2 июля 1977 года. Кража

Если Андрей и волновался немного, поднимаясь на второй этаж Трапезных палат Новоиерусалимского монастыря, где собирался совершить первую в своей жизни кражу, то никак не потому, что существовала опасность быть пойманным. Как раз об этом-то он думал меньше всего. Скорее, ему не давала покоя другая мысль: стоит ли вообще воровать или, как выразился его друг Митлз – «крысятничать в музее». Само слово «крысятничать» звучало уж очень отталкивающе. Андрею захотелось, чтобы ему вдруг что-нибудь помешало. К примеру, зал, в который он направлялся, неожиданно оказался бы закрыт на реконструкцию, или в музее было тесно от посетителей. Но ничего похожего не случилось.

Исполнить же выработанный план, как казалось Андрею, будет легче легкого. По его наблюдениям, одна из старушек-смотрительниц музея обычно мирно подремывала в углу на старом стуле, который достаточно громко скрипел, когда с него вставали. Поэтому со стороны большого тупикового зала внезапного ее появления можно было не опасаться.

Другая смотрительница, немного моложе первой, всегда суетливая и, по мнению Андрея, излишне бдительная, беспрестанно курсировала по трем проходным залам. Иногда она надолго задерживалась в самом дальнем из них, где экспонировалась шикарная старинная мебель, и посетителей так и тянуло присесть на одно из кресел или на огромных размеров диван, обитый светло-зеленым бархатом.

По расчетам Андрея, начинать «операцию» надо было именно в тот момент, когда беспокойная смотрительница войдет в зал с мебелью. Митлз, стоя на атасе, обязан был вовремя засечь ее возвращение и подать знак – щелкнуть пальцами, после чего пойти ей навстречу, а, в крайнем случае, и отвлечь старушку каким-нибудь вопросом. Чтобы Митлз выглядел посолиднее, Андрей попросил его надеть очки.

Обычно Митлз носил их в кармане – стеснялся насмешек. Теперь очки очень даже пригодились, придав ему вместо обличья боксера-тяжеловеса вид эдакого зубрилы-переростка.

Вообще-то сейчас на его месте предпочтительнее был бы Шурик – троюродный брат Андрея, но он остался перед воротами монастыря, охранять велосипеды. Хотя и наглый Митлз должен был вполне пригодиться, доведись им попасть в передрягу и удирать, или отбиваться.

По сравнению со своим товарищем, щуплый, светловолосый Андрей, одетый в серый спортивный костюм и кроссовки, совсем не привлекал к себе внимания, и вряд ли кто-либо из сотрудников музея его запомнил, хотя он вместе с братом наведывался сюда довольно часто.

Эти посещения с детства стали у них традицией. Тут было на что посмотреть. Иконы, картины, книги, посуда, царские одежды и награды, коллекции старинных монет и оружия…

Андрея особенно восхищали древние копья, палаши, многоствольные пищали, которые триста лет назад были на вооружении у стрельцов. Шурика же больше интересовала война Отечественная. Он мог подолгу стоять у диорамы, изображавшей бой с фашистами за русскую деревушку Крюково. Любил поглазеть на останки оружия, на вывешенную в одной из витрин эсэсовскую форму с обожженной по краям дырой на груди, как раз, где сердце, на фашистские знамена, у одного из которых – самого вычурного, он однажды умудрился вырезать ножницами целый клок бахромы, чтобы потом соорудить себе аксельбант.

И когда накануне сегодняшнего «визита» они гуляли по знакомым залам музея, именно Шурик обратил внимание брата на смотрительницу, открывшую одну из кубических витрин и доставшую оттуда неглубокую стеклянную баночку. Она долила в нее что-то из бутылки, после чего поставила баночку на место, закрыла и заперла витрину и, все время, осеняя себя крестным знамением, прошаркала в соседний зал на служебный скрипучий стул.

В витрине лежали никогда раньше не виданные братьями, почерневшие от времени экспонаты: три маленьких нательных крестика, металлический браслет, перстень-печатка, портсигар, скорее всего серебряный, несколько маленьких иконок…

– Много бы я отдал, чтобы заиметь вон тот перстенек, – потирая средний палец, будто приготовившись прямо сейчас примерить украшение, сказал Шурик.

– Да, не фиговый, – согласился Андрей. – И крестик, особенно вон тот, очень интересный.

– Вот бы их спереть, Монах! – прищурился Шурик. – Смотри, какая щель широкая, – он просунул в угол между стеклами витрины мизинец.

– Шуба! – тут же выпалил Андрей, увидев появившихся в зале посетителей, и, взяв брата под руку, повел его к выходу…

* * *

Ночью Андрею приснился очень навязчивый, в каких-то серых тонах, сон. Обычно он видел сны цветные и почти всегда беззаботные, легкие, в которых запросто мог бежать по воде или летать. В этот раз было другое.

Андрей не взмывал ввысь, а падал, проваливался в серую пустоту, и навстречу ему неслись из ничего сотканные образы хмурых бородатых мужиков. Все они были по пояс голые, с прилипшими к потным телам иконками на красно-розовых цепочках. Что-то в этих одинаковых иконках смущало Андрея. Он пытался поближе их рассмотреть, и тут же скорость падения увеличивалась, и проносившиеся мимо образы превращались в серые штрихи.

Снился Андрею большой, в два человеческих роста, деревянный крест, врытый в землю, а вокруг него плотная гудящая толпа, среди которой выделялись несколько человек одетых в черные с золотом одежды. Наверное, они пели молитвы, но ни одного слова, как он ни напрягал слух, разобрать не мог.

Среди толпы он вдруг видел себя. Так же как и все, он крестился, подносил к губам и целовал маленькую, почерневшую от времени металлическую иконку. Потом кто-то вдруг хватал его под локти и выпихивал из толпы на свободное пространство. Андрей падал рядом с деревянным крестом лицом в рыхлую сырую землю, и его тут же подхватывали чьи-то руки, поднимали, несли к высокому обрыву, где внизу синей лентой изгибалась река и, раскачав и ухнув, швыряли в пропасть…

* * *

Утром Андрей отыскал в сарае кусок алюминиевой проволоки, которая достаточно легко сгибалась. Прилепив к одному ее концу жевачку, которую до этого довольно долго жевал, он немного поэкспериментировал, поднимая с помощью этого нехитрого приспособления на метровую высоту пятикопеечную монету и пару гаек. Потом пошел к брату, в гости к которому из Москвы приехал Митлз. Андрей похвастался, что ему ничего не стоит вытащить через щель в витрине приглянувшийся крестик и, если удастся, что-нибудь еще для Шурика и Митлза. Он предложил ребятам составить ему компанию, на что те легко согласились.

Теперь жалеть о своей затее было поздно.

Как только бдительная смотрительница покинула зал, а Митлз встал на стреме, Андрей быстро приблизился к кубической витрине, на ходу вытаскивая из кармана и распрямляя проволоку. Жевачка, как ему показалось, была слишком размягченной, но он понадеялся, что и так сойдет.

Проволоку пришлось согнуть еще в двух местах, чтобы через щель подвести ее конец к самому ближнему крестику. Крестик прилип к жвачке, но она, чего и опасался Андрей, начала растягиваться, как только он приподнял добычу. Парень заторопился, проволока провернулась в пальцах, крестик сорвался и упал прямо в баночку с водой.

И тут же у Андрея перед глазами словно что-то вспыхнуло зеленым светом. Ему показалось, что он погрузился в нереально существующий мир, возможно, раньше ему уже снившийся. Давно пережитое предками время вдруг шагнуло вперед, догнало, обволокло его, и на несколько мгновений он снова увидел свой необычный сон…

Митлз, до боли вцепившийся ему в локоть, выволок Андрея на улицу. На солнечном свете Андрей зажмурился и, поднеся кулаки к глазам, замотал головой.

– Что, Монах, сильно долбануло? – участливо спросил Митлз, снимая очки и засовывая их в карман.

– Долбануло?

– Вот гады, додумались к витрине ток подключить! – завозмущался Митлз. – Ты чего щуришься, зрение посадил? Ну, мастера, это вам так даром не пройдет! – и он погрозил кулачищем в сторону музея, напугав выходившего из дверей мужчину с фотоаппаратом на шее, который тут же торопливо прошмыгнул обратно в здание.

– Остынь, Митлз, все нормально, – сказал Андрей. – Давай за мной.

Не разжимая кулаки, то и дело потирая ими глаза, он направился к окруженной лесами махине Воскресенского собора. Сколько Андрей себя помнил, – и собор, и сам монастырь, его стены и башни, все время находились в стадии реставрации. И это его вполне устраивало. Не будь по всей территории монастыря множества заборов, лесов и запретных мест, где и в самом деле никто, кроме рабочих, не появлялся, разве мог бы он вместе с братом Шуриком так спокойно, без помех, часами обследовать каждый уголок детища патриарха Никона.

Видимо, ответственные за реконструкцию считали, что, если на единственную дверь в окружавшем собор заборе навесить замок побольше, то попасть в него никто не сумеет. Но разве для семнадцатилетних парней заборы и замки когда-нибудь были преградой. Сместив в заборе одну из широких досок, Андрей, а за ним и Митлз юркнули в щель и оказались в жутковатых сумерках каменной громадины, где, по сравнению с уличной жарой, было намного прохладнее.

Андрей знал, что кроме как через эту щель выйти из собора они могли либо, поднявшись на самый верх реставрируемого шатра и спустившись во двор по крутой деревянной лестнице, рискуя в любой момент сорваться вниз, либо через подземную церковь, через глубокий каменный ров и подземный ход, выводивший за пределы монастыря на северо-восточный склон горы Сион.

Как всегда, первые несколько минут внутри собора Андрей передвигался на цыпочках. Митлз был здесь впервые, но и он старался вести себя как можно тише. Шел за Андреем, то и дело хватая его за руку, постоянно оглядывался и задирал голову вверх, откуда внутрь собора проникал слабый свет.

– Куда мы, Монах? – прошептал Митлз, когда они, повернув за первую же толстенную колонну, оказались в полнейшей темноте. – Подожди, дай хоть спичку зажгу.

– Не надо зажигать, сейчас все будет видно, – сказал Андрей, неплохо ориентировавшийся в лабиринте лестниц и поворотов.

Вскоре темнота посерела, а когда они остановились на самом верху белокаменной лестницы, и вовсе стало светло.

– Осторожно, Митлз, не навернись, – сказал Андрей, начиная спуск. – Ступеньки крутоваты. Их здесь ровно тридцать. Между прочим, столько же лет было Иисусу Христу, когда его на кресте распяли.

– Ты, е-мое, хочешь сказать, что тридцать три это не просто так. То есть, что столько спецом сделали?

– Естественно, – сказал Андрей. – Внизу – церковь Константина и Елены, так что ты здесь больше не матюгайся. Грех. Там в самом-самом низу есть колодец. Сейчас он засорен, а раньше монахи из него воду брали.

– Откуда ты все знаешь?

– Знаю, – Андрей сошел с последней ступеньки и за руку придержал Митлза, который и в самом деле под конец чуть не упал.

– А здесь здорово! А, Монах? – сказал тот, осмотревшись.

– Ага. Ты вот что, подожди-ка меня здесь. Я вернусь быстро, буквально через пару минут, – и не успел Митлз возразить, как Андрей, завернув за угол, пропал…

Еще в позапрошлом году он обнаружил на северном склоне, так называемого, Сионского холма, заросшем кустами бузины и высокой густой крапивой, недалеко друг от друга два подземных хода. Один ход, скорее всего, ведущий в Ефремову башню, на полпути был полностью засыпан битым кирпичом и землей. Второй выводил в ров, окружающий подземную церковь Константина и Елены.

Андрей хорошо знал названия всех башен и построек в Новоиерусалимском монастыре из рассказов своей покойной бабушки Елизаветы Андреевны. Бабушка верила в Бога. И очень хотела, чтобы Андрюшенька тоже верил.

Пока Андрей не начал ходить в школу, Елизавета Андреевна летом, когда они жили на даче, чуть ли не каждую неделю возила единственного внука в деревню Рубцово, в одну из немногих в районе действующих церквей, где мальчику приходилось отстаивать всенощную и причащаться. Вечерами перед сном бабушка следила, чтобы он обязательно, не меньше трех раз крестился, читала ему библию и евангелие, рассказывала о святых мучениках, о Новоиерусалимском монастыре и связанных с ним историях. Она часто приводила его к монастырю и гуляла с Андреем внутри и вокруг него, в Гефсиманском саду, у скита патриарха Никона, непременно набирала в бидончик воды из святого источника и молилась, молилась, молилась.

Верующим Андрей так и не стал. Возможно только из-за того, что его к этому так усердно приучали. Но зато хорошо запомнил бабушкины истории и навсегда полюбил истринские места: монастырь, речку, называемую Йордань, древний полуразрушенный скит на ее берегу…

О найденном подземном ходе Андрей рассказал Шурику. Чтобы не наткнуться на рабочих и реставраторов, они стали приходить сюда почти каждые субботу и воскресенье, когда у тех были выходные. Ребята гуляли по недоступным для других местам, фотографировались на самом верху Воскресенского собора, взорванного немцами при отступлении в сорок первом. Теперь здесь уже была восстановлена большая глава, увенчанная огромным золотым крестом. Они любовались с верхотуры неповторимой красотой Истры и ее окрестностей, а затем спускались в подвалы собора, надеясь обнаружить еще какой-нибудь потайной ход или дверь, за которой могло оказаться что-нибудь ценное.

Они, конечно, ничего не нашли, если не считать пустого тайника. Его Андрей обнаружил случайно, когда в одном из самых низких мест собора пытался отковырнуть со стены изразец с изображением летящей птицы, напоминающей голубя. Соседний с изразцом камень вдруг провернулся на своей оси, и рука Андрея почти по локоть оказалась в образовавшейся нише.

После столь долгих поисков было вдвойне обидно, что тайник оказался пуст. К тому же о заостренный штырек, торчащий сбоку в стене ниши, Андрей довольно сильно поранил большой палец. Ни он, ни Шурик никогда ничего в тайнике не прятали, да собственно и прятать-то было нечего, и вот теперь Андрею пришло на ум, что настало время использовать его по назначению.

Он остановился перед знакомым изразцом, опустился на колени и достал из кармана зажигалку. Все время: и пока Митлз выводил его из музея, и на улице, и в соборе он чувствовал, что сжимает в правом кулаке что-то теплое. Разжал он пальцы только теперь и при свете зажигалки увидел на ладони маленькую, потемневшую от времени металлическую иконку.

Андрей подумал, что она, скорее всего, была центральной частью складня, так как внизу с боков иконки сохранилось по согнутой петельке. Он видел складни в музее. Большинство из них – золотые или серебряные сохранились довольно неплохо. На этой иконке выпуклые части почти совсем стерлись. К тому же сверху на ней, вместо обычного креста была взмахнувшая крыльями маленькая птица зеленоватого цвета, которая словно вцепилась в иконку короткими лапками, на которых вместо когтей были четко различимые человеческие пальцы.

Андрей не мог понять, как диковинная иконка очутилась у него в руке. Ему казалось, что в музее, после ослепившей его вспышки, он выронил проволоку и, конечно, ничего из витрины не вытащил. Но сейчас он и видел, и чувствовал тяжесть иконки.

Зажигалка нагрелась, и Андрей погасил ее. И тут же вспомнил отрывок еще одного сна, виденного сегодня ночью. Будто он очень медленно ведет под руку свою, уже лет пять как умершую бабушку Лизу. Подводит ее к воротам монастыря, что под Надвратной церковью, в которые они собираются войти. Но неожиданно у бабушки подкашиваются ноги, и она, молча и также медленно, глядя прямо перед собой, падает, а он пытается удержать ее и не может.

– Приснится же, – прошептал Андрей и вдруг увидел, что летящая птица на иконке ни что иное, как уменьшенная копия голубя на изразце подвальной стены, и что и иконка, и изразец излучают одинаковый зеленоватый фосфорический свет.

 

2 июля 1977 года. Пляж «Детский»

Шурик сидел на траве, прислонясь спиной к черному чугунному стволу старинной пушки – одной из шести, установленных на импровизированных лафетах почти напротив входа в Новоиерусалимский монастырь и обращенных жерлами, забитыми всяким мусором, в сторону города.

Сколько Шурик себя помнил, он никогда не отказывался принять участие в задумываемых Андреем мероприятиях: была ли это поездка в деревню Полевшина, чтобы забраться на самый верх тамошней разрушенной церкви, был ли это ночной поход на садовые участки за клубникой или вылазка во двор истринских городских бань, чтобы, рискуя быть замеченными сторожем-истопником, провести несколько секунд, прильнув к приоткрытому окошку в раздевалку женского отделения.

Обычно им везло, и если они даже и бывали замечены на тех же огородах, то Андрей всегда находил самый верный ход для отступления. Сегодня Шурик, хотя и немного жалел, что не отправился в музей вместо Митлза, но в то же время и говорил себе, что поступил вполне разумно. Не сунуться головой в петлю, а остаться охранять велосипеды, которые лежали тут же, рядом с пушками, было мудрее, чем втягиваться в криминал.

Он любил брата, который был старше его на полтора года. При Андрее, и с его одобрения, он год назад впервые выпил стакан красного вина. От него же еще в двенадцать лет получил по губам, когда попытался с шиком закурить сигарету.

Правда, этим летом, при первой встрече с братом, Шурик был слегка разочарован. Ему казалось, что закончивший школу Андрей, должен стать как-то взрослее, мужественнее. А у того, вроде бы, все еще продолжало детство в заднице играть. «Пора бы уже с девчонками гулять, а не на велосипедах по Истре раскатывать», – думал Шурик.

Сам он был симпатичным парнем, с утонченными чертами лица, всегда аккуратно причесанный и одетый. Но очень переживал из-за своего невысокого роста – был самый маленький в классе, и всегда думал, что только из-за этого на него не обращают внимания девушки.

Больше половины его одноклассников еще в прошлом году хвастались своими любовными похождениями. Шурик, конечно, понимал, что многие эти рассказы всего лишь байки, но все равно слушал ребят с завистью и считал, что и ему давно пора, если не завести себе постоянную девушку, то хотя бы стать мужчиной.

– Здорово, чувак! – услышал Шурик знакомый голос и, обернувшись, увидел улыбающегося Геру Солдатова, своего друга, который в Москве жил совсем недалеко от него – на Коровинском шоссе – и все летние каникулы тоже проводил в Истре у родственников.

«Ни дня без бутылки „красного“», – гласил девиз Геры – очень худого, с пышным чубом и жидковатыми усиками парня, которому Андрей дал прозвище Зольдат фашистской армии или просто Зольдат. Шурик мог поспорить, что и сейчас в одном из карманов не совсем чистого синего школьного костюма Геры обязательно спрятана бутылка.

– Это мне твоя маман доложила, что ты с Монахом и Митлзом сюда отправился, – сообщил Гера, пожимая Шурику руку и присаживаясь на ствол соседней пушки.

– О! А вон и они – легки на помине, – он кивнул на показавшихся из-за угловой башни парней.

– Эй, вы, чувачки, сколько можно вас ожидать? Хотите, чтобы эта краска закипела? – крикнул он им издалека, доставая из-под полы пиджака и в самом деле припрятанную там нераспечатанную бутылку с длинным горлышком.

– Что за отраву ты нам предлагаешь, Зольдат? – спросил Митлз, подходя и здороваясь с Герой за руку. – Неужто «Кавказиком» в стекляшке отоварился?

– Ну, а где же еще? И чем же еще там есть смысл отовариваться? – расплылся в улыбке Гера.

– Андрюха, как прошла операция? – спросил Шурик брата, который озабоченно облизывал окровавленный большой палец.

– Никак.

– Представляешь, Шурик, эти музейные крысы додумались к витрине ток подключить! – вновь завозмущался Митлз.

– При чем здесь ток? – удивился Шурик.

– При том! Монаха у витрины знаешь, как долбануло? Не дай бог! Говорит, чуть не ослеп! Я его еле-еле…

– Врет он все, – перебил Андрей, поднимая с земли велосипед. – Поехали, мужики, на «Детский». Там за рекой, говорят, поле морковное есть – будет, чем закусывать. Зольдат, садись ко мне на багажник. Но обратно, чур, ты повезешь…

* * *

Андрей и Шурик называли пляж «Детским» в память о том, что родители приводили их, еще маленьких купаться только сюда. Недалеко от пляжа был стадион, куда по традиции раз в году приезжали ветераны московского «Спартака» на матч с местной футбольной командой. Когда Истра разливалась во время весеннего паводка, под водой оказывались и футбольное поле и близлежащие по обоим берегам поля.

Сейчас река обмелела и на «Детском» ее легко можно было перейти вброд, что и сделали Шурик с Митлзом. Вернулись они с огромными пучками моркови. Сама морковь была еще не очень большая, зато на вкус довольно сладкая. Ею, хорошенько вымытой в реке, закусывали вино, которое пили из горлышка. Потом купались, загорали, играли в карты, снова купались.

Стоило бы сбегать или съездить на велосипеде еще за одной бутылкой, но ребят, разморенных на солнце, одолела лень, и они вяло спорили, кто же станет гонцом в магазин. Андрей заявлял, что ему, мол, по возрасту не положено – как никак самый старший из всех, месяц назад семнадцать стукнуло. Гера говорил, что с него уже достаточно бегать – он брал первую. Шурик же и Митлз оправдывались тем, что они обеспечивали закуску, то есть добывали морковь. Оставалось ждать появления кого-нибудь из знакомых, чтобы того в магазин и отправить.

Но никто из дружков не появлялся, зато, когда ребята уже начали одеваться, на пляж пришли три девушки, с виду – их ровесницы. Взглянув на ту, у которой волнистые каштанового цвета волосы доставали, чуть ли не до талии, Андрей решил, что необходимо искупаться еще разок. И все время, пока он купался, а потом обсыхал на берегу, что-то заставляло его снова и снова смотреть на эту девушку. В ней была какая-то изюминка, пленившая Андрея, какие-то неповторимые черточки в ее слегка удлиненном лице, тонких губах, глазах с поволокой, чуть сутулой фигуре.

Шурик, Митлз и Гера, давно уже собравшиеся покинуть пляж, чуть ли не силком стали напяливать на него одежду, но тут произошло нечто занимательное. Понравившаяся Андрею девушка тоже, по-видимому, собралась уходить с реки. Стоя недалеко от ребят, к ним спиной, она долго вытирала волосы большим махровым полотенцем, наклоняя голову то влево, то вправо. Потом этим полотенцем обернулась, и, сняв купальник, начала его выжимать.

Каким-то чутьем Андрей предугадал, что произойдет дальше: полотенце вдруг развязалось, почти совсем свалилось с плеч, и ребята увидели обнаженную стройную девичью фигурку. Невольная «стриптизерша», ойкнув, попыталась запахнуться, но неудачно, и только со второго раза, совсем уж смутившись, смогла прикрыть свое тело.

– Браво, русалочка! – крикнул Митлз и захлопал в ладоши. И засмеялся, а за ним засмеялись и Зольдат с Шуриком. И обе ее подружки, одна из которых держала в руках фотоаппарат, да и сама «русалочка» засмеялись весело. И только Андрей неожиданно для себя покраснел.

 

2 июля 1977 года. Танцплощадка

Весь оставшийся день у Андрея было возбужденно-приподнятое настроение. Он постоянно вспоминал ту девушку: ее глаза, волосы, то, как она засмущалась, прикрывая наготу, а потом засмеялась. Ему хотелось немедленно бежать на ее поиски, а еще лучше – ехать на велосипеде и желательно с самой большой скоростью. Но рядом были неотвязные Митлз, Шурик и Зольдат, с которыми пришлось распить еще одну бутылку красного, потом идти в кинотеатр на двухсерийный индийский фильм «Бобби», потом допоздна играть в карты.

Только около десяти вечера, получив очередного «козла», Андрей отложил карты и сказал, что отправляется спать. Друзья его не поняли. Обычно Андрей держался дольше всех, а над теми, кто «ломался», всегда подшучивал, вынуждая как можно дольше поддерживать компанию. Но теперь на посыпавшиеся протесты, он только отмахнулся.

А сам, как только вышел из терраски на улицу, бросился бежать в сторону Истринского Дома Культуры, рядом с которым на летней танцплощадке вот уже больше часа играла музыка.

Присоединяться к танцующим Андрей пока не собирался. Высматривая через брусья ограды интересующую его девушку, он пошел вокруг танцплощадки. Музыканты как раз исполняли популярную «Гоп хэй гоп», переделанную на русский язык.

Некоторые пары, пожалевшие рубль за вход, оттанцовывали тут же, под тополями, другие, никого не стесняясь, целовались. Один разгоряченный мужчина в белой рубашке, расстегнутой на объемистом животе, оттолкнул оказавшегося на пути Андрея и, кряхтя, начал забираться на высокую ограду. На самом верху ее он присел, держась руками за брусья, балансируя и, видимо, не решаясь, куда все-таки прыгнуть, но подбадриваемый криками, рухнул-таки вперед. И тут же был подхвачен под руки дружинниками.

Песня закончилась под свист и аплодисменты, когда Андрей вернулся туда, откуда начал обход. И именно на этом месте он увидел ту самую «русалочку». Рядом с ней были запомнившиеся ему по пляжу подружки и еще двое парней. Андрей знал, прозвище одного из них – рыжеволосого – Тереха. Второго – высокого с короткой стрижкой видел впервые.

Парни тут же перемахнули через ограду и, скрываясь, от бросившихся их ловить дружинников, смешались в толпе танцующих. Девушки остались на месте. Все трое закурили. Андрей бочком приблизился к ним, делая вид, что очень интересуется происходящим на танцплощадке. Из подслушанного краем уха разговора он узнал, что «русалочку» зовут Таня, а ту, что на пляже была с фотоаппаратом – Ирина.

Не успели девушки докурить сигареты, как вернулись покинувшие их парни и, вручив Тане и девушке, чье имя Андрей пока не знал, по одной контрамарке, снова перемахнули через ограду. Андрей слегка позавидовал, как безбоязненно они это сделали. Нет, конечно, он и сам мог бы преодолеть этот забор, и может быть быстрее и ловчее их, но Андрей не хотел даже представить себе, какого бы стыда натерпелся, попадись дружинникам.

– Ладно, дорогие мои, идите. Один танец я как-нибудь пропущу, – услышал Андрей голос Ирины. – Но, Оленька, обязательно передай своему Петлюре, чтобы он мне лично контрамарку принес. А то обижусь.

Выбросив окурки, Таня с Ольгой направились на танцплощадку. Андрей проводил их взглядом, не зная, что лучше: быстренько сбегать к кассам и купить билет, рискнуть и перелезть через ограду или остаться на месте, благо танцы вскоре должны были закончиться.

Тут он понял, что оставшаяся одна Ирина, пристально на него смотрит. Андрею стало жутко неловко, словно прилежному школьнику, впервые попавшемуся на списывании, и он сказал про себя спасибо темноте, благодаря которой нельзя было заметить, как он во второй раз за сегодняшний день покраснел.

Девушка вдруг улыбнулась ему и заговорщически подмигнув, показала глазами на забор, мол: «Чего растерялся? Давай, лезь!»

Непонятно, с какой стати, но Андрею нестерпимо захотелось ей подчиниться. Он согласно кивнул и ухватился за толстые брусья ограды…

Произошло то, чего он так боялся несколько минут назад – мужчина с красной повязкой на руке схватил его сзади за шею и, наклоняя вперед, расталкивая танцующих, повел на выход.

– Чтобы на глаза мне больше не показывался! – сказал дружинник, отвесив Андрею напоследок крепкого пинка.

Музыканты исполнили «Иволгу», потом «Я готов целовать песок…», потом «Клен». Медленный танец сменял быстрый. Андрей стоял в темноте парка, подпирая спиной старый тополь и с завистью смотрел на людей за оградой. Среди них была Таня, и любой мог пригласить ее на танец, положить руки ей на талию и почувствовать прикосновение ее рук, говорить с ней, может быть даже обнять…

Андрей понимал, что влюбляется. Да что там влюбляется – уже влюбился!

Наконец музыканты взяли последний аккорд и попрощались со всеми до завтрашнего вечера. Среди валившей с танцплощадки толпы Андрей легко различил идущих парами Ольгу в обнимку с Петлюрой – так, кажется, называла его Ирина, и Таню с Терехой, руку которого она то и дело сбрасывала со своего плеча. Самой Ирины рядом видно не было.

Андрей вспомнил, как в прошлом году этот самый Тереха вместе с тремя своими дружками у входа в кинотеатр обступили его и Шурика и потребовали деньги. Денег у них уже не осталось – потратили на билеты, зато в кармане у Андрея был нож «Белка». Он не успел опомниться, как, каким-то образом, нож, уже раскрытый, очутился в руках у Терехи.

Андрей крикнул: «Верни нож!», но лезвие угрожающе уперлось ему в живот. Что тут было поделать? Пришлось терпеть, пока Терехины дружки шарили по его и Шурика карманам. А потом строить планы мщения, которым так и не удалось осуществиться…

«Почему же именно с этим ублюдком идет сейчас Таня!» – возмущался про себя Андрей. Он в некотором отдалении шел за двумя парочками сначала через темный парк, потом по освещенным фонарями улицам Истры. В парке, уверенный, что его не заметят, он приближался к ним так близко, что даже уловил суть некоторых рассказанных Петлюрой анекдотов, на которые Тереха реагировал громким ржанием. Фонари горели через каждые пятьдесят метров, и Андрей был вынужден увеличить расстояние с преследуемыми.

Он видел, как Петлюра с Ольгой то и дело останавливались и целовались. Таня со своим кавалером, уйдя вперед, тоже останавливались, и тоже, вроде бы, целовались, но Андрею хотелось верить, что они просто поджидают отставших.

Они приближались к северной окраине города. Эту часть Истры со старыми аккуратными деревянными домиками, окруженными яблонями и вишнями, Андрей любил больше всего. Его и Шурика дача находилась ближе к центру, недалеко от кинотеатра, где все-таки было шумновато. Здесь же, на прибранных, всегда малолюдных улочках тишину нарушали лишь облаивающие прохожих собаки.

На одном из перекрестков парочки разошлись. Продолжать слежку только за Таней и Терехой стало проще. Благодаря кроссовкам, которые по окончании школы Андрею подарила мать, он, ступая мягко и бесшумно, сократил с ними расстояние метров до десяти. Он понимал, что шпионить вот так не очень хорошо, и в тоже время испытывал от этого своеобразное удовольствие.

Несколько раз Тереха останавливался, рывком прижимал к себе Таню и целовал ее в губы. Она почти сразу отстранялась и, отпихнув его, вытирала рот ладонью.

«Эх, надавать бы этому губастому приставале по роже!» – думал Андрей, и каждый раз, когда тот оглядывался, успевал вовремя нырнуть за дерево или присесть за растущие вдоль дороги кусты.

«Но не буду ли я выглядеть, как ненормальный Дон Кихот? – спрашивал Андрей себя. – Уж хоть бы чуть поактивнее она ему сопротивлялась!»

Но он хорошо видел, что Таня, пусть ненадолго, но все же позволяет себя целовать. Ее поведение очень задевало Андрея. Он злился и в тоже время чувствовал в себе усиливающееся желание оказаться на месте ее провожатого. Идти рядом с Таней, вот также прижимать ее к себе, целовать…

Не успел Андрей сообразить, что улица Песчаная, на которую они в очередной раз свернули, самая крайняя в этой части города, что сразу за ней начинается лес, и, значит, Таня должна жить в одном из ближайших домов, как чуть ли не наткнулся на вновь остановившуюся и целующуюся парочку.

На этот раз поцелуй затянулся. Андрей, понимая, что в любую секунду, или он, или она могут его заметить, прижался к забору и стал тихонько пятиться назад. Недалеко оказалась калитка, которая была не заперта и даже не скрипнула, когда Андрей в нее юркнул.

Во дворе, кажется, не охраняемом собакой, среди пышных кустов сирени была врыта в землю короткая скамеечка. Андрей встал на нее и тут же спрыгнул обратно, увидев возвращающегося Тереху. Фальшиво насвистывая «Иволгу», засунув руки в карманы, тот прошел от него в каком-то метре.

Андрей подумал, что сейчас самое время припомнить Терехе и отобранный нож, и все эти поцелуи. Он сжал кулаки, но зажегшийся в соседнем доме свет и промелькнувший в одном из окон за полупрозрачными занавесками силуэт, заставили его остановиться. Там была Таня, и ему очень захотелось еще раз, хотя бы на секунду увидеть ее лицо.

«Надо подойти к окну и заглянуть в него. Таня не сразу погасит свет и ляжет спать. Возможно, будет пить чай или ужинать. Если повезет, я смогу через щель в занавеске любоваться ею…» Ход его мыслей прервало чье-то приглушенное бормотание. Оно исходило со стороны темного дома, во дворе которого он прятался. Можно было предположить, что там кто-то молится или произносит заклинание.

Вместо того чтобы заглядывать в окно любимой девушки, Андрей, перешагнув через несколько грядок, засаженных то ли клубникой, то ли еще чем, подкрался к темному дому, сумев не скрипнуть ступенями, неслышно поднялся на крыльцо и вошел в приоткрытую дверь.

Если бы следующий шаг он сделал чуть пошире, то неминуемо провалился бы в открытый люк, и, наверняка, что-нибудь себе сломал. Но, почувствовав, что коснулся пола лишь пяткой, Андрей, привыкший осторожно ходить в потемках по лабиринтам монастыря, мгновенно перенес тяжесть тела назад и сел. Внизу под ногами была лестница. Сколько раз в подвалах монастыря ему приходилось вот так же оказываться на краю неизвестно куда ведущих лестниц, и всегда Андрей, не сомневаясь, делал первый шаг. Сейчас он начал спуск вниз полусидя, для большей безопасности опираясь сзади руками на ступеньки. Ни бормотания, ни каких-либо других звуков слышно больше не было, но почему-то был уверен, что доносились они именно оттуда – снизу.

Он ожидал, что с последней ступеньки ступит на землю, но под ногами оказался каменный пол, холод которого передался даже сквозь подошвы кроссовок. В полной темноте и тишине он медленно, чуть пригнувшись и выставив вперед руки, двинулся вперед. Почти сразу пальцы коснулись стены, тоже каменной и немного влажной.

«Сыро, как в могиле», – успел подумать Андрей, прежде чем услышал глухой стон-вздох у себя за спиной. Он напружинился и, развернувшись, прислонился к стене лопатками и затылком, готовый закричать и замахать руками и ногами, если кто-то или что-то хотя бы дотронется до него. Капелька пота сползла со лба по переносице и задержалась на кончике носа, не в силах оторваться и упасть. Она набухала все больше. Андрею казалось, что звук при ее падении на пол будет ужасно громким, и он боялся смахнуть ее или хотя бы сдуть, уверенный, что как раз в этот момент неведомое набросится на него.

Стон повторился. Теперь уже слева и как будто за углом, и, не прерываясь, перешел в гулкое бормотание. Андрей стоял и слушал. Он уже не хотел ничего выяснять, но лишь мечтал поскорее очутиться снова на улице, а еще лучше – у себя дома.

– Узри-узри-узрии! Узриии! Узрииииии! – раздалось совсем рядом. Невольно сделав два шага влево, теперь уже по земляному утрамбованному полу, Андрей нащупал угол стены, очень медленно заглянул за него и увидел, словно плавающие в воздухе на уровне плеч две растопыренные пятерни. Длинные корявые дрожащие пальцы наглаживали что-то, зеленовато-светящееся. Потом будто бы прикрыли это светящееся маленькой дверцей и, резко сжавшись в кулаки, мгновенно исчезли.

– Девушка, ты нашла его? – раздался вдруг хрипатый старческий голос. Андрей понял, что вопрос обращен к нему, и в панике метнулся обратно, к выходу из каменного подвала, успев лишь заметить тускнеющий силуэт летящего голубя на том самом месте, где секундой назад видны были дрожащие пальцы…

 

Год 1657

Человек, грубым голосом читающий молитву, был высокого роста и богатырского сложения, его густые черные волосы, низкий нахмуренный лоб и суровый взгляд заставляли думать, что это скорее какой-нибудь дремучий разбойник, но только никак не святой патриарх града Москвы и всеа Великия, и Малыя, и Белыя России Никон. Раскачивая золотое, в драгоценных каменьях кадило, он кропил освященной водой место престола, где должен был быть водружен «великий древянный» крест, и впоследствии воздвигнут Воскресенский собор.

Год назад Роман Федорович Бобарыкин продал святейшему патриарху в вотчину Новгородского и Иверского монастырей Подмосковное село Воскресенское с окрестными деревнями и пустошами. Места эти были столь прекрасны и замечательны, что побывавший здесь тишайший Великий Государь и Великий князь Алексей Михайлович написал своему «собинному другу» Никону собственною рукою: «яко благоволи Господь Бог исперва место сие предуготовати на создание монастыря; понеже прекрасно, подобно Иерусалиму».

Святейший же Патриарх Никон, получив царское писание, вложил его в серебряный ковчежец, чтобы оставить в вечное благословение в основании храма – града Иерусалима Нового. Не только будущий монастырь, но и окрестности, в соответствии с замыслом Никона, получили палестинские названия: холм к востоку от будущего монастыря назвали Елеоном, гору на севере – Фавор, Зиновью пустошь переименовали в деревню Капернаум, а речку Истру – в Иордан. Сам холм, где заложили Новоиерусалимский монастырь, получил название Сион, а сад вокруг него стал Гефсиманским.

Происходило это летом 1657 года. В приготовлении к закладке каменного Воскресенского собора – копии храма Гроба Господня в Иерусалиме участвовали сотни и сотни крепостных крестьян. Они заготавливали лес, камень, глину, делали кирпичи, жгли известь. По берегам Истры вырубались вековые деревья, подсыпался и укреплялся монастырский холм, размечалось место основания храма, копались рвы под фундамент…

И вот 18 октября 1657 года на холме Сион собралась огромная толпа. Было прохладно. Лучи осеннего солнца успели растопить утренний иней, но земля и серо-желтая трава все еще были сыроваты, отчего многие мужики и бабы зябко переминались с ноги на ногу.

В центре толпы святейший Патриарх Никон и облаченные в роскошные черные с золотом святительские одежды священники, водружая крест в приготовленный на месте будущего престола ров, пели:

Люди истово крестились, отбивали поклоны, шепотом повторяли молитву. Кроме жителей окрестных деревушек Софатово, Котельниково, Макрушино, Рычково, было здесь много людей пришлых из дальних вотчин с Валдая, с Украины, с Белоруссии, со всей России. Все они, подчиненные всесильной патриаршей власти, были вынуждены на неведомо какое время покинуть свои семьи, дома, хозяйства. Всем им предстояло строить уже третий, после Иверского и Новгородского, самый большой и величественный, по замыслу патриарху, монастырь.

И хотя дело это было богоугодное и каждому за труды его обещалось вечное на небесах блаженство, не все глядели с почтением и благоговением на уже вкопанный в землю восьмиконечный деревянный крест с вырезанными на нем именами государя Всероссийского Алексея Михайловича и Святейшего патриарха Никона. Были и такие, кто наблюдал за происходившим и равнодушно, и непримиримо-сурово, и даже злобно.

