшная сцена открылась им - запомнившийся Егору мирный лагерь шаршитов, в котором царили мир и покой, превратился в ад. Солдаты рубили беспомощных зеленокожих, убивали одного за другим. Кровь пришельцев, красная, совсем как у людей, залила поляну. Шаршиты пытались сопротивляться, но солдаты оказались сильнее.

Егор неожиданно вспомнил о молодом зеленокожем, так тепло их встретившим, хорошо обращавшимся. Нужно постараться спасти хотя бы его.

- Идем Насаг. Скорее, - Котельников решил, что самым разумным будет оббежать солдат, не сталкиваясь с ними.

Егор и горец быстро отыскали тропинку, по которой их привели, решили возвращаться по ней, благополучно миновали весь отрезок пути, оказались на поляне, которая чуть не погубила Котельникова.

"Мак! - неожиданно пришло в голову Котельникову. Маковые цветы. Элли. Волшебник изумрудного города!"

Путешественников из сказки Волкова точно так же чуть не погубило маковое поле. Ассоциацию навеяли два спящих человека, лежавших посредине рощицы. То были не солдаты, а соплеменники Насага. Горец подскочил к ним, стал осматривать тела. Оба оказались живы, но избиты до полусмерти.

- Спрячьтесь где-нибудь, - принял решение Егор. - Утащи их за деревья, и ждите меня там. Я скоро вернусь и мы вместе бежим из этого места.

Насаг кивнул. Котельников уже развернулся, чтобы идти к воротам, когда горец ухватил его за руку, посмотрел Егору в глаза.

- Я тебе обязан, - сказал Насаг. - Постараюсь вернуть тебе долг, пойду с тобой, - он отпустил Егора, унес соплеменников с центра поляны к одной из берез. - Мы пойдем вместе.

Котельников не стал возражать - он не знал, с чем столкнется на, помощь действительно могла пригодиться.

...

Терция приставила острие кинжала к горлу шаршита с светло-зеленой кожей.

- Открой ворота или умрешь, - произнесла она на варварском наречии.

Молодой шаршит был напуган, он знал, что рычаг где-то у основания ворот, замаскирован, но точного местоположения назвать не мог. Солдаты схватили его, когда он направлялся к Котельникову, но убивать не стали, поступили не так, как с другими. Теперь понятно, почему.

Зеленокожий ткнул пальцем наугад в сплошную каменную стену, образованную скалой, прилегавшую к правому створу ворот. Солдатам не нужно было повторять дважды, они бросились туда, стали щупать, осматриваться. Они отодвинули здоровенный валун, покоившийся чуть в стороне, и обнаружили за ним рычаг.

Терция увидела это, зрачки ее расширились. Она спрятала нож за свой пояс, достала шкатулку, в другой руке продолжала сживать ключ. Солдаты надавили на рычаг, ворота открылись.

- Я ухожу, не следуйте за мной. Его убейте, - отдала распоряжение Терция. Сама она сгорала от нетерпения, бросилась к храму, недостроенному, но все равно великолепному и величественному.

"Он может не выдержать нагрузки, - подумал шаршит, увидев в руках Терции роковую шкатулку. - Она нас всех погубит!"

Один из солдат обнажил свой меч, двинулся к замершему зеленокожему. Шаршит сразу понял, что его собрались убить, зажмурился.

Шипение, шум, дым столбом, цветной раскаленный шар бьет наемника. Тот кричит от боли, пытается сбросить уже огонь со свое кожи. Новая вспышка - еще один шар устремился прямо в лицо напуганному, ослепленному человеку. Второй наемник увидел источник бед - мужчина, сжимавший цилиндрическую палку. Из ее конца вырывались огненные снаряды. Наемник бросился было на колдуна, но тот нацелил свой жезл ему в лицо, воин отступил, бросил оружие на землю. Огненный шар, тем не менее, вырвался, ударил его в лицо, страшная жгучая боль охватила все уровни его сознания.

