Глава первая: Олигарх сердится.

В такие вот ночи, когда луна… полная когда ему было особенно не того… Беспокойство там… Одолевает беспокойство… Мысли всякие. А чего, спрашивается? В такие вот Этот… Обязательно… Жутко! Днем-то ещё не того… ничего. Дела, люди. Нормально днем, ага. Смешно даже… Бывает смешно даже. Объявил вот, что в оппозицию этому… Что президенту в оппозицию, ага. Вчера эту проводил… Прессконференцию, ага… Много собралось. Сидят, слушают и того… записывают. Верят. Смешно. Так и хочется… сказать хочется, а нельзя. Не для того, сказать хочется… Не для того я его к власти, что б того… что б против него. Но нельзя… Пока нельзя. Потом сами того… Поймут сами все потом. А пока сидят. Записывают. Верят, ага. И эти сверкают… Как их? Блицы, вот. И блицы сверкают. Смешно! В этой стране все того… Все смешно. Легко работать. Им хоть что, а они всему… Наивные. Уж на что этот… Дольский этот в своей программе… Такую, порой, ахинею… Ни за что, думаешь… Не поверят, думаешь. Верят. И чем злобнее он того… гавкает, ага… Тем больше верят. Зрители любят, когда вот так… Когда больших, известных… Когда известных людей того… унижают. Ноги когда о них, как об эту… как о половую тряпку. Любят. Ну и что, что ты большой и у тебя все, а у меня ничего… А я вот смотрю, как тебя того… хлещут, ага, и мне хорошо. Надо знать психологию этих… маленьких этих… людей этих. Он, Сосновский, знает. А Дольский за те деньги, которые… он ему не только руки, ага… не только руки будет лизать. Пусть лижет, пока не надоест… Ему, Сосновскому, не надоест. Надоест, другого того… другого купит. Много желающих. Все по плану идет, ага. И оппозиция эта по плану… У него все уже в этих… в руках. И администрация, и правительсство, и Дума, и этот… Вовчик-коровчик. Ха-ха-ха! Смешной он, ага. Исполнительный. Что не скажешь, все того… Будешь тут. Если узнают… Правду узнают. Каждый ему с удовольствием, в лицо с удовольствием… плюнет с удовольствием. А так… Так он герой. Власть того… Шибко власть любит, ага. Он, Сосновский, в нем это давно… ещё давно подметил. Понял, что этот ради власти на все… А сейчас дорвался. И на самолете, и на корабле… Смешной! Любит он… Как это? Пофасонить. Любит пофасонить, ага. Пусть. А теперь вот оппозицию теперь. Что б своя была теперь. В кармане сидела и этой своей ждала… Очереди свой ждала. Эти надоедят, а он оппозицию из кармана… Вот, любите… А эти верят, что он своими руками свое… Наивные они. Смешные, ага.

Но что это в окно? Будто стучит кто в окно?! Ветер? Не должно. Ночь тихая того… была, ага. А луна… полная какая? Будто какие флюиды свои… Аж мороз по коже. Пробирает мороз… Вот опять в окно. Что бы это могло?… Может быть опять Этот… Вот привязался! Житья от него… Никакого житья от него.

Только успел Виктор Ильич подумать о своем ночном госте, как раздался мелодичный звон, будто зазвонили в серебряный колокольчик, послышался легкий шелест и он увидел в кресле человека.

Но это был не Этот… Совсем другой. Совсем на Этого не похож, ага… Ничего общего. У человека было бледное… Лицо бледное. А глаза большие и того… печальные глаза очень. И вроде, как сияние вокруг. Он его уже видел, раньше видел… Как-то на выставке у Глазунова… Там и видел. Там этот крест на себе… На картине крест на себе… Иисус, ага. Сын Божий. Странно. А что это он к нему-то?

Тут раздался голос нового гостя:

— Здравствуй, сын мой!

«Тот сыном ага и этот тоже не знаешь кому и того служить ага привязалсь будто у них нет там другой работы другой нет», — пронеслось в сознании Виктора Ильича.

— Здравствуйте! — ответил Сосновский и, чтобы окончательно удостовериться, кто перед ним, спросил: — А вы кто это… Будете? Кто?

— Иисус, Бог, — просто ответил Иисус, печально вздохнув.

— Я вас видел… На картине видел… Как вы крест свой… Красиво!

— Неправда все это, — печально вздохнул Бог.

— Что неправда?

— Все.

— Как это?! — удивился Виктор Ильич. — Ведь вы… Вот он вы… Почему ж… Извините.

— Нет, как историческая личность я, конечно, был, не спорю. А в остальном — все неправда.

— А Библия?.. Там же все… Написано все?

— Библейский Иисус никакого отношения ко мне не имеет. Библия придумана Дьяволом, чтобы дурачить людей, сделать из них покорных рабов, отнять волю и повести за собой в гиену огненную.

— Бибилия?! Дьяволом?!! — изумился Виктор Ильич. — Я что-то не того… Ни того… Ни чего.

— Но только это так.

— А вы знаете, он ко мне… Повадился ко мне… Сидит вот в кресле… Страшно!… Вы б его того… Приструнили бы. А?

— К сожалению, я этого не могу, — вновь печально вздохнул Иисус.

— Как же так?!… Вы ж Бог?!

— В вашем понимании, да, бог.

— Ну вот… Вы ж там главный.

— Я там далеко не главный. У нас с ним равные должности. Он возглавляет с первого по пятый уровни жизни, где пребывают грешники, я — с девятого по двенадцатый, где отдыхают уставшие.

— Что значит?… Уставшие… Почему?

— От борьбы с дьяволом.

— А сколько их?… Всего сколько?… Уровней сколько?

— Восемнадцать.

— Да ну?!… А кто ж на этом… На восмнадцатом?… Кто?

— Создатель.

— Вот как… Стало быть, вы у него того?… Служите, ага?

— Можно и так сказать, — согласился Бог.

— Значит, он главный в этой… Как ее? Вселенная. Во Вселенной этой… Главный?

— Нет. Во Вселенной главный Космический разум. А Создатель главный лишь в части Вселенной, куда входит и Солнечная система.

— А на семнадцатом?… Уровне на семнадцатом?… Кто?

— Те, кто составляют Высший Совет при Создателе. В нем самое большое представительство землян — двадцать человек, из них четверо ваших соотечественников.

— Кто это?

— Достоевский, Пушкин, Чайковский и Глинка.

— Дела!! — все больше удивлялся Сосновский. — Вот вы сказали… Землян — сказали… А что, есть другие?

— Да. В нашей части Вселенной семь планет, подобных Земле.

— А вы в этом?… Вы в Совете, ага?

— Лишь с правом совещательного голоса, как руководитель уровней. Кстати, дьявол там тоже на тех же правах.

— А что же тогда вам?… В вас?… Если вы ничего не того?… Если даже с Этим ничего?

— Речь сейчас не обо мне. Я пришел исключительно ради вас.

— Меня?! А что я? Я того, этого… В порядке я.

— Если бы, — вновь печально вздохнул Иисус. — К сожалению, вы уже давно и исправно служите князю тьмы. Это он воспламенил в вас гордыню, смутил ваш разум мирскими соблазнами, заставил верно и прилежно себе служить. Но, как вы уже знаете, земная жизнь ничто, лишь краткий миг в сравнении с вечностью. Служа сатане, вы облекаете себя на вечные муки. Подумайте об этом.

— Ну да, ну да… А что я должен?… Делать должен?… Что?

— Прежде всего отказаться от коварных планов, покаяться в грехах своих, рассказать людям правду о злодеяниях своих.

— Нет-нет, я не могу! Это что же я… Это как же… Отказаться от всего?!… Столько сил и все того… Этому под хвост?! Псу этому?… Так, да? Нет, вы этого не можете… Нельзя так то! — Виктор Ильич даже погрозил пальцем. Но тут же поняв, кому грозит, смутился. — А иначе нельзя как-то? Я церковь могу того… Или храм. Я второй храм Христа Спасителя в вашу честь могу, а?

— Этим вы только потешите сатану. Нет, только полное и искреннее расскаяние.

— Но мне ж тогда никто руки… Меня ж судить того… Будут судить, ага… Издеваться будут.

— Да. Но муки человеку на то и даны, чтобы очистить бессмертную душу от налипшей на неё скверны. Только так вы сможете искупить грехи свои, отринуться от сатаны, востановить связь с Космосом, а в последующем заслужить прощение Создателя.

— Как так — связь?… Какая ещё того?

— Человек связан с Космосом своей энергией. Чем прочнее эта связь, тем человек более велик, ему доступно многое. И, наоборот, чем меньше эта связь, тем ничтожнее человек, тем больше превращается в игрушку в руках сатаны. Впереди его ждут великие муки.

— Но я не хочу в тюрьму, — захныкал Виктор Ильич. — Не могу! Там это… Там пища… Плохая пища. А у меня здоровье, ага… Я недавно желтуху и все такое.

— Не ерничайте, Виктор Ильич. Желтуху вы сами себе придумали — успугались, что посадят.

— Не хочу-у-у! — закричал, вдруг, Виктор Ильия и проснулся.

В окно уже вовсю того… День того… Стучался, ага. Хорошо!

Виктор Ильич встал, потянулся. Продошел к окну, раздернул теневые шторы. В комнату ворвался солнечный свет. В окно открывался чудесный вид на столицу.

«Все мое, — с гордостью подумал он. — И эта моя и все скоро одна семья моя семья ага я во главе остались того некторые олигархи ха-ха некоторые сами по себе но это ничего мы их скоро всех с помощью Вовчика всех и тогда уж все тогда уж ничего никому ага все наше будет из России ещё много чего можно богатая ага на их век хватит а Лебедев здорово придумал того с него начать с него самого с Лебедева начать чтобы ни у кого ничего подозрений что б у олигархъов никаких молодец ага».

Настроение у Виктора Ильича заметно улышлось. Гоголем прошелся по спальне. В пижаме он был ещё смешнее и неказистее, чем в костюме. Он сейчас очень походил на сатира, только рожек не хватало. Он открыл прикроватную тумбочку, где у него стояла пузатая бутылка французского коньяка и лежала коробка фигурного шоколада. Шоколад он предпочитал отечественный. Отвинтил пробку отхлебнул из горлышка глоток коньяка, зажевал шоколадом. Хорошо!

В офисе Виктор Ильич появился, как всегда, ровно в девять ноль ноль. Он любил точность и пунктуальность и требовал этого от подчиненных.

— Виктор Ильич, пришел Варданян. Вы ему назначали на девять пять, — соообщил референт.

— Пусть того… Пусть заходит.

У Варданяна бы виноватый и униженный вид, как у провинившейся собаченки. Он прекрасно осознавал, что не обрадует шефа новостями. Так и слочилось.

Из бестолкового и сбивчивого доклада шефа службы безопасности, хоть с трудом, но можно было понять, что копия известной кассеты была не одна, как он докладывал раньше, а, как минимум, из было три. Причем, если две удалось изъять и уничтожить, как и свидетелей записи. то третья кассета гуляет неизвестно где вместе с её обладателем. Варданян напирал на то, что его людям приходится работать в условиях чужого города, а потому ошибки неизбежны. Только этим можно объяснить, что клиенту удалось уйти буквально из-под носа его людей.

Доклад шефа безопасности вызвал у Виктора Ильича явное неудовольствие.

И вообще… Он, дурак этот… Варданян этот стал его, Сосновского, все больше того… Раздражать, ага. Совсем разучился… работать разучился… Надо бы того… Менять надо бы… Но кто, где?… Все дураки! Ни на кого, ничего… Положиться ни на кого… Бездари! Да, а почему он про этого… Как его? Почему про него ничего?

— А что с Кольцовым? — спросил.

— С Беркутовым, — поправил его Варданян.

— Какая в принципе, — раздраженно передернул плечами Виктор Ильич. — Как с ним?

— Работаем, — лаконично ответил шеф службы безопасности,

Ответ вызвал у Сосновского ещё большее раздражение.

— Дурак! — закричал он, выходя из себя. — Я тебя, дурак, не что бы того?… Я тебя, дурак, результат!… Каков результат?

— Ну, зачем же вы меня, Виктор Ильич, дурачите?! — обиделся Варданян. — Я заслуженный генерал и все такое.

Сосновский даже подскочил от подобного нахальства шефа службы безопасности. Мало того, что… Так он ещё и это… Он ещё и возникать?! Наглец! И стукнув крепким кулачком по столу, он вне сябя от бешенства закричал:

— А мне плевать, ага!… У меня таких… Заслуженных таких… Все хотят деньги… такие деньги получать хотят. Кто тебе, дурак, позволил?… Обижаться позволил?

— Извините! — окончательно сник Варданян.

— Я тебя спросил об этом… Как его? Так изволь… Отвечать изволь?!

— Готовим операцию, Виктор Ильич. Не сегодня, завтра. Вы ведь знаете Беркутова. Он может из любой ситуации вывернуться. Поэтому надо, чтобы все было без сучка и задоринки. Не беспокойтесь. Все бедет сделанно в лучшем виде.

— А мне чего… Это тебе нужно… Беспокоиться нужно.

Варданян уловил в словах шефа очень даже непрозрачный намек. Побледнел. Увольнение с должности означало смертный приговор. Слишком много он знал, чтобы оставаться в живых. К тому же, у него нет такой армии преданных личных охранников, какая была, к примеру, у Коржакова.

— А как у тебя с этим?… Который у нас?… Который кассету? — спросил Сосновский.

— К сожалению, здесь похвастаться нечем, Виктор Ильич, — развел руками Варданян.

— У тебя нигде ничего… Ладно, ступай. Надоел… Если через неделю не того… Пеняй, ага… На себя пеняй.

После ухода генерала, Виктор Ильич откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.

Надо того… Успокоиться надо. Дурак какой!… Еще только день того, а этот уже из колеи, ага… Из колеи выбил. Какой архаровец! А ещё генерал… Где только таких генералов того… Делают где?

Виктору Ильичу, вдруг, вспомнился сегодняшний сон.

Вот и будь тут… Добрым будь, когда такие… Ему там хорошо. Там тишина и эти… Как их? Кущи. Райские кущи. И люди, как люди. А здесь одни сволочи.

 

Глава вторая: Поездка во Владивосток.

Выслушав доклад Сидельникова, Рокотов сказал:

— Вадим Андреевич, неоходимо выяснить — какова дальнейшая судьба проживавших в то время в данном номере мужчин и по возможности их допросить о той злополучной краже и видеокассете.

Он решил начать со столице. После длительной командировки, когда в Москве работал целый сибирский десант под командованием Иванова, у Вадима там осталось много хороших знакомых. Он позвонил одному из них, Ивану Печерникову, работавшему в центральном аппарате МВД и вскоре выяснил, что Бодров Игорь Моисеевич жив и здоров, проживает на улице Генарала Карбышева и работает ведущим специалистом в Министерстве путей сообщения.

— Послушай, Ваня, не в службу, а в дружбу, ты бы не мог взять с этого Бодрова объяснение об обстоятельствах его поездки в Новосибирск в октябре прошлого года, проживании его в гостинице «Сибирь» и главное — была ли что у него похищено из номера? Если да, то что именно? — попросил Сидельников.

— У матросов нет вопросов. Сделаю, — пообещал Печерников. — Это надо срочно?

— Желательно.

— Тогда жди в течении суток.

— Спасибо!

Теперь предстояло выяснить о судьбе Владивостокского журналиста Вахрушева. Но во Владивостоке у Вадима не было знакомых, к кому можно было обратиться с подобной просьбой. Поэтому он достал телефонный справочник МВД, отыскал в нем Владивостокское УВД и позвонил начальнику следственного управления.

— Калинин слушает, — раздался в трубке сухой и бесстрастный голос.

— Здравствуйте! Вас беспокоит старший оперуполномоченный управления уголовного розыска Новосибирского УВД майор Сидельников Вадим Андреевич.

— Здравствуйте! Я вас слушаю, — все также сухо проговорил Калинин, забыв представиться. Вадим представил этакого педанта, службиста, застегнутого на все пуговицы мундира и понял, что на быстрый ответ здесь вряд ли стоит расчитывать. И чтобы придать своему звонку более высокий статус, сказал:

— Я звоню по поручению руководства УВД. Нас интересует судьба журналиста газеты «Вечерний Владивосток» Вахрушева Юрия Алексеевича. Не могли бы вы нам в этом помочь?

— А в чем дело?

— У нас есть основания считать, что в октябре прошлого года в гостинице «Новосибирск» его обокрали и в числе прочих вещей была похищена видеокассета с очень и очень важной записью.

— Вы что же, хотите, чтобы мы это сделали по телефонному звонку?

— Да, если это возможно?

— Нет, это исключено. Направляйте официальный запрос. Лишь после этого я смогу кому-то из своих людей поручить заняться вашим журналистом.

— Журналист-то как раз ваш, — возразил Вадим.

— Какая разница, — теперь в голосе милицейского бюрократа слышалось раздражение.

— Телефакса будет достаточно?

— Будет достаточно.

— В таком случае, вы его получите через полчаса. Назовите, пожалуйста, свой номер?

Калинин назвал. Сидельников записал.

— Козел! — зло проговорил Вадим, положив трубку. Да, парням, работающим под началом этого сухаря не позавидуешь. Точно. Подобный бюрократ кого хочешь замордует. Как хорошо, что у них Рокотов не такой.

Сидельников понял, что ответа придется ждать никак не меньше недели. Это его не устраивало. Надо было искать другие источники информации и решил позвонить непосредственно в газету «Вечерний Владивосток». Очень быстро дозвонился до справочного бюро Владивостока и уже через пару минут имел номер телефона главного редактора этой газеты.

— Я вас слушаю, — раздался в трубке сочный баритон.

Вадим представился, спросил:

— Скажите, у вас в газете работает Вахрушев Юрий Алексеевич?

— А что?! У вас есть о нем какая-то информация?! — голос у главного редактора стал сразу взволнованным. И Вадим понял, что Вахрушев именно тот, кто ему нужен.

— Я собственно с этой целью вам и звоню. Что с ним случилось?

— А-а! — разочарованно проговорил главный редактор. — А я думал… Он в октябре прошлого года бесследно исчез. Уехал в Москву на конференцию и как в воду. Мы обращались и в милицию и даже нанимали частного детектива, но все бесполезно. А почему вы им интересуетесь? Вам что-то о нем известно, да?!

— Известно только то, что в конце октября он проживал в гостинице «Сибирь» в Новосибирске.

— В Новосибирске?! Но каким образом он там оказался?!

— Вот и я это хотел бы знать. Скажите, у него была семья?

— Да. Жена Людмила и пятилетний сын.

— Вы не могли бы дать их номер телефона?

— К сожалению, у них нет домашнего телефона. У нас здесь с телефонами большая напряженка. А вот его адрес у меня где-то записан. Он вам нужен?

— Хорошо, давайте адрес.

— Одну минутку… — В трубке долго слышался шум выдвигаемых ящиком, шелест бумаг, падение каких-то предметов. Затем вновь послышался голос главного: — Вы ещё на проводе?

— Да.

— Тогда записывайте адрес. Улица Приморская 19, квартира 55.

— Спасибо!

— Не за что. Если вам что-то станет известно о Юрии, то я бы очень вас попросил сообщить нам.

— Обязательно. До свидания!

— До свидания! Успехов вам!

«А ведь Калинин не мог не знать об исчезновении в их городе известного журналиста? — подумал Вадим после этого разговора. — Но даже словом не обмолвился. Вот козел!»

Теперь не оставалось никаких сомнений, что именно Вахрушев проживал в 528 номере гостиницы и что имаенно у него была похищена кассета. Да, но куда же он изчез? Похоже, что журналиста постигла та же участь, что у воровского авторитета Степаненко и его подручного Дежнева. В таком случае где-то должен быть его труп. еобходимо направить факс во все райуправления города с просьбой срочно сообщить об обнаружении в октябре-ноябре прошлого года трупов неустановленных мужчин в возрасте 30-35 лет.

Необходимо выснить — почему Вахрушев оказался в Новосибирске? К кому он приезжал? Может быть это известно его жене? Или это можно узнать из переписки журналиста? Надо срочно лететь во Владивосток.

Выслушав Сидельникова, Рокотов согласился с его предложением.

Владивосток Вадиму понравился. Он не как не предполагал, что на краю Земли может быть такой большой и современный город. Располагался он на холмах застроенных многоэтажками. Очень живописно! Красива была и бухта «Золотой рог», и карабли, стоящие на якоре и у причалов. Он слышал по телевизору, что здесь постоянные проблемы с электричеством — энергетический кризис. Но Сидельников не собирался здесь задерживаться.

Улицу Приморскую он отыскал без труда. На его счастье и Людмила Вахрушева оказалась дома. Все складывалось удачно.

После того, как Вадим представился, предъявив удостоверние, она сказала:

— Мне Денис Александрович говорил о вашем звонке. Вам известно что-нибудь о Юрии? — её карие глаза глядели на него строго и выжидательно.

Сидельников невольно ею залюбовался. Стойная, симпатичная с копной слегка вьющихся пепельных волос она чем-то напомнила ему Светлану. Не внешностью, нет. Внешне они были совсем не похожи. В обоих было что-то иное, почти неуловимое, настоящее. Такая уж если полюбит, то будет верна, как говорится, по гроб жизни.

— Пока известно лишь то, что он в конце октября проживал в Новосибирске в гостинице, — уклончиво ответил Вадим.

— А вы что, всеми проживающими в гостинцах интересуетесь? — недоверчиво спросила она. Однако Сидельников был готов к такому вопросу.

— Видите ли, Людмила…

— Андреевна, — подсказала она. — Можно просто — Людмила.

— Видите ли, Людмила Андреевна, в это время в гостинице произошла крупная кража и, мы полагаем, именно у вашего мужа.

— У Юрия?! Крупная кража?! — удивилась она. — Да что у него красть? Разве-что наручные часы да авторучку «Паркер». Других ценностей у него не было.

— Мы знаем, что у него была видеокассета с компрометирующей многих известных людей записью.

— Нет, вы, Вадим Андреевич, что-то путаете. Уверяю вас. У нас и видеомагнитофона-то нет.

— Скажите, каким образом ваш муж оказался в Новосибирске?

— Понятия не имею, — пожала плечами Вахрушева.

— Он вам не говорил, что на обратном пути собирается заехать в Новосибирск?

— Он вовсе не собирался. Он и авиабилет сразу купил на обратный рейс.

— У него в нашем городе были родственники, знакомые?

— Помниться, что он как-то говорил о каком-то школьном товарище, работающем под Новосибирском, но кто он такой я не знаю, Вам лучше поговорить с его родителями. Мы ведь вместе жили всего около года.

Записав адрес родителей Юрия Вахрушева Сидельников отправился к ним домой. Проживали они в районе Второй речки в двухэтажном восьмиквартирном доме старой постройки. Дома он застал лишь мать Юрия Марию Ильиничну, ещё довольно молодую и симпатичную женщину. После того, как Вадим представился, Вахрушева заплакала, испугано спросила:

— Что с Юрием?!

— Пока не знаю, Мария Ильинична. Нам лишь известно, что в конце октября ваш сын проживал в гостинице «Сибирь».

— Это он заезжал к Геннадию, — тут же сообщила она то, ради чего Сидельников сюда приехал.

— К какому Геннадию?

— К Геннадию Устинову, своему лучшему школьному другу. Они и сейчас иногда встречаются, переписываются.

— А кто он такой этот Устинов, где работает, чем занимается?

— Помниться, Юра говорил, что Геннадий работает под Новосибирском на каком-то очень крупном заводе. Даже называл этот завод, но я запамятовала.

— Может быть, на Электродном? — спросил Вадим на удачу.

— Вы знаете, точно, именно этот завод Юра и называл.

— Устинов жил в Новосибирске?

— Да. А на работу и с работы ездил на электричке.

— Скажите, Мария Ильинична, ваш сын собирался из Москвы заезжать к Устинову?

— Нет, разговора об этом не было. Если бы собирался, то обязательно бы сказал.

— А что его заставило изменить свои планы и заехать в Новосибирск?

— Не знаю, — пожала плечами Вахрушева. — Но должно быть что-то серьезное.

— Ясно. А отчего он остановился в гостинице, а не у друга?

— У Юры не сложились отношения с женой Геннадия Ксенией. Поэтому он предпочитал останавливаться в гостинице.

«Ну вот и все, — подумал Сидельников, покидая квартиру Вахрушевых. — Моя миссия во Владивосток, можно сказать, закончена».

 

Глава третья: Он.

Там, на Кандагаре, где тучи встречаются с землей, где гулкое эхо кричит, улюлюкает, плачет и хохочет человеческими голосами, будто издевается над парнями с широкоскулыми славянскими лицами, обветренными от холодных ветров и ослепительного солнца, чужаками в этой непонятной большой стране с её странной верой и законами, в тот осенний пасмурный день очередью из крупнокалиберного пулемета было растрелено мое Я, а на свет родился Он, холодный, циничный, расчетливый, никому и ни во что не верящий, без прошлого, настоящего и будущего, ставящий превыше всего в жизни месть, месть и ничего, кроме мести. В тот день Он в одночасье выскочил из кротких штанишек наивного юноши, ещё совсем недавно с восторгом и завистью смотревшего фронтовые сводки из Афганистана, бренчашего на гитаре и хрипевшего, подражая Розембауму, про груз «200», не понимая, что очень скоро сам может оказаться этим грузом, и сразу стал стариком. У Него отняли молодость, возмужание, зрелось, веру, надежду, любовь. У Него отняли все. Осталось лишь это — холодное, испепеляющее душу и сердце чувство.

День тот выдался хмурым и слякотным. С раннего утра зарядил мелкий, частый и холодный дождь, и сыпал, и сыпал. Под ногами хлюпало, в носу тоже. Брр! Нет, Он не был хлюпиком и маменькиным сынком, был крепким малым и умел постоять за себя, с детства тренировал волю и тело, стремился походить на тех «афганцев», которых показывали по телику, выполнил норму кандидата в мастера по СамБО и был чемпионом ДСО «Буревестник» по боксу. В школе Он учился очень даже прилично и без напряга поступил в Электротехнический. Но после первого курса сам пришел в военкомат и сказал: «Возьмите меня в Афган». Да, здорово Ему запудрили мозги всякой хреновиной. Здорово. И лишь в Афгане понял, что не все то золото, что блестит. Порой, стараниями услужливых журналистов и репортеров, и дерьмо заставляют блестеть и подают в красивой обложке с экранов телевизоров. Суки!

В тот день их взвод только-что пообедал и парни занимались кто чем. Он читал газету «Известия», прибывшую сюда с недельным опозданием. И тут раздалась команда построиться.

Их взводный старлей Миша Чугунов окинул строй своих бойцов тяжелым взглядом, хмуро сказал:

— И это, мля, вы называете, блин, строем?! Совсем, мать вашу, разболтались! Вас бы, так-перетак, к комбату Бутову, он бы вам, мля, показал, что такое служба!

Кто такой комбат Бутов никто не знал и никогда его не видел, но, по всему, он в судьбе Миши Чугунова сыграл не последнюю роль.

Кто-то из парней не выдержал, хихикнул. Но старлей безошибочно определил — кто именно.

— Ефрейтор Обнищенко, выйти из строя!

Толя Обнищенко, медлительный, воловатый парень сделал два шага вперед.

— За разговоры в строю объявляю вам два наряда вне очереди!

Старлей легко и щедро раздавал наряды, но никогда не следил за их исполнением.

— Так я же.. — попробовал было возразить Обнищенко.

— Три наряда вне очереди! — перебил его Чугунов. — Я, мля, сделаю тебя из Обнищенко Обдрищеко.

Эти его слова были встречены взрывом смеха всего взвода. Обычная на войне развлекаловка.

Подождав, когда парни успокоятся, Чугунов уже серьезно сказал:

— Только-что получено сообщение, что группа разведчиков из десяти человек нарвалась на засаду «духов». Командир группы запросил помощи. Поскольку, «вертушки» в такую погоду бесполезны, нашему взводу приказано оказать парням помощь. Здесь недалеко, километров пять вверх.

Что такое пять километров вверх да ещё в такую погоду, ребятам не надо было рассказывать, каждый уже успел испытать эти километры на собственной шкуре. Но на войне приказ командира не обсуждается. Твое мнение здесь никого не интересует. И правильно. Иначе это была бы не армия, а сплошной бардак.

Два долгих изнуряюших часа карабкались они по узким горным тропам к перевалу, где разведчики вели неравный бой. И когда до места остаалось уже совсем немного им в спину ударил пулемет. «Духи» прекрасно понимали, что к разведчикам обязательно прийдет помощь и подготовились к встрече. Вслед за пулеметом впереди застрекотали «Калашниковы».

— Ложись! — заорал старлей.

Ребята попадали на землю, отползли за камни. Ситуация была — хуже не придумаешь. Впереди «духи», позади они же, а по бокам почти отвесные скалы. Взвод оказался в западне.

Поняв это, Чугунов тяжело вздохнул, тихо печально сказал:

— Да, мля, полный «кендермеш» получается!

Что такое «кендермеш» никто из парней также не знал, но, вероятно, что-то нехорошее, так как взводный употреблял его только в самых критических ситуациях.

— Занять круговую оборону! — уже бодрым командирским голосом прокричал Чугунов. И желая хоть как-то приободрить бойцов, добавил: — Не дрейфь, архаровцы, мать вашу! Еще не вечер! Мы еще, мля, покажем этим козлам кто тут кто!

В том бою взводного убило одним из первых. Только взвод занял круговую оборону, щетинясь короткими автоматными очередями, Чугунов доложил в штаб полка обстановку и попросил помощи.

— Но прежде, старший лейтенант, вы должны выполнить приказ! — заорала рация.

— Но для этого мне придется положить весь взвод, товарищ подполковник, — попытался возразить взводный.

— Разговорчики! Вам что неясно?! Вы должны выполнить приказ! — надрывалась рация. Надовалась, захрипела: — Иначе… — Дальше пошла отборнейшая матерщина, закончившаяся словами: — я вам не позавидую!

И выполняя тот дурацкий приказ Чугонов истошно, будто хотел разорвать криком душу, в отчаянии заорал:

— В атаку! За мно-о-ой! — Вскочил, но попав под жесткий, шквальный автоматный огонь «духов» уже мертвым упал на землю. Одна пуля угодила ему в голову, другая — в грудь, третья — в плечо.

После смерти взводного, Он, как замкомвзвода принял командование на себя.

Позже Он пытался забыть тот день, навсегда вычеркнуть из прошлой и будущей жизни, но подлюка-память, будто издеваясь над Ним, вновь и вновь возвращала Его к тому кошмару, заставляла в который раз все пережить. Крики, стоны, вопли, мат, проклятья! Грязь, слезы, сопли, зубовный скрежет! Запах гари, дыма, мочи, крови! Как не похоже все это на то телевизионное шоу, которое Он видел прежде. От этого содрогались и ежились даже камни. И лишь люди, ослепленные яростью и ненавистью продолжали убивать друг друга. За что? Про что? Кто здесь был правым? Кто — виноватым? Никто из них над этим не задумывался. И лишь сволочное эхо потешалось над людьми, будто на все знало ответы.

В десяти метрах от Него взорвалось граната. Одновременно раздался короткий крик, перешедший в стон и крик:

— Помогите!

По голосу Он узнал Обнищенко. Подполз. Анатолий лежал на спине. Грязное лицо его было жалобным и по-детски растерянным:

— Посмотри, что у меня с правой ногой, — попросил он, плача. — Я её совершенно не чувствую!

Но ноги у парня уже не было. Она была оторвана почти по бедро, даже нельзя было наложить жгут, чтобы остановить кровь. Вместо ноги была страшная кровавая масса, белели кости и сухожилия, От бессилия хоть чем-то помочь этому большому доброму парню, мечтавшему вернуться в родную деревню и жениться на хорошей девушке Насте, Он прокусил себе руку и выплеснул наружу всю клокотавшую в Нем ярость к тем, кто послал их на эту бессмысленную и никому не нужную войну, в протяжном безысходном крике:

— Гад-ы-ы!

Вскоре пуля крупнокалиберного пулемета нашла и Его, ударив в спину. В тот самый момент Он навсегда потерял собственное Я. Он лежал и чувствовал, как чужие холодные камни впитывают тепло его тела. И тогда Он поклялся, что если выживет, то обязательно отомстит за погубленный взвод — Мишу Чугунова, Толю Обнищенко и всех остальных замечательных парней, каждого из которых не стоили все грязные политики мира вместе взятые. Сквозь плотную пелену сознания Он видел бродивших меж трупов ребят «духов». Они о чем-то переговаривались, смеялись, собирали оружие. Его они не пристрелили лишь потому, что посчитали мертвым. Больше Он ничего не помнил.

Пришел в себя лишь в госпитале. Там он и увидел позорный выход русских, нет, тогда ещё советских войск из Афганистана, обставленный, как всегда, торжественно и помпезно, и мучился вопросами: за что, про что отдали жизни тысячи и тысячи его сверстников.

С того дня прошло уже более пятнадцати лет, но за все эти годы он ни разу не позволил своему Я выйти наружу, хоть как-то заявить о себе. С прошлым было покончено раз и навсегда. Он был охотником, идущим по следу будущих жертв. Он был в стае. Но он был и над стаей, так как решал свои задачи, отличные от задач стаи.

 

Глава четвертая: Беркутов. Захват.