Но если бы вдруг поющий молитву патриарх обратил взор свой с небес на окружающих его людей, то наверняка встретился бы с одним, горящим откровенной ненавистью взглядом.

Так смотрел сухощавый сутулый мужик лет сорока с растрепанными черно-седыми волосами, одетый, как и большинство простых людей, в штаны из сермяги и видавший виды заячий тулуп, из-под которого виднелся ворот красной холщовой рубахи. Руки в потертых кожаных рукавицах он держал на плечах двух мальчиков лет шести-семи, стоявших перед ним.

Звали мужика Фаддей Солодов. Мальчиков – Андрей и Егор. Почти три месяца добирались они из далеких вологодских лесов к месту нового строительства. Торопились в Новый Иерусалим, чтобы не опоздать ко дню закладки Воскресенского собора и своими глазами увидеть, как патриарх возложит краеугольный камень в его основание.

Стоя перед водруженным крестом лицом к востоку, Никон продолжал читать молитву:

Господи Боже Вседержителю,

Преобразивый жезлом Моисеевым

Честный и животворящий крест

Возлюбленного сына твоего,

Господа и нашего Иисуса Христа,

Сам благослови и освяти место сие,

Силою и действом честнаго

И животворящего древа крестнаго,

Еже снабди окроплением честныя

Крове Сына Твоего в отогнание бесов

И всякого сопротивления,

Сохраняя место сие…

– Не так, не так имя Божие читает! – скрипел зубами Фаддей, впиваясь железными пальцами в плечи мальчиков, – «Исус» глаголить надобно, без буквы лишней, – говорил он, почти не открывая рта, едва шевеля губами.

Мальчики, морщась от боли, поводили плечами, оборачивались, умоляюще глядя на пышущего злобой человека, но тот еще сильнее сжимал пальцы.

– Вперед глядите! – приказывал Фаддей Солодов. – Запоминайте антихриста Никона, врага нашего злейшего. Видите, как Ирод пальцы для крестного знамения складывает – щепотью! У, нелюдь!

* * *

Весной 1652 года умер патриарх Иосиф, десять лет возглавлявший русскую православную церковь. Фаддей Солодов все эти годы был у него банщиком и, помимо того, печных дел мастером. Работником он считался старательным, даже примерным, но, как ни трудился, так и не накопил у корыстолюбивого патриарха маломальского богатства.

Иосиф прославился своей скупостью, нажил тем самым себе множество недругов, и после смерти патриарха царю даже пришлось принуждать духовных отцов, чтобы те попеременно читали молитвы над гробом усопшего, а слуг его, в том числе и Фаддея, задабривать, раздав каждому по десяти рублей, чтобы не разбежались и выполнили церемонию похорон.

Но не деньги удерживали Фаддея от исполнения давнего своего желания покинуть грязную Москву, построить часовенку где-нибудь в глуши Вологодских лесов и в молитвах и одиночестве провести там остаток своих дней. Прежде должен он был достать священного нефритового голубя, спрятанного им в патриарших хоромах.

Про нефритового голубя, которого патриарх Иосиф принял в заклад от одного обедневшего боярина, Фаддей узнал от давней своей знакомой матушки Меланьи. По ее словам, голубь имел божественную силу, и человек, разумно эту силу использующий, мог и сам стать святым.

Много раз пытался Фаддей украсть нефритового голубя, но смог завладеть им только после смерти патриарха. Однако, вынести голубя из покоев Иосифа ему не удалось. Сам царь Алексей Михайлович чуть не застал его за совершением этого грешного дела, когда пришел в мертвецкую. Фаддей едва успел скрыться в соседней келье и несколько часов, умирая от страха, прождал там, пока государь молился у изголовья усопшего, а после собственноручно составлял опись драгоценностей, боясь, что знатное богатство будет растащено челядью.

Фаддей, уверенный, что сможет забрать голубя в любое более удобное время, спрятал его в печке патриаршей кельи, растапливать которую позволялось только ему. Но после похорон, по приказу царя, все кельи Иосифа были заперты, и первым, кто смог в них войти, был преемник умершего – Никон.

Внешне Фаддей Солодов чем-то походил на своего нового хозяина. Был таким же высоким, крепким, густобровым и низколобым. И возраста они были примерно одного, только банщик-печник казался более потрепанным жизнью и каким-то уставшим.

При первой же встрече с будущим всесильным патриархом Фаддей узнал на своей спине тяжесть его посоха. Никону не понравилось, что тот не так усердно крестится и не так низко, как другие слуги, ему кланяется. Они сразу невзлюбили друг друга, но если один был вынужден молчать и только скрипеть зубами, то другой бесцеремонно пользовался своей властью и при любом удобном случае унижал банщика, а вскоре и выгнал его прочь со двора.

Матушка Меланья помогла Фаддею. Приютила его у такой же неопределенного возраста и невзрачной, как и она сама, старушки, у которой он с утра до вечера работал по хозяйству, а ночами молился да слушал проповеди против антихриста Никона заходящих на огонек странничков.

Меланья частенько навещала его и безустанно напоминала о нефритовом голубе. 22 июля 1652 года Никон отправился в Успенский собор, чтобы там надеть себе на голову белую митру патриархов, а Фаддей тем временем пробрался в патриаршие хоромы. Голубь, завернутый в несколько бумаг, был на месте. Фаддей спрятал бесценную птицу за пазуху и никем не замеченный вышел на улицу, где его поджидала матушка Меланья.

Она трижды перекрестила Фаддея маленьким раскрытым складнем, он передал ей голубя, и в этот момент произошло чудо, – и складень, и голубь вдруг засияли одинаковым ярким зелено-желтым светом. Словно солнце зажглось в руках у Меланьи. Фаддей, на некоторое время ослепленный, упал на колени, и, воздев руки к небу, стал выкрикивать на весь двор имя Господа и просить у него прощения за содеянный великий грех.

Люди, увидевшие это, бросились к Фаддею и матушке Меланьи, кто крестясь, а кто похватав дубье, с криками: «Изыди, нечисть!» и «Бей колдунов-волкодлаков!». Меланьи тут же и след простыл – словно она в воздухе растворилась, а Фаддею досталось, да так, что если бы кто-то из набежавшей дворни не крикнул: «Батюшки, да это же банщик наш бывший, Фаддеюшка!» – глядишь и отдал бы он Богу душу.

Так никогда и не узнал Фаддей, кто за ним ухаживал, пока многие дни оставался в беспамятстве. Когда же, наконец, пришел в себя, первым человеком, которого увидел, была та, из-за которой чуть не лишился он жизни. Говорить Меланья ему не позволила, да и не набрался еще он сил для долгих разговоров. Старушка же поднесла к его губам маленькую черную бутылочку и дала сделать один лишь глоток, отчего Фаддей словно уснул, но хорошо запомнил, что сказала ему Меланья, и уяснил для себя, что обязательно должен все ее веления исполнить.

А наказала она ему отправиться той же ночью на розыски столетнего монаха Капитона, поселившегося где-то на берегу речки Клязьмы, протекающей в глуши Владимирских лесов, и остаться у него жить до тех пор, пока не придет от нее весточка. И как ни слаб еще был Фаддей, все же поднялся он с лавки и, еле волоча ноги, ушел со двора, прихватив с собой лишь черную бутылочку, оставленную матушкой Меланьей.

* * *

В общине монаха Капитона Фаддей Солодов прожил почти пять лет, пока не дождался, наконец, обещанной весточки от матушки Меланьи. Посланцем от нее прибыл Гурий Силкин – маленький вертлявый мужичонка с порванными ноздрями, с козлиной бородкой и жиденькими волосенками на голове, которую то и дело торопливо почесывал. Был он раза в два моложе Фаддея, однако вел себя с ним и говорил так, словно боярин с холопом.

А сказал Силкин вот что: «Велит, мол, матушка Меланья Фаддею, не медля ни одного дня, отправляться в подмосковное село Воскресенское, где антихрист и их первый враг Никон собирается строить новый монастырь с огромным собором посередине, называя свое будущее детище „центром всего христианского мира“. Фаддею же, как печных дел мастеру, следует наняться там работать каменщиком и, строя монастырь с самого его основания, выложить кирпичи так, чтобы при повороте всего-навсего одного из них – краеугольного, весь собор рассыпался бы, как детский песочный куличик. Пускай, мол, собор будет возведен, но пускай и рухнет в день, когда состоится в нем первая церковная служба, и пускай погибнут под его обломками все отступники от старой веры, и это станет им всем справедливым возмездием, а для истинных древнеправославных христиан знамением Божиим».

Чтобы не засомневался Фаддей в словах посланца, и чтобы хватило у него веры и сил для осуществления столь великого замысла, Гурий Силкин вручил ему волшебного нефритового голубя и складень, который однажды довелось ему увидеть в руках матушки Меланьи. Силкин сказал, что нефритового голубя Фаддею следует укрепить на камне краеугольном, и сделать для камня и голубя специальный тайничок, открыть который можно будет только складнем-ключом. После чего складень нужно отдать ему – Гурию Силкину, а сам Фаддей должен остаться строить монастырь. Так, мол, велела матушка Меланья, а всех кто ее слушается, ждет на небесах благодать Божия.

* * *

Общину монаха Капитона Фаддей покидал без сожаления – очень уж суровую аскетичную жизнь вели его братья по вере. Вместе с ним отправились и два мальчика Егор и Андрейка, которые должны были стать его помощниками.

В село Воскресенское они пришли накануне назначенного дня закладки Воскресенского собора. И вот теперь, как и многие сотни людей, внимали проповеди патриарха.

Меж тем, тот, кого так ненавидел Солодов, подошел ко рву, вырытому для закладки камня в основание будущего собора. Камень лежал на столе, и Никон, не переставая кропить его святой водой, читал:

 

3 июля 1977 года. Знакомство

У Андрея никогда не было от брата секретов. Но сейчас, кроме Шурика, посвящать в свои тайны, допустим, Митлза или кого-нибудь еще ему не хотелось. Митлз же, как назло, все воскресенье не отходил от них ни на шаг. С утра они втроем поехали на автобусе за грибами в Лисавино. Набрали большую корзину – в основном сыроежек, лисичек, но были и подберезовики и парочка белых. После обеда ходили на речку купаться. И лишь вечером, когда уже начало темнеть, проводили Митлза до станции и посадили на московскую электричку.

На обратном пути Андрей наконец-то рассказал Шурику во всех подробностях о своем ночном приключении: как встретил на танцплощадке девушку с пляжа, с самым красивым именем в мире – Таня, как, изводясь от ревности, шел за ней через всю Истру, как очутился в подвале незнакомого дома и здорово там перетрусил, увидев в темноте тускнеющий силуэт летящего голубя – точно такого же, что за несколько часов до этого, видел в монастыре на изразце известного им тайника и на иконке, которую он непонятно каким образом все-таки сумел вытащить из витрины в музее.

Андрею казалось, что брат будет заинтригован этими странными совпадениями, однако Шурик лишь высказал сожаление, что он спрятал иконку в тайнике, а не показал ему. Все остальные расспросы младшего брата были исключительно про танцплощадку: какая там обстановка, много ли приходит шпаны, как сложно закадрить какую-нибудь девчонку.

– Да что ты ко мне пристал? – не выдержал, в конце концов, Андрей. – Если хочешь, пойдем сейчас со мной. Танцы уже начались. Сам все увидишь и кого хочешь закадришь.

– Пойдем. Только… – Шурик слегка замялся. – Мне переодеться надо.

– А смысл? Кто там на тебя смотреть будет?

– Нет, Андрюха, я так не могу. Я в этой рубашке сегодня за грибами ходил, а теперь – на танцы?

– О, Господи! Пока ты переодеваться будешь, десять раз все закончится!

– Да я быстро. Шесть секунд! – взмолился Шурик. – Ну, я тебя прошу!

– Ладно, – смилостивился Андрей. – Только ни секундой дольше.

* * *

Они подошли к танцплощадке, когда музыканты объявили десятиминутный перерыв. Помятуя вчерашний неудачный опыт перелезания через ограду, Андрей решил купить билеты. Но у самых касс, увидел Таню. Вместе с Ириной и маленького роста очень серьезной с виду девушкой она быстро прошла мимо в сторону обрыва по над рекой.

– Это Таня, справа от нее Ирина, а коротышку я в первый раз вижу, – указал Андрей на девушек.

Они медленно пошли за ними. Сначала по дорожке, потом, прячась за кустами, пока не приблизились к обрыву. Оставаясь незамеченными, Андрей и Шурик подкрались совсем близко к девушкам, курившим сигареты.

– Слушай, Шурик, – зашептал Андрей, – если Таня останется одна, я постараюсь с ней познакомиться. Ты тогда свали куда-нибудь. А то у меня смелости не хватит к ней подойти, если еще кто-то будет рядом торчать.

– Все понял, – тихо сказал Шурик. Он не отрывал руку от горла, прикрывая белоснежный воротничок рубашки, надетой под темно-синий джемпер. За эту рубашку Андрей не преминул пару раз назвать его пижоном и еще сказал, что в темноте она, как фонарик светиться будет, а «демаск» им вовсе ни к чему.

– Этот Теря губастый задрючил меня вчера, – услышали они голос Тани.

– Но ведь не вздрючил? – спросила Ирина.

– Еще чего не хватало! Чтобы потом по всей Истре трепотня его пошла! Просто обслюнявил всю, пока домой провожал.

– Ох, Танюшка, посмотри лучше на мои губки, – сказала Ирина томно. – Знаешь, какие они сладенькие!

Сквозь ветки кустов ребята увидели, как Ирина, щелчком отбросив сигарету, неожиданно обхватила ладонями Танины щеки и прильнула губами к ее губам. Андрей непроизвольно подался вперед, но Шурик крепко ухватил его за плечо, не пуская. Таня же, замотав головой и уперевшись руками подружке в грудь, отпихнула ее от себя.

– Ты совсем что ли свихнулась! – крикнула она. Вытерев рот ладонью, точно также, как вытирала вчера после поцелуев Терехи, и выразительно крутанув пальцем у виска, Таня быстрым шагом направилась к танцплощадке. Андрей, подмигнул брату, бесшумно отступил назад и скрылся в темноте.

Шурик с места не двинулся.

– Вот дура-то, – услышал он голос Ирины.

– И в самом деле дура, – сказала молчавшая до этого девушка. – Ее целуют, а она еще выпендривается. Ставит из себя невесть что.

– А что, Коротышка, ты бы хотела со мной поцеловаться? – удивилась Ирина.

– Попробовать можно, – ответила девушка.

Тогда Ирина обняла маленькую подружку за талию и притянула к себе. Та запрокинула голову, и Ирина, склонившись над ней, широко раскрытым ртом, накрыла ее губы.

Внутри Шурика родилось незнакомое щемящее чувство. Ему очень захотелось одновременно оказаться на месте каждой из них. Чтобы вот также целовать самому, и чтобы также целовали его. Он завидовал им обеим и очень хотел наблюдать за девушками как можно дольше.

Тут он увидел, как рука Коротышки скользнула в задний карман джинсов подружки и потом отбросила какой-то предмет через куст прямо к его ногам. Шурик не пошевелился и даже не посмотрел, что там упало. Он не хотел пропускать ни мгновения никогда ранее не виданного зрелища. Когда же девушки отстранились друг от друга, и Ирина сказала жеманно: «Если тебе понравилось, можем продолжить», а Коротышка согласно кивнула, Шурик и вовсе забыл про все на свете, горя лишь желанием присутствовать при этом продолжении.

Девушки поцеловались еще раз и, обнявши друг друга за талии, пошли по тропинке в темную глубину парка. Он подождал немного и хотел, было последовать за ними, но вдруг Ирина остановилась и обернулась. Она не вертела головой по сторонам, но пристально вглядывалась именно в куст, за которым он прятался.

Шурику почудилось, что она его видит. Он застыл и даже перестал дышать. В то же время ему мучительно захотелось выйти из укрытия, подойти к Ирине и ее подружке, признаться, что подглядывал за ними и просить за это прощения. Но он нашел силы даже не шелохнуться, а Ирина, как ему показалось, усмехнувшись, отвернулась.

«Ну не должна она была меня заметить, не должна! Темно здесь. А она ведь не кошка, чтобы ночью видеть», – думал Шурик. Он долго не двигался с места. Потом опомнился. Побежал по тропинке, по которой ушли девушки, до ее пересечения с освещенной аллеей и не увидел их там. На следующей аллее Ирины и Коротышки тоже не было. Раздосадованный, он побежал дальше до Самолета – памятника Отечественной войны, потом обратно, мимо детского городка с каруселями, качелями и маленькими деревянными домиками. На выходе из парка наткнулся на трех пьяных мужиков. Один схватил его за плечо и потребовал закурить. Шурик, не говоря ни слова, вывернулся и побежал назад.

Он вернулся к танцплощадке, обошел ее два раза, но так и не увидел среди танцующих ни брата, ни девушек, которых искал. Обкусывая ногти на руках, Шурик побрел к обрыву, к кустам, за которыми недавно прятался вместе с Андреем.

«Интересно, что за вещицу бросила Коротышка? – размышлял он. – Она вытащила ее из кармана подружки, когда та ее целовала. Другими словами – украла! Что же такое там может быть?»

На месте его недавнего укрытия было темно. Это, конечно, хорошо для маскировки, но только не для поисков. Ладно бы хоть спички были. Андрей всегда носил с собой зажигалку, а Шурик, сколько себе ни напоминал, постоянно забывал положить в карман спичечный коробок.

Он долго там топтался, всматриваясь под ноги, пока не наступил на какой-то твердый предмет. Подняв его и выйдя из кустов на свет он увидел, что держит в руках довольно толстый бумажник. Шурик открыл его, и вместе с цветной фотографией улыбающейся Ирины, позирующей в купальном костюме на краю бассейна с голубой водой, в руках у него оказалась пачка десятирублевых купюр…

* * *

Андрей мчался по пустынным истринским улицам. Он должен был успеть и знал, что успеет опередить Таню и встретить ее при подходе к дому. Только бы кто-нибудь другой не встретил ее! Тогда ничто не помешает ему подойти к ней и заговорить, и познакомиться.

Как и вчера ночью он следил за Таней от самой танцплощадки. Она возвращалась домой с Ольгой, которую повстречала у дома Культуры и – к большой радости Андрея – кавалеров с ними не было. Ольга жила на два квартала ближе Тани и, значит, если она не вздумает сначала проводить подружку домой, то на несколько минут его русалочка должна остаться одна.

Андрей бежал и молил бога, чтобы так и случилось. Он сделал приличный крюк, и, оказавшись на улице, где надеялся встретить Таню, перешел на шаг. Он еле успел отдышаться, когда увидел ее. Глядя себе под ноги, чуть сутулясь, обхватив себя руками за плечи, будто озябнув, девушка шла ему навстречу.

– Извините, – сказал Андрей, когда между ними осталось шагов пять. Таня, вздрогнув от неожиданности, остановилась. – Вы не подскажете, который час?

– Двадцать минут двенадцатого, – ответила она, посмотрев на часы. Андрей понял, что Таня немного испугана.

– А вы далеко живете? Разрешите, я вас провожу? – он постарался придать голосу самую нежную интонацию.

– Проводите.

Они пошли рядом. Они познакомились. Их локти иногда соприкасались. Они подошли к Таниному дому. Андрей попросил ее не уходить, погулять еще немного, и она согласилась!

Андрей ликовал. Он говорил без умолку. Он рассказывал Тане про себя и про своих друзей разные смешные истории. Она смеялась, а он наслаждался смехом возлюбленной!

Июльское звездное небо висело на ними, и Андрей говорил, что хотел бы взмыть в это небо и улететь к этим звездам, а Таня говорила, что с удовольствием улетела бы с ним вместе…

 

4 июля 1977 года. Ирина

Ирина проснулась в прекрасном настроении. Сегодня ночью она наконец-то открыла счет. Катька-Коротышка конечно неумеха. Вела себя скованно, стеснялась, по первому-то разу, боялась, что в домик на детском городке, куда они забрались, кто-нибудь вдруг заглянет. И все же они, как любила говорить Ирина – «чик-чирикнулись».

Коротышке даже понравилось. Сказала, что с удовольствием бы все повторила. Можно будет и повторить. Ирина сладко потянулась. Оказывается и в Истре жить можно совсем не скучно. Даже интересно.

Мать сняла здесь комнату на все лето, чтобы Ирина после выпускных экзаменов могла спокойно готовиться к поступлению в полиграфический техникум. Она мечтала, чтобы единственная дочь получила специальность фототехника и потом работала где-нибудь в фотосалоне или ателье. Ирина не возражала против поступления в техникум и даже могла позубрить химию, тем более что фотографировать ей нравилось. Но два с лишним месяца прозябать в каком-то подмосковном городишке, было не в ее натуре.

– Какая же может быть дача в городе? – возмущалась она, узнав о решении матери. – Где тишина? Где свежий воздух? Где солнце?

Но мать, памятуя прошлогоднюю скандальную историю в спортивном лагере, когда всем стали известны похождения дочери, и слышать ничего не хотела.

– Если чем-то недовольна и будешь еще выступать, то ни копейки денег не получишь. И вообще – отправишься к тетке в деревню учиться коров доить! – пригрозила она.

Деревня была где-то под Смоленском, и Ирина посчитала, что жить в шестидесяти километрах от Москвы все же лучше. Тем более, знала Ирина, что мать будет приезжать к ней не чаще двух раз в неделю, а, может, и реже: каждая ночь, проведенная с клиентом, приносила той от пятидесяти рублей до сотни, а терять денежки она не собиралась.

Наверное, Ирина пошла в мать. В прошлом году, прежде чем быть изгнанной из спортивного лагеря, она переспала с тремя вожатыми и еще с девочкой из своего отряда Машенькой Павловой. С ней-то в постели и застукал их, неожиданно заглянувший в номер, директор лагеря. Как сказала потом при всех на комсомольском собрании Машенька: «Этот лох, с дуру ума, кипеш поднял, вместо того, чтобы присоединиться и покувыркаться на троих». Ирина хотела отмолчаться, но когда все без исключения начали стыдить Машеньку, встала и с невинным выражением лица призналась, что успела чик-чирикнуться пока только с тремя вожатыми и, не моргнув глазом, назвала их фамилии.

Скандал, конечно, был жуткий…

– В Истре, слава Богу, вожатых нет, и развращать тебя будет некому, – сказала мать, когда они переехали. Она договорилась с соседями, которые держали двух коров и продавали дачникам молоко, чтобы они через день оставляли для Ирины полтора литра и доверительно попросила их присматривать за шаловливой дочерью. С той же просьбой обратилась она и к хозяину дома, где они сняли комнату, хотя это и выглядело немного бестактно – деду Панкратычу перевалило за семьдесят, и он был слепой.

На следующий же вечер, придя к соседям за молоком, Ирина познакомилась с их дочерью Таней, которая оказалась ее ровесницей. Весь день Ирина просидела с привезенным из Москвы учебником химии в руках и теперь, угостив Таню дорогой сигаретой, сразу стала сетовать, что, мол, скукотища здесь, в Истре – нет ни развлечений, ни отдыха нормального.

Таня поспешила ее в этом разуверить. Был в городе и кинотеатр, были и танцы по субботам и воскресеньям, были у нее и подружки-одноклассницы, с которыми не соскучишься, да и парней знакомых хватало.

В тот же вечер она познакомила Ирину с Ольгой по прозвищу Греческий профиль и с Катюшей-Коротышкой. Девчонки и в самом деле оказались веселыми и компанейскими. Все курили, и никто не отказался распить за знакомство бутылку кислого «Алиготе», привезенную Ириной из Москвы.

Катюше – востроносенькой симпатюшке с серыми глазами и скуластым лицом на первый взгляд можно было дать не больше тринадцати лет, хотя она, как и ее подружки, закончила в этом году десятый класс. Ольга Греческий профиль, наоборот, выглядела гораздо старше своих семнадцати.

Таня по секрету рассказала своей новой знакомой, что Ольга зимой чуть ли не каждый вечер бегала в АТП-2 к шоферне, где своим ртом зарабатывала трешники, но потом прилипла к недавно вернувшемуся из «мест не столь отдаленных» Сереге Петляеву и теперь ведет себя тише воды, больше всего боясь, что он узнает про ее похождения.

«Значит и в Истре далеко не ангелочки живут, – сказала себе Ирина. – Если выработать правильную тактику, можно будет с каждой из них дамский вальс протанцевать, а потом и за хахалей их приняться. Но в первые дни нужно вести себя скромно, за рога никого не брать – впереди целых два месяца».

Ирина купила маленькую, но дорогую записную книжку с обложкой под «Палех», в которую переписала на первую страницу имена и фамилии своих новых истринских знакомых. У нее был карманный фотоаппарат «Киев» с малоформатной пленкой на семьдесят два кадра, и в дальнейшем Ирина собиралась вклеить в записную книжку фотографии тех, кого удастся совратить и составить на них своеобразное досье.

Сейчас пленка была отснята примерно на одну треть. Один кадр должен был получиться очень интересным – Ирина успела сфотографировать Таню на пляже в тот момент, когда с нее упало полотенце и девушка предстала перед объективом совсем голенькая.

Таня нравилась ей больше всех. Она была первой, кого Ирина желала обольстить, и ей казалось, что сделать это будет несложно.

В общем, жизнь в Истре обещала быть достаточно занимательной. Единственное, что смущало Ирину, так это близкое соседство с хозяином дома, в котором она жила, слепым дедом Панкратычем. Вечерами, ложась спать, она слышала через стенку его тяжелые шаги и порой чересчур громкие бормотания. Он казался ей уж слишком старым, чуть ли не выходцем из прошлого века. От него пахло какой-то сыростью, но когда Ирина сказала об этом матери, приехавшей ее навестить, та обозвала дочь мнительной дурой.

По-настоящему Андрей Панкратович напугал ее позавчера, в субботу, когда неожиданно ворвался к ней в комнату. Ирина все еще нежилась в постели, хотя шел уже двенадцатый час дня. Она в испуге вскочила на пол, прикрывшись одеялом, но потом сообразила, что из-за серой повязки на глазах дед все равно ее не видит и отбросила одеяло, оставшись перед ним в одних трусиках.

– Послушай меня, девушка! – торопливо заговорил дед. – Слушай внимательно, и я прошу тебя – верить моим словам. Вот деньги, – он шагнул к Ирине и протянул ей пачку десяток, перетянутую обычной черной резинкой. – Если только выполнишь мою просьбу – получишь еще очень много денег!

Ирина машинально взяла пачку, прикинув, что в ней не меньше двухсот рублей. Дед коснулся длинными сухими дрожащими пальцами ее лица и быстро-быстро стал ощупывать ее лоб, веки, нос, щеки, губы.

«Уж не мечтает ли старый хрыч, чтобы я ему отдалась?» – подумала она. Пальцы Анлрея Панкратовича торопливо погладили ее шею, опустились ниже, дотронулись до обнаженной груди.

– Нет! Деньги не главное! – вдруг крикнул он, отпрянув. – Я посвящу тебя в тайну летящего голубя! Зная ее, ты сможешь добиться очень многого! Ты станешь тем, кем захочешь стать! Но ты должна помочь мне. – Андрей Панкратович полез за ворот своей рубашки, достал висящий на длинной черной веревке мешочек и торопливо развязав, вытащил из него две почерневшие от времени металлические прямоугольные пластинки, поместившиеся на ладони.

– Вот! Это иконка, – он протянул одну пластинку Ирине. – Она поможет тебе отыскать человека. Мужчину или женщину. Я не знаю кого. Но ты узнаешь. Надобно держать иконку в руке, и когда этот грешный окажется рядом, она станет очень теплой. Теплее, чем сейчас! Запомни того человека. Иди за ним, проследи, где он живет.

– Но, как… – попробовала возразить Ирина, однако Андрей Панкратович не дал ей досказать.

– Человек этот имеет при себе такую же иконку. Если их соединить они подойдут друг к другу. Та, что у него, необходима мне как жизнь. Я все отдам за нее, все! Сейчас человек должен находиться в монастыре. Я молю Исуса, чтобы ты успела застать его там. Поспеши к монастырю. Жди его у выхода. Ты обязательно узнаешь его.

– Я ничего не понимаю, – фыркнула Ирина. – Объясните, для чего все это…

– Для твоего счастья это нужно, глупая девчонка! Для твоей красоты, для богатства, для власти над всеми! Я расскажу тебе обо всем, но не сейчас. Сейчас некогда!

Вдруг Андрей Панкратович опустился перед Ириной на колени, и, протягивая ей иконку, закричал:

– Поторопись, заклинаю тебя. Потом ты все узнаешь. А сейчас сделай, что я прошу! Найди того человека! Узри его! Узри!!

Ни в какие тайны выжившего из ума старика Ирина верить не собиралась. Однако сколь ни нелепой показалась ей просьба Панкратыча, она все же решила выполнить ее. Тем более что не за бесплатно.

Она взяла иконку, которая действительно оказалась на ощупь теплой, словно лежала на протопленной печке или на батарее центрального отопления, убрала ее в протянутый Андреем Панкратовичем мешочек и пообещала сделать все, что в ее силах. Старик, наверное, в первый раз за все время их знакомства изобразил на лице подобие улыбки и, прижимая к груди оставшуюся иконку, покинул комнату.

Ирина же наспех оделась, засунула мешочек в карман джинсов и, прихватив «Киев», выскочила на улицу. Там она встретила Таню и Ольгу Греческий профиль, направлявшихся на речку. Угостив подруг сигаретами, Ирина уговорила их заглянуть с нею на полчасика в монастырь. По дороге девушки зашли в магазин, где Ирина купила бутылку шампанского.

Она, как и просил ее дед, честно простояла у выхода из монастыря. Правда, всего минут десять. За это время мимо прошли только две-три старушки и несколько рабочих, видимо спешивших до закрытия на обед попасть в магазин. Иконку Ирина держала в руке, но теплее она так и не стала.

Потом Ирина вошла на территорию монастыря и даже затащила девчат по винтовой лестнице на крепостную стену, где сфотографировала их, по очереди пьющих шампанское из горлышка бутылки. Потом они фотографировались парами на фоне реставрирующегося Воскресенского собора. Перед закрытыми воротами, ведущими в собор, где на земле стоял стопудовый колокол, чудом сохранившийся после падения с взорванной фашистами колокольни, Ирина, позируя, обняла Танюшу и, как бы ненароком, прихватила ее за маленькую, но упругую грудь. Та мгновенно царапнула ее по кисти своими длиннющими ногтями. Хорошо хоть не до крови!

– Что окрысилась-то? – сказала Ирина. – Дотронуться нельзя?

– А чего ты лапишь? – смутилась Таня.

– Ну, извини. Не знала, что ты такая недотрога…

Вчера у танцплощадки, после попытки поцеловать ее взасос, Таня вообще психанула и убежала. Зато Катюшка-Коротышка – молодец, сразу смекнула, что к чему. Ничего, и с Танькой, дурехой смазливой все должно получиться.

Ирина снова потянулась и замурлыкала по-кошачьи. В субботу вечером приезжала мать. Привезла продуктов, подбросила деньжат. В воскресенье после обеда укатила обратно в Москву. На «промысел».

Андрей Панкратович уже два дня не показывался. Идиотское его поручение Ирина не выполнила, да и черт с ним. В крайнем случае, вернет деньги и дело с концом. Слепой, может, и пересчитывать их не станет.

Она протянула руку к джинсам, висящим на стуле, чтобы пересчитать деньги. Но бумажника в кармане не оказалось. Ирина посмотрела под стулом, спрыгнула с кровати, заглянула под нее, осмотрела всю комнату и только тогда поняла, что умудрилась потерять почти двести рублей. Не успела она придумать, что же теперь скажет деду Панкратычу, как услышала его тяжелые шаги.

– Впусти меня, девушка, – сказал дед, остановившись за дверью. Накинув футболку, она подошла к двери, открыла ее и, как всегда при виде деда, ощутила дуновение старости-сырости.

– Все нормально, Андрей Панкратыч, – сказала она, стараясь придать голосу уверенность. – Я этого парня видела и в лицо очень хорошо запомнила. Только, где он живет, не узнала потому, что он уехал. На мотоцикле уехал.

Андрей Панкратович ухватился за косяк двери, и Ирина поспешила его успокоить:

– Но он истринский. Это точно. Я его раньше на танцах видела.

– А как… – хотел что-то спросить дед, но Ирина перебила его, решив, что если уж начала врать, то надо продолжать в том же духе. Побольше напустить тумана, обнадежить старика и уж потом что-нибудь придумать, чтобы выкрутиться.

– Я теперь каждый раз на танцы ходить буду, – затараторила она, – и в кинотеатр, и по магазинам, и в монастырь, если надо. Где-нибудь он обязательно появится, и уж тогда-то я его не упущу.

– Молодец, девушка, – дрогнувшим голосом сказал Андрей Панкратович. – А как ты узнала, что он тот самый?

– Так иконка-то горячей стала – сил нет, – нашлась Ирина. – Я ее чуть из рук не выронила. А парень этот молодой, лет семнадцати, невысокого роста, симпатичный такой. А мотоцикл у него – Ява. Номер я, правда, запомнить не успела, но он не московский, это точно, а подмосковный. Первая буква – «Ю».

– Молодец, молодец, – не переставая, твердил дед. – Все я тебе расскажу, все. И тайну открою. Пойдем, девушка, со мной – когда узнаешь все, то и отыскать его быстрей сможешь, – и он поманил Ирину, как бы приглашая последовать за собой.

 

Год 1666

Речка была неглубокая, вода в ней холоднющая, а течение такое быстрое, что Андрею приходилось упираться ногами в песок и всем туловищем наклоняться вперед, чтобы не сносило. В руках он держал корзинку без ручки, сплетенную из ивовых прутьев. Подходя к длинным колышущимся пуклям зеленых водорослей, Андрей опускал корзинку в воду, и, загребая под ними, одним махом выхватывал ее на поверхность. Вода вместе с совсем маленькими рыбешками мгновенно просачивалась сквозь неплотно подогнанные прутья, и на дне корзины оставались лишь скользящие змейками плоские серо-желтые вьюны да пузатые, длиной больше ладони, длинноусые пескари.

Вьюнов Андрей не трогал – они могли так щелкнуть, что и корзинку в руках не удержишь. Пескарей брал по одному и, размахнувшись, швырял на берег Анютке. Она, закатываясь звонким смехом, ловко хватала на лету пескариков и опускала в такую же, стоявшую на песке корзинку, наполненную рыбой уже больше чем наполовину.

Ничего сильнее, кроме этого смеха, не любил Андрей, если, конечно, не считать Бога. Анютка была глазастая, белозубая, с сильно развитой в свои неполные шестнадцать лет грудью, стройная и гибкая, как клен на ветру. Андрей помнил ее с самого раннего детства, и всегда она была такая же смешливая, беззаботная и становилась серьезной, только когда община собиралась на утренние или вечерние молитвы.

Но и Егор – двоюродный его брат, с которым он вырос рука об руку, бок о бок, тоже любил Анютку, и не было для Андрея ничего горше, как сознавать, что из-за любви этой с каждым днем все больше они отдаляются друг от друга, становятся соперниками, а могут и превратиться в злейших врагов.

Егор сидел на берегу, обхватив руками колени и стуча от холода зубами. Он не на шутку закоченел в речке – все хотел показать Анютке, какая у него сила воли и на сколько больше Андрея он выловит пескарей за один заход. Теперь из-за него и Андрею приходилось терпеть и стараться не обращать внимания на ледяную воду.

– Выходи, выходи, Андрейка! Посинел уже весь! – кричала девушка, закатываясь смехом. – Хочешь так же, как Егор дрожать?

– А я и не дрожу совсем, – Егор вскочил на ноги и, трясясь всем телом, подошел к самой кромке воды. – Ну-ка, Андрюха, вылазь! И давай сюда корзинку – сейчас моя очередь.

– Да хватит, хватит уж, – опять засмеялась Анютка. – Больше половины корзины наловили. Святому старцу Фаддею и не съесть столько.

Она подняла с песка корзину, в которой кишела рыба, и вдруг выронила ее, схватилась за горло, потом обеими руками за рот и, отвернувшись, бросилась в прибрежные заросли.

– Анютка, ты что? Что с тобой? – Андрей опрометью выскочил на берег, но Егор схватил его за руку, не пуская дальше. – Да не рвись ты. Сейчас она вернется.

И, действительно, – не прошло и минуты, как Анютка вышла из-за кустов и, виновато улыбаясь, сказала:

– Не знаю, ребята, что со мной. Третий день уже тошнит.

– Может, ты отравилась, гриб какой-нибудь ядовитый съела? – спросил Андрей, прекрасно понимая, что уж кто-кто, а Анютка в разных кореньях, травах и грибах – первый в общине знаток.

– Ой, не знаю я, Андрейка, – она снова взялась за тяжелую корзину, – ладно, спасибо вам от святого старца Фаддея за рыбку. Пойду я к нему, расскажу, что со мной – может, скажет, чем болезнь моя вылечивается.

Анютка ушла, а Андрей и Егор повалились животами на белый песок и долго лежали не шевелясь, греясь под лучами нежаркого сентябрьского солнца. Они были примерно одного роста, оба черноволосые, одинаково, «под горшок» подстриженные, только Андрей был сухощавее, жилистее, а Егор поупитанней и покоренастей. И у обоих на шее на крепких черных нитках висели одинаковые медные крестики, которые они никогда с себя не снимали.

– Хорошо хоть Фаддей пескарей любит, а не вьюнов, – наконец пробурчал Егор и перевернулся на спину.

– Почему? – удивился Андрей.

– Вьюнов ловить – совсем бы околели.

– А-а… Слушай, Егор, ведь ты же не очень любишь святого старца, да?

– Твоя правда, не люблю. А за что его любить?

– Как за что? Он же через Голубя с самим Богом разговаривает!

– Ага, разговаривает, – усмехнулся Егор. – Враки все это. Голубь ваш…

Андрей рывком сел на колени и зло посмотрел на друга.

– Вот что! Ты не говори так больше, понял?

– Про кого не говорить, про Фаддея?

– И про святого старца, и про Голубя, и про Бога.

– Ладно, не буду, – сказал Егор примирительно. Он тоже сел на колени и спросил немного озабоченно: – Ты Полину помнишь? Ту, которая под Пасху сожгла сама себя?

– Конечно, помню. А что?

– Она тоже все по субботам к Фаддею бегала. Также, как теперь наша Анютка. А за несколько дней до ее вознесения на голубиных крылышках к Богу, я случайно увидел, как ее вырвало. Понимаешь?

– Нет.

– В прошлое лето Степка стриженая сама себя сожгла. Еще раньше Оксана…

– Не Оксана, – перебил Андрей, а Софьюшка.

– Правильно, Софьюшка, у нее еще коса была такая длинная. А до нее Оксана, которая с нами из Воскресенского пришла. Помнишь?

– Ну и что? – Андрей насупился. – Они по доброй воле себя в жертву Богу принесли, и их святые души в тот же миг на небо вознеслись.

– По доброй воле? А ты не скажешь, почему они все на костер с закрытыми глазами шли, будто сонные?

– Ко встрече с Богом готовились. Так святой старец говорил.

– Во-во, старец… Он говорит – мы верим. А что, если завтра Анютка, как и все, кто поодиночке к Фаддею на молитвы ходил, тоже захочет превратиться в пепел и на небеса вознестись?