Колдун что-то сказал на варварском наречии, из-за его спины тут как тут появился горец, бросился к плененному чудищу, помог ему подняться.

- Уходите, немедленно уходите! - приказал колдун, используя латынь. Свой жезл он поднял вверх. Огненные шары продолжали вылетать из него.

Наемник, обжегший лицо всего раз, понял, что связываться с этим человеком, кто бы он ни был, не стоит, схватил своего ослепленного товарища за руку, потащил за собой, обратно в рощицу, спасаться от колдуна.

Котельников с облегчением выдохнул. Китайские огни почти что исчерпали себя, начни наемники колебаться и кто знает, чем бы закончилась их встреча. Но Зеленцов и в этот раз не просчитался, отыскав способ напугать суеверных европейцев прошлого.

"Фейверки и петарды им неведомы, взрывы и вспышки дадут тебе время убежать, а может даже начать наступление. Потому купи себе несколько и возьми спички - эти предметы не раз тебя выручат в прошлом", - учил его Зеленцов.

Проводив наемников взглядом, Котельников подошел к шаршиту.

- Живой? - по-русски спросил он.

- Они убивают моих братьев. Остановите их! - тут же взмолился шаршит.

- Прости, не могу, - ответил Котельников. - Спасайся сам, пока есть возможность. Я должен попытаться забрать шкатулку.

Егор посмотрел на храм, до этого скрытый воротами. Ничего подобного он в жизни не видел. Строение не было выполнено в рамках какого-то конкретного архитектурного стиля, являлось ярким примером эклектики. Где-то там шкатулка и ключ - то, ради чего Котельников вернулся в эту эпоху.

- Мы не достроили его, - шаршиту показалось, что он разгадал намерения Котельникова. - Если вы установите шкатулку на постамент, это может погубить нас всех!

- Нет, мне нужна сама шкатулка, я не собираюсь ее использовать, - успокоил зеленокожего Котельников.

- Зеленцов вас обманет. Вы ведь отдадите шкатулку ему, верно? Он вас обманет. Он обманул мой народ, он обманывал тех, с кем дружил, соврет и вам, - обреченно произнес шаршит. - Из-за него погибнут все мои сородичи. Ваш род спас нас, ваш же род нас и погубил. И точно так же вы погубите себя, если доверитесь Зеленцову.

Котельников хотел что-то ответить, но тут заметил, что Насаг куда-то пропал. Егор обернулся - горец уже взбирался вверх по ступеням храма.

- Насаг, ты куда? - окликнул его Егор. Но тот не отозвался.

"Неужели догадался, обо всем догадался по мимике, благодаря одной лишь интуиции", - пронеслось в голове у Котельникова.

Но рассуждать некогда - приключение Егора вступило в завершающую фазу.

...

Внутри храма просторное помещение, центральная площадка окружена колоннами, под серединой купола невысокий постамент. На его боковой поверхности изображена шкатулка, венчающая вершину постамента.

Терция замерла, впитывая в себя атмосферу таинственности, торжественности момента. Сейчас она взойдет на вершину, опустит шкатулку и...

Что случится дальше? Отец требовал, чтобы она вернула Рим, ее сердце разрывалось, не зная, чего желает, рассудком Терция пыталась задавить эмоции, заставить почувствовать себя частью родного города. Но что такое шкатулка, на что способна эта крохотная коробка? Визиты в серый мир мрака, дар эмпатии, сокрытый в ключе. Какую же силу дадут эти вещи, соединившись в этом храме, на постаменте?

- Во имя тебя отец, Тарквиний Коллатин. Во имя тебя, мама, Лукреция Коллатин, - произнесла Терция. И неожиданно для себя добавила. - И во имя тебя, Пуниец.