В детстве, помню, была такая игра, когда крепкие ребята становились в круг и принимались толкать более слабого пацана к друг другу, при этом кричали: «Ищи пятый угол!» Она так и называлась — «Пятый угол». Согласен — игра дурацкая, обидная, издевательская. Почему я её вспомнил? А потому, что после рассказа Тушканчика сам оказался в шкуре того самого хилого подростка и понял — до чего же это хреново. Эти гребанные олигархи толкают всех нас в спину от одного к другому да ещё издеваются, гады: «Ищите пятый угол?» И так мне стало люто и нехорошо, такая внутри мутота поднялась, так захотелось встретить хоть одного из них и, если его мордовороты не дадут морду набить, то хоть плюнуть в его наглые шары — все бы полегчало. Но я прекрасно понимал, что подобный счастливый случай мне вряд ли предоставится в ближайшей перспективе, В моем распоряжении оставался единственный проверенный способ — напиться. Но поскольку пить одному не хотелось, я отправился к Сереже Колесову.

К счастью, я застал его за своим рабочим столом сосредоточенно грызущим карандаш. Это говорило о том, что мой друг думает. А так как этот процесс у Сережи трудный и медленный, то можете представить, сколько он за свою жизнь загрыз к шутам этих бедных карандашей. Тьмы, тьмы и тьмы. Определенно.

— Привет, мыслитель! — приветствовал я его.

— А, это ты, Дима? — с трудом оторвался он от своих мыслей, глядя на меня, как глупый орангутанг — на свое отражение в зеркале, — а этот, мол, откуда взялся? — Здравствуй!

— Ты, Сережа, сейчас здорово похож на Аристотеля, но только когда тот пребывал ещё в эмбриональном состоянии.

— Трепач! — усмехнулся Колесов. — Слушай, у них на заводе одно убийство за другим. Представляешь?!

Сергей сейчас мучился над решением вопроса — почему киллеры сказали Виноградовой назвать номер «БМВ» даректора Электродного завода.

— Не бери в голову. Нам бы со своими расхлебаться. Есть предложение выпить.

— А что за повод?

— У меня плохое настроение.

— Это не повод, а причина. Причем, односторонняя. У меня-то нормальное настроение.

— Тогда я тебе его сейчас испорчу. — И я кратко рассказал другу все, что слышал от Тушканчика.

Как я и предполагал — настроение Колесова упало до критической отметки, а такой несчастной физиономии и затравленного взгляда я у него ещё не видел. Он опасливо огляделся, будто перестал доверять собственному кабинету и сказал:

— Что же теперь, Дима, делать? Ведь все же у них?

— Спроси что-нибудь полегче, — вздохнул я. — Потому-то я и предлагаю выпить.

— Да, здесь без бутылки трудно что-то понять. Точно. — Колесов решительно встал из-за стола.

Но сегодня у меня был определенно самый черный день в жизни — даже водка в горло не лезла. Это до чего же надо довести русского мужика, чтобы его организм отторгал национальный напиток?! Заколебали, блин, эти олигархи!

С грехом пополам мы протолкнули внутрь себя по двести грамм, и ни в одном глазу. Из какфе мы вышли растерянными, хмурыми и озабоченными.

— Пока, Сережа! Передавай привет Ленке. Скажи, что ей крупно повезло с мужем.

— Да ладно тебе, — махнул рукой Колесов. — Привет Светлане! Как маленькая?

— Нормально. В моей семье все нормально, Сережа, все хоккей. Если также было бы в моей стране, то я был бы совсем не против.

— Да, видно, тебя сильно сегодня шарахнуло, что так заговорил! — удивился друг.

— Здесь ещё и не так заговоришь.

И мы расстались. Каждый побрел проторенной тропой к своему родовому гнезду, где нас ждали и понимали. У меня оставался единственный шанс улучшить настроение — мой ангел, моя несравненная возлюбленная, по совместительству исполняющая ещё и обязанности жены, моя Светлана. От этой мысли ноги мои так заспешили, что я с трудом поспевал за ними.

В свой подъезд я буквально влетел на крыльях и первый пролет лестницы преодолел на одном дыхании, но в конце второго мне преградил дорогу солидный хорошо одетый господин. Он строго глянул на меня и спросил:

— Вы будете Беркутов Дмитрий Константинович?

Я оглянулся, Сзади стояли ещё два господина огромадного росту и более молодые чем первый.

Ни фига, блин, заявочки! Как вам это нравится?! Оказывается, меня здесь ждали. Но я-то точно помнил, что никому не назначал свидания в столь поздний час. А если они пришли добровольно, то сам-собой напрашивается вывод — меня сейчас будут убивать. Определенно.

И чтобы потянуть время, или покуражиться напоследок, а возможно и со страху — я так и не понял, но только я сделал удивленное лицо и заорал:

— Ты чё, мужик, офонарел?! Какой я тебе еще? Зюганов я Виталий Андреевич, главный коммунист страны. Неужто не узнал?!

Поняв, что уже вполне подготовил свой правый кулак для нанесения сокрушительного удара, я резко выбросил его вперед, метя в представительную физиономию, мозолившую мне глаза. Но противник был слишком для меня опытен да, к тому же, начеку, и мой удар попал, как говорится, в Божий свет, как в копеечку. Сам же я получил мощный аперкот в живот и почти одновременно заряд какой-то едкой гадости в лицо, после чего мне совсем расхотелось продолжать диалог с этим господином. Короче, я натурально вырубился.

Очнулся я уже в машине, зажатый с двух сторон молодыми мастодонтами. Они были слишком массивны, чтобы дать мне свободу действий, к тому же на руках у меня были наручники. Однако, то обстоятельство, что я ещё до сих пор жив, меня приободрило.

— Куда едем, господа? — спросил я почти весело.

Бравые ребята по бокам даже не шелохнулись. Зато я был услышан представительным господином, сидящим не переднем сидении. Он обернулся и добродушно сказал:

— Здравствуйте, Дмитрий Константинович! А вы молодцом! Хорошо держите удар.

— Кого там, — сокрушенно вздохнул я. — Если бы не халтурил на тренировках, то имел бы удвольствие расквасить вам физиономию. А так… Извините!

Господин весело рассмеялся.

— А вы, батенька, оригинал! Много наслышан о вашем своеобразии. Тем приятнее познакомиться. Разрешите представиться — Петров Валерий Маркович.

Эта фраза навела меня на определенные размышления. Во-первых, если я кому-то мешал, то проще было бы от меня избавиться. Верно? Нет, меня упаковали в тачку и куда-то везут. Значит, я кому-то нужен целехоньким. Кому и зачем? Во-вторых, акающий говор этого Петрова выдает в нем коренного москвича. Из этого можно предположить, что за мной приехали издалека. И, наконец, в-третьих, где и от кого он наслышан о моем своеобразии? А не посланцы ли они этого черта лысого, легально работающего на Земле под фамилией Сосновский? А что, эта версия не лишена оснований. Недавно я этому козлу сильно попортил нервы. А сосновские, при всей масштабности деятельности, по сути своей мелки, ничтожны, жестоки и мстительны. Спесь и гордыня не позволяют им относиться к жизни философски и прощать обиды. Но им недостаточно наказать обидчика или уничтожить его. Им этого мало. Им обязательно надо унизить его, показать его ничтожество, и насладиться всем этим. Поэтому, у меня вполне может появиться счастливая возможность скоро лицезреть этого олигарха и плюнуть в его рожу. И я с удовольстием это сделаю. Мои розовые мечты начинали обретать реальные очертания. Теперь я был почти уверен, что Бог есть, и он меня услышал.

— И куда же мы все-таки едем, Валерий Маркович? — спросил я.

— Далеко, Дмитрий Константинович. Наберитесь терпения. скоро все сами узнаете.

Мои предположения подтверждались — мы выехали за город на трасу, ведущую в аэропорт Толмачево.

— Да нет, это я просто так спросил, — ответил равнодоушно. И, нацепив на «крючок» дохлую наживку, тут же забросил удочку, так, на всякий случай, ни на что в общем-то не расчитывая: — Если мы едем на Кавказ, то я мог бы кое-что предложить. У меня там масса друзей.

Но Петров лишь сверху выглядел импозантно и убедительно, а на поверку оказался глупым карасем и тут же заглотил крючок.

— Ишь, чего захотели! — рассмеялся он. — То, что там у вас полно друзей, мы знаем. Нет, на Кавказ мы не летим, Дмитрий Константинович.

Теперь все сомнения отпали. Виной всему была моя прошлая деятельность в образе полковника ФСБ Павла Ивановича Кольцова. Это она не давала покоя олигарху и он приказал своим ищейкам непременно меня сыскать. И вот, они меня нашли. С чем их можно поздравить.

Когда мы подкатили к зданию аэропорта, то прежде чем выйти из машины, Петров меня предупредил:

— Дмитрий Константинович, будьте благоразумны! Если попытаетесь митинговать и призывать к общественности, то мы будем вынуждены сделать вам больно. Очень больно.

— Хоп, понял, как сказал бы один из моих многочисленных клиентов, — ответил я, жизнерадостно улыбаясь.

Он покрутил головой и сказал:

— Да, с вами не соскучишься!

В здании аэропорта меня провели в какую-то комнату, где я минут сорок торчал в компании мастодонтов. Я было пробовал их разговорить, но они не проронили ни слова. Одно из двух: либо они получили на мой счет строгие инструкции, либо ещё не научились говорить.

Затем мы сели в черную «Волгу» и подкатили к уже стоявшему «под парами» ТУ-154 Б. В первом салоне, куда мы вошли, пассажиров было немного. Меня и мой «почетный эскорт» они встретили с нескрываемым любопытством. Но кроме любопытства в их взглядах, устремленных на меня, читалось ещё и осуждение. Все это я не мог просто так оставить, а потому громко, с присущим мне пафосом проговорил:

— Граждане! Перед вами жертва политического сыска и правового беспредела, творящихся в наше стране! Запомните этот день, граждане. С него начинается тотальное наступление мафии на ваши права и свободы!

Теперь во взглядах пассажиров было недоумение, замешательство и, как не странно, сочувствие.

— Дмитрий Константинович, я же вас просил! — укоризненно проговорил Петров.

— Извините, Валерий Маркович, но я не мог не предупредить своих соотечественников.

Он усмехнулся и покрутил удивленно головой, но на этот раз воздержался от комментариев. Мы сели и я вновь оказался зажатым между мальчишами-плохишами. Это меня не устраивало.

— Валерий Маркович, сядьте, пожалуйста, рядом, — попросил я. — Мне нужно общение, а эти славные мальчики ещё не научились говорить.

Петров внял моей просьбе и поменялся местами с одним из своих молодых коллег по преступному бизнесу.

И в это время в салоне появился старший лейтенант милиции в сопровождении двух автоматчиков. Из сегодняшней оперативной сводки о совершенных преступлениях я знал, что убита заместитель Новосибирского транспортного прокурора и объявлен розыск подозреваемого в убийстве старшего помощника прокурора. Вероятно, это его искали. Это было мне на руку и я приготовился к официальному заявлению.

Старлей, окинув пассажиров внимательным взглядом, направился к нам.

— Ваши документы, пожалуйста? — обратился он к Петрову.

— Товарищ старший лейтенант! — сказал я громко и твердо. — Спешу вас обрадовать — у вас есть возможность отличиться. Я, оперуполномоченный по особо важным делам уиправления уголовного розыска подполковник Беркутов Дмитрий Константинович, полтора часа назад был захвачен вот этой бандой.

— Товарищ шутит, — снисходительно усмехнулся Петров, доставая из кармана удостоверение и протягивая его старшему лейтенанту. — Мы из ФСБ. В чем сами можете убедиться.

Офицер внимательно изучил удостоверение Петрова, вернул, кивнул на меня.

— А кто он такой?

— Вор рецидивист Иван Забродин по кличке Шустрый. Последние два года работает в международном наркокартеле. Разыскивается Интерполом. — Петров достал из кармана какие-то документы. — Вот санкция на его арест и его паспорт на имя Солдатова Сергея Викторовича. — Как вы можете сами убедиться при внимательном рассмотрении — паспорт поддельный.

Мои похитители к встрече со мной подготовились самым тщательным образом. Я даже растерялся.

— Не верьте им, товарищ старший лейтенант! Они такие же офицеры ФСБ, как я — Филипп Киркоров! — проговорил я. Но сразу понял, что прозвучало все это очень неубедительно. Нет, не убедительно.

— Он у нас юморист, — криво усмехнулся Петров.

— Да уж, — поддержал его старлей, возвращая «мой паспорт» Петрову. Отдал честь. — Извините, служба!

— Да я понимаю, — кивнул Петров.

И старлей с автоматчиками направился к выходу.

— Старший лейтенант, куда же вы?! — крикнул я вдогонку. — Это бандиты, уверяю вас! — Но это, скорее, был крик отчаяния.

Старлей обернулся и сделал мне внушение:

— Гражданин Забродин, ведите себя прилично!

Это называется — приехали! Вот, блин, нет в жизни счастья! Я же говорил — сегодня у меня самый черный день в жизни. Не зря душа даже водки не принимала.

— Я же вас предупреждал, Дмитрий Константинович, — укоризненно сказал Петров и кивнул своему молчаливому помощнику, сидящему рядом со мной. — Саша!

Тот достал из кармана шприц с какой-то жидкостью и прямо через куртку сделал мне укол в предплечье. Я застонал от нестерпимой боли, затем мне стало жарко.

Последнее, что сохранило мое сознание перед тем, как вырубиться, был голос стюардессы: «Граждане пассажиры! Экипаж самолета привествует вас на борту и желает вам приятного полета. Наш самолет совершает рейс: Новосибирск — Волгоград…» Я ещё успел подумать: «Экие хитрованы, мать их. Они спешат смыться из Новосибирска первым же рейсом. Понимают, что меня могут в любой момент хватиться».

 

Глава пятая: Бегство.

Выслушав Калюжного, Олег Дмитриевич Друганов с сомнением спросил:

— Так ты полагаешь, что в этом замешан ваш прокурор?

— Я в этом убежден, дядя Олег.

— Да-а, дела-а! — озадачено проговорил Друганов. — А что было на той кассете?

— Лучше, дядя Олег, вам этого не знать. Из всех, кто видел запись, в живых остался лишь я, да и то не знаю — надолго ли.

— Ты меня никак пугаешь? — усмехнулся Друганов. — Мне в жизни приходилось столько рисковать, что тебе и не снилось. И потом, я уже, слава Богу, пожил на этом свете. Поэтому, хотел бы знать, — что за тайна такая, ради сохранения которой уже убили столько людей.

И Эдуард Васильевич был вынужден все рассказать. По мере продвижения его рассказа лицо бывшего летчика-испытателя все более суровело, на скулах явственно проступили желваки.

— Неужели все обстоит так серьезно? — озадаченно спросил он, когда Калюжный закончил.

— Серьезней некуда, дядя Олег.

— А ведь я за него голосовал. Надеялся, что он наведет в стране, наконец, порядок.

— Я тоже надеялся, — вздохнул Эдуард Васильевич. — Порядок-то он может быть и наведет, но только угодный этим олигархам.

— Но как тебя-то угораздило во все это вляпаться?! Ведь ты же всегда был очень осторожным и сторонился всяческих конфликтов. Ты даже никогда не поддерживал политических анекдотов.

— Возможно, потому и угораздило.

— Не знаю, не знаю. Что собираешься делать?

— Надо пока отсидеться, переждать время.

— А кассета у тебя?

— Да.

— Ты её собираешься обнародовать?

— Дядя Олег, не будь наивным! Ты думаешь, что кто-то рискнет это сделать?

— Ты полагаешь, что в стране не осталось честных и порядочных людей?

И Калюжный понял, что допустил непростительную ошибку, рассказав Друганову о содержании видеокассеты. Этот настырный старик не захочет молчать, а это может повлечь самые непредсказуемые последствия.

— Нет, я так не считаю. Но они, эти честные и порядочные, уже не способны переломить ситуацию и хоть что-то изменить. Как ты не понимаешь, что все сейчас в руках этих олигархов — и суды, и прокуратура, и ФСБ, и милиция. Везде в руководстве их ставленники.

— Но я также понимаю, что рано или поздно народ поймет, что его ещё раз обманули. Нового обмана он власти не простит. И тогда ей не поможет никто.

— А-а! — начал заводиться Калюжный. — Ты, дядя Олег, безнадежно отстал от жизни. О каком народе ты говоришь? Где ты его видел? Пьяницы, наркоманы, бомжи, проститутки, транссексуалы, рэкетиры, киллеры, целая армия боевиков мафии, или желторотые юнцы, готовые за «сникерсы» и красивые шмотки продать родную мать — это ты называешь народом?

— Нет, это всего лишь пена, возникающая всегда, когда море начинает штормить. Но новая свежая волна смоет и эту пену и все остальное, — спокойно возразил Друганов.

— Ну, надо же! — удивился Калюжный. — Тебе бы, дядя Олег, книги писать. У тебя бы очень здорово могло получиться.

Но Олег Дмитриевич не обратил внимания на его слова, продолжал:

— Я говорю о своих соседях по даче, по дому, о своих товарищах, которые также, как я, переживают то, что происходит со страной и всеми нами. Если ты их не знаешь, то я тебе сочувствую.

— Да, бросьте вы! — в раздражении махнул рукой Калюжный. — Что они могут эти ваши друзья и соседи?! Им в очередной раз навешают лапшу на уши, и они побегут голосовать за очередного «спасителя Отечества».

— Зря ты так о нас неуважительно, — хмуро проговорил Друганов. Глаза его стали жесткими и колючими. — Да, наш народ слишком доверчив и терпелив. Этим они пока и пользуются. Но когда его терпение лопнет, то я им не позавидую… Ты зачем ко мне приехал?

— Можно мне пожить у вас немного?

— Бога ради! Живи сколько вздумается. Пойдем, у меня для тебя есть подарок.

Они прошли в дом. Олег Дмитриевич спустился в полуподвал и через пару минут вернулся с железным ящиком в руках. В кухонном столе нашел сейфовский ключ, открыл ящик и достал из него небольшой хромированный браунинг, протянул Калюжному.

— Держи. Оружие не ахти какое, но все же. Теперь тебе без него ходить нельзя, в любую минуту они могут заявиться.

— Спасибо, дядя Олег! — искренне обрадовался Калюжный, беря браунинг. Что ни говори, а оружие придавало уверенности. — Откуда он у вас?

— Это, когда я ещё в ВВС служил, был награжден им лично командующим за умелые действия в учебном бою. Раньше это было принято.

— А вы как же?

— Что — я? — не понял Олег Дмитриевич.

— А вдруг, они сюда?

— Для этой цели у меня есть «тозовка» и охотничье ружье. Так-что, есть чем держать круговую оборону. — Друганов весело подмигнул Калюжному. — Не дрейфь, Эдик, прорвемся. Они, эти олигархи, лишь с виду такие страшные, а тряхни их как следует — рассыпятся. Уверен, что многие, кто им сейчас служит, их ненавидят не меньше нашего.

— Спасибо, дядя Олег! — ещё раз поблагодарил Калюжный за столь щедрый подарок.

* * *

Вечером Эдуард Васильевич сходил на Золотую горку и позвонил жене из автомата.

— Ира, я тут в командировке, — соврал он. Посвящать жену в истинные причины своего отсутствия Калюжный не хотел. Мало ли что она может подумать и как все это воспринять. — Так-что ты меня не жди.

— В командировке?! — удивилась она. — А что же ты мне утром об этом ничего не сказал?

— Утром я и сам не знал. Так получилось. Москва срочно запросила заключение по жалобе. Вот меня и послали кое-что проверить.

— Ты откуда звонишь?

— Из Искитима.

— А что же не едишь домой? Ведь из Искитима всего каких-то два часа на электричке?

— Я же сказал — срочное задание. У меня здесь много работы.

— Ты и сейчас что ли работаешь?

— И сейчас.

— Ну, как знаешь, — смирилась жена. — А тут к тебе недавно один товарищ приходил.

Сердце у Эдуарда Васильевича упало. «Начинается!» — с токой подумал он. Спросил:

— Какой ещё товарищ?

— Он представился Григорием Борисовичем, сказал, что вы вместе учились в Университете.

— И что ты ответила?

— Сказала, что ты на работе. Он выразил сожаление и ушел.

— Он не говорил, что ещё придет?

— Нет, не говорил.

— Вот что, Ирина, до моего звонка ты не должна открывать дверь ни под каким предлогом. Поняла?

— А что случилось?! — не на шутку встревожилась жена.

— Я тебе потом все объясню. Если кто попытается проникнуть в квартиру, немедленно звони в милицию.

— А этот, Григорий Борисович. Он кто?

— Понятия не имею. Но то, что у меня нет и никогда не было такого товарища — это однозначно.

— Эдуард, ты что-то от меня скрываешь?! Мне страшно! Приезжай скорей.

— Я утром позвоню и мы все решим. А пока никому не открывай дверь и все будет хорошо. Не волнуйся.

— Как же мне не волноваться, когда ты тут такого наговорил, — заплакала Ирина.

«Зря я её оставил, — подумал Калюжный. — Теперь эти сволочи ей покоя не дадут».

Но он прекрасно осознавал, что возвращаться домой за женой — значит, подписывать себе смертный приговор.

— До свидания, Ирина! — сказал Эдуард Васильевич и повесил трубку. Утро вечера мудренее. Может быть завтра и придет что-нибудь толковое в голову, а сегодня столько всего свалилось, что мозг буквально изнывал от перенапряжения.

Вернувшись на дачу, Калюжный лег и попытался уснуть. Но сон не шел, хоть убей. Мешала тревога. Что же теперь будет с ним, с Ириной и вообще? Ему было страшно. Страшно так, как никогда прежде не бывало. Впрочем, ему всегда было страшно, но так, по мелочам. Жил с оглядкой, как бы чего не вышло. И вот его настигла настоящая беда, а он к ней, практически, не готов. Очень даже не готов.

Промучавшись около часа, Калюжный встал, накинул на плечи ветровку, прихватил сигареты, вышел на веранду, сел на высокое крыльцо, закурил. Ночь была прохладная, сырая, безлунная. Хоть глаз коли. В голове роились невеселые думы. Похоже, кончается жизнь. Уцелеть в ситуации, когда против него работает мощная, хорошо отлаженная машина у него нет никаких. Ну побегает он ещё какое-то время будто заяц, но его неизбежно найдут и… А, да что говорить! Интересно, есть ли что за пределами земного бытия? Или все также черно, как вот эта ночь? А если и есть, что он там предъявит? Самое печальное, что за сорок три года ни одного яркого воспоминания. Разве-что рождение сына, а остальное — сплошная серость. Он не совершил ни одного поступка. Все осторожничал, все выгадывал. Ради чего? Ради спокойствия? Но ведь не было его, спокойствия. Не было. Дурацкая какая-то жизнь получилась. Да и получилась ли? Вот вопрос. Он все свои сознательные годы простоял на остановке, все чего-то ожидая. Но так и не дождался. А жизнь, похоже, уже заканчивается. Очень даже похоже.

 

Глава шестая: Колесов. Что же делать?

Дело до того раскрутилось, до того разраслось, что теперь об отпуске и мечтать не приходится. А мы с Леной думали этим летом съездить на Телецкое озеро. Съездили, называется. Эх, ма! Лена говорит, что это не работа, а издевательство. В шутку, конечно. А вообще, я работой вполне доволен. Интересная. И платят, по сравнению с остальными, неплохо. Так что, жить вполне можно. А когда рядом работает твой лучший друг, так вообще здорово. Он, Дима, конечно немного баламут, не без этого. Порой, эти его приколы кого угодно могут довести до белого каления. На что я, знаю его как облупленного, и то иногда завожусь. Но все это Дима не по злобе, а от веселости характера. Таким уродился. Не всем же быть колесовыми. Со скуки можно было бы помереть. Верно? Потому и нужны беркутовы. Для баланса жизни и полноты ощущений.

Рокотов поручил мне выяснить — почему убийцы хотели подставить именно директора Электродного завода Самохвалова. Да он и не директор, а назначенный арбитражным судом внешний управляющий. Поговорил я с ребятами из управления по борьбе с экономическими преступлениями, посмотрел имеющиеся у них материалы, побывал в арбитражном суде, посмотрел дело о признании завода банкротом, съездил на завод, побеседовал с некоторыми работниками, бывшем директором Леонидовым. Словом, работы много уже проделал. Но чем больше знал, тем меньше понимал. Правда. И вообще, с этим заводом какие-то странные вещи происходили и происходят. До развала Союза это было одно из самых процветающих предприятий, приносящее большие прибыли не только стране, но и области. А с момента объявления тотальной приватизации стал стремительно хиреть и разваливаться. Продукцию завода по какой-то непонятной причине отказывались покупать не только иностранные фирмы, но и отечественные. Леонидов убежден, что все это делалось сознательно, чтобы довести завод до банкротства. Будто ещё до начала приватизации, был составлен список предприятий, подлежащих обязательному банкротству. И Электродный завод значился в этом списке. Сколько он с бывшим губернатором области ни боролись за завод, ничего не помогло. Если все так, как говорит Леонидов, то ведь это самое настоящее вредительство. Тех, кто это делал, судить надо, как предателей. После всего этого и задумаешься, — а все ли было так однозначно в тридцатые годы, как сейчас об этом говорят?

Лет десять назад у меня случился аппендицит и я попал в больницу. Вместе со мной в палате лежал старик с грыжей. Так вот тот старик рассказал очень любопытную историю. Как раз в тридцатые годы он работал в колхозе. А была тогда пахотная пора. И стали у них трактора один за другим останавливаться из-за поломки небольшой, но очень дефицитной детальки. За каждой из них надо было в город ехать. А что такое добраться до города в весеннюю распутицу при тогдашнем отсутствии дорог? То-то и оно. Подозревали, что их, детальки эти, кто-то сознательно ломает. Но как обвинишь человека в воровстве, не поймав за руку? И тогда решили комсомольцы колхоза организовать дежурства на полевых станах, где трактора работают. Мой сосед попал дежурить на такой стан, где работали отец с сыном. Отец — трактористом, а его сын, шестнадцатилетний паренек — прицепщиком. Вечером сидят во времянке, пьют чай. И видит комсомолец, что паренек что-то засуетился, засуетился и шасть из сторожки. Он немного подождал, и за ним. Смотрит, а тот у трактора и плоскогубцами, пытается ту детальку сломать. Комсомолец к нему. «Ах ты, такой-сякой!» И ну его волтузить, А тот растерялся, плачет: «Это папка меня заставляет». Вернулись во времянку. Тракторист обо всем догадался, схватил ружье и на комсомольца. Тому удалось ружье вырвать. Выбежал, выбросил его подальше в кусты. А когда вернулся, то тракториста уже след простыл. Потом его в соседней области нашли.

Эту историю я собственными ушами слышал. Но если такое было в каком-то глубинном колхозе, значит было вредительство в стране. Зачем же все приписывать культу личности Сталина. А сейчас? Кто ответит за развал того же Электродного завода? Ну ладно, объявили банкротство, назначили внешнего управляющего. Стало от этого лучше? Как бы не так. Самохвалов будто сознательно все ведет к полной остановке завода. Спрашивается — почему? Чтобы продать его с молотка? То-то и оно. В последнее время на заводе вообще происходят странные события. Убиты двое молодых работников завода: девушка и парень. Девушка была активным членом общества по спасению завода. Убийства, по всему, заказные. Кто стоит за ними? От всего этого у меня голова кругом. Точно.

Вечером пришел Дима и такое рассказал, что впору кричать. После всего этого руки сами-собой опускаются. Такое бессилие ощущаешь, что жить, если честно, не хочется.

Пошли с Димой в кафе, выпили немного и разошлись. Настроения никакого. Да и о каком настроении может быть речь, когда в стране такое творится.

Лена почувствовала, что со мной что-то неладное, стала распрашивать. Но я ничего не стал ей говорить. Зачем ещё её нагружать подобными проблемами? Сказал, что просто устал на работе. Поужинали, посмотрели немного телевизор и легли спать. Но не спалось, хоть тресни. Я уж и пробовал считать, и внушать себе, что надо обязательно спать, и пробовал расслабиться. Ничего не помогло. Представляю, каким я буду завтра на работе.

И тут зазвонил телефон. Я включил настольную лампу, машинально взглянул на часы. Было половина второго. Взял трубку, сказал:

— Алло, слушаю.

— Здравствуй, Сережа! — услышал голос Светланы, жены Димы. И уже по её голосу понял, что с ним что-то случилось.

— Здравствуй, Света! Что случилось?!

— Ты не знаешь, где Дима?

У меня внутри будто что обовалось. Понял, что с другом случилась беда. Ведь мы с ним расстались где-то около десяти и он точно пошел домой. Да и куда ещё можно идти с таким настроением, как у него? Даже если медленным шагом, то все равно в половине одиннадцатого он должен был бить дома. А сейчас половина второго. От самых страшных предчувствий у меня помутилось в глазах и запершило в горле. Я закашлялся.

— Что с тобой? — спросила Светлана, ещё более взволновавшись.

— Першит что-то. Наверное, простыл.

— Ты видел сегодня Диму?

— Ну да. Утром на оперативке, — соврал я. — Он был, как всегда, весел, шутил.

— А что это ты о нем, как о покойнике? — голос у неё стал хриплым от волнения.

— Да что ты такое говоришь?! — возмутился я. — Типун тебе на язык. Просто, я хотел сказать, что утром у него было обычное настроение. Да ты не волнуйся, Света, ты же знаешь, что с Димой в принципе ничего не может случится. Он ведь завороженный.

— Потому и волнуюсь, что слишком хорошо его знаю. — Сыветлана расплакалась.

А я женских слез не то-что не выношу, я от теряюсь и начинаю плохо соображать. Потому, наверное, и ляпнул:

— Да не плач ты, Свет. Он из любой ситуации выкрутится.

Она сразу же ухватилась за мои слова.

— Ты от меня что-то скрываешь?! Что с ним, говори?!

— Да ничего я не знаю. Опять какую-нибудь операцию придумал. Он любит делать сюрпризы. Объявится.

— Господи! Только бы был живой! — сказала она и положила трубку.

А я сидел с трубкой в руке и никак не мог сообразить, что же делать.

Лена, слышавшая мой разговор со Светланой, спросила:

— Это звонила, Света?

— Да, — кивнул я.

— Что-нибудь с Димой?

— А-а! — махнул я на неё рукой, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться. У меня было такое предчувствие, что мы с Димой больше никогда не увидимся.

— Что с ним? — уже требовательно спросила Лена. — Ты знаешь, что с ним?

— Не знаю, но догадываюсь, что ничего хорошего. Мы с ним расстались в десять и он пошел домой. Это я точно знаю.

— Ну и?

— Его до сих пор нет дома. Представляешь?!

— А что ты сидишь, как… — Не договорив фразы, она решительно встала, накинула халат, ключила люстру.

А я совершенно растерялся и никак не мог сообразить, что же предпринять. Вчерашний разговор с Димой, бессоница, это страшное сообщение Лены меня выбили из колеи, окончательно доконали. Лена права, я действительно сейчас был похож на мокрую курицу. Точно.

— А что делать?! — спросил я её и ощутил, как по щекам текут слезы.

— Ну я не знаю. Звони начальству. Поднимай на ноги всех ребят. Ведь надо же что-то делать!

— Да-да, ты права, — тут же ухватился я за это её предложение, хотя, если честно, давно сам должен был сообразить.

Позвонил Рокотову. Он выслушал молча. Коротко сказал:

— Через сорок минут быть всем у меня в кабинете, — и положил трубку.

А я стал названивать ребятам. Пока я это делал, Лена уже оделась, умылась, причесалась, принесла мне чашку кофе.

— А ты-то куда собралась?! — удивился я.

— Пойду к Светлане. Представляю, каково ей сейчас одной.

— Какая ты у меня, Лена, умница! — едва не прослезился я от поступка жены.

— Просто, ты никогда не бывал в нашей шкуре. Если бы хоть раз побывал, то не умилялся бы сейчас, а воспринял мое решение, как естественное и закономерное, — серьезно ответил Лена.

Я наверное нмикогда не перестану удивляться своей жене. Она всегда говорила четко и по существу. Я уже не раз полушутя, полусерьезно говорил ей, что опером надо было работать не мне, а ей, больше было бы пользы.

В половине третьего все сотрудники нашего управления уже сидели в кабинете Рокотова. Здесь я увидел и Вадима Сидельникова. Я ему не позвонил, считая, что он все ещё в командировке. Я сел рядом и, наклонившись к нему, прошептал:

— Привет, Вадим!

— Привет!

— Ты когда вернулся из командировки?

— Вчера вечером.

— А откуда узнал об экстренном сборе.

— Мне шеф позвонил. Я ему вчера сообщил, что прибыл.

— А почему мне не сообщил?

— Я звонил, но тебя не было дома.

— Разговорчики! — сказал Владимир Дмитриевич, восстанавливая тишину. Объвел всех нас строгим взглядом. — Говорить, что нас всех сюда привело, думаю, не имеет смысла. Мы должны предпринять самые срочные меры по поиску нашего товарища подполковника Беркутова Дмитрия Константиновича. Во-первых, у кого какие мнения по его исчезновению?

— Разрешите, товарищ полковник? — сказал Сидельников.

— Да, Вадим Андреевич, слушаем вас.

— Версии может быть две: либо его убили, либо похитили в качестве заложника, чтобы в последующем диктовать нам свои условия. Считаю, вторую версию более предпочтительной.

— Почему?

— Я ещё не слышал, чтобы киллеры, убив жертву, увозили её с места преступления.

