Ассоциативная фантастика

 

Смеркалось. Сырой непогожий четверг лениво погромыхивал отдаленной грозой. По просторной двухкомнатной квартире, не зажигая огня, бродил задумчивый, лет тридцати шести, худощавый блондин в щеголеватом темно-сером костюме и в мягких домашних тапочках на босу ногу. За незашторенным окном, дожидаясь конца недели, мерз темный город. В субботу теплый циклон разгонит водянистую муть, улицы расцветятся зонтиками ярмарочных павильонов, скверы и парки утратят дикость, а свободные от дел горожане потянутся на пляжи и к киоскам с газированной водой. По крайней мере, таков был безобидный хронопрогноз из последнего, дошедшего еще с полгода назад сообщения их десантного трансвременного модуля «ка-27/28 бт». Это в субботу. Мужчина взглянул на часы, сейчас без четверти девять, значит, через три пятнадцать, в четверг, закончится эпоха. Он тяжко вздохнул и продолжил прерванное было движение. Вот уже минут сорок, если не больше, как он слонялся по своей холостяцкой квартире в поисках запропавшего галстука. Того, голубого с отливом, очень неудобного, вечно давящего и уползающего набок. Галстук был своего рода данью традиции, надевался крайне редко и в исключительно ответственные моменты жизни своего хозяина. Сегодня как раз и случился такой вот момент — блондин собирался повеситься. Но вредный галстук упорно не желал найтись. Это очень смахивало на издевку, и мужчина слегка нервничал, заглянул даже в мусорное ведро: нет, конечно, откуда ему тут взяться? Озадаченно похмыкал и потащился назад в комнату раз на десятый потрошить платяной шкаф. Спальня уже давно стояла вверх дном, там делать нечего, а вот в шкафу, на полке с постельным бельем, кажется, он еще не смотрел.

Утром по дороге в Отдел он, как обычно, завернул к шефу. В приемной Ника тщательно рисовала себе левую бровь, видок у нее был изрядно похмельный, и бурно проведенная ночь читалась в глазах, как в зеркале. Сам сидел в кабинете и, тоскливо подперев щеку, забывал курить, сигарета тлела в отечных старческих пальцах, осыпаясь пепельной трухой на полировку орехового стола. На приветствие Сам длинно посмотрел сквозь него и молча двинул по столешнице малиновый бланк телекса спецсвязи. Противно засосало в желудке, он мельком глянул на бумагу и снова, уже в замешательстве, на шефа. В бланке оттиснулось единственное слово: «Случилось». У Самого в верхах имелись связи, и немалые, информации, к прискорбию, можно было доверять. Сразу стало пусто и глухо. Они ничего не сказали друг другу, отвели глаза. Он еще постоял, помедлил, повернулся и тихо вышел. В Отдел не попал, осознал себя только на улице, когда дождь вымочил насквозь. Вернулся домой, заблокировал замок, отключил телефон, звонок, сигнализацию и сел в кресло. Весь день курил, по очереди пил то водку, то транквилизаторы и смотрел, как в телеэкране беззвучно играют скорбные скрипачи, творя панихиду по рушащимся где-то этажам власти. Ближе к вечеру он тщательно побрился, надел свежее белье, костюм, взялся за поиски галстука, да так вот и бродит с тех пор, давно бы уж вздернулся!

— Вот же нечистая сила, — бормотал мужчина по адресу скрывшегося галстука, перетряхивая в шкафу простыню за простыней. — И так в доме, как после обыска! У нас, черт возьми, свобода или опять, как всегда? Ну был телекс, был, ну вернулись порядки, так все лишь завтра узнают, А галстуки что, уже сегодня от рук отбились?

Поздним вечером деликатно скрипнуло кресло, экран телевизора померк, сумерки сделались серебристыми, а тикавшие на стене часы встали. И сразу сзади раздался чуть глуховатый иронический голос:

— Так по какой нужде вы намерены использовать свой галстук, когда отыщете, любезнейший Арольд Никандрович?

Тот, кого назвали Арольдом, все же непроизвольно вздрогнул, хотя и не удивился, только досадно стало, что непростительно промешкал с этим дурацким галстуком, дождался! Все себе осложнил, идиот! Будто не знал: кто-кто, а «БИЧи» из Бюро Идеологической Чистоты официального меморандума дожидаться не будут. Один уже тут, похоже. Протянул время! Интересно, как им удается проникать в блокированные квартиры?

— Нет, неинтересно, и время тут ни при чем, при чем тут ваш галстук, — настойчиво произнес тот же голос.

Вот это была уже новость, такого над собой произвола Арольд не ожидал. Не веря ушам, он растерянно обернулся, из разжавшихся пальцев в густой ворс ковра, распадаясь, тихо ссыпалась стопка простыней.

— Какого черта, — пробормотал он.

— Ах да, виноват, мне показалось, вы произнесли вслух. — В кресле, спиной к окну, сидел неподвижный субъект в черном, — С вашим галстуком, знаете, такая морока!

— А вам-то он на что? — оторопело вглядывался Арольд, не различая у незнакомца лица. Нет, не то чтобы лица вовсе не было, оно имелось, но какое-то подразмытое, неуловимое, зыбкое. Обличье, а не лицо.

— Мне-то? — хмыкнул неизвестный. — Да на то, чтоб вы на нем ненароком не удавились. Смертный грех ведь, а?

— Не ваша забота! — огрызнулся Арольд, независимо сунув руки в карманы и все больше распаляясь. — И кто вы такой, черт возьми! А? По какому праву?..

— Я здесь по работе, и поверьте…

— Догадался уже!

— Нет-нет, вы не так поняли, вы напрасно, я не из Бюро. Я — ЭкзИм: Экзо, Имидж — Внешний образ, Экз-Им. Нет, не голограмма и не хронокопия. Как бы это поточнее? Дух, редактор Книги судеб, если угодно.

— А-а, редактор, значит, — натянуто улыбнулся Арольд, с облегчением опускаясь в кресло. — А что у вас с лицом? Вы, вообще, не лечитесь? Э-э, нет, я хотел сказать, вы в автокатастрофе там или еще где, н-нет?

— Нет.

— Ага, нет. Так, значит, редактор?

— Дело в том, уважаемый Арольд Никандрович, — мягко, даже как-то вкрадчиво произнес незнакомец, и от плавных интонаций его голоса по телу Арольда приятно поплыли тепло и покой, а лицо посетителя эскизно оконтурилось, — дело в том, что я бы и рад вас не беспокоить, да уж, поверьте, не имею больше выхода. Слишком-то вы ненормальное затеваете. — Лицо говорившего уже успело оформиться и налиться плотью. Теперь перед Арольдом сидел и загадочно ему улыбался аристократической наружности, гладко выбритый, моложавый мужчина, по самые брови покрытый глубоким капюшоном скрывающего тело черного плаща, и с бездонным, примораживающим к себе взглядом. Чувствуя, что опять начинает куда-то уплывать сознанием, Арольд через силу затряс головой и вырвался.

— Та-ак, — переводя дух, проговорил он, стараясь больше не глядеть на посетителя, — стало быть, ЭкзИм.

— Совершенно верно, — подтвердил ЭкзИм.

— И чем же обязан?

— У меня необходимость с вами поговорить.

— А для этого надо вломиться в квартиру, спереть чужой галстук и еще шпионить, о чем я думаю, — мстительно перечислил Арольд. — Очень мило.

— Если вы собрались строить наш диалог в таком ключе, то мы надолго уйдем от основной темы.

— А мне не к спеху. — Арольд демонстративно закинул ногу на ногу. — Время-то вы, как погляжу, остановили.

— Растянул — скажем так, — поправил ЭкзИм.

— Ладно, — соскучился переслушивать его Арольд. — И какая же тема у вас основная?

ЭкзИм обрадованно шевельнулся в кресле, и под ковром жалобно пискнула плитка отставшего паркета.

— А вы в своей жизни никогда не ловили себя на мысли, что, положим, вы персонаж в главе некой Глобальной Книги? — с воодушевлением произнес он. — Нет?

