Россия, недалекое будущее. Наталья

Четвертый день моего «заключения». Новостей – никаких, как поется в старой детской песенке, «то есть абсолютно». То есть все мировые новости к моим услугам – Виктор, по-моему, по новостным сайтам не лазит. Да и не по новостным тоже. И вообще, он, по-моему, рад нашему заточению – как уселся за комп в тот день, когда нас сюда привезли, так и не вылезал. Когда я его есть позвала в первый раз, он, не отрывая взгляда от монитора, сообщил, что «уже идет» – и так никуда и не пошел. С тех пор я его и не зову – приготовлю что-нибудь, благо холодильник продуктами забит под завязку, принесу и прямо перед носом поставлю. Он замечает не сразу, как заметит – съест, при этом, кажется, не понимая, чем именно набивает свой желудок, и дальше работает. Словом – полная семейная идиллия.

В игру пока не лезла – и, как ни странно, далось мне это «воздержание» довольно легко. Еще бы, ведь теперь у меня есть цель! Я изучу этот вопрос как следует, и я буду не я, если…

– Наташ, а ты сама-то поела?

Батюшки-светы, да не может этого быть! Наш супер-гипер-пупер программист наконец-то оторвался от компа.

– Поела, поела.

– Знаешь, я вот о чем подумал…

Угу, и фраза-то звучит так, как будто он все эти дни не «топтал клаву», как любит говорить Димон, а размышлял над какими-то глобальными вопросами. Хотя – кто разберет этих программистов…

– Ты вот на шефа наехала, дескать, почему тебе никаких рекомендаций не дали. А почему ты со мной не поговорила? Почему собственные мозги не включила? Вот Расейняйское сражение. Ты жутко гордилась тем, что просидела в танке на день дольше, чем это произошло на самом деле. А почему ты не попыталась сделать ничего больше?

Я слегка опешила. Больше? Что именно?

– Ты ведь знала заранее, что горючка кончится. Зачем было доводить до этого? Для чего было тупо торчать на дороге, почему твой танк не мог маневрировать? Ну, да, потому что горючка кончилась. А если бы нет? А отрыть окопы для стрельбы из пулеметов? Их у тебя на КВ сколько было? Три, если я не ошибаюсь?

Я потрясенно молчала. А действительно – ведь просто не пришло в голову…

– А щели противовоздушные? – Виктор все больше входил в раж. – Если бы вы во время налетов в щели прятались – хрен бы вас достали вообще. Молчишь? Молчание – оно, конечно, золото. Только вот ты Анатолия Андреевича своим… гм, серебром с головы до ног облила.

А и в самом деле. Почему бы не взять и не вернуться в то, Расейняйское сражение? Псков, конечно, Псковом, но, прежде чем пытаться сделать что-то глобальное, может, следовало бы чему-то научиться?

– Ты даже не понимаешь, Наталья, как тебе повезло, – с непонятной тоской сказал вдруг Виктор. – Я-то почти ни на что повлиять не могу… У меня бои вообще короткие, да и то, можно сказать, когда повезет.

Он, кажется, хотел сказать еще что-то, но только махнул рукой.

Мне – повезло… А я, дуреха, своим везением и воспользоваться-то как следует не постаралась. Ха, меня всегда выводили из себя те, кто искал виноватых вместо того, чтобы разобраться в своих поступках. А сама-то чем лучше?

 

Советский Союз. 24–27 июля 1941 года. Расейняй. Наталья

– …Шяуляй

Я перебиваю:

– Послушайте, Янис. Тут где-то недалеко должен быть склад горючки. Не знаете, где именно?

Янис удивлен. Не то моими неожиданными познаниями, не то тем, что я обращаюсь к нему на «вы», но память реципиента сейчас подводит меня так же, как и в первый «расейняйский» раз – тогда я забыла о том, в каком танке собираюсь воевать, сейчас не помнила, как обращалась прежде к своим подчиненным. Да и не важно: с учетом того, что нам предстоит – мы все равно перейдем на «ты», потому что станем друг для друга больше, чем друзьями или родственниками.

– Янис, это нужно узнать срочно.

Он кивает, хотя в глазах недоумение. Прости, Янис, твой командир не сможет раскрыть тебе тайну.

– Командир, но ведь горючее пока есть…

В том-то и дело, что – пока. А когда «пока» закончится, и дизель, обиженно взрыкнув напоследок, встанет, оно нам о-го-го как понадобится!

– Но мы же можем отстать?

Мы-то и отстанем, зато сохраним возможность маневрировать. Спасибо Виктору, надоумил дуру. Нет бы самой подумать хоть чуть-чуть…

– Что-то случилось?

Случилось-случилось. Самоедством занимается ваш командир, в очередной раз позабыв, что для этого сейчас не самое подходящее время, и не пинать себя надо за прежние ошибки, а исправлять их. Ведь такая возможность дается не каждому, а мне повезло.

– Нет, все в порядке.