Она поднялась по короткой лестнице, посмотрела на вершину постамента. В нем было высечено небольшое отверстие - как раз под размер шкатулки. Терция посмотрела на безделушку, положила ее туда. Шкатулка нажала на выемку, села, нижняя ее часть опустилась внутрь постамента. Какие-то механизмы пришли в действие. Терция огляделась - колонны вокруг нее, казалось, начали вращаться. При этом поднялся страшный скрежет, платформа, на которой стояла Коллатин, стала двигаться, судорожно задрожала. Все вокруг менялось, храм словно бы переустраивал себя.

Сзади кто-то яростно закричал. Терция боковым зрением увидела варвара, набравшего скорость и несущегося прямо на нее. Он стиснул зубы и собирался свалить ее на землю. Она потянулась за кинжалом, но было поздно.

Насаг ударил женщину очень сильно. Она раскинула руки, выплюнула воздух из легких. Из ее ладони вылетел ключ, упал у основания одной колонны.

Храм сильно тряхнуло, Насаг пошатнулся, но удержался на ногах. Он бросился к ключу. Горцу все стало понятно. Он не был гением, не умел даже писать, но знал - легенды не врали. Рисунки красноречиво говорили сами за себя. Открыть шкатулку, и все, все самое значимое, самое важное, самое желаемое исполнится. Насаг слишком сильно любил свою семью, и теперь, когда возможность их вернуть была совсем близка, он ее не упустит.

Горец подхватил ключ, подошел к шкатулке. Егор Котельников поднимался на платформу по ступенькам. Бежал. Но он уже не успеет остановить варвара - Насаг откроет шкатулку.

Холодная сталь пронзила живот варвара, забрала всю его решимость и уверенность. Терция Коллатин вонзила нож в тело Насага по самую рукоять, повернула страшное оружие на девяносто градусов. Ключ выпал из рук горца. Его глаза встретились с холодным, бесчувственным взглядом Терции. Он необыкновенно отчетливо разглядел черты ее лица, аккуратные губы, красивый чистый лоб, кипящие глаза.

"Вот как выглядит смерть", - пронеслось у Насага в голове. А потом все смешалось в кучу, взгляд сосредоточился на крови, струящейся из живота, варвар завалился назад, упал на спину, тихо застонал.

Терция подхватила ключ, встала на ноги, выставила острие ножа впереди себя, направив его на Егора. Котельников смотрел на шкатулку, затем на Терцию.

Сумеет ли он обезоружить ее, забрать ключ и шкатулку, убежать? Нет. Стальной взгляд Терции рассекал все надежды Котельникова, не хуже острия ножа, который женщина сжимала в руке.

"Ни за что не позволь использовать шкатулку. Если будет существовать хотя бы маленькая вероятность того, что шкатулку кто-то сумеет активировать внутри храма, твоей первоочередной задачей станет предотвратить это. Любой ценой, Егор, любой ценой. Иначе может произойти катастрофа", - сказал Зеленцов на прощание.

Но как ему остановить эту женщину, как помешать ей повернуть ключ? Пожертвовать своей жизнью, броситься на нож? И что изменит этот глупый и бессмысленный подвиг? Он свалится рядом с Насагом, и подобно горцу будет дожидаться своей гибели.

Терция поняла, что мужчина, стоявший напротив нее, не собирается нападать, он бездействует. Она подошла к постаменту, не опуская ножа, вставила ключ в замок.

- Стой! - произнес мужчина на латыни. - Не делай этого. - Терция с интересом посмотрела на него.

- Почему? - спросила она.

Егор облизал языком пересохшие губы, зажмурил глаза. "Пожалуйста, прислушайся ко мне", - заклинал он про себя.

- Эта вещь нужна мне, чтобы спасти моих родителей, - произнес Котельников. Подобно вспышке молнии, его сознание заполнилось ярким воспоминанием.

Родительский дом, запечатанная дверь, Зеленцов, держащий в руках газету.

"Александр и Полина Котельниковы убиты у себя дома. Следователь отказался прокомментировать чудовищное преступление" - голосил заголовок статьи.