— Нет.

— Хорошо, в таком случае я вас официально ставлю в известность, вы — персонаж.

— Ах, вот так даже?

— Вы напрасно столь скептичны к моим словам, уверяю вас. Дело в том, что всякая книга есть существо живое. Даже не так уж и существо в привычном вам понимании, — заторопился ЭкзИм, — а в широком смысле — творение, этакая своеобразная, знаете, созидающая символьная биосфера Внутренних Образов. Вот, скажем, прочитывая какую-либо писаную вещь, — тематика неважна, тематика — спектр граней обобщенной в каталоге сущности, — итак, прочитывая вещь, которая вас увлекла, захватила, погрузила в себя, вырвав из обыденности, вы что подсознательно делаете? Вы, посредством буквенных, кодово подобранных на страницах символов, созидаете в каком-то ином измерении своего воображения движущиеся образы прочитываемой реальности. Вы видите динамику, краски, лица, осязаете, ощущаете запахи, вы мыслите там! И вот тут очень важно: книга книге — рознь, читатель другому — не пара, но если ваши эмоции, что суть вид энергии, произведут работу — подпитают вами же и созданные образе;, то те оживут, поведут вас, вы в них внедритесь, вы станете своего рода ЭкзИмом в том засимвольном, кстати, совершенно материальном Мире. А время жизни, что ж, время — понятие субъективное, мне ли вам объяснять? Э-э, я понятно выражаюсь? — вдруг словно спохватился он. — Э-э, излагаю? — тут же поправился.

Арольд непроизвольно кивнул.

— Ну вот, — терпеливо улыбнулся ему собеседник, — а я, так сказать, не совсем обычный ЭкзИм, предварительно прочитывать — это моя работа. Оперируя вашими понятиями, я — редактор Книги Судеб Творца. Как недавно уже имел честь представиться.

— М-мда? — протянул Арольд. — И в чьем же воображении, оперируя теперь вашими понятиями, я существую сейчас?

— В моем.

— Ага, в вашем. А вы ЭкзИм, да?

— ЭкзИм.

— Что ж, звучит, — после некоторого раздумья одобрил Арольд. — Не Господь, не Сатана. Работа, значит, такая. Чаю хотите?

— Да-да, разумеется, — оживился в своем углу посетитель. — Только позже, если вы не против. У меня к вам еще есть некоторые вопросы, Ард. Это ничего, что я вас так окорачиваю? Символично, возможно.

— А, валяйте, — вяло махнул рукой Арольд, — окорачивайте. Хоть и не похоже. По-гречески это, вроде, выходит Жар? А может, и не по-гречески.

— По латыни, — мягко поправил ЭкзИм. — Так вот, вы — персонаж, а о судьбе персонажей, естественно, строятся некоторые планы. Смею уверить, в нашем прогнозе самоубийство не предусматривалось, даже наоборот — возлагались определенные надежды. Здесь уж ваша инициатива, собственная. С чего вот только? Эка невидаль — режим сменился! Кто бы другой еще, но для вас-то это новостью не явилось, последние пять лет вы подобною ждали!

— Четыре, — поправил Арольд машинально. — Год была эйфория.

— Согласен, четыре, — снова закивал гость, — пусть будет четыре. Но вы даже в мыслях не держали заранее! Решили так спонтанно и окончательно, что иначе, как взять и реализоваться в вашей действительности, я уже не мог.

Арольд молчал, сосредоточенно собирая в стаканчик раскатившиеся по столешнице карандаши.

— Объяснитесь! — требовательно возвысил голос ЭкзИм. — Что это?! Издержки чересчур широкой свободы выбора? Так это проходит, поверьте.

— Эт’ точно, — едва сдерживаясь, чтобы не нахамить, ядовито хмыкнул Арольд, взбешенный вызывающим тоном ЭкзИма. — Если свобода, так уж точно проходит, прямо на глазах тает. Завтра волонтеров с «БИЧами» подтянут, сегодня вы подсуетились, время тянете, этак скоро не свободы — выбора не останется. — И вдруг не выдержал жарко клубящейся перед глазами клочковатой черноты, взвился: — Объяснений тебе?! Да чихать я хотел! Тошно от ваших шизоидных сюжетов, понял, ты? Устал я! Устал. И им человек — ничто, молодцы, теперь уже персонаж! Пошел вон из моего дома!

Глубокие глаза спокойно глядели на него в упор, и запоздало сделалось стыдно мелочно выплеснутой эмоции. Арольд, вспыхнув, отвернулся, полез за сигаретами, долго прикуривал, нервничал, спички ломались, часы стояли, дождь за окном завис, не двигался, табак оказался сырой и кислый. Ну все одно к одному! Какого черта он так со мной? Нельзя так со мной! Зверею я, когда так говорят, не знаю, что могу тогда сделать, убить могу! И почти не помню после, что делал, что наговорил. Жар какой-то доменный в голове поднимается, пелена в глазах, и несет — разносит просто. Ничто я для них, ага, ничто — знако-символьный образ, вот гад, а! Богема прилитературенная!

— Будь вы ничто, я бы тут не сидел, — резонно заметил ЭкзИм, — а что до прочего — то на вашей совести. — Помолчал, о чем-то раздумывая, и неожиданно предложил: — А давайте-ка так — оставляем здесь пока все как есть и отправляемся вместе в одно охотничье зимовье. В отроги Синих Гор, тем более недалеко, в параллельное надизмерение. Я вам предлагаю нечто вроде прогулки. Идет? Что вас тут держит? Ну и отлично. Представляете: одинокий бревенчатый балаган среди пустынного места. Скалы с фиолетовым отливом на закате, здоровый воздух и свежесть безлюдья. Ветреная ночь…

Черные, бездонные, неподвижные глаза наплывали на Арольда, а если честно, ему и не хотелось из них вырываться. Тело сделалось легким, почти неощутимым, раскрылось и соскользнуло куда-то вниз, в сумрак.

ЭкзИм вел недолго, и дверь с удивительно склочным кодовым замком тоже довольно быстро отыскалась в глубине заросшего репьем оврага. Замок сиплым заносчивым голосом скрытого под корягой динамика тут же принялся поучать назидательными инструкциями по технике безопасности. Когда же «семерка» неожиданно запала, замок моментально переключился в ждущий режим и начал жаловаться на дребезг контактов, вымогать графитовую смазку, а заодно обличать сквалыгу-смотрителя, спекулирующего биосенсорами посередь бела дня в бойком месте. «Заткнись», — спокойно молвил ЭкзИм, и замок, лязгнув язычком защелки, отомкнулся. Жесткая рука ЭкзИма властно вдернула спутника в жарко натопленную избушку, к весело пылающему камину.

— К столу! К столу! — тормошил он Арольда. — Не натощак же помирать! Неясыть, поди-ка, поминки по тебе не сгуляет, там теперь разлюли-малина, привольная жизнь — халва, распутство, арабские девочки! А у нас своя трапеза, — подмигнул ЭкзИм, споро напластывая горячий ржаной каравай. — Свежая оленинка под виноградное-то винцо! А?

У Арда свело желудок и разломило висок. Поясневшая с голодухи память подсказала, что он весь день питался таблетками да дурными вестями.

— К столу! К столу! — зычно трубил ЭкзИм, галантно помогая подняться. Он уж и без плаща — в замшевых светло-песочных, в обтяжку штанах под высокие сапоги, в голубом бархатном камзоле, по груди — золотая змейка шитья, нежный, капельками, жемчуг. Тонкие сильные запястья в кружевном батисте сорочки, открытый ворот, гордая в повороте шея, темные волосы слегка вьются и касаются плеч. Неуловимый взгляд, светские манеры. Сел напротив, подливает в червленые с крупными изумрудами кубки вино из кувшина, делает вид, что тоже голоден и с аппетитом нахваливает самим даже не тронутое мясо, но Арольд не стесняется, сейчас бы он проглотил и комплексный обед из их управленческой столовки, лишь бы жевалось.