— Возможно, что мы просто не нашли ещё его труп, — возразил Рокотов.

— Возможно, — кивнул Вадим, — но не думаю, что Дмитрия могли убить по дороге домой.

— Почему?

— Беркутов опытный оперативник и смог бы обнаружить слежку. Нет преступники бы не стали рисковать. Гораздо спокойнее было дождаться его у дома.

— Логично, — согласился шеф. Обратился ко мне: — Сергей Петрович, вы хорошо помните, где вчера расстались с Дмитрием Константиновичем?

— Да, конечно.

— Надо будет взять кинолога с собакой, чтобы полностью исключить версию — убийство по дороге домой.

— Хорошо, Владимир Дмитриевич, — ответил я. — Но у меня есть дополнение к версиям Сидельникова. Его могли захватить с тем, чтобы узнать, что нам известно о видеокассете и всем остальном.

— Это маловероятно, — тут же забраковал мою версию Рокотов. — Прошли те времена, когда преступники действовали бы так примитивно. Они, уверен, заранее знали, что от Беркутова им ничего не добиться. Нет, они бы не стали в данном случае рисковать напрасно.

— А не связано ли его похищение с его прошлогодней деятельностью на Кавказе? — сказал Динис Хлебников.

— Вряд ли, — усомнился полковник и в версии Хлебникова. — Прошло уже около года. Нет, не думаю. Итак. остановимся на версии Вадима Андреевича — Беркутов захвачен преступниками в заложники с целью последующего шантажа и предъявления нам своих требований. Если это так, то я почти уверен, что за этим стоит люди Сосновского и Лебедева. Поэтому они попытаются вывезти Беркутова на свою территорию, то-есть в Москву. — Рокотов посмотрел на часы. — Когда у нас первый рейс на Москву?

— Через три с половиной часа, товарищ полковник, — ответил Хлебников.

— Вадим Андреевич, — срочно отправляйтесь в аэропорт Толмачево и вместе с оперативниками города Оби и аэропорта организуйте поиск Беркутова.

— Хорошо, Владимир Дмитриевич, — ответил Сидельников вставая. — Разрешите идти?

— Подождите. — Рокотов повернулся к майору Молостову. — Евгений Михайлович, что у нас с размножением фотографий?

— Через полчаса все будет готово, товарищ полковник.

— Но хоть сколько-то уже размножено?

— Я думаю, что уже больше половины.

— Тогда дайте необходимое количество майору Сидельникову. Да, Вадим Андреевич, возьмите мою машину. Она у входа.

— Спасибо. Разрешите идти.

— Как говориться, с Богом.

Сидельников с Молостовым вышли. Рокотов сказал, конкретно ни к кому не обращаясь:

— По тревоги поднят весь оперативный состав отделов и отделений уголовного розыска территориальной и траспортной милиции, оповещены сотрудники ГИБДД. Наша задача — организовать должным образом руководство поиском.

— А они его могли это… В соседние области. А уж оттуда, — подал голос наш «малыш» Шилов.

— Я это учел. В Управления Алтайского края, Томской и Кемеровской областей факсом отправлены фотографии Беркутова с просьбой организовать усиленное дежурство в аэропортах.

Я очень удивился. Да, в оперативности нашему шефу не откажешь, это точно. Когда он все это успел?

— Начальником штаба назначается подполковник Колесов. Вся информация должна стекаться к нему, — сказал Рокотов.

— А как же кинолог с собакой, товарищ полдковник? — спросил я.

— Я думаю, что это не займет много времени. На это время я вас заменю, — ответил он.

После оперативного совещания я пошел к себе в кабинет. Тело было настолько усталым, так болело и ныло, будто его кто провернул в какой-нибудь бетономешалке. А голове была только одна мысль: «Только бы Дима был жив! Только бы эти гады его не убили! Если он жив. то обязательно найдет способ выкрутиться. Он не я, рохля, он, будь здоров, какой парень! Но только бы он был жив! Только бы эти гады его не убили!»

По телефону я вызвал кинолога с собакой, попросив прислать самую что ни есть лучшую.

Кинолог появился через сорок минут. Это был пожилой. лет пятидесяти, старший прапорщик. Он отдал честь и довольно браво отрапортовал:

— Старший прапорщик Гаврюхин для выполнения задания прибыл!

Внизу в фойе нас ждала огромная овчарка по кличке Лорд.

— Вы не сомневайтесь, товарищ подполковник, если хоть какой-то запах сохранился, то Лорд обязательно его возьмет, — заверил меня кинолог.

Мы заехали в квартиру Беркутовых. чтобы взять обувь Димы и что-то из его вещей. Узнав о цели нашего визита, Светлана подошла ко мне сложила руки лодочкой на груди и, сглатывая слезы, проговорила:

— Сереженька, умоляю! Скажи, что с Димой? Он жив?!

Какая же она была красивая! Как эта… Ну, я не знаю. Это Дима мастак на эпитеты и сравнения. Как мадонна! Диме повезло. Искал, искал и нашел. Сколько у него этих всяких было. Я даже с ним ссорился. А нашел ту самую, которая единственная.

Я обнял её за плечи.

— Ну конечно же, Света. Конечно же он живой! — говорил я искренне веря, что так все и есть. — Он захвачен преступниками. Но мы обязательно его вызволим. Обязательно!

— Только бы он был живой! Хоть какой, но только, чтобы живой! — И Светлана беззвучно заплакала у меня на груди.

Как же я ненавидел сейчас этих гадов, которые Диму. Я бы их собственными руками без суда и следствия. Все они не стоят и слезинки такой вот женщины.

Лорд действительно легко взял след и привел нас снова к Диминому подъезду. Но на площадке второго этажа, вдруг, зафыркал, закрутил головой, заскулил.

— Похоже, что здесь подполковника кто-то встретил, — сказал кинолог. Он встал на корточки и низко склонившись долго принюхивался. Поднялся. — Не знаю, товарищ подполковник, боюсь ошибиться, но мне кажется, что здесь применяли газовое оружие.

У меня отлегло от сердца. Жив! Жив! Дима жив! И это главное! А все остальное — ерунда на постном масле.

Я влетел в квартиру Беркутовых и поделился с женщинами этой великой радостью.

— Они его из газового пистолета и куда-то увезли! — сказал я так, будто сообщил, что Дима уже едет домой из аэропорта.

Но и этого было вполне достаточно, чтобы сделать женщин счастливыми. Они бросились ко мне и принялись меня обнимать и целовать. Столько поцелуев я, пожалуй, не получил за всю жизнь.

— Подождите, я сейчас! — сказала Светлана и убежала на кухню. Вернулась она с бутылкой шампанского в руках.

И мы выпили шампанского за здоровье Димы Беркутова, моего лучшего друга и самого замечательного мужика в России!

А потом я вернулся в управление и стал дежурить у телефона. Через сорок минут он сообщил, что на первом утреннем рейсе в Моску Димы нет. Это повергло меня в уныние. Неужели они успели его вывезти из города? Не может быть, чтобы до этого времени он оставался здесь. Пошел доложить шефу. Он молча выслушал, спокойно спросил:

— А от других никаких сообщений?

— Никаких, — сокрушенно развел я руками.

— Будем ждать. Ничего другого нам, к сожалению, не остается.

Примерно через час вновь позвонил Вадим и взволнованно проговорил:

— Здесь старший лейтенант из отдела аэропорта утверждает, что видел Диму в салоне самолета, улетавшего в Волгоград!

— Что?! — закричал я. — А где этот старлей?

— Рядом со мной.

— Срочно вези его к Рокотову! Понял?!

— Понял, понял. Я что ты кричишь?

— Боюсь, что не услышишь.

Вновь пошел к шефу.

— Они вывезли его первым же попавшемся рейсом. Главное — подальше от Новосибирска. Грамотные черти! А что говорит этот старший лейтенант?

— Я не в курсе. Приказал Сидельникову, чтобы срочно вез его сюда, к вам.

— В таком случае, подождем. — Владимир Дмитриевич заметно приободрился. В нашем деле всегда так — надейся на лучшее, а готовься к худшему.

Через полчаса в кабинете появился Сидельников со старшим лейтенантом. Был тот стройным, подтянутым, не в пример некоторым старшим офицерам нашего управления. Отдав честь Рокотову, он отчеканил:

— Старший лейтенант отдела внутренних дел аэропорта Толмачево Кухаркин!

Да, строевая подготовка в транспортной милиции организована получше чем у нас. Это точно.

— Здравствуте, товарищ старший лейтенант, — сказал Рокотов с удовольствие разглядывая молодого офицера.

— Здравия желаю, товарищ полковник!

— Как вас зовут?

— Семеном, — несколько подрастелялся Кухаркин. — Семеном Евдокимовичем.

— Семен Евдокимович, вы этого человека, — Рокотов указал на фотографию Димы, лежащую на столе, — видели?

Старший лейтенант мельком взглянув на фотографию, ответил:

— Так точно, видел.

— Расскажите подробнее, когда и при каких обстоятельствах вы его видели?

— Вчера утром к нам в отдел поступило сообщение о розыске и задержании старшего помощника Новосибирского траспортного прокурора Калюжного Эдуарда Васильевича за убийство заместителя прокурора Татьяничевой Маргариты Львовны. Поскольку Калюжный, как работник траспортной прокуратуры мог проникнуть в самолет минуя регистрацию и накопитель, нам было дано указание в обязательном порядке осматривать салон самолета перед вылетом. Вчера вечером в двенадцать пятнадцать я вместе с автоматчиками вошел в первый салон самолета ТУ-154Б, вылетающего рейсом Новосибирск — Волгоград и в кресле 3б увидел вот этого мужчину, — старший лейтенант кивнул на фотографию. — Он был в наручниках. Это меня заинтересовало и я направился к ним. Справа от мужчины в наручниках у окна сидел парень атлетического сложения, а слева у прохода представительный мужчина лет сорока. Еще один молодой сотрудник сидел через проход в кресле 3г.

— А отчего вы решили, что он сотрудник? — спросил Рокотов.

— Это выяснилось позже.

— Хорошо. Продолжайте.

— Я подошел и, обратившись к представительному мужчине, попросил предъявить документы. Тогда этот, в наручниках, стал кричать, что он оперуполномоченный по особо важным делам Беркутов и что захвачен бандой преступников. Представительный мужчина на это усмехнулся, предъявил мне удостоверение сотрудника ФСБ и сказал, что мужчина на самом деле является вором-рецидивистом и разыскивается Интерполом за контробанду наркотиков. Он показал мне санкцию прокурора на его арест и поддельный паспорт на чужое имя.

— А вы хорошо рассмотрели служебное удостоверение этого представительного мужчины? — спросил шеф.

— Да, конечно, товарищ полковник. В нем заничилось… — Кухаркин сосредоточился, вспоминая. — В нем значилось, что подполковник Петров Валерий Маркович состоит на службе в Главном управлении Федеральной службы безопасности.

У Кухаркина оказалась просто феноменальная мамять, фиксирующая события будто видеокамера.

— Вы хорошо это помните? — усомнился Рокотов с исключительных способностях старшего лейтенанта.

— Так точно, товарищ полковник. Да вы не сомнвайтесь. Я с детства тренировал зрительную память запоминая номера автобусов. По внешнему виду автобуса я безошибочно называл его номер. Так что сомнений никаких не может быть.

— А арестованный мужчина ещё что-то говорил?

— Да. Он сказал, что они такие же офицеры ФСБ, как он Филипп Киркоров.

Рокотов улыбнулся.

— Беркутов нигде не теряет присутствия духа.

Взгляд старшего лейтенанта выразил недоумение.

— Так что, он действительно ваш?! Ваш сотрудник?!

— Да, — кивнул шеф. — У вас, Семен Евдокимович, был шанс отличиться, но вы его, к сожалению, упустили.

— Но кто же мог знать, — растерянно пробормотал Кухаркин.

— Я вас вовсе в этом не виню. Вы можите составить словесны портрет этих «сотрудников ФСБ» ?

— Только Петрова. Молодых я запомнил плохо.

Рокотов достал из стола бланк объяснения, протянул его старшему лейтенанту:

— А теперь, Семен Евдокимович, я попросил бы вас записать все, что нам расказали. В приемной есть письменный стол. Я думаю, там вам будет удобно.

— Слушаюсь, товарищ полковник!

Кухаркин взял бланк объяснения и вышел. Рокотов кивнул ему вслед, сказал одобрительно:

— С его способностями он далеко пойдет. Да. Сергей Петрович, необходимо срочно направить фотографию в Волгоград и попросить их поомочь в розыске Беркутова.

— Я это уже сделал из аэропорта. Владимир Дмитриевич, — сказал Сидельников.

— Молодец! Ну и что скажите по поводу услышанного?

— А что если они действительно из Главногот управления ФСБ? — ответил я вопросом.

Полковник долго в задумчивости смотрел куда-то поверх наших голов.

— У меня тоже промелькнула такая мыслишка. Не исключено. Уж слишком нагло и открыто они себя вели. После того, как мы узнали о содержании видеокассеты, я могу допустить все.

— А что там за история с заместителем транспортного прокурора? — спросил Вадим.

— Да я сам толком не знаю, — ответил Рокотов. — Все не могу выкроить время. Этим занимаются ребята из Заельцовского управления и оперативники Западно-Сибирского управления милиции на траспорте. Якобы убийство из неприязненных отношений. А что оно тебя заинтересовало?

— Дело в том, что журналист Вахрушев приезжал в гости к своему давнему школьному другу Устинову. Вчера вечером я позвонил Устинову домой. Его жена ответила, что её муж в октябре прошлого года погиб на железной дороге и убеждена, что его убили. Писала неоднократные жалобы в прокуратуру, пытаясь добиться возбуждения уголовного дела. Так вот, её жалобами как раз занимался Калюжный.

— Вот как! — заинтересованно проговорил шеф. — Ты считаешь, что исчезновение журналиста и смерть этого Устинова связаны с видеокассетой?

— Убежден, Владимир Дмитриевич.

— А кем был этот Устинов?

— Работал начальником техотдела на Электродном заводе, возглавлял добровольное общество по спасению завода.

Я так и подскочил от этого сообщения.

— На Эелектродном, говоришь?!

— Да, — кивнул Сидельников. — А что тебя удивило?

— Дело в том, что недавно на заводе были убиты двое молодых работников Людмила Гладких и Евгений Огурцов. Работники завода говорят, что перед их смертью на завод приезжал какой-то прокурор. Скорее-всего это был Калюжный.

— А потом убивают заместителя прокурора, — продолжил мои рассуждения Рокотов. — Да, похоже, что начиная с журналиста и кончая убийством заместителя прокурора — это звенья одной цепи. — Надо срочно звонить Иванову… Сергей Петрович, дай отбой операции по поиску Беркутова. Сейчас вся надежда на волгоградцев. Может быть они окажутся удачливее нас.

 

Глава седьмая: Иванов. Наступление мафии продолжается.

Володя Рокотов сообщил мне о похищении Беркутова лишь утром, когда я уже собирался на работу. Так шарахнул этой новостью по голове, что я едва удержался на ногах. Не успел отойти от вчерашнего допроса Тушканчика, а тут новое ЧП.

— Что случилось? — спросила Светлана, когда я положил трубку.

— Ничего особенного. Сообщили, что отменяется совещание у прокурора. Вчера у него развязался шнурок на ботинке. Садясь в машину, он наступил на шнурок, споткнулся, ударился головой о машину и теперь лежит в реанимации в коме. Представляешь, что может случиться из-за простого шнурка?! — попробовал отшутиться я. Но её было трудно провести. Она, во-первых, была опытным да к тому же умным оперативником, во-вторых, изучила меня и знала, как облупленного.

— Не ври! — строго сказала она. — Почему в последнее время ты все от меня скрываешь?

— Потому, что тебе, в твоем положении, нельзя волноваться, — ответил я.

— Много ты знаешь, — проворчала она. — От неведения я лишь больше расстраиваюсь.

Может быть она и права. По себе знаю — нет ничего хуже состояния глупой мартышки, когда видишь, что что-то происходит, но не можешь понять, что именно.

— Диму Беркутова похитили.

— Да ты что! — выдохнула она и медленно опустилась на диван. — Вот сволочи! Когда это случилось?

— С тобой все в порядке?! — не на шутку я встревожился.

— Все нормально.

— Какой нормально?! На тебе ж лица нет?! Бледная, как спирохет.

— Не говори глупостей! — У Светланы покраснели мочки ушей — первый признак её раздражения. — Ты ответишь наконец — когда это случилось?!

— Вчера вечером. Где-то в одиннадцатом часу.

— Кто-нибудь это видел?

— Какая теперь разница — видел, не видел?! Главное — его похитили и увезли в неизвестном направлении. Скорее все, в Москву через Волгоград.

— Для чего? Как ты считаешь?

— Володя полагает, чтобы оказать на нас давление.

— А ты?

— А я пока не определился. Интуитивно чувствую, что здесь что-то не то, а вот что именно, не могу пока ухватить… Ну, ладно, я побежал, а то и так опаздываю. А начальству опаздывать нехорошо. Ты Веру сама в садик отведешь?

— Я решила её пока не водить.

— Почему?

— Но все равно же я дома. И потом она не хочет.

— Ну, как знаешь. — Я поцеловал её в щеку. — А за Диму сильно не переживай. Он такой парень, что из любой ситуации выкрутиться.

— Представляю, что сейчас с его Светланой! Не хотела бы я оказаться на её месте.

— Я ты её знаешь?

— Конечно. Замечательная женщина!

— Все равно, замечательнее тебя никого быть не может! — сказал я убежденно.

— Тебе видней, — улыбнулась жена.

Уже за рабочим столом я ощутил в своей внешности какой-то беспорядок. Долго не мог понять в чем дело, В конце-концов до меня дошло — все дело в моих мыслях. После вчерашнего допроса Тушканчика и сегодняшнего сообщения Рокотова, они были всклокочены и стояли дыбом, трудно было понять — где какая. Непорядок! Мысли в голове должны быть тщательно причесаны, одна к одной. Лишь тогда есть шанс додуматься до чего-то путевого, а может и, чем черт не шутит, гениального. И я тут же принялся за этот нудный и мучительный процесс — причесывать мысли.

Итак, я вновь столкнулся с командой Сосновского и К, но уже на новом витке её развития. Когда у них не получилось захватить власть в стране с помощью криминалитета, они решили провести своих ставленников в верховную власть. И, как могли мы только-что убедиться, добились блестящих, я бы даже сказал, выдающихся результатов. Сейчас бороться с ними, что плвать против ветра. Если они не запугают, не дискредитируют, облив помоями через средства массовой информации, или не уничтожат нас с помощью омона, спецназа, внешней разведки, то направят на нас регулярные войска. Все в их власти. Как сказал один из моих подследственных: «Шутки, шутками, но ведь могут быть и дети». И он где-то прав. Здесь впору вставать в очередь за индивидуальной веревкой, а этому Иванову все не по чем, все шутит, юморист-затейник.

«Эй, эй, поосторожнее на поворотах! А то ведь могу и обидется, — тут же возникает мой постоянный оппонент Иванов.

«Испугал так, что у меня аж поджилки затряслись. Ага. И вообще, отвали, а? Без тебя тошно. Не видишь в какое дерьмо вляпались? Пора уже хонде хох и идти сдаваться».

«Не нуди, Сережа. Вытри сопли. Будь мужчиной.»

«Хорошо тебе оттуда критику наводить. Оказался бы на моем месте, я бы посмотрел, как ты тогда заговорил».

«Может быть ещё и окажусь, если увижу, что на тебя уже нельзя положиться».

«Какой ты сегодня умный и правильный. Умереть можно!»

«Я всегда был таким. Только тебе выгодно было представлять меня дураком, вот ты и старался».

«Может быть ты знаешь, что мне сейчас делать?»

«То же, что всегда — работать. Иной альтернативы у нас с тобой нет».

«Легко сказать!»

«Хватит ныть, Сережа! Не так страшен черт, как его малюют».

«Ты мне сейчас напоминаешь страуса-оптимиста. Сунул голову в песок и кричишь: „Все нормально, мужики! Я, лично, ничего страшного не вижу. Все зашибись!“

«Образно, — рассмеялся Иванов. — Очень образно! Это у тебя неплохо получается. Но только мне кажется, что ты слишком драматизируешь ситуацию».

«Ничего я не драматизирую».

«Нет драматизируешь. Наше дело правое».

«Слушай, Иванов, не надо мне тут гнать эту банальщину! Я ею в детстве накушался».

«Но только это так. А если иначе… Иначе мы все провалимся в тартарары, и правые, и виноватые, и герои, и негодяи.»

«Вот здесь с тобой можно, пожалуй, согласиться»,

«А если так, то ведь кто-то же должен попытаться изменить ситуацию. Почему мы с тобой должны стоять в стороне от этого дела? Может быть, Космос ждет от нас подвига?»

«Ну ты даешь! — рассмеялся я. — И вообще, ты сегодня какой-то другой».

«Какой — другой?»

«Ну, не знаю… Миролюбивый какой-то».

«А я так решил — хватит нам, путевым мужикам, спорить и выяснять отношения. Пора объединяться в один мощный, рязящий кулак и бить эту гидру Мафию, вкупе со змеей Коррупцией. Ты как, одобряешь?»

«Одобряю».

«Вот это я и хотел от тебя услышать. Ну, тогда я пошел?»

«Иди, Иванов, иди. И не просто иди, а иди ты…»

«Э-э! Больной, а не лечишься! Еще неизвестно кто из нас юморист-затейник, ага».

И этот зануда и пижон исчез. Нет, все же, что не говори, а путевый он мужик. Кондовый. И что мы с ним прежде постоянно цапались, все пытались выяснить, кто из нас главный? Он прав — не до выяснения сейчас отношений. Хонди хох! Как бы не так. Не дождетесь, господа «морушники»! Мы ещё повоюем. Мы ещё вобьем осиновые колья в ваши хилые грудные клетки. А если придется умереть… Что ж, за такое дело и умереть не грех. Каждый нормальный мужик такой смерти только позавидует. Ага.

Итак, на чем же мы остановились? То, что за убийствами воровского авторитета Степаненко и Дежнева, стоят люди олигархов, ясно как Божий день. Скорее всего, сотрудники их системы безопасности. Вряд ли они даверили такое дело наемным киллерам. Они до сих пор в нашем городе или уже отбыли в Москву? Пока единственная свидетельница, видевшая одного из них, Виноградова. Надо её срочно вызвать и попробовать составить фоторобот. Пойдем дальше. Интересно, у Степаненко была копия видеокассеты или подлинник? И каким образом она попала к журналисту? Случайно, или её передал ему хороший знакомый? Как бы это выяснить? Похоже, что журналиста они тоже убрали. Лично я в этом уверен на все сто. Надо активизировать поиски его трупа. И потом, снять такой разговор мог лишь человек из близкого окружения олигархов. Что заставило его это сделать? Как бы на него выйти? Но все что происходило до вчерашнего вечера было понятно и предсказуемо — команда Березовского и К делает все возможное, чтобы уничтожить опасную информацию не только в природе, но и в сознаиии людей. Но для чего им понадобилось похищение Беркутова? Чтобы шантажировать нас? Но, во-первых, для Сосновского с его возможностями и при его связях это слишком мелко. Во-вторых, они даже не знают чем мы располагаем. Этот их поступок совершенно алогичен и я его не понимаю, хоть убей, не понимаю. Или это дело рук кого-то другого, или причина похищения кроется в чем-то другом. Но вот в чем? Похоже, я не настолько причесал мысли, чтобы додуматься до чего-то гениального. Но ничего, время у меня ещё есть.

Перед обедом вновь позвонил Рокотов.

— Сережа, хочешь обрадую?

— Давай, «радуй»! — вздохнул я, так как понял, что подобное начало ничего хорошего не сулит. Так и случилось.

— И какова твоя версия причины всех убийств? — спросил я после того, как он кончил говорить.

— Похоже, что Устинов снял копию кассеты для себя.

— Вот именно. И очень похоже, что эта копия до сих пор цела и находится у кого-то из работников транспортной прокуратуры, скорее всего, у Калюжного. Кстати, его задержали?

— Пока нет. Но откуда ты взял, что кассета до сих пор «жива» и что она у Калюжного?

— Искодим из того, что до поездки Калюжного на завод все было нормально, все были живы и ничто не предвещало трагических событий. Но вот он появляется и происходят три убийства подряд.

— Возможно, что сам Калюжный все это и сделал.

— А убийство зампрокурора?

— Что убийство зампрокурора?

— Ее убили за то, что она видела кассету, а возможно и хранила её у себя. Но каким образом она могла это сделать? Ведь она на заводе не была и ни с кем из работников завода не беседовала. Верно? Вывод только один — ей её показал Калюжный.

— Да, но как в таком случае об этом узнали преступники?

— А вот на этот вопрос нам и предстоит ответить, господин полковник. О Диме есть какие-нибудь новости?

— Из Волгограда сообщили, что видели его в сопровождении конвоиров, но куда они улетели не знают.

— Ясно куда. Сейчас все дороги ведут в нашу столицу злотоглавую, город-символ для мафиозного братства. А о Петрове узнавал?

— Работает такой в главном управлении ФСБ, точно.

— Неужели же в этом участвовало ФСБ? Уму непостежимо!

— Оно и не на такое способно. Забыл, что Тушканчик видел на кассете?

— Да, ты прав. Вот-что, Володя, собирай всех своих архаровцев завтра в десять у меня. Будем совет держать.

— Как прикажите, господин генерал, — ответил Рокотов.

 

Глава восьмая: Беркутов. Сплошной мордобой.

Злая судьба-индейка устроила мне очередную подлянку. Определенно. Вот, блин, нет в жизни счастья! Я уже как-то в одном из романов автора говорил о козлах отпущения. Я типичный представител этого отряда парнокопытных. Мордует меня жизнь, хлещет и справа и слева, не спрашивая согласия, без отпусков и перерывов на обед. Нет, вру. Перерывы случаются. Даст вкусить всех её прелестей — любви там, семейного счастья, общения с товарищами. А потом вновь начинает метелить тело, плевать в душу, унижать человеческое достоинство. Нет, Боженька что-то явно напутал там, в своей небесной канцелярии. Определенно. Такого замечательного во всех отношениях парня, как я, записал в «козлы», а настоящего козла Сосновского в баловни судьбы. А ещё говорят о какой-то там справедливости. Где она? Ее кто-нибудь видел? То-то и оно. Тю-тю, нет её и никогда не было. За все, про все, и за свои грехи, и за чужие приходится отдуваться нам, «козлам отпущения». И не на кого пенять, такими уродились.

Пришел я в себя лишь в Волгограде. Такое впечатление, что вскрыли мою черепную коробку и какой-то негодяй копается в мозгах, пытаясь прочесть мои мысли, а во рту сухо, как в Аравийской пустыне, а на языке вкус карболки и ещё чего-то очень больничного.

— Воды! — прошаркал языком по сухому нёбу. — Полцарства за стакан воды!

— Саша, бутылку пива Дмитрию Константиновичу! — приказал Петров.

От щедрости моего вынужденного попутчика я едва не прослезился. Честное слово! А когда залпом опорожнил бутылку холодного пива, так вообще воспрянул духом. Мир уже не казался кислым, будто квашенная капуста, и если очень постараться, то в нем ещё можно отыскать место для очередного подвига. И черепную коробчонку мою «захлопнули», видно отчаялись найти там что-то оригинальное. Так-что не все так плохо, как может показаться на первый взгляд. А то, что меня не убили, нужно считать очень крупной моей удачей. Определенно.

— Как вы себя чувствуете, Дмитрий Константинович? — заботливо спросил Петров.

— Терпимо. Прошлый раз на курорте в Монтевидео было гораздо хуже, — там подавали осетрину с душком-с. Представляете?! Просто кошмар какой-то!

— Да, вам можно было посочувствовать, — улыбнулся самозванец в офицеры ФСБ.

— Это ещё что. Ко мне в комнату прислали девицу со всторым номером лифчика. А мой стандарт — четвертый. Я их курорт чуть в щепки не разнес от возмущения.

— А вы не теряете оптимизма, Дмитрий Константинович, — вновь одарил меня лучезарной улыбкой Петров. — Похвально!

— О чем вы говорите, Валерий Маркович! Нашли, блин, оптимиста! Я типичный представитель племени этих нудявых спиногрызов. Пессимист я. Вот вы со мной вежливо разговариваете, пиво вот и все такое. Словом, по людски обращаетесь. А знаете, что я о вас думаю? Сказать?

— Ну-у, скажите, — не совсем уверенно ответил кандидат в мои клиенты.

— А я думаю, что вы типичные бандиты и по вам давно тюрьма плачет. Представляете?! А вы говорите — оптимизм? Оптимизмом здесь и не пахнет.

Накал лучистых глаз Петрова поубавился ровно наполовину. А через его показную вежливость и манеры лакея какого-нибудь второсортного борделя проступила его подлинная сущность, я бы даже сказал, зверинный оскал.

— За такие слова можно и ответить.

— И отвечу. Я не боюсь ответа. Мне нечего скрывать от соотечественников. Дмитрий Беркутов чист и прозрачен, как слеза Бога нашего Иисуса Христа, невинно убиенного такими же палачами, как вы. А вот что ты, Валера, ответишь, когда суд тебя спросит: «А все ли ты сделал правильно в этой жизни? И не жжет ли тебя позор за мелочное прошлое?» Что ответишь, я тебя спрашиваю? Не жжет? Нет? Что молчишь? А ведь отвечать рано или поздно придется.

После мой пламенной обличительной речи, лицо моего визави стало бледно-зеленым, покрылось трупными пятнами, руки скрючились и, издав какой-то булькающий звук, он натурально сдох. Шутка. Мечта идиота. Нет, Петров продолжал сидеть как ни в чем не бывало. Правда прежний лоск с него осыпался, как осенняя листва с красавицы березы, а в остальном он держал марку. Слабонервных мафия не держит на службе.

— Будет у меня там, впереди, что или нет, покажет время, глубокомысленно изрек Петров. — А вот вам, Дмитрий Константинович, я гарантирую неприятности в самое ближайшее время. Уж не обессудьте.

— Спасибо за заботу, Валерий Маркович! А то я уже, грешным делом, стал беспокоиться — будут у меня неприятности или нет? Они придают остроту жизни, оправдывают смысл земного существования.

— Да вы философ! — усмехнулся Петров.

— Будешь тут с такими вот, — проворчал я.

— Успокойтесь. Все у вас будет, и острота, и смысл.

— Спасибо, Валерий Маркович! Я вам это век на забуду… А где это мы торчим?

— В смысле, находимся?

— Ну да. В смысле, торчим?

— В аэропорту Волгограда.

И тут я допустил непростительную, на мой взгляд, ошибку, о которой потом очень сожалел. Ведь этим ребятам не скажешь, что я такой умный и до всего сам додумался, они все равно этому не поверят, а будут упорно, не щадя сил и времени, добиваться — кто меня информировал, где на каком уровне у них произошла утечка. Все это будет потом. А сейчас я сказал буквально следующее:

— Что же мы мотаемся по стране, как бедные родственники? Неужели ваш богатенький шеф не смог выписать отдельный самолет?

— Это вы о ком, Дмитрий Константинович? — отчего-то шепотом спросил Петров и даже закосил, как Тушканчик.

— Ишь, о ком? Об олигархе вашем?

— Не понимаю, — пожал он плечами. — Вас кто-то явно неверно информировал (Ну, а я о чем говорил?!) и вы принимаете нас за кого-то другого. Ни о каком олигархе мы не имеем ни малейшего понятия. — Глаза у него сделались жутко нехорошими.

«Ё-маё! Ну не придурок ли! — сказал я себе. — Мало ему того, что есть. Обязательно нужны новые осложнения. Правильно говорят, — если человек идиот, то это надолго. Определенно».

И так я себя занеуважал после этого, что даже говорить расхотелось.

— Не берите в голову, Валерий Маркович, это я пошутил, — врубил заднюю скорость, но понял, что слшком поздно — наезд на неприятности мне был обеспечен и где-то по большому счету даже гарантирован. Понял это и слуга того господина олигарха, который самый большой сукин сын. А каков поп, таков и приход. Сочувственно рассмеялся, развел этак ручками и с удовольствием, обсасывая каждую буковку, будто сладкую конфетку монпасье, проговорил:

— Ваша беда, Дмитрий Константинович, в том, что вы и так слишком много знаете, а хотите знать ещё больше. Нехорошо это, нескромно.

Возможно оттого, что я сам только-что здорово лопухнулся, или потому, что этот самопровозглашенный офицер ФСБ стал учить меня правилам хорошего тона, а может быть здесь сыграли роль многие причины и обстоятельства последнего времени, но только я совершенно потерял всякий контроль над собой.

— Фу ты, ну ты ножки гнуты! — саркастически рассмеялся я. — И в кого ты такой умный, скромный ты наш?! От твоей скромности у меня до сих пор башка раскалывается. У тебя какое-то болезненное восприятие действительности. Уж не параноик ли ты, Валера. Тогда тебе лечиться надо. И чем скорее, тем лучше. Болезнь ни в коем случае нельзя затягивать. И не надо меня учить скромности, дядя! Я и сам могу этому научить любого. Ничего, ещё не вечер, лелею надежду, что мне предоставиться возможность доказать — кто есть кто, кто герой, а кто так себе, дерьмо собачье, не более того.

Кажется, я наговорил на большущие неприятности в скором будущем. И вот что характерно, чем я больше зверел и негодовал, тем больше улучшалось настроение у господина Петрова. Его породистое лицо вновь было лучезарным и безмятежным. Он понял, что крутой сибирский уокер, вовсе не крутой, если из-за ерунды ведет себя как какая-нибудь нервная институтка.