- Кострома, это Кострома, - страшная догадка Егора. - Он искал меня, думал, я спрятался у родителей.

Руки Котельникова трясутся, глаза предательски краснеют.

- Соболезную, - холодно говорит Зеленцов. - Но ничего непоправимого нет.

Егор на мгновение забыл, где он - стоит напротив красивой римлянки, пытается забрать у нее ключ, или в Сибири, в родном городке, рядом с родительским домом.

- А мне, - ответила Терция, - она нужна, что бы спасти мою Родину.

Глаза ее холодно сверкнули в последний раз, она повернула ключ, крышка шкатулки откинулась, прогремел взрыв, еще один, колонны быстро стали вращаться.

Последнее, что увидел Егор - это как Терция опустилась на землю. Кровь отлила от ее лица, глаза лишились осмысленного выражения.

"Она умерла, - испуганно подумал Егор. - Но почему?"

Он двинулся к постаменту, намереваясь снять открытую шкатулку. Но ту вращение ускорилось, прогремел еще один взрыв. Платформа, на которой стоял Котельников, затряслась. Неведомая сила подбросила его в воздух, швырнула на стену. Он скатился с лестницы, в следующую секунду платформы разорвалась на составляющие части. Егору показалось, что он увидел шкатулку и ключ. Они разлетелись в разные стороны. Но скорее всего, это был мираж.

Чья-то рука обхватила его за пояс, потащила к выходу. Колонны храма рушились, Котельников понял, что скоро обвалится и крыша, потому сопротивляться не стал.

Эпилог.

На опушке старого мрачного леса появились две фигуры. Егор Котельников и молодой шаршит оказались единственными, кому удалось выбраться с места строительства. Они уже спустились в подземелье, когда прогремел взрыв, стерший с лица земли лагерь зеленокожих и напавших на него римлян.

Котельников, придерживающий шаршита за плечо, остановил своего спутника.

- Мне нужно передохнуть, - сообщил Егор. Шаршит остановился, помог Егору сесть. Котельников посмотрел в небо, рассчитывая увидеть дым пожарища. Однако девственная голубизна неба ничем не была запачкана. Взрыва и пожара словно бы и не было. Шаршит перехватил его взгляд, догадался, что рассчитывал увидеть Егор, сел рядом, широко расставив ноги, словно бы выполнив шпагат.

- Зовите меня Кир, - сказал шаршит, вытянув назад свои интересные ноги. - Это имя дал мне Зеленцов.

- Где дым, там же все взорвалось? - спросил ошеломленный Егор.

Шаршит только покачал головой, ничего не ответив.

- Я оставлю вас, Егор. Мои сородичи здесь погибли. Однако, осталось еще две такие же горные долины, где они ведут строительство. Я должен отправиться туда. Вы полагаю, планируете последовать моему примеру?

Котельников достал свою сумку, вытащил оттуда смятую папку с пожелтевшими листами бумаги, открыл ее на последней странице.

- Моя дорога лежит на восток, в Тибет, - ответил Котельников. Шаршит кивнул.

- Значит, я отправлюсь на запад, - сказал он.

- Считаешь, что я погублю твоих сородичей? - спросил Егор.

- Боюсь, что мне придется вас сдать, чтобы спасти свой род, - ответил шаршит. - Мне нравится ваш вид, я не желаю вам зла. Но я не могу предать моих родственников. Если вы объявитесь в окрестностях нашего... - шаршит замялся, вспоминая слово, - лагеря, я все расскажу о том, что здесь случилось.

- Думаешь, вы справитесь лучше нас?

- У Зеленцова нет плана, Егор. Он очень умен, но беспомощен. Я уже говорил, повторюсь - не верьте ему, ни за что. Он обманет. Зеленцов даже не рассказал о том, что такое шкатулка и ключ. Он просто использует вас.