ЭкзИм промокнул сухие губы о невесть откуда явившуюся и тут же опять сгинувшую салфетку, поднял дорогой кубок — Ваше здоровье, Арольд Никандрович! — но глотнул с усилием. Облокотился о край стола и задумчиво чуть склонил голову набок, взгляд его сквозь огонь свечи казался немного насмешливым и печальным.

— А знаете, Ард, — начал он негромко, — в чем-то вы, безусловно, и правы. Смерть — действительно единственный выход остаться при своем прошлом! Но! Вот вы постоянно думаете: «произвол, произвол», просто изводите себя этим словом. Как-то неровно вы относитесь к прогнозу Творца. Почему произвол? Допустим, взять ваше старое изношенное светило. Солнце, положим, взять. Ежедневно, помимо вашего хотения, из секунды в секунду оно встает и садится, и вы не зовете это произволом. Или все дело в масштабности событий? В масштабности интеллекта, оценивающего событие? Для Творца и рождение звезды, и рождение ребенка, уверяю вас, — события равного масштаба. Выходит, все же дело в интеллекте, который, по сути, и есть свобода. Отсюда — в любой социальной реальности — либо вы свободны, либо глупы, и тогда, бог в помощь, можете вешаться.

— Хорошенькая у вас логика! — Арольд не на шутку обиделся. — Затеял переворот, а меня еще обвиняет в тупости однако!

— Я не затевал переворота, — живо парировал ЭкзИм, — это у вас психология висельников. Все социальные системы — не более чем антураж, у них процент свободы выбора не так уж и велик, у вас же, я имею в виду человека, он попросту трагически огромен.

— Просил я вот твою свободу! — огрызнулся Ард. — Сначала дают, а потом же и попрекают.

ЭкзИм поиграл бровями, изображая сожаление, и пока оставил реплику без ответа. Взмахом руки изменил сервировку стола на нечто восточное и уж больно изысканное, но впечатления на негодующего Арольда не произвел.

— Защитная форма растерянности — безоглядное хамство, — наконец вздохнул он. — Будто дать свободу так просто. Какую цепь поколений приходится выстраивать в веках, прежде чем на изломе эпох забрезжит хотя бы потенциально свободный персонаж.

Ард апатично возил вилкой по скрипучему блюду с пловом, спорить не хотелось, все философствование такого плана надоело ему до изжоги. Сам вечно — как на коньяк ни пригласит, так Философствует, в Отделе одни философы. Спросить разве, куда все наши десантные хрономодули в будущем подевались? Наверняка же, знает. А ну его к черту! Опять скажет, что не имеет возможности обсуждать побочные темы. И галстук упер. Надоело мне все.

— Хорошо, раз уж вы упорно не желаете ничего понимать, — произнес ЭкзИм устало, — давайте-ка хоть прикинем для какого-нибудь дублера, куда бы пошла сюжетная канва вашей жизни после сегодняшнего вечера. В помощи-то вы мне, надеюсь, не откажете? Надолго не задержу.

— Вот так и хочется вам меня втравить, — сварливо проворчал Арольд и ни с того, ни с сего брякнул: — Где наши хрономодули?

— Свалятся вам на головы, — быстро ответил ЭкзИм и, уже не отвлекаясь, сразу перешел к делу; — Значит, сделаем так: я моделирую причинно-следственный фон, обусловленный динамикой ваших действий или, соответственно, упущенными возможностями в той или иной ситуации, вы же вольны поступать, как вам вздумается. Все демократично. Кроме того, у вас появляется уникальная возможность заглянуть в свое будущее, можно сказать, с того света. Отдохнули?. — ЭкзИм решительно поднялся. — Заглянем вперед?

— А вдруг все же нет? — соурчал Арольд, вставая из-за стола следом.

— До дома тут вам через парк рукой подать, — оборвал ЭкзИм, расплываясь в сумерках дождливого переулка.

Ард оторопело поозирался. Вот черт! И моргнуть не успел!..

А место, действительно, было знакомое, но этой дорогой он ходил редко.

Этой дорогой Арольд ходил редко, старый княжеский парк, что залег одичалой ложбиной почти в центре города, и славный реликтовыми сортами вековых вязов да не менее реликтовой развалюхой-часовенкой, снова зачастил в разделах уголовной хроники: после удачных грабежей здесь опять исправно гулеванила удалая криминальная братва, топившая свою разбойную радость в вине, а случившихся ненароком свидетелей той радости — в затянутом тиной пруду.

Но вот, одиннадцать месяцев назад, без всякой помпы и телерепортажей внезапная новостройка вдруг изрядно потеснила муниципальные угодья. Возводили межведомственную неприкасаемость, планомерно сводя бесхозные вязы, с удивительной быстротой и обилием импортной техники. Две первые ладнокроенные шестнадцатиэтажки высветились над кронами раскидистых деревьев и уже обзаводились влиятельными, не ниже директора торга, жильцами, когда Сам устроил в печати грандиозный скандал и после свирепой публичной грызни потихоньку обменял свою депутатскую сговорчивость на двадцать пять квартир для своих сотрудников. Дело замяли, строительство отнесли чуть в сторону и продолжили. От исторической часовни умудрилось кое-что уцелеть: часть хозяйственного пристроя, приличный кусок парковой стены да разор раскорчеванной аллейки. Ныне все это, заросшее, забурьяневшее, утопленное в крапиве и строительных неликвидах, вплотную примыкало к крайнему подъезду многоэтажного красавца, где волей случая и благодаря определенным качествам своего начальника Арольд полгода назад получил жилье.

Ард потерял тропинку и теперь пробирался густым подлеском, ориентируясь на прожектора круглосуточной стройплощадки, Промокшая куртка липла к телу их похоже, сама-то пыталась согреться, не то чтоб уберечь от простуды хозяина. Не по погоде легкие туфли чавкали внутри стылой жижей и через шаг норовили остаться в раскисшем суглинке навсегда. Впереди протемнел силуэт знакомого балка, от него до родного подъезда оставалось метров тридцать. Сквозь влажную листву уже мерцали телеэкраны в окнах. Ард замученно утерся мокрым рукавом и, передыхая, прислушался. За шелестом сеющего дождя ему почудилось попискивание и приглушенное бормотание рации. Что за черт! Откуда рация? Оп-па: короткая сигаретная вспышка высветила совсем рядом горбоносый усатый профиль в капюшоне армейской плащпалатки. Ард обмер и мигом присел за куст.

«Ну, мы с тобой попали! — под участившийся пульс застучал в виске глуховатый голос ЭкзИма. — Попали! Попали! Засада, тебя ждут!»

— Сгинь, — прошипел Ард. — Чтоб тебя!..

Темнота у балка настороженно шевельнулась, по кустарнику чиркнул острый лучик фонарика. Караульный перемялся с ноги на ногу, сплюнул для самоутверждения и, успокоясь, снова мигнул зажатой в кулак неуставной сигареткой.

«Чего ты орешь? — спросил ЭкзИм. — Я и так слышу». — «Вот сейчас еще увидишь, — мысленно пообещал разозлившийся Ард, — подползу, отберу у него ствол и стрельнусь. Вот тогда увидишь». — «Не стрельнешься — у его револьвера боек спилен». — «Ха, значит, оглушу „БИЧару“, отведу душу, это ж „БИЧ“, я ж их породу за версту чую! Вот и кирпич, кстати, есть, такого добра тут навалом». — «Не оглушишь, оскользнешься, да он и сильней. Так что попинает тебя на радостях, сведет к себе в Бюро находок, так, кажется, на вашем сленге их контора называется? И премию получит. А премию прогуляет в кафе „Треф“, в пьяном виде угодит под штабной джип и через трое суток скончается в палате реанимации под капельницей. Сказать, в какой клинике?» — «Заткнись», — приуныл Ард. Сторожась нечаянных шорохов, отполз по грязи в сторону, распрямился и, не оглядываясь, заспешил прочь.

— В квартире тоже ждали? — спросил он через время, когда от балка уже не могли услышать.

«И ждали, и обыск был. Что покрали, что еще описывают, — помедлив, нехотя сообщил ЭкзИм. — В общем, дома у тебя больше нет».