Мы и в самом деле слегка отстали, и, что самое интересное, нас никто не разыскивает, в наушниках – а наш КВ радиофицирован – как ни странно, тишина. Неужели все настолько растеряны, что не заметили потери целого тяжелого танка с экипажем?!

Время тянется и тянется, я в очередной раз гляжу на свои «командирские». Не прошло еще и получаса, а мне кажется, что мы уже полдня ждем Яниса.

Наконец стрелок появился.

– Узнал. Здесь не очень далеко.

Я киваю. Хорошо, что недалеко. Может быть, успеем…

С другой стороны, в прошлый раз мы встали на дороге именно потому, что горючего у нас не было. Сейчас – будет. И как, спрашивается, мне объяснять своему экипажу, почему сейчас мы не должны догонять наших, а задержимся на пути наступающих немцев? Буду блеять что-нибудь неудобоваримое – не поверят, чего доброго. Или того хуже: решат, что командир – предатель, собирающийся отдать в руки немцев боеспособный танк с полным боекомплектом. Глядишь, еще и шлепнут под горячую руку. Впрочем, нет, сейчас самое начало войны, сразу расстрелять не расстреляют, но если не поверят, начальству-то уж точно сдадут. А те уже шлепнут. Как говорится, что в лоб, что по лбу…

Ничего умного мне в голову так и не приходит. Что же, довольствоваться тем, что, быть может, я хотя бы спасу пять человеческих жизней? Угу, а группировку Рауса никто не задержит, и кто знает, во сколько жизней обернется это «спасение пятерых»?

– …командир!

Что это?! Полуторка? Целая, только стоит как-то странно…

– Петраков, Порейчук, за мной. Поглядим, что за машина.

Ребята сразу забираются в кузов, я иду осматривать кабину. В ней пусто. Почему водитель покинул машину? Наверное, начали бомбить, он и выбрался…

– Товарищ лейтенант, идите скорее сюда! – весело кричит Петраков. – Смотрите, что нашли!

Весело ему… Да, уже идет война, но пока мы еще не поняли, что нас ожидает; не воспринимаем всех тягот, что вскоре выпадут на долю нашего народа, даже и представить себе не можем. Мы? Не «они»? Нет, я даже мысленно не дистанцируюсь от этих людей. Именно – мы.

Я торопливо выпрыгиваю из кабины.

– Товарищ лейтенант! Тут три бочки с солярой! Так что никакого склада нам не нужно, своих и так догоним, – весело кричит из кузова Петраков. – И еще! – Он поднимает вверх небольшую металлическую канистру, встряхивает. В канистре весело и гулко булькает.

– Спирт! – торжественно сообщает Петраков, восхищенно закатывая глаза. – Медицинский.

– Без приказа не пить! – быстро говорю я и сама морщусь: фраза получилась какая-то нелепая.

– Ну, конечно, товарищ командир, – весело подтверждает Петраков. – Вот своих догоним, тогда уж…

Ага, догоним своих… Все, больше тянуть нельзя. Сейчас мне придется объяснить бойцам, почему мы должны остаться здесь и принять бой в одиночку.

– Сейчас вот бак заправим, – весело говорит Колька.

Я киваю сама себе.

– Заправим. А потом я сообщу вам кое-что очень важное…

– Товарищи… Мужики… Ребята…

Бойцы мои сидят на земле возле танка, я стою напротив. Блин, как же начать? Что сказать, чтобы меня не приняли за умалишенную? И главное, ни в коем случае нельзя говорить, что я женщина, к тому же не имеющая никакого реального боевого опыта. Потому что перестанут доверять и выполнять команды.

Я с силой сжимаю кулаки и моментально ловлю себя на том, что жест совсем женский. Нет, так не пойдет.

– Бойцы, то, что я сейчас скажу, может показаться вам полным бредом, однако это правда. Дело в том, что я не… не лейтенант Силантьев Алексей Егорович, которого вы все так хорошо знаете. Я… майор… Виктор Ордынцев, – имя и фамилия рождаются сами собой, а звание? Ну, «майор» звучит как-то увесистее, чем «капитан», а подполковники и выше не участвуют в операциях, а разрабатывают их. Теперь осталось сказать самое главное.

– И я – из будущего. Из начала двадцать первого века, если точно.

Молчат. Смотрят во все глаза – и молчат, не шевелятся и даже не переглядываются.

– Честное слово! – в отчаянье говорю я и понимаю, что это вообще звучит по-детски. Теперь главное не молчать, иначе я совсем растеряюсь.

– Ну, не могу рассказать вам всего, сами должны понимать, что такое государственная тайна…

Мехвод кивает, следом осторожно склоняет голову Янис.

А я продолжаю, чуть вдохновившись:

– В две тысячи десятом году специальной научно-исследовательской лабораторией при службе Государственной безопасности – это примерно как сейчас Народный Комиссариат Внутренних Дел – была начата разработка…

Господи, где же вы, умные слова?! Надо было Анатолия Андреевича лучше слушать.