- Тогда делает это исключительно ловко, - согласился Егор. - Длинная история, но если коротко: я потерялся, он помог мне снова обрести дом. Когда вернулся, думал, что если произошедшее не заставит меня изменить отношение к жизни, то ничего уже не заставит. Так я подумал в тот момент. Рассчитывал, что меня приютят дома, что я смогу завести новую жизнь. Семью заведу, дело открою. Буду немножко мухлевать, но с бандитами связываться не стану. Никогда. На деле оказалось не так хорошо - моих родителей кто-то убил. Из-за меня. Я не хотел помогать Зеленцову, но смириться с потерей, со всем тем, что натворил, не мог, - Егор тяжело вздохнул. - Поехал в Сибирь, отыскал их могилы на кладбище городка, в котором родился. А за спиной уже стоял Зеленцов. Он не выразил соболезнования, не стал говорить о том, что знает имя убийцы. Он пообещал, что сможет все исправить. Абсолютно все. От начала и до конца. Вернет меня в тот самый момент, когда начались все мои неприятности. Но для этого ему нужна шкатулка. Подумал еще тогда - соединить машину времени и шкатулку, зачем? Но после всего, что случилось, я отвык удивляться. Согласился помочь, выполнить все что угодно в обмен на исполнение желания.

- Машина времени? - замялся шаршит. - Предмет, позволяющий оборачивать ход событий?

- Она самая, - подтвердил Егор.

- Шкатулка не машина времени, - сообщил шаршит. - И честно вам скажу, я не знаю, что это такое. Увы, но мне не сказали, зачем наш народ пришел сюда.

- Если хочешь, отправляйся со мной, - неожиданно предложил Котельников. - В Греции у меня хранятся запасы алкалоида и нейтрализатора. Хватит на двоих.

- Нет, я пойду к своим, - сказал шаршит.

- Наши пути здесь расходятся? - спросил Котельников.

- Если вам не нужна моя помощь, да, - согласился зеленокожий. - Вы для меня помеха.

Котельников усмехнулся. Похоже, земной такт был чужд шаршитам.

- Не нужна, - сказал Котельников.

- Тогда прощайте, - шаршит встал на ноги. Вытянул свою когтистую лапу. - Ваш ритуал расставания требует рукопожатия.

Котельников слегка улыбаясь, сжал кисть шаршита.

- Спасибо, что вытащил меня оттуда, Кир, - сказал Котельников. - Надеюсь, что ты и твой народ приспособитесь к жизни на этой планете.

- Я вернул вам долг, Егор, - сообщил шаршит.

Зеленокожий неуклюже заковылял по горной тропинке, по дороге набросив на голову капюшон, скрывающий его внешность. Он мог бы спасти одного из своих, но побежал за Егором. Путешествие Котельникова продолжается.

Егор снова вытащил из рюкзака папку, открыл ее в середине.

- Гастингс, - прочитал он. - Выходит, нужно подучить английский.

...

202 г. до н.э. Северная Африка.

Рим повержен, армии Республики разбиты, потомки Газдрубалла правят Карфагеном. Ничему этому не суждено было сбыться теперь, когда Ганнибалу предстояло дать решающую битву не в Италии, но в Африке.

Вернулись лазутчики. Они поведали, что римляне схватили их, но вместо того, чтобы казнить пунийцев, Сципион показал им свой лагерь, многочисленные легионы, готовые разгромить остатки сил, защищавшие Карфаген. Молодой наглец уверен в своей победе. Увы, Ганнибал видел, что уверенность эта подкреплена существенным преимуществом.

Барка решился - следовало просить мира. Может заносчивый Сципион все же колеблется, не решится дать бой Ганнибалу, одержавшему столько побед в Италии? В то же время, Барка понимал, что предлагая мир, он демонстрирует свою неуверенность, слабость. Но учитывая выходку Сципиона, тот и так видел, что положение пунийцев далеко не самое лучшее.