— Фу, как грубо! — сказал он с сожалением. — Я, Дмитрий Константинович, был о вас лучшего мнения.

— Я тоже, — хмуро пробурчал я.

— Что — тоже? — не понял Петров.

— Я тоже был о себе лучшего мнения.

— Оригинально! — рассмеялся Петров.

Но тут, слава Богу, объявили рейс на Москву и свой позор я переживал в одиночку.

В Москве у трапа самолета нас поджидал почетный эскорт из двух черных «Волг». Я, дуралей, ещё подумал: «Совсем мафия обнаглела! Никого не боиться». В одну «Волгу» сел я с молчунами, в другую — Петров. Там ещё кто-то сидел, но из-за тонированных стекол я рассмотреть не смог.

И мы поехали. И… приехали! Вопрос на засыпку: куда бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. На Лубянку!

Ни фига, блин, заявочки, да?! Мамочка родная, роди меня обратно. Это что же получается? У них все схвачено, за все заплачено! Так что ли? Что это все значит? А значит это, что мы уже давно, даже не по уши, а по самую маковку сидим в дерьме и выбраться из него без посторонней помощи у нас нет никакой возможности. И если прежде героически борясь с мафией, как говорится, не щадя живота своего, я всегда ощущал за спиной мощь родного государства. То с кем я буду, извините-подвиньтесь, бороться сейчас? С самим государством? А не слишком ли хил я здоровьем для такой борьбы? И тут я понял до какой степени неправ. Мы с парнями во главе с нашим замечательным шефом и генералом от прокуратуры Ивановым боремся не с государством, а за государство, власть в котором временно захватили разного рода дешевки, купленные на корню сосновскими, лебедевыми и прочими олигархами, разбогатевшими на тотальном и совершенно бессовестном ограблении народа. Но так не может долго продолжаться. Иначе… Иначе, туши фонари, будет полный мрак. Неужели мы окончательно профукали страну? Жуть! А ещё кричали: «Эра милосердия! Эра милосердия!» Крикуны! Пачкуны! Бумагомаратели гребанные! С кем говорить о милоседии? С сосновскими и лебедевыми? Они с удовольствием это послушают. Они любят слушать о милосердии там, о гуманности, человеколюбии, сердечности и прочем, держа фигу в кармане. Нет, не до милосердия и гуманизма сейчас. Как говорится, — не до жиру, быть бы живы. Этих гаденышей надо бить без всякой пощады и сожаления, бить, чтобы другим не повадно было, бить до тех пор, пока не сдохнут. И вот тогда… Тогда мы и поговорим об этом… Как его? Ну, только-что я его называл, красивое такое слово?… О милосердии, вот. А я брошу ругаться и буду говорить исключительно красивые и исключительно литературные слова. Честно.

А потом мы поднялись на шестой этаж и протопали по длинному коридору до двери с номером 67. Других обозначений на ней не было. Петров открыл дверь ключем. Кабинет от коридора отделял небольшой тамбур и две двери.

«Моих криков не будет слышно», — отметил я про себя как бы между прочим.

Петров окинул кабинет взглядом, будто хотел убедиться, все ли на месте и, проговорив:

— Ну, вы тут потолкуйте, — вышел.

И только тут я по настоящему рассмотрел молчунов-мастодонтов и мне стало совсем скучно. Нет. это не люди, это биологические машины, специально изготовленные для членовредительства. Определенно.

И вот один из них, тот, кого Петров называл Сашей, стал говорить:

— Ну что, артист, будем признаваться или как?

— Вы, ребята, сначала скажите, в чем я должен признаться? Я со своей стороны обещаю рассмотреть ваше предложение и подумать.

— Ты, Саша, разве не видишь, что он над нами издевается, — заговорил и второй мастодонт.

И я понял, что никакого допроса, на который я надеялся, не будет. Он программой этих ребят не предусмотрен. Их задача была проста, даже тривиальна — избить меня до полусмерти. Зачем и почему? — они не задумывались. Значит так надо. Начальство знает. «Жираф большой, ему видней». Вот именно.

И они не спеша, основательно принялись за дело. Это был не допрос, а сплошной мордобой. Сначала один держал меня за плечи, не давая упасть, а второй отрабатывал на мне удары, как на боксерской груше. Затем они менялись местами. Были и перерывы. Они садили меня в кресло и Саша спрашивал:

— Ну что, артист, будем признаваться или как?

— Ребята, — жалобно шлепал я разбитыми губами, пытаясь достучаться до их каменных сердец, — как вам не стыдно?! Вы же присягу принимали. А кому служите? Я ведь такой же оперативник, как и вы. За что же вы меня?

— Саша. ты же видишь, что он над нами издевается, — говорил второй. В процессе нашего плотного контакта я выяснил, что его зовут Игорем.

И мое избиение продолжалось. Били они профессионально и равнодушно, будто выполняли пусть не любимую, но необходимую работу. И я на них по большому счету даже не сердился. Им дан приказ. Они его выполняют. Только и всего.

А потом я потерял сознание.

 

Глава девятая: Следствие 1.

Утром Олег Дмитриевич предложил съездить за Ириной и привезти её на дачу. Калюжный согласился и пошел звонить жене, чтобы предупредить. Но телефон не отвечал.

«Странно, где же она может быть в семь часов утра?!» — с тревогой подумал он. Он подождал с полчаса и вновь позвонил — тот же результат. И Эдурад Васильевич понял, что с женой что-то произошло. Воображение рисовало самые страшные картины, так как он знал с кем имеет дело.

Друганов его сообщение встретил внешне спокойно, сказал:

— Не нужно, Эдик, паниковать раньше времени. Вполне возможно, что в квартиру попытались проникнуть и она вызвала милицию.

— В таком случае, где она? Почему её нет в квартире?

— Ну мало ли, — пожал плечами Олег Дмитриевич. — Может быть она сейчас в милиции, дает объяснения. Давай немного подождем.

Калюжный позвонил домой перед обедом. Телефон молчал. Он послонялся по Золотой горке, выпил пива. Тревога за судьбу жены с каждой минутой все нарастала. Теперь он был больше чем уверен, что её либо убили, либо захватили в заложницы и скоро предъявят ему свои условия. Каковы будут эти услович он знал заранее. Когда он позвонил через час, то услышал, наконец, испуганный, несчастный голос Ирины:

— Эдик, это ты?!

Эдуард Васильевич испугался и повесил трубку. Теперь отпали все сомнения — жена схвачена бандитами. Жена никогда прежде не называла его уменьшительно, почему-то считала, что это не имя, а собачья кличка. Они сломили её сопротивление и заставили им помогать. Калюжный представил, что пришлось ей вынести и совсем пал духом.

Друганов его действия не одобрил, сказал с осуждением:

— Экий ты, Эдик, трус! Хочешь ты этого или нет, а связываться с ними все равно придется. Иначе, как мы узнает, чего они хотят. Представь, каково сейчас ей приходится.

— Что вы предлагаете?

— Иди и звони снова. Узнай, чего они хотят.

— Как ты не понимаешь, дядя Олег, что Ирина в любом случае обречена?! Они её используют, а потом убьют. Она им нужна лишь для того, чтобы связаться со мной. Как они это сделают, они тут же могут её убить.

И бывший летчик-испытатель, может быть впервые в жизни, растерялся.

— Что же делать?! — спросил он беспомощно.

— А я знаю? — ответил Калюжный вопросом. — У меня и так голова буквально чугунная от всего этого.

В конце-концов они решили дождаться следующего утра.

А под утро их разбудил вой милицейской сирены. Калюжный вскочил, выглянул в окно и увидел напротив ворот две «Воги» и микроавтобус «УАЗ».

«Ну вот, все само-собой решилось!» — с облегчением подумал Эдуард Васильевич. Ночью к нему самому приходили мысли обратиться за помощью в милицию. А они, будто их подслушав, сами приехали. Скорее всего и Ирина у них. Это упрощает его задачу.

Калюжный спокойно оделся, вернул браунинг Друганову.

— Спасибо, дядя Олег! Похоже, он мне больше не понадобиться.

— А почему здесь милиция? — спросил тот. — Они что, в курсе всего?

— Вряд ли. Вероятнее всего они разыскивают меня, как подореваемого в убийстве Татьяничевой.

— Кого?

— Нашего заместителя прокурора. Наш прокурор постарался.

И будто в подтверждение слов Калюжного раздался властный голос по мегафону:

«Гражданин Калюжный, сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! Дача окружена».

«К чему только они устроили весь этот цирк?» — равнодушно подумал Эдуард Васильевич, выходя на крыльцо. И тут же получил сильный удар сзади по голове, от которого потерял сознание.

Пришел в себя он лишь в машине. Рядом сидел молодой сотрудник в форме старшего лейтенанта. ещё один одетый по гражданке на переднем сидении. Стоило лишь Квалюжному пошевелиться, как в затылке запульсировала сильная боль. Он невольно застонал. Сидящий на первом сидении обернулся, весело проговорил:

— Очухался, козел! Думал, что мы тебя не найдем, да?

У него было широкоскулое и довольно симпатичное лицо сильная шея борца. Вот только глаза… Темно-карие глаза были нехорошими, лютыми. Очень даже нехорошими. Человек с такими глазами просто не мог быть порядочным. И Калюжный понял, что этот сделает все, чтобы допиться от него признательных показаний.

— Зачем вы меня ударили?

— Ударили?! — почти искренне удивился оперативник. Обратился к своему коллеге, сидящему рядом с Калюжным: — Саша, ты его бил?

— Нет, — ответил тот.

— Ну, вот. И я не бил. Что-то ты путаешь, гражданин прокурор. Это тебе очевидно приснилось. — Он нагло рассмеялся.

Калюжный счел за лучшее промолчать. Но это не устроило оперативника.

— Почему молчишь, прокурор?

— Я не знаю кто со мной разговаривает. Может быть вы бандиты?

— Ах, какие мы обидчивые! — издевательски проговорил оперативник. — Порошу покорнейше меня извинить. Разрешите представиться. Заместитель начальника отдела уголовного розыска майор милиции Коломиец Антон Борисович. Будут какие вопросы, пожелания? — Коломиец вновь рассмеялся.

— Почему вы разговариваете со мной в таком тоне? — вопросом ответил Калюжный.

— Ну вот, теперь ему мой тон не нравится, — вздохнул майор. — Ты слишком капризен, прокурор. Саша, поговори с ним другим тоном.

Старший лейтенант коротко размахнулся и ударил Калюжного в живот. Удар был настолько силен, что Эдуард Васильевич испугался, подумал что внутри что-то лопнуло — настолько была сильна боль, перехватило дыхание.

— А такой тон тебе понравился? — вовсю веселился Коломиец.

— Палачи! — с трудом выдавил из себя Калюжный.

— Саша, выпиши ему ещё за оскорбление при исполнении.

От второго удара у Калюжного попылыли перед глазами радужные круги. И он с тоской подумал, что эти два подонка обязательно выбью из него признательные показания. Он не сможет долго терпеть эту адскую боль.

— Не надо меня бить. Пожалуйста! — униженно попросил Эдуард Васильевич.

— Вот это другой разговор, — удовлетворенно проговорил майор. — А то — «палачи»! Этак можно договориться до больших неприятностей. Саша только малость размялся. Ты, прокурор, ещё не знаешь, как он может делать это по настоящему. Я прав, Саша?

— Конечно, шеф, — отозвался тот, ухмыльнувшись.

— Вот видишь, прокурор! — «обрадовался» Коломиец подтверждению своих слов. — Причем, делает он это настолько профессионально, что ни один эксперт не прикопается. Я прав, Саша?

— Конечно, товарищ майор.

— А знаешь, прокурор, чего Саша особенно не любит?… Ты почему молчишь, прокурор, когда тебя спрашивает милицейское начальство. Больно гордый что ли?

— Я слушаю. — Калюжный чувствовал, что ещё чуть-чуть и он расплачется от всего этого издевательства.

— Это хорошо, что слушаешь. Это правильно. Чтобы потом не было претензий. Так о чем это я? — продолжал куражиться майор. — Ах, да. Вот я и говорю — наш Саша особенно не любит, когда ему вешаеют лапшу на уши. Скажи, Саша?

— Точняком, шеф! — подтвердил старший лейтенант. — Я очень этого не люблю. Когда мне «лапшу» — я натурально зверею.

— Вот видишь, прокурор. Так-что ты хорошенько это запомни, чтобы без всяких обид. Понял? — Не дождавшись от Калюжного ответа, угрожающе переспросил: — Так понял или нет?!

— Понял, — обреченно ответил тот.

В Заельцовском райуправлении Коломиец объявил Эдуарду Васильевичу, что он задерживается по подозрению в убийстве заместителя транспортного прокурора Татьяничевой Маргариты Львовны и оформил протокол задержания. После чего, Коломиец и старший лейтенант отвели Калюжного в пятнадцатый кабинет, майор запер его на ключ, и, строго глядя на подозреваемого, указал на стул за письменным столом и деловито сказал:

— Садись. Пиши.

— Что писать? — не понял Калюжный.

— Ты что тут мне прикидываешься, сученок?! — взревел майор. — Явку с повинной пиши. Как ты угрохал бедную женщину.

— Послушайте, Антон Борисович, неужели же вы действительно верите в то, что говорите? — попробовал было вразумить майора Калюжный. — Ведь это же абсурд! Я даже не знаю как и при каких обстоятелствах убита Магарита Львовна. Поэтому, если бы я и согласился написать эту самую явку, то я даже не знаю о чем писать.

— Так, значит, так! — Выдохнул Коломиец. Он снял с себя ветровку. Под ней оказалась тонкая тенниска, рельефно подчеркивающая бугры тренированных мышц майора. — Ты слышал, Саша? — обратился он к своему помощнику. — Этот козел опять меня не понимает. Я уж и не знаю, как с ним разговаривать. Похоже, он только одного тебя понимает. Займись.

— Как скажешь, шеф, — нехорошо ухмыльнулся старший лейтенант и двинулся на Калюжного.

— Не надо, — поспежно проговорил Эдуард Васильевич, обренченно садясь за стол. Он понимал, что они все равно выбьют из него нужные им показания. Так для чего терпеть боль, издевательства? Может быть это даже к лучшему. На суде все, даст Бог, выяснится. Окажись он сейчас на свободе, то непременно бы попал в лапы киллеров. А те миндальничать не будут. Очень даже не будут. Однако о видеокассете на следствии ни в коем случае говорить не надо. Иначе… Иначе даже трудно представить, что может быть.

— Что писать? — спросил он Коломийца.

— Ну вот, это же совсем другой разговор, — обрадовался тот. — Пиши: «Прокурору Заельцовского района Парфенову А.П. от гражданина Калюжного Э.Д. Явка с повинной. Гражданин прокурор, хочу признаться, что мной 27 июля сего года из личных неприязненныйх отношений была убита заместитель Новосибирского транспортного прокурора Татьяничева М.Г. прн следующих остоятельствах. Убийство Татьяничевой мной было задумано давно, так как она постоянно насмехалась надо мной, называя идиотом и рохлей. С этой целью я просил транспортного прокурора Грищука П.В. выдать мне табельное оружие, якобы для самообороны. А когда он мне отказал, для совершения преступного умысла, решил завладеть пистолетом самой Татьяничевой. В указанный мной день вечером я купил бутылку шампанского и отправился к Татьяничевой домой. Она очень удивилась моему приходу, но встретила радушно, накрыла на стол. Когда мы выпили уже по первому бакалу шампанского, я вновь наполнил бокалы и попросил Татьяничеву принести мне соли. Она ушла на кухню, а подлил ей в шампанское большую дозу клофелина. После ужина, когда мы смотрели телевизор, она уснула. В секретере в железной банке из-под индийского чая я нашел её пистолет и двумя выстрелами в голову убил её. После чего уничтожил свои отпечатки на пистолете и покинул квартиру. Эти два дня я скрывался на даче своего знакомого Друганова О. Д., где и был задержан сотрудниками милиции».

Записывая продиктованный ему текст, Калюжный понял, что в его составлении принимал самое непосредственное участие прокурор Грищук. Майор не мог знать, что Татьяничева называла Эдуарда Васильевича рохлей.

— Записал? — спросил Коломиец.

— Да.

Майор взял лист, прочел, сказал удовлетворенно:

— Ну вот, это же совсем другое дело! А говорил, что не знаешь об обстоятельствах убийства. А оказалось, что ты все прекрасно знаешь и помнишь. Молодец! Распишись.

— Теперь знаю, — равнодушно согласился Калюжный, подписывая написанное.

Коломиец снял телефонную трубку, набрал номер.

— Привет, Родион Иванович! Клиент созрел и желает с тобой встретиться… Обижаешь. У нас как в аптеке, без обмана… Нет, он оказался очень понятливым. Искренне раскаивается в содеянном. Написал явку с развернутом виде… Ага. Через полчаса будем.

Майор положил трубку, сообщил Калюжному:

— Едем к следователю прокуратуры. И смотри у меня там, без выкрутасов. А то Саша реализует свой потенциал на полную катушку. Понял?

Эдуард Васильевич ничего не ответил, лишь горько усмехнулся. Он сейчас себя не уважал. Очень даже не уважал.

Следователь прокуратуры оказался рыжим рыхлым мужчиной лет тридцати пяти. На его некрасивом одутловатом лице было написано явное равнодушие к происходящему, даже какая-то брезгливость, вероятно оттого, что приходится иметь дело с такими типами, как Калюжный.

— Старший следователь прокуратуры Дробышев Родион Иванович, — представился он Эдуарду Васильевичу и вялым движением руки указал на стул. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Калюжный сел. Следователь поднял глаза на Коломийца.

— Ну что у тебя? Где?

Майор раскрыл папку, достал документы, положил их перед следователем.

— Это протокол задержания, а это явка с повинной. Все, как обещал. — Он коротко хохотнул.

— Ну да, это конечно… — Дробышев почмокал полными губами, бегло ознакомившись с явкой. Сказал Коломийцу: — Ты вот что, майор. Ты там подожди. — Он кивнул на дверь.

— А может быть мне… — начал было майор, но Дробышев его перебил:

— Не нужно. Теперь решетка на окне у меня прочная, никуда не денется.

Говоря это, следователь имел в виду факт полуторагодичной давности, когда из этого кабинета, выставив решетку, бежал подследственный Говоров, работающий сейчас старшим следователем облпрокуратуры. Говорова, кстати, задерживал также Коломиец.

После того, как майор вышел, Калюжный спросил Дробышева:

— Родион Иванович, сколько вы работаете в прокуратуре?

— Двенадцать лет. А при чем тут это?

— Я потому, что вы, опытный следователь, должны понимать, что это, — Эдуард Васильевич кивнул на лежавшую перед следователем явку с повинной, — на воде вилами писано и в суде рассыпется, как карточный домик.

Следователь долго смотрел на Калюжного с таким выражением лица, будто тот ему уже до чертиков надоел и если бы не долг службы, то он бы давно его выставил из кабинета.

— Ну зачем же вы так, Эдуард Васильевич, — наконец лениво проговорил Дробышев. — Зря вы нас недооцениваете. Что ж вы думаете, что на одном вашем признании мы пойдем в суд? Ну зачем же вы так?! Мы уже сейчас располагаем массой косвенных доказательств вашей виновности.

— Это каких же, позвольте полюбопытсвовать?

— Всему свое время, Эдурад Васильевич… Впрочем, если вы настаиваете, то я не буду делать из этого тайну. Во-первых, свидетелем вашей бурной ссоры с потерпевшей, при которой вы угрожали ей убийством, была секретарь прокуратуры Концовская Ольга Викторовна. Во-вторых, в день убийства вечером вас видела соседка Татьяничевой входящим в их подъезд. В-третьих, ваша жена… Правда, я лично с ней не встречался, её по моему заданию допрашивал Коломиец. Так вот, ваша жена сказала, что 27 апреля вы пришли домой очень поздно и в сильно возбужденном состоянии, сказали, что вам на какое-то время придется уехать.

Калюжный представил, что пришлось пережить Ирине, как над ней нужно издеваться, чтобы она написала подобное.

— Вам Коломиец садист и палач. Ему доставляет удовольствие избивать людей.

— Зря вы так о нем, Эдуард Васильевич, — все также лениво-равнодушно проговорил Дробышев. — Он очень опытный оперативник и жалоб на него, во всяком случае, до вас, в прокуратуру не поступало… Однако вы ещё не выслушали, что в-четвертых. Так вот, в-четвертых, на одном из стаканов на столе Татьяничевой обнаружили отпечатки ваших пальцев.

— А каким образом стакан оказался на столе?

— Надо полагать, что вы из него пили шампанское.

— Но в явке с повинной говориться о бокалах?

— Да?! — впервые удивился следователь. Просмотрел написанное. — Действительно неувязочка вышла. Будем считать, что здесь вы допустили неточность. Но её легко будет устранить при вашем допросе. Верно?

— Скажите, кто выезжал на место происшествия?

— Я выезжал. А разве это имеет какое-то значение?

— Весьма существенное. — Калюжный понял, что расчитывать ему не на что. Если до этого он ещё надеялся, что все подстроил Коломиец, а следователь лишь заблуждается относительного его виновности, то сейчас эти надежды рухнули окончательно. Все они одна команда и действуют сообща. При осмотре места происшествия просто не могло быть никакого стакана с его отпечатками пальцев, так как тогда никто из организаторов убийства не предполагал, что произойдет, как говорят юристы, ошибка в объекте и вместо Калюжного будет убит его сосед. Стакан появился (очевидно взят из кабинета Калюжного) тогда, когда нужно было обвинить его в убийстве Татьяничевой. Дробышев скорее всего фальсифицировал протокол осмотра места происшествия переписав его заново и подделав подписи понятых. Все это несложно будет доказать в суде. Однако, до суда ещё надо дожить, в чем Калюжный сомневался. Очень даже сомневался. Если они пошли на такое, то им ничего не стоит организовать его «самоубийство». Да, так наверное и будет. Для них это во всех отношениях предпочтительнее. Они избавляются от необходимости выходить в суд со столь скользким делом, избавляются от него, Калюжного, как свидетеля их преступных действия, и, наконец, прекращают дело по убийству Татьяничевой за смертью обвиняемого. Все довольны, все смеются. Да, невеселая перспектива.

— Ну так что, Эдуард Васильевич, приступим, пожалуй, к допросу, — сказал Дробышев.

— Делайте, что хотите, — вяло отмахнулся Калюжный. — Я ничего говорить не буду. В явке с повинной уже все написано.

— А как же быть со стаканом?

Эдурд Васильевич грустно усмехнулся.

— Да, я сейчас припоминаю, там вместо бокалов были действительно стаканы.

* * *

В камеру Калюжный попал лишь вечером окочательно вымотанным и физически, и морально. Едва дотащившись до свободной койки. он лег и отключился. Проснулся он внезапно от ощущения грозящей опасности. Открыв глаза он увидел стоящего над ним здорового парня. В руках у него было два связанных носка. Мгновенно все поняв, Эдуард Васильевич попытался вскочить, но парень успел набросить на его шею удавку, второй крепко схватил его ноги. И тогда Калюжный что было мочи закричал. Заключенные повскакивали с мест, зашумели. Однако здоровый парень не отказался от своего намерения и сильно потянул за концы носок. Крик Эдуарда Васильевича захлебнулся, перешел в хрип.

— Ты что, подлюка, делаешь?! — подскочил к здоровому парню один из заключенных. — А ну отпусти его!

— Он, мужики, стукач, — ответил тот.

В это время дверь распахнулась и камеру стремительно вошел молодой офицер в форме старшего лейтетената.

— Что здесь происходит?! — громко и требовательно спросил он.

Здоровяк сразу ослабил удавку и, бросив её на пол, пытался ногой задвинуть под кровать. Второй отпустил ноги Калюжного.

— Я спрашиваю — что здесь происходит? — повторил вопрос старший лейтенант.

Калюжный сел и, потирая болевшее горло, с трудом проговорил:

— Меня только-что пытались убить, товарищ старший лейтенант.

Офицер сделал вид, что не заметил необычного к себе обращения, спросил:

— Кто?

— Вот этот, — Эдуард Васильевич указал на здорого парня.

— Да врет он все, козел! — бурно реагировал тот на слова Калюного. — Приснилось ему это, гражданин начальник!

Калюжный наклонился и достал из-под кровати самодельную удавку, протянул старшему лейтенанту.

— Вот доказательство. Этим он пытался меня задушить.

— Разберемся, — сказал тот, беря носки. — Кто вы такой?

— Я старший помощник Новосибирского транспортного прокурора Калюжный, задержан по подозрению в убийстве.

После этих слов в камере зашумели, запереговаривались. Здоровый парень растерялся, сказал в замешательстве:

— Извините, гражданин прокурор, ошибочка вышла. За кореша я вас принял. Шибко вы на кореша моего смахиваете. Над корешем хотел подшутить. Ну.

Старший лейтенант повернулся к стоявшему у него за спиной сержанту, спросил раздражено:

— Почему прокурорского работника поместили в одну камеру с уголовниками?

— Так Коломиец сказал, — растеряно ответил сержант.

— Кто здесь командует Коломиец или… Срочно перевести Калюжного в другую камеру.

— Слушаюсь! — Сержант попытался щелкнуть каблуками, но из этого ничего не получилось, сказывалось отсутствие строевой подготовки.

— И напишите на мое имя объяснение.

— Слушаюсь!

«Кажется пронесло! — с облегчением подумал Калюжный. — Теперь мне вряд ли будут вновь организовывать „самоубийство“. Во всяком случае, в ближайшее время».

 

Глава десятая. Говоров. Любовь и все прочее.

Дорогие сограждане, милые мои соотечественники, люди добрые цветущей планеты «Земля», замечательные вы мои человеки, хорошие и разные, грустные и веселые, счастливые и несчастные, всякие, львы, слоны и носороги и все зубастое, клыкастое, носастое, ушастое и рогастое племя ваше, свободные птицы, парящие в облаках, киты, дельфины, рыбы, моллюски и прочие многочисленные жители водных глубин, букашечки-таракашечки, все, все, все, кто может слышать меня, видеть меня, обонять и осязать, со всеми вами я хочу поделиться великой радостью, ниспосланной мне Великим Космосом, потрясшей все мое естество от кончиков пальцев до глубин сознания, заставившее забыть все мелочные обиды и неприятности прошлой жизни, воспламенившее мое сердце великой жертвенностью, — Я Влюбился! Влюбился пылко, страстно, безумно, возвышенно, безмерно, бесконечно, нетленно, беззаветно, нежно и благоговейно, как может влюбиться лишь впечатлительный юноша, впервые увидевший прекрасную Афродиту, выходящую из пены морской. Влюбился в тот самый момент, когда моя юная прекрасная Диана обратила ко мне свое пылающее гневом лицо и сказала: «Пошел вон, козел!» Эта грубая, обидная, но справедливая фраза, будто вобрала в себя все противоречия окружающего мира и моего естества, показала все мелочность и пошлость моей прошлой жизни, всю пагубность былых моих устремлений. И тогда я дал себе слово отдать все свои жизненные силы, энергию души и пламень сердца, а если того потребуют обстоятельства, то и самуё жизнь, чтобы навсегда стереть в её сознании эти суровые слова и заслужить её прощение. Я положил на алтарь любви свое пламенное сердце и сказал: «Оно твое! Делай с ним, что хочешь. Я готов на все!»

Тем из читателей, кто ещё на понял, что со мной произошло, я готов все это повторить ещё раз. Но уверен, что есть читатели, которые не поймут и на десятый раз. Специально для них (другие могут это место пропустить) я скажу примерно следующее: «Слушай сюда. Короче, когда она похиляла, я ломанулся за ней, тормознул. Ты куда, мол, чукча? А она — ты, мол, козел и все такое. Я чуть кони не откинул. Натурально. Короче, я на неё запал. Клево заторчал! Полный отпад! Ну».

Полагаю, что сейчас всем стало ясно, что с одним из героев этого романа, конкретно со мной, Андреем Говоровым, верящим в созидательные силы Космоса, произошло то, что рано или поздно должно было произойти. И понял я, что то, что я раньше принимал за любовь, была вовсе не любовь, а лишь стремление одинокого молодого человека удовлетворить естественные потребности сильного, цветущего организма и спастись от одиночества в компании хорошенькой женщины. Любовь нечто совсем, совсем иное. Огромная, теплая, властная, Она вошла в меня, подняла на такую недосягаемую доселе высоту, что захлебнулось сердце мое восторгом и я ощутил себя Богом, Она низвергла меня в такую жуткую, холодную и страшную бездну, что сжалась душа от омерзения и жалости к себе, и я почувствовал себя червем. Я был настолько могущественен, что мог раздвигать горы и соединять моря, и настолько ничтожен, что не мог ничего. Я был героем, готовым сразиться с многоглавым огнедышащими драконом и я был трусом, боящимся даже шелеста листвы или легкого дуновения ветерка. Я был всем. И я был никем. Я обратил свой взор назад, в свою прошлую жизнь, и не увидел там ничего. И ужаснулся: «Двадцать шесть лет! А ещё ничего не сделано для бессмертия, ни единого поступка!» И я поклялся совершить подвиг, чтобы моя любимая мною гордилась. В моем сознании возникал её божественный образ и я робко и восторженно говорил: «Да светиться имя Твое! Да прибудет воля Твоя, моя Возлюбленная!»

Так фонтонировал я, возращаясь глубокой ночью со свидания с Таней. Мы с ней сегодня обошли едва ли не полгорода и все говорили, говорили, говорили. Обо всем. Я говорил, что жизнь — есть способ существования мыслящей энергии, она бесконечна во времени и пространстве, а наши хоть и прекрасные, но бренные оболочки лишь временные пристанища жизни, её колыбели, и, покинув их, мы соединимся с Космосом, чтобы жить вечно. И она понимала меня. «Но каким нам быть там, — говорил я, — полностью завист от того, какими мы станем здесь». И она разделяла мои убеждения. И нам этого было вполне достаточно для ощущения полноты жизни и остроты ощущений.

В эту ночь, я, как не пытался, заснуть не смог. Поэтому, можете представить, что являл собой утром. Не успел появиться на работе, как меня вызвал Сергей Иванович. Долго, прищурившись, расматривал насмешливым взглядом, будто я за одну ночь путем мутагенеза превратился в какое-то комичное и нелепое существо.

— Ну и видок у тебя, коллега! — покачал он головой.

— Главное не внешность, а содержание, — парировал я.

— Я и говорю, что ты похож на неандертальца. — Немного подумав, уточнил: — Влюбленного неандертальца. В глазах много огня, но мало интеллекта.

— Вы что, меня специально пригласили, чтобы поиздеваться? — спросил я.

— Не только. Но чтобы ещё и дать задание. — Он улыбнулся улыбкой средневекового инквизитора. — Надо срочно, с учетом имеющихся у нас данных, допросить Виноградову и по возможности составить фоторобот преступника. — И став «серьезным», добавил: — Хорошенько запомни — фоторобот преступника, а не фотографию Виноградовой в натуральную величину в костюме Евы. Этого нам не надо, это лишь повредит делу. Повтори.

И я понял, насколько человек должен быть осторожен в выборе знакомств. Один опрометчивый поступок может в будушем доставить массу неприятностей, будет долго, а то и всю жизнь сидеть саднящей занозой в сознании, станет поводом постоянных намешек родного коллектива и любимого начальства. И сколько не посыпай голову пеплом, не говори, что ты уже совсем другой, ничего не поможет.

— Да ладно вам, — вяло отмахнулся от этих издевательств Сергея Ивановича.

— Нет, ты все же повтори, — настаивал шеф. — С некоторых пор я в тебе неуверен, можешь перепутать.

— Я должен состаывить фоторобот преступника, — проговорил я обреченно.

— И допросить Виноградову без применения физичческого воздействия, рукоприкладства и рукосуйства.

— Этого нашим с вами договором обусловлено не было, — выразил я протест.

— Это дополнительное условие, но непременное. Оно появилось после нашего общения, коллега. Повторите!

И мне пришлось до конца испить эту горькую чашу.

— Допросить без рукоприкладства, — покорно сказал.

— И рукосуйства.

— И рукосуйства, — хмыкнул я. — Ну и словечко! Где вы только их откапываете?!

— Где надо, там и откапываю, — проворчал Иванов. — С Богом коллега! В четырнадцать ноль ноль быть у меня. Будем думать, как вызволять Беркутова из пасти мафии и кумекать, что нам делать дальше.

Вчера известие о похищении моего постоянного оппонента Димы Беркутова здорово на меня подействовало, все буквально валилось из рук. А сегодня уже сознание к этому попривыкло, воспринимает, просто как ещё один печальный факт окружающей нас действительности. Но почему-то верилось, что с ним все будет нормально. Иначе в мире станет слишком скучно жить. Может быть, именно с его уходом, нарушится хрупкий баланс сил, и человечество будет обречено.

Однако здорово подкузмил меня шеф. Встречаться с Виноградовой мне страшно не хотелось. И надо было этому случиться именно сейчас, когда моя душа, благодаря любви, поднялась на небывалую высоту, стала почти астральной. И вдруг, почти по-Жванецкому, — мордой об забор. Да, здесь затоскуешь.

Я позвонил Шилову.

— Рома, ты допросил Виноградову?

— Нет. Тут, понимаешь, это… Некогда было. А тут ещё с Беркутовым.