– …начата программа воздействия на настоящее путем влияния на события прошлого. Когда разработка, э-э, технической стороны была завершена, специально обученные кадровые военные были отправлены в прошлое, в некоторые, так сказать, переломные моменты, изменение которых может повлечь за собой изменение хода войны в целом.

– Может? Или повлечет? – деловито уточнил Колька. Хваткий парень, быстрее всех сообразил.

– Может. Стопроцентной гарантии, товарищи, никто не даст, пока… пока не будут получены результаты. Но результаты, друзья, они зависят именно от нас с вами. Понимаете?

– Товарищ лейтенант… майор… – неуверенно начал заряжающий. – А какой в этом смысл? Ну, менять ход войны? Еще пару недель, и мы вышвырнем немцев из страны, а через месяц – и самого Гитлера в Берлине повесим? Что ж тут менять-то?

Несколько месяцев, как же… Но они – жертвы пропагандистской машины. Может, не будь этого тотального внушения о «разгроме врага малой кровью и на его же территории», и не было бы допущено многих глупых ошибок, приведших к тому, что Советский Союз вышел из этой войны, пожалуй, с максимальными потерями? Угу, горазды мы все рассуждать – «если бы, да кабы…». Задним умом все крепки. А случись такая война сейчас? Сумели б выстоять, пускай даже и такой ценой? Ох, не уверена… Впрочем, я опять философствую, а сейчас не до этого.

– Считаю себя вправе раскрыть вам одну государственную тайну чрезвычайной важности. Война, мужики, продлилась аж до начала мая сорок пятого года.

Звучит как-то не очень утешительно, и я быстро добавляю:

– А летом мы еще и Японию разгромили.

Ропот. Мне не верят. А поверила бы я сама на их месте?

– Вот поэтому я и здесь…

– Поклянись своей коммунистической совестью! – требует заряжающий.

– И детьми, – добавляет более практичный Янис. Видимо, у него по поводу моей «коммунистической совести» есть некоторые сомнения.

– Детей у меня нет, – совершенно искренне отвечаю я. – Готов поклясться… самым святым, что у меня есть.

Вообще-то, я имею в виду жизнь и здоровье родителей, но помощник заряжающего мрачно кивает, истолковав сказанное по-своему:

– Правильно, командир. Клянись Родиной. Я вона вообще верующий, а за Родину постою не хуже любого большевика.

– Клянусь Родиной, – как странно звучит, мне еще ни разу в жизни не доводилось клясться, – жизнью и здоровьем своих родителей, собственной жизнью… Да, вообще, чем хотите, тем и поклянусь! Хоть самим товарищем Сталиным! Немцы почти до Москвы дошли, Украину захватили, под Сталинградом бои были, а вернее, в самом Сталинграде. Ростов взяли, Смоленск, до Кавказа дошли…

Названия городов напрочь пропали из моей памяти. Проще сказать, куда фрицы дошли. А может, и не надо?

– Бойцы! Да дело не в том, куда дошли. А в том, куда мы их пустим. Именно нам дан уникальный шанс изменить историю.

Времени оставалось все меньше, надо говорить быстрее – только как же подобрать слова? В произошедшей реальности? Так это для меня она произошла, а для них – еще нет…

– Короче так, мужики, мне сложно подобрать слова, поэтому… Поэтому я просто расскажу вам то, что для меня является исторической справкой. Двадцать четвертого июля сорок первого года танк КВ – НАШ ТАНК, отставший от своих в связи с тем, что у него закончился соляр, перекрыл дорогу наступающей танковой группе под руководством полковника Рауса и в одиночку продержался против немцев два дня. В связи с этим группа не смогла выполнить свою боевую задачу и прийти на помощь второй танковой группе под командованием фон Зекендорфа, а сама стала просить у нее помощи. Благодаря этому потери нашей второй танковой дивизии были значительно меньше. Танкисты – ну, то есть мы с вами, – до конца выполнили свой долг… – какой ужасный казенный слог, но иначе отчего-то и вовсе не говорится…

Надо об этом рассказывать или нет? Наверное, лучше все же сказать:

– Экипаж погиб. Весь…

– Мы тоже готовы погибнуть!

– Если так, станем намертво, а пройти фашистам не дадим…

– Вжарим по немчуре!

Поверили.

Слава богу, поверили…

Я поднимаю руку, привлекая к себе внимание.

– Ребята… мужики… Вот еще что. Мы будем сражаться плечом к плечу и, вероятно, тоже погибнем. Но я хочу, чтобы вы знали и еще кое-что. Сейчас – уже вторая моя встреча с вами. Честно, не знаю, как объяснить, чтобы вы поняли. Только я… мы… уже пережили одно расейняйское сражение. Тогда мы продержались на сутки дольше, чем было на самом деле. Ну, то есть, в моей настоящей истории. Хотя, хрен теперь разберет, что – на самом деле, а что – нет… Короче говоря, тогда у нас не было горючего, и мы не могли маневрировать, но все равно сумели продержаться дольше. Уничтожили нас только лишь авиацией. Но сейчас, когда мы уже все знаем наперед, мы можем продержаться и еще дольше! И главное, у нас есть шанс выбраться отсюда живыми. Я знаю, каждый из вас готов сложить голову за Родину, но, честное слово, для Родины будет куда лучше, если свои головы сложат враги!