– Да что ты, Егор, перекрестись! – Андрей несколько раз перекрестился двоеперстием и выжидательно посмотрел на брата.

– Перекрещусь, перекрещусь, только не бесись…

* * *

Святой старец Фаддей, в лаптях на босу ногу, в длинной черной рясе, стоял на коленях, снова и снова девятижды осенял себя крестным знамением, затем склонялся, ударяясь лбом об пол, разогнувшись, устремлял взгляд в угол избы, – туда, где словно завис в полете взмахнувший крыльями голубь. Молитва продолжалась уже больше часа, шестидесятичетырехлетний Фаддей устал, но все равно продолжал истово креститься, отбивать поклоны и думать, и вспоминать…

Вспомнил Фаддей, как через три года после начала строительства Новоиерусалимского монастыря в селе Воскресенское появился посланец матушки Меланьи и потребовал у него ключ-складень от тайника, где был спрятан волшебный нефритовый голубь. Объявись Гурий несколько раньше – Фаддей показал бы ему, где тайник, и отдал бы ключ-складень не раздумывая. Но теперь жизнь подмастерья каменных дел стала совсем другой. И изменилась она благодаря все тому же нефритовому голубю…

Не молод уже был Фаддей, однако тронула его сердце синеглазая красавица Оксана, что приехала на строительство монастыря вместе со своим дядей Степаном Полубесом из белорусского города Мстиславля. Полубес считался ведущим керамистом Нового Иерусалима, а она была незаменимой ему помощницей. И когда Фаддей обратился к нему с просьбой изготовить изразец с изображением летящей птицы, обещая щедро заплатить, тот поручил это дело племяннице.

Чтобы показать Оксане, какая птица должна быть на изразце, Фаддей провел ее в подземелье сооружаемого собора, открыл ключем-складнем тайник и достал из него нефритового голубя, который сразу засиял необычно ярким желто-зеленым цветом.

Никак не ожидал он, что девушка, увидав такое чудо, вдруг, словно в беспамятстве, начнет креститься, целовать ему руки и ноги и, называя Фаддея святым, умолять простить ей все грехи и благословить. Вместо того чтобы успокоить Оксану и разуверить в своей святости, Фаддей стал ей поддакивать и еще говорить, что птица эта божья, и что через нее он может общаться с самим Господом.

И девушка поверила каменщику, стала слушаться его и как родного отца, и как мужа. А Фаддей, в котором снова проснулась мужская сила, каждую ночь зазывал ее в подземелье собора, показывал нефритового голубя и все сильнее закабалял ее.

Изразец, что поручил Оксане сделать дядя, получился на славу. Фаддей приспособил его вместо дверцы в тайник, где хранился нефритовый голубь. Он был полупрозрачный и тоже начинал светиться, когда рядом оказывался ключ-складень. Найти тайник и так было непросто, а после появления Гурия Силкина, Фаддей еще и замазал изразцовую дверцу глиной.

Расстаться с волшебным голубем он не хотел, да теперь, наверное, уже и не смог бы. Все чаще вспоминал он, старца Капитона, вспоминал его проповеди и людей, которые слушали и верили одним лишь его словам. И понимал Фаддей, что, обладая волшебным светящимся голубем, можно подчинить себе не только Оксану, но и многих, многих других.

Посланца матушки Меланьи он обманул. Договорился с ним встретиться на рассвете, чтобы отвести к тайнику, а сам, как только стемнело, забрал нефритового голубя и, вместе с Егором, Андрейкой и со своей невенчаной женой Оксаной, которая скорей была его рабыней, сбежал из села Воскресенского.

Долго искал Фаддей Солодов место, где бы не смогли его отыскать ни Меланья, ни Силкин, ни другие ее посланцы, пока далеко за Костромой не приткнулся к небольшому, в три двора, поселению староверов. Нефритовый голубь, засиявший в его руках, заставил набожных людей поверить в проповеди Фаддея. А он, будто от лица Господа, начал поучать, как следует православным древнехристианам дальше жить, чему верить и как молиться. И вскоре все, от мала до велика, стали величать его не иначе, как святой старец и во всем слушаться.

За шесть лет, что прожил он в общине, которая с каждым годом все больше разрасталась, Фаддей Солодов превратился для ее жителей чуть ли не живого Бога. Святой старец занимал самую лучшую избу, построенную всей общиной, за ним ухаживали, его кормили и поили, вместо него выполняли работы по хозяйству. О лучшей жизни Фаддей никогда и не мечтал.

И вот сегодня утром, выйдя во двор, Фаддей увидел приближающегося к нему семенящей походкой маленького мужичка с изуродованным лицом, в котором узнал Гурия Силкина.

– Конец! Конец антихристу Никону! – вскричал Гурий, даже не поздоровавшись. – Царь наш Алексей Михайлович Тишайший собирает Вселенский собор! Решать будут и патриархи, и митрополиты, и епископы, и весь мир, как расправиться с извергом рода человеческого!

Был Гурий все такой же вертлявый и все так же ежеминутно почесывал голову, ставшую почти совсем лысой. И с Фаддеем разговаривал все так же, по-хозяйски, словно расстались они только вчера, и словно не обманывал из них один другого. Фаддей провел его в избу, дал напиться медвяного кваса, после чего спросил строго, зачем тот пожаловал.

– А пришел я в эту общину не просто так, а по делу. И ты, святой старец, сам знаешь по какому, – усмехнулся Гурий и затараторил, не давая Фаддею даже рта раскрыть.

– Что живешь ты здесь припеваючи и властвуешь над людишками, матушке Меланьи известно давненько. Известно ей, и что голубок ее у тебя хранится, и что молитесь вы на него, как на иконку. Голубок этот и в самом деле птичка Божия, и матушка радуется вере вашей. Знает она, что так же, как и все древнеправославные христиане, ненавидите вы ирода Никона. Бог уже наказал святотатца и еще не так накажет! Но и вы, и ты, Фаддей, должны покарать бывшего патриархишку. И чтобы показать всему миру, что сам Господь от Никонишки отрекся, надо нам разрушить главное его детище – собор Воскресенский. А сделает это Голубь нефритовый! Ты отдашь его мне и расскажешь, где находится тайник с камнем краеугольным, как открыть его и что сделать, чтобы собор рухнул у всех на глазах!

– И когда же должно это все случиться? – наконец-то спросил Фаддей угрюмо.

– А когда только Вселенский собор откроется – в тот же день, – снова затараторил Гурий. – Но Голубя ты мне сегодня же отдать должен. Сейчас же…

– Хорошо! – прервал Фаддей. – Ступай, Гурий, отдохни с дороги. А я пока подумаю, что делать.

– И думать тут нечего! Матушка Меланья велела…

– Мне Меланья не указ! – закричал Фаддей, ударив дубовым посохом об пол. – Я сам святой. Ради меня люди себя сжигают! Вечером соберем мы общину, спросим у всех, дозволят ли они, чтобы святыня наша в руки какому-то проходимцу попала. Если не против будут люди – заберешь голубя, а если против, то пеняй на себя! Никон тебе всего лишь ноздри порвал, а здесь и на костер попасть недолго!

– Только не грози мне, Фаддей, не грози, – засуетился Гурий, не переставая чесать сразу вспотевшую лысину. – Подумай, хорошенько подумай. Вспомни матушку Меланью, кто она и кто ты. И чей это Голубь тоже вспомни, прежде чем людей против меня настраивать, – говорил Силкин, пятясь от надвигающегося на него Фаддея.

Едва избежав удара по хребту тяжелым посохом, выскочил он из обители святого старца, а Фаддей, подойдя к углу избы, рухнул на колени и стал молиться, молиться, молиться.

* * *

Прежде чем войти в дом святого старца, Анюта посмотрела в корзинку на только что пойманных Егором и Андрейкой пескарей, и ей снова стало нехорошо. В глазах потемнело, к горлу подступил тошнотворный комок, и не захотелось даже дышать. Но когда Анюта, отвернувшись от корзины, сделала несколько глубоких вздохов, полегчало, и она, стараясь больше не смотреть на рыбу, открыла дверь в избу.

Корзину Анюта поставила на лавку в сенях. После, поправив на себе одежду и перекрестившись двуперстием, вошла в покои святого старца. Фаддей Солодов, все еще стоя на коленях, обернулся и, увидев девушку, с облегчением вздохнул.

– А, Анютка, пескариков принесла?

– Да, святой старец, – девушка не сводила глаз с Голубя, которого могла видеть только по большим праздникам, когда Фаддей выносил его, сияющего зеленым светом, на улицу, чтобы показать всему народу.

Фаддей, оперевшись на посох, поднялся с пола, девятижды перекрестился и задернул убрусец перед святыней.

– У кого мой гость сегодняшний остановился, не знаешь? – спросил, тяжело опускаясь на прислоненную к стене лавку.

– Не знаю, святой старец. Я и гостя-то твоего не видела.

– Ну и ладно, еще увидишь, – Фаддей осмотрел девушку с ног до головы и слащаво улыбнулся. – Ну, Анютка, порадуешь ли ты меня сегодня своими беленькими зубками?

– Да, святой старец, – еле слышно прошептала она и опустилась перед Фаддеем на колени. Разув старика, Анюта принялась один за одним обкусывать ногти на пальцах его ног.

Она привыкла делать это старательно и аккуратно, чтобы ни в коем случае не причинить боль святому старцу. Фаддей постанывал от удовольствия, чувствуя, как просыпается в нем мужская сила.

– А теперь, Анютка, порадуй меня своими губками, – сказал он и распахнул полы своей широкой рясы. Девушка покраснела и зажмурилась.

– Эк ты какая, все стесняешься святого старца? Ну, погляди, погляди сюда.

Анюта вспомнила, как в первый раз, когда старец заставил делать это, ее чуть не вырвало. Сейчас снова подступила тошнота и стало совсем уж невыносимо. Она, как и недавно на реке, зажала рот руками и бросилась вон из избы.

Фаддей вскочил за ней, но остановился, осененный неприятной догадкой. «Неужели и эта сподобилась? – огорченно покачал он головой. – Эх, Анютка-Анютка, беленькие зубки, неужто и тебя на встречу с Господом отправлять пора! Ой, жалко-то как!» – он подошел к стоящему в углу избы сундуку и достал из него небольшую черную бутылочку, когда-то давно оставленную у его кровати матушкой Меланьей, и которой он пользовался, пока жил в общине, уже четыре раза.

Не случайно пригрозил Фаддей Гурию Силкину костром. И в самом деле, уже четырежды зажигались в общине святого голубя огромные соломенные гнезда, и четырежды бросались в них и сгорали в жарком пламени молодые девицы, а святой старец кричал в это время народу, что отправляются они по велению голубя нефритового на встречу с Господом Богом, чтобы вымолить у него прощения за живущих на земле грешных людей.

Люди верили ему и думали, что и красавица Оксана, и Софьюшка, и Степка стриженая, и Полина приносят себя в жертву с великой радостью. Но девушки восходили на горящие гнезда не по велению Голубя и не за святого старца, как сказал Фаддей Гурию, а после того, как выпивали дурманящей жидкости из черной бутылочки. Явь превращалась для них в сон, и в этом сне не боялись они ни пламени, ни любой боли. Страшно было только ослушаться Фаддея, для которого становились они помехой, и который посылал их на лютую смерть.

* * *

– Ну и что же с тобой случилось, грешница? – спросил Фаддей строго, года Анюта вернулась в избу бледная, с испариной на лбу.

– Не знаю, батюшка. Плохо мне что-то, третий день уже плохо.

– Может, разлюбила ты Господа нашего и Голубя святого?

– Нет, батюшка.

– Или меня разлюбила?

– Нет, нет, батюшка! – Анюта прижала руки к груди и упала перед Фаддеем на колени.

– Ну а если не разлюбила, так быстренько порадуй святого старца, как ты это умеешь делать, – и он вновь раздвинул полы длинной черной рясы…

* * *

– Так вот, значит, в чем святость-то твоя заключается! – Фаддей отпрянул от распластанной на полу девушки – словно огромный черный ворон, взмахнув крыльями, отскочил от растерзанной утицы, и увидел, стоящего на пороге Гурия Силкина, с воздетыми к потолку, сжатыми в кулаки руками.

Вовсе не отдыхать отправился посланец матушки Меланьи после разговора со стариком, а спрятался у него в сенях, чтобы при удобном случае выкрасть голубя. Подсмотрел Гурий в окошко, как обгрызала Анюта ногти на ногах Фаддея, подсмотрел и как овладел он ею, и теперь задумал разоблачить Фаддея перед всей общиной.

– Ах, блудодей! Ах, греховодник! – выбежав на улицу, завопил Силкин во весь голос. – Развратник бесовский! Богоху…

Тяжелый дубовый посох опустился Гурию на голову, и он, крякнув, рухнул на землю. Раскрасневшейся Фаддей подхватил его под мышки и с натугой затащил обратно в избу.

– А теперь, Анютка, ради Господа нашего и Святого голубя, молчи, и во всем со мной соглашайся! – заговорил он быстро. – Этот охальник, пока меня здесь не было, набросился на тебя и стал насильничать. Поняла?

– Да, да, поняла, батюшка, – девушка, не поднимаясь с пола, схватила и начала одевать одежду, но Фаддей удержал ее за руки.

– Нет, так оставайся, чтобы все видели, что нехристь этот с тобой сделал!

– Как же, святой старец, срам ведь это, без одежды людям показываться.

– А антихристу отдаваться не срам! – загремел Фаддей. – Ты тоже не меньше его во всем виновата! Так что молчи лучше и плачь, плачь. Люди тебя поймут и простят. А я тебя защищу, люди мне поверят. Одному мне поверят, поняла?

Он торопливо стащил с лежащего без движений Гурия портки и только тогда выбежал на улицу, чуть не столкнувшись с подоспевшими на крики мужиками и, потрясая посохом, заорал:

– Люди, христиане древнеправославные, вы посмотрите, что учинил гостюшко мой! Опозорил он горлицу нашу Анютку, прямо в доме моем опозорил!

* * *

– А я узнал тебя парень, узнал! Это ведь ты вместе с Фаддеем из общины старца Капитона ушел монастырь строить. – Гурий, в разодранной рубахе, с окровавленным лицом и со связанными за спиной руками, наклоняясь вперед, сидел на земле на коленях. Веревка, обмотанная вокруг шеи и стоящего рядом столба не давала ему упасть. Из носа кровь все еще капала, но Гурий не обращал на это внимания.

– И приятеля я твоего узнал. Это он меня ногой вот сюда, ниже живота, у-у-у…

Андрей шагнул вперед и размахнулся для удара, но удержался и медленно опустил руку. В избиении Гурия он не участвовал – в это время собирал на болоте клюкву. Когда вернулся и узнал о случившемся, готов был убить насильника, но теперь вот заколебался.

– Не бей меня, парень, не бей, – запричитал Гурий, – напраслину на меня Фаддей навел. Я к девчонке даже пальцем не притронулся. Ой, не могу… И вас всех он обманывает…

– Нет, не может нас старец обманывать! – крикнул Андрей. – Святой голубь…

– Украл он голубя святого! У меня украл! Ты ведь знал, что голубь в тайнике хранился, в соборе строящемся. Ну, что молчишь, знал?

– Знал.

– И где тайник находится знал?

– Да.

– Вот видишь, – обрадовался Гурий и тут же поморщился и закрутил головой, – ой, не могу больше! А помнишь, как старец твой из Воскресенского удрал, помнишь?

Андрей промолчал.

– От меня он удрал, от меня. Прихватил голубя и дал деру. Думал, не найду я его. Ой, парень, Господом тебя заклинаю, почеши мне голову, сил уже нет терпеть!

– Что? – вскипел Андрей. – Я тебя убивать пришел, а ты – голову почесать…

– Да меня все равно Фаддей на костре сожжет. Так что уж лучше ты убей. Только сначала просьбу мою последнюю выполни! А я тебе за это тайну нефритового голубя открою.

– Не нужна мне твоя тайна.

– Нужна, нужна. Вот послушай: если посадить голубя нефритового в гнездышко каменное, что находится в том самом тайнике в соборе Воскресенском, и повернуть их вместе задом наперед, то произойдет чудо невиданное, и у человека, это чудо сотворившего, любое желание исполнится. Захочешь – будешь такую же власть иметь, как Фаддей ваш, пожелаешь богатства – будут тебе горы золота, захочешь, чтобы полюбила тебя Анютка и…

– Что там еще эта гнида про Анютку тебе плетет? – откуда ни возьмись взявшийся Егор подскочил к Гурию и врезал ему кулаком по губам. Силкин захрипел и стал заваливаться на бок, но веревка удержала от окончательного падения.

– Да спросите вы ее сами, что делала она у Фаддея в избе! – загунявил он. – А я видел, как заставлял святой старец вашу Анютку – беленькие зубки себе на ногах ногти обгрызать! Ее даже стошнило от этого! Ой, голова моя – головушка! Стошнило ее, а Фаддею все нипочем, говорит, мол, порадуй святого старца, если любишь, и давай принуждать бедняжку всякий срам выделывать…

* * *

– Вот видишь, видишь! – кричал Егор. – Видишь, что твой любимый Фаддей вытворяет! Сам над Анюткой как хотел изголялся и сам же ее в гнездо горящее посылает!

Андрей отступал от надвигающегося друга, вздрагивая после каждого слова, выкрикиваемого ему в лицо.

– Вы ему все верите, молитесь на старца святого, а он – развратник, каких белый свет не видывал! – продолжал кричать Егор. – Да он хуже самого сатаны, да я его своими руками…

Они не поверили ни одному слову Гурия, и все же Егор чуть ли не силком притащил Андрея к сарайчику, где рыдала запертая Анютка, подозвал ее к крошечному окошку и попросил девушку, поклявшись Господом Богом, поведать им без утайки правду. Она долго отнекивалась, но после, утерев слезы, рассказала друзьям, как было все на самом деле, отчего Андрея самого чуть не стошнило.

– Так что знайте, – закончила Анютка, – на Гурии, греха нет. Одна я ночью нынешней на костер идти должна, а его вы освободите, не трогал он меня…

Андрей и Егор вновь услышали рыдания за стеной сарая. Отстранив Андрея, Егор прильнул к окошку и заговорил быстро:

– Ты не плачь, не плачь, Анютка. Мы тебе в костер идти не дозволим! Это старцу святому пора перед Богом грехи замаливать. Ты молчи до поры до времени, а когда народ соберется, и гнездо соломенное запалят, тогда-то и попроси у всех прощения и во всем признайся. Тут мы с Андрейкой Гурия приведем и тоже говорить заставим. Люди не слепые, поймут, где ложь, а где, правда. И тогда несдобровать Фаддею – развратнику!

* * *

Народу вокруг поляны собралось много, вся община. Люди беспрестанно крестились двуперстием, кланялись в пояс, некоторые молились на коленях и при поклонах касались лбами земли. Святой старец Фаддей в красно-черной рясе с посохом в руках стоял на пригорке, возвышаясь над всеми, и тоже истово крестился.

От множества горящих факелов было светло, словно днем. В самом центре поляны, где не раз уже вспыхивали огнем огромные гнезда, сегодня вновь было сооружено такое же гнездо, снизу выложенное сухим еловым лапником, а сверху – соломой. На краю его из круглых бревен была сложена лестница в девять ступенек, и по этим ступенькам, словно выходя из воды на покатый берег, медленно поднималась Анютка.

Егор с нетерпением ждал, когда же дойдет она до последней ступеньки и громко, чтобы слышали все-все, расскажет правду про святого старца. Он стоял чуть позади Фаддея, сжимая в руках веревку, в любую минуту готовый накинуть ее ему на шею. Беспокоило, что Андрей и Гурий до сих пор не появились у поваленной березы, как был у них уговор. Хорошо знал Егор, что опасное дело он задумал, что люди, вот уже ни один год почитающие Фаддея и чуть ли на него ни молящиеся, могут не поверить ни Анютке, ни Гурию. Тогда и самому ему не миновать смерти. Но не мог он отступить от слова, данного девушке, которую любил, и которую должен он был спасти.

Если бы только знал Егор, что не прошло и часа, как ненавистный ему Фаддей заставил ничего не подозревающую Анютку сделать всего один глоток из маленькой черной бутылочки, и отдал ей, наяву уснувшей, страшное приказание. Не знал Егор и того, что не успел его друг Андрей развязать руки Гурию Силкину, как вертлявый мужичонка набросился на своего освободителя, избил его до беспамятства, а после забрался в дом Фаддея, чтобы выкрасть святыню общины – нефритового голубя.

Егор ждал, а Анютка поднялась уже на вершину лестницы, и кто-то уже бросил факел в центр гнезда, отчего оно вспыхнуло белым пламенем.

– Люди, люди! – Егор не выдержал, сорвался с места и подбежал к лестнице. – Обманули вас! Не Гурий, странничек Анютку нашу осрамил, а Фаддей – развратник ее насильничал! Послушайте, она сама вам сейчас все расскажет…

– А-а-ах! – раздался вдруг общий горестный вздох.

Егор обернулся и увидел, что лестница уже пуста, а в костре корчится и рычит, словно захлебывающийся кровью смертельно раненый зверь, его любимая Анютка.

– Горит! Горит!! Гори-и-ит!! – закричали десятки голосов, и Егор увидел бегущих через поляну людей. Но бежали они не спасать погибающую девушку, не к нему и не к Фаддею, на которого он только что гневно указывал пальцем, а в горку по направлению к еще одному возникшему в ночи огромному костру. То горел дом Фаддея, подожженный его старым знакомым Гурием Силкиным.

– Торопитесь! Скорее, скорее! – кричал Фаддей, потрясая посохом. – Голубя святого спасайте! – подгонял он людишек, то и дело посматривая на Егора.

Тот шел прямо на Фаддея, словно ничего кроме него не видел и не слышал. Солодов вдруг испугался, захотел позвать на помощь, но на поляне никого, кроме приближающего парнишки и его самого, уже не осталось. Тогда старик размахнулся тяжелым посохом, но Егор поднырнул под него и снизу вверх пырнул Фаддея коротким, но острым ножичком в самое сердце.

 

4 июля 1977 года. Первое свидание

В кинотеатре показывали «Табор уходит в небо». На экране цыганка Рада раздевалась перед Зобаром. Широченные цветастые юбки одна за другой веером ложились на землю, а Зобар и вместе с ним три с половиной сотни истринских зрителей с нетерпением ждали, когда же, наконец, эти юбки закончатся. Шурик смотрел этот фильм уже в третий раз – перед этим дважды отстаивал длиннющие очереди в московский кинотеатр Ереван. Но сейчас его интересовали не сюжет и не прелести Рады, а две девушки, сидящие на два ряда впереди и чуть левее него.

В кино он сегодня не собирался. С утра отец на своей старенькой «Победе» повез его и Андрея в Лисавино. Вчера при виде полной корзины грибов у отца чуть слюнки не потекли. В машине он всю дорогу выпытывал у широко зевавшего Андрея, какие места уже обобраны и куда теперь лучше идти за настоящими хорошими грибами. В лесу отец сначала не отставал от молодежи, но потом Андрей шепнул Шурику, что, мол, есть секретный разговор, и пора от предка отрываться.

Прибавив ходу, они оставили отца далеко позади, и тут Андрея словно прорвало. С упоением рассказывал он брату, о счастливейшей ночи в своей жизни: и как бежал в обход, чтобы, словно невзначай, встретиться с Таней, и, как они познакомились, и, что он чувствовал, когда она улыбалась ему, и, как они гуляли до самого утра, болтая обо всем на свете.

Шурик одобрительно ему поддакивал, но, узнав, что Андрей на прощание даже не сделал попытки поцеловать свою возлюбленную, разочарованно пожал плечами и еле сдержался, чтобы не отпустить по этому поводу пару шуточек. Дразнить брата не стоило, тем более еще неизвестно было, чего бы он сам добился на первом свидании.

Про то, что Шурик видел ночью и про найденный бумажник, он молчал. Сказал только, что, придя к танцплощадке и безуспешно прождав там Андрея с полчаса, отправился домой и лег спать.

Фотографию из бумажника Шурик держал при себе. В лесу, вместо того, чтобы все внимание уделять грибам, то и дело украдкой доставал ее из кармана рубашки и любовался Ириной. Она была очень похожа на артистку из фильма «Свадьба в Малиновке» – ту самую, которая «тараньку – зубками». Такая же крепкотелая – не ущипнешь, загорелая, белозубая, сероглазая и черноволосая, только без косы. Ему очень хотелось бы с ней познакомиться. Желательно так же легко, как познакомился Андрей со своей Таней.

Шурик решил, что обязательно вернет Ирине и бумажник, и деньги, но не знал, как лучше это сделать. К примеру, можно было подойти к Ирине на улице и спросить: «Не ваш ли бумажник я случайно нашел, и не ваша ли это фотография, на которой вы так неотразимы?» Но тогда, наверное, пришлось бы объяснять, где нашел и когда.

Признаться, что видел, как бумажник вытащила из кармана джинсов ее маленькая подружка, пока он подсматривал за ними из-за кустов, Шурик не мог. Да и Коротышку вот так вот разоблачать не хотелось. Она хоть и украла, но это не значит, что воровка по жизни. Вон, Андрей – тоже украл иконку из музея, но разве он вор!

Грибов он набрал, дай Бог треть корзины. Отец даже удивился, что так мало. У него самого корзина была почти полная. Андрей же, как всегда, нашел больше всех и подберезовиков, и белых, а на самом выходе из леса в елочках наткнулся на два огромных и главное – не червивых подосиновика.

Вернувшись из леса, Андрей отдал свои грибы Шурику, пообедал и, быстро собравшись, уехал в Москву – пора было начинать подыскивать место будущей работы. Сказал, что пробудет там несколько дней – пока не найдет чего-нибудь подходящее.

Шурик весь день шлялся по городу. Он надеялся повстречать Ирину, но увидел ее только около семи вечера у кинотеатра. Она вместе со своей маленькой подружкой стояла в очереди за билетами. Шурик тоже встал в очередь и, взяв билет на ближайший сеанс, во весь дух помчался домой за бумажником. И вот сейчас деньги, как говорится, прожигали ему задний карман брюк.

Когда на экране старый солдат Данила всадил кривой нож в спину убийце дочери, Шурик покинул свое место и пробрался поближе к выходу. В зале зажегся свет.

Как и надеялся Шурик, интересовавшие его девушки потеряли друг друга в толпе выходящих из кинотеатра зрителей. Ирина прошла мимо него первой. Потом рядом оказалась Коротышка. В последний момент, подумав, что делает что-то не то, Шурик преградил ей дорогу и сунул бумажник под нос.

– Коротышка, можно вас на минуточку?

– Чего-чего? – возмутилась, было, девушка, но, увидев бумажник, озабоченно прикусила нижнюю губу.

– Я все знаю и все видел вчера вечером, – он взял ее за руку и притянул к себе. Она податливо прижалась к нему грудью, и Шурик, глядя на нее сверху вниз, сразу почувствовал себя очень важным и деловым.

– Что ты хочешь? – на ее невинных глазках мигом навернулись слезы.

– Поговорить надо.

– Прямо здесь?

– Нет. Лучше без свидетелей. И главное – чтобы Ирина нас не заметила.

– Ты ничего ей не скажешь, правда? – всхлипнула Коротышка. – Я тебя очень прошу. Я для тебя все сделаю…

– Тихо, – перебил Шурик. – Встречаемся в половине одиннадцатого в парке, у самолета. Все, иди, – и он подтолкнул девушку к выходу.

Ее немедленно от него оттеснили, но Шурик и не торопился на улицу, чтобы ненароком не столкнуться там с Ириной.

* * *

К памятнику боевому самолету, темным силуэтом выделяющемуся на фоне звездного неба, Шурик подошел минут за десять до назначенного срока. Сколько раз он вместе с Андреем наперегонки забегал вверх по наклонной плоскости каменного постамента, чтобы ухватиться за хвост самолета и потом, семеня мелкими шажками, спуститься обратно! Затея эта была опасна – на узком для двоих постаменте можно было запросто потерять равновесие и свалиться вниз с пятиметровой высоты. Но «возбегание на летящую смерть» тоже стало у них традицией, от которой братья не отказались и в этом году.

«Надо же было свое первое свидание с девушкой назначить под „смертью“, – усмехнулся Шурик. – Хотя свидание не любовное, а деловое, но все равно…»

Совсем рядом мелькнул огонек сигареты. Коротышка не опоздала.

– Давно ждешь? – тихо спросила она, приблизившись.

– Недавно, – Шурик помахал рукой перед лицом, развеивая дым. – Тебя как зовут?

– Вообще-то Катя.

– А меня Шурик. Пойдем вон туда, под горку. Там скамеечка есть, и нам никто не помешает, – велел он и пошел по едва заметной тропинке. Девушка молча пошла следом.

– Ты принес? – спросила Катя, когда они остановились у скамейки под нависшей над обрывом огромной липой.

– Принес. Вот, – Шурик показал бумажник.

– Что ты хочешь за него?

Шурик молчал, не зная с чего начать. Вдруг она шагнула к нему, прижалась грудью, точно так же, как в кинотеатре, потом поднялась на цыпочки и влажно поцеловала в губы. Шурик не успел опомниться, а Катя уже опустилась перед ним на корточки и проворно расстегнула ремень на его брюках…

* * *

Потом Шурик еще долго сидел на скамейке под липой расслабленный и счастливый. «Вот я и стал мужчиной, – думал он. – Как же это было здорово! И какая же Катька молодец, как она все умеет делать! Расскажу Андрею – завидовать будет. А может, даже и не поверит. Правда, если сказать ему, что за полученное удовольствие я отстегнул пару сотен рублей, он, наверное, посчитает меня совсем свихнувшимся».

Бумажник с деньгами он отдал Кате, оставив себе только фотографию. Она обещала, что вернет их владелице и расскажет придуманную ими вместе историю о том, как Шурик нашел его у танцплощадки, как по фотографии узнал Ирину на улице и вот теперь мечтает с ней познакомиться.

«А вдруг Коротышка не вернет Ирине деньги? – засомневался он. – Возьмет, да и потратит их. Сумма-то ведь приличная. А если я стану ее обвинять, чего доброго свалит все на меня. Тогда и фотка Ирины не поможет – денег-то у меня уже нет!» – только сейчас он понял, что, расставшись с бумажником, совершил ошибку, лишился, можно сказать, козырного туза.

«Черт, надо было с Андреем посоветоваться. Как жаль, что он уехал и теперь неизвестно когда вернется! Очень жаль…»

 

5 июля 1977 года. «Сласти»

Но Шурик напрасно сомневался в Кате. Придя на следующее утро к Ирине домой, она, ничуть не изменив, пересказала придуманную историю удивленной возвращению бумажника и деньгам Ирине.

– Где ж ты такого лыцаря сыскала? – спросила она Катю, пересчитав деньги.

– В кинотеатре подвалил. С понтом деловой. Сам говорит: «Мечтаю с твоей подружкой познакомиться», – с тобой, то есть, и сам же ко мне приставать стал.

– А ты что?

– Что? – хмыкнула Катя, – пришлось доставить ему кое-какое удовольствие.

– Ах, изменщица! – нахмурилась Ирина.

– Что ты, Ириночка, я только тебя люблю! Я только для того, чтобы он деньги вернул! – Катя готова была опуститься перед подружкой на колени, только бы та на нее не сердилась.

Еще совсем недавно, а вернее до знакомства с Ириной, она не замечала в себе желания во всем подчиняться воле другого человека. Ирина же ее словно околдовала. После часа, проведенного в домике на детском городке, Катя готова была стать ее рабой и с радостью исполнять любые ее желания. Она десять раз успела пожалеть, что украла бумажник у такой замечательной, такой красивой и властной подруги. И не смогла найти его. Шурик избавил ее от угрызений совести, и Катя считала, что не зря отблагодарила его. Вот только бы Ирина за это на нее не злилась.

– Ладно, Коротышка, на первый раз прощаю, – снисходительно сказала Ирина. – Лыцарь-то твой, надеюсь, не урод?

– Наоборот, очень даже приятная мордашка. И сладенький такой.

– Ну что ж, приводи его часиков в пять вечера. Познакомимся…

* * *

– Так ты говоришь, что я тебе нравлюсь, да? – Ирина, одетая в яркую цветастую рубашку с засученными рукавами и голубые вельветовые джинсы, оседлав стул, раскачивалась перед смущенным раскрасневшимся Шуриком. Он сидел на самом краешке деревянного кресла и пока еще, кроме «здравствуйте», не произнес ни одного слова. Катя, в темно-серой футболке с приколотым на груди значком «Олимпийский мишка – штангист» в короткой зеленой юбке, подперев ладонями щеки, облокотилась локтями на круглый стол и почти дотрагивалась носом до горлышка бутылки шампанского, принесенной гостем.

– Да, очень нравитесь…

– Я многим нравлюсь, – сказала Ирина. – Всем нравлюсь. Правда, Катюшка?

Та кивнула. Шурик хотел, было возразить, что нет, мол, не всем, что видел он в парке, как оттолкнула ее Таня. Но вовремя прикусил язык. Он встал, молча взял бутылку, немного нервничая, сорвал фольгу и, раскрутив проволоку, с легким хлопком вытащил пробку. Он был уверен, что Катя, познакомив его с Ириной, сразу для вида вспомнит каком-нибудь «срочном деле» и оставит их вдвоем. Но, похоже, Катя уходить не собиралась. Она достала из буфета три бокала, поставила на стол, и Шурик медленно, чтобы пена не полезла через край, наполнил их почти доверху.

– Предлагаю выпить за знакомство, – Катя первой подняла бокал и подмигнула Шурику.

– Но еще и за честность нашего нового знакомого, – сказала Ирина, тоже поднимая бокал.

– Спасибо, – только и сказал Шурик, чем неожиданно вызвал у девушек взрыв смеха. Он быстро выпил шампанское до дна. Ирина же вино только пригубила. И Катя тоже.

– Надо же, столько денег вернул совсем незнакомому человеку! – сказала Ирина. – В честь чего это?

– Ну, что молчишь? – встряла Катя. – Признавайся уж сразу, что влюбился в нее и все такое.

Шурик посмотрел на Катю так растерянно, что она и за ней Ирина снова рассмеялись. Он подумал, что сейчас самое время уйти, гордо хлопнув на прощание дверью.

– Да ладно, не обижайся, – утешила Ирина. – Сам говоришь, что нравлюсь и сам же нашу Катюшку вчера соблазнил. Как это называется, а?

Шурик хотел было оправдаться, сказать, что и не собирался никого соблазнять, что Катя сама за него все сделала, но снова промолчал.

– Ничего-ничего, Катюшка у нас такая коварница, что и сама кого хочешь соблазнит, – Ирина подошла к подружке и, положив руку ей на грудь, начала гладить, отчего та томно прикрыла глаза, а потом припала губами к ее приблизившимся губам. Они поцеловались взасос, прижимаясь друг к другу телами, но, не выпуская из рук бокалы. Шурик боялся пошевелиться, чтобы не дай бог прервать этот затянувшийся поцелуй.

– Видишь, что она со мной делает! – Ирина наконец-то обернулась к Шурику. – Я уже и справиться с собой не могу, так и хочется лизать эту крохотульку, пока не кончит. Не желаешь еще посмотреть, как девочки друг друга ласкают, а?

– Желаю, – Шурик, облизнул сухие губы.

– Все желают, – сказала Катя и чокнулась с Ириной бокалами.

– Покажем ему аттракцион сластей, Коротышка? – спросила Ирина. Она допила шампанское, поставила бокал на стол и ловко нырнула рукой под короткую юбку девушки.

– Ты хочешь при нем…

– Ну, должны же мы как-то отблагодарить мальчика, за проявленную честность.

– А если он…

– На нас глядя, тоже захочет?

– Да.

– А мы ему, чтобы вел себя прилично, ручки свяжем. Если, конечно, согласится. – Ирина посмотрела на вытаращившего глаза, Шурика. – Ты согласишься?

– Соглашайся, Шурик, не пожалеешь. Такого ни в каком кино не увидишь, – сказала Катя и сладостно прижалась к Ирине, чья рука все еще оставалась у нее под юбкой.

Они напрасного его уговаривали. Шурик приблизительно представлял, что сейчас произойдет, и мечтал лишь об одном, чтобы девушки не шутили. Он сел в кресло и покорно позволил Ирине и Кате привязать свои руки к подлокотникам. Шурик попробовал ими пошевелить и понял, что сам теперь освободиться не сможет.

– За музыкой, конечно, слышно не будет, но все равно не ори, а то придется тебе рот заткнуть, – сказала Ирина.

Она на полную громкость включила магнитофон, и Высоцкий захрипел про «таукитян». Катя разлила в два бокала остатки шампанского. Девушки выпили на брудершафт. И начался аттракцион сластей…

Это было невыносимо. Шурик ерзал в кресле и проклинал все на свете из-за того, что не может присоединиться к ласкающим друг друга красавицам. Он вспотел. Он скрипел зубами от безуспешных попыток освободить руки и, наконец, взмолился, чтобы его развязали. На него не обратили внимания. Он стал кричать, что не может больше терпеть таких мучений. Тогда Ирина взяла свои трусики и использовала их как кляп. Шурик замычал и сделал умоляющие глаза, но она лишь показала ему язык и вернулась к ожидающей новых ласк Кате.

Потом в руках у Ирины появился фотоаппарат. Девушки по очереди позировали и снимали друг друга. Потом Ирина фотографировала, как голенькая Катя со всех сторон сладострастно прижимается к связанному Шурику, и ему оставалось только стонать и закрывать глаза от бессилия сделать хоть что-нибудь. Когда Катя фотографировала его с Ириной, та вовсю дала волю своим фантазиям. Шурик покраснел до корней волос. Ему было и очень стыдно, и в то же время хотелось оставаться как можно дольше рабом двух злых красоток. Вот только бы руки не были связаны!

Неожиданно в дверь громко постучали.

– Это вы, Андрей Панкратыч? – спросила Ирина спокойно, в то время как Катя в панике бросилась собирать разбросанную по комнате одежду.

– Да, это я. Открой мне, девушка, – услышали они.

– Одну секунду, – сказала Ирина. Она поднесла палец к губам, давая понять, чтобы Катя с Шуриком молчали, и к ужасу их обоих подошла к двери и открыла ее.

Маленькая Катя юркнула за спину Шурику, торопливо развязала ему руки и, сжавшись в комочек, так за креслом и осталась. Шурик, наконец-то освободившийся от веревок, вынул изо рта мокрую тряпицу, и в это время увидел вошедшего в комнату старика с серой повязкой на глазах.

– Кто с тобой, девушка? – спросил старик, повернув голову в сторону замершего Шурика.

– А это тот самый молодой человек, про которого я вам говорила, – выпалила Ирина. Шурик округлил глаза. Ирина же торопливо закивала ему головой, как бы призывая соглашаться со всем, что она скажет.

– Я чисто случайно его увидела, Андрей Панкратыч. На рынке. Хотя и искала специально. Но я ему пока ничего не говорила и ни о чем не спрашивала. Поэтому можете его сами расспросить. Я думаю, он вам все расскажет и иконку вам продаст. Ведь правда, Шурик, продашь? – говоря все это, Ирина накинула на плечи рубашку, подскочила к столу, где лежал блокнотик, быстро написала что-то на первой же раскрытой странице и сунула его под нос Шурику.