Рассвет застал его на пляже. День обещал выдаться жарким, солнце раскормленной каплей всплывало со дна моря и в дымке обманчивого расстояния набухало лохматым нечесаным шаром.

Почти до утра Ард петлял повымиравшими настороженными дворами, осознанно двигаясь к заливу, почти до утра пугался шелеста смутных кустов и подолгу пережидал в дождливых подворотнях, прежде чем проскочить очередной перекресток. Свыкание с внезапно ему выпавшей долей изгоя давалось нелегко. ЭкзИм, как только вышли из парка, сразу куда-то пропал или попросту не отзывался, и после двух неудачных попыток снова с ним заговорить Арольд тоже принципиально замолчал.

Теперь, зябко ежась в прибрежном тумане, Ард торопливо раздевался. Закинул в репьи рваную, пугающего вида куртку, следом отправил и безнадежно поползший по швам пиджак, прополоскал, отжал и опять натянул на себя одну только рубашку, вымыл туфли, кое-как размочил и отчистил брюки от бог знает когда взявшегося на них цемента, пересчитал всю наличную мелочь — набралось на пару поездок в городском автобусе. Напоследок забрел по колено в спокойную чистую воду, ополоснулся.

«Сегодня суббота, — смутно припоминал он, выплясывая по холодному песку с одной ногой в скользкой штанине, — выходной и последний день месяца». Завтра по календарю наступает лето, значит, народ загодя разденется еще сегодня, и легкий его наряд едва ли вызовет недоумение. Простуду вот только б не схватить.

Через полчаса, подсушив брюки на сквознячках проходных дворов, он выбрался к проспекту Современников, а еще через двадцать минут сошел с рейсового автобуса на остановке «УХиМПи»-Сквер. Да, вот здесь, за сквериком, и располагалось его родное Управление Хлебопекарной и Макаронной Промышленности, где по всем картотекам Арольд все еще служил в чине ответственного по Отделу хронарного зондирования Пространства.

Управление их, а точнее — научно-производственный комплекс закрытого типа, хоть уж год как расконверсированное до почти полного технологического паралича, хлебов ни теперь, ни прежде не пекло и озадачиваться макаронным ассортиментом тоже не намеревалось. Непонятно, на что еще рассчитывал Сам, позакрывав две трети лабораторий, уволив половину сотрудников, отказавшись от военизированной охраны и распродавая по торгам да аукционам множительную технику из пустующих канцелярий, но на плаву он пока держался и зарплату выдавал исправно. Сам, похоже, так и не оставлял надежды восстановить связь с экипажами хотя бы двух-трех из пятидесяти десантных хрономодулей, потерянных за последние четыре года Управлением в будущем. Самый из них ближайший — «ка-27/28бт», под кодовым позывным «кабинет» — шесть месяцев назад внезапно вышел на связь с расстояния в три астрономических года. Радировал он совершеннейший бред, зато просил инструкций и следующий сеанс назначил им как раз на завтра. Нетрудно себе представить состояние Самого, когда на завтрашней трансвременной связи Арольд, главный его хронолокаторщик, так и не появится…

Ард толкнул стеклянную дверь проходной, издали отсалютовал выглянувшему из-за газеты вахтеру и, бросив на ходу: «Срочное дело!», взлетел по административной лестнице в Отдел.

Гулкая тишина и безлюдье коридоров выходного дня. Делать все надо быстро. Шестизначный код, щелчок. Теперь дверь от себя, и восемь секунд — успеть отключить сигнализацию. Есть! Не сработала. Полезная привычка хранить деньги и документы в рабочем столе. И сразу назад — если вахтер в курсе, «БИЧи» уже едут. Значит, через проходную не выйти, так. Ключи от третьего блока. Коридоры, лестницы, изученные лабиринты переходов, только теперь всё вниз. Стальные решетки подвала. Седьмой блок… Пятый… Третий. Операторская. Индикация пультов в ждущем режиме. Поворот, еще один. Где-то здесь… Ага, обитая железом дверь. Шахта аварийного выхода. Окрашенные в зеленое стальные ступеньки. Снова дверь, эта уже последняя. Успокоить дыхание, так. Лбом в прохладу косяка, постоять. Ключ на два оборота влево. Ручку вниз и на себя.

Обширный пустырь хозяйственного двора, захламленный досками, кабелями, проржавевшими бочками с надписью «яд», остов грузовика с вросшими в асфальт рессорами, в прорехе забора — шуршащая шинами улица. Ард тщательно запер за собой дверь, спрятал связку ключей под четвертой от угла бочкой, пролез сквозь забор, огляделся и небрежной походкой слоняющегося бездельника зашагал вниз по улице перекусить и промочить горло в какой-нибудь ранней пивной.

— Ты рехнулся, брат, какое пиво? Пойди вон воды из крана попей, — объяснили ему тетки-раздатчицы, гремя мятыми кастрюлями, содрали за вчерашний салат, а от рыбы с темной родословной он отказался сам. Вышел на пустующую веранду и, сгрузив с хромоногого стола увечные стулья, первый раз за столько-то времени присел в человеческой позе.

ЭкзИм вырос перед ним прямо из тарелки с салатом.

— Вовсе даже недурно, — произнес он, отсаживаясь на соседний стул. — Вы отлично соображаете в нештатных ситуациях.

— И это всё? — пережевывая дряблые огурцы, удивился Ард.

— Отчего же, я могу похвалить и шире. А что вы хотите услышать?

— А вот хочу услышать, что произойдет с хрономодулем «кабинет»? — хитро прищурился Арольд.

— О-о, — покачал головой ЭкзИм, — вопросы-то вы все задаете не по теме. Могу лишь сообщить, что в Книге Судеб это отдельная глава, так, по-моему, и называется: «Кабинет… не то 27… не то 28». Да, вообще, забыли б вы о своих модулях. — И тотчас, оказавшись близко-близко, осведомился вкрадчиво: — Листаем дальше? Еще пара страничек, и в городе начали происходить события.

В городе начали происходить события. Под старыми лозунгами теперь выступали новые герои, и дикторши с телеэкранов в портовых кафе зачитывали тексты их официальных сообщений с какими-то шкодливенькими ухмылочками, а репортажи с мест стали напоминать фронтовые сводки. На тротуарах и фасадах домов по ночам появлялись нарисованные краской призывы аполитичного содержания, в газетах же замелькало виляющее словосочетание «безответственные элементы», которое после введения комендантского часа мигом ужалось до короткого, как приговор, словечка «экстремисты». Дожди сделались редкостью, зато участились пожары, причем загадочно горел, главным образом, войсковой автотранспорт и, в основном, по ночам. Муниципальное Собрание самораспустилось, а всеми делами теперь заправляли старшие офицеры из Бюро Идеологической Чистоты и сугубо штатский Комитет Национального Согласия, прозванный портовыми шлюхами по каким-то своим профессиональным ассоциациям «КоНСоль». Ехидному народу термин понравился и был зачислен в разряд бранных, применимых к любому разговору — от политики до секса.

Ард загорел, обносился, оброс рыжеватой бородкой и жил, где придется. Правда, на побережье у него имелось несколько конспиративных шалашей, в которых, если лучшего не подворачивалось, он ночевал по очереди, но бессистемно. Долговременных знакомств не заводил, к происходящему приглядывался иронично. Грузчики в доках относились к нему снисходительно и иногда позволяли подзаработать. Кабацкая рвань уважала за постоянное наличие небольшой суммы денег и резко отрицательное отношение к представителям власти.

Весь день Ард без дела слонялся по усеянным отпускниками пляжам, с тоской ошивался у причалов с иностранными судами, пропадал в доках или пропахших тухлой рыбой пивных, а иной раз наведывался в город разнюхать обстановку и заночевать на даче у Самого. Сам остался не у дел, сидел сиднем, но, похоже, не бедствовал — пропивал нос в своей винной коллекции и ругал комитетчиков из «КоНСоли» за прогрессирующий идиотизм. «УХиМПи» его бесславно закрыли, документацию опечатали, а Самого едва не упекли под трибунал за сомнительные эксперименты над временем. Кстати, как он сознался, Арольд шел по той же статье, только в качестве главного пособника в преступных злоупотреблениях хрономатерией. Но пособник вовремя скрылся, вину за погибшие экипажи десантных модулей свалили на него, а старые связи ушли Самого на пенсию.