Колька решительно поднялся, хлопнув себя ладонями по коленям.

– Ну, командир, давай тогда командуй. Сделаем все в лучшем виде. Чего конкретно-то нужно?..

Конец этого и почти весь следующий день мы, что называется, ни секунды не просидели без дела. Сначала, сверяясь с картой, долго выбирали подходящие позиции, максимально используя для этого складки местности и растительность. Ага, именно так: позиции. Во множественном числе. Поскольку теперь, имея горючее, мы вовсе не собирались стоять на одном месте, словно сорокапятитонный ДОТ, подставляясь под немецкие снаряды и авиабомбы. Нет, теперь мы станем маневрировать, менять позиции, что, несомненно, доставит наступающим немцам массу незабываемых минут. А вот подобраться к нам окажется сложновато. Знаете ли, окружные дороги пролегают среди болот. По крайней мере так говорили документы, которые я читала там, в своем времени…

Затем занялись подготовкой позиций, суть – отрыванием вручную достаточно глубоких капониров. Конечно, полностью скрыть высоченный танк они не могли, да этого и не требовалось. Главное, прикроют корпус и уязвимую ходовую. А башня? Башня выдержит, должна выдержать! По крайней мере пока не выкатят на прямую наводку свои проклятые зенитные «ахт-ахт»… С другой стороны, если и выкатят, мы ведь тоже на месте стоять не собирались! Три-пять выстрелов – и менять позицию. И снова…

Припомнив о своих прошлых просчетах, приказываю подчиненным отрыть окопы по флангам. Если установить в них снятые с КВ пулеметы, то нам никакая пехота не страшна! Троих вполне хватит для ведения огня, а остальные трое пускай отсекают немцев, благо патронов полно, да и гранаты в наличии имеются. И – тут же отменяю приказ, объявляя два часа отдыха. Люди буквально валятся с ног, гимнастерки почернели от пота – еще бы, с раннего утра работаем, как проклятые, все руки лопатами стерли. К слову, хорошо еще, что лопаты нашлись, две среди шанцевого инструмента нашего «Ворошилова» и еще одна в брошенной полуторке. Да и я тоже, если честно, только сейчас поняла, насколько устала…

Да и поесть не мешает, запасов, правда, маловато, только сухпай, но выбирать-то не из чего.

Ближе к ночи закончили рыть окопы. Не полного профиля, конечно, скорее, «удлиненные по фронту» индивидуальные ячейки, стоять в которых в полный рост невозможно, но на большее просто не хватило сил. Вспомнив о «Юнкерсах», решила, было, приказать вырыть еще с пару щелей для укрытия от авианалетов, но поняла, что на подобный подвиг никто из нас сегодня уже не способен. Да и как их в темноте копать? Не фары же включать, радуя немецких наблюдателей? Короче, спать…

– Командир, тут это? – Петраков звучно щелкает себя по шее. – С устатку, а? Заслужили ж мужики…

С трудом, но улавливаю смысл. Вот же, блин, чуть снова не протупила! А ведь жест-то, можно сказать, исторический…

– По сто граммов, не больше, – и добавляю, чуть подумав (иди знай, как отреагирует организм реципиента на сто грамм спирта – это ж почти стакан водки):

– Я первым в охранение, так что пить пока не буду. Сменит меня Янис. Затем остальные, и так до утра. Кто перепьет и не сможет проснуться, пеняйте на себя, наказывать буду по закону военного времени. Всем все ясно? Тогда отбой.

Утром мы таки вырыли две щели поодаль от танка, в каждую из которых, теоретически, могло поместиться по три человека. Проверять, правда, не стали, поскольку вернулся высланный на разведку механик:

– Все, командир, похоже, закончилось наше сидение. Немцы идут. Пока еще далеко, едва в бинокль разглядел, но идут. Что делать будем?

«Что делать?» Хороший вопрос, даже замечательный. Ленинский. Позиции занимать, что ж еще?

– В машину. Заводимся и идем на первую отметку. Все все помнят?

– Обижаете, товарищ майор.

– Сначала работаем всем экипажем, пехоту они сразу никак не подтянут. А уж потом, когда поближе подтянутся, прикрытие занимает ячейки и ждет. Себя никак не демаскировать, в бой без команды не вступать, стрелять только наверняка. Впрочем, думаю, до пехотной атаки у нас по-любому куча времени; зуб даю, поначалу они нас вовсе за тяжелую артбатарею примут…

Экипаж смеется, занимая места. Подошвы кирзачей гулко гремят по броне. Броне, которой предстоит защитить нас – или, возможно, изменить всю историю Великой войны. Мехвод запускает двигатель, и корма окутывается черным солярочным дымом. Медленно, чтобы не поднимать видимую издалека пыль, едем к первому капониру. Траки крошат подсохшую глину, покрываясь рыжим невесомым налетом. Не очень хорошо – когда начнем стрелять, вся эта пыль немедленно поднимется в воздух, запорашивая окуляры прицела и мешая наводчику. О, память реципиента, наконец, соизволила проснуться. Вот и хорошо.