«Уже продал!» – прочитал он и, ничего не поняв, пожал плечами.

– Где иконка? – почти закричал старик. Он вытянул вперед руки и стал надвигаться на испуганного парня.

Не обращая внимания на отчаянно жестикулирующую Ирину, очень боясь, что эти руки дотронутся до его лица, Шурик стал отступать короткими шажками, пока не уперся спиной в стену. Еще секунда и старческие пальцы коснулись бы его щек, и он, наверное, завопил бы от ужаса, но Андрей Панкратыч остановился и зашептал:

– Мальчик, где иконка? Скажи мне, мальчик, куда ты дел ее? Скажи, не бойся. Где она?

– В монастыре, в подвале, то есть в подземной церкви, – сказал вдруг Шурик, и теперь глаза округлились у Ирины.

«Я же написала ему, дураку, что продал, а он выдумывает зачем-то», – и она, поймав его взгляд, выразительно постучала себя кулаком по лбу.

– Правда, правда! – закричал уже во весь голос Андрей Панкратович, и схватил-таки Шурика за ворот рубашки. – Дорогой ты мой! Нашел, нашел! Где ты ее нашел, где?

– Не нашел, а из витрины в музее вытащил, – сказал Шурик стараясь отцепить от себя пальцы. – Да не щипайте вы меня!

– Когда это было?

– В субботу, днем.

– А какая она? Скажи, какая она!

– Какая? Старая такая, почерневшая вся, а сверху птица зеленая, – вспомнил Шурик однажды виденную за стеклом музейной витрины иконку, про которую после рассказывал Андрей.

– Правильно, она это! Она! Принеси мне ее! – запричитал Андрей Панкратович. – Умоляю тебя, мальчик! Я тебе заплачу. Много денег дам. Будешь вместо своего мотоцикла на машине ездить!

– Да нет у меня… – Шурик хотел сказать «никакого мотоцикла», но Ирина его перебила:

– Принесет он, Андрей Панкратыч, обязательно принесет. Завтра, правда, Александр? – она отчаянно стала ему подмигивать. – Ну, пообещай же Андрею Панкратычу, что завтра принесешь. Монастырь откроется, – во сколько он там открывается? – и ты сразу туда пойдешь. Правда? – она распахнула перед Шуриком рубашку и томно закатила глаза, как бы давая понять, что за данное обещание его ждет много-много удовольствий.

– Хорошо, завтра принесу, – вздохнул Шурик. – Только не утром, а где-нибудь в обед.

– Спасибо, спасибо, – запричитал Андрей Панкратович. – Я тебе много денег дам…

– Ирина, встречаемся завтра. Ровно в час у кинотеатра, – не стал больше слушать Шурик. – Договорились?

– Договорились, – удивилась Ирина его решительности. А Шурик, коротко бросив: «До свидания», почти выбежал из дома, не увидев, как Андрей Панкратович сдернул с глаз серую повязку…

 

Год 1723

В жаркий летний воскресный день из огромных настежь распахнутых ворот под Надвратной церковью Новоиерусалимского монастыря выдвинулась торжественная процессия. По случаю праздника никто не работал. Всем хотелось быть на горе Елеон, в тот момент, когда епископ Новоиерусалимский начнет читать в Елеонской часовне торжественный молебен.

Лишь один человек в этот час не вышел из монастыря, а, наоборот, проник в него. Пробрался по подземному ходу через церковь Константина и Елены в подвалы Воскресенского собора и, поблуждав там немного, освещая дорогу дрожащим огоньком потрескивающей свечки, и, по-видимому, найдя то, что искал, остановился.

Звали этого человека Андрей Панкратович Безуглый. Выглядел он лет на семьдесят, был высок, худоват и седовлас. Поставив свечку на каменный пол подземелья, Безуглый достал висевший на груди мешочек и вынул из него три маленьких иконки.

Эти иконки и еще письмо привез ему накануне гонец из Москвы вместе с печальным известием о кончине давнишнего его друга и двоюродного брата Егора Капитонова. Разбился тот, упав с лошади, да так, что и встать больше не смог. В последний же час свой написал тот Андрею, что одному ему теперь будет известно место, где находится реликвия жестоких фаддеевцев – нефритовый голубь, и завещал тайну эту хранить и никому о ней не рассказывать.

Всю ночь просидел Андрей Безуглый над последним посланием самого дорого ему человека. Сидел и вспоминал, как еще мальчишками были они свидетелями закладки Новоиерусалимского монастыря, как жили в общине, где люди молились не на иконы с ликом господа, а на каменную птицу, как вместе любили они смешливую Анютку, которую сжег на костре жестокий старец Фаддей. Вспоминал он, как, покинув общину, добрался в эти края, строил церкви, а когда, после тринадцатилетнего перерыва, связанного с опалой Никона, возобновилось строительство монастыря, одним из первых пришел сюда работать.

Размеренно и спокойно текла жизнь Андрея Безуглого, пока не наступил год 1698, когда к стенам Новоиерусалимского монастыря подошли полки взбунтовавшихся стрельцов. И эти события не коснулись бы тогда каменщика, если бы не отыскал его Гурий Силкин, Бывший среди стрельцов одним из предводителей. Порядком постаревший, и все также беспрестанно почесывающий свою теперь уже совсем лысую голову, Силкин тотчас приказал двум сопровождающим его стрельцам связать своего давнего спасителя и задать тому горячих. Потом отослал стрельцов и стал допрашивать пленника, выпытывать, в каком месте находится тайник, сооруженный Фаддеем Солодовым, и у кого от этого тайника имеется ключ-складень.

Ни о каком ключе-складне Безуглый и слыхом не слыхивал, а вот к тайнику обещал провести, только бы его оставили в покое и не били больше ни Силкин, ни его беспощадные сподручные. И тут коварный Гурий сделал ту же самую ошибку, что допустил много лет назад его теперешний пленник. Он развязал Андрея Безуглого, чтобы отправиться вместе с ним к тайнику, но каменщик, не долго думая, набросился на него, хорошенько врезал промеж глаз и был таков.

Меньше чем за полдня доскакал Безуглый на лошади до Тушино, где уже собирались против стрельцов правительственные войска, отыскал Егора Капитонова, что служил под началом самого Шеина, рассказал ему про Гурия Силкина и с ним же бок о бок выступил против мятежников.

Кто знает, но может быть и совсем другой стала бы история государства Российского, не поторопись тогда царские войска и не преодолев за необычайно короткий срок расстояние от московской окраины до Воскресенска, тем самым не позволив стрельцам занять Новоиерусалимский монастырь.

Вечером 17 июня полки Шеина, насчитывавшие более четырех тысяч человек, заняли холмы около монастыря на левом берегу Истры, а также дорогу на Москву. Утром началось сражение. Первый залп по мятежникам из двадцати пяти орудий был холостым и не причинил противнику видимого ущерба. Стрельцы приободрились, распустили знамена, начали стрельбу. И тогда уже царские пушки начали стрельбу боевыми зарядами. Всего три залпа понадобилось для того, чтобы внести в ряды стрельцов смятение, а когда из-за пушек в боевом порядке выдвинулись солдаты, те и вовсе запаниковали, стали, кто куда разбегаться и сдаваться в плен.

Попал в плен и Гурий Силкин. И снова, как и тридцать с лишним лет назад, валялся он, связанный, перед Андреем Безуглым и Егором Капитоновым, и снова умолял почесать себе голову, вспоминал старца Фаддея, кричал что-то о нефритовом голубе. Андрей, валившийся с ног от перенапряжения, этих криков не выдержал и ушел прочь. Егор же долго еще продолжал допрос человека, по вине которого погибла его Анютка, а ночью на берегу реки Истры вспыхнул костер, в котором так же, как и несчастная девушка, сгорел бывший посланец матушки Меланьи.

* * *

Только из предсмертного письма друга узнал Андрей Безуглый, о том, что выпытал Егор у Силкина про место, где хранил тот нефритового голубя, а затем нашел реликвию и спрятал в подвале Воскресенского собора в тайнике, от которого был у него ключ-складень, снятый с груди умирающего старца Фаддея.

И вот теперь Андрей Панкратович Безуглый стоял на коленях перед только что открытым им тайником, смотрел на сияющего светло-зеленым светом нефритового голубя и вспоминал слова Гурия Силкина: «…если посадить голубя нефритового в гнездышко каменное и повернуть их вместе задом наперед, то произойдет чудо невиданное, и у человека это чудо сотворившего, любое желание исполнится…»

Не поверил тогда молодой Андрей Гурию Силкину, даже не выслушал его до конца. Да и сейчас не верил тем словам. Если бы и вправду обладал голубь волшебной силой, неужели не воспользовался бы ею Егор. Правда, вернувшись в Москву после казни над стрельцами, друг его зажил в богатстве и почете, о чем мечтал с детства. Но разве мог быть причиной этого нефритовый голубь. И даже если и впрямь обладал голубь сверхъестественной силой, какие теперь могли быть у него – семидесятилетнего старика желания. Молодость не вернуть, Анютку, сожженную на костре, не воскресить. Разве что хотелось бы спокойно пожить под старость да подольше. Годков бы с десяток или с два. А была бы на то воля божья, и лет сто бы еще жил на этой земле, да строил бы церкви. А, может, и все двести, и даже двести пятьдесят…

Так думал про себя Андрей Безуглый, берясь дрожащими пальцами за сидящего в каменном гнездышке голубя, поворачивая их вместе задом наперед и чувствуя, что вот-вот должно произойти что-то необычное.

И в самом деле, голубь под его пальцами вдруг вздрогнул, словно живой и в миг стал горячим-горячим. Старик отдернул обожженную руку, отпрянул от тайника, дверца которого сама собой захлопнулась, и еле успел сорвать со стенки ключ-складень, как все вокруг задрожало, заколыхалось, загудело.

Когда же все нарастающий оглушающий грохот вынудил зажать ладонями вдруг заболевшие уши, а окутавшее его густейшее облако пыли заставило зажмурить глаза, Андрей Безуглый вдруг увидел весь Новоиерусалимский монастырь с высоты птичьего полета. Увидел, что громадный Воскресенский собор, словно песочный куличик, вдруг треснул по диагонали, и верхняя его часть, как по маслу съехала вниз, разрушая все на своем пути…

 

5 июля 1977 года. Уговор

Когда совсем стемнело, Ирина проявила отснятую пленку. Почти все семьдесят два кадра: и те, что она делала в монастыре, и на пляже, и сегодняшние с Шуриком вышли четкими, контрастными. Фотографии она решила напечатать ночью, а завтра, при встрече с Шуриком, показать ему парочку самых интимных.

– Потребую у него иконку, и если этот мямля вдруг заартачится, начнет денег просить, пригрожу, что приклею фотографии на забор при входе на танцплощадку и еще там, где народа бывает побольше.

То, что на фотографиях вместе с Шуриком истринские жители увидят и ее подружку, Ирину ничуть не заботило.

– Нравственный облик всяких там Катек и Шуриков – это ерунда, – думала она. – Все равно через полтора месяца, в день отъезда из Истры я эти фотографии: и с Танькой голенькой на пляже и с Катькой, да и другие такие же, которые, наверняка, успею наделать, расклею где-нибудь поближе к школе – пусть местные вундеркинды повеселятся.

Повесив пленку для просушки, Ирина вышла на улицу. Темнело. Она села на лавочку у забора перед домом и начала перебирать в памяти события, произошедшие за последние три дня.

После того, как Шурик неожиданно подтвердил существование загадочной иконки, якобы выкранной им из музея, она чуть ли не была готова поверить в историю, рассказанную слепым дедом. Вчера он попросил ее спуститься за ним в подвал дома, где показал тайник, находившийся в стене за изразцом с изображением летящего голубя. Голубь засветился светло-зеленым светом, как только старик поднес к нему металлическую иконку. Стоявшая рядом Ирина, почувствовала тепло в кармане джинсов, где держала вторую такую же.

– Андрей Панкратыч, иконка, что вы мне дали, нагрелась, – сказала она, неуверенно ее доставая.

– Дай мне ее! – потребовал старик, и когда Ирина вернула иконку, рассмеялся довольно. А после стал рассказывать.

Он говорил, что в Новоиерусалимском монастыре, в подземельях Воскресенского собора есть точно такой же тайник, как в этом подвале. С точно таким же изразцом на дверце. Только в монастыре тайник двойной. Рядом с этой дверцей есть еще одна. Открыть ее можно только при помощи ключа-складня, который получится после соединения двух его иконок с третьей – центральной. Она исчезла тридцать шесть лет назад и где находилась, для Андрея Панкратовича было неведомо. А теперь оказалась в руках этого парня.

По словам деда, в том тайнике, о котором кроме него никому не известно, нет драгоценностей, но в нем хранится волшебный нефритовый голубь. Стоит только повернуть его вокруг своей оси, как голубь исполнит любое желание человека, сделавшего это. Волшебная птица не может вернуть молодость, не способна уберечь от насильственной смерти, но в ее силах не дать человеку стареть, предохранить ото всех болезней, даровать талант, силу, красоту…

Андрей Панкратович утверждал, что живет уже три с лишним века. Когда-то давно он испросил у голубя долголетие для себя и с тех пор до недавнего времени чувствовал, что годы его жизни словно затормозили свое течение по сравнению с жизнью других людей. Но в последнее время он начал чувствовать, что стареет. Становилось тяжелей работать, ходить, хотелось дольше спать и меньше двигаться. Волшебство иссякало, и ему было необходимо вновь дотронуться до нефритового голубя, чтобы продлить жизнь и, может быть, вернуть себе зрение.

Держа Ирину за руки, словно боясь, что девушка убежит, он просил ее верить ему, обещал взять с собой в монастырь, показать тайник, разрешить дотронуться до голубя…

Однако чем дольше говорил он, тем сильнее убеждалась Ирина, что перед ней сумасшедший. Она поддакивала, говорила, что верит каждому его слову, но хотела только побыстрее выбраться из сырого подвала и чтобы ей перестали морочить голову.

Теперь выяснилось, что и третья иконка, и тайник в монастыре существуют на самом деле. Правда, от этого история Панкратыча не казалась правдивей, но, как сладко было думать, что волшебная птица существует не только в его воображении!

Ирина размечталась. Она представила, что нефритовый голубь исполняет ее желания, и она вмиг приобретает фантастическую способность лишь усилием мысли подчинять себе всех, кого только захочет.

«О, как бы это было здорово!» – думала Ирина, и воображение рисовало перед ней сцены, подобные недавнему «аттракциону сластей». Она видела, как в ее власти один за другим оказываются знакомые парни и девчата, как она мимоходом, по-царски, повелевает ими, и как они беспрекословно ей подчиняются.

«Уж я бы оставила о себе память в этом городишке! Уж я бы…»

Мечтания были прерваны послышавшимся со стороны дороги смехом. Приближались четверо: соседка Таня в обнимку с незнакомым Ирине высоким парнем и Ольга Греческий профиль с Сергеем Петляевым.

– Петля, можно тебя на минуточку? – крикнула Ирина, не вставая с лавочки и не меняя позы.

– Не ходи к ней, – достаточно громко, чтобы услышала Ирина, сказала Ольга, но парень, что-то буркнув, отцепил от себя ее руку и, заметно шатаясь, подошел к лавочке. В руке он держал открытую бутылку.

– Зачем я вам, сударыня, понадобился?

– У меня дело к тебе, Петля.

– О?

– В долгу не останусь.

– О!

– Я завтра ровно в час дня встречаюсь у кинотеатра с одним парнем. Он мне должен кое-что – боюсь, может не отдать. Так вот, не мог бы ты меня подстраховать и помочь, если этот годик начнет сопли жевать?

– Дерябнешь? – Петляев показал на бутылку. Ирина молча взяла ее и сделала три довольно больших глотка жженно-сладкой гадости. Возвращая бутылку, она успела прочесть название на оранжевой этикетке: «Сахра».

– Ну, что, Петля, могу я на тебя рассчитывать? – Ирина с трудом сдержалась, чтобы не икнуть.

– Что значит «в долгу не останусь»?

– А что ты хочешь?

Петляев, в свою очередь приложился к горлышку. Скосив глаза на Ирину, пил долго, маленькими глотками, пока не выпил все до капли. Потом отбросил бутылку под ближайший куст.

– Я хочу все, что ты можешь мне дать, – сказал он. И повторил: – Дать!

– Если поможешь, я тебе дам, – сказала Ирина. Она встала с лавочки и заговорщически ему подмигнула, отчего Сергею Петляеву мучительно захотелось сейчас же схватить ее, завалить на землю и подчинить своей мужской силе.

– Завтра ровно в час дня. Но если я не позову, не подходи, – она открыла калитку и, сказав на прощание «пока», пошла в дом.

Сергей, подождав, пока за ней не закроется дверь, вернулся к поджидавшей на дороге Ольге. Таня и его друг Лексий успели уйти далеко вперед, и догонять их не было смысла. Тем более Сергей ничуть не сомневался, что не пройдет и несколько минут, как эта парочка свернет с дороги, чтобы выбрать место посуше, и вряд ли тогда им понравится присутствие посторонних. Пора было и ему с Ольгой подходящее местечко подыскать, а то в прошлый раз у нее дома в самый что ни на есть замечательный момент мамаша в комнату пожаловала. Дура жирная!

А завтра можно будет и на Ирину переключиться…

 

6 июля 1977 года. Шпана

«Зачем она старику понадобилась? – призадумался Шурик, разглядывая иконку с медленно тускнеющим голубем на ее верхней грани. Он пришел в монастырь, отыскал тайник и сейчас все никак не мог решить: взять иконку без разрешения брата или оставить на прежнем месте. – Старик этот, Панкратыч, на психа вполне смахивающий, за нее бешеные деньги обещал. Откуда они у него – у слепого, деньги-то? Скорее всего, нет их. Да и сколько обычная, не золотая, пусть хоть и старинная иконка, может стоить? Вот Ирина мне глазки строила, как бы себя обещая, это да! За это я не то, что иконку, полмузея готов выкрасть».

Мысли о Ирине и Кате снова нахлынули на него.

«Наверняка немногим, даже, скорее всего, никому из моих знакомых не удавалось оказаться в том положении, в котором я побывал вчера, – думал он. – Девчонки специально меня мучили, но это было так приятно… А ведь Ирина еще и фотографировала! Надо будет поинтересоваться у нее насчет пленки и лучше всего ее забрать и самому фотографии сделать. Но как же все-таки Ирина прекрасна! Отдам иконку не раньше, чем с ней пересплю. Тем более она мне на это намекнула. А перед Андреем потом извинюсь, объясню, что к чему. Думаю, он меня поймет и простит – все же брат как-никак».

К кинотеатру Шурик подошел без двадцати час и скоро очень об этом пожалел. Трое парней, из тех, кого он причислял к категории шпаны, обступили его и нагло потребовали поделиться десятью копейками. Шурик ненавидел такие ситуации, однако, не было еще ни одного лета, чтобы он хоть раз в них не оказывался. И если раньше, когда ему было лет десять, он готов был припустить от шпаны наутек, то сейчас, это выглядело бы как-то не солидно. Деньги у него с собой были – рубля три, но расставаться с ними и даже с теми же десятью копейками он не собирался. Оставалось или драться или придумать что-нибудь, чтобы эти козлы отстали. Вот только что?

– У меня нет денег! – сказал он, помолчав немного, и с вызовом посмотрел в глаза самому высокому их них и, по-видимому, самому старшему. С татуировкой на шее и на пальцах, разминающих сигарету.

– Врешь, – сказали двое других почти в один голос. Шурик промолчал, понимая, что вступать в спор бесполезно.

– А ты попрыгай – может, звякнет чего, – усмехнулся татуированный, и Шурик понял, что драки не избежать. Он сжал кулаки и уже хотел наброситься на этого, основного, но тут, стоявший слева, ловко запустил руку в слегка оттопыривающийся нагрудный карман его рубашки и выхватил оттуда иконку.

– Дай сюда, сво… – заорал Шурик, но поперхнулся от удара в солнечное сплетение. Он схватился за грудь и, стиснув зубы, занес руку для ответного удара, и тут же ему в щеку чуть ниже левого глаза врезался кулак с зажатой и торчащей между пальцев его же иконкой. Падая, он все же махнул кулаком, отчаянно пытаясь достать высокого, но тот увернулся и добавил ему ногой по коленке.

Этот удар оказался самым болезненным. Упав на пыльный асфальт, Шурик схватился за колено и заголосил на всю округу.

– Сматываем! – крикнул высокий.

Когда Шурик поднялся на ноги, его обидчиков и след простыл. Зато рядом оказались две сердобольно-участливые бабульки (где только они были раньше!) и запричитали, заохали, что вот, мол, до чего молодежь докатилась, среди белого дня убить готовы. У обоих в руках были матерчатые сумки доверху наполненные пустыми бутылками, и палки, которыми они грозно тыкали в Шурика, словно это он и был бандит и убийца.

Он помнил этих бабок по прошлому лету, когда одно время сам собирал в парке бутылки из-под пива и водки, а потом сдавал их по гривеннику в приемный пункт стеклопосуды. Если Шурик, не дай Бог, встречал бабок у приемного пункта, они обязательно начинали стыдить его, обзывали бутылочником и вот так же, чуть ли не в лицо совали, наверное, те же самые палки.

– Пошли вы к черту, крысы старые! – рявкнул он и сплюнул им под ноги кровавый сгусток, отчего бабки подняли еще больший шум. Шурик же кое-как поднялся на ноги и перепачканный, с окровавленной щекой, захромал домой.

За последние два дня жизнь, словно разноцветный кубик повернулась к нему неизвестными ранее сторонами, и стороны эти оказались раскрашены не совсем в те, или даже совсем не в те цвета, которые ему хотелось бы видеть. Всего за два дня он успел стать мужчиной, рабом, вором, «боксерской грушей», и теперь в жизни у него появилась цель – отомстить своим обидчикам и вернуть иконку.

* * *

– Что опаздываешь, сударыня? – раздался сзади насмешливый голос.

Ирина обернулась и увидала Сергея. Она и в самом деле опоздала на встречу. До трех ночи печатала Ирина фотографии, потом промывала и глянцевала их и когда, ложась спать, сняла с окна не пропускающее свет одеяло, очень удивилась, что уже совсем светло.

Фотографии получились что надо. Печатать она умела замечательно. Если требовалось, вытягивала, всегда вовремя подогревала воду и ни секунды не просрочивала процесс проявления. Несколько фотографий она сделала в двух экземплярах. Две из них отложила, чтобы взять с собой и показать Шурику.

Потом Ирина решила немного вздремнуть и умудрилась проспать полдня. К кинотеатру она подошла лишь в половине второго и Шурика, в силу неизвестных ей обстоятельств, там не застала. Зато Петля, как и договаривались, ее поджидал, причем не один, а вместе с Терей и Власом, которые, покуривая в сторонке, чему-то довольно ухмылялись.

– Представляешь, Петля, проспала! – начала оправдываться Ирина, но он, улыбнувшись, перебил ее:

– Проспала, так проспала, ничего страшного. Я тебе в следующий разок помогу. Главное, чтобы ты о своем обещании не позабыла.

– Ничего я не позабыла. Хочешь меня как женщину? – спросила она в лоб.

– Х-хочу, – оскалился он.

– Хорошо. Как дело сделаем, так и чик-чирикнемся. Ты не пожалеешь, – и, резко отвернувшись, Ирина пошла прочь.

 

6 июля 1977 года. Дальний родственник

Шурик весь день просидел дома, вновь и вновь вырисовывая йодную сеточку на распухшей коленке и разглядывая в зеркало синяк и рану под глазом. Какие только варианты мести ни измышлял он своим обидчикам!

Одному, конечно, с тремя было не справиться. Не то что с тремя, даже один на один с любым из них вступать в драку он по возможности не стал бы. Эти парни были и выше и покрепче его. Особенно тот, с татуировкой на шее. Но для чего же тогда у Шурика столько друзей! В субботу из Москвы в Истру собирались приехать Митлз, Джон, Проп, Зольдат. Хотя, какая от Зольдата польза? На него дунешь – упадет. Но, наверняка, еще кто-нибудь подтянется. И Андрей говорил, что, скорее всего, приедет в пятницу. Надо будет сразу же рассказать ему про иконку.

Потом Шурик вспомнил еще об одном своем родственнике – тоже троюродном брате Олеге, которого все звали Лексий. Он родился и жил в Истре и считался хулиганом, каких поискать. В последние год-два Шурик и Андрей общались с Лексием мало, но раньше встречались почти каждый день: купались, ловили в монастырских прудах рыбу, ездили за грибами, а ночами три брата частенько ходили на Фаворы воровать на дачных участках клубнику, вишню, яблоки.

«А ведь Лексий вполне и один может решить мои проблемы», – подумал Шурик и, надев черные очки, чтобы хоть немного прикрыть синяк, отправился к родственнику.

Лексий был дома. Валялся в черном тренировочном костюме на диване и лениво перебирая струны на потертой, светло-желтой гитаре.

– О, братан пожаловал! – сказал Лексий, как всегда слегка картавя и, не вставая, вяло пожал Шурику руку. – С кем это ты бился?

– В том-то и дело, что не бился, – Шурик снял очки и осторожно дотронулся до синяка. – Даже ни разу ударить не смог.

– Как это?

– Трое приколебались у кинотеатра, с понтом десять копеек на билет не хватает. Ну, ты сам эти расклады лучше меня знаешь.

– Так сказал бы, что ты мой брат. Меня пол-Истры знает.

– Не смог я ничего сказать. Глазом моргнуть не успел…

– Как тебе вокруг него орнамент нарисовали, – с ухмылкой закончил Лексий.

– Иконку они у меня отобрали. Козлы.

– Что за иконку? – заинтересовался Лексий. – Ты садись, чего стоишь-то. – Он отложил гитару, встал с кровати, заглянул под нее и вытащил оттуда темно-зеленого цвета поллитровую бутылку, закупоренную скрученной газетой. – Давай махнем граммов по сто. Отец сам гонит.

Шурик сначала поморщился, но потом согласно кивнул. Лексий взял с подоконника стакан, дунул в него и вручил Шурику:

– Так что за иконку они у тебя отобрали? – спросил он, вытащив зубами газету-пробку.

– Андрея это иконка. Я ее показать одной…, одному человеку должен был. Он большие деньги за нее обещал. Без Андрея я бы, конечно, ее в любом случае отдавать не стал бы… Хорош-хорош! Куда ты столько льешь-то! – вскрикнул Шурик, увидя, что стакан наполнен почти до краев. – Я столько не осилю.

– Осилишь, – подбодрил Лексий.

– Нет, только половину. Сам же говорил – по сто, – Шурик резко выдохнул и, поднеся стакан к губам, быстро сделал три глотка. – Крепкая, черт! – он передал стакан брату.

– Закусывай вон – огурцами, – Лексий снял крышку с большой эмалированной кастрюли, где лежали пупыристые в пол-ладошки огурчики. – Они мытые.

Он плеснул в стакан еще немного самогонки и тоже выпил.

– А иконка-то, что – золотая?

– Скорее всего, медная, – сказал Шурик, хрустя огурцом, – Андрей ее…, нашел где-то, – в последнюю секунду он подумал, что совсем не обязательно рассказывать, пусть даже и Лексию, о краже.

– И кто же ее купить собирался?

– Какая разница, Лексий? Иконку вернуть сначала надо, а потом уже о купле-продаже разговаривать, – вспылил Шурик. – Скажи лучше – помочь сможешь?

– Если темнить не будешь – смогу.

– Да не собираюсь я темнить, – махнул рукой Шурик. – Я сам в этой истории разобраться не могу. Понимаешь, я у одной девчонки был. Короче, дрючил ее…

– О!!!

– Слушай, не перебивай. Так вот, когда мы того… дрючились, в самый интересный момент в комнату вошел слепой дед, а Ирина возьми и скажи ему: «Вот, мол, тот самый парень, у которого ваша иконка».

– Что за Ирина? – насторожился Лексий. – Дачница?

– Не знаю, может, и дачница. На Песчаной улице живет.

– Так я ее знаю. Они с матерью у слепого Панкратыча комнату на лето сняли. Мне Танька рассказывала.

– Что за Танька? – в свою очередь насторожился Шурик.

– Моя одноклассница. Я ее в прошлом году женщиной сделал. Ее дом как раз рядом с домом слепого.

– Постой, Лексий, а не в нее ли Монах влюбился?

– Братан? – удивился тот.

– Ага.

– Во дела! – Лексий хлопнул себя по коленкам. – Все-таки, что ни говори, а родная кровь, это вам не просто так. Я, конечно, в Таньку не влюблен, но она мне очень даже небезразлична. Ты сам-то ее видел?

– Да, на танцах, – сказал Шурик несколько растерянно.

– Погоди-ка, – Лексий убежал в комнату и через минуту вернулся со стопкой фотографий в руках. – Сейчас мы ее тебе покажем, – он перебрал несколько фотографий и протянул одну Шурику. – Ну-ка, взгляни, есть здесь она?

На фотографии, что Шурик взял в руки, среди трех десятков парней и девушек в школьной форме, он сразу узнал Лексия, стоявшего в верхнем ряду и на полголовы возвышавшегося над одноклассниками. С невозмутимым выражением лица он держал руки на плечах двух девушек, и одна из них была та самая Таня.

– Эта она, Лексий, – сказал Шурик как бы даже с укором, – и наш брат Андрей действительно в нее влюбился.

– Да ради бога, братан! Пусть любит, я ему в этом деле не помеха! Она симпатичная, и родители у нее богатенькие трех коров _ держат, а молоко дачникам продают. Единственное, что по секрету тебе скажу… – Лексий посмотрел на Шурика. – Болтать не будешь?

– Не буду, – вздохнул тот.

– Ты главное братану ничего не говори. У нас ведь с ней только вчера вечером случка была.

– Случка? – не понял Шурик.

– Ну, другими словами, мы тоже дрючились…

– Врешь!

– Да пошел ты. Какой мне смысл врать? Может, Андрюха ее и любит – дурачок, только я сомневаюсь, что она отвечает ему взаимностью. Говорю тебе – вчера ночью у нее дома.

– Слушай, Лексий, а много у тебя баб было?

– Ха! Да почти весь наш класс, – сказал он с гордостью, – вот смотри: эта – Ленка, – стал он тыкать пальцем в одноклассниц на фотографии, – эта – Олька Греческий профиль. С ней сейчас Петлюра гуляет…

– Петлюра?

– Ну да, Петля.

– С тебя ростом и с татуировкой на шее?

– Ростом поменьше, конечно, но тоже высокий. А на шее у него, вот здесь, как раз петля выколота.

– Так, значит, это он с дружками меня и избил.

– Ну, ты дал, е… – выругался Лексий. Он машинально откупорил бутылку, налил полстакана, выпил и, снова до половины его наполнив, протянул Шурику.

– Я и так уже слегка подкосел, – сказал Шурик. Стакан, однако, взял и, понюхав, поморщился.

– Зря нюхаешь – это тебе не духи. И зря с Петлюрой связался. Я его очень хорошо знаю – много дел вместе провернули.

– Каких дел? – удивился Шурик, но сразу понял, что задал глупый вопрос и в один глоток опорожнил стакан. Уже ставя его на подоконник, он как-то сразу почувствовал, что и в самом деле опьянел.

– Значит вы с ним как бы друзья? – брезгливо спросил он.

– Угадал, друзья, – картавая «р» растянулась на полдлины слова, и это вдруг очень разозлило Шурика. Он резко встал, собираясь съязвить по поводу дефекта речи Лексия, но удержался, махнул рукой и пошел к выходу.

 

6 июля 1977 года. Друзья

Лексий не стал удерживать Шурика. Он думал о Сергее Петляеве по прозвищу Петля. Серега был старше его года на полтора, но с четвертого класса они учились вместе, так как Петляев остался на второй год. До его появления Лексий считался среди ребят самым сильным в классе. Чтобы утвердить лидерство, он и Петля подрались в первый же день знакомства. Силы оказались примерно равны, и чтобы больше никогда не выяснять между собой отношений, они подружились, став грозой уже не только для одноклассников.

Лексий вспомнил, как однажды Петля сагитировал его идти бить стекла в доме географички Елены Петровны. Они оба ее ненавидели. Петля за постоянные придирки на уроках и частые вызовы в школу родителей, а Лексий за несправедливую двойку.

В начальных классах он хорошо учился и даже иногда по итогам за четверть становился отличником. География же была его любимым предметом до тех пор, пока однажды Елена Петровна не вызвала его к доске и не попросила ответить, глядя на карту, «какую дорогу лучше выбрать велосипедисту, чтобы доехать из пункта „А“ в пункт „В“?» Лексий неплохо разбирался в картах и, наверное, был лучшим велосипедистом среди сверстников. Согласно указанных учительницей маршрутов, велосипедист должен был выбрать: ехать ли в горку, обозначенную волнистыми линиями или же по берегу реки, где крохотными точками был показан песок. Кто же из велосипедистов не знает, что уж лучше медленно ехать в горку, чем, увязая в песке, тащить велосипед на своем горбу. Естественно он показал дорогу в горку, на что Елена Петровна, торжествующе (во всяком случае, так показалось Лексию) чуть ли не ткнула его носом в обозначающие подъем волнистые линии и поставила ему в дневник огромную жирную двойку с восклицательным знаком.

До сих пор он помнил, как обидно ему стало тогда! Лексий принял предложение Сереги Петляева, и они отправились бить стекла в доме географички. Лексий попал и разбил стекло при первом же броске, а камень Сереги угодил в стену. Тогда Петляев предложил подойти поближе, чтобы сделать залп наверняка. И на этот раз Лексий угодил в цель, а его друг промахнулся. И тут сзади на них набросился какой-то мужик и схватил Серегу. Лексий убежал и весь вечер просидел дома, замирая от страха, когда на улице слышались шаги.

На следующий день Серега пришел в школу с синячищем под глазом и с разбитыми губами. Лексия он не выдал…

Но и еще вспомнил Лексий слезы на глазах своей сестры Настюхи. Курносенькая, с миндалевидными карими глазами и светлыми-светлыми волосами, она была младше Лексия на три года и пошла в пятый класс, когда он с Петляевым – в восьмой. Первого сентября, чтобы не идти на ненавистную им обоим географию, Лексий и Петля после второго урока сбежали из школы, купили в складчину бутылку сухого вина и пошли к Лексию домой играть в «Буру».

Играли по десять копеек. Никто не мухлевал, но Лексию как никогда не везло. К тому времени, когда бутылка опустела, он успел проиграть полтора рубля и побежал в магазин покупать на эти деньги еще одну бутылку. Петляев остался в доме.

Вернувшись, Лексий наткнулся в коридоре на валявшиеся на полу портфель и школьную юбку сестры. Он ворвался в комнату и увидел в углу зареванную Настюху в растрепанной белой рубашке, обеими руками вцепившуюся в волосы его друга, уперевшегося ей головой в живот и стаскивающего с одиннадцатилетней девчонки трусы.

– Олег, спаси меня! – закричала она, наверное, из последних сил. Он бросился к Петле, намереваясь разбить о его голову бутылку, но тот успел извернуться ужом, а в следующую секунду уже приставил лезвие выкидного ножа к горлу Лексия.

– Уж больно строптивая твоя сеструха, даже полапать нельзя, – сказал Петляев, пытаясь выдавить улыбку, хотя голос его дрожал. Потом отпрыгнул назад и выскочил из комнаты, оставив Лексия стоять с зажатой в руке бутылкой и сидящую на полу полураздетую плачущую Настю.

С того дня Лексий перестал общаться с Петляевым. Сергей пытался наладить отношения, несколько раз заговаривал с ним, как ни в чем не бывало, но Лексий всегда на это отворачивался и отходил в сторону. Впрочем, буквально через две недели Петляев попал на скамью подсудимых за то, что пырнул-таки своим выкидным ножичком пожилого дачника, когда тот поймал его за воровством яблок. К счастью для Петляева, ранил он дачника несерьезно, однако суд состоялся и парню дали три года.

Не прошло и месяца, как Петля прислал Лексию из зоны письмо. Рассказывал про свою нелегкую, но отчаянную жизнь, просил прислать курева и извинялся перед ним и Настей за тот памятный случай. Лексий, никогда раньше писем не писавший, ему ответил и посылку с папиросами послал. И потом посылал еще под каждый Новый год и обязательно на первое сентября…

Недавно Сергей Петляев вернулся, и они встретились как друзья, словно не было в свое время стычки из-за Насти. С Петлей было интересно. Он травил анекдоты, пел блатные песни, рассказывал бесконечные истории про жизнь в зоне.

Но с каждой встречей с ним, с каждой пьянкой Лексий видел, а скорее чувствовал, что его школьный друг очень изменился. От него словно веяло чем-то звериным. Даже его улыбка, при которой было заметно отсутствие нескольких крайних зубов, казалась волчьей. Очень не нравилось Лексию, что вокруг Петли, словно куры вокруг петуха, собирались такие, по его мнению, подленькие людишки, как Влас, Теря, Колюня. Лексий все больше от него отстранялся, но не мог еще решить для себя, как относиться к Петляеву…

– Олежа, – услышал он и поднял голову. Настя, держа в руках распечатанный конверт, перешагнула порог и вошла в комнату. – Смотри, вот уже в третий раз нахожу в ящике письмо без обратного адреса и без подписи, но со стихами. Кто бы это мог прислать, а?

– Стишки-то, небось, все про любовь? Дай-ка, посмотрю, – Лексий попытался выхватить у сестры листок бумаги.

– Фигушки! – Настя увернулась и шлепнула его конвертом по пальцам. – Не протягивай пашоны, а то отбросишь кони.

– Что! Ты где это таких словечек набралась?

– Наберешься тут, когда родной брат с уголовниками водится, – в голосе девушки проскользнула злость.

– Молчи! Не твое это дело!

– Олежа, ты что, все забыл, да?

– Ничего я, Настюха, не забыл, – вздохнул Лексий. – Ты не боись, все будет нормально.

– Ага, нормально…

– Покажи конверт – хочу почерк сравнить. – Настя бросила конверт брату на колени. – Нет, не он, – сказал Лексий после минутного изучения почерка.

– Постой, ты, что же думал, что это твой Петлюра мне стихи пишет? Совсем что ли охалпел!

– Да нет, Настюха, это я так, на всякий случай, – он взял с пола бутылку, посмотрел в горлышко – много ли там осталось и поставил обратно.

– Как думаешь, – неуверенно начала Настя, – не мог ли это Андрюша написать? Только прошу тебя – не надо шуточек!

– Какой Андрюша? – удивился Олег. – Братан что ли наш – Монах?

– Что вы его все Монахом зовете? Разве Андрюша похож на монаха?

– Да нет, не похож. Просто, помню, он нас с Шуриком, как каких-нибудь паломников, по всем окрестным разрушенным церквям таскал. Мы на великах и в Бужарово ездили, и в Полевшину, и в Дарну, и даже в Холмы. Андрей вдоль и поперек эти церкви излазил. А уж про монастырь и скит я вообще молчу.

– Он что, в бога верит?

– Не знаю, в кого он там верит. Зато знаю, что он с Танькой Федоровой кадрится.

– Не может быть! – чуть ли не закричала Настя. – Олег, ведь ты же с ней гуляешь!