— Так-то ты выполняешь задание следователя и просьбу лучшего друга. Я в тебе, Рома, разочарован.

— А что, срочно? Так я сейчас.

— И немедленно. Вызывай её по телефону. Через час она должна быть вместе с тобой у меня. Вот такая, Рома, установка на текущий момент.

— А если она того, не согласится?

— Тогда бери мою машину и дуй за ней.

— Хорошо, Попробую.

Через пять минут он позвонил.

— Андрюша, а она говорит, что не может. У неё там какая-то…

— Инфлюэнца? — подсказал я.

— Во-во. А что это такое?

— Что-то вроде простуды или гриппа. Она у неё постоянно. Я на эту инфлюэнцу попался как глупый карась. В таком случае, бери мою машину и поезжай за ней.

— Я если она, это, откажется?

— Рома, я в тебя верю. Ты способен уговорить любую женщину.

— Да ну тебя.

— В крайнем случае, разрешаю пременить физическую силу. Только, пожалуйста, без рукосуйства.

— Без чего, чего? — явно не понял мой друг.

— Без рукосуйства, Рома, без ру-ко-суй-ства. Так сказал мой шеф Иванов. В переводе это должно означать, что нельзя совать руки туда, куда совать не положено.

— Ну, ты даешь! — хмыкнул Шилов.

Через десять минут он появился в моем кабинете и тот уменьшился ровно наполовину.

— Давай ключи.

Я передал ему ключи от машины.

— Мой «француз» у прокуратуры.

— Видел.

— Тебе выдать доверенность на право вождения моим авто?

— А? Не надо. Отмажусь если что.

— Боже! Ну и лексикон! В таком случае, мужайся, друг! Впереди тебя ждет нелегкая операция, И помни — без рукосуйства.

— Да иди ты, — ответил Шилов и вышел из кабинета.

Через полтора часа он появился у меня вместе с возмущенной Виноградовой. Вид у нашего Святогора от общения с ней был измочаленным. Зато на нашу Цирцею смотреть было приятно во всех отношениях. И все-таки она была чертовски хорошенькой. Нет-нет, только не подумайте чего-нибудь этакого. Моя астральная душа была надежной гарантией тому, что никакие козни Эрота, чары Венеры и стрелы Купидона не достигнут цели. Но и ей было ведомо чувство прекрасного. Как же, порой, внешность обманчива, и как не соответствует содержанию.

— Андрей Петрович, что же это вы меня, как преступницу какую?! Возмутительно! — с пафосом и благородным блеском глаз воскликнула Виноградова. — Я буду жаловаться!

— Это ваше право, Любовь Сергеевна, — сказал я сухо и официально. — В таком случае, мы будем вынуждены привлечь вас к уголовной отвественности за умышленное введение органов следствия в заблуждение и искажение обстоятельств дела, за пособничество бандитам и, наконец, за укрывательство такого серьезного преступления, как убийство. Весь этот букет правонарушений потянет, как минимум лет на шесть-семь лишения свободы. Как вы считаете, товарищ старший лейтенант?

— Не знаю… Но лет на пять, точно, — ответил Роман, как всегда серьезно и обстоятельно.

Лицо нашей Ксантиппы стало белым, как материковый лед на островах Франца Иосифа, глаза наполнились ужасом, ноги ослабели и она медленно опустилась в кресло, хорошенькими, пухленькими, но трясущимися губками пролепетала:

— Андрей Петрович, побойтесь Бога!… Что вы такое?! Как вам, право, не стыдно так с бедной и беззащитной?…

Нет, она ещё не была готова к раскаянию и чистосердечному признанию, её душу ещё не жег позор за содеянное, она все ещё продолжала играть чужую, кем-то навязанную ей роль. А потому во имя её же нравственнного возрождения (все в руках Создателя нашего) я должен, обязан быть жесток, но справедлив.

— Товарищ старший лейтенант, Капустин вами подготовлен к очной ставке с гражданкой Виноградовой? — спросил я, заранее зная, что слова «очная ставка» приводят свидетелей в священный трепет, женщин — в особенности, а такие вот дамочки с вечной инфлюэнца в головке имеют на это эксклюзивное право.

— Так точно, товарищ следователь, подготовлен, — подыграл мне Шилов. — Привести?

— Ведите.

— Постойте! — её контральто взяло сразу на несколько актав выше и миру явилось звонкое и пронзительное сопрано. Виноградова рванулась к Шилову, намереваясь своей, гм… Намереваясь либо остановить нашего Святогора, либо умереть под его «копытами». — Пожалуйста, не нужно никакого Капустина! Я сама! Я все сама! Как перед Богом!

— Товарищ старший лейтенант, давайте уважим просьбу женщины. Поверим на слово. Отставить Капустина.

— Как скажите.

А меж тем Виноградова пребывала в сильно расстроенных чувствах и, как всякая женщина, проявляла их бурно, неистово, желая растопить ледяные сердца своих притеснителей. Ее красивая гм… бурно реагировала на обиды и выталкивала из гортани громкие звуки, отдаленно напоминающие клекот журавлей во время брачных танцев.

— Андрей Петрович, Андрей Петрович, — говорила она, всхлипывая и вытирая носовым платком покрасневший, но все ещё хорошенький носик, и с укором глядя на меня, — как вы меня разочаровали! Я вас так любила! Так любила! И вот она, черная неблагодарность! Как быстро вы предали забвению все то хорошее, что было между нами! Как же вы, мужчины, порой бываете жестоки и бессердечны. А помните, что вы мне говорили? Вы называли меня самой восхитительной лихой наездницей из всех, кого знали до нашей встречи. Неужто забыли, Андрей Петрович?!

Шилов не выдержал и, зажав рот рукой, с шумом и треском пулей вылетел из кабинета. А я сидел с великим желанием в душе, — либо улететь в заоблачное поднебесье, либо провалиться в тартарары от этого позора на мою бедную голову. Но где-то шестым чувством я понимал, что это наказание дано мне свыше и я должен через это пройти, чтобы освободиться от того мелочного и пошлого, что тащилось за мной из прошлого, будто хвост за кометой Галея. А жаркий, испепеляющий мое сознание поток слов все лился и лился из хорошенького рта этой женщины, как поток лавы из кратера вулкана. Я медленно погружался в него, прекратив всякое сопротивление. Вот он был уже мне по пояс, по грудь, по… А мое астральное тело уже покинуло меня, ища себе пару в бекрайних просторах Космоса и не находило, потому-что моя большая Любовь находилась пока на Земле. И тут в моем сознании прозвучал насмешливый голос шефа: «Только без рукосуйства, коллега». Я очнулся, пришел в себя.

— … как вы обещали отвезти в Эквотариальную Африку, где мы будет питаться исключительно бананами и ходить в чем мать родила», — говорила меж тем наша Цирцея. Теперь она уже не плакала. Красочные воспоминания возбудили в ней желание. Глаза её лихорадочно и призывно блестели, а полные яркие губы уже вполне созрели для порока и сладострастия.

— Прекратите эту летопись пламенных лет, гражданка! — сказал я строго, возвысив голос до критической отметки. — Вы, Любовь Сергеевна, не в клубе любителей старины, а в официальном учреждении. Вот и ведите себя соотвественно. Или вы желаете, чтобы я вас арестовал и перевел тем самым наши отношения в несколько иную плоскость, то я не против. За то, что со мной случилось в вашем доме, я готов нести моральную ответственность перед обществом и государством. А вот готовы ли вы к уголовной ответственности за содеянное вами?

Этого было вполне достаточно, чтобы перевести Виноградову в рабочий режим. Она рассказала, что в тот же день, когда следственная бригада покинула особняк её бывшего соседа Степаненко, к ней подошел высокий симпатичный мужчина лет тридцати — тридцати пяти и сказал, что если она не хочет разделить участь соседа то обязана сказать то-то и то-то. Она очень испугалась и согласилась. Фактически же приезд Степаненко она видела лишь издалека и может сказать только, что вместе с ним в дом вошли трое мужчин и одна женщина. Вот и все.

Я оформил её показания и мы прошли в криминалистический кабинет и приступили к созданию фоторобота предполагаемого преступника. Когда на экране монитора возникло широкоскулое лицо симптичного блондина с высоким лбом, чуть приплюснутым носом боксера, тонкими губами и несколько массивным квадратным подбородком, Виноградова воскликнула:

— Это он! — и отчего-то вздохнула. Возможно сожалела, что не сказала этому парню о своей инфлюэнце? Возможно. Кто знает. Этих женщин трудно понять.

После ухода Виноградовой я долго размышлял над полученной от неё информацией и никак не мог понять, для чего перступникам нужно было светиться? Для того, чтобы подставить внешнего упраляющего Электродногоо завода? Если так, то чем он им помешал? И потом, они не могли не понимать, что если он не причастен к убийству, то мы это скоро выясним и оставим его в покое? Пока мне их действия были совершенно непонятны.

* * *

На оперативном совещании у Иванова я впервые услышал о целой серии убийств на Электродном заводе и убийстве заместителя Новосибирского транспортного прокурора. Теперь с внешним управляющим завода было не все так однозначно, как прежде. Разберемся.

— Андрей Петрович, — обратился Иванов ко мне, — срочно поезжай в Заельцовскую прокуратуру и забери у них дело об убийстве зампрокурора. Заодно и допросишь Калюжного.

— Его нашли?

— Да. И как сообщил мне Заельцовский прокурор, Калюжный уже успел признаться в убийстве заместителя прокурора.

* * *

Через сорок минут я был в прокуратуре. Прокуора района Семена Семеновича Битова я видел впервые, хотя именно он давал полтора года назад санкцию на мой арест. Это был полноватый мужчина лет пятидесяти с довольно потрепанным жизнью простоватым лицом.

Я представился и сообщил о цели моего визита.

— Да, мне Сергей Иванович звонил, — сказал прокурор. — Что ж, как говорится, баба с возу, кобыле легче.

— За что он ее?

— Да, дурак! Обиделся на бабу за то, что та его постоянно обижала и оскорбляла. Не понимаю я таких мужиков. Выходит, что свою Марью мне давно надо было убить, — пошутил Битов и сам же рассмеялся своей шутке.

— Вы с ним встречались?

— А зачем? И так все ясно.

— Помнится, что со мной вам тоже было все ясно.

Он мне погрозил пальцем и, растягивая рот фальшивой улыбкой, проговорил:

— А вы злопамятный, Андрей Петрович! Нехорошо это. Кто старое помянет, тому глаз вон. Сознаюсь, допустил тогда оплошность, бес попутал. А здесь другой случай. — Он взглянул на часы. — Одну минутку. Я предупрежу Дробышева, а то как бы не ушел домой. — Он снял телефонную трубку, нажал на кнопку прямой связи. — Родион Иванович, здесь за делом из областной приехали, так что не уходи… Да, по убийству Татьяничевой… А я почем знаю? Это их право… Словом, подготовь дело, подшей там что надо и прочее. Все.

По иронии судьбы дело Калюжного оказалось в производстве того старшего следователя Дробышева, пытавшегося когда-то при активном участи оперуполномоченных из Заельцовского управления милиции сделать из меня матерого убийцу.

При моем появлении Дробышев явно расстерялся. Вскочил. Глазкми воровато забегали. К рыхлому лицу кровь сначала прихлынула и оно стало одного цвета с волосами, затем, отхлынула и на нем явственно проступили крупные веснушки.

— Здравствуйте, Родион Иванович! — приветствовал я его. — Как поживаете, коллега?

— З-здравствуйте! Н-нормально, — ответил следователь отчего-то заикаясь, вероятно, от нежданной встречи со мной. Прежде этого заикания я у него не наблюдал.

— Совесть не мучит? Нет?

— А почему, собственно?

— Ну, мало ли. За старые грехи, за новые заслуги. Так говорите — не заслужили?

— Я не понимаю, к чему вы все… Будто вы никогда не ошибались.

— Я ошибался. Не ошибается тот, кто не работает. Звучит слишком банально, но по существу верно. И если бы то была ваша ошибка, я бы давно о ней забыл. Но вы, Родион Иванович, сознательно, как говорят на зоне, «лепили мне горбатого», делали из меня убийцу.

— Скажите тоже. — Его взгляд продолжал метаться по кабинету, всякий раз старательно меня обходя.

— И скажу. Я давно хотел вам это сказать, да удобного случая не предоставлялось. Как-то комара спросили» «Почему ты такой кровожадный? Отчего пьешь чужую кровь?» На что тот ответил: «Я иначе не могу. Я так устроен». Так вот вы, Дробышев, тоже так устроены, но всячески, в отличии от комара, пытаетесь скрыть этот факт, Вас на пушечный выстрел нельзя подпускать к людям.

— А зачем вы тогда врали? Я вас не заставлял.

— А врал я от безвыходности ситуации, в которой оказался. И вы это знали. — Я прошелся по кабинету. Когда-то именно в этом маленьком, но уютном кабинете я начинал работу. Прошло каких-то три с половиной года, а кажется, что целая вечность. Подошел к окну. Решетка на нем была теперь прикручена огромными шурупами. Указывая на нее, я сказал:

— Если бы не эта решетка, державшаяся на честном слове, то вы, Дробышев, сделали бы из меня убийцу. Факт.

Следователь ничего не ответил. Да мне его ответ и не был нужен. Главное, что я сказал все, что о нем думал.

Я забрал дело, расписался за него у секретаря и отбыл восвояси. Часы показывали половину седьмого, а в семь я обещал заехать за своей Танюшей. Поэтому, встречу с Калюжным придется перенести на завтра.

С материалами уголовного дела я познакимился лишь на следующее утро и понял, что прежняя команда в составе Коломийца и Дробышева и на этот раз не изменила себе и пытается из невинного человека сделать убийцу. Одно мне было не понятно — почему уцелел Калюжный. По логике вещей его должны были убить раньше Татьяничевой. Я просмотрел сводку преступлений за двадцать седьмое апреля и мне все стало ясно.

 

Глава первая. Олигарх сомневается.

Сегодня опять Этот приходил. Не тот, который в послений, ага… А тот, который Этот. Сидел долго… В кресле сидел… Зрачками красными, ага… Страшно. От него энергия того… Мурашки по этой… По коже, ага… А вообще-то, превыкать… Начал превыкать… Этот советы иногда, ага… Очень дельные… Он умный. А то ведь никто ничего… За всех приходится… И президенту этому… Новому этому… Дураку этому… Все в рот… Разжевать и в рот.., А он только того… Глотать только, подлец… Горазд, ага. Да пофасонить… На самолетах там, кораблях любит… Пофасонить любит… Смешно!… А что он без него… Без них… Так, кукла… Как у этого… Шендеровича этого… А тот молодец… Пусть смеются… Что б ничего… Святого ничего… Все смешно, ага… Тогда их голыми этими… Руками этими.

Дьяволу надоело следить за сбивчивым ходом мыслей Виктора Ильича, так как ничего нового он для себя не почерпнул. Он все знал наперед, так как сам не раз помогал этому нелепому и смешному человеку направить мысли в нужное русло. Когда-то он сам был таким же. Объятый непомерной гордыней считал себя самым умным и самым гениальным, сверх человеком, которому позволено все. И лишь представ перед Высшим судом, понял до какой степени был неправ, до конца осознал глубину своего падения и безмерную вину перед человечеством за причиненные им неисчислимые беды и страдания. Он умолял Высший суд дать ему возможность хоть частично исправить то, что было им сотворено на Земле, но Суд приговорил его вечно помогать злодеям на Земле вершить свое черное дело. Он, страстно желающий творить добро, вынужден был вершить зло. Это и было самым страшным наказанием, которое только можно придумать. Муки, которые он постоянно испытывал, несравнимы с муками ни одного живого существа, Но теперь, слава Космосу, его мукам скоро придет конец. А если это так, то пусть об этом знает это ничтожество. Утром он проснется и вновь подумает, что их встреча и их разговор ему приснились. Пусть так. Но в глубине этого ничтожнейшего существа поселится страх перед возможным концом и будет отравлять ему существование. Этого пока вполне достаточно.

На Виктора Сосновского, работавшего тогда МНСом в одном из московских институтов, смешного и нелепого, с непомерным самомнение и амбициями, жадного, завистливого и хитрого, обратил его внимание главный черт, сказав, что из этого МНС, если ему помочь, со временем может получиться отменный негодяй. Он, дьявол, доложил о Сосновском Создателю, и тот одобрил их выбор. С этого момента Сосновский стал их индивидуальным клиентом и сделал значительные успехи на сатанинском поприще. Дьявол презирал и ненавидел его, но был вынужден ему помогать. Таковы непреложные законы Космоса.

Дьявол встал с кресла, подошел к кровати Сосновского, сел на край, спросил:

— Что, Витя не спишь?

— Да, как-то… Не спится как-то… Мысли и все такое.

— Все мыслишь, как окончательно добить соотечественников?

— Ну, зачем вы… Так. Зачем?… Я того… Помочь, ага… Хочу, ага.

— От твоей помощи много ещё кровушки прольется на Святой Руси.

— А почему вы это… Почему Святая?

— А кто ж она, если берется искупить вину за все человечество? Святая и есть.

— Прошлый раз такой… Приходил такой… Бог?

— Бог.

— А зачем он ко мне?… Почему?

— Такой уж он у нас дурак сердобольный. От этого и страдает. Сидит в своем Раю и льет горючие слезы. Всех ему, видите ли, жалко. Вот и тебя пожалел. Упросил Создателя отпустить поговорить с тобой, направить на путь истинный, спасти от гиены огненной. Нашел кого спасать, да?

— Ну, зачем вы… Так. Зачем?… Что уж я такой… Такой, какой, ага?

— Ты хуже, Витя, чем даже можешь себе представить. Правда, злодеи нынче тоже поизменчали. Нет, той масштабности, какая была в свое время у меня. Но ничего, скоро уже. А по мне, чем скорее, тем лушче. А то измаялся я от этих мук. Мочи никакой нет.

— А что скоро-то?… Скоро уже?… Что?

— Скоро всем нам, Витя, будут кранты.

— Что это еще?… За кранты еще?… Не понимаю.

— А тут и понимать нечего, Скоро всех нас, злодеев, под чистую. Не нужны мы будем Космосу.

— Это ещё того… Почему это?

— Землей будет править сам Создатель. Он собирается поселить здесь новую жизнь, которой будут не нужны внешние силы зла. Поэтому всех нас он уничтожит. Чему я безмерно рад.

— И меня?! — от страха на лбу Сосновского выступили бисеринки пота.

— А тебя в первую очередь! — злорадно рассмеялся дьявол.

— Как же это?! — в ужасе пролепетал помертвевшими губами Виктор Ильич. — Я это… Не хочу… А может быть можно того?… Как-то можно… Я бы заплатил?

— Экий ты, Витя, дрянной человечишка! Ты соображаешь, что говоришь?! Кого ты собираешься подкупить?! Кто ты и кто Он? Ты по сравнению с ним жалкая пылинка в бездонном космосе, да к тому же от тебя за версту несет сволочью.

— Но я не того, — заплакал Сосновский. — Не хочу не того… Умирать не хочу!

— А твоего желания никто и не спросит. Нет, я все больше убеждаюсь, что всех нас, злодеев, надо под самый корень. И чтобы ни один из нас крапивное семя свое не обронил, а то у людей вновь могут быть неприятности. Пойду. Устал я от общения с тобой, негодяй.

И Этот исчез… Будто его того, ага… Будто ничего никогда… Не было никогда.

* * *

Утром, впомнив сон, Виктор Ильич сильно расстроился.

Что-то Этот был того… Какой-то… Не такой какой-то… О смерти что-то… Говорил зачем?… Что ему там… Такие возможности. А он того… О смерти, ага… Странно. Неужто этот… Как его?… Создатель. Неужто Создатель и вправду?… Нет, враки… Враки все. Сон… Какой еще… Никого ничего… Здесь все… Здесь и того, ага.

Но как не убеждал себя Виктор Ильич, что все это ему приснилось, просто расшалились нервы, в глубине его поселился холодный и колючий комочик страха.

А, вдруг, все того?… На самом деле, ага?

Не успел Виктор Ильич появиться на работе, как позвонил Варданян и сообщил, что Беркутов задержан и доставлен в Москву. Новость эта заметно улучшила настроение Сосновского.

— У меня на этот счет есть кое-какие соображения, Виктор Ильич, — сказал Варданян. — Я бы хотел с вами посоветоваться.

— Хорошо, ага… Жду, — ответил Виктор Ильич и положил трубку.

Выслушав план Варданяна, он совсем повеселел.

Он любил того… Когда вот так… Как это?… Нестандартно. Когда нестандартно вот так… Мыслили вот так… Любил… Тонко, что б.

 

Глава вторая. Он.

Он ничего не помнил из того, что когда-то Его связывало с Его Я. Асолютно. То была выжженная солнцем пустыня или белое безмолвие тундры. Он так хотел и своего добился. И наоборот. до мельчайших подробностей помнит все с того самого момента, когда стал Им. Хотя бы вот это…

… Мягкой, неслышной походкой Он пробирался по улицам ночного города. Такой походке Он научился, когда стал охотником. Пошел уже пятый год. Из госпиталя Он прямиком направился в Москву. Здесь легче было осуществить задуманное. Поступил на работу в охранную фирму. Стал приглядываться к жизни в столице и очень скоро понял, что наступает эпоха больших сволочей. Откуда они появились? Из той самой, так называемой, системы партийной номенклатуры. Там они родились, там стали законченными мерзавцами и оттуда пришли осваивать дикий рынок. Так не бывает, чтобы хороший человек в одночастье стал сволочью. И наоборот, негодяй ни при какой погоде не станет хорошим человеком. Желающих быстро рабогатеть и стать хозяевами жизни было слишком много и они скоро стали мешать друг другу. И тогда потребовались Его услуги. Но Он сам выбирал клиента, а потому ставил перед заказчиком непременное условие — Он должен знать о клиенте все. Нет, Его совсем не волновало по какой причине клиента хотят убрать. Это Ему было без разницы. Его интересовало главным образом прошлое клиента. И он останавливал свой выбор на бывших партийных бонзах, тех по чьей вине погиб Его взвод. Выполнял он работу четко, грамотно, не оставляя следов, и очень скоро у него не было отбоя от заказов.

Он не был садистом и не испытывал оргазма при виде мук жертвы. Он лишь удовлетворял свою месть, платя по счетам виновникам смерти своих боевых товарищей. Только и всего,

А сейчас он вот уже две недели жил в этом южном городе в гостинице под видом снабженца, прибывшего в командировку из Ростова на местный Завод металоконструкций, поставлявший для их предприятия комплектующие. Новый клиент был в прошлом крупным партийным функционером и заведовал в ЦК отделом. Кем он был сейчас и чем занимался Его мало интересовало, но судя по многочисленной охране, особняку с мощной охранной сигнализацией, с мире бизнеса был не последним человеком и кому-то очень мешал. Изучив распорядок дня клиента и его маршруты, Он пришел к выводу, что убить его во время одного из маршрутов будет довольно сложно и связано с определенным риском. Нет, он не боялся рисковать, но и погибать из-за какого-то козла был не намерен. Клиент имел привычку каждое утро выходить на балкон своего особняка, чтобы размяться и подышать свежим морским воздухом. Этим и решил Он воспользоваться. Сегодня наступил решающий день.

Ночь была тихая и безлунная. Пахло сыростью, зеленью и цветущей акацией. Он безошибоно находил в ночи дорогу, так как уже не раз проделал этот маршрут днем. Шел Он к дому, стоящему в трехстах метрах от особняка клиента. В нем проживала супружеская чета пенсионеров и их тридцатилетняя вдовствующая дочь с малолетним ребенком. Дом ещё недавно охранял лохматый и сверепый дворняга, которого ему пришлось отравить три дня назад. Из-за этого Он до сих пор переживал. Пса действительно было жалко.

Кончились городские многоэтажки и начались частные дома, особняки и коттеджи. А вот и нужный ему дом. Пару дней назад, рассматривая дом в мощную оптику, Он обнаружил, что форточка одного из окон никогда не закрывается, а створка окна закрывается лишь на верхний шпингалет. Это значительно упрощало задачу.

Неслышно пробравшись к окну, Он через форточку нащупал шпингалет, но и тот оказался незакрыт. Беспечность хозяев в такое-то время Его удивила. Раскрыв створки, Он через мгновение был уже в доме. Это была большая комната. Из неё вели две двери в спальни. В правой должны спать старики. Так и оказалось. Они спали на старинной железной кровати с пансерной сеткой. Достав из кармана куртки полиэтиленовый пакет с двумя тряпками предварительно смоченными эфиром, он мгновенно приложил их в к лицам стариков. Они не издали ни единого звука. Порядок! О связал супругов, заклеил их рты скотчем и направился к двери соседней комнаты. Но от предательского скрипа двери проснулась женщина.

— Кто это?! — испуганно спросила.

— Я это. Спи, — прошептал Он, понимая, что по шепоту трудно определить голос.

— Пап, это ты что ли?

— Я, я.

— А что это ты по ночам бродишь? — подозрительно спросила женщина.

— Да вот сигареты где-то запропастились, — прошептал Он.

— Так ты же не ку…

Закончить фразу он ей не дал, крепко прижав тряпку с эфиром к её лицу. Она задегалась в его руках и обмякла. Он проделал с ней то же, что и с её родителями. Ее двухлетнего сына мирно спящего в детской деревянной кроватке трогать не стал.

Поднялся на мансарду, выставил в окне одно из стекол, из кейса достал разборную снайперскую винтовку, собрал её и стал ждать.

Как всегда, ровно в семь на балконе особняка появился клиент. Это был тучный пожилой господин. Он широко раскинул руки, вдыхая влажный утренний воздух. И в этот самый момент Он поймал крутой лоб клиента в перекрестье прицела и нажал на спусковой крючек. Пуля попала уже бывшему клиенту точно в центр лба. Все было кончено.

— Вот так-то, сучара! — зло проговорил Он. — Это тебе за комвзвода Мишу Чугунова и всех наших ребят.

Оставив винтовку на мансарде, он быстро покинул дом и уже через полчаса был в гостинице.

 

Глава третья: Освобождение.

В ИВС в кабинете следователя сидел симпатичный молодой человек и веселыми глазами взирал на вошедшего.

— Здравствуйте! — поздоровался Калюжный.

— Добрый день, Эдуард Васильевич! Рад с вами познакомиться! А я старший следователь прокуратуры области Говоров Андрей Петрович. Прошу любить и жаловать.

— Очень приятно, — сдержано ответил Калюжный, интуитивно настораживаясь. Он уже никому не доверял, особенно вот таким благополучным молодым людям с насмешливым взглядом. Что им до чьих-то проблем. Без них им живется гораздо удобнее. Что же ему от него нужно?

— А что так обреченно, Эдуард Васильевич? Может быть есть проблемы со здоровьем?

— Вам показалось. И со здоровьем у меня все в порядке.

— Да вы счастливый человек! — улыбнулся Говоров. — Все-то у вас в порядке. Вам можно лишь позавидовать.

Калюжный плохо понимал юмор, а потому слова следователя воспринял как несмешку. Еще более замкнулся.

Не дождавшись никакой реакции на свои слова, Говоров продолжал:

— Имел удовольствие познакомиться с материалами вашего дела. В связи с этим у меня возник ряд вопросов. Вы позволите мне их вам задать?

— Спрашивайте, — пожал плечами Эдуард Васильевич. Как он и предполагал, у Говорова какая-то иная задача, нежели у Дробышева. По всему, этот следователь более осведомлен об истинных причинах его задержания.

— Для начала, я никак не могу понять, как вы опытный работник прокуратуры умудрились оставить свои отпечатки пальцев на месте преступления? Объясните, пожалуйста?

— Так получилось, — вновь пожал плечами Калюжный.

— Ну да, это конечно. Как говорится, «и на старуху бывает проруха». Это конечно. Вы знаете, Эдуард Васильевич. однажды Цицерон сказал совершенно замечательные слова: «Невозможно себе представить, чтобы те, которые стараются внушить страх, сами не боялись тех, в которых они желают вселить страх». Как они вам нравяться?

Калюжный прекрасно осозновал, что следователь ведет с ним тонкую игру. Говоров хочет, чтобы он сам рассказал, что здесь произошло.

— Не понимаю, для чего вы мне все это? — в который уже раз пожал плечами Эдуард Васильевич. Это не прошло незамеченным следователем.

— Однажды Сократа спросили: «Почему он так часто пожимает плечами?» Он ответил: «Удивляюсь глупости человеческой». Ну с Сократом все ясно. А чему постоянно «удивляетесь» вы, Эдуард Васильевич?

И снова Калюжный не понял юмора, а очередные слова Говорова воспринял, как желание побольнее обидеть, унизить. Почувствовал, как внутри возбудилось глухое раздражение против этого следователя с красивым, благополучным лицом, любителя сравнений и аллегорий. Эдуарду Васильевичу было гораздо проще иметь дело с Дробышевым. Во всяком случае тот был предсказуем. А этот… Этот та ещё штучка.

— Я уже ничему не удивляюсь, Андрей Петрович.

— Вы случайно не занимаетесь аутотренингом по Леви?

— Нет, не занимаюсь. Даже не знаю, что это такое.

— Леви утверждает, что даже в самой дерьмовой ситуации человек способен себя убедить, что у него в жизни все замечательно и будет на седьмом небе от счастья. Вот я и подумал…

— Зря подумали, — сухо перебил следователя Калюжный. Тот все более его раздражал. Строит здесь какого-то шута горохового!

— Значит, у вас все замечательно?!

— Относительно.

— Вы правы, в мире все относительно, Каждая новая абсолютная истина, опровергает предыдущую, точно такую же. Значит и явку с повинной вы дали в полном здравии и ясном уме?

— А у вас есть основания сомневаться? — вопросом ответил Калюжный.

— И самые серьезные. Дело в том, что полтора года назад этой же симпатичной командой из меня тоже пытались сделать убийцу. К счастью, я вовремя от них сбежал.

Калюжный конечно же не поверил ни единому слову Говорова. Даже не ожидал, что тот будет настолько примитивен. Прием не нов, даже тривиален — встать на одну доску с обвиняемым, чтобы тот проникся к тебе доверием.

— Бывает, — холодно ответил.

— А вы не очень-то разговорчивы, Эдуард Васильевич?

Калюжный не выдержал:

— Андрей Петрович, мне непонятно зачем вы меня вызвали? Мы уже разговариваем битых полчаса, а вы не задали по существу ни одного вопроса, все ходите вокруг да около. Если вас что-то интересует, то спрашивайте. Я готов ответить.

— А вы знаете это существо?

— Я думал, что вы знаете.

— Скажите, Эдуард Васильевич, вы недавно ездили в Линево на Электродный завод?

«С этого и надо было начинать, — подумал Калюжный. — Сейчас он будет спрашивать меня о видеокассете и её содержимом. Вот что ему нужно. Теперь ясно, кто тебя послал. Очень даже ясно. Нет, дорогой, о кассете ты от меня не услышишь ни единого слова. Это я тебе обещаю».

— Проверять факты, изложенные в жалобе гражданки Устиновой, муж которой погиб на железной дороге в результате несчастного случая, — ответил Эдуард Васильевич.

— Вы говорите так, будто читаете протокол, — улыбнулся Говоров.

— Говорю, как умею.

— С кем вы встречались на заводе?

— Со многими. Прежде всего с работниками отдела, который в свое время возглавлял Устинов.

— А с Гладких Людмилой Сергеевной встречались?

— Да.

— Отчего её объяснения нет в материалах проверки жалобы?

— Я её объсянения не записал, посчитав не имеющим значения для сути вопроса, — соврал Калюжный.

— А вот мне кажется, что дело совсем в другом. Вы не приобщили её объяснения потому, что оно подтверждало доводы Устиновой, что её мужа убили. Уверен, что Гладких вам сказала и об истинных причинах убийства Устинова.

И тут Калужный совершенно растерялся. Если Говоров действует по заданию мафии, то не мог, не имел права так раскрываться. И, скорее, от этой растерянности, проговорил:

— Если вы сами все знаете, то зачем спрашиваете, — по существу признав правоту Говорова.

— О содержании вашего разговора с Гладких вы кому-то говорили?

— Татьяничевой, — покорно ответил Калюжный.

— А прокурору?

— Нет. Но ему докладывала Татьяничева.

— Что сказала вам Гладких о причине убийства Устинова?

— Сказала, что у него была какая-то видеокассета, компрометирующая высоких должностых лиц в Москве.

— Она видела эту кассету?

— Она мне об этом ничего не говорила.

— Вы опять говорите мне неправду, Почему? Вы считаете, что я представляю интересы олигархов, запечатленных на той кассете, так?

— Ничего я не думаю, — уклончиво ответил Калюжный. Он ничего не понимал в происходящем. Откуда следователю известно об олигархах? Кто ему об этом рассказал?

— Я полагаю, что вы не только знаете о содержании этой кассеты, но видели её сами и показывали её Татьяничевой. Вот почему убиты Устинов, Гладких, её старый школьный товарищ Огурцов и были бы убиты вы, если бы убийцы не ошиблись квартирой.

Калюжный был потрясен и не нашелся, что ответить.

— Зря вы мне не доверяете, Эдуард Васильевич, — с сожалением проговорил Говоров. — Зря. Это может для вас печально кончится.

— Вы мне угрожаете?

— Боже упаси! Просто пытаюсь предвосхитить дальнейшее развитие событий. Пока кассета у вас они вас в покое не оставят. Факт.

— Откуда вы знаете, что она у меня? — запальчиво спросил Калюжный.