Наспех маскируем танк срезанными еще вчера ветками, уже успевшими подсохнуть. Запас подобной маскировки имеется на каждой из позиций – не моя идея, заряжающего. Да и кусты неплохо прикрывают – стрелять не помешают, а от наблюдателя вполне грамотно скроют. Ну, вот, собственно, и все. Момент истины, так сказать. Украдкой разглядываю лица боевых товарищей, строгие, собранные…

Да, они и на самом деле пошли б до конца. И не важно, со мной или нет. И солярка тут ни при чем, и все эти отрытые нами капониры-ячейки-щели. Их судьба – Родину защищать. И защитить. Пусть даже и ценою собственной жизни. А моя судьба? Наверное, подороже разменять их… нет, НАШИ жизни. А вдруг да и выйдет, вдруг да и упадет на спину хрестоматийному верблюду лишняя соломинка, выпущенная нашей пушкой? И тогда…

– Глянь, командир. Идут, сволочи.

Я уже привычно приникаю к обрезиненному налобнику прицела. Ага, идут. Впереди разведка на мотоциклах, следом колонна грязно-серых грузовиков, дальше… понятие «дальше» напрочь теряется в густом шлейфе поднятой колесами пыли. Июль, а что вы хотели, господа фашисты? Это вам не автобан, это, знаете ли, совсем даже наоборот – обычный русский проселок! Ну, пусть не совсем русский, пусть «советский», но все одно проселок. Что ж, так даже и лучше. Разнесем головные и замыкающие машины и запалим кого-нибудь внутри этого пыльного облака. Хаос наверняка начнется, будь здоров. Кстати, а вот интересно, а где же танки? Странно… или так оно и было в нашей истории? Не помню, ох, не помню – в упор, что называется…

– Заряжай. – Пожалуй, впервые за все мои «игры» я была абсолютно спокойна. – Осколочный. Сам наведу.

Аккуратно подведя прицельную марку под отблескивавшее запыленное лобовое стекло первого тупорылого грузовика, плавно давлю спуск. Выстрел! Танк… нет, не подпрыгивает, конечно, но очень даже ощутимо дергается. Панораму заволакивает поднятой выстрелом пылью и дымом, но я успеваю заметить, как на месте головного грузовике вспухает огненное облако. Похоже, от машины почти ничего и не остается, лишь искореженная рама да жарко пылающий бензин из разорванных баков – все-таки шесть дюймов, знаете ли, прямое попадание. Впрочем, на победную эйфорию времени нет, и я стремительно переношу прицел туда, где, как мне кажется, пылит замыкающий колонну грузовик. Промахнуться не боюсь: на таком расстоянии и при такой дистанции между машинами наш увесистый «чемодан», по-любому, куда-то, да попадет. Танк снова вздрагивает, и парой мгновений спустя на дороге встает могучий огненно-дымный фонтан разрыва. И тут же в небо рвется видимый даже при дневном свете факел горящего топлива. Попали. Все, теперь можно чуть расслабиться и спокойно выбирать цели – никуда они с дороги не денутся, твари. Кстати, выстрела через три-четыре можно поменять позицию.

Особой надобности в этом, в общем-то, нет, артиллерии в пределах видимости не наблюдается, но… пусть будет. Ведь в этом случае опытные наблюдатели – а такие среди мечущихся в огне и дыму гитлеровцев определенно найдутся – зафиксируют, что огонь ведется с нескольких позиций. И, значит, решат, что нарвались не на одиночный танк или орудие, а как минимум на батарею тяжелых гаубиц в два-три ствола! А это существенно изменит дело, знаете ли! Страх – великий сдерживающий фактор, что и подтверждено всей историей человечества…

Еще три выстрела делаем, особенно не целясь. В смысле, не выбирая конкретных целей, а просто укладывая тяжеленные осколочно-фугасные подарки в самую гущу успевших остановиться автомашин. На дороге царит сущий хаос – пылают разнесенные прямыми попаданиями грузовики, мечутся в дыму фигурки разбегающихся солдат, дымятся перевернутые близкими взрывами машины, с изорванными взрывной волной и осколками кузовами и смятыми кабинами. Неплохо для первого раза, пожалуй…

– Так, мужики, план помните? Вы, трое – к пулеметам, дальше мы сами управимся. Давайте, бегом, пока фрицы – наплевать, что сейчас их так еще не называют! – не оклемались. Прижмите их, а там уж и мы снова шарахнем…

Танкисты, захватив пулеметы и запасные диски, бегут к загодя подготовленным огневым точкам. А наш могучий КВ величественно выползает задом из капонира и спустя пять минут занимает позицию номер два. Пару минут на изучение тактической обстановки – ну, и что там с той обстановкой могло измениться-то?! – и затем вновь вступаем в бой. Трескотни трех ДТ мы, разумеется, не слышим за грохотом собственных выстрелов, но видим: серо-зеленые фигурки то и дело словно спотыкаются на месте и падают, больше уже не поднимаясь. Молодцы ребята! Ведь у «Дегтярева танкового» даже сошек нет, стрелять приходится, так сказать, с земли – да и откуда у них опыт в стрельбе из пулемета, – а ведь попадают же, и неплохо попадают! Молодцы.