– Представляешь, какое совпадение! – развел он руками. – Но мне эти гуляния как-то до лампочки, а Андрюха – романтик, небось, втюрился по-настоящему.

– Какие же вы все… – вскрикнула Настя и, выхватив конверт, убежала.

«Что это с ней?» – подумал Олег, снова беря в руки гитару и ложась на диван.

 

6 июля 1977 года. Настя

Заперевшись в своей комнатке, Настя села за письменный стол и стала смотреть на себя в овальное зеркало на подставке, подаренное братом на восьмое марта. Смотрела долго, не отрываясь, всеми силами стараясь удержать навернувшиеся на глаза слезы, но все же моргнула, и две слезинки, оставив на щеках короткие следы, упали на лежавший на столе конверт. Узкая ямочка полуторасантиметрового вертикального шрама, спускающегося по правой щеке к скуле, побелела, и Настя взяла в руки пудреницу. Закончив наводить макияж, она в третий раз стала перечитывать полученное сегодня послание:

– Кто же присылает мне стихи? – снова спрашивала она. – Может, все-таки Андрюша? Хоть бы это был он! Олег назвал его романтиком. Разве это плохо – быть романтиком? Да я человека лучше, чем Андрей никогда в жизни не встречала. Он добрый, он умный. Может, не очень сильный – Олежа всегда его в борьбе на руках побеждает, но зато смелый. А мужчина ни в коем случае не должен быть трусом. Да и слабаком его не назовешь.

Настя вспомнила, как Андрей носил ее на руках. Она всегда сломя голову, обгоняя подружек, неслась навстречу Андрею, как только замечала его, шедшего по улице. И он подхватывал ее на руки и кружил, и подбрасывал в воздух, ловил и снова подбрасывал. А потом обязательно угощал конфетами и ее, и всех других ребят. Андрея знали и любили дети, наверное, потому, что и он их любил и успевал поиграть со всеми.

Несколько лет назад родители Насти сдавали москвичам Шабулиным летний домик, примостившийся в глубине сада. Все три года, пока москвичи жили у них, Настя дружила – не разлей вода с дачницей Леной, которая была старше ее почти на два года. Дружила, пока однажды Лена Шабулина не шепнула ей на ушко, что когда вырастет, обязательно женит на себе ее брата Андрюшеньку.

Девочка даже не могла представить, что этим признанием нажила себе врага. Настя перестала разговаривать с Леной, подговаривала девочек с улицы не дружить с ней, не принимать в игры, а Андрея старалась к ней не подпускать.

Лена же продолжала строить Андрею глазки, а однажды, когда он, по просьбе малышни, согласился сыграть в «колечко-колечко», она нагло уселась к нему на колени и так и сидела, пока игра не закончилась. Настя от злости искусала себе все губы, и, как только Андрей с Олегом ушли по своим делам, бросилась на дачницу с кулаками. Она разбила ей в кровь нос, заставила зареветь и убежать, но прежде Лена успела царапнуть длинными ногтями Настю по лицу.

С тех пор на щеке у Насти остался небольшой шрамик. Он совсем не портил ее, но все же шрам на лице девушки совсем не то, что на лице мужчины. Единственное, что утешало Настю, так это то, что шрам достался ей за любовь, за ее ненаглядного Андрюшеньку…

 

6 июля 1977 года. Любовь

Андрей выпрыгнул на платформу из открывшихся дверей электрички и с наслаждением вдохнул мягкий теплый воздух любимой Истры. Сейчас он сильно пожалел, что вот также, на вечерней электричке, не приехал сюда ни в понедельник, ни вчера. В Москву можно было возвращаться каждое утро – всего-то час езды. Ведь мучился же, рвался в Истру, чтобы снова увидеть Танечку, встретиться с ней. Но что-то сладостное было в этом мучении, в этом непривычном приятном ожидании.

Он упивался чувством, испытываемым к худенькой длинноволосой красавице. Он думал о ней почти постоянно, засыпал, видя ее милое личико, слыша ее голос, чувствуя ее запах. Вот и сейчас запах Истры снова вызвал в его воображении образ Тани. Он шел по ночным улицам и снова и снова вспоминал, как впервые увидел ее на пляже.

Как давно это было – целых пять дней назад! Вспоминал, как следил за ней, влюбляясь все сильнее и сильнее, вспоминал, как ревновал, когда ее целовал другой, как познакомился с самой лучшей девушкой в мире и просидел с ней всю ночь на скамейке около дома.

«Ну почему я не поцеловал ее тогда!» – корил себя Андрей.

Сейчас он был убежден, что при прощании она ждала от него не просто пожатия руки, а чего-то большего. А он застеснялся, или, вернее, не решился. Нет, не то – не захотел получить сразу так много счастья. И без поцелуев счастья было вдоволь! Никогда еще столько не было…

Вот и улица Песчаная. Тихая, безлюдная. Андрей промурлыкал куплет популярной «Вологды» – «Где же моя кареглазая где…». А у его Тани глаза серовато-зеленые. Самые-самые красивые глаза.

Свет в ее окошке горел – значит, Таня дома. Интересно, что она делает сейчас? И что делала три вечера, пока его не было в Истре? Андрей ни в коем случае не хотел думать, что Таня встречалась с кем-нибудь, что ее опять кто-нибудь провожал. После знакомства с ним такого не должно было случиться. Пусть он не говорил ей о своих чувствах в ту ночь. Но он обязательно скажет и, возможно, даже сегодня.

Оглядевшись, Андрей приблизился к знакомому забору и в один миг перемахнул через него. Теперь если даже кто-то и пройдет по улице, он успеет спрятаться за кустами сирени и останется незамеченным. Он вплотную подошел к ее окошку и тихонько постучал по стеклу кончиками пальцев. Свет сразу погас. Через секунду занавеска отдернулась, и сердце Андрея застучало быстро-быстро.

– Танечка, здравствуй. Я так рад снова увидеть тебя, – его голос дрогнул.

Таня приложила палец к губам, после чего бесшумно открыла окно и чуточку из него высунулась.

– Ты, вроде, говорил, что только в субботу вернешься, и что мы на танцах встретимся, – Она улыбалась, и от этой улыбки Андрею захотелось вопить от счастья.

– Я не смог бы дожить до субботы, если бы хотя бы на минуту не увидел тебя.

– Почему?

– Потому, что я очень сильно люблю тебя!

– Ишь ты, какой шустрый, – окно закрылось перед самым носом Андрея. Он сначала даже не понял, почему это произошло. Может, Таню позвали родители? Не могла же она закрыть окно потому, что он признался ей в любви! Он подождал минуту, две, потом постучал в окошко и зашептал, касаясь губами стекла:

– Таня, что случилось? Почему ты закрыла окно? Я, что, обидел тебя, Танечка? Но я и вправду люблю тебя, очень люблю! Ты меня слышишь, Танечка?

– Не ори, весь дом разбудишь, – услышал он приглушенный шепот. – Мы же договорились на танцах встретиться, вот и приходи туда в субботу.

– До субботы очень долго ждать, я не выдержу.

Окошко снова открылось, но занавеска осталась нетронутой, и сквозь нее Андрей не мог ничего разглядеть.

– Танечка, я очень хочу увидеть тебя. Пожалуйста, выгляни, – взмолился он.

– Зачем?

– Ты мне очень нравишься, и я люблю тебя.

– Правда, что ли?

– Да. Я клянусь тебе.

– Это только слова.

– Нет! Не слова! Я докажу тебе! – Андрей выхватил из кармана спичечный коробок, достал и зажег спичку. Потом медленно начал приближать ладонь к желтому язычку пламени.

– Ты, что, с ума сошел?! – вскрикнула Таня и тут же перешла на сердитый шепот, – Прекрати! Прекрати немедленно!

Андрей, стиснув зубы и закрыв глаза, терпел боль. Только когда пламя погасло, он отшвырнул спичку и затряс обожженной рукой, но тут же сжал ее в кулак и прижал к сердцу.

– Видишь, Танечка, я люблю тебя, и это не только слова.

– Какой же ты дурак, а! Неужели ты и впрямь такой дурак?

– Не говори так. Я лю…

– Да заткнись ты! – перебила Таня и наконец-то отодвинула занавеску. – Ну-ка, давай сюда руку – ожог надо холодной водой смочить.

Он протянул руку в окно, а Таня вышла из комнаты, быстро вернулась с мокрым платком и прижала его к ладони Андрея, отчего ему стало больнее прежнего. Но он терпел и даже улыбался, счастливый, что Таня ухаживает за ним, жалеет его.

– Ну что ты лыбишься, дурачок, – ее голос уже не был сердитым. – Разве свою любовь так доказывают?

– Я, наверное, и впрямь дурак, что стал жечь себя. Но, говорят, – все влюбленные дураки. И чем сильнее они влюблены, тем глупее совершают поступки. Не обижайся и прости меня, пожалуйста, если я расстроил тебя. Пожалуйста.

– Ладно. Только не делай так больше, – сказала Таня почти что нежно. – Ну, что ты там стоишь? Давай, залезай сюда, а то еще увидит кто-нибудь с улицы.

Андрей, даже и не мечтавший о такой удаче, ухватился за раму, подтянулся и без труда протиснулся в узкое окошко. В маленькой комнате стоял какой-то особенный смешанный запах дома, хозяева которого держат коров, и духов Тани. Он сразу влюбился и в этот запах, и в эту уютную комнатку. Влюбился в киноартистов, фотографии которых во множестве были наклеены на стенах, хотя в сумраках и не мог узнать всех, кто на них изображен. Ему сразу стали очень дороги Танины кровать, стулья, магнитола в углу, стол, и на нем будильник, графин с водой, лежащие стопкой толстые общие тетради.

Он видел все эти предметы, видел стоявшую рядом любимую девушку, и теплые волны блаженства накатывали на него. Теплота шла от обожженной руки, и Андрей был благодарен ожогу, готов был целовать свою горящую огнем руку потому, что до нее дотрагивалась Таня. Он поднес ладонь к губам и подул на нее.

– Болит? – спросила Таня и, не дожидаясь ответа, намочила платок водой из графина и аккуратно приложила его к ладони.

– Спасибо, Танечка. Мне так хорошо.

– Зачем ты сделал это?

– Не знаю, зачем, но знаю, что никогда не пожалею об этом.

– Опять ерунду говоришь, – сказала она строго и даже раздраженно.

– Все, не буду больше, – торопливо сказал он.

– Чего стоишь-то? – Таня присела на кровать. Андрей выдвинул из-за стола стул, сел на него и стал смотреть на девушку.

Они молчали. Молчали долго. И в доме не было слышно ни звука. Андрей, не отрываясь, смотрел на Таню, разглядывал ее, любовался ею. Он готов был сидеть так хоть всю ночь. Таня откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Ты что, хочешь во мне дырку проглядеть? – прошептала она.

– Нет, я просто любуюсь, Танечка.

– Было бы на что любоваться.

– Есть. Есть на что, милая, – Андрея оказался на коленях у ее изголовья. – Ты такая красивая. Я сразу в тебя влюбился, как только увидел тогда на реке…

– Когда на реке?

– Ты разве не помнишь? В субботу ты пришла на речку с подружками. А потом, когда вытиралась, у тебя полотенце соскочило…

– Так ты был тогда на пляже? – она приподнялась и, оперевшись на локоть, с интересом на него поглядела. – И ты видел, как с меня свалилось полотенце?

– Видел, – Андрей, будто сознался в проступке.

– Наглец, – Таня снова откинулась на кровать и отвернулась к стене. Разметавшиеся по подушке волосы были похожи на пряди длинных водорослей, колышущихся на течении.

Андрей не понял – обиделась ли она или просто шутит. Подождав немного, он прижался к кровати и осторожно начал гладить волосы-водоросли, каждую секунду боясь, что Таня запретит ему делать это. Но она лежала молча и неподвижно. Не переставая гладить, Андрей поднялся с колен и присел на краешек кровати, потом медленно склонился над девушкой. Он почти коснулся губами ее щеки, когда Таня повернулась к нему и посмотрела в упор.

Андрею показалось, что она чего-то ждет от него. Но что может ждать девушка от парня, когда он сидит так близко, и они только вдвоем в маленькой комнатке, освещенной лишь желто-синим светом луны? Андрей задержал дыхание и коснулся губами ее губ, которые Таня зачем-то сразу сжала.

Потом прикоснулся еще раз и еще, но тут Таня резко отвернулась, а после села, отстранив Андрея, и ему пришлось ухватиться за край кровати, чтобы не упасть.

– Ты что, целоваться не умеешь? – спросила она.

– Почему не умею? – смутился Андрей.

– Потому, что как покойницу меня целуешь.

– Да нет, что ты! Я просто…

– Таня, ты с кем там разговариваешь? – донесся из глубины дома женский, и, как показалось Андрею, сварливый голос.

– Нет-нет, ма, ни с кем. Это тебе послышалось, – тут же ответила девушка и сердито зашептала: – Чего разорался-то? Ну-ка, давай, уматывай по шустрому, а не то мать застукает.

Она стала подталкивать его к открытому окну, и Андрей, не смея спорить, выпрыгнул на улицу, слегка подвихнув при приземлении ногу. Он тут же прильнул окну, но Таня уже закрывала его, и он лишь успел шепнуть:

– Я люблю, я очень сильно люблю тебя.

 

7 июля 1977 года. Сестренка

«Андрюха, пока тебя не было в Истре, здесь много чего произошло. Я взял из тайника твою иконку, но ее у меня отняли. Прости. Еще меня избили и, кажется, сломали ребро. Уезжаю в Москву. Вернусь в субботу вместе с толпой. Встретимся или дома, или приходи на танцы – там будем разбираться с козлами, меня избившими. Если сможешь, обязательно поговори с Лексием. Шурик».

Почерк был корявый – как курица лапой, но в тексте не было ни одной грамматической ошибки.

Андрей проснулся аж в первом часу дня и нашел записку на крыльце дома. О том, что в прошлую субботу он украл из музея иконку, он вспомнил только сейчас. Он даже удивился этому. Но потом понял, что начисто забыл про иконку и про многое другое потому, что последние дни все его мысли были заняты только Таней. Андрей снова стал думать о ней, вспоминать вчерашний вечер, ночь, минуты, проведенные в ее комнате, у ее кровати. Он десять раз сказал Тане, что любит ее и не услышал от нее ни одного ласкового слова. Он прекрасно понимал, что если влюбился в нее с первого взгляда, это совсем не означает, что и она сразу начнет испытывать к нему нежные чувства. Ведь совсем недавно она целовалась с каким-то там Терехой и даже знать не знала о существовании его – Андрея. Она даже не заметила его тогда на «Детском». Но она и не послала его куда подальше, когда он сделал попытку с ней познакомиться! И он познакомился. И провел несколько самых замечательных, самых счастливых часов в своей жизни с ней на лавочке у ее дома. И вчера, вернее сегодня ночью, она позволила залезть к себе окошко, позволила сидеть рядом с ней, целовать себя. Как это было здорово!

Но, конечно, надо было действовать более решительно. Целоваться он и в самом деле не умеет, но это все ерунда – научится. В следующий раз он будет вести себя по-другому. Не станет тянуть резину, а будет смелее, если надо и наглее. И какое счастье, что следующая встреча с Таней состоится сегодня! Он снова придет к ее дому, снова постучится в ее окошко, она впустит его к себе, и тогда… Андрей зажмурил глаза и представил Таню в своих объятиях, как она отвечает на его поцелуи, как улыбается, глядя на него с такой же любовью, что и он на нее…

Потом он вспомнил о брате. Зачем Шурик взял иконку? Может, просто делать было нечего, вот он и отправился в монастырь, а после на каких-то уродов нарвался? Ладно, вернется из Москвы, разберемся. Тем более, он грозился толпу с собой привезти. Вечером вместе сходим на танцы, а в воскресенье устроим наш традиционный «отдых на любимом месте».

Андрей позавтракал и пошел в сарай ремонтировать велосипед. Надо было снять колесо и заклеить дырявую камеру. А потом навестить Лексия. Шурик зачем-то просил поговорить с ним, да и не виделся он со своим дальним родственником уже почти год.

С велосипедом Андрей возился дольше часа. Он торопился – небо хмурилось, видно, скоро должен был начаться дождь. Поэтому он решил не ждать, пока ливанет, взял велосипед брата, запер сарай и помчался к Лексию. И хотя дождь должен быль начаться с минуты на минуту, Андрей все же сделал приличный крюк и, выехав на улицу Песчаную, разогнался и пролетел на скорости мимо Таниного дома.

Была небольшая надежда хоть мельком увидеть любимую девушку, но ни у дома, ни в саду никого не было. Зато в соседнем саду он успел заметить сгорбленного мужчину с граблями в руках. Андрей вспомнил, что именно в этот сад он проник ночью, когда впервые следил за Таней. Вспомнил, как, услыша непонятные звуки, зашел в темный дом и там, в подвале, увидел засветившегося фосфорным светом голубя.

Может, тогда ему все привиделось? Но в любом случае Андрею совсем не хотелось выяснять, что там было на самом деле, и тем более не хотелось еще раз очутиться в том темном загадочном доме.

С неба упали первые капли, и Андрей поднажал на педали. К дому брата он подъехал, когда дождь уже припустил по-настоящему. Он закатил велосипед под навес и вбежал на террасу, отряхиваясь.

– Лексий, давай открывай, пока я совсем не растаял! – закричал он, стуча в окошко входной двери.

– Его нет дома, – услышал он приятный голос.

Дверь открылась, и Андрей увидел Настю. Он удивился, как сильно изменилась его троюродная сестренка – выросла, повзрослела, похорошела.

– Ой, Андрюша, здравствуй. Заходи, – сказала она, застеснявшись и пропуская Андрея в дом. Потом закрыла дверь на крючок и пошла за ним. – Олег минут пятнадцать назад как ушел куда-то, а когда вернется, не сказал.

– Настюха, тебя и не узнать, – Андрей достал из кармана две молочные ириски и протянул ей. – Настоящей невестой стала.

– Спасибо, – Настя взяла ириски и улыбнулась. – А лет через десять ты мне тоже конфетки будешь дарить?

– Через десять! – присвистнул он. – Я думаю, что лет через пять, а то и раньше, уже твоих детишек буду конфетами угощать.

– Андрюша, что ты говоришь! – краска смущения залила ее лицо, и Настя убежала на кухню. Через минуту вернулась, держа в руках полную трехлитровую банку молока.

– Молочка попьешь парного?

– С удовольствием, сестренка.

Настя достала из настенного шкафа эмалированную кружку, поставила ее на стол и до краев наполнила молоком.

– А ты будешь? – спросил Андрей, беря кружку.

– Пей. Я после тебя.

Он пил медленно, не сводя глаз с симпатичной девочки. И она, не отрываясь, смотрела на него.

– А знаешь, если ты допьешь это молоко, то сможешь узнать мои мысли? – Андрей, улыбаясь, поставил кружку на стол.

– Знаю. Может, мне твои мысли очень даже интересны, – Настя схватила кружку и быстро выпила оставшееся молоко.

– Ого! Да ты любопытная. И что же тебе, к примеру, интересно узнать?

– К примеру, как ты ко мне относишься, – Настя вытерла ладонью губы, стерев появившуюся белую полоску.

– Милая Настюха, я тебя очень люблю, – сказал он как можно нежнее.

– И я тебя, Андрюша, очень сильно люблю. И всегда буду любить.

Андрей даже слегка растерялся – так серьезно она это сказала.

– Ну, конечно. Мы же с тобой родственники, пусть хоть и дальние. Но все равно – брат и сестра.

– При чем здесь брат и сестра, – Настя махнула рукой, словно прогоняя надоевшую муху.

– Как причем? – еще больше растерялся он. А она шагнула к нему, отчего у Андрея почему-то замерло сердце. Закрыв глаза, Настя прошептала, а ему показалось, что свежий ветер прошелестел зелеными березовыми листочками:

– Андрюша, поцелуй меня, пожалуйста.

– Конечно, Настенька, – он наклонился и бережно чмокнул ее в бархатную щечку.

– Я же тебя по-взрослому просила, – она капризно надула губы.

– А ты знаешь, как взрослые целуются?

Настя промолчала.

– Может быть, и меня научишь?

Андрей не успел опомниться, как Настя, поднялась на мысочки, обхватила его руками за затылок и, притянув к себе, прижалась своими мягкими губами к его губам. Он почувствовал, как лизнул его ее язычок, и как слегка куснули за губу ее зубки, и тут же Настя отскочила от него, пихнув руками в грудь, словно это он пристал к ней, после чего опять убежала на кухню. А очумевший Андрей подождал немного, приходя в себя от поцелуя четырнадцатилетней девушки и, не зная что теперь делать, вышел на улицу.

Дождь все еще лил, хотя не был уже таким сильным. Андрей сел на велосипед и помчался домой, вдыхая всей грудью свежесть истринских улиц.

 

7 июля 1977 года. Долг платежом красен

Собираясь на встречу с Петляевым, Лексий прихватил из отцовских запасов бутылку самогонки. Однако уже на улице подумал, что одним пузырем не отделается, и, зайдя в магазин, выложил 2.90 за бутылку крепленой «Иверии».

Он нашел Петлю в старой обвитой плющом беседке с обвалившимся крыльцом, где тот вместе с постоянными теперь своими дружками-собутыльниками: Власом, Колюней и Терехой заблаговременно спрятался от надвигающейся грозы. Парни резались в «сику». Петля, конечно же, выигрывал, Теря и Влас еще держались, а Колюня успел проиграться вдрызг.

Лексий поздоровался со всеми и выставил на стол обе бутылки, чем вызвал общий восторг. Больше всех доволен был Колюня, которому, как проигравшему, предстояло, но очень не хотелось бежать за спиртным под усиливающимся дождем.

Начали с самогонки. На закуску были только зеленые недозрелые яблоки. Лексий чувствовал себя как-то коряво, неуютно, словно впервые видел тех, кто сидел рядом и по очереди пил с ним из одного стакана. На самом деле он прекрасно их знал. Долговязый, словно гнутый гвоздь, Колюня был трус, каких поискать, Влас – человек просто тупой и, наверное, поэтому в любую минуту готовый ввязаться в самую бессмысленную, пусть и сулящую поражение, драку. Ну а своего одноклассника Тереху Лексий ненавидел еще с дошкольного возраста и не раз бил ему морду за разные пакости. Только Петля был, вроде бы, все еще оставался его другом, и только он, по сути, и был нужен сегодня Лексию. Когда открыли «Иверию», Лексий, понизив голос, поинтересовался у Петли об иконке.

– Так значит тогда у кинотеатра мы твоего родственника обработали? – сделал удивленные глаза Петляев. – Ну, извини, не знали.

– Петля, будь другом, верни мне иконку, а я ее Шурику передам.

– Как же я могу тебе ее вернуть, если это Терехин трофей, – пожал тот плечами. – Спрашивай у него. А сейчас давай лучше травки курнем.

– Не, травку не буду. Ты знаешь, я с Терей всегда в контрах был. И на мою просьбу он из принципа рогом упрется. Теря лучше иконку выбросит, чем мне отдаст. Помоги, Серега.

– Добро, – Петляев достал из кармана тонкий портсигар, вынул из него папироску и, прикурив от услужливо протянутой Колюней зажженной спички, глубоко затянулся. – Я ведь прекрасно помню, Лексий, как ты мне посылки на зону слал, а долг платежом красен, – он взял в руки колоду, – Теря, давай вдвоем партеечку раскинем.

– На что? – подозрительно спросил тот.

– Давай так: я ставлю всю Колюнину долю, а ты – иконку, что у того додика у кинотеатра отобрал.

– Хм, – у Тери заблестели глаза. Такая ставка была ему явно выгодна. – Согласен. Раздавай.

Однако через пару минут он уже разочарованно доставал из кармана почерневшую от времени иконку, которую будто бы держал в лапах летящий голубь.

 

7 июля 1977 года. Дождь

В течение дня дождь несколько раз то затихал, то принимался вновь, и всякий раз, как только в просветах между готовых вот-вот сомкнуться туч появлялось солнышко, огромная глава Воскресенского собора и возвышающийся над ней крест начинали сиять золотом.

Каждый раз, промокнув под дождем, Андрей прибегал или приезжал домой на велосипеде, раздевался до трусов, вешал вещи на террасе, чтобы подсохли, но как только дождь прекращался, надевал еще влажную одежду и снова спешил на улицу.

Он шел в городской парк, разбитый на высоком берегу излучины речки Истры, спускался по крутой заасфальтированной дорожке к самой реке туда, где впервые увидел Таню, потом поднимался обратно в гору, подходил к Истринскому дому культуры, к танцплощадке…

Монастырь был виден отовсюду. Андрей любовался им и в то же время видел перед собой Таню. Он с нетерпением ждал новой встречи с ней, и, как только начало смеркаться, ноги сами понесли его на улицу Песчаную. Он мурлыкал: «Я каждый жест, каждый взгляд твой в душе берегу…» и, действительно, помнил каждое слово, сказанное Таней, каждую ее улыбку, каждый нахмур ее бровей.

Света в Танином окошке не было. Андрей никак не ожидал, что Тани может не оказаться дома. «Неужели ушла гулять с подружками, – подумал он. – Черт, надо было раньше приходить! Ну, ничего, подожду. Хоть всю ночь ждать буду».

И он стал ждать, хотя и готов был сейчас же помчаться на поиски любимой с самой большой скоростью, на какую был способен, подставляя ветру разгоряченное лицо. Он то стоял в тени кустов сирени, то слонялся по Песчаной и пересекающей ее улице в любой момент, надеясь увидеть Таню, возвращающуюся домой. Иногда вдалеке появлялись люди и шли в его сторону. Всякий раз у Андрея замирало сердце – не его ли это Таня? Он прятался в кусты или за деревья, поджидая, когда гуляющие приблизятся, но Тани среди них не было. Видимо, домой она не спешила.

Опять начался дождь. Андрей укрылся под огромным старым вязом, что рос напротив Таниного дома. Сначала под деревом было более-менее сухо, но вскоре крупные капли начали падать на голову, на плечи, влага тоненькими струйками потекла по спине, и он вконец вымок.

«Ничего, – утешал себя Андрей, – пусть Таня увидит, что я насквозь промок, ее дожидаясь. Пусть это будет лишним подтверждением, что я люблю ее. – Он усмехнулся. – Вчера выдержал пытку огнем, сегодня – водой, осталось только, как в сказке – медные трубы пройти». Андрей вспомнил, поцелуй Насти. Вот если бы его так целовала не малолетняя сестренка, а милая Танечка…

Вдруг в окошке, с которого Андрей не сводил глаз, зажегся свет!

«Как же я умудрился пропустить ее? – удивился он. – Наверное, Таня шла со стороны леса. Неужели она была одна, а я из-за этого дурацкого дождя, из-за этого чертова вяза, который все равно не спас от сырости, не смог встретить свою любимую?»

Но нет, Таня гуляла не одна. Андрей понял это, увидев какого-то парня, взобравшегося на забор и спрыгнувшего в сад. Затем, точно так же, как вчера Андрей, парень юркнул в открывшееся окно, после чего свет сразу погас.

Это произошло так быстро, что Андрей сначала усомнился – не привиделось ли ему это, не прокрутил ли он в своем воображении несколько мгновений вчерашнего своего свидания.

«Вот и дождался – она впустила к себе другого! Как же так? Ведь только вчера ночью я сидел у ее кровати, гладил ее волосы, даже чуть-чуть целовал. А теперь там, в ее комнате, кто-то еще, может быть, понаглее меня, наверное, не только гладит ее! Какой же я дурак! Надо было не шляться где попало, а сразу идти сюда. Надо было, надо!»

Он стоял перед ее темным окном и снова и снова проклинал себя, а дождь все усиливался. Уже начали сверкать молнии, и гром погромыхивал все ближе и ближе. Когда дождь превратился в настоящий ливень, Андрей побежал. Ему было все равно, куда бежать, все равно, наступает ли он на лужи, летит ли на него грязь, льет ли сверху. Он просто бежал и думал, что, наверное, было бы совсем неплохо, если бы одна из молний своим острием ударила сейчас в его сердце.

 

Год 1941

– Ой, Господи, спаси и сохрани. Ни за что люди гибнут, ни за что! – причитала сгорбленная старушка, семенящая по скрипучему снегу в толпе таких же, как и она горемык.

– Говорят, в Никулино фрицы паренька малого расстреляли. Ему офицер говорит: натаскай, мол, семьдесят ведер воды, а тот ему прямо так в глаза, мол, пусть натаскаю, но знайте, что все равно я не ваш! И его, голубя, прямо на месте и застрелили из шмастера.

– А в нашем Рождествено деда убили за то, что в буденовке на улицу вышел! – прикрывая рукой рот, рассказывала переваливающаяся с ноги на ногу крупнотелая женщина. – Я уж ему, упрямцу, говорила-говорила, чтобы на рожон не лез, а шел домой подобру-поздорову, а он как будто специально смерти искал.

– Спаси нас, Господи и сохрани, спаси и сохрани…

– Мама, мамочка, я кушать хочу, у меня уже ножки не идут, – хныкала маленькая девочка в надвинутой на уши солдатской шапке-ушанке, повисая на руке матери, а та, прижимая к груди еще одного малыша, и сама еле шла.

Мороз свирепствовал. Люди были до невозможности усталые и голодные, но под дулами автоматов не задавали вопросов, куда и зачем их ведут. Не прошло и двух недель, как захватил враг, где с боями, где без, родные Рождествено, Лечищево, Бужарово, Андреевское, Никулино, Истру… И вот уже покатились назад немецкие полки, теряя и людей и технику, но главное – веру в свою непобедимость. Оттого и лютовали фашисты, отступая, учиняли кровавые расправы над мирными жителями, уничтожали русские деревни и села.

– Мама, мама, горит! Весь белый свет горит! – закричала девочка, только что просившая есть.

Вдалеке на горе, там, где была Истра, люди увидели плясавшие в полнеба языки пламени. Город, в котором насчитывалось больше тысячи домов, горел весь, от окраин до центральной площади, и черный дым заслонял полгоризонта.

От такого ужаса бабы, мужики, дети заголосили, заплакали, попадали на колени. Немецкие автоматчики молча смотрели на далекий пожар и на людей, которых было велено вести в теперь уже переставший существовать город. Потом последовал отрывистый приказ, и солдаты, построившись в колонну по два, направились быстрым шагом в направлении откуда пришли, забыв о тех, кого полдня держали на мушках. Лишь один солдат обернулся и дал короткую очередь поверх голов бывших пленных.

Сразу же наступила тишина. Беспомощные люди уткнулись лицами в жгучий снег и долго лежали так, боясь пошевелиться.

Первым поднял голову седовласый старик. Убедившись, что немцы ушли, он встал, поправил съехавшую шапку, стряхнул снег с видавшего вида тулупа и, не обращая внимания на остальных, пошел туда, где догорал город, и где все еще сиял золотыми куполами Новоиерусалимский монастырь.

* * *

Много лет назад в последний раз пользовался Андрей Панкратович Безуглый подземным ходом, ведущим в монастырь. Но не забыл, как на откосой стене холма найти в него лаз, укрытый густыми кустами бузины, не забыл, и куда этот подземный ход выводит. Да и как мог забыть он дело рук своих, пусть прошло уже много-много лет, с тех пор, как этот ход строился.

Не старел Андрей Панкратович. На вид ему было лет семьдесят пять, но и в 1723 году выглядел он точно так же. То ли и действительно добавил ему нефритовый голубь двести пятьдесят лет жизни, то ли так сильно верил Андрей Панкратович, что не умрет раньше выпрошенного срока, однако и в самом деле не умирал.

Один он знал, что ценой за дарованные ему столетия жизни было разрушение Воскресенского собора. Долгие годы замаливал свой грех. Восстанавливал собор, строил церкви в Горбове, Рубцове, Дарне, Холмах, Полевшине, Бужарово, Рождествено, Поджигородово и во многих других местах. Но жил скромно, неприметно, меняя с годами один дом на другой, чтобы не удивлялись люди его долголетию. Семьей не обзаводился, а только работал и молился в одиночестве, работал и молился…

И вот теперь, когда захватили Истринскую землю немцы, седовласый старик посчитал, что настало время снова обратиться к нефритовому голубю, чтобы выпросить у него мира для родного края и покоя для себя лично.

Андрей Панкратович хорошо помнил все повороты подземного лабиринта, выводящего в подвалы Воскресенского собора. Помнил он и, как найти тайник с хранящимся в нем нефритовым голубем.

Изразец с изображением летящей птицы, так же, как и давным-давно, засветился лишь только Андрей Панкратович, опустившись на колени, поднес к потайной дверце собранные в складень три иконки. И так же, как и два столетия назад, ключ-складень вмиг нагрелся. Но не успел старик открыть дверцу тайника, как ощутил прикосновение к шее холодного металла.

Андрей Панкратович обернулся, и ему в лицо ударил белый свет фонаря. Два солдата, не дав подняться, заломили ему за спину руки, после чего из темноты на освещенное фонариками пространство выступил офицер в белых перчатках, с блестевшими серебром черепами в петлицах.

– Что, дед, за сокровищами пришел? – спросил эсэсовец почти без акцента и, не дожидаясь ответа, оттолкнул Андрея Панкратовича от тайника.

– Нет! Нельзя голубя трогать! – закричал Андрей Панкратович. И вырвавшись, вскочил, словно молодой, на ноги, ринулся на офицера головой вперед, боданул его лбом в спину, отчего тот, падая, врезался лицом в стену.

Андрея Панкратовича тут же сбили с ног. Посыпались удары, пинки. Потом старику вывернули назад руки, поставили его на колени и, потянув за седые волосы, задрали голову вверх. Офицер с окровавленным носом и со стеклянным взглядом, сжимая в зубах сигарету, навис сверху. А потом старик увидел, как малиновый огонек сигареты медленно приближается к его глазам…

* * *

Андрей Панкратович пошевелился, когда беготня вокруг и отрывисто-жестко звучащие команды на чужом языке окончательно прекратились. Кое-как поднялся на ноги. Было темно, больно и холодно. И еще очень страшно. Страшно от предчувствия, что вот-вот должно произойти что-то непоправимое. Точно также испугался он, после того как дотронулся до нефритового голубя два с лишним столетия назад, когда вдруг задрожал собор, разрушаемый неведомой силой.

Где-то далеко наверху бабахнуло. Андрей Панкратович дотронулся до лба соединенными указательным и средним пальцами, чтобы перекреститься, и замер, слыша, как похожие на удары в большой барабан звуки все учащаются и становятся ближе, превращаясь в один сплошной невыносимо громкий гул. Старик, вытянув руки, шагнул, как ему казалось, по направлению к тайнику, и тут пол под ногами встряхнулся и пространство вокруг взорвалось оглушительным громом…

Очнулся Андрей Панкратович Безуглый с повязкой, прикрывающей ослепленные глаза, на больничной койке. Как попал в госпиталь, он не помнил и так никогда и не узнал. Зато узнал, что при отступлении саперы дивизии СС «Райх» заминировали и взорвали и Воскресенский собор, и башни ограды Новоиерусалимского монастыря, и Трапезные палаты. Узнал, что Истра сожжена дотла, а единственное, что у него осталось, это две маленькие, почерневшие от времени иконки.

 

7 июля 1977 года. Гроза

Ирина никак не ожидала, что Сергей Петляев с такой яростью набросится на нее. Она была совсем не против с ним чик-чирикнуться, но только, чтобы все шло по ее сценарию.

Уверенная, что сможет дать отпор любому приставале, как это уже бывало ни раз, она впустила его в дом. Мокрого, пьяного, с неестественно блестевшими, словно остекленевшими глазами. Сергей сразу стал раздеваться, никак не реагируя на ее: «Где это ты так нализался?». А когда она, стараясь придать голосу надменный тон, сказала:

– К даме не мешало прийти с букетом роз и бутылкой шампанского, – он врезал кулаком по выключателю на стене, погасив свет, и неожиданно набросился на нее, развернул к себе спиной и заломил руки, подняв их так высоко, что Ирина вскрикнула и нагнулась, чтобы не было больно. Ни на секунду не ослабевая хватки, Сергей содрал с нее джинсы и трусы, затем прижал грудью к столу, стоявшему посередине комнаты.

Она не стала сопротивляться, понимая, что это, скорее всего, приведет только к его еще большему озлоблению, и поддалась ему, расставила ноги, прогнулась и выпятила зад.

Сергей, не ожидавший такой реакции, зло схватил ее за волосы и повернул к себе лицом. Ирина нашла силы улыбнуться и томно закрыла глаза. Тогда он отпустил волосы и руки и стал насиловать уже не так яростно.

За окном разбушевалась гроза. Вспышки синих молний, похожие на фотовспышки то и дело освещали комнату, в которой еще позавчера Ирина сама вытворяла с другими все, что хотела.

– Только бы этот шизанутый синяков мне не наставил, – думала она теперь. – Хорошо хоть успокоился. Надо постараться, чтобы побыстрей кончил.

Ирина задышала прерывисто, застонала, то и дело оборачиваясь к нему через плечо, всем своим видом показывая, что все, что он делает, доставляет ей огромное удовольствие. И Сергей тоже задышал учащенно, начал постанывать, движения его участились, он вцепился руками ей в спину, отчего Ирина даже вскрикнула.

Как раз в это время молния в очередной раз осветила все вокруг голубым светом, и почти сразу раскат грома словно взорвался в комнате. Ирина почувствовала, что Сергей вздрогнул, будто испугавшись. Она начала медленно оборачиваться, снова томно прикрыв глаза и постаравшись изобразить на лице настоящее блаженство. Но тут Сергей резко вышел из нее, и Ирина почувствовала, как на ее зад и спину брызнуло что-то теплое.

«Хорошо хоть догадался вовремя вытащить», – успела подумать она, прежде чем услышала хрип, перешедший в рев и после – грохот чего-то упавшего на пол, совпавший с новым оглушительным раскатом грома.

Открыв глаза, Ирина прежде всего увидела Сергея со спущенными штанами, затем блестящую серебром полоску, зажатую в его пальцах, и уже после посмотрела туда, куда смотрел и он, то есть на пол, где на боку, поджав подрагивающие ноги и выпластав, словно для милостыни, руку, лежал Андрей Панкратович. Сверкнула еще одна молния, и Ирина увидела, что рука с шевелящимися, словно перебирающими струны на гитаре пальцами, лежит в черной луже, и даже за долю секунды, пока было совсем светло, ей показалось, что лужа заметно увеличилась.

Она истошно закричала, но Сергей зажал ей рот. Он и не думал убивать старика с повязкой на глазах. Когда пик блаженства вот-вот должен был наступить, он вдруг увидел, что к отбрасываемой им на стену тени, сзади приближается еще одна тень. Свой любимый выкидной нож Петля достал машинально. Он не собирался им резать, хотел лишь напугать наглеца, посмевшего ему помешать. Но Сергей Петляев очень сильно испугался сам, увидев легшую ему на плечо кисть скелета. Он отпрянул, брезгливо отмахнувшись от этой тощей ледяной кисти, лезвие его ножа пришлось точно по венам на запястье старческой руки, и кровь вырвалась из нее, словно из пробитого резинового шланга.

 

8 июля 1977 года. Девочки

Андрей проснулся, когда солнце светило уже вовсю, а с улицы доносились щебетание птиц и веселый шум малышни из детского сада, соседствующего с двором его дома.