Ганнибал послал к римлянам парламентеров, главнокомандующий вражеских армий не отказался от переговоров. Оба вождя согласно условию двинули вперед лагери, чтобы устроить встречу с более близкого расстояния. Сципион остановился у города Нараггара, Ганнибал занял холм в четырех милях оттуда. Между лагерями выбрали место, где невозможно было устроить засаду, вожди двух великих держав Средиземноморья сошлись там. Измерив друг друга взглядами, они молчали, словно бы испытывая противника на прочность. Первым заговорил Ганнибал:

- Если так решила судьба, чтобы я, сам развязав войну с римлянами и столько раз почти державший в руках победу, сам же явился просить мира, то я радуюсь, что жребий выпал мне просить его именно у тебя. И для тебя, среди многих отличий, не последней похвалой послужит то, что тебе уступил Ганнибал. Конечно, лучше всего было бы, если бы боги вложили нашим отцам мысль, чтобы вы довольствовались господством над Италией, а мы над Африкой ведь и для вас Сицилия и Сардиния не представляют достаточного вознаграждения за потерю стольких флотов, стольких армий, стольких и таких выдающихся вождей. Итак, переговоры о мире начинаются, когда вы находитесь в лучшем положении. Всякому счастью, чем оно больше, тем менее следует верить. Ввиду того, что твое положение благоприятно, наше же сомнительно, для тебя почетно и славно даровать мир, для нас же не столько почетно, сколько необходимо просить его. Лучше и безопаснее верный мир, чем имеющаяся в виду победа: первый в твоих руках, а вторая - в руках богов. Не подвергай риску счастье стольких лет; представь себе мысленно не только твои силы, но и могущество судьбы и переменчивое военное счастье. Конечно, условия мира диктует тот, кто дает его, а не тот, кто его просит; но, может быть, мы заслужили того, чтобы нам самим выпросить себе наказание; мы не отказываемся признать вашим все, из-за чего началась война, - Сицилию, Сардинию, Испанию и все острова, находящиеся между Африкой и Италией. Мы же, карфагеняне, ограничившись берегами Африки, готовы видеть вас господами даже в чужих пределах, на суше и на море, так как это угодно богам, - произнес Ганнибал.

- Я не обманывался, Ганнибал, относительно того, что в расчете на твое прибытие карфагеняне нарушили верность заключенному перемирию и уничтожили надежду на мир. Но как ты заботишься о том, чтобы твои сограждане чувствовали, какое бремя ты снял с них, так я должен стараться, чтобы, устранив из мирные условия те пункты, на которые они тогда были согласны, они не получили их в награду за свое вероломство. Потеряв право на прежние условия, вы еще просите, чтобы коварство послужило вам на пользу. Не отцы наши затеяли первыми войну из-за Сицилии, и не мы из-за Испании: в первом случае опасность союзных нам мамертинцев, а во втором - гибель Сагунта вынудили нас на святую и законную войну. Подобно тому, как я признал бы свой образ действий надменным и жестоким, если бы до переправы в Африку отверг тебя, когда ты добровольно был готов был покинуть Италию и, посадив войско на суда, шел ко мне просить мира, так теперь я вовсе не обязан быть к тебе предупредительным, так как я чуть не судом притащил тебя в Африку. Поэтому если к тем условиям, на которых тогда мог состояться мир, присоединяться какие-нибудь новые, как вознаграждение за захват во время перемирия кораблей с припасами и за оскорбление послов, то мне будет что докладывать военному совету; если же и те условия представляются тяжелыми, то готовьтесь к войне, так как вы не можете переносить мира, - отвечал Сципион.

Ганнибалу нечего было добавить. Военачальники вернулись в свои лагеря, чтобы на утро дать бой. То сражение, вошедшее в историю под названием битвы при Заме, Ганнибал проиграл. Но борьбу с Римом не прекратил.

...