Снова пять выстрелов – и… И цели заканчиваются. Нет, честное слово, заканчиваются. Громить больше, практически, нечего и некого. Дорога в буквальном смысле усеяна обломками автомобилей, перевернутыми пушками и какими-то прицепами, о назначении которых я понятия не имею, и скрюченными телами гитлеровцев. Все… пока все.

Танк снова меняет позицию, и мы снова торопливо маскируем его ветками. Возвращаются и наши пулеметчики – пропыленные, чумазые, но довольные. Укрывшись в тени танка – с ума сойти, прошло всего-то сорок минут, хотя кажется, будто несколько часов – торопливо обмениваемся впечатлениями, передавая друг другу фляжку с водой. Пить отчего-то хочется просто безумно. Все сводится примерно к одному: «немцы – хреновые вояки, и мы их враз расхерачим».

Дождавшись, пока подчиненные выговорятся, авторитетно им сообщаю, что они не правы. Что гитлеровцы – вояки очень даже ничего, и, если мы на самом деле хотим их всерьез «расхерачить», то попотеть нам ой как придется… И в назидание рассказываю пару эпизодов периода лета – осени сорок первого, намертво запавших в память из Интернета. Мужики слушают молча, яростно смоля самокрутки. Не все, конечно, а лишь курящие. Янис вот, например, не дымит, а я? С ужасом «вспоминаю», что мой реципиент курил с четырнадцати лет. Так, ну и что же мне делать? С одной стороны, организм требует дозу никотина, с другой, я совершенно не представляю себя с папиросой в руке… или в зубах…

Выручают меня, как ни странно, немцы. Со стороны дороги что-то нежно курлыкнуло над головой, и метрах в ста рванулся из земли уродливый куст взрыва. Ага, подтянули, стало быть, пушечки. Или развернули то, что уцелело после нашего эффектного дебюта.

– Все, мужики, отдохнули – и за дело. Пулеметчикам – занять позиции, остальные в машину. К бою!..

…А вот и танки, дождались, называется! Первым пер высокий и угловатый чешский Pz-38(t) с утыканной заклепками башней, возглавлявший колонну. Перед изуродованной воронками и усыпанной обломками дорогой колонна притормозила, но полностью останавливаться не стала. Бронемашины осторожно продвигались вперед, сбрасывая с дороги остовы успевших догореть грузовиков либо объезжая их по обочинам. Я торопливо считала – три… пять… восемь танков, плюс с полдюжины полугусеничных бронетранспортеров с пехотой. Которая, впрочем, старалась не высовываться из-за бортов. Шесть танков определенно легкие – чешские «Праги» и немецкие «двойки», еще два – средние «четвёрки» с «окурками» семидесятипятимиллиметровых пушек. На башне одного – непривычный номер, «R04». Обратившись к памяти реципиента, понимающе хмыкнула: ого, командирский танк! Ну, вот его первым и превратим в вертолет, припомнив бородатый анекдот, решила я.

– Заряжай. Огонь!

Сорокакилограммовый снаряд попал точнехонько в башню, попросту снеся ее. Подобного наверняка не видела не только я, но и мой реципиент: взрыв отбросил многотонную граненую железяку метров на пятьдесят, заодно развалив корпус по линии сварных швов. То, что осталось от командирского танка, мгновенно превратилось в многометровый огненный факел. А сбоку от меня уже снова сочно клацнул, запираясь, затвор: готово, командир! Так, теперь пора осадить и прущий в авангарде чешский «панцер». Наведя марку на корпус, прикинула упреждение и, чуть подправив прицел, даванула спуск. Выстрел. Взрыв. Немецкие рембатовцы, определенно, останутся без работы, поскольку чинить им будет просто нечего. Разве что снять с остатков ходовой уцелевшие запчасти…

Так, отлично, займемся бэтээрами с десантом, пока они не решили героически отступить. Третий снаряд разорвался между двумя замершими «Ганомагами», опрокинув один и запалив второй. Уцелевшие пехотинцы из подбитых машин дружно посыпались на дорогу, подавая пример товарищам из остальных транспортеров. И в этот миг, верно подгадав момент, длинными очередями ударили наши пулеметы. На дороге и по обеим обочинам воцарился сущий хаос, позволивший нам не спеша перезарядиться и выстрелить еще раз, на этот раз подбив замыкающую колонну «четверку». Снаряд, правда, лег в паре метров от танка – смазала я, что уж греха таить – но тому хватило: куда ты денешься с развороченной ходовой и размотавшейся в пыли гусеницей? Добивать, конечно, не стала – снарядов маловато, вместо этого скомандовав смену позиции.