Когда Андрею было лет десять, он познакомился с девочкой из этого сада. Вернее, не то чтобы познакомился, а некоторое время общался с ней, даже не зная ее имени, так же как и она не знала, как зовут его. В сплошном заборе из серых старых досок, разделявших детский сад и его двор, было множество щелей и дырочек, затянутых паутиной. В них Андрей иногда от нечего делать наблюдал за детсадовскими, бросался в них сосновыми шишками или обливал водой из брызгалки. Ребятня всегда веселилась его шуткам и продолжала затеваемую им игру до тех пор, пока строгая воспитательница не обращала на это внимания.

Однажды вечером, когда почти всех детей уже забрали родители, Андрей случайно увидел, как в промежуток между детсадовской беседкой и забором зашла девочка из дошкольной группы. У нее были большие голубые глаза и большой рот, слегка похожий на лягушачий. Девочка задрала платьице, спустила трусики и села писать.

Он смотрел на девочку, не смея шелохнуться, но все равно она почему-то обернулась и увидела его. Даже сейчас, спустя восемь лет, Андрей помнил, как неловко почувствовал себя тогда, но все же не убежал, а так и остался стоять и пялиться на девочку. А она ничуть не смутилась и, сделав свое дело, неторопливо натянула трусики и, гордо вскинув голову, ушла.

На следующий день, в то же время, девочка снова зашла за беседку и, увидев через щель в заборе Андрея, играющего на куче песка в солдатиков, сама обратила на себя внимание, задорно сказав:

– Здравствуй, мальчик!

– Привет, – ответил Андрей, вставая и роняя на песок солдатиков. А девочка, как и накануне, не стесняясь, пописала и ушла, правда, сказав на этот раз:

– До свидания, мальчик!

Так повторялось три дня в подряд. А на четвертый девочка, оказавшись за беседкой, сразу подошла к забору, с другой стороны которого почти к нему вплотную прижался Андрей, и протянула руку в щель между досок. Она взяла тонкими пальчиками за резинку его тренировочных штанов и заодно трусов, оттянула их и с любопытством туда заглянула. Андрей замер. Он закрыл глаза, ожидая, что же девочка будет делать дальше, и вдруг почувствовал, что происходит что-то совсем непонятное. Открыв глаза, он увидел, как девочка злорадненько улыбается, а из ее постепенно разжимающегося кулачка прямо ему в штаны жидкой струйкой сыплется песок. Он стоял не шевелясь, не веря в такое предательство, пока кулачок не разжался полностью, освободившись от последних песчинок, и пока девочка, такая злая и некрасивая, не убежала, показав напоследок длинный розовый язык.

Тогда, восемь лет назад, он впервые испытал на себе, как коварно могут поступать девочки. Сегодняшней ночью – во второй раз. Два события встали рядом и казались одинаково далекими и несправедливыми.

* * *

Как и накануне, Лексия не оказалось дома, и дверь открыла Настя. Увидев Андрея, она ахнула, заулыбалась и засмущалась одновременно. Андрей и сам смутился от ее столь явно не скрываемой радости. Он не знал, что сказать и, пройдя за Настей на кухню, молча смотрел, как она достала из холодильника банку с молоком, наполнила все ту же вчерашнюю кружку и подала ему. Молоко он выпил с удовольствием. Вытер ладонью губы, сказал:

– Спасибо, Настенька.

– Пожалуйста, – ответила она, не зная, куда девать руки. – Еще хочешь?

– Нет, спасибо.

Они помолчали. Андрей с любопытством разглядывал сестру. Он помнил ее совсем маленькой. Как играл с ней, рассказывал сказки, таскал на руках. Помнил, однажды, увидев его на улице, маленькая Настя, вместо того, чтобы как всегда, помчаться навстречу, убежала во двор и где-то там спряталась, а Лексий объяснил потом, что сеструха подралась накануне с одной из подружек, та расцарапала ей лицо, и она очень боится, что теперь Андрей разлюбит ее, ставшую некрасивой.

Шрамик на щеке и сейчас был заметен, но совсем не портил ее. Андрей подумал, что года через три, а может, и раньше, у Насти от женихов отбоя не будет.

– Мне вчера так понравилось, как ты меня поцеловала, – сказал он. Настя в ответ только вздохнула.

– Ты как хочешь, Настюха, но теперь моя очередь тебя целовать…

Она зарделась и закрыла лицо ладошками. Потом опустила руки и, затаив дыхание, стала ждать. Видя, как дрожат ее длинные ресницы, Андрей, положил руки на плечи девочки, наклонился и поцеловал. Губки ее были мягкими, нежными, податливыми. Поцелуй получился добрым и хорошим, что ли.

Отстранившись, Андрей посмотрел в глаза Насти и увидел в них столько счастья, что испытал нечто новое и необъяснимое. Чтобы спастись от нахлынувших чувств, он снова прижался губами к ее губам. Настя ответила ему, бойким язычком, отчего он пришел в совершенное смятение. Ему захотелось целоваться еще и еще. Руки его сами собой опустились с ее плеч на спину и еще ниже, а Настя вдруг всхлипнула и прижалась к нему так крепко, что, казалось, и оторвать нельзя.

Андрею стало жарко. Он разом забыл, что Настя совсем девчонка и, к тому же, его сестра. Забыл про Таню и про всех остальных людей. Мир превратился в Настины губы, язык, нос, в ее закрытые глаза с длиннющими ресницами, в ее брови, в ее шрамик на щеке…

– Это что такое?! – резкий окрик заставил их вздрогнуть и отпрянуть друг от друга.

На пороге, уперев руки в бока, стоял Лексий. Он очень медленно поворачивал голову и смотрел глаза в глаза то родной сестре, то троюродному брату, отчего обоим с каждой секундой становилось все неуютнее, словно они совершили самое, что ни на есть распредательство.

– Олежа, вот Андрей снова к тебе пришел, – очень тихо сказала девушка.

– Заткнись, потаскуха! – рявкнул Лексий.

– Дурак! – Настя и выскочила из кухни, вытирая брызнувшие слезы.

– Лексий, прошу тебя, – Андрей подступил к нему.

– Ты что хотел с ней сделать, а? – Лексий скомкал в кулак рубашку на его груди. – Тебе что, взрослых блядей не хватает!

– Да пошел ты, псих…

– Ах ты! – Лексий хотел двинуть Андрея кулаком в лицо, но тот сумел вовремя увернуться и отскочить. Рубашка, задержавшаяся в чужих пальцах, вылезла из брюк и лишилась пары пуговиц, покатившихся по полу.

– Послушай, Лексий… – Андрей обязательно должен был сказать что-то в свое оправдание.

– Молчи-и-и! – заорал тот, потрясая кулаками. – Уйди лучше, брательник, пока не убил я тебя!

Лексий рванулся вперед, но, все же, сдержав себя, остановился, нависнув над Андреем, который был ниже его почти на голову, и заорал снова:

– Уйди, уйди! Уйдиии!!

И когда Андрей, опустив голову, шагнул мимо него и вышел из дома, Лексий начал что есть силы молотить по столу кулаками, в одном из которых была зажата маленькая иконка.

 

8 июля 1977 года. Уборка

Катя замерла на пороге комнаты Ирины, не веря своим глазам. Она хорошо знала Сергея Петляева, учившегося с ней в одной школе. Не раз видела его дерущимся, знала, что когда-то он пырнул ножом человека, догадывалась, каким стал Петля, побывавши в тюряге, но никак не могла представить его, выжимающим половую тряпку в таз с грязной водой. Тем не менее, Сергей Петляев мыл полы, вернее только что закончил мыть.

…Если бы не Ирина, он, наверное бы, сразу после убийства деда, дал бы деру или устроил в доме пожар для сокрытия улик. Однако девушка опомнилась первой и взяла инициативу в свои руки.

Оттолкнув зажавшего ей рот Петлю, и натянув джинсы, она бросилась к лежавшему на полу без движений хозяину дома. Но не для того, чтобы узнать, живой ли он и помочь, если надо. Она залезла ему за ворот рубашки, вытащила оттуда небольшой мешочек на веревке, тряхнула им, и, услышав позвякивание, радостно крикнула:

– Есть! Обе!

– Что там? – спросил Сергей, приводя в порядок растрепанную одежду.

– Зачем ты убил его, дебил? – прошипела Ирина.

– С-случайно, – пролепетал Петля, никак не ожидая, от девчонки, которую только что насиловал, такой змеиной злости.

– Дегенерат! Он же знал, где тайник! Знал, как его открыть! А теперь… – Ирина была готова броситься на парня, все еще державшего в руке нож, и выцарапать ему глаза.

Сергей даже отступил от нее в испуге. Но Ирина тут же успокоилась и сказала:

– Не боись, Петлюра, все еще поправимо!

– Да что поправимо-то?

Ирина шагнула к нему почти вплотную.

– Ты только что убил человека. Но это все ерунда. Мы спрячем труп. Закопаем в подвале этого дома, и никто не узнает, куда исчез слепой старик.

– А хазу можно будет потом подпалить, – вставил Петля.

– Можно будет, – согласилась Ирина. – Но после, после. Она внимательно посмотрела ему в глаза. – Я посвящу тебя в тайну Нефритового голубя, – повторила она слова Панкратыча, постаравшись придать голосу торжественность. – Ты станешь очень богатым. Но сейчас надо сделать дело, понял?

С большим трудом они перетащили тело Панкратыча в подвал. Потом, при тусклом свете единственной свечки долго копали в подвале яму, не зная, куда девать растущую гору земли, пока Ирина не догадалась принести ведро и не начала выносить ее в огород и рассыпать по грядкам, под кусты смородины, под яблони. Она все делала порывисто, бегом, то и дело поторапливая Сергея. Он работал молча, с тупой сосредоточенностью, не переставая спрашивать себя, с какой собственно стати подчиняется Ирине, и в то же время понимая, что так надо.

Закопав тело, они принялись наводить порядок, убирать грязь, смывать кровь, которая была везде: на крыльце, в коридоре, в комнате. Только под утро, когда дождь на улице, наконец, закончился, они, совершенно измученные, заснули, даже не сняв одежду. Ирина – на своей не разобранной кровати, Петля – в кресле. А проснувшись, обнаружили, что множество пятен засохшей крови осталось еще и на столе, и на стенах и на них самих. Снова взялись за тряпки. Грязную воду во двор выносила Ирина, чтобы никто не заметил ее гостя.

Она первая увидела подходившую к дому Катю и спряталась за крыльцо, чтобы понаблюдать, какая реакция будет у подружки, когда та увидит «грозу истринской молодежи», моющим полы в ее комнате.

Реакция была примерно та, какую и ожидала Ирина – Катя прыснула со смеху. Петля моментально побагровел, швырнул тряпку на пол, со злостью пнул ногой таз с водой и уже открыл было рот, чтобы рявкнуть на незваную гостью, но тут появилась Ирина.

– Коротышка, где ты шлялась все утро? – набросилась она на, сразу втянувшую голову в плечи, подругу. – Ну-ка, схватила тряпку и протерла полы в комнате и на крыльце!

Девушка тут же бросилась выполнять приказание, а Ирина подошла к Петляеву и подмигнула ему со значением, показав глазами на Катю.

– Что это ты, словно хозяйка мохнатого котлована, раскомандовалась? – спросил Петля негромко, когда они отошли к подоконнику. – Она, что – твоя шестерка?

– Почти, – сказала Ирина. – Вернее, я госпожа, а она моя служанка.

– Ишь ты?

– Хочешь тоже стать ее господином?

– В смысле?

– Не прикидывайся, Петлюра, – ухмыльнулась Ирина. – Хочешь ее трахнуть?

– Мужчина всегда хочет. Но… – он запнулся.

– Что?

– Во-первых, не сейчас и только не здесь. А во-вторых, мы еще с тобой не закончили, сударыня, – и он положил руку ей на бедро.

– Шустрый ты больно. Уговор наш не выполнил, а чего-то хочешь, – она скинула руку. Потом взяла лежавшую на подоконнике высокую коробку из-под печенья с надписью «Красная Москва», вытащила из нее стопку фотографий и, просмотрев их, показала одну Петляеву.

– Кто это? – спросил он, хотя сразу узнал сидящего в кресле парня.

– Тот самый пацан, с которым я должна была встретиться позавчера у кинотеатра. У него есть одна очень нужная мне вещь.

– Ты хочешь заполучить это вещичку, да? – он снова положил руку Ирине на бедро. Она согласно кивнула.

– Получишь легко, – Сергей обхватил ее второй рукой за талию и прижал к себе. – Я твоего додика знаю, а один мой кореш в курсе, где он живет.

– Не врешь? – глаза у Ирины заблестели.

– Не-а, – он сильнее прижал ее к себе. Ирина сначала отклонилась, но тут же подалась вперед и позволила себя поцеловать.

– Ириночка, куда воду выливать? – Катя с тазом в руках стояла у порога и, покусывая нижнюю губу, глядела на подругу с собачьей преданностью и в то же время с нескрываемой ревностью.

– А, Коротышка, – Ирина словно только что про нее вспомнила. – Вылей под любую яблоню во дворе и быстренько возвращайся.

– Хочешь кое-что посмотреть? – спросила Ирина, когда Катя покинула комнату. Она высвободилась из объятий Петляева и, перебирая фотографии, стала давать некоторые ему в руки.

– Ого! – теперь глаза заблестели у Сергея. – И кто же это все зафиксировал? – спросил он, с явным удовольствием рассматривая запечатленные эпизоды «аттракциона сластей».

– Ты лучше скажи, хочешь с Коротышкой чик-чирикнуться? – в свою очередь спросила Ирина.

– Уже захотел.

– Сейчас? Здесь?

– Ага.

– Вот, – Ирина удовлетворенно улыбнулась. – Коротышка придет и выполнит все, что ты прикажешь. Это будет тебе авансом. А как только добудешь мне иконку, то и я тебе отдамся. Договорились?

– Извольте, сударыня. А что за иконка?

– Потом узнаешь, – сказала Ирина, увидев Катю. – Иди-ка ко мне, Коротышка. Сейчас проверим, как сильно ты меня любишь…

* * *

Возвращаясь от Ирины домой, Катя не могла удержать катившиеся слезы. Нет, она не обиделась на подругу за то, что та велела ей подчиниться Петляеву. Он набросился на нее, словно изголодавшийся зверюга, и Кате пришлось покорно вынести все его выходки. Но после в «игру» вступила сама Ирина. Как только не изгалялась она над ней вместе со своим гостем, всячески ее унижая и доставляя гораздо больше боли, чем удовольствий.

И это Катя перетерпела, продолжая любить милую Ириночку. Но когда они, натешившись, отбросили ее словно рваную, ни к чему не пригодную тряпку и занялись любовью исключительно вдвоем, Катя не выдержала и убежала.

Она готова была простить Ирине все, любые унижения и оскорбления, но видеть, как любимая подруга ублажает другого, не могла. Она возненавидела Петляева, втиснувшегося между ней и Ириной, и сейчас, глотая слезы, только и думала, как бы ему отомстить.

Вдруг Катя остановилась словно вкопанная. На противоположной стороне улицы находился дом, где жила Ольга, Греческий профиль, с которой после возвращения из тюрьмы, гулял Петля. Катя вытерла слезы и, с минутку поразмышляв, перешла дорогу и открыла калитку во двор Ольги.

* * *

– Про какую-такую иконку ты мне фуфло толкала? – развалившись на кровати, Петля закурил беломорину. После длившейся больше двух часов оргии, руки его заметно дрожали.

– Сейчас, – Ирина заправила в джинсы рубашку, потом вытащила из кармана мешочек и из него две иконки. Бросила одну Петле, а сама взяла в руки расческу и начала причесываться.

– О, почти такую же я только вчера держал в руках, – сказал он и неторопливо затянулся.

– Чего-чего? – изумилась Ирина.

– Теря коцанул ее у того додика, что на фотографиях, когда мы ему слегка чердачок смазали. Это было, вроде, позавчера. Точно – в среду, когда я тебя у кинотеатра ждал, – Петля говорил медленно, с ленцой. Ирина слушала, застыв с поднятой вверх рукой, держащей расческу. – Вчера я ее в очко выиграл, а после одному корешку подарил.

– Зачем? – выкрикнула Ирина.

– Ну, можно же хоть раз в жизни доброе дело сделать, – он в очередной раз затянулся и тонкой струей выпустил дым. – А корешок мой – Лексий прикандыбал и давай канючить, помоги, мол, иконку вернуть моему родственничку, а то он, мол, расстроился шибко сильно, аж сопли распустил. Вот я и помог.

– Тоже мне, добрячок нашелся! – Ирина была возмущена до предела. Оказывается Шурик выполнил свое обещание, пришел к ней на свидание, принес иконку, и не вмешайся этот уголовник, ключ к тайнику уже давно был бы у нее.

«Идиотизм! – хотелось кричать ей. Хотелось выместить зло на Петле. – Он нарушил все ее планы, он практически ее изнасиловал, он убил Панкратыча!»

Ирину даже передернуло, когда она вспомнила лежащий на полу ее комнаты труп, освещаемый вспышками молний.

– Ладно, к черту все страхи! – она собралась с мыслями. – Если иконка-ключ снова у Шурика – заиметь ее будет несложно. А потом он же покажет, где находится тайник.

– Кстати, – Петля словно прочитал ее мысли, – про какой тайник ты мне лапшу на уши вешала? Про богатство какое-то плела, и все такое?

Ирина посмотрела на него оценивающе – стоит ли вообще иметь с ним дальше дело. Она, конечно, и сама могла отыскать в Истре Шурика, но неизвестно сколько на это потребовалось бы времени, а оно теперь работало против Ирины.

Для Петляева же, как она поняла, найти и разобраться с каким-то там додиком не составит большого труда. Он обещал помочь, а она может наобещать все что угодно, но при условии, что исполнится это только после того, как они найдут тайник в подземельях монастыря. Главное, самой открыть тайник и первой прикоснуться к нефритовому голубю, а дальше уж все от нее зависеть будет.

И Ирина рассказала Петле все, что знала об Андрее Панкратовиче и о его тайне. Почти все…

 

8 июля 1977 года. Дружба дружбой…

Лексия разбудил донесшийся с улицы свист. Он оторвал от подушки тяжелую голову и поморщился от неприятного привкуса во рту. За окном были сумерки, стрелки же на часах показывали начало одиннадцатого.

«Значит сейчас вечер, а не утро, – сделал он вывод и сразу вспомнил, почему лежит на кровати одетым и почему на душе так нехорошо. – Сестра целовалась с Андрюхой. Развратница! Ей же всего четырнадцать! И братан тоже хорош – запал на малолетку. Он хороший парень и Настюхе нравится. Ей бы, когда подрастет только за такого замуж и выйти. Но они-то ведь родственники, пусть и дальние! И к тому же Шурик утверждал, что Монах в Таньку влюблен. Получается, что Настюха для него просто так, для забавы…»

Он валялся на кровати, пытаясь найти оправдание и сестре, и Андрею, и то и дело прикладывался к горлышку бутылки с крепкой отцовской самогонкой. Лексий так и уснул, уронив на пол пустую бутылку, и во сне увидел счастливо улыбающихся Настю и Андрея в свадебных одеждах. Но еще приснился ему и Сергей Петляев, который бесцеремонно вклинивается между ними, и, не обращая внимания на протестующего Андрея, берет Настю за руку и нагло ей подмигивает…

На улице снова засвистели.

«Не иначе обо мне кто-то вспомнил? – Лексий посмотрел в окно и узнал в человеке, стоявшем у калитки и машущим ему рукой, Власа. – Что там еще понадобилось этому неандертальцу?» – подумал он с раздражением и махнул в ответ, мол, подожди минутку.

Выйдя за калитку, Лексий, кроме Власа, увидел поднявшихся с лавочки Петлю и Тереху, и сразу почувствовал опасность.

– Привет, корешок, – Петля первый протянул руку и с силой сжал пальцы Лексия. Он нахмурился и попытался вырваться, но Петля ухватил его за запястье еще и левой рукой.

– Извини, Лексий, всего пару вопросов. Ты иконку уже вернул своему родственничку?

– Пока нет, но завтра верну обязательно, – Лексий, наконец, вырвал руку и машинально похлопал себя по карману брюк, где лежала иконка.

– О, тем лучше! Второй вопрос отпадает за ненадобностью.

– Не темни, Петля.

– Буду краток, – сказал тот поспешно. – Отдай-ка мне прямо сейчас этот предмет религиозного культа, – он показал на карман, – и айда, дерябнем. Теря уже и эликсиром бодрости затарился.

– Ты что, Петля? Сам для меня иконку выиграл, а теперь хочешь назад забрать?

– В корень глядишь, кореш.

– Нет, Петля, не могу, – сказал Лексий твердо. – Это брата моего иконка. Он ее и получит.

– Ошибаешься Лексий, – Петляев грустно вздохнул. – Хочешь или не хочешь, но она моей будет.

– С какой это стати?

– Мне она нужнее, понимаешь?

– Нет.

– А тебе, собственно, и ни к чему это понимать, – Петля снова вздохнул и даже носом шмыгнул, будто огорчившись несговорчивостью друга.

Мелькнувший сбоку ботинок, который Лексий заметил слишком поздно, ткнулся ему в пах. Боль уничтожила все остальные чувства. Последующие удары, пока он опускался на колени и валился лицом в землю, были ничто по сравнению с этим первым, что так подло нанес рыжий Теря…

Когда все закончилось, и его вчерашние собутыльники ретировались, Лексий долго сидел на земле, прислонясь спиной к тонкому клену, сплевывая кровь и разглядывая руки. Две мысли неотвязно крутились в голове.

Первая – «На кой черт им сдалась эта иконка?», и вторая – «Сможет ли он вот этими руками убить трех человек?»

 

8 июля 1977 года. На том же месте в тот же час

Тане Лексий нравился. Он был у нее первым и до сих пор единственным мужчиной. Ухаживали за ней и другие мальчики из ее, и параллельных классов, и тот же Теря, но с ними со всеми дальше поцелуев и обниманий с лапанием дело не доходило. Тане вовсе не улыбалось, чтобы в школе о ней говорили так же, как, к примеру, об Ольге Греческий профиль. Лексий же не был трепачом, только вот появлялся у нее не так часто, как хотелось. Зато «кувыркаться» с ним было одно удовольствие.

Как о женихе или будущем муже думать о Лексие ей не хотелось. И дело вовсе не в том, что он был тот еще бабник. Таня прекрасно понимала, что с таким мужем запросто можно превратиться в настоящую служанку, а она мечтала как раз об обратном. Хотела держать будущего мужа под каблуком, чтобы он кофе в постель приносил и желательно был москвич и чтобы всем ее обеспечивал.

«Вот Андрей московский на эту роль вполне бы сгодился», – думала Таня, сидя за столом у себя в комнатушке, просматривая альбом с наклеенными фотографиями музыкальных ансамблей, вырезанных из журнала «Ровесник» и стишками, вписанными почти на каждой странице разноцветными фломастерами.

«Он, кажись, втюрился в меня по уши. Вот и надо попробовать его приручить. Хотя и странный он какой-то – культурного из себя строит, говорит, музыкальную школу закончил, то ли на аккордеоне, то ли на баяне играет, а сам на завод собрался идти работать. Потом в армию пойдет вместо того, чтобы в институт поступить. Ну, да это его дело. В армию можно будет и письмишко иногда черкануть, чтобы думал, что его здесь верно ждут. А пока стоит влюбить его в себя по-настоящему, но ничего, кроме поцелуев, не позволять. Тем более и целоваться-то он не умеет. Словно вчера из детсада. То ли дело Лексий… Что-то долго он не появляется? Может, сегодня совсем не придет, и опять придется одной дома сидеть!»

Не успела она подумать о свидании с Лексием, как с улицы в окно постучали. В полной уверенности, что это он, Таня выключила свет и открыла окно. Только когда стучавший оказался у нее в комнате и прошептал: «Здравствуй, Танечка», – она поняла, что это не ожидаемый любовник, а тот самый Андрей.

– Ты прямо как к себе домой залезаешь, – сказала она недовольно и включила свет.

– Извини, – прошептал Андрей.

Он не знал, что говорить дальше. Спросить, с кем она была вчера ночью? Но она или соврет, отчего легче ему не станет, или скажет правду, которую ему лучше не знать, потому что тогда уж он и вовсе с ума сойдет.

Таня включила в розетку магнитолу и стала перебирать пластинки, высокой стопкой лежавшие рядом на стуле.

– Поставь, пожалуйста, «Клен», – попросил Андрей.

– Любишь эту песню?

– Люблю. Под нее я тебя на танцах увидел.

– Подумаешь, увидел.

– Нет, не подумаешь. Я теперь этот «Клен» всю жизнь любить буду.

Она поставила пластинку и сразу уменьшила громкость. Слова песни были чуть слышны:

Там, где клен шумит,

Над речной волной,

Говорили мы,

О любви с тобой…

– Когда ты теперь в Москву поедешь? – спросила Таня.

– В понедельник с утра. А что?

– А ты не смог бы купить мне одну вещь?

– Могу, – Андрей очень обрадовался, что она хоть о чем-то его попросила. – Что?

– Зажигалку.

– Куплю.

– Только у меня денег сейчас нет.

– Деньги это ерунда, – поспешил уверить Андрей. – А какую зажигалку?

– Зажигалка-фотоаппарат. Она бензином заправляется. Только бензин нужно будет достать авиационный. А продается она в «Детском мире» на первом этаже.

– Ты имеешь в виду центральный «Детский мир» на Дзержинской?

– А что, еще какие-то есть?

– Да. И на Щербаковской и в Тушино.

– И часто ты по ним шатаешься?

– Часто, – он не заметил Таниной усмешки. – Я железную дорогу собираю, германскую, вот и мотаюсь по Москве.

– Игрушечную железную дорогу? – фыркнула она.

– Да. Как модель. Очень красиво.

– Красиво! – снова фыркнула Таня. – Может тебе не про любовь, а песенку крокодила Гены поставить?

– Шутишь? – потупился Андрей. И тут же глаза его загорелись. – А «Иволга» у тебя есть?

– У меня все песни, которые на танцах исполняют, есть.

– Здорово! – восхитился Андрей. – Но откуда? Я в «Мелодию» на Калининском часто захожу. «Клен» достал, а вот ни «Иволгу», ни «Замок на песке» найти не могу.

– Я заказ делала. Перевела деньги и по почте пластинки получила. Но надоели мне все эти «иволги».

– Ты что? Они мне никогда не надоедят.

Они замолчали и стали слушать:

Помню, помню мальчик я босой,

В лодке колыхался над волнами.

Девочка с распущенной косой,

Мои губы трогала губами…

– Давай свет погасим, – предложил Андрей. – Или хотя бы шторы задернем.

– Зачем?

– Чтобы через занавески наши силуэты с улицы видны не были.

– Ты что, за моим силуэтом наблюдал что ли?

Андрей промолчал.

– Ладно, свет выруби, но шторы не трогай.

Он нажал на выключатель. Обернувшись, увидел в лунном свете, пробивающимся сквозь занавески, что Таня полулежит на кровати, подложив между стеной и спиной подушку.

– Садись, в ногах правды нет, – она хлопнула по одеялу рядом с собой. Андрей шагнул к кровати. Его колени коснулись Таниных, инстинктивно соединившихся коленок. Он надавил на них, почувствовал сопротивление, стал давить еще сильнее. Она не хотела сдаваться, Андрей же подумал, что обязательно должен одержать эту маленькую победу.

– Больно, дурак, – ее колени наконец-то разжались, и Андрей уперся своими в матрас. Таня отвернулась сердито.

– Ой, извини, пожалуйста, я не хотел, – он выиграл минисражение, но теперь, чувствуя вину за причиненную или пусть даже не причиненную боль, готов был сдать позиции и вымаливать прощение. Только бы Танино лицо не было хмурым, а ее взгляд отчужденным, только бы она перестала сердиться, только бы посмотрела на него и улыбнулась.

Он сел на пол у кровати, медленно приблизил губы к обтянутой джинсами коленке и бережно ее поцеловал. Таня удивленно посмотрела на него сверху и, хмыкнув, приподнялась и поджала ноги под себя, после чего снова отвернулась, теперь уже к окну.

Что-то говорило Андрею, что он должен не быть мямлей, а, наоборот, действовать решительней и, может быть, гораздо настойчивей. Но в то же время что-то и удерживало его, каждый позыв к действиям пресекался сразу возникавшим чувством неловкости, боязни быть тут же осмеянным и поставленным на место.

Среди друзей он всегда был самым отчаянным первопроходцем – надо ли было, подражая «неуловимым мстителям», перепрыгнуть с крыши на крышу вагонов едущего поезда, или первым наброситься с кулаками на старшеклассника. Сейчас же смелости, как ни бывало.

С чувством, словно он с огромной высоты бросается головой в незнакомый омут, Андрей поднялся с пола и сел на кровать рядом с девушкой. Она не пошевелилась. Тогда Андрей склонился над Таней, и губы его на этот раз коснулись ее маленького холодного уха. Она повернулась к нему изумленно-ироническая, хотела сказать что-то, но он, побоявшись услышать ненужные слова, обхватил рукой ее голову, зарывшись пальцами в мягких шелковых волосах, притянул к себе, и, не дав опомниться, впился губами в рот.

Язык надавил на сомкнутые сначала губы, словно червячок протиснулся между ними, разжал зубы, соприкоснулся с ее языком, и тот вдруг ожил, задвигался быстро-быстро, удивив Андрея, заставив поддаться, ослабеть, но и тут же снова ринуться в контратаку…

– Ты научился целоваться? – удивилась Таня, когда он наконец-то отпустил ее. – Или в прошлый раз притворялся?

– Это разве так важно сейчас? – вспомнил он слышанную в каком-то кинофильме фразу. И снова поцелуй. Долгий, влажно-сладкий, бесконечно приятный. Поцелуи, поцелуи, поцелуи. И вот уже рука его легла на ее грудь, пальцы потихоньку одну за другой расстегнули пуговицы на рубашке…

Таня, никак не ожидавшая от скромного досель воздыхателя такого натиска, растерялась сначала, но когда пальцы Андрея оказались под бюстгальтером и дотронулись до соска, она с силой сжала его руку и, отстраняя ее, сказала, попытавшись придать голосу строгость:

– Ну-ка, прекрати обезьянничать, Олежка! – Имя единственного до сих пор ее мужчины вырвалось по привычке, как-то само собой.

Андрей вздрогнул, как ужаленный, но: «Она оговорилась. Всего-навсего оговорилась», – успокоил себя. И снова его губы нашли ее губы, а пальцы пробрались под рубашку за спину и после нескольких безуспешных попыток расстегнули застежки на бюстгальтере. Он еще никогда не видел так близко обнаженную девичью грудь, не гладил ее, не целовал.

«Вот оно – счастье! – думал Андрей. – Разве может быть в жизни что-нибудь лучше этого?!»

Тверденький сосок хотелось сжимать в губах до бесконечности долго, и Андрей ни за что не отказался бы так и посасывать его не отрываясь, если бы не услышал приказывающий шепот:

– Ну, кончай же, Олежка!

Он чуть не укусил ее со злости.

«Господи, ну разве можно называть человека, который тебя так любит, чужим именем! – хотелось ему сказать. – Разве можно быть такой жестокой! Милая моя Танечка, пожалуйста, не ошибайся так больше!»

Но Андрей не сказал ничего такого, а лишь с укором посмотрел ей в глаза. А Таня, словно угадав его чувства, вдруг посмотрела на него виновато-покорно и теперь уже сама поцеловала его, отчего Андрей сразу все простил и забыл, и снова стал самым счастливым человеком на свете.

Он пьянел от ее поцелуев, от каждого прикосновения к ее губам, ее шеи, ее груди. Он дрожал от счастья, гладя ее живот, вопреки ее не слишком сильному сопротивлению, расстегивая молнию на ее брюках. Он пребывал в состоянии небывалого, никогда не испытываемого раньше восторга, пока вдруг вновь не услышал ее сердитый шепот:

– Что ж у тебя ручонки-то такие шаловливые, Олеженька?!

 

9 июля 1977 года. «Десант»

Электричка, отошедшая от платформы «Троицкая», набрала скорость и устремилась к предпоследней станции своего назначения – Истре. Однако, как бы быстро она ни ехала, Гере Солдатову все равно казалось, что электричка ползет, причем ползет преступно медленно.

– Не успе-е-ем, не успе-е-ем, – проблеял он раз в пятнадцатый. Гера снова проигрывал и тянул время, надеясь, что партия не закончится до следующей остановки, где ему с друзьями следовало выходить.

Он ронял карты, то и дело перепроверял, правильно ли ведется подсчет очков, и надолго задумывался над очередным ходом, словно расписывал по крупному пульку с серьезными незнакомыми партнерами, а не играл с друзьями в примитивнейшее «сорок девять».

В пыльную и душную, переполненную дачниками электричку Гера, и вместе с ним Шурик, Митлз и Адмирал втиснулись на платформе Тушинская. Они собрались в Истру на субботу и воскресенье и везли с собой объемистые сумки с бутылками, шашлыком и прочей закуской, а Гера вдобавок тащил еще и большой, сделанный на заказ, торт. В воскресенье должен был состояться грандиозный пикник. Такие пикники друзья называли «Отдых на любимом месте». Но если назавтра предполагалось от души повеселиться, то сегодняшний вечер обещал быть не скучным, правда, в другом плане – москвичи собирались устроить «разборки» с истринскими обидчиками Шурика.

Шурик приехал в Москву и, побывав в поликлинике и узнав, что никаких переломов у него нет, стал по очереди обзванивать друзей и рассказывать им о своих злоключениях.

Он не смог найти Джона и Пропа, на которых очень рассчитывал, зато дома оказались Митлз и Гера Солдатов. Но самым главным, о чем Шурик узнал с большой радостью, было то, что из армии в отпуск на десять дней пришел его сосед по лестничной площадке Адмирал.

Сколько помнил себя Шурик, Адмирал всегда выступал как его покровитель и защитник. Уже в классе восьмом сосед начал занимался в подпольной секции каратэ, потом ушел служить, и ни куда-нибудь, а в десантные войска, и вот теперь, как нельзя кстати, получил отпуск «за отличие в боевой и политической». Шурик рассказал ему о своих приключениях в Истре, на что Адмирал, не долго думая, пообещал «разобраться с этими козлами по-взрослому».

Первую половину пути в электричке было не протолкнуться. В Дедовске народу стало поменьше, и четверке друзей наконец-то удалось занять сидячие места, чтобы поиграть в картишки. С первой же раздачи Гере просто фатально начало не везти. Он проиграл два раза, за что все в наказание били ему картами по мизинцу. И если Шурик отбивал слабенько, то Адмирал и Митлз дважды постарались на славу. Уже сейчас Гере казалось, будто оба его мизинца были, что есть силы прищемлены дверью, и боялся даже себе представить, как выдержит еще одни майлы.

Словно по закону подлости за весь кон на руки ему не пришло ни одной хорошей карты и, как и следовало ожидать, после очередного хода у Геры получился перебор. В это время электричка остановилась. Парни, наспех собрав карты, похватав сумки, чуть не позабыв торт, выскочили на платформу и тут же, на глазах у людей, торопящихся на автобусы, приступили к экзекуции.

По уговору каждый должен был отбить по пальцу десять раз десятью картами. Закрыв глаза и заранее стиснув зубы, Гера выставил вперед обе руки, оттопырив мизинец на правой – на ней он пока еще не так сильно горел, и, держа торт в левой, как бы призывая друзей быть не столь жестокими при виде сладкого лакомства. Но уже после третьего удара Митлза он закричал на всю платформу, отчего проходящие мимо испуганно оглянулись – не убивают ли кого, и тут же прибавили шагу, предпочитая не связываться с развлекающейся молодежью.

– Нечего-нечего, Зольдат, – успокаивал Митлз, примериваясь для очередного удара. – Как-то у нас в ПТУ-хе одному слесарю Диме восемь человек отбили, а там мастера играют не то, что мы с Адмиралом. Так тот пришел на следующий день на практику на завод и говорит: «У меня ногти с мизинцев слезли, работать не могу». Ну, его мастер вместо работы в магазин за бутылкой послал, а пока Дима бегал, мы с ребятами на его ящичке замок сняли и дужки стальной проволокой перекрутили – посмотреть: на самом ли деле он не сможет те же пассатижи в руках держать. И что бы вы думали, сделал наш Дима? Пока мы вкалывали, сходил в сварочный цех, выпросил у мужиков аппарат, проволоку спокойненько разрезал, а у всех наших ящичков дужки приварил! И у мастера, кстати, тоже. Во пошутил! Мы его с тех пор зовем Дима-сварщик.

Пока Митлз неторопливо рассказывал и неторопливо, но с силой опускал карты на дрожащий мизинец, Гера крепился из последних сил и молчал. Вновь он начал кричать, когда по пальцу принялся хлестать Адмирал. Тот хоть и вкладывал в удары полсилы, но и этого для Геры было предостаточно.

При счете десять он размахнулся тортом и чуть со всего маха не обрушил его на голову своего мучителя. Однако Адмирал вовремя увернулся, и торт остался целехонек.

– Бунт в десантных войсках! – закричал Митлз. – Какой-то Зольдат поднял руку на Адмирала! Предлагаю начать майлы с начала.

– Да ладно, что мы – садисты что ли, – возразил Шурик, беря в руки карты. По ставшему красно-синим мизинцу он не бил, а гладил, но все равно выглядел в глазах Геры настоящим палачом. Когда майлы закончились, Гере казалось, что под ноготь загнали здоровенную занозищу, и что даже легкое дуновение ветра будет отзываться в пальце нестерпимой болью…

Не прошло и двадцати минут, как «московские десантники» – так стали называть себя парни, прибыли на дачу к Шурику, где их встретил улыбающийся Андрей. Гера поздоровался с ним не как все, а завел правую руку за спину и демонстративно отвесил ему поклон.

– Представляешь, Монах, эти зверюги, вместо того, чтобы сохранить личный состав в полной, так сказать, боеспособности, то есть боеготовности перед сегодняшним вечерним сражением, о котором нам поведал Александр, совершенно вывели меня из строя, отрубив, можно сказать, целых два пальца на моих несчастных рученьках, – выпалил он одним духом.

– Ничего, – похлопал его по плечу Митлз, – терпи Зольдат – таким, как наш Адмирал станешь. А пока и за санитара сойдешь или за подносчика патронов.

– Может быть, вы объясните мне все-таки, что за боевые действия намечаются в моей любимой Истре? – обратился Андрей к брату. – В твоей записке ничего не понятно. Кто тебя избил, за что?

– Ты с Лексием говорил?

– Ага, говорил, как же, – нахмурился Андрей. – Увидел меня рядом с Настькой, подумал черт знает что и чуть не прибил.

– Что значит, чуть не прибил?

– А что ты от Насти хотел? – одновременно спросили Адмирал и Гера.

– Да ничего я от нее не хотел, – отмахнулся Андрей. – Просто поцеловал ее по-родственному… в щечку, а тут Лексий откуда ни возьмись и с кулаками на меня…

– Ну и? – поторопил Шурик.

– Успокойся, до драки не дошло. Но и союзником в твоем, то есть в нашем, деле он теперь вряд ли будет.