— Так все-таки она у вас? — усмехнулся Говоров.

— Что вы меня путаете?! Никакой кассеты я в глаза не видел. Клянусь!

— Вы говорили о её содержании Друганову?

Теперь Калюжный испугался уже за Олега Дмитриевича. А что если этот Говоров специально пришел сюда, чтобы вызнать о Друганове?!

— При чем тут Друганов?! Я ведь уже сказал, что не видел кассеты и о её содержании мне ничего неизвестно. И вообще, я не желаю с вами больше разговаривать!

— Жаль. Очень жаль. Однако, если все же надумаете что мне рассказать, то позвоните. — Говоров записал свой номер телефона на клочке бумаги, передал его Калюжному. — Позвоните вот по этому телефону.

— Как это?! — не понял Олег Дмитриевич. — Что это значит?

— Это значит, что вы свободны. Постановление о вашем освобождении из-под стражи я уже передал начальнику ИВС. Всего вам хорошего, Эдуард Васильевич!

— Спасибо! А почему вы не стали записывать мои показания? — был ошеломлен и озадачен поворотом событий Калюжный.

— А потому, Эдуард Васильевич, чтобы потом вам за них не было стыдно. Только поэтому.

* * *

В противоречивых чувствах возвращался Калюжный домой. Его мучили сомнения — правильно ли он поступил, что не доверился Говорову? В конце-концов решил — правильно. На карту поставлена не только его жизнь, но и жизнь дяди Олега, чтобы он мог рисковать.

Квартира встретила его необычной тишиной. Обычно Ирина, возвращаяясь с работы, сразу включала телевизор и выключала его лишь когда ложилась спать.

— Ирина! — позвал Эдуард Васильевич. Как говориться, ни ответа, ни привета. Странно, где же она? По всему она уже давно должна вернуться с работы. На жену за её показания на следствии он не сердился. Да и как он мог предъявлять ей какие-то претензии, когда сам вел себя не лучшем образом. Об этом стыдно было даже вспоминать. Может быть жена спит? Слишком устала от всех этих треволнений последнего времени. Он и то чувствует себя полностью опустошенным, а каково ей, неискушенному в таких делах человеку?

Дверь в большую комнату была закрыта. И это тоже было необычно. Они её никогда не закрывали. Он открыл дверь и… Ему захотелось громко и протяжно закричать от увиденного. На полу, широко раскинув руки, лежала Ирина. Она была мертва. Это он понял сразу по уже появившемся на шее трупным пятнам. На журнальном столике лежал стандартный лист писчей бумаги, на котором было что-то написано. Калюжный с трудом добрел до столика, взял лист, сел на диван и стал читать.

«Это тебе наш подарок…»

У него все поплыло перед глазами от ненависти к автором этого послания и от бессилия. Стало трудно дышать. Потребовалось призвать на помощь все остатки воли, чтобы взять себя в руки, И Эдуард Викторович продолжил чтение.

«… чтобы у тебя не создалось превратное мнение, что мы с тобой в бирюльки играем. Но это ещё не все. Твое единственное чадо, твой ненаглядный Анатолий у нас…»

— Не-е-ет! — закричал Калюжный и горько заплакал. Господи, почему ж ты их не покараешь, почему позволяешь вершить все это?! Да и есть ли ты?! После всего того, что с ним случилось в последние дни, он стал в этом все больше сомневаться. Анатолий! Нет, только не он! Если с ним что-то случится, то он, Калюжный, этого не переживет. И Эдуард Васильевич стал поспешно читать дальше:

«Его ты получишь только в обмен на кассету. И никакой самодеятельности! Не вздумай звонить в милцию или ещё куда. О наших возможностях ты знаешь не понаслышке. Ты ещё не успеешь подумать, а нам уже все становиться известно. Лишь при полном и абсолютном выполнении всех наших условий, мы можем гарантировать положительный результат. О жене также никому не звони. Ночью отвезешь её труп и где-нибудь закопаешь. Это наше первое условие. Жди завтра звонка в одиннадцать утра».

Да-да, он выполнит все их условия, он готов на все, на все что угодно лишь бы сохранить жизнь сыну. Остальное не имеет никакого значения.

 

Глава четвертая: Беркутов. Вербовка агента.

Меня и на этот раз, слава Богу, не убили и даже не покалечили. А таким ребятам, как Саша и Игорь, это было сделать — раз плюнуть. А кто-то говорил, что я невезучий. Да я, можно сказать, в рубашке родился. Определенно. Сколько раз попадал в самые экстремальные ситуации, сколько раз меня вот так вот молотили. И ни одного увечья. Представляете?! Да я по большому счету просто везунчик.

Я лежал на кровати одиночной камеры, отдыхал от побоев и думал невеселые думы о своей дальнейшей судьбе. Отдых в моем положении, как вы понимаете, понятие весьма и весьма условное. При каждом движении в теле что-то ныло, скрипело, стонало, взывало к Богу, к дьяволу и чьей-то матери. Поэтому я старался не шевелиться, а если мне и приходилось вставать по надобности, то делал это так, будто нес на голове драгоценный сосуд с водой.

Так о чем это я?… Ах да, о дальнейшей судьбе. Если честно, то я не видел для себя впереди хоть какой-то мало-мальски приличной перспективы. Если за всем этим стоит Сосновский, а я почти уверен, что это он, то он меня вытащил из Сибири явно не затем, чтобы вручить премию или награду, верно? Вовсе не за этим. Ему важно показать мне, заставившему недавно олигарха пережить не лучшие минуты в своей жизни, кто он и кто я, унизить, насладиться минутой торжества, а потом…

И мне совсем расхотелось думать о будущем. Поэтому стал вспоминать прошлое. Много там чего было, но вспоминалось почему-то только хорошее. А главное там была Светлана, моя единственная и несравненная женщина, моя Любовь, моя воплощенная мечта, моя славная женушка. Свет-ла-на! Даже имя её звучит, как симфония или прелюдия к чему-то очень светлому, яркому, замечательному. Вспомнил, как летом прошлого года пустился на самую невероятную авантюру в своей жизни — решил в одиночку вырвать её из лап мафии. И к своему и всеобщему удивлению эта авантюра мне удалась. Тогда-то я и наступил на больную мозоль нашему олигарху. Но о нем сейчас думать не хотелось. Светлана! Как она сейчас там? Свидимся ли еще? В наше смутное время, особенно в моем положении, это выглядит весьма и весьма проблематично, если не сказать больше. Надоест, к примеру, олигарху со мной возится или взбредет в его умную голову мысль: «А не избавиться ли нам от этого мента?» И все, и поминай как звали веселого, остроумного и неплохого в общем-то мужика Дмитрия Беркутова.

За дверью я уловил какое-то движение, голоса. Но вот она распахнулась и я увидел приятную во всех отношениях, улыбающуюся физиономию Петрова.

— А мы за вами, Дмитрий Константинович! — радостно сообщил он.

Из-за его спины вышли его неизменные спутники Саша и Игорь и, поскольку сам я передвигался медленно и с крайними предосторожностями, подхватили меня под руки, вывели из камеры и потащили по длинному, узкому коридору. Лишенный возможности сопротивляться, я их лишь уговаривал:

— Ребята, осторожнее, пожалуйста, не расплескайте мое человеческое достоинство. Если вы о нем не имеете ни малейшего представления, то это вовсе не повод им пренебрегать. Оно, может быть единственное, что у меня осталось и что отличает меня от таких славных ребят, как вы.

Кажется я их окончательно «уговорил». «Мальчиши-плохиши» так меня тряханули, что от моего достоинства остались одни ошметья, и я заорал благим матом:

— Изверги! Сатрапы! Палачи! Вам не уйти от справедливого возмездия, не надейтесь! Я ещё буду иметь удовольствие плюнуть на надгробные плиты ваших могил!

Меня вновь тряхнули и мой речевой поток захлебнулся жалобным стоном. И я понял — лучше не возникать, так спокойнее.

Мы сели в черную «Волгу» и куда-то поехали. Скоро выбрались за пределы Москвы. Поскольку, и саму столицу, и её область я знаю очень плохо, можно сказать, совсем не знаю, то я не буду пытаться объяснить куда и по какой дороге мы ехали. Через полчаса езды по широкой и весьма оживленной трасе, мы свернули на боковую дорогу, проложенную в лесу. Здесь все чаще стали попадаться особняки, коттеджи и настоящие дворцы новых русских. Наконец, мы остановились перед огромным двухэтажным особняком…

* * *

Автор решил на минуту прервать сюжет, чтобы кое-что объяснить читателям. Те из них, кто знаком с предыдущим романом «Жестокие игры», наверное помнят, что именно в этом особнике летом прошлого года содержался Андрей Говоров и что здесь развернулось целое сражение между боевиками различных олигархических структур по его освобождению. Предвижу, что многие читатели скажут: «А не слишком ли много у автора этих невероятных совпадений?» Поскольку автор всегда неукоснительно соблюдает принцип — читатель всегда прав, он вынужден согласиться с этими читателями. Но автор вовсе не хотел никого вводить в заблуждение, а лишь добросовестно перенес на бумагу все, что пришло ему в голову. А жизнь, порой, куда изобретательнее любого автора и изобилует такими совпадениями и парадоксами, что приходится лишь дивиться да разводить руками. Но это так, к слову. Извините!

* * *

Мастодонты извлекли меня из машины, поставили на ноги и хотели взять под руки, но я решительно отказался от их услуг:

— Не надо, мальчики! Я сам. — И нетвердой походкой направился прямиком к особняку. Подошел к двери, но самостоятельно её открыть не смог, уж слишком она для меня оказалась массивной. Мне помогли это сделать плохиши. И мы оказались в большой квадратной комнате, где за длинным, очевидно обеденным, столом сидело несколько крепких мужиков. Они пили пиво и о чем-то переговаривались. Как я понял, это была загородняя база отдыха боевиков или что-то в этом роде. При нашем появлении все обратили любопытные взгляды исключительно на меня. По их лицам трудно было что-то прочесть, они были просто нечитаемы. Но все же я интуитивно догадался, что нас ждали. Будто в подтверждение этого один из боевиков сказал:

— На второй этаж, пожалуйста.

Лестница на второй этаж потребовала от меня концентрации всех морально-волевых качеств. Я насчитал двадцать две ступеньки. А это значит, что двадцать два раза я вспомнил Бога. дьявола и чью-то мать.

Петров услужливо открыл передо мной какую-то дверь и сказал:

— Прошу, Дмитрий Константинович!

И я оказался в современном кабинете, где за столом сидел солидный дядя, судя по выправке, тоже из военных, но этот был уже как пить-дать из генералов, и лупил на меня заинтересованные глазки.

— Здравствуйте, папаша! — вежливо поздоровался я.

Такое мое обращение к нему, его отчего-то очень рассмешило. Смеялся он долго и с удовольствием. И лишь после этого сказал:

— Здравствуйте, Дмитрий Константинович! Рад вас видеть! — Он нарисовал на лице печальную мину и посочувствовал моей, мягко говоря, помятой физиономии: — Эка они вас! Эти федералы просто изверги какие-то!

Сей хилый прием солидного дяди мог быть рассчитан либо на простака, либо на дурака. Вряд ли он меня принимал (во всяком случае, пока) за кого-то из этих двух товарищей. А потому будем считать, что у дяди просто такие плоские шутки, или он хотел подчеркнуть главенство их службы над федеральной. Ничего, разберемся.

— Присаживайтесь, Дмитрий Константинович, — он указал на кресло напротив стола.

Я сел и, указав на пачку «Мальборо» на столе, сказал:

— Вы разрешите?

— Да-да, конечно, конечно, закуривайте.

Я закурил и с удовольствием затянулся. Хорошие сигареты любят, когда в них понимают толк, И хотя я курил их крайне редко, но толк в них понимал.

— Как настроение, Дмитрий Константинович, и вообще, — он развел руками, — жизнь?

— Спасибо! Грех жаловаться. Владимир Высоцкий сказал бы: «Так бы жил любой, хочешь — спать ложись, а хочешь — песни пой».

— Я рад, что вам понравилось у нас в столице.

— Не то слово. Я просто в восторге от гостеприимства москвичей, сияю и переливаюсь всеми цветами радуги!

Дядя вновь долго заливисто смеялся. Ничего не скажешь, веселый человек. Хорошо ему, наверное, и уютно живется на белом свете. Определенно.

— А вы остроумный человек, Дмитрий Константинович! — сказал он так. будто сделал открытие мирового значения. — Разрешите представиться. Варданян Алик Иванович, начальник службы безопасности.

— А я по телевизору другого видел, — простодушно проговорил я.

— По какому ещё телевизору? При чем тут телевизор? — ничего не понял Варданян.

— Ну как же при чем тут телевизор. По нему осенью прошлого года показывали другого шефа службы безопасности. Тот такой носастый. Сначала убеждал всех нас, что они предовратили ещё один взрыв в жилом доме, а потом стал убеждать, что это проверяли бдительность жильцов.

По тому, как на лице дяди Алика мгновенно вызрела подозрительность, я понял, что опять сболтнул лишнее. Язык мой — враг мой. Определенно. Ведь этот отставной генерал может подумать, и даже наверняка подумает, что я осведомлен о содержании ввидеокассеты, и ему очень захочется узнать откуда я получил информацию. Но ничего не поделаешь, «слово не воробей, вылетело, не поймаешь». Что-нибудь навру.

— Я имел в виду службу безопасности нашего консорциума, — проговорил Варданян.

— Консорциума? Надо же, никогда о таком не слышал?! — очень «удивился» я. — Это что-то вроде прежней «малины»? Нет?

Оказалось, что чувство юмора у дяди шефа службы безопасности было избирательным и не все шутки ему нравились. Последняя ну очень даже не понравилась. Он посмотрел на меня хмуро и озабоченно.

— Не будем, Дмитрий Константинович, осложнять наших отношений, — серьезно сказал он.

— Не будем осложнять, — серьезно согласился я. — Разрешите ещё сигаретку. — Я взял пачку, достал из неё новую сигарету, прикурил её от окурка первой. Пояснил: — Люблю хорошие сигареты, особенно на халяву.

Но на этот раз Варданян никак не отреагировал на мои слова, очевидно все ещё переживал мою шутку насчет «малины».

В воздухе зависла долгая пауза. Я слышал из достоверных источников, что на фронте всегда наступает вот такая вот тишина перед началом артподготовки. Надо иметь это в виду. Наконец, дядя Алик сделал пробный «выстрел»:

— Скажите, Дмитрий Константинович, прошлый раз, когда вы назвались Павлом Ивановичем Кольцовым, вы контактировали с кем-нибудь из ФСБ?

— А с кем мне, изините, контактировать, когда я там никого не знаю.

— Кому же вы в таком случае передавали информацию?

Я весело и очень натурально рассмеялся.

— Никому не передавал. Я просто компостировал вам мозги, чтобы выиграть время.

— Зачем?

— Чтобы вырвать из лап Валиева свою жену. Неужели непонятно?

— Тогда отчего пострадали именно те бизнесмены, на которых мы дали вам информацию?

— А вот этого я не знаю. Возможно, у ФСБ и прокуратуры были другие источники, — высказал я «предположение».

— Возможно, возможно, — глубокомысленно почмокал сочными губами отставной генерал. — А этот ваш… Иванов Сергей Иванович. Вы ему что-нибудь говорили?

— В общих чертах в виде анекдота.

Я ему беспардонно врал. И дядя Алик это прекрасно понимал, но в данном случае летопись о славных деяниях легендарного подполковника Кольцова его мало интересовала. Это был всего-навсего ничего незначащий треп, концентрация, так сказать, сил для решающих действий.

— Кстати, а чем он занимается сейчас? — спросил равнодушно Варданян, но я сразу понял — вот Оно, начинается.

— А сколько сейчас времени?

Лицо его выразило недоумение. Но все же посмотрел на часы, ответил:

— Половина пятого.

— Учитывая разницу во времени, сейчас он вероятно вернулся с работы, поужинал и вместе с молодой женой смотрят телевизор. Будут ещё вопросы, Алик Иванович?

Теперь, похоже, не только мои слова, но и сам я окончательно разонравился шефу службы безопасности. Он даже на какое-то время прикрыл веки от презрения ко мне. В нем стремительно вызревал конфликт между его внутренней сутью и внешним содержанием. Внутренняя суть, как главная константа этого субьекта, быстро справилась со всеми внешними атрибутами добропорядочного джентльмена, и вот передо мной уже сидел типичный гаденыш в хорошем костюме и при галстуке и сверлил мой лоб злобным, колючим взглядом, пытался, наверное, добраться до моих тайных помыслов. Дохлый номер, дядя! Все тайное, чтобы не стало явным, я давлю в себе ещё в зародыше. Вот так вот, и не иначе! На таких парнях, как Дмитрий Беркутов, стоит и будет стоять Русская Земля, а тебе, перерожденцу, нет на ней места.

Нет, что не говорите, а могу я в такие вот минуты просветления отчебучить что-нибудь этакое, яркое и запомннающееся для назидания потомков. Еще как могу!

— Ты что издеваешься?! — прорвалась наконец наружу Варданяновская суть злобным рыком. — Ты перед кем тут, понимаешь?! — И он сильно грохнул кулаком по столу.

Вот это он зря. Я с детства не люблю, когда по столу. Помню, мне было тогда лет двенадцать, наш сосед Толька Силантьев, весь крученный-перекрученный парень шестнадцати лет и весь из себя блатной, вот так же на меня кулаком. Так я ему так в лоб мухобойкой врезал, что его едва откачали. Тогда-то я впервые и познакомился в работой нашей славной милиции. Строгая тетя инспектор все у меня допытывалась — почему я Тольку в лоб молотком? А я ей, как маленькой, объяснял: «Не, тетя, я его мухобойкой. Просто молоток случайно вместе с мухобойкой в руке оказался». Словом, уже в двенадцать лет я очень не любил, когда на меня стучали кулаком по столу, и эта нелюбовь к подобным «стукачам» сохранилась во мне по сей день. Мог я после этого не обратить внимания на безобразный поступок отставного генерала? Нет, не мог.

— Ты на кого это стучать, так-перетак! — взревел я громче пожарной сирены, не обращая внимания на болезненное состояние своего организма. — Ипохондрик ты, а не шеф службы безопасности! Тебе с такими нервами дома надо сидеть, а не с людьми разговаривать. Задает дебильные вопросы, а потом ещё и обижается. Как таких невростеников держат на столь ответственной работе? Ничего не понимаю. Сегодня же напишу рапорт Сосновскому, чтобы подумал о твоей замене.

И тут с дядей Аликом произошла метаморфоза. Из воинствующего стервятника он разом превратился в мокрую курицу. Лицо утратило суровые очертания, обмякло и повисло под подбородком старческими мешочками, глазки испуганно забегали и даже заслезились. И я понял, что нашел его ахиллесову пяту — дядя страшно боиться отставки. И причины, судя по всему, у него к этому есть и весьма основательные. С чем я себя и поздравил. Нет, что ни говорите, а удачливый я все же мужик! Определенно. Я вопрянул духом, так как впервые увидел свет в конце тоннеля. Свет блы ярким, животворным и грел душу. Ничего, мы ещё «подружимися» с дядей Аликом. Я ещё заставлю этого продажного генерала на себя вкалывать. Гарантий давать не буду, но обещать — обещаю.

— Извините, Дмитрий Константинович! Погорячился, — униженно проговорил Варданян.

— Ничего, бывает, — покровительственно сказал я. — Вам ведь не часто приходится иметь дело с настоящими ассами сыска. Вот и сорвались.

— Да, вы правы, — подхалимски осклабился кандидат в пенсионеры.

И тут я понял, что нужно рисковать. Более удобного случая может и не представиться. Светлана, Любовь моя! Святая женщина, если со мной что случиться, помяни меня в своих молитвах! Вдох! Выдох! Начали!

— Скажите, Алик Иванович, наш разговор записывается?

— Разумеется. Дмитрий Константинович, — активно кивнул он, будто хотел кого-то забодать. — Вы ведь знаете, что…

— В таком случае, откровенного разговора у нас с вами не получится, — перебил я его.

— И что вы предлагаете?

— Отключить микрофоны, разумеется.

Варданян склонился, пошарил рукой под столешницей, чего-то там нажал и, выпрямившись, доложил:

— Аппаратура отключена, Дмитрий Константинович.

— Вот и хорошо. А теперь скажите откровенно, Алик Иванович, вас ведь интересует, знает ли Иванов о видеокассете и её содержимом? Так?

— О какой ещё кассете, — попытался он разыграть удивление, но окнчательно поняв, что запираться и выкручиваться бессмысленно, вновь боднул кого-то невидимого. — Да.

— Подозреваю, что вам не терпится знать, откуда Иванов почерпнул эти сведения?

— Это конечно.

— Об этом он не сказал даже мне. Подозреваю, что в вашей службе или в окружении олигарха у него есть свой источник.

— Так это он все?… Он сделал запись?

Уф! У меня отлегло от сердца. До этого момента я страшно рисковал, так как не знал — выявила ли служба Варданяна того, кто сделал запись или нет. Если бы они его выявили, то моя игра провалилась бы ещё не начавшись. Но вопрос Варданяна все ставил на свои места. Теперь я этого кабана буду брать голыми руками. Определенно.

— Нет. Иначе бы подлинник уже был у Иванова. У вас есть кто-то еще, кто работает против Сосновского. Это может быть агент конкурирующей олигархической структуры.

— Исключено, — решительно сказал Варданян.

— Почему?

— Они не стали бы передавать копию кассеты незнакомому журналисту. У них для обнародования кассеты есть иные возможности.

— Пожалуй, вы правы, — согласился я. — Однако, кто бы он ни был, а вам, Алик Иванович, от этого не легче. Или я не прав?

— Что вы предлагаете? — ушел от ответа шеф службы безопасности.

— Сотрудничество, разумеется, — ответил я со снисходительной улыбкой, как давно для себя решенное.

— Вы это серьезно?! — очень удивился Варданян.

— Серьезней не бывает.

— И вы расчитываете на мое согласие?!

— Я не только расчитываю, а убежден, что вы согласитесь. Я даже могу сказать почему?

— Вот как?! Это уже интересно!

— А потому, что у вас нет иного выхода, Алик Иванович. Во-первых, прокол вашей службы с кассетой, вызвал явное неудовольствие, если не сказать больше, вашего патрона. Во-вторых, все ваши попытки выйти на предателя корпоративных интересов результатов пока не дали. А это вызвало и каждодневно вызывает уже негодование Сосновского. С каждым днем у вас увеличиваются шансы, что он вам укажет на дверь. А что это для вас может означать, не мне вам говорить. Такие люди, как вы, на пенсию не уходят. Они либо работают до упора, либо уходят навсегда. Или я вновь не прав?

По тому, как посерело лицо Варданяна и заметался по кабинету взгляд, будто искал спасения от неминуемой гибели, я понял, что попал в самую точку и наши мнения по текущему моменту с Варданяном полностью совпадают. Внутри меня неистовствовала эйфория. Я с трудом сдерживал порывы этой взбалмошной особы выплеснуть наружу свои эмоции.

— И, наконец, в-третьих, — продолжил я свою коронную речь, — Тот, кто завладел кассетой, вряд ли удовлетворится ролью статиста происходящих событий и обязательно пожелает активно в них вмешаться. А теперь только на минуту представьте, что будет с вами если эта кассета вдруг станет сенсаций номер один где-нибудь на цивилизованном Западе? Представили? Ну и как впечатление?

— Что вы предлагаете? — хрипло проговорил Варданян, По всему, воображение нарисовало ему нечто очень ужасное.

— Как я уже говорил, сотрудничество.

— Это понятно. А что вы… Какова ваша роль во всем этом?

— Я выявляю предателя и сдаю его вам вместе с кассетой. И все довольны, все смеются.

— Как это вы сделаете?

— Это мое дело. Я имею обыкновение не раскрывать секретов своей работы.

— Каковы ваши условия?

— Вы снимаете для меня копию кассеты и отпускаете с миром на все четыре стороны.

— Но ведь тогда… — начал было Варданян, но я его перебил:

— А вы уверены, что обнаружили все копии? И никто не уверен. И потом, вам необходимо думать о текущем моменте, а не о завтрашнем дне. Может быть к тому времени и Сосновского уже не будет в живых.

— Скажите тоже, — усмехнулся шеф службы безопасности. — Он бессмертен.

И по тому, как это было сказано, я понял, что он также ненавидит Сосновского, как и большинство людей в стране. Со временем, он обещал быть классным агентом.

— Решайте, Алик Иванович. У вас есть право выбора — либо вы соглашаетесь с моим предложением, либо я пишу рапорт Сосновскому.

— Какой ещё рапорт?! — испуганно спросил Варданян, потеряв нить нашего разговора. Но тут же вспомнив о чем мы говорили прежде, облегченно вздохнул. — Вы опять шутите! Веселый вы человек, Дмитрий Константинович.

— Особенно сейчас. Не могу без смеха смотреть на себя в зеркало… Итак, что же вы решили, Алик Иванович?

— Вы думаете, что так просто на такое решиться? — вопросом ответил он.

— Я понимаю, что непросто. Но только учтите, что в данном случае время работает против вас.

После довольно продолжительной паузы, Варданян сказал нерешительно:

— Допустим, что я соглашусь. А где гаранитии, что вы меня не сдадите тому же Сосновскому, когда своего добьетесь.

— Гарантии, Алик Иванович, вам может дать ваш сексопатолог и то с определенной долей вероятности. Мы же можем дать вам лишь слово. А ему, уверяю вас, можно верить. Еще никто не смог пожаловаться, чтобы я или Иванов не сдержали когда-нибудь слова.

— А при чем тут Иванов?

— Но ведь мне тоже нужны гарантии.

— Ну?

— А на ваше слово мы, увы, полагаться не можем. Служа дьяволу вы утратили на это право, Алик Иванович. Поэтому я должен предпринять кое-какие меры, страхующие меня от неприятностей.

— И какие же?

— В данном случае, ваше любопытство оправдано, поэтому отвечаю. Вы пишите на имя Иванова письмо, где указываете, что добровольно, без всякого принуждения с моей стороны согласны со мной сотрудничать, при чем обязуетесь не принимать никаких мер, направленных, как против членов нашей следственно-оперативной группы, так и членов их семей. Ставите дату, подпись и отправляете Иванову. По получении данного письма Ивановым организуете мой телефонный разговор с ним. После этого я приступаю к главной операции по спасению вашей сильно пошатнувшийся репутации и где-то по большому счету жизни. Вот так. Будут ещё вопросы, Алик Иванович?

— Похоже, что вы все обдумали и предусмотрели заранее, — криво, но обреченно улыбнулся дядя Алик. И до того у него был разнесчастный вид, что я невольно ему посочувствовал. Поступая на службу к Сосновскому, он, наверное, не мог и предположить, что когда-нибудь окажется в столь дерьмовой ситуации. А с другой стороны, тот ещё жук. Он что не знал кто такой Сосновский, что тот ради наживы мать родную продаст и отца в ломбард заложит? Знал. Денег больших захотелось, есть сладко, спать мягко. Вот и допрыгался, старый греховодник. Нет, не сочувствовать мы должны этим моральным перерожденцам, а бороться с ними всеми возможными средствами, вплоть до подручных. Но пасаран, ребята!

— А как же, Алик Иванович, — я снисходительно и даже где-то высокомерно усмехнулся. — Наша фирма веников не вяжет и, в отличие от вашей, проколов не допускает. За такие проколы нас бы давно выгнали с работы.

Похоже, последняя фраза ускорила принятие Варданяном решения.

— Хорошо. Я согласен, — выдохнул он и едва не расплакался.

И тогда я жестко, как резидент своему нерадивому агенту, сказал:

— В таком случае, пишите письмо.

Скоро в Центр ушла телеграмма: «Алекс — Юстасу. Папаша спекся на корню. Мордобой отменяется. Начинаю работу». Шутка.

 

Глава пятая: Говоров. Боевая операция.

Я был очень собой недоволен. Мне не только не удалось установить с Калюжным элементарного контакта, но я ещё и умудрился настроить его против себя. Вел я себя во всех смыслах недостойно. До сих пор стыдно вспомнить. Перед кем я, как сказал бы Дима Беркутов, выступал, как глупый павиан? Смотрите, смотрите, я могу Цицерона наизусть! Нравится?! А ещё Сократа. Здорово, да?! Вот такой я замечательный во всех отношениях, такой начитанный, да! И это я все проделывал перед человеком, которого только-что заставили признаться в убийстве? Воистину, «если голова пуста, то голове ума не придадут места». В неё можно набросать каких угодно цитат, но результат будет тот же. И правильно, что он мне не поверил. Я бы на его месте, сделал то же самое. И все же после встречи с Калюжным, я был убежден, что копия видеокассеты у него.

Попробуем восстановить логическую связь событий. Журналист Вахрушев пребывает в Москву на конференцию независимых средств массовой информации и ему каким-то образом попадает в руки известная видеокассета. Кто ему её передал? Остается пока тайной за семью печатями. Здесь может быть масса версий, но наиболее вероятны две: ему её передал знакомый, как-то связанный с командой олигархов, или она к нему попала совершенно случайно. Вахрушев должен был возращаться во Владивосток самолетом, но неожиданно передумывает, сдает билет и едет поездом до Новосибирска к своему школьному другу Усольцеву. Почему? Ему известно содержание кассеты и он хочет посоветоваться с другом, как ему быть. Логично? Логично. Где он мог просмотреть кассету? В журналистском центре? Маловероятно. Там всегда толпяться журналисты, а если он знает, что на кассете сенсационный материал, то вряд ли будет выставлять его на всеробщее обозрение. Верно? Верно. В редакции какой-то из газет или журналов? То же самое. Скорее всего, он это сделал на квартире какого-нибудь знакомого московского журналиста, которому доверял. Следовательно, кроме Вахрушева, кассету видел еще, как минимум один человек. Он-то и мог сообщить людям олигархов об этой кассете и её обладателе. Иначе каким бы образом они так быстро вышли на Вахрушева. Не обязательно. Знакомый Вахрушева мог просто кому-то проболтаться. Но, как бы там не было, а система безопасности олигархов узнает о кассете и начинает слежку за журналистом. Почему они его не взяли в Москве? Это был бы для них самый оптимальный вариант. Вполне возможно, что Вахрушев обнаружил за собой «хвост». Потому сдал авабилет и отправился поездом к другу в Новосибирск. Логично? Логично. Журналист показывает кассету другу и тот делает копию для себя, намереваясь в последующем разоблачить коварные замыслы олигархов. Учитывая, что Устинов возглавляет на заводе общественный комитет по спасению завода, такой вывод напрашивается сам собой. Пойдем дальше. Поняв, что Вахрушев исчез из Москвы система безопасности начинает его поиск и быстро находит его в Новосибирске. Как это им удалось? Скорее всего, была задействована вся система правоохранительных органов. Журналист найден, убит, но кассеты при нем не оказалось. Считая, что Вахрушев передал кассеты своему другу, убийцы выходят на Устинова. Тот вероятно почувствовал неладное и передал копию видеокассеты кому-то из близких знакомых на заводе, скорее всего, Людмиле Гладких — своей верной помощнице по общественному комитету. Не найдя кассеты и у Устинова, люди олигархов начинают её поиск и в июле месяце выходят на Дежнева и Степаненко. Кассета найдена, можно успокоиться. Но поездка Калюжного на Электродный завод заставляет их вновь активизироваться. Почему? Да потому, что они узнают, что существет, как минимум, ещё одна копия кассеты. Кто им об этом сообщил? Тот кто знал о кассете и её содержании. Логично? Логично. На заводе об этом знали два человека: Гладких и Огурцов, в прокуратуре — Татьяничева и Калюжный. Успел ли Огурцов показать кому-то кассеты, мы пока не знаем. Однако, убежден, что Татьяничева не могла не доложить о ней прокурору. Следовательно о ней ещё знал транспортный прокурор. Вероятность того, что преступиники узнали о кассете от Гладких или Огурцова практически равна нулю. Не могли они о ней узнать и от Калюжного. Остается Татьяничева и прокурор. Кто из них? Я больше склоняюсь к версии, что это сделал прокурор, так из всех лишь он остался жив. Пока жив. Узнав, что Калюжный освобожден из-под стражи, преступники быстро сообразят, что мы неизбежно на него выйдем. А следовательно попытаются избавиться и от него. Логично? Очень даже.

И я почти бегом отправился к Иванову.

Выслушав меня, Сергей Иванович все понял и тут же позвонил Рокотову.

— Володя, мне срочно нужны пара ребят… Объясню потом… Жду. Бывай!

Шеф положил трубку, спросил:

— А что говорит Калюжный?

— Он настолько всем напуган, что категорически все отрицает, говорит, что ничего не знает ни о какой видеокассете.

— Неужели он не понимает, что они его в покое не оставят?

Я пожал не определенно плечами.

— Он мне этого не сказал.

Иванов посмотрел на меня долгим взглядом, сказал с сожалением:

— Да, коллега, сработали вы на два с плюсом.

— Не надо, Сергей Иванович, проявлять подобную благотворительность и давать мне шанс на будущее в виде плюса. Я его не заслужил.

— И все же я позволю себе его оставить за понимание ситуации. С этого начнется твое моральное возраждение.

— Спасибо! Постараюсь оправдать ваши надежды.

— Я в тебя верю. У тебя к этому есть все задатки.

— А что делать с прокурором?

— Тащи этого сукиного сына ко мне. Бум разговаривать.

— А если от откажется?