Дымя выхлопом, КВ пополз в сторону третьего капонира. Вовремя, поскольку вокруг покинутой позиции встало сразу несколько дымных кустов – дожидавшиеся нас немецкие артиллеристы все-таки нащупали позицию. Ладно, будем считать «единичку» потерянной… Грохот наших пулеметов тоже стих – как и было оговорено заранее, ребята так же меняли позиции. «Поскорее, мужики, – мысленно воззвала я. – Мы-то хоть под броней сидим…» С третьей позиции успели выстрелить всего раз, не шибко успешно, хотя паники это и добавило, после чего немцы, наконец, отступили. Стрелять вслед, равно как и пытаться накрыть навесным огнем укрывшуюся за холмом артбатарею, я не стала. Выстрелов оставалось всего двадцать пять, а сделать нам предстояло еще о-го-го сколько… Ведь то, что мы уже сделали, это, по сути, так, легкая, в десяток снарядов, разминка. А основные силы пока на подходе… увы…

Впрочем до вечера немцы нас больше не беспокоили, лишь изредка выпуская пару снарядов в качестве тревожащего огня. Как бы то ни было, мы спокойно поужинали и, выставив охранение (патрулировать пришлось с пулеметом, поскольку из другого оружия в танке нашлись лишь гранаты, мой ТТ и сигнальный пистолет), по очереди поспали. Ночь прошла спокойно – с наступлением темноты фрицы перестали тратить снаряды, резонно рассудив, что толку от этого никакого. Да и вообще, как я вычитала в какой-то книжке там, в будущем: «немец пока еще правильный, ночью не воюет». А может, и не в книжке, не помню, если честно. В фильме, что ли, или вовсе на каком-то форуме в Интернете?.. В следующий миг я уже спала, даже не успев додумать сию глубокую мысль до конца…

Проснулись затемно: что-то мне подсказывало, что и немцы особо долго спать не станут. Отправив пулеметчиков в окопы, заняли места в танке, заранее зарядив орудие. Что бы я сделала на месте немцев, уверенных, что путь им перекрыла гаубичная батарея или несколько тяжелых танков? Да, наверное, попыталась бы подобраться под утро, как минимум для разведки, как максимум – чтобы захватить или уничтожить вражескую технику. Там, в нашей истории, гитлеровские саперы даже сумели ночью заминировать танк, но лишь незначительно повредили гусеницы. Да и то только после того, как батарея противотанковых пушек ничего не смогла сделать с грозной машиной. А как они поступят здесь? Ведь вчерашний разгром уже не такой, какой был у нас, и ход истории мог, пусть и крайне незначительно, но измениться…

Когда в нечеткой предутренней полутьме показались первые жмущиеся к земле тени, я поняла, что не ошиблась. Немцев оказалось не так и много, примерно, с отделение, вот только… я-то их видела с высоты командирского сиденья, а наши пулеметчики вполне могли прохлопать. Что ж делать-то? Может, пальнуть из пистолета? Или выстрелить в их сторону сигнальной ракетой? Нет, шуметь нельзя, и я пихаю помощника заряжающего в бок:

– Немцы идут, а наши-то их не видят. Давай ноги в руки, и тихонечко…

– Понял, командир, сделаем. Пистолет дашь?

– Да зачем он тебе? В бой не вступать, это приказ, просто предупреди наших – и мигом обратно. Мы тут вдвоем не справимся, если вдруг начнется. Ясно?

– Есть, – кисло отрапортовал боец, отводя явно разочарованный взгляд от кобуры на моей портупее.

– Давай, не тормози, – отвалив верхний люк, я высунулась из башни. Напоенный запахом отдохнувших за ночь от дневной жары летних трав прохладный ветерок приятно освежал лицо. Не знают тут пока «не тормози», но боец ничего не переспросил – то ли догадался, то ли, наоборот, не расслышал.

Подумав, я все-таки вытащила ТТ и взвела тугой курок. Мало ли… Было тихо, лишь едва слышно шелестели успевшие подсохнуть листья на маскирующих громаду танка ветках. И вдруг тишину раннего июньского утра разорвала оглушительная пулеметная очередь, и следом – вторая, с правого фланга нашей импровизированной линии обороны. То ли заряжающий успел предупредить ребят, то ли сами фрицев заметили. Впрочем, разницы нет. Все, понеслось…