— Тоже мне, переворотчики бархатные! — костерил Сам нынешние власти. — Путчисты сопливые! Воды нет, жрать нечего, а спросить не с кого — рэ-эволюция! Так их в бога душу к едоене фене! Ни одного прохвоста на заборе не повесили! Чем они там заняты? «Коллективный Разум! Надо воспитывать Всенародное Сознание!» Это что, их сессии-собрания-проголосования — Коллективный Разум? Теперь вот еще Комитет этот хренов… Знаешь, что я тебе скажу, парень? — пьяно наклонялся он к Арольду, прижимая к щеке недопитый стакан. — Когда мне развозят про Коллективный Разум, у меня всегда улучшается настроение. Ха-ха — я уже смеюсь, я умираю со смеху. Коллективный Разум — это общественная уборная: сначала все изливают накопившееся, а после умывают руки.

Потом Сам икал, проливая мимо губ, допивал вино и начинал каяться перед Ардом, что в «БИЧарне» свалил все на него.

— А что было делать? — мямлил он. — Тут же под меня и свидетелей подшили. Наукой, дескать, не занимался, идейной линии не проводил, директивы-де, указания на техсовете огулом хаял, а еще, мол, по матушке оскорблял и глумился над ясными вещами. В общем, парень, показали мне небо в клетку и прочие прелести, тобой бот и откупился. Должник я твой, по гроб должник. Прости уж меня…

Арольд, конечно, отшучивался или помогал ругать режим, но было неприятно и унизительно, когда Сам, небритый и заискивающий, трусливо заглядывал ему в глаза.

«У Самого развился комплекс вины. — Ард зевнул и поежился от свежести. Под утро все-таки чувствовалось, что спишь не на теплых простынях, а под соломенной крышей. — Съезжу, пожалуй, в город, давно не был», — решил он, выбираясь из шалаша. Прихватил завернутый в лист лопуха обмылок и отправился к лиману поплавать.

Стараясь не наступать на бутылочные пробки и каменные от соли, скрюченные окурки, Ард не спеша брел вдоль извилистой черты прибоя. Мелкий песок глубоко проминался под ступнями и неприятно холодил выдавливаемой из себя влагой босые ноги. День возникал тоскливо. Скрадывающая дымка конденсата размыла и без того блеклое солнце. Грязное море, слившись с грязным же небом, не оставило горизонту места. В приподнявшемся с краю тумане — огрызок волнолома, пунктир замерших портальных кранов, кляксы катеров береговой охраны и тень одинокой скалы. Как через вату — рокот потянувшего баржу дизеля и отрывистый всхлип его басовитой сирены.

Пирс сразу же насторожил его пустотой причальных зон. Ни одного катера. Поднятые трапы. Только вездесущие мальчишки, как обычно, пугают медуз, гоняясь в придонном бликовом свете за стремительным полетом мальков. Ард зашел по колено в волну, потянув время, выкурил сигаретку, вздохнул и поплелся к билетной кассе за разъяснениями.

Пенсионный дед-билетер в посеченном молью кителе выставил в окошечко склеротический глаз, пожевал сморщенным ртом и, пришепетывая от возбуждения, выложил с превосходством:

— Доки стоят, забастовка. И порт тоже.

Подстегнутый чужой оторопью, старик откинул раму и, многозначительно рубя фразы, заторопился:

— Сегодня. С утра. В аккурат и начали. Вчерась автобусники забузили. У их «БИЧура» с машин все карты маршрутов посымала. На врага, мол, изверги, так вашу, работаете! Техмастер под следствием. Ну, мы с водилами кто брат, кто сват, кто кореш давний, — гордо прихвастнул он на местоимении «мы», — тут и забастовали. Беспорядки, слышь, в городе. Границу закрыли.

Без перехода:

— Я тебя знаю. Ты с грузчиками у «Якоря» пиво пьешь. Так они вовсе с цепи сорвались. Говорят, майора в таможне словили и на барже заперли, во как! В залог.

Заозирался.

— Волонтеров, слышь, стянули. Ха, думаешь, так просто! А к нам, сюда, много чужаков наехало в цивильной одеже. Ты зыркай, оне все незаюрелые. По холодку на моторках пришли. Часть на перевал двинула. Стерегись, если в город, лучше тропой рви. А мы уж тут до конца будем.

Слегка одуревший от восторженной взвинченности никому не нужного пенсионного волка, Ард отошел в сторону, соображая, как ему быть дальше. Доки стоят, порт бастует. Перевал закрыт. Одна дорога — старик прав — седловиной, через рощу, в верхние кварталы.

За буковой рощей тянулся Старый город, декорированный по щелям переулков пятнами назойливой современности в виде заносчивых транспарантов, крикливых панно и халтурной отреставрированности дряхлых фасадов. Беленые известью глинобитные стены, щербатый кирпич халуп помоложе, уступами — ограды из дикого камня и заросли боярышника. Ни одной ровной улицы — все какие-то пятачки, мыски, площадки, терраски, ветвящиеся дворы, переходящие в полутораметровой ширины проходы между дровяниками или изгородями огородников. Во дворах — фанерные соты жилых клетушек, нужники, сараи, шторки, стекла, развалины, помойки и лебеда. Косые крыши в перелатанной черепичной чешуе. Фигурные трубы печного отопления. Неказистые мезонинчики, дощатые джунгли чердачных надстроек, ржавые стрелы флюгеров, прогнившие углы просевших веранд, над головой в тенетах электропроводки и бельевых веревок чьи-то цветастые простыни, половики, рубашки, еще выше лепные балкончики с фамильной рухлядью и кустами фикусов в рассохшихся кадушках.

Старый город. Вначале «УХиМПи» планировалось строить именно в его черте, но предварительная хроносъемка местности отшарахнула от такого прожекта даже повидавших виды лабораторных крыс. Нет, эти тесные кварталы не были вморожены в «погибший мозаичный пласт», не вращались в «инверсионном фазовом сдвиге» и не стояли на какой-либо иной мало изученной аномалии, они сами являлись аномалией. Это была какая-то жуткая обочина времени, отхожий кювет вдоль столбовой дороги, выгребная яма с продолжающими прибывать пространственно-временными нарезками, целиком автономными, жизнеспособными, энергичными, прорастающими один сквозь другого и урывающими, пятый у двенадцатого, лишний кубометр на лишнюю секунду, лишь бы под клочком белесого неба. Минареты древних мечетей кренятся над не менее древними главками православных церквей, а те мученически неуступчивы в своей безграничной терпимости к стали и бетону индустриальных лет. Подземные переходы внезапно заводят из асфальта в сумрак укромных аллей императорского сада или опускают еще ниже, к мутным каналам с дурным запахом эпохи средневековья. Каскады фонтанов чуть ли не времен Халифата рядом с ажурными павильонами саун и варьете. Но тут же брусчатка кривеньких мостовых, свистящий песок в истончавших водосточных трубах, выжженное безлюдье тупичков я засилье каменной духоты, всего-то в минуте ходьбы от сутолоки пивных баров и склочных очередей в косметические салоны.

Присев отдохнуть, Ард ностальгически припомнил, как восемь лет назад, проводя здесь выборочную перепроверку результатов хроносъемки, он в упоении скитался одиночным маршрутом по этим привораживающим взгляд сколам чужой жизни. То выбредал в современность, гомон и толчею, то нарочно заныривал в самые экзотические и беспросветные глушь, разор и молчание. Так отрешившийся от мира старьевщик роется в куче мусора — ничего не ищет, а просто наслаждается желанием разгребать и разглядывать только ему одному приоткрывающееся прошлое.