— Этот может, тот ещё хлюст. Тогда позвонишь мне. Я ему скажу пару ласковых. Прибежит как миленький.

— Вы его знаете?

— Конечно. Когда я работал в Западно-Сибирской транспортной прокуратуре, он был прокурором следственного отдела. Не дурак и работать умеет. Но тот ещё хитрован. Треть работал на себя, треть на родную прокуратуру, а осталтьное время откровенно бездельничал.

В это врема в кабинет вошел Рокотов с моим другом Ромой Шиловым и, пожимая нам с Ивановым руки, проговорил:

— В отделе был лишь Роман Владимирович, все в бегах. Поэтому сам решил поехать. А что случилось?

— Пока не случилось, но в любую минуту может случиться, — ответил Сергей Иванович и кратко рассказал о наших подозрениях.

— А что же мы тогда сидим? — сказал Владимир Дмитриевич. — Поехали.

Через пятнадцать минут мы уже были в Новосибирской траспортной прокуратуре.

— Где прокурор? — спросил я секретаря, маленькую хрупкую девушку, испуганно взиравшую на нас.

— Только-что уехал, — ответила она, глядя на Рокотова. Тот был в полковничьей форме.

— Куда?

— Домой. Позвонила его жена и попросила срочно приехать. У них что-то случилось.

Я сразу заподозрил неладное.

— Вы знаете где он живет?

— Да. Я несколько раз была у него дома.

— В таком случае, поехали.

— Куда?! Зачем?! — очень испугалась она. — Я ведь на работе. Вдруг, понадоблюсь.

— Поехали! По дороге объясню. — Я взял её за руку и почти силой увлек за собой.

— Куда ехать? — спросил, когда мы сели в «Шевроле».

— На девятьсот пятого года, — чуть не плача ответила секретарь. — Там высотный монолитный дом.

Мой «француз» рванулся с места, решив показать даме все, на что был способен.

— Вас ведь Олей зовут?

— Да. А откуда вы знаете?

— Знаю. А меня Андреем Петровичем. Скажите, Оля, вас прокурор заставил дать такие показания следователю?

— Какие? — Она густо покраснела.

— Что вы слышали, как Колюжный угрожал Татьяничевой убить ее?

— Нет. Павел Викторович вызвал меня к себе в кабинет. Там уже находился следователь. Такой полный, рыжий. И Павел Викторович сказал: «Помнишь, Оля, ты говорила как Эдуард Васильевич угрожал Маргарите Львовне убить ее?» Я растерялась, спросила: «Когда?» А он раздражительно так: «Это ж было два дня назад! Неужто забыла?» И тогда я подтвердила, что присутствовала при том разговоре. Извините.

— Извиняться вы будете перед Эдуардом Васильевичем.

— Да, конечно. Я понимаю, как виновата перед ним. Все эти дни я очень переживала. Особенно, когда его арестовали. Я с самого начала не верила, что он мог это сделать.

Впереди показался высотный монолитный дом.

— А вон машина прокурора, — сказала Оля, указывая вперед.

Черная «Волга» уже свернула во двор дома. Неужели не успеем?! Вот и дом. «Шевроле» пулей влетел во двор. «Волга» стояла у дальнего подъезда. а прокурор уже был у двери. Я посигналил. Он приостановился, посмотрел на нас, но, решив, что мы никакого отшения к нему не имеем, открыл дверь и скрылся в подъезде. Я резко затормозил, едва не протаранив прокурорскую «Волгу», выскочил из машины и бросился в подъезд. Прокурор, импозантный, ухоженный мужчина лет сорока пяти — пятидесяти, ждал лифт. Слава тебе Создатель! Ты услышал меня!

— Одну минутку, Павел Викторович! — громко проговорил я и полез за удостоверением.

Он этот мой жест прочел однозначно. Лицо его побелело, глаза выразили ужас, рыжеватая аккуратная бородка мелко-мелко затряслась. Пятясь к стене о жалобно-просяще проговорил:

— Не надо! Прошу вас! Я никогда! Никому! Ничего! Клянусь! Я ведь все сделал, что вы просили.

Я не спешил доставать служебное удостоверение и решил дослушать исповедь этого стукача до конца. Спросил:

— Почему освобожден Калюжный?

— Это ни я! Честное слово ни я! — принялся слезно убеждать меня прокурор. — Это областная прокуратура! Клянусь! Не убивайте пожалйста! Я все, все сделаю, что скажите!

Похоже, что он после убийства Татьяничевой постоянно ждал вот этой минуты. Факт.

В это время в подъезд вбежал Рокотов с Шиловым. Увидев человека в форме полковника, прокурор рванулся к нему, благим матом закричал:

— Товарищ полковник, тут меня…

— Успокойтесь, Павел Викторович, — сказал я насмешливо, доставая, наконец, удостоверение. — Вы приняли меня за кого-то другого. А я всего-навсего старший следователь областной прокуратуры, тот самой, о которой вы только-что говорили.

— Не… не понимаю, о чем это вы, — застрелял вокруг крапленым взглядом прокурор, будто пойманный за руку воришка. И, давно усвоив, что лучшая защита — нападение, запальчиво проговорил: — А почему вы себе тут позволяете, понимаете ли?! Врываетесь в мой подъезд, кричите, как не знаю кто?! Что я мог подумать?!

— Вы правильно подумали, гражданин Грищук, — сказал я сухо, даже брезгливо. Он вызывал такое омерзение, что меня начинало уже подташнивать от общения с ним.

— О чем это вы, не понимаю, — пролепетал прокурор. — И почему — «гражданин»? Странно!

— Ничего, скоро поймете. Что сообщила вам жена по телефону?

— А при чем тут… — И вдруг, до него дошло с чем мог быть связан звонок жены. Он жалобно слезящимися глазками посмотрел на меня, спросил растеряно: — Вы полагаете, это они?

— Что она вам сказала?

— Сказала, что с Димой плохо. Сильный жар, задыхается.

— Это ваш сын?

— Да.

— Сколько ему?

— Что, простите?

— Сколько лет сыну.

— Два. Два с половиной года.

— Уходя на работу вы его видели?

— Да. Он был совершенно нормальным.

Сомнения отпали. Жена Грищука звонила под пистолетом киллера. Я повернулся к Рокотову.

— Как вы считаете, Владимир Дмитриевич?

— Они там. Вне всякого сомнения, — проговорил он.

— Вы полагаете?! — понизив голос до шепота, спросил прокурор. На него жалко и неприятно было смотреть.

Я нажал на кнопку вызова лифта. Двери распахнулись. Мы все вошли в кабину.

— Какой этаж? — спросил я у Грищука.

— Четвертый.

На площадке четвертого этажа, Рокотов прижал палец к губам, прошептал:

— А теперь, Андрей Петрович, наше с Романом Владимировичем дело. Прошу не мешать. Хорошо, что дверь открывается во внутрь.

— Вот, пожалуйста, ключ, — сказал Грищук, протягивая Рокотову ключ от квартиры.

Рокотов усмехнулся.

— Ключ нам не понадобится. Иначе пропадет фактор внезапности и инициатива перейдет к противнику. — Владимир Дмитриевич снял китель, протянул мне. — Держи, Андрюша.

— Давайте я, товарищ полковник, — вызвался Роман.

— Нет, я уж сам. — Рокотов весело нам подмигнул. — По-стариковски.

— А как же дверь?! — пролепетал потеряно прокурор. — Кто ж мне её будет ремонтировать?!

Боже! Какой жалкий человечишка! У него там жена с сыном в руках бандитов, а он о ремонте двери!

— Ребята, приготовить оружие к бою, — сказал Рокотов, не обратив внимание на слова Грищука.

Мы с Шиловым достали пистолиеты, сняли с предохранителя, передернули затвор, послав патрон в патронник.

— Ну, я пошел! — сказал Рокотов. Он отошел к концу коридора, разбежался, упруго подпрыгнул и обеими ногами ударил в дверь. Она распахнулась и Рокотов влетел в коридор квартиры. Стоявший в коридоре киллер (видно, поджидал прокурора) резко обернулся на шум. В руке у него был пистолет «ТТ» с глушителем. Рокотов сделал подсечку. Киллер ещё не успел упасть, а полковник уже перехватил его руку с пистолетом, выбил его, завернул её за спину и уже оказался сидящим на бандите. Все продолжалось считанные секунды.

— Порядок! — весело констатировал Рокотов.

Я много слышал почти фантастических рассказов о полковнике, верил и не верил им, но в деле его видел впервые. И это действительно была без всякого преувеличения фантастика!

Мы с Шиловым вбежали в коридор квартиры. И в это время из большой комнаты послышался хлопок и я почувствовал как левое плечо мне будто обдало кипятком. Вслед за этим послышался треск, звон разбитого стекла. Второй киллер вместе с рамой вывалился наружу. Роман среагировал мгновенно. Метнулся к окну и исчез. Я подбежал к окну.

Рома уже оседлал бандита и доставал из кармана наручники. Молодец! Ловко мы их. Я кажется ранен? А, ерунда. Шрамы только укражают настоящик мужиков. Теперь я был очень собой доволен. Ведь если бы я не догадался, то… И здесь я увидел на диване труп молодой красивой, похожей чем-то на цыганку женщины. Из соседней комнаты доносился детский плач.

«Слава Богу, что они хоть ребенка пожалели!» — с какой-то даже благодарностью киллерам подумал я.

На пороге комнаты появился прокурор. Увидев труп жены закричал:

— Наташенька! — Подбежал к дивану, упал на колени, зарыдал, — Что же они, сволочи, с тобой сделали! Господи! Да что же это такое! Есть ли справделивость на этом свете!

А я смотрел на него и ни жалости, ни сочувствия к нему не испытывал. Нет. Наоборот. во мне бушевала такая лютая злоба к этому боагополучному господину, что я с трудом поборол желание наброситься тут же на него и бить, бить, бить. Ведь по его вине погибли пять ни в чем не повинных замечательных людей, и вот погибла и его жена. Выходит, что я спас ему жизнь. Рокотов привел из коридора киллера, поставил его лицом с стене, по телефону вызвал конвой. Пришел Рома со вторым бандитом, который сильно прихрамывал на правую ногу. Стоило мне только на него взглянуть, как я понял, что это тот самый, который разговаривал с Виноградовой. Шилов поставил его рядом с первым, объяснил:

— Он ногу подвернул.

Я позвонил Иванову и коротко рассказал о случившемся и попросил организовать судебно-медицинского эксперта.

— Хорошо. Я привезу его с собой.

Надо было приступать к осмотру места происшествия. Я подошел к прокурору, продолжавшему плакать над трупом жены.

— Возьмите себя в руки, — сказал я раздраженно. — Там у вас сын плачет. Отнесите его к соседам. И пригласите понятых.

— Да,да, я сейчас, — проговорил он, вставая. Ушел в соседнюю комнату и унес плачущего сына из квартиры.

Через пару минут в квартиру вошли парень и старушка, и я приступил к осмотру места происшествия.

Примерно через полчаса появился Сергей Иванович с судебно-медицинским экспертом Веселовым Валерием Федоровичем, сухощавым мужчиной лет сорока пяти. Увидев Иванова, Грищук бросился к нему и, протягивая руку для приветствия, сказал:

— Здравствуй, Сережа! Ты видишь, что эти сволочи с Наташей сделали?!

— Ты это о ком? — холодно спросил Иванов, не подав руки прокурору.

— Не понимаю, ты в каком смысле, — смутился Грищук.

— Не надо ля-ля, Паша, все ты прекрасно понимаешь! — Сергей Иванович раздраженно передернул плечами. — Ты хоть перед ней бы не юлил. Смотреть противно!

Прокурор ничего не ответил. Лишь ещё больше понурился и, будто побитая собачонка, жалобно заскулил.

— Наташа разве не работала? — спросил Иванов.

— Ну да, — кивнул Грищук. — Мы решили, что она посидит с Димой до трех лет.

Из их диалога я понял, что Сергей Иванович был хорошо знаком не только с Грищуком, но и его женой.

— Пойдем, Паша, на кухню, покалякаем. Не будем мешать Андрею Петровичу, — сказал Иванов и вместе с Грищуком ушел на кухню.

— Вскоре прибыл конвой за киллерами.

— Роман Владимирович, — сказал Рокотов Шилову, — поезжайте с ними и оформите протокол задержания.

Конвоиры с Ромой увели киллеров.

— Андрей Петрович, вы же ранены, — сказал Рокотов.

— Ерунда! — махнул я рукой, хотя чувствовал, что кровь уже пропитала рубаху и та неприятно липла к телу.

— Нет, так не пойдет. Раздевайтесь, а я пойду поищу бинт.

Рана оказалась действительно пустяковой. Пуля прошла по касательной лишь разорвав кожу. Пришел Владимир Дмитриевич с бинтом и перебинтовал мне плечо. После чего мы с судебно-медицинским экспертом приступили к осмотру трупа. Убита Наталья Грищук была двумя выстрелами в грудь.

Когда я уже закончил осмотр и оформлял протокол, из кухни вышел шеф. Таким мрачным я его ещё никогда не видел.

— Что он говорит?

— Шкура! — зло сказал Иванов, вложив в это слово всю ненависть к Грищуку. Снял телефонную трубку, набрал номер.

— Владимир Александрович, что мне делать с транспортным прокурором?… Да, полностью признался в пособничестве… С Западно-Сибирским транспортным?… Мне думается, что вам будет удобнее это сделать. К тому же, у меня с ним отношения не совсем… Спасибо!… У него на квартире. Телефон — 25-34-15… Жду вашего звонка.

Я прочел протокол осмотра понятым. Они его подписали и ушли. Затем я вынес постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы и передал его Веслову. Вскоре приехали за трупом.

Мы остались в комнате втроем: я, Иванов и Рокотов. Сергей Иванович нервно прошелся по комнате, посмотрел на часы.

— Переговоры между прокурорами явно затягиваются, — сказал он хмуро. Сел в кресло закурил.

— Что он говорит? — спросил Рокотов.

— То, что я и предполагал. Когда Татьяничева показала ему видеокассету, то он до того испугался, что стал невольно обладателем такой информации, что тут же позвонил своему куратору в Главное управдение по надзору за исплнением законов на транспорте Генеральной прокуратуры старшему прокурору Богатыреву и рассказал ему о содержании кассеты. В тот же день вечером к нему на квартиру пришли эти вот двое, представившись сотрудниками ФСБ и попросили рассказать, каким образом к ним в прокуратуру попала видеокассета.

— Они что, предъявляли служебные удостоверения?

— Да, Грищук утверждает, что предъявляли.

В это время вернулся Роман.

— Роман Владимирович, — обратился к нему Владимир Дмитриевич, — какие-то документы были при задержанных?

— Да. Удостоверения московской охранной фирмы «Витязь» и паспорта.

— Следовательно, удостоверения сотрудников ФСБ у них были поддельные? — сказал Рокотов Иванову.

— Возможно, — ответил тот. — Но только оформленные управлением кадров ФСБ. Иначе бы Грищук заметил подделку.

— Неужели все так серьезно? — раздумчиво проговорил Владимир Дмитриевич.

— Серьзней некуда, Володя. Это называется — туши фонари.

Раздался звонок. Иванов снял трубку.

— Да, Владимир Александрович… Хорошо. Бум ждать. — Положил трубку и саркастически проговорил: — К нам едут Их Превосходительство Западно-Сибирский транспортный прокурор! Хотят лично познакомиться с показаниями этого сукиного сына.

— Ты, Сережа, не прав, — сказал Рокотов. — Было бы странно, если бы он этого не сделал. Ведь речь идет о его подчиненном. Кроме того, не простом подчиненном, а прокуроре.

— Да я понимаю, — согласился Сергей Иванович с доводами друга. — Только очень мне не хочется с ним встречаться.

Я пошел на кухню попить. Грищук, сложив на столе руки и уронив на них голову, плакал.

* * *

Возращался я домой поздно. Стараниями Серегея Ивановича мне выделили комнату в общежитии Оперного театра. У общежития я увидел Таню. Мы сегодня договорились встретиться в семь, но я никак не смог вырваться.

— Сережа! — проговорила она сильно волнуюсь. От волнения даже голос у неё стал несколько хрипловатым. — Сережа, пойдем к нам.

— А в качестве кого я предстану перед твоими родителями? В качестве жениха? А вдруг они потребуют паспорт? А в нем у меня есть отметка, — пробовал я шутить, но шутка не получилась. Мой голос тоже стал как-то странно вибрировать.

— Их не будет, — сказала она. — Они уехали отдыхать в деревню.

А потом была ночь, темная, тихая, таинственная, волшебная, восхитительная, робкая, томная, нежная, необыкновенная, ласковая, бесподобная, фантастическая. И где-то далеко-далеко в туманности Андромеды соеденились наши астральные души, чтобы уже никогда не расставаться. А здесь, на Земле, соеденились наши тела. И все было, будто впервые.

На следующий день я подал заявление о разводе с гражданкой Мариной Говоровой, в девичестве Батуриной. Мне не терпелось поскорее оформить наши отношения с Таней самым законным образом. Теперь уж навсегда, навеки вечные. Факт.

 

Глава шестая: Иванов. Допрос киллеров.

Душно! Душно в природе, в моем теле, в моей душе, в моей стране. Так душно, что сбежал бы к чертовой матери куда-нибудь на Северный полюс к белым медведям. «Скандал! Какой большой скандал! Я оказался в узком промежутке…» В таком узком, что уже некуда. Так зажало между двух стенок, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. Ага.

Понял, что теперь уже не уснуть. Встал, прошел на кухню, достал из холодильника бутылку «Карачинской», напился. Все равно душно. Душа криком кричала от этой духоты. Может быть прогуляться? А это идея?! Оделся и вышел, осторожно закрыв дверь. Ночь была темная, теплая, тихая, звездная. Только луна сегодня куда-то запропастилась. Наверное, надоело смотреть на земное безобразие. Наверное.

Закурил и медленно погрузился в темноту. Вчера погибла красивая женщина и хороший человек Наташа Грищук. Я её ещё знал Родионовой. Она работала тогда в Барабинске помощником траспортного прокурора. Когда прекратиться эта вакханалия в стране, эта пляска смерти?! Пока у власти эти козлы, я от обнадеживающих прогнозов воздержусь. Скажу даже больше:

«Люди добрые, дорогие мои соотечественники, всех нас просто-напросто кинули продажные политики, сволочные олигархи и вся их многочисленная свита, которые ради карьеры да хрустящих тугирков продадут все на свете и ни перед чем не остановяться. Наши с вами жизни для них ровным счетом ничего не значат. Как сказал тот же Сосновский на пресконференции по поводу взрывов домов: „Подумаешь, какие-то полторы тысячи!“ Но самое страшное в этом, что все проглотили эти слова. Его продолжают показывать по телевизору, у него берут интервью. Дурдом! А почему? А потому, что сосновские и лебедевы на корню скупили прессу и телевидение, а отдельных журналистов кормят из индивидуальных мисок. Ага. Нынче правят балом они, эти подручные сатаны. А нам с вами, уважаемые сограждане, они вешают лапшу на уши, говоря красивые слова с экранов телевизором и раздавая обещания. Они не могут не врать, такова их природа. Скажи они хоть десятую долю правды о себе и своих истинных целях, люди сразу от них отвернуться. Ложь — их среда обитания. Чтобы выжить, они обязаны врать. Потому и стоит в стране такой смрад от этого вранья, что невозможно дышать.»

Ночь лишь усиливала одиночество. А мне сейчас нужен был кто-то, кому можно было поплакаться в жилетку, перекинуться парой фраз. А поскольку никого рядом не было, я обратился к своему постоянному оппоненту:

«Ну, что скажешь, Иванов?»

«Что скажу, — проворчал он. — Ты сам, блин, не спишь, и другим не даешь, — вот что скажу».

«Ты ведь знал Наташу Родионову?» (Называть её сейчас фамилией этого сукиного сына у меня язык не поворачивался).

«Еще бы мне её не знать, когда она к тебе когда-то неровно дышала».

«Болтаешь что попало».

«Ничего не болтаю. Об этом все знали.»

«Путевая, говорю, женщина была».

«Путевая, — согласился Иванов. И, вздохнув, добавил: — Значит, у неё судьба такая!»

«Еще один фаталист выискался. Что-то раньше я за тобой этого не замечал».

«Все мы с годами меняемся, — глубокомысленно изрек Иванов. — Наоборот, выглядело бы странным, если бы этого не происходило».

«Вы посмотрите, какой умный вид у этого идиота!» — саркастически рассмеялся я.

«Вот я и говорю, похоже, ты тормознулся в своем развитии, с того самого времени, когда ещё в памперсы писался».

«Раньше памперсов не было».

«Извини, не учел, что цивилизация далеко шагнула в этом вопросе. Ну, в пеленки. А вообще, ты зря ерничаешь. Глупо было бы предполагать, что Космос не контролирует ситуацию».

«Это называется — приехали! По всему, заморочки Говорова и на тебя подействовали?»

«Я сам по себе. А, потом, мне странно от тебя это слышать. Ты ведь сам Там был?»

«Ну, привиделось мне в бреду что-то такое».

«В бреду ему, видите ли, привидилось! — возмутился Иванов. — Мне-то не надо врать. Ты ведь прекрасно знаешь, что это не так».

«По твоему, Создатель сознательно дает воможность дьяволу, если он есть, издеваться над людьми?»

«Конечно. Ты совершенно правильно меня понял».

«У тебя, Иванов, похоже, головка сильно бо-бо. Тебе срочно надо показаться психиатру».

«Это тебе надо показаться. Космосу совсем не безразлично, какими люди будут в последующей жизни, потому он и усложняет человечеству ситуацию, поддерживая сатану».

«Слушай, ты зачем пришел? Чтобы нести тут всю эту ахинею?!» — разозлился я.

«Я не напрашивался. Ты сам меня вызвал. Я могу и уйти!» — обиделся Иванов.

«Сделай одолжение. А то у меня и без твоих глюков голова кругом идет».

И Иванов исчез. Но не исчезло ощущение, что в чем-то этот зануда прав. Ага.

Утром я был в ИВС Заельцовского РУВД. Первым мне доставили на допрос Лазарева Игоря Владимировича. Во всяком случае так он сам утверждал и эта фамилия была указана в служебном удостоверении московской охранной фирмы «Витязь». Стоило мне на него взглянуть, как я понял, что с ним «каши не сваришь». Его кличка Черный как нельзя лучше соответствовала как внешнему, так и внутреннему содержанию нашего «героя». Это был матерый тридцатипятилетний брюнет с сильными и длинными, будто у орангутанга руками и грубым примитивным лицом типичного негодяя. В его темно-карих глазах, взиравших на мир лениво и равнодушно, интеллект почти не просматривался, лишь угадывался. Но всякий раз, когда его взгляд наталкивался на меня, я понимал, до какой же степени он меня не любит и даже ненавидит, и догадывался — почему? Ни о какой задушевной беседе или хотя бы элементарном контакте с ним не могло быть и речи. Во всяком случае, пока.

Лазарев рассказал наивную сверх всякой меры легенду о том, почему они с приятелем Валентином Пуховым по кличке Зять оказались в Новосибирске и почему решили убить транспортного прокурора. Оказывается, они получили задание от директора фирмы Клейменова Виталия Игнатьевича поехать в Новосибирск и уговорить траспортного прокурора снять арест с вагона с импортной радиоаппаратурой. Кому конкретно принадлежал вагон он не знает, да ему это без разницы. Однако прокурор не стал с ними разговаривать и попросту выгнал из кабинета, чем очень их обидел. Тогда они с Пуховым решили его убить. Узнали где он живет, пришли к нему на квартиру, заставили жену прокурора позвонить мужу на работу, вызвать его домой. А когда она это сделала, убили её. Конкретно, её убил он, Лазарев, двумя выстрелами в грудь. А после они были задержаны милицией.

И всю эту галиматью я был вынужден добросовестно записать в протокол. Увы, другого я пока не заслужил. Опрокинуть эти его показания несложно. Однако, я почти уверен, что этот орангутанг с намеками на человека будет их твердить до конца следствия, а затем и на суде. Истинных мотивов убийства и тех кто за ним стоит он никогда не назовет, так как очень надеется на их помощь в дальнейшем.

Я записал его показания. Он их прочел, расписался и его увели.

Валентин Пухов, рослый красивый блондин, на которого Виноградова указала на опознании, как на человека приходившего к ней после убийства своего соседа Степаненко, был, в отличии от своего подельника, не совсем уверен во всесилии олигархов, тем более, так далеко от столицы. И эта его неуверенность выражалась в покаянном выражении лица и виноватом блуждающем взгляде. Экий гарный парубок! Прямо хоть сейчас заворачивай в целлофан и отправляй в подарок какому-нибудь клубу «Одиноких сердец». Ага. Я, ещё его не зная, был почти в него влюблен.

Поначалу Пухов почти слово в слово пересказал мне сказку про белого бычка, только-что услышанную мной от Лазарева.

Я изобразил на лице недоумение, граничащее перейти в обиду с непредсказуемыми последствиями, спросил озадаченно:

— Не понимаю я вас, Валентин Борисович! Извините, не понимаю! Н-ндас! На что вы рассчитываете, рассказав мне эту наивную и смешную байку? На мое к вам сочувствие, снисхождение?

— Я сказал правду, — угрюмо проговорил Пухов.

— Правду?! — Я весело рассмеялся. — Не смешите свою альма-матер лаптями, милейший. За подобную, с позволения сказать, «правду» наш гуманный, но справедливый суд накинет вам годика три, как минимум. Вам это надо?

Пухов ничего не ответил. И это было, я очень надеялся, началом нашего плодотворного сотрудничества. Я продолжал развивать успех:

— По глазам вижу, что этого вам не нужно. Пока что вы слово в слово повторили показания Лазарева. От него, с его примитивным мышлением, я большего и не ожидал. Но как вы, человек с высшим гуманитарным образованием, пошли на поводу у этого лобразинаского типа?!

Его молчание затягивалось и это начинало мне действовать на нервы.

— И потом, Валентин Борисович, вы ведь знакомы с протоколом опознания вас гражданкой Виноградовой. Как вы мне и нашему гуманному суду объясните каким образом после убийства воровского авторитета вы принудили свидетельницу под угрозой смерти вводить следствие в заблуждение?

Но и на этот раз Пухов лишь тяжко вздохнул, ничего не ответив. Но я видел, что с каждым новым вопросом его молчание становилось все красноречивее и не могло долго продолжаться.

— Уверен, что многочисленные свидетели аварии на проспекте Дзержинского опознают в вас с Лазаревым тех двух угонщиков, что так жестоко расправились с бедным квартирным вором Дежневым по кличке Бумбараш. Или я возможно в чем-то заблуждаюсь? В таком случае я готов выслушать вашу версию происшествия.

— Хорошо, Сергей Иванович, я все расскажу, — наконец проговорил Пухов, как давно для себя решенное.

И Пухов все мне выложил будто на блюдечке с голубой каемочкой. Они с Лазаревым принадлежали к специальной группе, кем-то в шутку названной «Бета», входящую в систему безопасности Сосновского и занимавшуюся особо важными убийствами, когда их нельзя было поручить обычным киллерам, терактами и прочими особо важными преступлениями. Руководит группой Кондратюк Май Михайлович. В середине апреля Кондратюк сказал им с Лазаревым немедленно отправляться в Новосибирск, где они должны были связаться в подполковником ФСБ Петровым. Нет, к убийству журналиста из Владивостока и его друга они с Лазаревым никакого отношения не имеют. Слышал, что их убили люди их группы, но назвать их он отказывается. В Новосибирске Петров сказал им кого надо убить. Да, Петров и его люди все время с момента убийства журналиста занимались поиском исчезнувший видеокассеты. Дежнева они решили убить, организовав автоаварию. Все получилось как нельзя лучше. А потом убили воровского авторитета. Как они оказались у него дома? Все устроил Петров. Он ещё раньше познакомился со Степененко, представившись заместителем главного редактора газеты «Советская Россия» и шибким патриотом. У него были даже соответствующие «корочки». В тот вечер Степаненко пригласил Петрова в свой ночной клуб, где они весь вечер говорили о том, что Отечество в опасности и прочую муру. Их с Лазаревым Петров представил, как корреспондентов газеты. Затем все поехали домой к авторитету. Тот прихватил с собой девицу из ночного клуба. А в коттедже они сначала убили охранников Степаненко и девицу, затем и самого авторитета. Почему его пытали? Потому, что Петров был уверен, что тот снял для себя копию видеокассеты. Так и оказалось в действительности. После этого они с Лазаревым уже купили билеты на самолет, когда из Москвы было получено сообщение, что у старшего помощника транспортного прокурора оказалась ещё одна кассета. Петров выяснил у самого прокурора все обстоятельства, при которых кассета оказалась в прокуратуре. После этого они с Лазаревым поехали в Линево и убили сначала парня, забрав у него копию видеокассеты, а затем и девушку, которая передала кассету помощнику прокурора. Затем они должны были убить Калюжного и забрать у него кассету, но произошла путаница в номерах квартир и они убили его соседей. После этого отправились на квартиру к заместителю прокурора и убили её. Нет, больше задания убить Калюжного они не получали. С ним продолжали работать люди Петрова. Он слышал, что с Петровым сотрудничал и кто-то из местной ФСБ, но кто именно, сказать не может. Последним их заданием было убийство самого прокурора, где они и были задержаны.

Вечером я собрал всю следственно-оперативную группу. Ознакомил парней с показаниями Пухова. После долгого и довольно тягостного молчания я сказал:

— Дорогие коллеги, хотим мы этого или нет, но кому-то из нас придется ехать в Москву. Иной альтернативы я просто не вижу. Андрей Петрович, — обратился к Говорову, — как вы насчет того, чтобы возглавить группу?

— Хорошо, Сергей Иванович, — без особого энтузиазма ответил он.

— Владимир Дмитриевич, кого из своих парней рекомендуешь ты? — спросил я Рокотова.

— Разрешите мне, — тут же вызвался Шилов. — Мы с Андрю…, то-есть с Говоровым уже как-то работали.

— Я не возражаю, — сказал Рокотов.

Встал Колесов и, волнуясь, проговорил:

— Прошу и меня включить в группу. Я не могу здесь, когда там Дима Беркутов. Разрешите?

— В таком случае решено, — сказал я. — В Москву поедут: Говоров, Колесов и Шилов.

 

Глава седьмая: Он.

Эта их встреча, круто изменившая Его судьбу, произошла три года назад в небольшом уютном кафе на Ленинградском проспекте. Он любил бывать в этом кафе. Здесь готовили чудесные люля-кебаб, сочные, с кровью, для настоящих крутых парней. Потому Он здесь чаще всего и назначал встречи. Это был один из его постоянных солидных заказчиков. Кто такой, Он тогда не знал. Ему это было без разницы. Платил заказчик щедро и исправно. И это Его вполне устраивало.

От предложения заказчика убрать воровского авторитета, Он сразу отказался.

— Ты же знаешь, это не мой профиль, — сказал насмешливо.

— Жаль! — вздохнул заказчик. Подтянутость, выправка, движения выдавали в нем бывшего военного. Про себя Он называл его Полковником. Почему именно Полковником? До генерала тот немного не дотягивал. А заниматься такими делами человек ниже полковника не мог. Чьи интересы представлял Полковник Он не знал и никогда этим не интересовался. Ему это было без разницы. Во всем этом у Него были свои интересы.

— Ничем не могу помочь, — развел Он руками. — Обратись к кому-нибудь другому.

— Может быть все-таки согласишься? Я за него бабки хорошие даю.

— Для меня это не главное.

— Скажешь тоже, — усомнился Полковник.

— Можешь считать, что я оригинал. И среди нас, киллеров, могут встречаться оригиналы. А почему?

— Почему?

— А потому, что по иронии судьбы мы, как ни странно, тоже люди и ничто человеческое нам не чуждо.

— Да ты философ, — усмехнулся Полковник.

Он не любил усмешек. И тут же решил, что когда-нибудь с удовольствием его шлепнет.

Сделка не состоялась. Люля-кебаб было съедено. Пиво выпито. Пора прощаться. Он встал.

— Желаю здравствовать!

— Подожди, Ярый, — остановил его Полковник. — У меня к тебе разговор есть.

Ярый была Его кличка. Под ней Он был широко известен в определенных кругах. Она была как товарный знак качества. Ярый — это звучит гордо. Ха-ха! Шутка.

Он сел.

— Что, есть ещё клиент?

— Нет, речь пойдет не об этом.

— А о чем ещё со мной можно говорить?

Но Полковник оставил Его вопрос без внимания.

— Я давно к тебе присматриваюсь. Нравишься ты мне.

— Не могу ответить взаимностью. Предпочитаю сугубо деловые отношения, А это из области эмоций. Нам, каллерам, этого не положено.

Но Полковник вновь не обратил внимания на Его слова. Продолжал:

— Я тут разговаривал о тебе с одним человеком. Ему нужны такие вот крутые, исполнительные парни.

— Какая-нибудь охранная фирма?

— Не совсем. Личная охрана очень большого человека.

— Политика?

— Нет.

— Какого-нибудь олигарха?

— Да. — И понизив голос до шепота, Полковник доверительно сообщил: — Сосновского. Я думаю, что при определенных условиях тебя могли бы взять.

Это в корне меняло дело. Он давно хотел понять, как человек из средне-статистического совка за 5-6 лет превращается в могущественного финансового короля. Оказаться рядом с одним из них отвечало Его интересам.

— Каковы эти условия?

— После предварительной проверки. У тебя в прошлом все нормально?

— С прошлым я давно покончил.