…Мы снова стреляем, переползая с позиции на позицию. Снаряд-заряд-выстрел, снаряд-заряд-выстрел. И так… нет, не до бесконечности, а до последнего снаряда в боеукладке. А снарядов все меньше. Правда, и искореженных, охваченных пламенем остовов машин и танков на дороге все больше. И тех, кто пытается идти в обход, однако так и остается в болотистой почве, погрузившись в нее по надгусеничные полки или вовсе по самую башню. Этих я не трогаю, берегу снаряды. Сами не выберутся – уже хорошо. Стреляем только по тем, кто все еще пытается прорваться по дороге – и хорошо стреляем, практически ни одного промаха. Кстати, та самая, из моего прошлого, батарея имела место быть. Именно так, в прошедшем времени. Два снаряда раскидали подтянутые под покровом темноты пушечки вместе с обслугой, да так, что любо-дорого посмотреть. Да и зенитку мы вовремя заприметили, дав ей время на оборудование позиции. А после превратили в груду искореженных тротилом обломков, хоть и жалко было тратить снаряд. Ну, жалко не жалко, а пришлось, поскольку с семисот метров она вполне могла нас спалить, если бы попала, конечно…

…Смешно. Кто бы мне сказал еще пару дней назад, что можно настолько пренебрегать собственной гигиеной. Хорошо, что я все же не попала в реципиента-женщину: мне тут только месячных, простите за пикантные подробности, не хватало, блин.

В туалет почти не ходим – жидкость выводится с потом, поскольку в боевом отделении под сорок градусов, если не больше. А, гм-гм, «по-большому»? Наверное, просто нечем, ели последний раз вчера… Ну, а насчет умыться? Так об этом и вовсе не думаем. Нет, время-то можно отыскать, передышки в бою бывают, но вот чем? Воду и нехитрый харч нам пару раз приносили местные мальчишки, но мысль тратить ее на умывание кажется не просто кощунственной, а идиотской. Пороховая гарь, кажется, въелась в пропотевшую, покрытую кристалликами соли кожу навечно. Прокоптились мы что надо. На всю, как говорится, оставшуюся жизнь. Скорее б ночь, как же неимоверно, нечеловечески хочется спать…

…Не знаю, о чем там думает херр оберст Раус, а я думаю о наших последних пяти снарядах. И еще о том, что крайний – научилась уже не использовать слово «последний» – авианалет не достиг цели только чудом. Мы-то пережидали налет «Юнкерсов» в щелях, а вот танку досталось. Близким взрывом сорвало-таки гусеницу и напрочь смело всю маскировку. И как только идущий следом «лаптежник» не заметил коробку танка на выгоревшей земле – уму непостижимо. Впрочем, если б заметил, воевать нам больше было бы просто нечем и не на чем. Зато с ремонтом провозились почти полтора часа, пока наши ребята отсекали немецких пехотинцев пулеметным огнем. Хм, смешно, мне отчего-то казалось, что три с лишним тысячи патронов к ДТ – безумно много, и нам ни за что их не успеть спалить. А вот сейчас доложили, что осталось по одному полному диску на пулемет. Да и пулеметы устали, начинают плеваться пулями уже на третьей очереди…

…Третьи сутки, между прочим! Не в том смысле, что начались третьи сутки, а в том, что мы продержались ТРИ дня! Снова вечер. Эта ночь, по-любому, последняя. В танке осталось два выстрела, к пулеметам – вовсе ни одного патрона. Прикинув, приказываю разделить между экипажем остатки пайков (нас осталось всего четверо, двоих вчера прикопали в нами же отрытом окопчике) и поесть. С наступлением темноты на последних каплях горючего вползаем на пригорок, впервые являя немецким взорам – наверняка ж наблюдают, суки! – наш танк во всей красе. И делаем последний выстрел. Неприцельный, просто «в направлении противника». Еще один снаряд я приказываю использовать для уничтожения танка, благо гранат целая сумка. Что б ни случилось, я «Ворошилова» им не отдам. Минирую танк сама, припоминая, что знал об этом мой реципиент, что рассказывал Виктор, и что я успела почерпнуть из Интернета. Взрыв меня, кстати, не впечатлил – сначала глухо ухнуло внутри танка, затем из сорванных ударной волной люков полыхнуло короткое пламя, а вот затем… ничего не произошло. И лишь мгновением спустя здоровенная угловатая башня вдруг покосилась, нелепо задрав вверх ствол пушки.

– Прощай, боевой товарищ… – едва слышно прошептала я, с трудом сдержав слезы. Мои собственные слезы, не реципиента. – И вы, братцы, прощайте. – Я взглянула в сторону, где были похоронены погибшие. – Вечная вам память и слава…

– Прощай… прощайте… – вторили мне бойцы, прекрасно все расслышавшие…

– Все, мужики. Уходим. Нам еще до своих о-го-го сколько топать…

– Слышь, командир, как думаешь, получилось у нас?

– Что получилось? – не поняла я.

– Ну, это, зачем тебя прислали. Историю изменить?

Я помолчала несколько секунд, поочередно разглядывая троих боевых друзей. Закопченных, голодных, смертельно уставших, едва держащихся на ногах.

– Не знаю, мужики. И никто в этом времени не знает. Но очень надеюсь, что да…