«Сидишь мечтаешь?» — встревоженно побеспокоил его мысли ЭкзИм. «А ты все подсматриваешь?» — не обиделся Ард, скорее, даже обрадовался невидимому собеседнику. — «Сейчас и ты насмотришься, — настораживаясь еще больше, пообещал тот. — Ой держись!»

И что-то неуловимо переменилось в пронизывающем пространство настроении, а потом, нарастая и накручиваясь, отрывистыми аккордами пошла какая-то иная временная тональность. Арда сорвало с места и понесло, или это понесло относительно него сорвавшуюся-таки под откос реальность?..

Контраст стремительно сменялся до болезненности рельефным контрастом: только что тут вольготно сибаритствовали — и уже побираются, ремесленничали и элегантно гурманили под тентами дорогих рестораций, — а через смелькнувший проулок уж хлебают угрюмым семейством кислый борщ в загаженном палисаднике. Зной даже за солнцем, хотя миг — и сразу сырая промозглость подворотни, придушенный взвизг, убегающие шаги и забористая ругань. Майки, шорты, панамы, длинноногие девицы поснимали лифчики из-под легкомысленных распашонок, чей-то рассерженный росчерк по тексту, и — лишенные фигур тетки гуртом попылили по воду, навздевав на себя убогого гардероба за все охально заголившееся женское племя… Изможденный актер в черном трико самовыражается пантомимой на заплеванном асфальте, жидкой публике не смешно.

«И вдруг…» — взвинченно предупредил ЭкзИм.

И вдруг на широком месте, среди перевернутых скамеек и непокрытых голов, заметались страсти. Зачем слушать, когда уверен, что истина существует в повелительном наклонении? Над кипящим людским озером полемика независимых ораторов, смещенная мегафонными акцентами в площадную брань. А которые в толпе и без мегафонов, орут и так, на кого ближе, разом, и кто во что горазд, словно взбесились. Арда затерли со всех сторон нервозными плечами и вспотевшими спинами.

— Несмотря! На всестороннюю освещенность! — рвал связки с груды баррикадных ящиков некто в разбитых очках. — Продолжают иметь место! Темные факты!

— Мы обязуемся чаще бывать на местах! — неслось с другого конца площади хорошо поставленным баритоном.

— Че за места такие?! — громко хихикнул истероид с лихорадочными движениями.

У правого уха убежденным баском:

— Как скажет — так соврет! «КоНСолидаторы»!..

Мазохистский пришип слева:

— Ща настоимся, пока войска подтянут.

Сзади ввязался какой-то умник и начал скандировать:

— Льго-оты-для-всех! Льго-оты-для-всех! Разогнать аптекарей!

Кто-то догадался брякнуть ему по голове зонтиком.

— Ох, че уж будет. Терпеть теперя будем, — заохала снизу давимая задами и поясницами бабулька, а ее востроносая товарка истово зашпыняла вокруг себя сухонькими кулачками: — И-иро-ды толстомясыи-и!

— Белены съела, старая! — развернулся локтями, зацепив Арда по скуле, что-то кричавший до этого через толпу рыжий верзила. — Кого терпеть будем?!

— Ой, свят, свят! Креста на те нету! — запричитала товарка.

— Какой на мне крест? Я сроду бусурманин! — наседал рыжий, топчась Арду по ногам.

— Глаза разуй, где ходишь! — наглотавшись висевшей в воздухе озлобленности, взвился на него Ард, получив еще и ощутимый тычок в спину за то, что попятился.

— Мыла! Мыла давай! Гы-гы! — без усилия покрыл мегафоны детина в вельвете и возбужденно хлопнул Арда по плечу: — Да, брат? За такую зарплату пусть они ее нам домой носят, гы-гы. Заждались вас в Бюро находок, Арольд Никандрович.

Ард рефлекторно дернулся.

— Стоять, холера! — прихватил его рыжий за другое плечо.

— Эй, Керя! — реванул детина кому-то впереди. — Кончай балаган! Дергани того с ящиков, пущай полетает!

— Ребята!! Ребята!! — взбурлила где-то свара, — «БИЧ» тута! «БИЧура» пододетая! Вали его!!

— Отстань! Пропади! Я представитель!

— Я те пропаду! Я тя так двину!..

— Вдарь ему! Вдарь!

— Не сметь! — Грохнул выстрел. Стрелял вельветтовый в воздух. — Назад!

— Филера!!

— Мочи гадов!!!

— А-а-а!..

— Солда-а!..

— Га-ады!..

— Солдаты!!!

Искаженное багровое лицо, вывернувшись у Арда из-под локтя, выдохнуло:

— Волонтеры!

Мощные струи водометов взрезали охнувшее тело толпы заранее спланированными секторами. В поле зрения Арда, как в пинком подброшенной кинокамере, по очереди мелькнули грязные облака по кровавому небу, звено пикирующих на город вертолетов, согнутый вопрос фонарного столба и вспышкой удара камень подскочившей к лицу мостовой.

На миг животный ужас скрутил взвывших людей в едино ненавидящий организм, но тут же разметал его на разрозненные безумия и, словно щепу к сточным канавам, понес их, задыхающихся от воды, в тупики перекрытых волонтерами улиц.

Арольд стоял, неудобно подперев задранными руками занозистую стену дровяного сарая, в длинной шеренге себе подобных, вымокших и поувеченных людей — крайним. Лбом в доски, спиной к произволу автоматчиков. Все чего-то ждали. Задержанные — грязные и обессиленные фигуры без лиц — с испугом, стерегущие их волонтеры — бравые парни в полувоенном — с равнодушием. Совсем-то и нестрашные: молодые, негрубые, открытый взгляд. Единственное, пожалуй, настораживало в их облике — одинаковая у всех голубая наколка на запястье правой руки: колокол в жирном обводе круга. Скверные ходили слухи про эту зловещую символику.

Лихорадочно соизмеряя высоту стены со своими скудноватыми возможностями, Ард упустил момент, когда в перемогаемых стонах и сцеживаемых сквозь зубы матерках напряженно зависло затишье. Он осторожно покосился из-под руки назад. У противоположного забора волонтеры натренированно вытряхивали людей из одежды. Пятеро уже нагишом выстроены друг другу в затылок. Для пешего этапа или… Че-орт! Расстреляют на месте!

Усатый лейтенант в каске принимает от роющегося в белье пожамканного в операции рыжего верзилы пестрые книжечки документов, мельком пролистывает и складывает к себе в планшет. Все делается молча, быстро, сосредоточенно, максимально используя шоковую ситуацию. Вельветовый тоже с ними, санитар перевязывает ему рассеченную бровь, тот, морщась, курит и угрюмо ощупывает здоровым глазом проводимых мимо смутьянов. У его ног, укрытый с головой куском брезента, лежит, скорее всего, их же третий, которого узнали в толпе.

Истеричный взвизг потащенной из шеренги женщины, глухой мужской рык, вслед — хлесткий тяжелый удар. Клацнуло по булыжнику выбитое из рук оружие, волонтер полетел в пыль, трое-четверо к нему на выручку. Кого-то взялись остервенело пинать. Шеренга изломалась последним шансом решившихся, арестанты сцепились с охраной врукопашную. Слух изменил — глухота, корпус самопроизвольно крутнул полоборота вправо, автоматный ствол замешкавшегося караульного, царапнув Арду ключицу, удобно лег в «замок». Рывок за ствол, на себя и вниз, с одновременным выпадом гаду ногой в челюсть. Прыжок вверх. Самые емкие из величин — секунды. Кромка сарая, кувырок…

Прорвавшийся слух обварил грохотом оцинкованного ската. В затылок — шматки разнесенной свинцом деревянной балки. Ох, Господи, уйду — поставлю свечку!..

Разлетающаяся в полоумном аллегро иззубренная шрапнель разодранного времени. Клочья событий от не-удерживаемой контуженой памятью окрошки происходящего. А повезет-нет вырваться от подискретно распадающегося пространства — осталось уповать лишь на неподвластное вдохновение стихии.