– Кстати, – Андрей обвел всех взглядом, – объяснит мне кто-нибудь, что вообще происходит, и что должно будет произойти?

Шурик вкратце рассказал ему то же, что рассказывал друзьям в Москве.

– Местных бить будем, Монах, – подвел итог Митлз.

– Вернее, как бы, не бить, а мстить за нашего дорогого Шурика, – поправил Адмирал.

– Вечером на танцах появляется московский десант, и начинается такое! – Митлз изобразил гримасу.

– А если местных окажется человек штук двадцать?

– Вот тут-то нам Лексий ох как пригодился бы, – по выражению лица Шурика Андрей понял: друзья приняли решение, отговаривать от которого, особенно Митлза или Адмирала, нет смысла.

– Ладно, до вечера время есть – план действий составить успеем, – сказал он. – Вы там что, шашлык привезли?

– Ага, – заулыбался Гера и полез в сумку. – А еще у нас есть много портвейна «Кавказ»!

 

9 июля 1977 года. «Разборки по-взрослому»

О том, чтобы купить билеты на танцы, Андрей даже и не заикнулся – друзья посчитали бы это шуткой. При подходе к танцплощадке он увидел, как какой-то парень сдвинул одну из досок забора, и, проскользнув в образовавшуюся щель, затесался в толпе танцующих. Андрей уверенно повторил его маневр, остальные же восприняли это как само собой разумеющееся и уже меньше чем через минуту все пятеро, не замеченные дружинниками, кривлялись под любимое «Гоп хей гоп».

Танцы были в самом разгаре. Кому-то между делом успели двинуть по уху, кого-то с заломленными назад руками вывели вон дружинники. Гера и Адмирал уже двигались в медленном танце в обнимку с местными красотками. Гера, немного отстранившись от своей дамы, глядел ей прямо в глаза и что-то, не переставая, говорил и говорил, Адмирал, наоборот – словно слился с партнершей и молчал, уткнувшись носом в ее волосы.

Митлз сделал попытку пригласить первую же девушку, на которую наткнулся, но, получив отказ, так и остался стоять почти посередине площадки, то и дело доставая из кармана очки и убирая их обратно. Андрей и Шурик, подпирая плечами забор, крутили головами, словно кого-то выискивая. Они до сих пор так и не смогли поговорить, пооткровенничать, как всегда было между ними принято. На даче, пока жарили шашлык и пили вино, было как-то не до этого. Начинать же разговор сейчас им не хотелось – слишком о многом предстояло рассказать друг другу.

За несколько мгновений, прежде чем увидеть приближающихся Ирину и Катю, на Шурика нахлынуло чувство, будто его, словно догола раздетого, беззастенчиво разглядывают сразу несколько пар насмешливых глаз. На самом деле глядела на него только Ирина. Она держала в руках несколько белых листов и тусовала их словно колоду карт, а Катя, прикусив нижнюю губу, не отрываясь на них смотрела.

Шурик толкнул брата локтем в бок, но тот как раз заметил остановившуюся у входа Таню и, сорвавшись с места, поспешил ей навстречу. Шурик развел руками, словно извиняясь перед подходившими девушками за его неожиданное бегство, и попытался изобразить на лице радость.

– Иди-иди сюда, зайчик, – властно сказала Ирина, отчего его неудавшаяся улыбка превратилась в гримасу непонимания и подозрительности. – Что ж ты слово свое не держишь, а? Обещал принести иконку, а сам словно сгинул!

Вместо того, чтобы возмутиться тоном, которым это было сказано, Шурику, как и при первой встрече с Ириной, захотелось тут же признаться во всех существующих и несуществующих грехах, и умолять простить себя. Он открыл, было, рот, чтобы начать оправдываться, объяснить, почему не выполнил обещание, но тут Ирина сложила белые листы веером и развернула их перед ним другой стороной.

На Шурика словно пахнуло жаром из резко открывшейся двери парилки – он увидел себя, и только сейчас понял, что же на самом деле произошло у Ирины дома, что с ним вытворяли две развратные девки, как они унижали его. И еще он понял, что фотографии, которые Ирина держала в руках, никто, особенно его друзья, ни за что на свете не должны увидеть.

– Вот это, и еще многое другое завтра утром будет расклеено по всей Истре, если до двенадцати ночи, иконка не окажется у меня! – произнесла Ирина, словно вынося приговор. – Понял, зайчик?

– Да ты что, Ирина, говоришь? – Шурик отказывался верить в серьезность ее слов. – Зачем так шутить?

– Она не шутит, – ответила за подругу Катя. Шурик посмотрел на нее и снова на фотографии. Коротышка была рядом почти на каждом снимке – значит могла оказаться почти в одном с ним положении, если только Ирина выполнит свою угрозу.

– Девчонки, что вы к нему пристали? – раздался рядом голос Адмирала, – ну не хочет он с вами, как бы, танцевать. Так пригласите меня, – и он, обхватив Ирину за талию, повел ее в танце.

– Объясни ему, что к чему, – успела бросить она Кате, прежде чем исчезнуть в толпе.

Шурик не успел опомниться, как Катя обняла его и начала раскачиваться в такт мелодии, смотря ему в глаза снизу вверх.

– Она и вправду не шутит, Шурик, – зашептала она быстро-быстро. – Ты не знаешь, даже не подозреваешь, какая она. Она может все сделать, все-все. Она меня поработила, и я вырваться не могу – все ее приказы исполняю. Она меня заставляет себе пятки лизать, и я лижу. И не только пятки. Понимаешь?

– Но почему?

– Ты не понимаешь, – во взгляде Кати проскользнула жалость. – Она госпожа – я ее рабыня. И ты раб.

– С какой это стати? – возмутился он. – Я достану иконку, а она вернет фотографии и негативы. И все! Раз она такая, я больше знать ее не хочу…

– Нет, зайчик, – Катя таинственно улыбнулась. – Она такая, что никуда ты от нее не денешься. И я тоже никуда не денусь.

– Погоди, Коротышка, тебе нравится быть у нее в подчинении, да?

– Нравится – не то слово, зайчик, – она провела пальцами Шурику по щеке. – Тебе ведь тоже понравилось тогда в кресле? Признайся…

Шурик смутился. Он не мог выразить словами, что чувствовал тогда, но, по большому счету, ему действительно было щемяще приятно находиться в полной власти красавицы Ирины. Вот только знать об этом никто, кроме них троих, да разве еще Андрея, права не имел. Ни в коем случае не имел.

– Что, зайчик, права я?

– Да не называй ты меня зайчиком! – встрепенулся Шурик.

– Почему? – Катя сделала наивно-удивленное лицо. – Зайчиком называют того, кого вздрючили. А ты разве не вздрюченный?

Шурик отшатнулся от партнерши, словно ему влепили увесистую пощечину.

– Дура! – он хотел ее оттолкнуть, но Катя вцепилась ему в рубашку.

– Да, я дура, хотя и ты не умней. Но это все ерунда по сравнению с тем, что мы оба ее рабы. Понял, зайчик?

– Да пошла ты! – он стиснул пальцы девушки и начал их выворачивать, чтобы отцепить от себя, отбросить. Катя сопротивлялась, молча, кусая нижнюю губу, потом, охнув, сдалась.

Уже отталкивая Коротышку, Шурик вдруг пожалел, что сделал ей больно. Но когда глянул ей в глаза, увидел в них не боль, а что-то совсем иное. В первый раз он посмотрел в глаза Кате в кинотеатре, потом – при вспышке спички на первом с ней свидании, потом глядел на протяжении всей оргии дома у Ирины. Каждый раз она смотрела одинаково – вопрошающе-азартно, мол «как вы, молодой человек, себя поведете, если я поступлю так-то или так-то». Теперь она смотрела сожалеючи-обреченно, мол «ты уже все испортил, и даже чудо вряд ли тебе поможет».

– Верни иконку, зайчик, – сказала Катя.

Шурик хотел сказать ей что-нибудь грубое, но вдруг увидел тот самый предмет, о котором говорила девушка, и слова застряли у него в горле. Иконка с зеленым голубком наверху словно плыла над кучей голов в чьей-то поднятой вверх руке. Шурик догадался, что ее специально кому-то показывают, и, проследив направление, куда она двигалась, наткнулся на физиономию Адмирала.

В это время музыка закончилась, толпа танцующих слегка рассосалась, и рядом с другом Шурик увидел довольную, с загоревшимися глазами Ирину. Адмирал говорил что-то ей на ухо, но было ясно, что Ирине это совсем не интересно. Иконка приближалась именно к ней, и нес ее тот самый парень с татуировкой на шее, что напал на него у кинотеатра.

Шурик сжал кулаки. Он понимал, что один вряд ли одержит над Петлюрой верх. Но не зря же рядом были друзья. Адмирал сразу поймет что к чему, крикнет Митлза, Монаха. Вместе они справятся не только с Петлюрой, но и с теми, кто вдруг окажется на его стороне.

Шурик почувствовал, как сильно забилось в груди сердце. Он не так уж и часто дрался в своей жизни – предпочитал уступить в споре и никогда не пускал в ход кулаки первым. Сейчас ему было плевать на все. Он приготовился напасть неожиданно, сзади, и бить, бить, бить…

Но не он в тот день начал драку на Истринской танцплощадке. С криком: «Получай, сука московская!» – из расступившейся толпы выскочила взлохмаченная желтоволосая девка с выставленными вперед когтями и набросилась на Ирину.

Не сумев царапнуть ей по лицу, девка ухватила ее одной рукой за ворот рубашки, другой за волосы и рывками начала нагибать голову вниз, к полу, продолжая кричать:

– Сука! Сука! Сука!

Ирина завизжала по-кошачьи, схватила Ольгу Греческий профиль сначала за руки, потом тоже за волосы и принялась таскать соперницу из стороны в стороны, одновременно пытаясь достать до ее живота то левой, то правой ногой. Толпа радостно загудела и образовала свободный пятачок вокруг сцепившихся фурий.

– Оторви ей голову! Молодец, Греция, не будет чужих парней отбивать! Под дых ей, под дых! – посыпались подбадривающие крики.

Никто не собирался вмешиваться и разнимать их, пока не появился здоровенный детина с красной повязкой дружинника на рукаве и, рявкнув «Прекратить безобразие!», не схватил и не разъединил визжащих девок.

Вместив в удар всю свою злость и ненависть, Шурик врезал Сергею Петляеву кулаком в ухо. И, не дав опомниться, набросился на него, схватившегося за голову и пригнувшегося, и начал яростно молотить по его шее, рукам, спине, пока сам не получил больнейший удар сбоку в плечо.

Шурик упал бы, не поддержи его, оказавшаяся рядом Катя. Он хмуро оттолкнул ее, обернулся, увидел перед собой знакомую рыжую физиономию и еле успел отклониться от промелькнувших в сантиметре от носа кулака и затем локтя.

Рядом с Терей возник длинный Колюня и тоже надвинулся на Шурика, но перед ними встал Адмирал. Он был быстр и точен. Теря схватился за расквашенный нос, Колюня же, охнув, присел, держась руками за грудь. Шурик даже не успел заметить чем Адмирал бил: руками или ногами – так много движений сделал тот секунды за полторы. Шурик хотел добавить беспомощному Колюне, но, подняв руку, скривился от боли в плече.

Меж тем драка, эпицентром которой оказался он, Шурик, расширялась. Заиграла музыка, заглушая визги, ругань, топанье, звуки падающих на деревянный пол людей. Адмирал легко повергал каждого, приближающегося к нему на расстояние удара. Отдельно слышалось рявканье Митлза, ненадолго в поле зрения Шурика показался Зольдат, который свалился, получив неизвестно от кого по лбу. Шурик ринулся было к нему и столкнулся нос к носу с Петлюрой. Они посмотрели в глаза друг другу, и Шурик вдруг осознал, что вот так на него еще никогда не смотрел ни один человек. Ему стало страшно и почему-то очень больно в животе…

Петлюра пропал. Там, где он только что стоял, Шурик увидел спину своего любимого троюродного брата и услышал, как Андрей истошно орет:

– Адмирал, держи этого гада! Он Шуру порезал!

Рядом с Шуриком, откуда ни возьмись, появилась перепуганная Настя. Ее огромные глаза приблизились и очень быстро вознеслись вверх вместе с головами, плечами, руками окружающих. Шурик ударился затылком о доски пола и закрыл глаза, продолжая комкать руками мокрую и липкую рубашку.

 

9 июля 1977 года. У реки, у танцплощадки…

Адмирал знал, что догонит убегающего без труда. Тот, виляя между деревьев, проскакивая сквозь кусты, постоянно оглядывался, теряя скорость. Адмиралу, как он считал, оглядываться было незачем, к тому же он постоянно срезал углы и уверенно сокращал с Петляевым расстояние. Он уже почти настиг его у обрыва, но тот успел сигануть вниз. Не раздумывая, Адмирал прыгнул за ним. Он неплохо знал это место. Река под обрывом круто поворачивала и образовывала глубокий омут, куда Адмирал любил нырять со склонившейся над водой березы или с мостика.

Этой весной во время паводка не очень прочный мостик был разрушен, и теперь убегающему оставалось либо пробираться дальше вдоль реки по топкому грязному берегу, либо снова подниматься в гору мимо той самой скамейки под старой липой и еще выше, к самому самолету.

Тяжело дыша, Петляев остановился у самой воды. В руке он сжимал нож, которым наверняка проткнул бы своему преследователю живот, не отклонись тот в самую последнюю секунду.

Избежав ножа, Адмирал нарвался на удар кулаком в челюсть и, потеряв равновесие, упал на сырой песок. Но тут же вскочил, отразил еще один выпад ножа и вклеил ребро ладони врагу в горло. И еще дважды успел Адмирал ударить Петляеву по голове, пока тот, не в силах глотнуть воздуха, размахивая руками, пятился назад, и пока не рухнул спиной в воду, подняв фонтан брызг.

Адмирал двинулся к нему, не собираясь отпускать, но тут услышал сзади хрип и присел, отчего напавший перевалился через него и тоже шлепнулся в воду, выронив из рук мощный корявый сук. Это был Влас. Он незаметно преследовал Петлю и Адмирала от самой танцплощадки. По дороге Влас подобрал сук и, наверное, убил бы каратиста, не среагируй тот вовремя.

Из воды Влас поднялся, держа в руках по камню. Первый угодил Адмиралу в бок, второй камень он сумел отбить пальцами, однако, вскрикнув от боли, Влас снова нагнулся за камнями, но Адмирал уже оказался рядом. Он мутузил его долго, не обращая внимания на крики, а затем стоны, пока не вспомнил про Петляева. Тогда он, наконец, отстал от судорожно вздрагивающего кроваво-слюнявого Власа, но его дружка, так и не подумавшего прийти избиваемому на помощь, давно уже и след простыл…

* * *

Тем временем еще один «корешок» Петляева – Тереха, придавленный к земле коленом, из последних сил пытался отодрать пальцами впившуюся в горло толстую гитарную струну. Тереха хрипел, высунув язык, сучил ногами, пытался изогнуться и сбросить убивавшего его человека, но все было тщетно…

Лексий пришел к танцплощадке и спрятался в кустах акаций примерно за полчаса до начала танцев. Видел, как мимо прошли Андрей с компанией, потом Федорова Таня с подружками, потом Петля в обнимку с насупленной Ольгой Греческий профиль и ржущими Власом, Терей и Колюней. Они-то и были ему нужны. Или для начала хотя бы один из них.

Началась драка, и Лексий ни на секунду не усомнился, что в ней замешаны эти его знакомые. Тереху он заметил, как только тот покинул танцплощадку через дырку в заборе. Задрав голову кверху, то и дело прикладывая к носу ладонь, Теря шел прямо на него. Уперев руки в бока, Лексий ждал.

Драться его рыжеволосый одноклассник умел неплохо, хотя был трусоват. Вот и сейчас, наткнувшись на мрачного Лексия, первым и главным его желанием было повернуть назад к освещенным фонарями дорожкам, к танцплощадке. Но было поздно, и поняв это, Теря с криком: «Петля, он здесь!» – ринулся вперед.

Лексий не вовремя споткнулся о бугристый корень тополя, чем Теря незамедлительно воспользовался, повалил его на лопатки, наотмашь ударил по лицу. Раз, другой, третий. Потом схватил за горло и стал душить. Вот тогда-то Лексий и пустил в дело гитарную струну, обмотав ее вокруг шеи рыжеволосого. Тереха, только что уверенный в победе, растерялся, запаниковал, попытался вскочить, но тут же сам оказался прижатым к земле коленом.

– Сдаюсь! – прохрипел он, но Лексий был беспощаден. Он не смотрел вниз, уши его на некоторое время словно кто-то закупорил ватой, а руки сами делали свое дело…

Чуть позже Лексий медленно высвободил окровавленную струну, дрожащими руками смотал ее в кольцо, засунул в целлофановый пакетик – тот самый, в котором она продавалась в городских культтоварах, и убрал его в карман рубашки.

На сегодня мщения было достаточно.

* * *

Живот болел, кровь из раны все еще сочилась, но Шурик уже не чувствовал себя перепуганным до смерти, а, наоборот, силился улыбнуться суетившейся вокруг него Насте. Вместе с Андреем она помогла Шурику покинуть площадку через дыру в заборе.

– Рана-то пустяковая, – бодро сказал Андрей, задрав окровавленную рубашку и осмотрев порез. – Я, когда в прошлом году в Полевшине с церкви падал, сучком бузины еще глубже живот распорол. Вспомни!

– Да помню, помню, – в голосе Шурика слышалось облегчение. – Нормально все со мной, – он осмотрелся. – Ребята где?

– Адмирал рванул Петлюру догонять. У того, правда, нож, но я за Адмирала спокоен. Митлза менты забрали. Сам видел, как его в канарейку запихивали. Зольдат пропал неизвестно куда.

– Геру, по-моему, тоже забрали, – сказала Настя.

– Откуда знаешь?

– Видела, как ему дружинник пашоны, то есть, руки крутил. А вы Олежку не встречали?

– Здесь я, сестренка, – Лексий появился так неожиданно, что Настя и Андрей вздрогнули.

– Ой, напугал даже, – улыбнулась девушка.

– Слушай, Лексий, я насчет вчерашнего…

– Ладно, братан, – перебил тот Андрея и протянул для примирения руку, – об этом как-нибудь в следующий раз поговорим. Шуренок, что с тобой?

– Его Петлюра твой ненаглядный порезал, – в голосе Насти слышались обвиняющие нотки.

– Сильно?

– Терпимо, – сказал Шурик. – Видишь – на ногах стою.

– Так, – Лексий огляделся воинственно, – и где эта падла? О, а это не Адмирал ли крадется?

– Он, – Шурик тоже узнал медленно приближающегося к танцплощадке своего товарища. Он по-особому свистнул, Адмирал обернулся и поспешил к ним.

– Шурик! – обрадовался Адмирал, осторожно обнимая друга. – А я уж грешным делом думал, что ты кони двинул. Слава Богу! Если бы с тобой на самом деле несчастье случилось, я бы себе не простил, что эта сволочь сбежала. С татуировкой, ведь, тот самый был, про которого ты рассказывал, да?

– Да, тот самый Петлюра, – Шурик, болезненно поморщился. – Ты иконку у него отобрал?

– Нет. Но врезал ему пару раз здорово!

– Мужики, – вмешался Лексий, – может, все-таки объясните, что вам так эта иконка далась? Шуренок, давай колись! Но сперва свалим-ка отсюда подальше подобру-поздорову.

Они быстрым шагом направились по темным дорожкам парка к дому Шурика. Насте было велено идти немного впереди, чтобы не подслушивала. Рассказывали по очереди. Сначала Андрей – о том, как похитил из музея злополучную иконку и о чудесах, свидетелем которых он стал. Затем Шурик, выдавливая из себя каждое слово, поведал друзьям (правда, не посвящая в подробности интимных отношений) о том что видел и что случилось с ним с момента, когда Андрей покинул его в прошлое воскресенье у танцплощадки, и до последнего сегодняшнего разговора с Ириной и Катюшей.

Выслушав их, Лексий рассказал, как после разговора с Шуриком упросил Петлю иконку вернуть, что тот и сделал, но после ее отнял. О том, что успел уже отомстить одному из своих обидчиков, говорить он не стал.

– В общем, так, – Андрей взял своего рода заключительное слово, – раз иконка так вдруг понадобилась и Ирине, и Петле, и деду этому слепому, значит, она наверняка какую-то тайну хранит. Хорошо бы эту тайну узнать. Может, с тем же слепым поговорить. Но сперва надо попытаться Митлза и Зольдата из ментовской вызволить.

– А потом с той стервой, что Шурика, как бы шантажировать вздумала, разобраться надо, – сказал Адмирал. – Я когда с ней танцевал, как бы, не в своей тарелке себя чувствовал.

Шурик хмыкнул и тут же болезненно поморщился:

– А уж как я себя рядом с Ириной чувствовал – в жизни не забуду. Гипнотизирует она, что ли?

– Хорош, парни, чушь молоть, – закартавил Лексий. – Между прочим, в ментовской у меня знакомый старшина работает. Сосед. Да ты его видел, Шурик – он лысый такой.

– Ага, – согласился Шурик и снова поморщился.

– Если протокол еще не составили, он наших мужиков отпустит без проблем. Правда, без пузыря к этому лысому лучше и не соваться.

– Где же мы в половине двенадцатого ночи пузырь раздобудем? – спросил Андрей.

– У меня дома, где же еще, – сказал Лексий просто.

 

9 июля 1977 года. Велосипед

– Я люблю тебя, Андрюшенька, я люблю тебя, люблю, люблю… – не переставая, шептала Настя. Андрей гнал велосипед по ночным Истринским улицам, а она сидела на багажнике, крепко обхватив руками его живот и касаясь губами спины, снова и снова признаваясь в любви своему троюродному брату.

Андрей торопился, крутил педали что есть силы, и свистящий в ушах ветер не позволял разобрать слова Насти. Прикосновение ее горячих губ было приятно. Он вспомнил, как они целовались на террасе, вспомнил запах парного молока, и сладкое чувство, которое испытал, обнимая сестренку. С Таней все было не так. Андрей поймал себя на мысли, что поцелуи с ней были какими-то не совсем искренними. Настю он целовал гораздо честнее, сердечнее.

Захотелось немедленно еще раз почувствовать вкус ее поцелуя. Он начал притормаживать, оглянулся назад и встретился с ее ждущим и даже просящим взглядом, но тут же вспомнил, что сейчас некогда заниматься поцелуями, что дорога каждая минута, что Лексий, скорее всего, уже при подходе к отделению милиции, где ждут помощи друзья, и необходимо как можно быстрее подвезти бутылку самогона, для задабривания знакомого старшины.

Настя вдруг ахнула. Андрей посмотрел вперед и еле успел вильнуть рулем, чтобы не наскочить на выскочившего из кустов и протянувшего к ним руки человека.

«Какой-нибудь пьянчуга одуревший», – подумал Андрей. Но Настя больно вцепилась ему в бока и крикнула:

– Быстрее, Андрюша! Это Петлюра!

Он машинально подчинился ее просьбе-приказу, еще сильнее надавив на педали. Петляев погнался за ними, почти настиг, даже уцепил холодными жесткими пальцами Настино плечо, но она завизжала так пронзительно, что тот отдернул руку и, споткнувшись, упал, разбив колено. Андрей же рванул еще быстрее, а когда оглянулся, Петля, далеко позади, все еще сидел на асфальте, держась за ногу.

Пока Настя бегала домой и затем в сарай, Андрей, не слезая с велосипеда, ждал ее у калитки.

«Откуда взялся этот уголовник? – не переставая, задавал он себе вопрос. – Почему за последние несколько дней его ко мне, или меня к нему словно магнитом притягивает? И иконка моя именно к нему попала. Неспроста все это…»

Подошла Настя с наполненной, как всегда до краев, кружкой парного молока и матерчатой сумкой, из которой виднелось горлышко бутылки и что-то еще, завернутое в тряпочку.

– Пока молоко не выпьешь, я тебя не отпущу, – серьезно сказала она.

– С удовольствием, сестренка.

– Не называй меня сестренкой, – притопнула она ногой, и пока Андрей пил, торопливо говорила:

– Андрюшенька, я боюсь. Я очень боюсь. Этот Петлюра может тебя подстеречь где-нибудь. Он страшный человек, я его знаю. И у него всегда с собой нож. Я тебе тоже ножичек завернула – им отец капусту рубит. В случае чего – пригодится.

– Ну, ты даешь, Настюха, – восхитился Андрей, возвращая пустую кружку. – Я и не знал, что ты такая умница, – он наклонился и губами дотронулся до шрамика на ее щеке. – Ты не боись, все будет нормально.

– Подожди, я еще вот что хотела сказать. Ты любишь в монастыре по всяким закоулкам лазить, а там опасно. Нам училка говорила, что рабочие там до сих пор еще мины находят. Со времен войны. Я прошу тебя…

– Хорошо, Настенька, я буду очень осторожен, – сказал Андрей нежно.

Он уехал, а Настя долго еще стояла у калитки, то и дело смахивая появляющиеся слезинки и шепча сухими горячими губами:

– Андрюшенька, я очень-очень люблю тебя.

 

9 июля 1977 года. Ментовская

– Да не дергайся ты, бестолочь! Не суетись и послушай, что я тебе скажу… – зло и в то же время как бы просяще говорила Ирина, схватив за руки и крепко прижимая к себе Ольгу Греческий профиль.

Девушки уже около часа сидели в одной из двух камер предварительного заключения в здании городского отделения внутренних дел. Ирину и Ольгу привезли сюда на милицейском УАЗике в сопровождении того самого дружинника, который разнял и задержал их во время драки. Сколь ни просили и та, и другая отпустить их, бугай с красной повязкой был неумолим, добросовестно доставил нарушительниц в отделение и не уезжал оттуда, пока старшина милиции производил досмотр и составлял опись отобранных вещей.

Ирина была в бешенстве. Из-за этой неврастенички Ольги она упустила иконку, которая, в прямом смысле слова, была от нее на расстоянии вытянутой руки.

«С таким носярой и еще ревность свою дурацкую проявляет, да еще и прилюдно. Оторва крашеная!» – думала она про соперницу.

Оставаться в отделение на всю ночь Ирине совсем не улыбалось. Когда мордатый лысоватый милиционер отбирал вещи, она обратила внимание, как блеснули у него глазки при взгляде на интимные фотографии. Подождав, пока за дверью камеры стихнут шумливые голоса, она настойчиво постучала в закрытое окошко.

– Вам ведь понравились фотографии, правда? – она слащаво улыбнулась открывшему окошко милиционеру. – Постой, начальник, не закрывай! – остановила она его. – Может, отпустишь нас, а?

– Хулиганок так просто не отпускаем.

– Так давай договоримся, начальник. Если хотите, – мы с Греческим профилем покажем вам аттракцион, как девочки любовью занимаются, а вы нас за это домой отпустите.

– Фотографии-то уж больно интересненькие, ешк-кинт, – усмехнулся милиционер.

– Хочешь статью за распространение порнографии припаять, начальник? – Ирина была невозмутима. – Так я те фотки на улице нашла. И с огромным удовольствием дарю их вам на память.

– Ишь ты, чем удумала лапу клеить! – старшина снова усмехнулся. – Шибко хитра ты, плотвичка.

– Начальник…

– Ладно, калым принимается. А что там насчет любви девочек?

– Тебе понравится, начальник, – весело подмигнула ему Ирина и подплыла к Ольге, сидящей на скамье с поджатыми ногами.

Принять условия, при которых милиционер вроде бы обещал их выпустить, Ольга поначалу наотрез отказалась. Но Ирина умела уговаривать и тем более обольщать.

– Дурашка, не собираешься же ты в этой конторе лягавской всю ночь куковать, – шептала она, отталкивая Ольгины пальцы, мешающие расстегивать на ней рубашку. – Они же могут и протокол составить за хулиганство в общественном месте, представляешь? Нам чик-чирикнуться дел-то всего минут на пятнадцать. Только не строй из себя пай-девочку. Мне про твои похождения в гаражи все известно. Если не хочешь, чтобы об этом твой Петлюра узнал, прекращай кочевряжиться!

Сопротивление Ольги становилось слабее и слабее, пока она окончательно не сдалась и не начала выполнять все, что хотела такая настойчивая и непреклонная Ирина.

Старшина, оставшийся в одиночку хозяйничать в отделении после отъезда дежурного офицера на ежевечернюю проверку улиц города, поначалу равнодушно и даже с некоторым показным неудовольствием наблюдал за девицами. Однако происходившее в камере постепенно заинтриговывало его все больше, и вскоре, вдавившись лицом в зарешеченное дверное окошко, он уже сопел, как паровоз, то и дело вытирая носовым платком вспотевшую лысину.

Он даже не услышал, как позвонили во входную дверь, и только повторный настойчивый звонок отвлек его от невиданного ранее зрелища. Прикрыв окно, он поспешил открыть дверь. На пороге стоял улыбающийся во весь рот его сосед Лексий и показывал из-под полы пиджака горлышко бутылки. За ним стоял парень, которого старшина не раз видел у соседа в гостях.

– Давайте, хлопчики, ешк-кинт, заваливайте по-бырому, – поторопил он, пропуская их вперед и закрывая дверь. – Айда за мной. Такие фокусы-покусы покажу – с ума сойти!

– Мы по делу, Николаич, – попытался возразить Лексий, но тот схватил его за руку и потащил за собой.

– После все дела, ешк-кинт, – старшина подтащил его к двери, за которой продолжалась оргия.

Лексий и прильнувший вместе с ним к окошку Андрей так и застыли, пооткрывав рты. Ирина тоже заметила, появившихся новых зрителей и даже узнала обоих парней, что еще больше ее раззадорило…

– Ладно-ладно, хлопчики, дайте мне-то позырить, – старшина не без труда оттолкнул гостей от двери. – Ты что там, самодуринку приволок? – бросил он через плечо. – Так давай, откупоривай ее по-бырому. А ты лафетнички тащи из дежурки и бутеры. Они, ешк-кинт, в столе, в нижнем ящике, – велел Андрею, прежде чем снова приникнуть к окошку.

Андрей понял, что залез не в тот ящик, который имел в виду милиционер. Бутербродов здесь не было, зато хватало исписанных журналов, бланков, конвертов, фотографий… Он задвинул ящик, но тут же выдвинул его снова. На одной из фотографий его брат Шурик был в том же самом положении, в котором буквально минуту назад Андрей видел Ольгу Греческий профиль. Таких фотографий нормальному парню действительно можно было стыдиться и бояться. Андрей быстро сунул их в нагрудный карман пиджака.

Теперь, чтобы Шурик окончательно почувствовал себя вне опасности из-за какого-либо шантажа, оставалось изъять из дома Ирины компрометирующую пленку и оставшиеся фотографии. И сделать это нужно было, не откладывая в долгий ящик, пока Ирина пребывает в отделении милиции.

Они втроем выпили по стаканчику и закусили, не отходя от двери в КПЗ. Николаич, узнав, что Лексий хлопочет за своих друзей – таких положительных и ни в чем не виноватых, разрешил тем убираться ко всем чертям. После чего, не выпуская из рук наполовину опустевшую бутылку, отпер соседнюю камеру и выдернул оттуда помятых Митлза и Геру. Выпроводив четырех друзей из отделения, старшина еще раз приложился к бутылке. Потом распахнул дверь женской камеры.

– Что ж вы только о себе думаете, хулиганочки? – спросил он у замерших девушек.

– Начальник, мы готовы и о вас позаботиться, – с готовностью сказала Ирина.

– Во-во, позаботьтесь. Первой будешь ты, белокурая, – ткнул он пальцем в Ольгу Греческий профиль.

– Может быть, сначала я, начальник? – обиженно вопросила Ирина.

– До тебя, ешк-кинт, тоже очередь дойдет. Когда у меня снова желание появится, – и старшина, облапив Ольгу за талию, вывел ее из камеры, захлопнув дверь у Ирины перед самым носом.

Ирина готова была кусать себе локти от такой несправедливости. Но она бесилась бы еще больше, если бы знала, что в это же время те самые парни, что несколько минут назад за ней подглядывали, подъезжают к дому на Песчаной улице, чтобы добраться до пленки и фотографий, на которые она возлагала так много надежд.

 

9 июля 1977 года. Костерок

Андрей немало удивился, когда Лексий указал ему на дом, где квартировала Ирина.

– Слушай брательник, – тронул он Лексия за рукав, когда они слезли с велосипедов и прислонили их к забору, – это же именно тот дом, в подвале которого я видел колдуна, про которого вам рассказывал.

– Я так и понял.

– Что значит, «так и понял»?

– Ты рассказывал, что в прошлую субботу за девчонкой следил, – вздохнул Лексий. – Ее Танька зовут? Федорова?

– Откуда ты знаешь? – спросил Андрей подозрительно.

– Догадался, – снова вздохнул Лексий. – Она в соседнем доме живет. А в этом – слепой дед Панкратыч, хозяин. Он и в самом деле очень странный, хотя и не колдун, конечно. Его-то ты и испугался. Врубаешься?

– Кажется, врубаюсь. Только…

– Что?

– Ладно, – отмахнулся Андрей, – сейчас базарить не время. Как ты думаешь, дед дома?

– Где ж ему еще быть! Но мы беспокоить его не будем. Смотри, как это делается, – Лексий легко перемахнул через забор, и в несколько прыжков очутился около дома. Андрей повторил его маневр. Лексий подергал за раму одного из окон, и оно легко открылось.

– Оставайся на шухере, – шепнул он, но Андрей отрицательно помотал головой и, отстранив его, первым проскользнул в темный проем окна. Лексий за ним.

Найти компрометирующую пленку и фотографии не составило особого труда. Фотографий было много, и, чтобы не тратить времени на отбор, Лексий шепотом предложил тут же все их сжечь, но только не в доме и не на улице, а в подвале. Андрей с ним согласился, но в подвал лезть отказался.

Лексий один спустился в люк по сыроватым каменным ступенькам и, несмотря на полнейшую темень, быстро взрыхлил ножом и выкопал неглубокую ямку в холодной земле. Затем Андрей передал ему пленку и фотографии, из которых оставил себе только одну. Через минуту фотографии уже корежились под языками синеватого пламени, превращаясь в пепел.

Из люка повалил едкий дым. У Андрея защипало глаза, и он спустился с крыльца на землю, где полной грудью стал вдыхать свежий воздух. Лексий же, оставаясь в подвале и спасаясь от дыма, забился в угол и оттуда, сидя на корточках, поддерживал маленький костерок, напоследок просматривая снимки.

…Он очнулся одновременно от поросячьего визга, который сам же и издал, от отвратительного запаха жженой кожи и от дикой боли в ладонях, непонятно почему вдавленных в костер. И тут же вспомнил все, что успел увидеть и почувствовать, прежде чем, наверное, на какую-то долю секунды, потерять сознание…

Лексий бросил в огонь последнюю фотографию, когда ему показалось, что земля под маленьким костерком начала шевелиться. Он зажмурил и снова открыл глаза. Видение продолжалось. Через землю, сквозь огонь произрастали тонкие белые палочки, очень напоминающие пальцы скелета. Лексия затрясло. Он начал подниматься с корточек, чтобы броситься вон из подвала, в котором мерещится всякая ерунда, но вдруг кто-то или что-то захрипело сзади и мощно ударило его в спину. Кто-то перешагнул-перепрыгнул через него, но Лексий уже не обратил на это внимание – всего его поглотила страшная боль в горевших ладонях…

Не переставая орать, Лексий выскочил из задымленного подвала, скатился с крыльца и попал в объятия Андрея. Они посмотрели друг на друга одуревшими вытаращенными глазами, а в следующее мгновение уже неслись по ночным Истринским улицам, что есть силы давя на педали почему-то совсем не скоростных велосипедов.

 

10 июля 1977 года. Ключ

Ирина вернулась домой под утро. С покрасневшими глазами, расцарапанной щекой и помятыми губами. Из открытого люка в подвал доносился неслабый запах жженой бумаги. Ирина торопливо спустилась вниз и при свете горящей спички увидала на том самом месте, где был закопан дед Панкратыч, кучу пепла. Рядом валялась раздавленная коробка из под печенья «Красная Москва».

Ирина дико зарычала. Теперь до этого Шурика будет не так-то легко добраться! Сжечь фотографии мог либо он, либо Коротышка. Она ненавидела их обоих! Она ненавидела Петлюру, не сумевшего вовремя передать ей иконку – центральную часть ключа-складня, ненавидела лысого вонючего милиционера и эту курву Ольгу, ненавидела всех, с кем встречалась в Истре. И сам город Ирина тоже ненавидела!

Но она верила, что способна отомстить им всем. Панкратыч не должен был, не мог ей солгать, и, воспользовавшись могуществом Нефритового голубя, она добьется своего!

Прошло несколько часов, но Ирина так и не легла спать, мечась по комнате и не переставая строить планы мести. Пришла Катя. Ирина, растрепанная и нервная, чуть не набросилась на нее с кулаками. Катя, и без того перепуганная, торопливо рассказала ей, что милиция обнаружила недалеко от танцплощадки Тереху с перерезанным горлом, и что в городе только об этом и болтают. В убийстве подозреваются все, кто участвовал во вчерашней драке, но в первую очередь – Петлюра.

Не успела она произнести имя их общего знакомого, как Сергей Петляев собственной персоной появился в проеме двери. Он тоже не спал всю ночь и выглядел очень неважно: под глазами синяки, верхняя губа разбита. Казалось, что за несколько часов Петляев постарел лет на десять.

Слегка прихрамывая, он молча прошел в комнату, сел в кресло и прижал щепотки пальцев к вискам. Голова раскалывалась. Шею невозможно было повернуть из-за моментально вспыхивающей боли. Но не эта, постоянно напоминающая о себе боль, была невыносима. Сергей Петляев не мог без зубовного скрежета вспоминать об Адмирале, о том, как легко и быстро расправился бритоголовый на танцплощадке с его друзьями и затем с ним самим. Думал он и о додике Шурике, так подло ударившим его сзади, и о незнакомом худощавом парне, который вез на велосипеде пигалицу Настьку, и из-за которого он так больно упал на асфальт. Думал и о своем бывшем друге Лексие…

Ночью после всех, как ему казалось, своих злоключений, Петляев добрался до дома Ирины, при помощи ножа открыл окно и проник в ее комнату. Но каково же было его удивление, когда Сергей, сквозь дремоту узнал картавую речь Лексия и тут же увидел, как тот вместе с кем-то еще залезает в то же самое окно!

Незаметно для непрошеных гостей Петляев убрался из комнаты и спрятался в подвале. Но и Лексий, через некоторое время, тоже спустился в подвал и принялся сжигать фотографии. Петляев стоял, замерев, в полушаге за его спиной, и ему ничего не стоило пронзить ножом шею своего одноклассника. Возможно, он так бы и сделал, и Лексий даже не заметил бы его. Но вдруг прямо из костра высунулись белые шевелящиеся пальцы-кости!

Ошалевший Петляев не заметил, как оказался на улице, где столкнулся нос к носу с товарищем Лексия, шарахнулся от него, как от чумного, ударом ноги распахнул калитку и скачками помчался прочь…

– Иконку не потерял? – прервала его размышления Ирина.

– Ты в привидения веришь? – не отвечая на вопрос, спросил Петляев.