— Ты что же, ничего не помнишь? — озадачено спросил Полковник.

— Помню, но стараюсь не вспоминать.

— А я думал… В принципе, ты не против?

— Не против. А как там с оплатой? Каков режим работы?

— Сутки дежурят, двое отдыхают. А на низкую оплату ещё никто не жаловался.

— А в свободное время я смогу заниматься «любимым» делом? — пошутил Он.

— Каким делом?… Ах, ты об этом? Не знаю, но вряд ли. В ближайшее время я тебе позвоню.

На этом они расстались. Через пару дней Полковник позвонил и сказал, что завтра в двеннадцать ноль ноль Он должен быть в офисе Сосновского.

— Скажешь, что тебя ждет Афанасьев.

— Хорошо. Буду.

На следующий день Он встретился с начальником личной охраны олигарха Афанасьевым, довольно ещё молодым подвижным субъектом с винимательным, цепким взглядом светло-карих навыкате глаз. После обычных в таких случаях вопросов: кто сам? кто родители? что знаешь? что умеешь? и тому подобных, Афанасьев дал ему три бланка анкеты и сказал:

— Садитесь вот. Заполняйте.

— Что, все три?! — удивился Он.

— Да. Так положено, — сухо ответил Афанасьев.

А ещё через пару месяцев Его приняли в многочисленную команду личной охраны Сосновского.

 

Глава девятая: Беркутов. Встреча с олигархом.

Отдыхал на загородной вилле я недолго. Всего два дня. Их я использовал для поправки своего пошатнувшегося стараниями бравых ребят из ФСБ здоровья, и теперь открывал массивную входную дверь особняка уже без посторонней помощи. После вербовки мной Варданяна настроение заметно улучшилось. Мир уже не казался таким обреченным, в нем ещё сохранились остатки разумного, вечного. Правда, говоря шефу службы безопасности мафиозного концерна Сосновского, а теперь ещё и моему агенту с кодовой кличкой Генерал, о том, что выявлю им предателя корпоративных интересов, я беспардонно блефовал. Если его не выявила мощная служба, то где мне его выявить одному с моим хилым здоровьем, верно? Просто, в моем положении у меня не было выбора, как ловить крупную рыбу на пустой крючок. Рыбу-то я поймал (слишком глупой оказалась), а что дальше? Правда, определенные надежды я связывал со своей природной удачливостью. Но эти надежды были столь призрачными, что и говорить о них не следует. «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Определенно. Ничего, как нибудь выкручусь. Русское «авось» не раз нас выручало, особенно в лихие годины. А сейчас именно такая.

Мне было разрешено гулять на свежем воздухе, не покидая ограды. А воздух здесь был путевым. Правда, не то что у нас в Сибири, но все равно, терпимым. В прогулках меня неизменно сопровождал мастодонт Саша. И было совершенно непонятно, где же он служит — в ФСБ или у Сосновского? Или «ласковый теленок двух маток сосет»? Возможно, что так. Все мои попытки его разговорить, закончились полным провалом. На мои вопросы он отвечал односложно: «да», «нет», а чаще всего — «ну». С этим «ну» он, похоже, родился, а дальше его развитие застопорилось. Раньше офицеры конрразведки были несколько иными. Но, как говориться, каждое время выбирает своих «героев». Вот именно.

Итак, заканчивались вторые сутки моего пребывания на базе отдыха боевиков. Мы с Сашей совершали послеобеденный моцион, обозревая красоты местного ландшафта, когда к особняку подкатил шестисотый «мерседесс» и из него вышли двое невысоких спортивного вида парней, одетых в черные с иголочки костюмы. Не иначе стибрили у дядюшки Кордена.

Я понял, что приехали за мной. Но на всякий случай решил уточнить.

— Чья это машина? — спросил я Сашу. Но он лишь хлопал ресницами, заинтересованно рассматривая «мерседес». Для его «компьютера» было слишком мало вводных данных, чтобы ответить своим неизменным.

— Сосновского?

— Ну, — кивнул Саша.

Все ясно. Прибыли за мной. Скоро я буду лицезреть одного из самых могущественный промышленных магнатов России, тасазать, лично.

Один из приехавших направился прямиком к нам. Это был довольно симпатичный брюнет примерно моего возраста с широкоскулым волевым лицом. Он придирчиво с ног до головы меня осмотрел, с сомнением спросил:

— Вы подполковник Кольцов Павел Иванович?

— Нет. Я подполковник Беркутов Дмитрий Константинович, — ответил я с простодушной улыбкой. — Но это неважно. я все равно тот, кто вам нужен, юноша.

Слово «юноша» его несколько позабавило. Он усмехнулся. Но тут же вновь став деловым и серьезным, сказал:

— Но нам сказали доставить Кольцова?

— Правильно. Кольцовым я был летом прошлого года. А теперь я Беркутов. Понятно?

Но, похоже, теперь ему стало совсем ничего непонятно.

— А кто вы на самом деле? — озадаченно спросил брюнет.

— Какой вы, юноша, любопытный, — вздохнул я. — Вам непременно надо знать все и сразу. Кто я на самом деле не знает даже моя мама. Она считает меня добрым и отзвычивым. Но ваш босс с этим категорически несогласен. Он убежден, что я вредный и опасный тип, портящий настроение олигархам.

Кажется, я заплел брюнету последние извилины. Он беспомощно оглянулся на своего приятеля, стоящего у машины, будто надеялся, что тот ему поможет выйти из запутанной ситуации.

— А где же Кольцов? — спросил он, теряя последние остатки мужества.

— Легендарный подполковник ФСБ Кольцов Павел Иванович давно почил в бозе, — сказал я печально-торжественно. — И не надо реанимировать его из небытия. Он этого не одобрит.

На брюнета уже было жалко смотреть. И если бы к нему на помощь не пришел мастодонт Саша, он бы точняком дал деру. Определенно.

— Да он это, — сказал Саша.

— Кольцов?

— Ну?

— А он говорит, что он Беркутов?

— Ну. И Беркутов. Он же говорит, что тот и другой. Это так, — проговорил Саша немыслимую для себя фразу.

Брюнет облегченно вздохнул. Но тут же вновь опечалился.

— А что это у вас с лицом? — спросил он меня.

— Сам не пойму, — пожал я плечами. — Шел по улице. Поскользнулся. Упал. Потерял сознание. Очнулся уже вот таким. Ничего не понимаю! И физиономию у меня вроде сугубо славянская. Может быть меня длинный нос подвел? Как вы считаете?

Но кажется я его уже достал окончательно и ему было совершенно наплевать и на мою внешность, и на меня самого.

— Пойдемте, — проговорил он и направился к машине. Я потопал следом. Мы сели в машину и поехали, судя по солнцу, куда-то на север. Через сорок минут мы остановились перед огромным фешенебельным «замком». Несмотря на внушительные размеры и импозантный вид, «замок», сложенный из красного отделочного кирпича, выглядел несколько мрачновато, «Замок Дракулы» — тут же окрестил я его.

Затем меня провели в роскошный холл, посадили в кресло и сказали: «Ждите». И я стал ждать, когда ясновельможный пан соизволят меня принять.

Ждать пришлось долго, больше часа. Но вот появился мой старый знакомый брюнет и торжественно провозгласил:

— Идемте!

При близком рассмотрении олигарх показался мне ещё комичнее и нелепее, чем выглядел на экране телевизора. А великолепие и красота кабинета лишь подчеркивали его убожество. И глядя прямо и открыто в его маленькие бегающие и насквозь лживые глазки, я подивился: «Неужели же люди, имеющие с ним дело, не видят, что этому прохендею нельзя ни в чем доверять?!» Я бы такому даже личной кошки не доверил — испортит. Определенно.

Но это он для других могущественный олигарх, а для меня — пустое место. Детей мне с ним не крестить, денег мне его не надо, пусть ими подавится, ублюдок, должностей — тоже. И вообще, пошел бы от к такой матери! Чтобы Дима Беркутов стоял перед ним, как бедный родственник? Ну уж нет!

Вальяжной походкой я продефилировал через весь кабинет, сел в кресло за приставным столом и, глядя нагло и открыто на сатрапа, сказал:

— Ну, что скажешь, дядя?

Сосновский конечно же был шокирован моим беспардонным поведением, но вида не подал. Дьявол он на то и дьявол, что умеет скрывать свои чувства.

— Как вас того?… Зовут, ага?… Из головы… Все забываю. — Сухой и неприятный голос олигарха чем-то напоминал стрекот сороки.

— Дмитрием Константиновичем меня, ага.

Но он вновь сделал вид, что не обратил внимания на мою очередную выходку.

— Это конечно… Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— И зачем к нам в эту… в столицу?… Пожаловали?… Зачем, Дмитрий э-э-э Константинович?

Это он надо мной, стало быть, издевается. Хочет показать, что я в полной его зависимости, что он хозяин положения, а я так себе, недоразумение какое-то? Дохлый номер, дядя! Не на того напал. Я таких убогих олигархов одной левой.

— Да вот, решил на тебя посмотреть. А то люди говорят: «Демон, демон». Дай, думаю, взгляну, никогда прежде демонов не видел. Любопытно. А теперь вот вижу — никакой ты не демон, а Богом обиженный человек. Даже сочувствие к тебе имею. Как только тебя, такого образину, жена терпит? Моя бы давно сбежала. Факт!

Лицо олигарха пошло красными пятнами, а черные глазки выразили растерянность и недоумение. Он явно не был готов к подобному повороту событий. Это продолжалось около минуты. Но вот его лицо вновь стало умильно-благостным, глазки заблестели веселостью и жизнелюбием. Глядя на меня он сокрушенно покачал головой и укоризненно, но ласково, как разговаривают с непослушным ребенком, проговорил:

— Зачем вы так, Дмитрий э-э-э… Не надо так… Со мной так… Не надо. Я ведь все про вас. — Он похлопал рукой по папке. — Вот тут все… Про вас. Все.

— А что там «все про вас» может быть? Дмитрий Беркутов чист перед законом и людьми, чего бы не сказал о некоторых других субъектах Российской Федерации. По ним, по этим субъектам, давно веревка плачет.

И снова Сосновского на какое-то время заклинило. Но он вновь очень быстро преодолел стопор. Печально улыбнулся и как прежде покачал своей «милой» головкой одноглавого дракона.

— Ну, зачем же. Дмитрий э-э-э… так?… О моих людях так?… Неуважительно? Зачем?… Они тут много чего… Зря вы. Очень того… Любопытно, ага. — Он раскрыл папку и рассматривая её содержимое, меленько захихикал. — Экий вы тут… Герой какой!… Вот бы ваша жена… Посмеялась бы, ага.

Или этот лысый черт блефует, или действительно подготовил мне какую-то подлянку? Но я-то точно знал, что последнее время был чист не только перед законом, но и перед собственной женой.

— Разрешите полюбопытствовать? — Я протянул руку, будто просил у олигарха подачку.

— Это конечно… Это, пожалуйста, ага. — Он передал мне пачку фотографий.

Стоило лишь на них взглянуть, как мне стало так муторно на душе, что захотелось унестись далеко-далеко от всего этого безобразия, от этого хренова олигарха — пародию на человека, от его мерзостей и гнустостей. Но фотографии жгли мне руки и не позволяли сбежать от жуткой действительности.

— Туфта это, начальник! — ошарашено выдавил я из себя, от растерянности употребляя лагерный жаргон.

— Фу, как! — скорчил брезгливую мину Сосновский. — Некрасиво как… Почему же, я извиняюсь… Когда вот они… Фотографии — вот? Это ведь того… Документ, ага. Фиксация, можно сказать… Событий, можно сказать. Зря вы, Дмитрий э-э-э… так-то. Зря.

Я уже и сам понимал, что зря. Крыть мне было нечем. Это называется — приехали! Ни фига, блин, заявочки! Это что же получается?! Если ты даже кристально чист и изнутри и снаружи, так чист, что даже поскрипываешь, как накрахмаленная скатерть, то это ровным счетом ничего не значит. Эти шакалы так тебя вываляют в дерьме, так обольют помоями, что потом век не отмоешься. Определенно. Так вот отчего у меня башка раскалывалась? Они напичкали меня какой-то дрянью и заставили «танцевать» стриптиз. Фотографии были яркими, красочными, впечатляли. На двух из них я в салоне самолета напропалую целовался с хорошенькой стюардессой. На восьми остальных я весь голенький, аки Адам до рождения Евы, в разных позах и положениях был заснят в компании двух пышнотелых девиц. Но больше убеждали даже не эти девицы, а многочисленные синяки и ссадины на моем теле. Все ясно — герой не выдержал пыток, сломался, а теперь утешается в объятиях сладострастных путан. Да-а, дела-а! Дела, как сажа бела. Уверен, что у них и видеокассета есть со всем этим безобразием. Специалисты!

— Очень впечатляет! — вынужден был я согласиться. — Этот тип, — я указал на фотографии, — до того на меня похож, что даже я стал сомневаться — я это или не я?

— Вы это, Дмитрий э-э-э… Вы, ага.

— Нет, смею утверждать, что это не я. У меня на два сантиметра длинней. Я свои размеры знаю. Показать? — Шутка получилась грубой, пошлой и плоской, как коровья лепеха. Я стремительно деградировал прямо на глазах.

— Ну, зачем же того… — брезгливо поморщился олигарх. — Некрасиво это, ага… Нехорошо.

Я молча вернул ему фотографии. Мне стыдно было за себя и за того парня, который на фотографиях. Что они, гады, с ним сделали?! Он так любил свою жену, так ей был предан! Боже, если ты есть, то покарай нечестивцев!

Но как оказалось, это была лишь прелюдия к спекталю под названием: «Маленький капут» или «Бедный мент в пасти у дракона».

Сосновский пошелестел бумагами в папке, вытащил на свет одну из них и стал читать. Читать он научился лучше, чем говорить.

— «Начальнику следственного управления прокуратуры Новосибирской области государственному советнику юстиции 3 класса Иванову С.И. от гражданина Варданяна Алика Ивановича»…

— Не надо, — попросил я, так как боялся, что мое бедное сердце не выдержит такого позора и взорвется.

— Ну, отчего же… Очень того… Любопытно, ага… Как в этом… Как его? Кино… Как в кино. Замечательно!

И чтобы дать выход скопившейся во мне отрицательной энергии, я заорал благим матом:

— Не надо больше кина, начальник! Я это кино уже видел. Ты потом дома бабе своей будешь кино крутить.

Сосновский прекрасно понимал, что я сейчас испытываю и буквально наслаждался минутой торжества.

— Ну, если не хотите… Кино не хотите. Можно того… Послушать можно. — Олигарх нажал на одну из кнопок телефона. — Алик Иванович, ты нам того… То место, ага… Организуй, ага.

И тут я услышал собственный бодрый и самонадеянный голос:

«А как же, Алик Иванович, наша фирма веников не вяжет и, в отличии от вашей, проколов не допускает. За такие проколы нас бы давно выгнали с работы»,

Это был глубочайший нокаут по всем правилам профессионального бокса. Такого со мной ещё не было. Определенно. Я даже не мог придумать себе определения, — все они казались слишком безобидными для меня.

В Центр ушла телеграмма: «Олигарх — Юстасу. Алексу капут. Оказался полным болваном. Присылайте следующего». И это уже никакая не шутка. Болван и есть. Причем, не просто болван, а самонадеянный болван! А такой опасен вдвойне. Его к оперативной работе на пушечный выстрел не надо подпускать. Крутой уокер, крутой уокер! Ха-ха! Крутой кретин! Как же они меня красиво сделали! Молодцы! Раньше мне такого бы и в кошмарном сне не приснилось. А я-то считал, что поймал Варданяна на голый крючок. Дурачина я простофиля! Это он меня на голый крючок поймал. А он-то как раз молодец, разыграл все как по нотам. Они внимательно изучили все мои «подвиги» и поняли, что мужик я нахрапистый и привык все решать кавалерийским наскоком, покажи противник слабину, и я тут же начну его вербовать. На этом они меня и поймали. По существу, я действовал по тому же сценарию, что и на Кавказе. Хитрый лис Сосновский это учел и построил мне большущую фигуру из трех пальцев. Это называется — довыступался! Что же теперь будет? То, что ничего хорошего, это определенно.

— Чего того?… Дмитрий э-э-э… Молчите чего?

— А что того… Говорить, ага… Сделали вы меня. По всем статьям сделали, мать вашу!

Сосновский неожиданно вскочил, засучил перед собой кулачками, даже топнул ножкой. Закричал гневливо:

— Не сметь!… Мою мать!… Не сметь!

— Хорошо, не буду, — тут же согласился я.

Олигарх выскочил из-за стола и меленькими шажками пробежался взад-вперед по кабинету. Боже, до чего же он ужасен! Этакий страшилка из детских комиксов. Сотворила же природа подобное «чудо», будто специально для того, чтобы отравлять людям жизнь. В нем буквально все, начиная от нелепой фигуры и кончаю мозгом работающим в системе синхрофазотрона, подчинено именно этой цели. Осознает ли он сам это? Вряд ли. И никакой управы нет на этого черта. Прошлый раз, расследуя дело Кудрявцева, Сергей Иванович начал было к нему подбираться, но Генеральная прокуратура тут же дала по рукам — не лезь не в свое дело. Точно, у него везде все схвачено, за все заплачено. Как же быть? Может быть взять вон ту массивную хрустальную пепельницу да шарахунуть его по лысой башке — освободить Россию от этого демона? Впрочем, это мало что даст. Его место займет другой такой же. А из этого продажные журналисты сделают национального героя, пострадавшего за интересы страны. Определенно. И многие молодые толпами побегут в сосновские. Нет. здесь нужно что-то иное. Но вот что? Моим слабым умишком вряд ли можно что-то придумать.

Сосновский ещё пару минут побегал по кабинету, выпустил пар, успокоился, вернулся за стол. Покачал укоризненно головой и даже погрозил мне пальчиком.

— Экий вы, Дмитрий э-э-э…

Мне до чертиков уже надоело это эканье и я подсказал:

— Константинович.

— Ну да… Это конечно, ага… Нехорошо так, Дмитрий э-э-э…

— Константинович.

— Нехорошо это, Дмитрий Константинович… Выражаться. Нехорошо.

— А я не выражаюсь,

— Нет, выражаетесь… Я же собственными этими… Ушами этими… Слышал.

— Как же ты меня притомил, олигарх, — устало проговорил я. — Пошел бы ты тогда к такой матери! Общение с тобой сделает из меня неврастеника. Определенно.

Сосновский рассмеялся, будто я сказал что-то очень смешное. Вероятно олигарх любил, когда лиди выказывают перед ним слабость.

Он вновь нажал на кнопку на пульте телефона и сказал:

— Два кофе.

Через пару минут бесшумно вошел невысокого росточка симпатичный молодой человек с подносом в руках, выставил на стоящий в углу кабинета круглый столик две чашки кофе и вазу с фигурным шоколадом и так же бесшумно вышел.

Я уже отметил, что в постоянном окружении Сосновского были все люди невысокого роста. По всему, он не любил высоких. А я был именно из таких.

— Давайте, Дмитрий э-э-э…

— Послушайте, Виктор Ильич, — не выдержал я, — в таком случае называйте меня просто Димой.

— Ага. Совершенно нет памяти на эти… На имена, ага… Совершенно, — пожаловался мне олигарх. — Давайте по чашке… И того… Потолкуем ага.

Мы перешли в угол кабинета и стали пить кофе в полном молчании. Я устал от позора, Сосновский — от триумфа. Наконец, кофе был выпит и я, спросив разрешения у хоязина, закурил. Я терялся в догадках. Что ещё задумал этот хитрый лис? С «приговоренным к расстрелу» он вряд ли стал бы распивать кофе. Путем шантажа склонить к предательству? Нет, он не такой наивный, должен прекрасно осознавать, что такое не пройдет ни при какой погоде. Тогда, что? Приготовил очередную подлянку? Может быть у него сегодня день смеха?

— А что бы вам того… не поработать на этого… На меня не поработать? — вдруг сказал Сосновский.

Предложение было настолько неожиданным, что я буквально онемел от изумления, Теперь я понимал ещё меньше чем когда бы то ни было. Зачем ему это? Ему что, некому подлянки делать? По-моему, он их утраивает всей стране и довольно регулярно.

— Почему вы того… Молчите почему?

— Я посчитал, что вы неудачно пошутили.

— Нет, я это… Серьезно это. Так как?

— И в каком же качетве? Если в качестве боксерской груши для ваших ребят, то нет, я не согласен.

— Зачем же… Приличную найдем… Должность приличную… Сколько вы там… — Олигарх отчего-то показал на окно. — Получаете? Сколько?

— Мне вполне хватает, — ответил я уклончиво. — И потом, я же не из-за денег, а по идейным соображениям.

— А, бросьте! — пренебрежительно махнул рукой Сосноывский. — Чего уж тут… Передо мной?… Чего? Я в десять раз больше, ага… Машину… Квартиру… Все будет… Сразу будет. Так как?

— Я не могу вот так, с кондачка решить такой важный для себя вопрос, — ответил я, пытаясь выиграть время и все как следует обмозговать. Я был настолько напуган предыдущим, что очень не хотел оказаться по своей глупости в новом дерьме.

Сосновский неожиданно легко со мной согласился.

— Это конечно… Это я понимаю… Надо подумать… Думайте… Надумаете, я всегда… К вашим этим… Услугам вашим, ага… Всегда, так сказать. — Сосновский встал. — Не смею того… Задерживать, ага.

Полный противоречивых чувств я покинул кабинет олигарха. Не верил я этому черту лысому, ни одному его слову не верил. Определенно.

Меня вернули на базу отдыха, где я продолжил мыслительную деятельность, если то, что я ношу на плечах, ещё способна родить что-то конструктивное. Вряд ли. Но надо попытаться. Иной альтернативы у меня нет. Да, здорово я отличился. Так отличился, что этот позор теперь до конца дней моих будет приходить ко мне в кошмарных снах. Меня эта дура молохольная эйфория подвела. Что б ей пусто было. Раскудахталась зараза: «Ах, какой умный! Ах, какой замечательный! Ах, какой крутой парнишка! Прям сибирский уокер!» И ведь по прежнему опыту знал, что стоит только послушать эту дуру, как окажусь в дерьме. Но, похоже, что прежний опыт лишь Сосновскому полезен, а Беркутову он до лампочки. Учит этого бедолагу жизнь, учит, а ему все, что об стенку горох — то поступит в партию, то наступит в дерьмо. Ну да ладно, хватит самокритики, пора думать о том, как без посторонней помощи выбраться из пасти дракона.

Итак, почему олигарх мне предложил трудоустройство? Я вроде бы не безработный и в его благотворительности не нуждаюсь. Допустим, что я откажусь. Что тогда будет? Тогда он, как пить-дать, меня убьет. Вернуть меня в таком виде жене и родному коллективу ему совесть не позволит. И что же все это значит? У меня нет иной альтернативы, как согласиться, так что ли? Похоже, что так. И все же, зачем я со своим кляйне маленьким умишком ему понадобился? Ведь кажется одержал надо мной полную и безоговорочную победу, наплевал в душу, уничтожил, как личность, насладился моим унижением. Чего же еще? О чем ещё может мечтать такой человек, как Сосновский? И мало-помалу я начинаю понимать психологию олигарха. Да, ему все это мало. Ему надо окончательно сломить мою волю и превратить в своего раба, в живой ходячий экспонат своей власти, могущества и изворотливости ума, умеющего превращать даже самого строптивого в последнее чмо и ничтожество. Чтобы, проводя очередную делегацию по залам своего дворца, он мог указать на меня и снисходительно сказать: «А это мой раб Дима. Когда-то был ну очень строптивым, даже пытался со мной воевать. А теперь видите, что от него осталось? Дима, ко мне! Сидеть! Лежать! Лизни у того дяди ручку. Укуси вот ту тетю за задницу. Молодец!» Да, похоже, именно в этом все дело. Главное — понять психологию противника. Это уже кое-что. А затем уметь её использовать с пользой для себя. Это мне ещё предстоит. Так что, ничего ещё не кончено, господин хороший, олигарх ты занюханный. Мое согласие на тебя вкалывать, будет началом твоего конца. Это я тебе обещаю и где-то по большому счету даже гарантирую. Определенно.

 

Глава десятая: Будьте вы все прокляты!

Ночью Калюжный завернул труп жены в старенький ковер, отвез на Гусинобродское кладбище и закопал между свежих захорониний, отметив место двумя зарубинами на березе.

Он постоял над тем местом, где спрятал труп жены, поплакал, чуть слышно проговорил:

— Прости меня, Ирина! Ты ведь знаешь, что я это делаю ради спасения нашего сына. Даст Бог, когда-нибудь я смогу похоронить тебя по-человечески. Я очень на это надеюсь. Спи спокойно, моя хорошая!

Вернувшись домой, Эдуард Васильевич попытался уснуть. Но сон не шел. Он вообще потерял способность спать. Его мозг и тело буквально изнывали от усталости, но он ничего с собой не мог поделать. От двух таблеток демидрола лишь немного онемело во рту. Только и всего. Может быть выпить? Нет, это сейчас исключено.

Утром он стал ждать звонка. Но в одиннадцать не позвонили. И воображению Калюжного стали рисоваться картины, одна страшнее другой. Звонок раздался в половине двенадцатого. Эдуард Васильевич схватил трубку.

— Алло! Я слушаю!

В трубке раздался ровный, даже приятный баритон:

— Это хорошо, что слушаешь. Судя по твоим действиям, ты принял наши условия, наши правила игры? — мужчина снисходительно рассмеялся.

— Да-да, конечно, не извольте беспокоиться. Я все сделаю, как вы того требуете, — заикивающе, даже как-то по-лакейски, проговорил Калюжный.

— У тебя нет иного выхода, дружище, — резюмировал баритон.

— Да-да, конечно, — тут же согласился Эдуард Васильевич.

— Где кассета?

— У меня.

— О ней кто-нибудь знает?

— Нет, не беспокойтесь. Ни одна живая душа.

— Мертвые нас не интересуют, — мрачно пошутил мужчина. — Сегодня ровно в четыре доставишь её на вокзал Новосибирск-Главный и отавишь в 192 камере. Записывай номер кода.

— Нет-нет, я так не могу! — заволновался Калюжный. — А как же Анатолий?!

— Ты почему перебиваешь собеседника, не выслушав до конца? Это невежливо… Так вот, в камере ты найдешь ответ на волнующий тебя вопрос. Понятно?

— А где же гарантии, что с ним ничего не случилось?!

— Мы тебе не ателье по пошиву верхней одежды, гарантий не выдаем, — вновь пошутил баритон и весело рассмеялся, посчитав шутку удачной.

— Но как же так?! Ведь вы же обещали?! — беспомощно проговорил Калюжный.

— Никто тебе, дружище, ничего не должен. Ты и так выполнишь все наши условия без всяких гарантий. У тебя просто нет выбора.

— Но только, пожалуйста, очень вас прошу… Анатолий, он единственный у меня… Я отчего-то по вашему голосу чувствую, что вы меня понимаете и сочувствуете мне. У меня никого другого на свете… Вы меня понимаете?

— Какой же ты нудный, приятель, — вздохнул мужчина. — Записывай код.

— Ага, я сейчас. Вот только ручку… — Калюжный заметался по комнате в поисках авторучки, но все они, как назло, куда-то запропастились. Наконец, вспонил, что авторучка есть в его нагрудном кармане. Подскочил к телефону. — Да, говорите, я слушаю.

— 29584. Записал?

— Да. Спасибо!

— В таком случае, прощай, дружище.

И Калюжный услышал в трубке короткие гудки. Он прижал трубку к груди и заплакал. Наступал момент, когда на карту ставилось все, вся его жизнь. И горячо, сбивчиво, будто читал молитву, стал говорить:

— Господи! Помоги! Сохрани жизнь моему сыну, Господи! Отведи от него беду и защити. Если Тебе нужна чья-то жизнь, то возьми мою. Возьми! Правда. Она мне больше не к чему. Я уже прожил свое. А он ещё совсем молод. Ему жить да жить. Он у меня хороший. Будет славно тебе служить. Очень даже славно. Только очень Тебя прошу — помоги ему, Господи!

* * *

Эдуард Васильевич оделся, вышел из дома, сел в машину и поехал на дачу к Друганову. По дороге заехал в церковь и поставил одну свечку за здравие раба Божьего Анатолия, другую — за упокой души рабы Божьей Ирины.

И вдруг в голову пришла совершенно шальная мысль: «А что если кассету похитили?!» И сколько Калюжный не убеждал себя, что этого просто не может быть, ничего не помогало. Он вскочил в автомобиль и погнал на дачу Друганова.

Олег Дмитриевич был искренне рад освобождению Калюжного.

— Я верил, что истина в конце-концов восторжествует, — проговорил он убеждено. — А у меня они тут обыск учинили. Представляешь?! Все вверх тормашками перевернули.

«Вот оно! Вот!» — в ужасе подумал Эдуард Васильевич и, едва сдерживаясь, чтобы не раскричаться, спросил:

— Нашли что-нибудь?

Друганов усмехнулся.

— Мой браунинг. Были на седьмом небе от счастья. Но мне пришлось их разочаровать, предъвив документы на него. Все равно забрали, сказали, что на экспертизу. Как жена, сын?

— Все нормально, дядя Олег. — Калюжный решил до поры ничего Друганову не говорить.

— Вот и славно. Ты есть хочешь?

И только тут Калюжный понял, что очень голоден. За все время после освобождения у него маковой росинки во рту не было.

— Не откажусь.

— Тогда я пойду, что-нибудь приготовлю. — Друганов ушел на кухню.

Эдуард Васильевич, не мешкая, взобрался на чердак. Кассета, слава Богу, была на месте. И только тут появилась уверенность, что с Анатолием все будет хорошо.

А потом они пообедали и Калюжный с часок вздремнул. В половине третьего пришел сторож и сказал Друганову, что звонила его жена и сказала, чтобы он срочно приехал домой.

— А что случилось?! — встревожился Олег Дмитриевич.

— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками сторож. — Она не сообщила. Сказала только, что б срочно… Слышь, Дмитрич, у тебя чего-нибудь выпить не найдется? Голова страсть как болит.

— У тебя она вечно болит, — усмехнулся Друганов. — Пойдем, полечу.

Калюжный подвез Олега Дмитриевича домой и отправился на вокзал. До четырех оставалось ещё полчаса. Они показались ему вечностью. Но он дождался, когда минутная стрелка перепрыгнет на цифру двенадцать и побежал к автоматическим камерам хранения. В 192-й камере он нашел записку, развернул, прочел: «Твой сын находится на даче у Друганова». «Как же так?! — удивился Калюжный. — Ведь мы только-что оттуда?!» И понял, что звонок сторожу садоводческого товарищества преследовал цель выманить Друганова с дачи. Да, да, Анатолий несомненно там! Эдуард Васильевич положил видеокассету в камеру, закрыл её и побежал к автомобильной стоянке. Далнейшие свои действия помнит довольно смутно. Помнит, что на проспекте Дзержинского был остановлен инспектором ГИБДД за превышение скорости и, для того, чтобы тот его поскорее отпустил, отдал ему все имеющиеся у него деньги.

Вот наконец и дача Друганова. Калюжный вбежал на крыльцо, распахнул дверь и…

— Не-е-ет!!! — закричал он. — Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! Этого не должно быть! Так нельзя! Нельзя! Это не справедливо!

Он обезумел от увиденного, от свалившегося на него нового страшного несчастья. Подскочил к мертвому сыну, лежавшему на диване, схватил его за грудки, принялся трясти и, давась рыданиями, проговорил:

— Вставай! Ты не смеешь!… Не смеешь оставлять меня тут одного! Вставай! Чего разлегся?!… Толя! Толечка! Ну, пожалуйста! Я тебя очень прошу, вставай! Слышишь меня, Толя?! Родной ты мой сынок!

И окончательно поняв, что ему уже никогда не дозваться, не докричаться до сына, Эдуард Васильевич обессиленно опустился на колени, положил голову ему на грудь и заплакал. Его жизнь разом кончилась.

— Прости меня, Толя! Прости, сынок! Прости, что не смог, не сумел тебя защитить!

Появившийся в дверях Друганов вынужден был ухватиться рукой за косяк, чтобы не упасть от увиденного. С мистическим ужасом смотрел он на Калюжного в одночасье посидевшего.

— Горе-то какое! — пробормотал он. — Какое великое горе!

Олег Дмитриевич подошел к Калюжному, взял его за плечи, с силой оторвал от сына.

— Пойдем, Эдик. Пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться. — Он вывел его на крыльцо.

— Ночь! — прохрипел Калюжный, поводя безумными глазами.

Друганову стало жутко.

— Ну что ты, Эдик! — ласково проговорил он. — Какая же ночь. Всего половина шестого.

— Ночь! — убежденно повторил Калюжный. Он огляделся. Его окружала плотная, вязкая тьма. И в этой темноте бродили какие-то тени очертаниями похожие то ли на людей, то ли иных существ на них похожих, но таких же омерзительных. Вдалеке слышалась печальная музыка.

«Должно быть кого-то хоронят, — подумал Эдуард Васильевич. — Ах, да, сегодня же умер мой сын. Мой единственный сын, мой Анатолий».

Он медленно опустился на колени, обратил лицо к черному и бездонному, как провал памяти, небу и, грозя плотно сжатыми кулаками, прохрипел:

— У-у, гады!! Как я вас всех ненавижу!! Будь вы трижды прокляты!!!

2000г. г.Новосибирск