…Опорный столб свежесгоревшего забора прихвачен чалкой за стареющую липу. В опаленной листве внимательная личность с биноклем и в блекло-синем облегающем комбинезоне хронодесантника…

…Присатаневший рев дизелей справа. Тесовые ворота угольного склада. Оборвав запоры, подмяли под себя басом реванувшего кошака, и из срыгнувшего антрацитом и колотым шифером проема сунулось в зной бронированное рыло танка. Волчий инстинкт швырнул Арда в брешь переулка и погнал прочь от утюжащих кирпичную кладку траков…

…Сознание нелепо фиксирует бесполезные приметы летящей в ногах дороги: канализационный люк, стельки от ботинок, снесенные к бордюрам веточки и семечная шелуха, какие-то огрызки, обертки, веревочки, улитка на жухлом стебельке. Мешки с песком, пулемет на турели. Подорвавшийся бронетранспортер, застреленный мальчишка. Армейский кобелиный гогот — под затерзанную гитару с десяток волонтеров насилуют на распаханном гусеницами газоне пьяную девку…

…За разбитым стеклом витрины голые напуганные манекены. Над грудой шуб из множества когда-то живых зверьков — вздернутые на фонарь мародеры…

…Над лохмотьями кренящихся облезлых фасадов — измятый картон скал с меловыми прожилками карабкающихся ввысь лестниц, парящие пагоды уединенных беседок, шпили, башенки, невесомая вязь перекидных мостков, увитые плющом изгороди. Рывок — и под расползшейся прорехой Старого города зелень долины, сахарные кубы современной застройки в кипящем окладе дорвавшейся до тепла магнолии, из бирюзы мелководной бухты — базальтовый клык с воздушными чертогами одухотворенного резцом мрамора, где каждая ступень поет озарением размытого в столетиях зодчего… Господи! В уме ли ты?..

…В доменном жаре души: «Воды! Воды! Полжизни за глоток!» И сразу фонтан — можно даже в него лечь. Гомон и смех. Краса оголенной молодости, трогательный пушок загорелых ножек, Шезлонги, лежаки, манерные дамы в прическах, живописные старцы с бурными биографиями, их юные фаворитки с неоригинальными претензиями. Палитра голов, купальников, торсов, увядающей плоти, детей в черте прибоя…

…Нет такой очевидности, о которой две других не имели бы диаметральных суждений. И Ард давно уже не спорил с собой, но в последние часы он видел Мир однобоко…

— Люди… — хрипло позвал он и осекся. Кое-кто, любопытствуя, покосился, но тут же потерял интерес, как разборчивая псина к пустоте открытой ладони. Сквозь неподвижное пламя свечи — горящий взор ЭкзИма, гранитные ступени просевшей в мох паперти, и его глуховатый неизреченный голос: «К свободе еще надо привыкнуть, Арольд Никандрович».

Гранитные ступени просевшей в мох паперти съелись, словно зубы удрученного жизнью старца. Прахом дальних скитаний легли на дороги их каменные тела, по атомам унесенные на подошвах страждущих. «Иду вперед — и нет Его, назад — и не нахожу Его; делает ли Он что на левой стороне, я не вижу; скрывается ли на правой, не усматриваю». И люди возводят новые храмы со следующими ступенями. И сколько еще их нужно пройти одну за одной? Век за веком сквозь телескопы церквей каждый видел грядущее, а обернувшись, — все те же ступени. Сколько дерзкого порыва, вдохновения, веры и желания одолеть этот ступенчатый подъем волнами окатывало глыбу широкого порога, по мощи и глубине мысли порой превосходя даже самые блестящие места из канонического учения. И сколькие, казалось бы, достаточно способные понять, так и откатились через него назад, приняв за смысл восхождения отодвигающийся конец пути.

Уже глянул из немоты священной бездны, изначально дарованной в осмысление, да так из смертных никем и не постигнутой, величественный иконостас. Уже обволокло иссушенные ноздри сладковатым дымком парящей над свечами вечности. Пусто. Ни дуновения, ни звука. Нечто неявное, не имеющее в данной реальности ни бесформенности, ни образа, не тяготя и не задерживаясь, проплывало через остановившегося на пороге Арда, и он, ничуть не пугаясь того, знал, что это осязаемо истекает время его выбора. Хотел было войти, но так и простоял, молчаливо склонив голову, задумавшись, старея и не видя необходимости входить, если придется все равно выйти назад.

Отпущенное ему время истекло, Арольд очнулся, вздохнул, и врата храма медленно затворились перед ним. Гулко отдалось под куполом запертое внутри эхо. Завилась в искристые смерчики потревоженная сомкнувшимися створками пыль, за спиной хлопанье крыльев, скрип и хохот — то ли птицы перессорились в тени акаций, то ли кладбищенские духи не поделили на погосте прошлые заслуги.

«И что ж не вошел?» — негромко поинтересовался невидимый ЭкзИм уже за церковной оградкой. «А что я скажу?» — пожал плечами Арольд. «А зачем непременно говорить? — повторил ЭкзИм его интонацию. — Ему был бы приятен сам факт». — «Как видишь, мы с ним и без того друг друга неплохо поняли. Впрочем, передай при случае, что я сожалею».

Уснувшая в дорожной пыли пегая шавка всполошилась, видно, приняв их за натурализовавшееся продолжение своего собачьего кошмара, и, поджав хвост, визжа и чихая, понеслась в путаницу душных дворов будоражить воображение уже пробрехавших ей навстречу сородичей.

«Нет-нет! — энергично запротестовал ЭкзИм. — Нам же прямо!» — «Собаки, — коротко пояснил Арольд. — Знаешь, поди-ка, что терпеть их не могу».

Громадная лапища тут же сграбастала его за воротник и, грубо вдернув внутрь сарая, ошарашила негаданной встречей.

— Куда прешь, придурок! — яростно зашипел ему в лицо многолетним перегаром обрюзгший гигант в изодранной клетчатой рубашке. — Благодать на свете блажным да придуркам!

— При-и-вет, Сима, — слабо икнул Ард, осыпаясь с толстых пальцев детины на слежавшуюся солому. — И к-кто ж эт’ тебя так отделал?

— Тс-с! Заткнись. — Отставной пехотный капитан крепко зажал ему рот и, кося припухшим глазом в щель между неплотными досками, ненавидяще процедил: — Вон они, с-суки.

Чувствуя неладное, Арольд сунулся к соседней щели.

Сима после своего сокрушительного сокращения из войск, вместе с ним же и сокращенных, честно продержался на казенных запасах спирта неделю. Потом перебрал множество работ, но везде обсчитывали. На последней закончилось мордобоем, двумя усиленными нарядами полиции и возмещением в рассрочку нанесенного котельной материального ущерба. После чего Сима зажил припеваючи. Теперь же бесстрашный авантюрист, картежник и вор, лихой полночью не раз очищавший беременные плодами ведомственные сады и никогда не пасовавший ни перед какой инстанцией, оказался избит и напуган до бледности. Впрочем, и было от чего. Арольд не верил своим глазам.

— Это же десантники, наши хронодесантники, — бормотал он почти в ступоре.

— Не знаю, чьи они ваши, — зло шипел Сима, — но сукины они дети. Как снег на голову! В предместье погромы. Хватают без разбора. На маяке эти же засели, по докам бьют. Волонтеров, кого так не постреляли, всех в трюмы и потопили, как щенков. «КоНСоль», говорят, всем составом возле ратуши на заборе болтается.

Теперь Ард не верил своим ушам. Черт возьми, что происходит в проклятом городе!

Невнятный вначале наружный рокот рывком усилился. Еще секунда, и, покрыв вопль метнувшегося от стены Симы, по нервам саданул рев могучего мотора. Визг тормозов подмял под себя все звуки и сам осекся тупым ударом разгоряченной массы. Спичкой подломился косяк. Брызнули осколки вывороченных досок. Откуда-то сверху сорвался проржавевший скелет велосипеда и, соскользнув с захлестнувшейся на запястье Арольда членистой цепи, сгинул под обвалом раскатившейся поленницы. По сложной траектории медленно проплыл в иглах косо падающего света отброшенный Симой железный лист. В открывшемся углублении земляного пола — зеленая крышка снарядного ящика, сверху — коробка с капсюлями.