Следующая, последняя встреча Ганнибала и Сципиона, теперь уже Африканского, произошла во время посольства последнего к сирийскому царю Антиоху. Барка, продолживший исполнять свою клятву, был приближенным царя, готовящегося к войне с Римом. Сципион не упустил случая побеседовать с поверженным врагом.

- Ты славишься как полководец Ганнибал, - начал Сципион. - Так рассуди же, кого можно назвать величайшим полководцем.

- Александра, - невозмутимо ответил Барка, - македонского царя, потому что с незначительными войсками он разбил бесчисленные полчища врагов и проник в отдаленнейшие страны.

- А кто, в таком случае, второй, - слегка улыбаясь, продолжил допрос Сципион.

- Второй - Пирр. Он первый научил всех разбивать лагерь; до этого никто искуснее не выбирал места и не располагал целесообразнее гарнизонов. Пирр обладал таким искусством приобретать себе расположение людей, что италийские народы предпочли владычество иностранного царя владычеству римского народа, так долго занимавшего место в той земле.

- Ну а кто же третий? - ухмылка Сципиона ширилась, римлянину казалось, что он загнал ловкого пунийца в угол.

- Ганнибал Барка, сына Гамилькара, - ответил пуниец.

Сципион громко расхохотался.

- Что бы ты сказал, если бы ты победил меня? - совладав с приступом смеха, спросил Сципион.

- Тогда я сказал бы, что я выше Александра, выше Пирра и выше всех других полководцев, - ответил Ганнибал. Сципион расценил этот ответ, как лесть, не разглядев насмешки пунийца.

Антиох проиграл войну, Рим уже было не остановить. Но судьба словно бы связала Сципиона и Ганнибала - они погибли в один и тот же год, 183 до н.э. Сципион, оскорбленный римлянами за обвинение в казнокрадстве и покинувший вечный город, умер в своем поместье, в Литерне, завещав похоронить себя там же. Последнее поручение полководца, победившего Ганнибала, было выполнено.

Барка вынужден был отравиться, дабы не попасть в плен к римлянам.

- Снимем, наконец, тяжелую заботу с плеч римлян, которые считают слишком долгим и трудным дождаться смерти ненавистного им старика, - произнес он, перед тем как приложить губы к чаше с отравой.

Выпив яд, Ганнибал взглянул на запястье левой руки, горькая усмешка появилась на его лице.

- Надеюсь, я в полной мере исполнил свою клятву, отец, - произнес он, чувствуя, как яд растекается по его венам. - Рим продолжает жить. Ганнибал умирает.

Карфаген уже никогда не сумел восстать из пепла, город был разрушен, а население его жестоко вырубили римляне во времена третьей пунической войны. Но это уже совсем другая история.

...

Маленькая девочка стояла посреди бесцветного, мертвого мира. Напуганная Терция Коллатин смотрела на свои детские руки. Как это могло случиться, почему она снова стала ребенком, где она теперь находится, что творится вокруг?

Ни единой живой души, ни одного намека на движение, застывшее безразличие. Последнее желание Терции - спасение Рима, крах Карфагена - растворилось в пугающем безмолвии. Худшего наказания не найти, оказаться запертой в сером, бесцветном мире. Коллатин забыла о том, кто она такая, почему она все это делала. Снова став маленькой девочкой, она мечтала лишь об одном - вернуться домой, ощутить тепло родительского очага, материнскую ласку. Почувствовать себя в безопасности за спиной бесстрашного отца.

Терция Коллатин привела в движение громадный механизм, сумела изменить историю, вырвать победу из рук Ганнибала, но за это она поплатилась. Римлянка оказалась заперта в месте, дать определение которому не сумеет ни один богослов. Терция попала в копию реального мира и оказалась запечатана там, может быть навсегда.

...

Шкатулку не завалило камнями во время краха строения, взрыв выбросил ее. Ларец упал недалеко от выхода из лабиринта, ожидая очередного хозяина, посмевшего желать большего, нежели дозволено человеку.