– Я верю, – поспешила сказать Катя.

– Заткнись! – рявкнула на подружку Ирина. Катя дернулась, будто ее ударили, и опустила голову.

– Где иконка, Петля?

– Не дави ливер, бева! – сказал, словно плюнул, Петляев. – Эта сипня долго здесь торчать собирается? – мыском грязного ботинка он показал на съежившуюся Катю.

– Остынь, Петлюра! Коротышка нам может только помочь. Ты мне так и не…

– Да у меня она, у меня, – перебил Петляев и, достав иконку из заднего кармана брюк, подбросил ее на ладони.

– Она! – глаза у Ирины заблестели. В руках у нее появились еще две части складня. Она поднесла их к центральной, и все три замерцали вдруг зеленовато-желтым светом.

Ирина и Петляев одновременно вскрикнув, отдернули руки, и горячие иконки с негромким стуком попадали на пол.

Если Ирина до этого и сомневалась в словах Панкратыча, то теперь поверила в тайну Нефритового голубя окончательно. Похоже, было, что поверил и Петляев. Вместе с разинувшей рот Катей, они смотрели на лежавшие рядом, продолжавшие светиться, но уже не столь ярко, части складня.

– Это и есть тот самый ключ? – наконец-то спросил Петляев.

– Тот самый, – Ирина присела на корточки и аккуратно сложила иконки вместе. – Этим складнем мы откроем тайник. Где он находится, знает всем нам хорошо известный Шурик. Осталось всего-навсего найти нашего додика.

 

10 июля 1977 года. Отдых

Андрей оказался прав – как ни прижимались с трех сторон Адмирал, Митлз и Гера к черному бугристому стволу вековой липы, как ни вытягивали руки, пытаясь хотя бы соприкоснуться пальцами, все равно обхватить толстенное дерево у них так и не получилось.

– Представляете, мужики, сколько эта липища пережила! – гордо сказал Андрей.

– Она, небось, и сто лет назад такой же толстой была, – с уважением погладил ствол Шурик.

– Жаль фотоаппарата нет, сказал Гера, – запечатлели бы себя на память рядом с деревцем.

– Только, ради Бога, давайте не будем вспоминать о фотографиях, – взмолился Лексий. Он посмотрел на свои ладони и спросил нетерпеливо:

– Когда пить-то будем, мужики?

– Да-да-да, – заводил носом Митлз, – пора бы нам и злоупотребить.

– Что, моченьки уж нет? – Гера подбадривающе хлопнул Митлза по плечу. – Я вот, например, вполне мог бы обойтись сегодня без выпивки. Башка и так раскалывается.

– Не получил бы вчера промеж глаз, не раскалывалась бы, – усмехнулся Адмирал.

– Тебе хорошо, ты каратист, к тому же в армии натренировался. А я даже не успел заметить, кто меня шандарахнул.

– Мужики-и, когда пить-то будем? – снова вопросил Лексий.

– Сейчас пройдем Иноплеменничью башню, спустимся в Гефсиманский сад к роднику и там выпьем, – успокоил Андрей. – Заодно и бутылку под воду освободим.

Хорошенько выспавшись после сумасшедшей ночи, Андрей, Шурик, Митлз, Гера, Адмирал и Лексий, как и договаривались, встретились на площадке перед школой имени Чехова и отправились на «любимое место».

У всех, кроме Лексия, который жаловался на обожженные ладони и нес только гитару на ремне за спиной, в руках были сумки с едой и выпивкой. Овощей было больше всего – к привезенным из Москвы, добавили целый пакет редиски, помидоров и огурчиков, набранных на огороде родителями Шурика.

Но и шашлык вчера съели не весь, и консервов было предостаточно, и картошку несли с собой, чтобы испечь на костре, не забыли и про торт. Отдых предстоял долгий и веселый.

Вскоре парни один за другим с улюлюканьем сбежали вниз по крутой тропинке и сгрудились у родничка. Андрей помнил, как приходил сюда с бабушкой, чтобы набрать в двухлитровый эмалированный бидон святой водички. В последнее время народу сюда приходить стало гораздо больше, и Андрей относился к этому с какой-то ревностью, хотя и не задумывался почему.

Теперь за родником ухаживали. Его аккуратно обложили небольшими белыми плитами, вода больше не била ключом, как раньше, а тонкой струйкой вытекала из, вделанной в землю трубы. Тут же на плитах в баночке из под майонеза стояли еще не успевшие завянуть маргаритки, кто-то позаботился оставить несколько тонких, продавливающихся под пальцами, белых пластмассовых стаканчиков. Из этих стаканчиков ребята и распили первую бутылку вина. На закуску пошла пачка печенья «Юбилейное». С шутками, как всегда не затягивали.

– Монах, аккуратнее надо быть, – невинно сказал Митлз, слегка пихнув ногой наклонившегося над родником и наполняющего опорожненную бутылку, Андрея, и тот наверняка шмякнулся бы лицом в воду, если бы не успел выставить вперед локти.

– Отомщю-у! – закричал Андрей и помчался, размахивая сумкой с бутылками, за улепетывающим по направлению к древнему скиту патриарха Никона Митлзом. Остальные, вначале заржавшие над тем, как смешно свалился Андрей, теперь побежали за ним, вопя один громче другого:

– Стой! Дурак! Осторожнее! Винище не разбей…

* * *

Какое-то время их голоса еще были слышны от Иноплеменнической башни, где остановились, чтобы не быть замеченными, Ирина, Катя и Петляев, но вскоре смолкли, и теперь над Гефсиманским садом раздавалось лишь щебетание синиц, да отрывистое карканье ворон.

– И как теперь их искать? – раздраженно спросила Ирина.

– Найдем, – сказал Петляев. – Эти пижоны где-нибудь на реке бухать будут, а она здесь по большой такой дуге течет, – показал он рукой. – Двинем вниз по течению и рано или поздно на них наткнемся. Торопиться не будем, подождем, пока остаканятся. Потом что-нибудь придумаем.

Петляев, а за ним Ирина и Катя стали осторожно спускаться по крутой тропинке.

* * *

– Вот и место наше любимое! – Андрей первым выбежал на полосу желтого песка, метра три шириной и раза в два больше длиной. Река делала здесь крутой поворот. Противоположный берег представлял собой высокий откосый склон горы, всегда сырой, заросший крапивой и ольшаником. Дачники там не появлялись, что Андрея вполне устраивало. На этой стороне мест для отдыха тоже было немного, и компания заняла самое лучшее, со всех сторон защищенное от любопытных глаз, где можно было и понырять с достаточно высокого берега, и позагорать на мягком песочке, и устроить костер.

– А вон и камень, – показал Шурик на середину реки, где сквозь матово-зеленую воду было видно большое темное пятно. – Только я сегодня к нему не поплыву, – он взялся за живот, – травма не позволяет.

– Тогда придется тебе дрова заготавливать, – похлопал его по плечу Адмирал.

Он быстро скинул с себя футболку, ботинки, брюки, но все же Андрей опередил его и, оставшись в одних плавках, разбежался и первым прыгнул в воду. Купаться было одно удовольствие. Борясь с быстрым течением, ребята доплывали до подводного камня, взбирались на него, сталкивая конкурентов, ныряли и, хватая за ноги, топили друг друга, соревновались, кто дольше продержится под водой без воздуха…

Потом, выбившиеся из сил, пили вино, сидя и лежа на теплом, прилипающим к телам, песке. Развели большой костер, благо дров, в виде сухих веток, оставленных на берегу разлившейся весной рекой, набрали предостаточно. Торт спрятали в тень. В одну из сумок переложили все спиртное и опустили ее в воду. Скользкие, с отклеившимися этикетками, бутылки, доставали по одной, и когда они оказывались опустошенными, складывали рядком на песке.

Гера не выпускал из рук гитару – по просьбе Адмирала одну за другой исполнял песни из родимого «дворового» репертуара. Десантник слушал его с видимым удовольствием, иногда и сам начинал подпевать, но тут же умолкал – у Геры получалось намного душещипательнее.

Остальные подтаскивали, по мере необходимости, дрова, суетились вокруг импровизированного стола. Шашлыком занимался исключительно Митлз. Куски свинины были крупные, ровные, между ними обязательно надевались сочные кружки репчатого лука и на каждый шампур – не меньше двух светло-красных помидоров.

Первую партию шашлыка сметали с жадностью, словно до этого во рту не было ни крошки. Пока готовилась вторая, полезли в реку. Митлз и Адмирал, втихаря от других, стащили из сумки бутылку вина, уплыли за поворот вниз по течению и там, стоя в воде по грудь, распили ее из горлышка.

Довольные и заметно опьяневшие, они вернулись по берегу к костру с пустой бутылкой в руках и признались друзьям в проделке, за что те вчетвером набросились на них и принялись сталкивать в реку. В результате все вновь полезли купаться. И только Шурик, который до сих пор не снял с себя одежду, успел увернуться от цепляющегося Митлза, прежде чем тот шлепнулся в воду.

Шашлык чуть не превратился в угли, и Шурик поспешил снять шампура. Присев на корточки, он выбрал шампур с наименее подгоревшими кусочками, и нацелился на самый из них аппетитный.

Но вместо куска свинины, во рту у Шурика оказалось острое, порезавшее губы, лезвие ножа.

– Вякнишь – проглотишь перышко! – не оставляя надежд на компромисс, пригрозил Петляев. – Теперь встать, и, не рыпаясь – за мной! – Кончик ножа уперся в небо. Шурик зажал зубами лезвие, и почувствовал вкус собственной крови. Стало по-настоящему страшно, и он подчинился.

* * *

Избиение пленника началось, как только Петляев завел его за поворот реки, откуда не слышно было шума купающейся компании. После первого же пропущенного удара в солнечное сплетение у Шурика не осталось сил ни для сопротивления, ни для бегства. Он сдался и готов был еще хоть десять раз дать обещание провести и показать, где находится проклятый тайник, только бы его прекратили бить. Но Петляев не унимался и продолжал наносить жестокие удары в грудь, по ребрам, по защищающим окровавленное лицо, пальцам.

– Хватит, хватит! – наконец не выдержала и заступилась за стонущего парня Катя.

Петляев отбросил ее от себя. Катя упала, а он, с криком:

– Замолкни, тля! Тебя никто не спрашивает! – с размаху врезал ей мыском ботинка по бедру.

Схватившись за ногу, девушка жалобно заскулила. Петляев снова обернулся к Шурику, но теперь его остановила Ирина.

– Хорош, Петля. У нас не так много времени, – сказала она нетерпеливо. – Свяжи ему руки и пойдем быстрее.

– Чем связать-то?

– Коротышка, снимай-ка с брюк ремень! – приказала Ирина.

– А как же я пойду? – спросила та сквозь слезы, однако покорно взялась за пряжку.

– Как хочешь. И кончай здесь пищать!

Петляев перетянул ремнем запястье правой руки безвольного, шмыгающего носом, Шурика.

– Держи, – он передал другой конец ремня Ирине. – Будешь его как шавку на поводке вести.

– Черт! – Ирина поморщилась, глядя на лицо Шурика. – На него же смотреть страшно. Как мы в монастырь пройдем?

– Ничего, – успокоил Петляев, – в роднике святой водичкой кровянку смоет.

И они повели пленника по направлению к Гефсиманскому саду.

* * *

Катя еще немного посидела на земле, затем поднялась и, придерживая брюки, пошла вслед за ними. Глаза застилали слезы. Петляева она ненавидела. Шурика жалела, но себя жалела еще больше.

«Когда Петля ударил меня, Ирина даже слова ему не сказала! – всхлипывая, думала Катя. – Как будто я ей никто. Как будто этот зэк для нее что-нибудь значит. Как будто я не заслужила ее любви!»

Она ускорила шаг, чтобы догнать Ирину, Петляева и Шурика, которые, дойдя до скита патриарха Никона, свернули на дорожку, ведущую к роднику. Заболела нога в том месте, куда ткнулся ботинок Петляева.

«Как же сильно этот садист избил Шурика! – представила Катя и даже поморщилась. – А что они собираются сделать с ним после? Отпустят или…»

– Коротышка! – раздалось сзади. Катя обернулась и увидела перед собой девчонку, в зеленой юбке и легкой белой кофточке, ту самую, которая вчера на танцах первая бросилась к раненому Шурику.

– Ты моего брата Олега, то есть Лексия не видела? – спросила Настя.

– Видела. Он там, дальше по речке.

– Спасибо, – кивнула Настя.

– Подожди секундочку, – остановила ее Катя. Она немного замялась, потом выпалила одним махом, – В общем, так: скажи своему брату и его друзьям, что Шурика выкрал Петлюра. Он очень сильно избил его. Ужасно! И ведет сейчас к какому-то тайнику в монастыре. Петля может убить его. Зарезать! Пусть они поторопятся спасти его.

С каждым ее словом глаза Насти становились все больше, а губы дрожали все сильнее.

– Коротышка, ты меня не обманываешь? Ведь правда не обманываешь? – крикнула она и поднесла к ее лицу сжатые кулачки.

– Не вру, клянусь. Они только что прошли по этой дороге к роднику. Если побежишь, ты их догонишь. Но с Петлей тебе не справиться – он настоящий зверь. Лучше поторопись к своим.

– Все, я бегу, бегу! – поверила Настя и сломя голову кинулась бежать в указанном Катей направлении.

 

10 июля 1977 года. Любимое место

Настя остановилась и, часто-часто хватая ртом воздух, опустилась на колени. От быстрого бега кололо в боку. По лицу стекал пот, шрамик на щеке побелел. Чтобы сделать последние несколько шагов, необходимо было хоть немного перевести дух. Между ней и рекой за кустами ивняка кто-то продолжал петь под гитару:

Слова были знакомы, хотя песню она слышала впервые. Настя вдруг поняла, что знает наизусть следующий куплет. Эти стихи ей прислали в письме без подписи и без обратного адреса. Это должен был быть Андрей!

Она вскочила и ринулась сквозь кусты. Запуталась в тонких переплетенных ветках, упала, поднялась и из последних сил, с криком: «Андрюша!» – выдралась на свободное пространство, на желтый рассыпчатый песок.

– Настенька! – прервав песню и отложив гитару, поднялся ей навстречу, радостно заулыбавшийся, Гера Солдатов. Но тут же сел обратно на свое место – ноги уже не держали.

Рядом с ним Настя увидела лежащего на спине и раскинувшего руки парня в очках. Не сразу она узнала в нем Митлза. Громко отфыркиваясь, из реки на берег выбрался Адмирал. Настя прыгнула к нему.

– Где Лексий, где Андрей?

– Вниз поплыли по реке до Корсаковского моста, – язык у Адмирала слегка заплетался.

– Дураки, дураки! Шурика нашего спасать надо!

– Не понял? – встрепенулся Адмирал.

– Он чего, тоже Кавказа обожрался, как Митлз? – подал голос Гера.

– Адмирал, зови быстрей ребят! Шурика Петля избил до полусмерти и в монастырь повел.

– Шурика? Избил? Тот самый Петля?!

– Да, да, да! – закричала Настя.

– Все! – прервал Адмирал начинающуюся истерику. – Говори четко, куда именно он его повел?

– В монастырь. К тайнику какому-то.

– Значит в сам собор?

– Да, наверное.

– Все понял! Я найду их там, – Адмирал уже натягивал брюки. – А ты давай вниз по реке. Расскажешь все Монаху и Лексию своему. Пускай поторопятся!

* * *

– Лексий, я хотел спросить тебя… Ты говорил вчера, что знаешь Таню Федорову? – Андрей, так же как и брат, не прилагая особых усилий, сопротивлялся течению, медленно приближающему их к автодорожному мосту через Истру.

С обоих берегов над рекой нависали густо зеленеющие ивы, отчего солнечные лучи почти не достигали воды, и она приобретала своеобразный матово-болотный цвет. Некоторые деревья, ежегодно подмываемые во время паводка, давно повалились в реку и теперь перегораживали ее до середины и дальше. Андрей и Лексий, хоть и были подвыпивши, не рисковали под ними подныривать, чтобы случайно не напороться на подводный сучок, а плавно огибали деревья и снова выгребали на середину. В некоторых местах было неглубоко, и тогда они упирались ногами в песок, еще больше тормозя продвижение.

– Очень хорошо знаю, – сказал Лексий. – Я с ней в одном классе учился.

– А ты у нее дома бывал?

– Почему спрашиваешь, братан?

– Мне надо знать.

– Втюрился?

Вместо ответа Андрей глубоко вдохнул и с головой погрузился под воду. Лексий тоже окунулся. Вынырнули почти одновременно и посмотрели друг на друга, каждый, ожидая ответа. Они давно не плавали вместе вот так по реке – может год или даже два, а в детстве это было одно из самых их любимых занятий. И никогда раньше им не доводилось серьезно говорить про любовь.

– Понимаешь, братан, – Лексий подумал, что не стоит перед Андреем прикидываться дурачком и темнить, – Танька, конечно, деваха красивая, она многим в Истре нравится. Нравилась… – он вспомнил Тереху и запнулся.

– Что замолчал?

– Слушай, неужели из всех истринских баб ты не мог выбрать кого-то еще?

– Да я и не выбирал особо. Просто увидел на пляже – понравилась. Потом на танцах… Короче, я и в самом деле втюрился.

– Тьфу! – Лексий в сердцах шлепнул ладонями по воде.

– Подожди, – Андрей нащупал ногами подводный бугорок и встал на него, оказавшись на полтуловища выше брата. – Это случайно не ты позавчера ночью к ней в окошко залезал?

Лексия немного снесло течением, и ему пришлось подгребать к Андрею, чтобы тоже встать с ним рядом.

– Ты про парность событий когда-нибудь слышал, Монах?

– В каком смысле?

– Это, к примеру, когда ты приходишь в библиотеку и спрашиваешь книгу, а тебе отвечают, что вот, мол, какое совпадение – уже лет пять, как про нее никто даже и не вспоминал, а буквально полчаса назад прибежал человек и эту книгу забрал.

– А при чем здесь библиотека? То есть ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что Танька Федорова нравится нам обоим. Только я был раньше тебя, – сказал Лексий и заметил, как сразу вытянулось лицо Андрея. – Ты меня извини, конечно, но она не стоит тебя, братан. Она дешевка, хотя и дрючится очень даже…

Кулак Андрея угодил Лексию в подбородок. Лексий отшатнулся но, погружаясь в воду, успел ухватить брата за руку и увлечь за собой. Под водой Андрей лягнул его ногой в грудь. Лексий выдержал удар, первый вынырнул на поверхность и начал топить Андрея, наседая сверху на плечи…

* * *

– Нет, Настенька, я тебя так просто не отпущу. Я должен сказать тебе что-то очень-очень-очень важное, – Гера цепко держал Настю за локоть и не отпускал, несмотря на все ее попытки вырваться. Адмирал уже давно убежал, а она все еще не могла освободиться от прилипшего, как репей, пьяного парня.

– Да убери ты свои пашоны, идиот! Шурику помочь надо! – кричала она, палец за пальцем отдирая от себя его руку, но Гера тут же перехватывал ее другой рукой.

– Ты ничего не понимаешь, лепетал он. – Ты еще маленькая и ничего не понимаешь. А я давным-давно хотел тебе признаться…

– Пустиии! – уже во весь голос закричала Настя и, вложив в толчок все силы, наконец-то смогла отпихнуть от себя Геру да так, что он плашмя шмякнулся на песок и на дрова.

– Ой-ой-ой! – застонал он, кое-как принимая сидячее положение.

– За что боролся – на то и напоролся, – зло сказала Настя и вдруг почувствовала, что ее лодыжки обхватили чьи-то крепкие горячие руки.

– Я держу эту заразу, Зольдат! Давай, хватай ее! – прохрипел только что проснувшийся и не успевший разобраться, что к чему, Митлз. Настя, потеряв равновесие, упала, и Митлз схватил ее уже за коленки, но тут на него набросился разъяренный Гера.

– Не смей ее трогать! – закричал он и принялся молотить ничего не понимающего дружка по рукам. – Это же Настенька, Настенька!

* * *

Выбравшись на берег, Лексий и Андрей долго не могли отдышаться.

– Когда ты в последний раз был у нее? – наконец спросил Лексий.

– В пятницу ночью.

– Успешно?

– В каком смысле? – не понял сначала Андрей, но потом догадался, о чем речь. – А, н-нет. То есть, можно сказать, успешно наполовину.

– Ты можешь, конечно, снова вдарить мне по морде и получить в ответ, – сказал Лексий и весь напружинился. – Но ты мне брат и поэтому знай, что в четверг ночью у нее был я. И успешно.

Андрей вжал голову в плечи, словно его ударили сверху.

– А чтобы не распускал ручонки шаловливые, она тебе тоже говорила? – после долгого молчания спросил он.

– Ты что? Попробовала бы она мне что-нибудь подобное сказать!

– Знаешь, Лексий, мне всегда казалось, что если я буду во что-то очень сильно верить, о чем-то постоянно думать и желать, то обязательно этого достигну.

– Правильных книжек начитался, да?

– Не в книжках дело. Я вот, к примеру, думаю, что человек вполне может и будет жить до тех пор пока сам этого хочет. Ну, допустим, попаду я в аварию, переломаюсь весь, начну с ума сходить от боли… Но до тех пор пока буду терпеть и не скажу себе, что от этих мучений и от жизни отказываюсь, то не помру ни в коем случае.

– Ты к чему это клонишь? – насторожился Лексий. Перед его глазами вновь возник хрипящий, высунувший язык Тереха, в шею которого все глубже вдавливается гитарная струна. Это воспоминание уже несколько раз навязчего загружало его мысли, и Лексию приходилось делать усилие, чтобы отогнать его прочь.

– Ни к чему я не клоню. Вот мне, например, кажется, что человек вполне может научиться летать, или под водой бешеное количество времени находиться, если ему очень приспичит.

– Ну?

– И только одного человек не может добиться – заставить другого по-настоящему полюбить себя. Понимаешь?

– Я-то как раз понимаю, – усмехнулся Лексий. – Это, по-моему, ты понять не можешь, что если она тебя не любит, то и тебе не стоит понапрасну лбом об стенку биться. Забудь ты ее к чертовой матери и не мучайся.

– Думаешь это так легко?

– Да уж полегче, чем кое-что другое забыть. Или летать научиться…

– Олежа! Андрей! – из-за зарослей крапивы выскочила Настя с узлом тряпок в руках. – Вы здесь купаетесь, а там Петлюра нашего Шурика в монастырь потащил к тайнику какому-то. Он его убить может. Адмирал уже побежал туда, и вы быстрей собирайтесь. Вот одежда, – она бросила им узел, который был ничем ином, как скомканными рубашками, брюками и завернутой в них обовью.

 

10 июля 1977 года. Воскресенский собор

Адмирал, мокрый от пота, вбежал на территорию Новоиерусалимского монастыря через главные ворота под Надвратной церковью. За всю дорогу он ни разу не позволил себе остановиться или хотя бы замедлить бег. В армии кросс на такое расстояние расценивался, как пустяковая пробежка, но сейчас, после пикника, было тяжко. Невыносимо хотелось пить или хотя бы сполоснуть горло, чтобы исчезла тягостная сухость во рту, и Адмирал очень пожалел, что не задержался на полминутки у родника.

Теперь необходимо было проникнуть в Воскресенский собор и отыскать там Шурика. Но где вход? Адмирал побежал вокруг собора, надеясь увидеть дверь или какую-нибудь лазейку в него, и не обнаружил ничего, кроме подобия деревянной лестницы без перил, ведущей под острым углом на самую верхотуру. Времени на дальнейшие поиски входа терять было нельзя. Понимая, что каждую минуту другу грозит реальная опасность, он начал торопливо взбираться вверх по лестнице.

По-видимому, ей пользовались не часто – деревянные брусочки, заменяющие ступени, были плохо обструганы. Где-то на одной трети пути в большой палец впилась зверская занозища, и Адмирал, отдернув руку, чуть не сорвался вниз. Однако удержался и, немного переведя дух, полез дальше. Когда лестница кончилась, он спрыгнул на покатую железную крышу, загремевшую под ногами, подбежал к высокому, в два человеческих роста окну, и через него проник внутрь собора…

* * *

Пока Шурик не напился воды и не умылся в роднике, ему было наплевать на все в этом мире. Петляев и Ирина снова связали ему руки и повели в монастырь, но теперь уже мысли Шурика крутились только вокруг одного – как бы удрать. Он понимал, что если даже друзья и начнут его искать, то вряд ли сразу направятся в монастырь. Оставалось надеяться только на себя, а шанс вырваться и спрятаться или убежать, пусть и связанному, мог представиться только в самом соборе, где Шурик знал каждую лестницу, каждый поворот и темный уголок, не говоря уже о подземном ходе.

Народу в монастыре, несмотря на воскресный день было немного. Молодая женщина экскурсовод увлеченно рассказывала группе туристов о памятниках монастырского некрополя.

– На территории монастыря стали появляться захоронения местных землевладельцев, которые делали крупные вклады в монастырь, – торопливо говорила экскурсовод. – Погребение А.С.Цуриковой, жены промышленника Цурикова, умершей в 1907 году, является наиболее поздним. Перед вами сохранившийся памятник, сделанный из лабрадорита с мозаичным изображением Марии с младенцем, выполненный по эскизу выдающегося русского художника Виктора Михайловича Васнецова.

Шурик остановился и уставился на надгробие. Вспомнил, как однажды попытался отколупнуть от плиты блестящие золотом мозаичные звенья, и как Андрей запретил ему это сделать. У него мелькнула мысль закричать во весь голос: «Убивают!» и броситься к туристам за помощью, но тут подошла Катя и незаметно для Ирины и Петляева подмигнула ему. Впервые он видел ее такой серьезной.

«Коротышке тоже досталось от этого выродка, когда она пыталась защитить меня, – припомнил он. – Вот если бы она дала знать ребятам, где я, и что со мной», – появилась надежда.

И будто в подтверждение этой мысли Катя еще раз успокаивающе подмигнула ему.

Туристы продвинулись дальше и окружили стопудовый колокол стоявший на постаменте перед высокими железными воротами в собор, закрытыми изнутри. Колокол чудом уцелел, упав при взрыве колокольни. Экскурсовод продолжила рассказ об остальных колоколах, самый большой из которых, весивший пятьсот пудов, еще в восемнадцатом веке разбился при возникшем в монастыре пожаре.

Петляев потянул, было, пленника дальше, но Шурик сказал: «Здесь», и показал кивком головы на дверь в дощатом заборе, закрытую на огромный амбарный замок.

«Пускай попробует открыть», – злорадно подумал он. Однако Петляев подобрал с земли какую-то скрученную проволочку и, дождавшись пока экскурсия двинется дальше, подошел к замку и открыл его, что называется, «на раз».

Шурик первым вошел в дверь и рыпнулся было бежать, но бдительный Петляев, словно ждал этого, сделал ловкую подсечку, отчего пленник растянулся на пыльном каменном полу. После этого всякое желание сделать еще одну попытку к бегству у него пропало. Ничего не оставалось, кроме как идти к тайнику.

* * *

Ирина аж вся затряслась, увидев изразец с летящим голубем. Она достала из мешочка три маленькие металлические иконки, собрала их в складень, поднесла к изразцу и радостно вскрикнула, увидев, как и они, и он засветились зеленым фосфорическим светом. В это время откуда-то сверху до них донесся крик. Когда крик повторился, они поняли, что кто-то зовет Шурика.

– Я здесь, здесь! – заорал он в ответ во всю силу своих легких, и тут же кулак Петляева врезался ему в нос. Шурик отлетел к стене и ударился об нее затылком.

«Зря все-таки я их к тайнику привел», – успел подумать он, прежде чем подскочивший Петляев схватил его за уши и еще раз с силой припечатал затылком в стену. Шурик медленно осел на пол.

– Ты, лярва, нас зашухерила! – пальцы Петляева вцепились в Катино горло.

– Да не трогай ты ее, Петля, – зашипела Ирина. – Лучше сбегай, проверь кто там. И если надо – отвлеки на себя.

– Ага, а ты тем временем слиняешь с кладиком, – Петляев отпустил Катю, и она сразу забилась в угол, чтобы, не дай Бог, опять не попасть под горячую руку.

– Можно подумать, ты меня потом не разыщешь, – усмехнулась Ирина. – Не боись, Петля, никуда мы друг от друга не денемся. Давай-давай, беги. Если что – встретимся у меня дома.

– Ну, смотри, бева, попробуй только… – он недоговорил. Сверху снова закричали, и Петляев бросился выяснять в чем дело.

– И ты, Коротышка, убирайся отсюда куда подальше, – велела Ирина подружке, силуэт которой едва различала в темноте.

– Почему, Ириночка?

– По кочану, – разозлилась Ирина. – Уматывай, и побыстрее! Будешь ждать меня где-нибудь у входа в монастырь. И утри сопли, Коротышка.

* * *

По подземному ходу идти можно было только согнувшись в три погибели. Задыхавшиеся после долгого бега, Андрей и следом за ним Лексий, продвигались к маячившему впереди овальному пятну света, то и дело задевая плечами и затылками влажные каменные стены.

– Быстрей, быстрей, Лексий, – то и дело оборачивался и поторапливал Андрей отстающего брата, которому из-за высокого роста приходилось идти чуть ли не на корточках. – Как по окнам лазить, так ты ловок…

– Да бегу, бегу, – прибавлял тот шагу, но вскоре снова отставал.

Наконец они оказались в глубоком каменном рву, с трех сторон окружавшим подземную церковь, а затем и в самой церкви. Отсюда до тайника было рукой подать.

У подножия крутой белокаменной лестницы они очутились в то же время, когда на самой верхней ступени показался Адмирал. И тут Андрей увидел вынырнувшего сбоку от их друга, Петляева, занесшего для удара руку.

– Адмирал, атас! – крикнул Андрей.

Тот мгновенно присел, тем самым, сохранив себе жизнь. Лезвие ножа лишь чиркнуло по его плечу, распоров рубашку и слегка поцарапав кожу. Адмирал полуобернулся и тут же получил коленом в подбородок. Он покатился вниз по крутым ступеням, сгруппировавшись и прикрыв руками голову. Лексий с Андреем рванулись ему навстречу и удержали от дальнейшего падения.

– Эй, муфлоны! – Петляев собрал слюну и харкнул на ребят сверху. – Валяйте-ка сюда. Мое перо скучает по вашим животикам.

* * *

Слабый свет, излучаемый складнем, позволил Ирине разглядеть три гвоздика выступающих из стены ниши. Стоя на коленях, она поднесла собранные вместе иконки к гвоздикам, и когда два из них оказались продетыми в изогнутые петельки, а третий пришелся как раз между лапок голубя, ключ-складень словно прилип к стене.

Она глубоко вздохнула и потянула, засветившийся еще ярче и заметно нагревшийся складень на себя. Он сдвинулся совсем немного и стал совсем уж горячим. Ирина отдернула обожженную руку и отпрянула от тайника.

Изразец, соседствующий с нишей, заметно выдвинулся вперед. Ирина взялась за правый край изразца, и каменная плитка подалась и распахнулась, словно тяжелая чугунная дверца русской печки. Перестав дышать, Ирина протянула руки в черноту ниши…

* * *

«Ах, гнусы, загнали меня как последнего фофана! – со злостью думал Петляев, то и дело оглядываясь, карабкаясь все выше и выше по деревянным лесам реставрируемого шатра Воскресенского собора. – Внизу надо было с этими ваньками разбираться, по-модному. А теперь что?»

Но внизу, пока он носился по лабиринтам собора между колоннами и пилонами, взбегая по крутым лестницам и перепрыгивая через груды строительного хлама, Андрей и Лексий преследовали его вместе, не отставая друг от друга. Петляев надеялся, что Адмирал – самый опасный из его врагов, долго еще будет приходить в себя после кувырканий по лестнице, однако тот неожиданно вырос перед ним, перекрыв путь к выходу.

Петляев, не долго думая, развернулся на сто восемьдесят градусов – сейчас с Адмиралом ему было не справиться. Чтобы не оказаться взятым в клещи, он побежал наверх, на второй ярус ротонды, промчался по опоясывающей ее галерее, потом попал на покатую железную крышу, предательски загремевшую под ногами. Он увидел узкую деревянную лестницу, по которой несложно было спуститься на землю, но Адмирал опять оказался около нее раньше.

Пока Петляев раздумывал, куда бежать дальше, на крыше появился Андрей, за ним Лексий, и ему ничего не оставалось, как начать подниматься вверх по лесам.

И вот теперь он был в ловушке. Он достиг верхней точки шатра, где строителями была установлена металлическая лебедка. На этом же уровне, всего в нескольких метрах сиял золотом пятиметровый узорчатый крест, венчающий большую главу собора.

За крестом, как на ладони была видна Истра: далеко справа железнодорожный мост через реку, левее на горе Дом культуры и танцплощадка, сверкнувший серебром памятник-самолет, школа имени Чехова, лента Волоколамского шоссе, по которому, словно игрушечные ползли автомобили, еще левее – монастырские пруды, деревня Никулино…

Три года назад в этой деревне Петляев первый раз в жизни ударил ножом человека. Сейчас у него тоже был нож. Он понимал, что ни Андрей, уже почти поднявшийся наверх, ни бывший друг Лексий, доставший что-то из кармана рубашки, ни чуть отставший от них Адмирал – ни за что не отпустят его, пока не отомстят за Шурика. Петляев отступил по выдвинутой над пропастью стреле, держась за толстый стальной трос, и приготовился встречать их по одному. Первым на платформе появился Андрей…

* * *

– Черт, тяжесть какая! – Ирина наконец-то вытащила из ниши в стене круглую черную коробку и чуть не уронила ее, удержав на коленях. – Неужели и в самом деле клад? – она встряхнула коробку и не услышала внутри никаких звуков. – Что ж Панкратыч ничего про это не рассказывал? Хотя, понятно. Клад, деньги – не главное. Главное – сила Нефритового голубя! Но и клад, конечно, тоже не помешает…

Шурик открыл глаза. Он сидел на полу, раскинув ноги и упираясь плечами в холодную стену. Ирина была рядом, метрах в двух. Она тоже сидела, но только на коленях, и водила носом над круглой коробкой, похожей на большую консервную банку из-под селедки.

– Что, клад нашла? – прохрипел Шурик. Ирина вздрогнула, словно при ударе током, выпустила из рук коробку, и та с тяжелым стуком грохнулась на пол. При слабом свете, льющимся из тайника, Шурик сумел различить на боку коробки какие-то буквы, цифры и еще… фашистскую свастику.

– Ты, дефективный, – шипела в это время Ирина, – если еще хоть слово скажешь, я не зна…

– Дура! – завопил Шурик и, несмотря на связанные за спиной руки, моментально очутился на ногах. – Это же мина! Немецкая мина! Бежим!

Ирина с недоверием посмотрела под ноги на свой «клад», и тут из вскрывшейся коробки стремительно выросли языки пламени, очень похожие на руки с растопыренными кровавыми перстами, жадно вонзившимися ей в горло.

* * *

На вершине шатра взрыв в подземной церкви Константина и Елены отозвался лишь мелкой дрожью и отдаленным грохотом грома. Но стальной трос под рукой Петляева мелко-мелко завибрировал. Сергей Петляев ни в коем случае не отпустил бы его, если бы только не увидел появившиеся из ничего кисти скелета, обхватившие снизу его лодыжки.

– Оставь меня, оста-авь! – завопил Петляев и полосонул ножом по страшным пальцам, на самом деле разрезав всего лишь шнурки на ботинках. Он принялся стряхивать «кости» рукой, только что державшей трос, и, наконец, освободился от страшного наваждения, но понял, что уже падает. Может, был у него еще шанс ухватиться за металлическую балку, на которой он стоял, но, отказавшись его использовать, Петляев отчаянно, вложив всю свою силу, швырнул нож в Андрея, а сам рухнул вниз почти с сорокаметровой высоты.

Андрей еле увернулся от крутящегося, летящего прямо в лицо, ножа и, потеряв равновесие, забалансировал на стреле, по которой успел сделать полтора шага.

– Руку! – услышал он где-то за спиной и, уже сорвавшись, отчаянно выпластав назад правую руку, ухватился пальцами за что-то тонкое и жесткое. Это была собранная в кольцо толстая гитарная струна.

Андрей и Лексий, скрипя зубами, держали ее – один снизу, повиснув над очень далеким, ждущим новой смерти каменным полом собора, другой – сверху, лежа грудью на краю платформы, упираясь в нее свободной рукой и цепляясь ногами за спасительные выступы и углы металлической конструкции.

– Не отпускай! Держи! Я бегу, бегу! – орал Адмирал, лихорадочно карабкающийся вверх по лестницам, хотя надежды, что успеет прийти им на помощь было мало.

– Подтягивайся, – проскрипел Лексий, и сам, несмотря на боль в разрезаемых струной пальцах, начал сгибать правую руку в локте, поднимая брата.

Андрей, секундой назад думавший, что вот-вот неизбежно сорвется, из последних сил потянулся вверх и, рванувшись, вцепился в воротник рубашки Лексия. Их лица оказались совсем рядом, братья даже коснулись друг друга носами. Потом рубашка затрещала, и Андрей обреченно посмотрел в глаза Лексия, так похожие на Настины. Воротник оторвался, но Лексий уже держал брата за волосы и, рыча, затаскивал на платформу…

* * *

Наконец-то добравшийся до вершины собора Адмирал, увидел их, сидящих на коленях друг напротив друга, все еще держащих окровавленными пальцами скрученную гитарную струну. Они не двигались, боясь тем самым причинить себе еще большую боль. Лексий, не отрываясь, смотрел куда-то вниз, мимо Андрея, из глаз которого одна за другой появлялись и капали слезы. Адмирал молча сел рядом с ними и, дрожащими руками, стал осторожно высвобождать от струны их жестоко порезанные пальцы…

– Лексий, а ты кабан. Тебе только в десант идти служить, – сказал он, и, размахнувшись, метнул, словно бумеранг, липкую от крови скрученную струну.

– Зачем выбросил, Адмирал? Она мне, можно сказать, жизнь спасла, – сказал Андрей, следя за ее полетом.

Струна, не долетев до земли, стукнулась об угол одной из башенок, покатилась по крыше и застряла в водосточном желобе.

– Хотя не она, конечно, а Лексий.

– Как он тебя удержал, как вытащил – просто уму не постижимо!

– Я и сам удивляюсь, – сказал Лексий. – Может быть, просто у Андрюхи на пару секунд за плечами крылья выросли?

Далеко внизу, на земле они увидели группу туристов, ведомую экскурсоводом на выход из монастыря. Туристы оборачивались и задирали вверх головы, чтобы напоследок полюбоваться сияющей золотом главой собора и возвышающимся над ним крестом. Навстречу им быстро шли двое парней, один из которых держал на плече гитару, и девушка в белой кофточке и зеленой юбке.

– А вон и сестренка моя появилась, – узнал Настю Лексий.

– Точно, Настюха, – улыбнулся Андрей и помахал ей рукой, вовсе не надеясь, что его заметят снизу. Но девушка, словно специально его высматривала, сразу замахала в ответ.

– Так, мужики, давайте-ка, смотаемся отсюда поскорее, – сказал Адмирал. – Нам еще Шурика искать. Монах, иди вперед, ты эти места лучше всех знаешь…