…На месте сшибленной двери из облака оседающего песка — пятнистый капот, разбитая фара, дымящийся протектор…

…Сима, присев, тянет на руки зловещее тело снарядного ящика. На плечи и темя — черепичный ливень, сквозь проломленную крышу блекло-синие фигуры сыплющегося внутрь хронодесанта…

…Рядом врезалось в землю огромное бревно. Сима мнет тяжестью упакованной взрывчатки первого десантника, пока Ард уворачивается от летящего в лицо сапога, выносит вместе с притолокой второго, швыряет разваливающийся ящик на капот и хладнокровно ввинчивает в латунное гнездо взрыватель, похоже, он даже беззаботно при этом насвистывает…

…Из взвеси пыли и опила перед Ардом возникает оскалившийся атлет с непокрытой головой, разбитое лицо в крови, карабин на отлете. Секущий удар прикладом. Ард, чудом отклонившись, наотмашь хлестнул цепью по аккуратно стриженому, с маленькой родинкой над бровью виску, и сам задохнулся в огневом смерче Симиной сдетонировавшей взрывчатки…

Жесткая рука ЭкзИма оборвала пепелящую муку, вернула форму, рассудок и властно выдернула его из пылающей бездны в расфокусированную сизость глубокого вечера.

Пошатываясь, Арольд тупо брел сквозь сумеречную пустоту незнакомой улицы. Дребезжа по смоченной скупым дождиком брусчатке, за ним на лопнувшем ремне волочилось обгоревшее цевье погибшего карабина. Сознание упорно настаивало на том, что в прошлом это был именно карабин, но паралитическая память ничем не могла засвидетельствовать его правоту или же уличить в подлоге. Рядом черным привидением неслышно двигался материализовавшийся ЭкзИм и незлобиво укорял:

— Ну, что у вас, в самом деле, за манера шарахаться от беспризорных собак? К Симе вот понесло. Прохвост и вор. Где он, там обязательно скверная история. Так все удачно складывалось…

Арольд с усилием разжал негнущиеся пальцы, болезненный дребезг за спиной прекратился.

— Домой хочу. Доканал ты меня, — произнес он сипло, обожженное пороховыми газами горло все еще саднило…

…Саднило ободранное велосипедной цепью запястье, да ко всему еще откуда-то взялось назойливое тиканье в правом ухе. Хотя нет, это пошли, наконец, в его комнате настенные часы. «Без четверти девять, — машинально отметил про себя Арольд. — И чего я тут расселся?»

— Вам предстоит еще долгая-долгая жизнь, Арольд Никандрович, — глуховато произнес ЭкзИм, поднимаясь из-за стола. — И множество-множество ступеней впереди, если, конечно, вы нынче же не удавитесь. Да, еще. Не забудьте переобуться, в домашних тапочках можно не совсем удачно соскользнуть с подоконника. Впрочем, вы опять все по-своему. Ну, как знаете.

Оконная рама сбоку от Арда провалилась в бездну, зияющий провал подернулся белесой пленкой, словно экраном, и из серой бумажной мути еще несозданного посеялся, не долетая до паркета, мелкий дождик над раскисшей дорожной глиной. Оступаясь в глубокие рытвины развороченной колеи, бредет под грубым капюшоном накидки одинокий пилигрим. Вязнет в зыби распухшей равнины его измочаленный посох. Стекают с сутулых плеч петляющие ручейки отторгнутой тканью влаги. В размытом свете надвигается из пелены сузившегося пространства стена монастырской обители.

Изображение потускнело и скрылось в складках аспидного плаща ЭкзИма. И плащ, и ЭкзИм неуловимо отдалились, взмыли в бездну, и стена вновь заслонилась от вечности переплетом оконной рамы. На обглоданной кости подоконника остался лежать галстук. Тот, голубой, с отливом, очень неудобный, всегда-то давящий и съезжающий с положенного места вбок. Самовольный галстук. Хотя, помнится, всегда он был неплохой приметой.

В прихожей требовательно забарабанили в заблокированную дверь. Сразу сделалось пусто и глухо. На кухне урчал и фыркал дюжей струей незавернутый кран, вода шумно плескалась из раковины на пол. «БИЧи» ломятся или прискакали снизу затопленные соседи?.. «А, не пойду, — вяло подумал Арольд, — пусть дверь выносят, если не лень».

И вдруг, показалось, рухнул потолок — в комнату сверху посыпались блекло-голубые фигуры до зубов вооруженного хронодесанта. Атлетические парни мигом умчались в прихожую, подорвали дверь, и на лестничной клетке завязалась злая короткая перестрелка.

Створка платяного шкафа гулко отворилась, блеснув изнутри полированной броней шлюзовой камеры трансвременного модуля, и к столу, улыбаясь радушно, вышел Сам.

— Арольд Никандрович, дорогой ты мой! Ну, слава богу, успели! — порывисто обнял он Арда за плечи. — Успели, просто не поверишь, как я торопился! Завтра спалим их «БИЧарню» к свиньям, дотла спалим и камни раскатим, уже почти все модули вернулись. Прямо, как снег им на головы! Я знал-знал, я верил! Так операцию и назвали — «Снег». Ситуацию мы контролируем полностью, пятнадцать крупных городов в наших руках. Пятнадцать! — торопился он, уже возбужденно расхаживая по ковру вдоль шеренги вернувшихся из прихожей десантников. — На подходе создание надежного, не комплексующего по пустякам правительства, Арольд Никандрович, да-да, именно так. И я счастлив теперь же предложить вам в нем какой угодно пост советника.

Запопискивал радиотелефон, Самому подали трубку.

— Да, «Карст» на проводе. Что-о?! Мерзавцы! Расстрелять! И чтобы валялись, чтобы народ видел — есть конкретные сдвиги! Все, конец связи.

— Сам, а ты никак уж и расстреливаешь? — криво усмехнулся Ард, опираясь на подоконник.

— А-а, — раздраженно махнул рукой Сам, не замечая иронии, — саботажников. Саботажников, милый ты мой! И стреляем, и вешаем, ну да ладно. Ты-то как, ничего? Видок у тебя больно усталый. Давай-давай, соберись, подключайся, работы чертовски много!

— Ах, да, да, — опустил глаза и закивал Арольд, незаметно прищучивая пальцем поползший под раму галстук. — Да что мне собираться-то? Сейчас вот галстук повяжу, сразу и министр. Или как там, советник? — > подмигнул он, непринужденно отправляясь в спальню.

— Ха, молодец, шутишь! — хохотнул вдогонку Сам. — Крепкий парень! Мы тут, слышь, у тебя в квартире ненадолго штаб устроим, время-то не ждет.

— Ради бога, устраивайтесь, — снова покивал Ард уже с порога. — Квартира большая, места много. Только прикажи, пусть кран на кухне перекроют. Воды натекло — ходить негде.

— Давайте-давайте, ребята, пошевеливайтесь, — стал распоряжаться Сам, — кран заткните чем-нибудь и тяните мне, тяните стационарную связь. Э-э, а… Секундочку, Арольд Никандрович! Подожди-ка, — припомнил он что-то. — Ты, наверно, не в курсе. На кой черт тебе галстук? — Посмеиваясь, Сам подошел к запертой двери спальни. — Мы ж все галстуки экстренным указом теперь отменили. Алле, Арольд, слышишь? Большой процент удавлений на них среди гражданского населения прогнозируется. Паскудная штука эти галстуки, всю жизнь их ненавидел. Арольд Никандрович, а?.. Арольд!.. Да отопри ты дверь-то, чего там засел?

— Ага, разбежался, сейчас, — злорадно бормотал Ард себе под нос, быстро привязывая галстук к ручке отворенной наружу рамы, о таким расчетом, чтоб, ухватясь за него, другой рукой дотянуться до убегающей к земле пожарной лестницы. — Галстуки он запретил! А ворот я чем держать буду? Твоим указом, что ли? Галстук, он вещь полезная. Вот меня б еще только выдержали.