Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».

(Напоминаю: Рукопись необходимо выделить прописью)

...Ночь была черной, что воронье крыло, теплой и тихой, как голубица. Легкий ветерок с моря остужал наши разгоряченные лица. Вилла была обнесена высоким забором. Но это ничего не значило. У нас были три легких и прочных складных лестницы. Для операции все было подготовлено. Еще днем моя правая рука — рыцарь Аркаиз проник на территорию виллы и спрятался в конюшне. И теперь мы ждали двух часов, когда он отключит сигнализацию. Виллу охраняли семеро боевиков. Схема их постов была досконально изучена. Учитывая нашу подготовку, осечки быть не должно. Теперь я был рыцарем третьей ступени и у меня в подчинении находился небольшой отряд из восьми рыцарей. А ведь с момента моего посвещения не прошло и года. Но я должен был спешить. Годы Великого рыцаря заканчивались. Кто такой хозяин виллы, я не знал. Старший рыцарь только сказал: «Он враг ордена». Этого было вполне достаточно. Враг ордена — мой враг, а потому должен умереть. Это ясно.

Два часа. Пора. Я прокричал выпью, которых здесь водилось в избытке. С трех сторон ограды были приставлены лестницы. Считанные мгновения и мы уже на территории виллы. Каждый из моих людей четко знал свою задачу. Наши черные комбинизоны и черные маски сливались с чернотой ночи. На ногах одеты матерчатые сапоги на войлочной подошве, не издававшие при ходьбе даже шороха. Безшумно приблизились к вилле. Служебный вход уже был предусмотрительного открыт Аркаизом. Молодец! Через пять минут с охраной было покончено. В сопровождении рыцарей я направился к спальне хозяина.

Он спал глубоко. Проснулся лишь тогда, когда был включен яркий свет. Это был пожилой человек с седым бобриком волос и благородным, царственным лицом. Его взгляд выразил недоумение, сменившееся тут же животным страхом.

— Спаси... — закричал он, но я не дал ему закончить и взмахом кинжала перерезал горло. Крик сменился хрипом, бульканьем. Тело задергалось в предсмертных конвульсиях, застыло. Все было кончено.

У него оказалась красивая и молодая жена. Этакая породистая самка с сильным, гибким и нежным телом. Она прижалась к высокой спинке кровати и с ужасом, как затравленная лань, наблюдала за мной. В глубоком вырезе ночной рубашки волновалась роскошная грудь. Она меня волновала. Труп её мужа. Теплая, пахнувшая парным молоком, кровь. И этот ужас в голубых глазах. Мой зверь захлебнулся желанием.

— Оставьте нас, — сказал я. — Я хочу с этой дамой поговорить тет-а-тет.

Рыцари понимающе рассмеялись и вышли из комнаты.

Я стал стаскивать с себя комбинизон. Она все поняла. В её глазах вспыхнула надежда. Заискивающе улыбаясь, принялась поспешно снимать ночную сорочку. Ее бело-мраморное тело, покрытое нежно-золотистым пушком, даже превзошло ожидания. Сотворяет же природа подобное чудо. Нежная длинная шея, плавно переходящая в покатые плечи, высокие упругие груди с маленькими розовыми сосцами, тонкая талия, широкие бедра, плоский живот, прямые ноги с почти детскими ступнями — все это достойно кисти великого мастера. При виде моего возбужденного члена лицо её дрогнуло. Удивление на какое-то время даже вытеснило страх в её глазах. Похоже, что кроме своего мужа ипохондрика, она не знала других мужчин. Я приказал ей встать у кровати, упереться о неё руками и вошел в неё сзади. Необычность обстановки придавала страсти особый привкус. Я испытал настоящее наслаждение. Она, стараясь мне угодить, разыгрывала страсть — кричала, стонала, содрогалась телом. Но то была не дрожь сладострастия, а дрожь страха, подавившего в ней все остальные чувства. Жалкие людишки! Чтобы сохранить свою ничтожную жизнь, они способны идти на любые унижения. А потом я её убил.

Утром был вызван к старшему рыцарю. Худой, с острыми чертами лица и большим кадыком на тонкой жилистой шее, он стоял ко мне вполоборота и, глядя куда-то в пространство, сухо сказал:

— От имени главного рыцаря я уполномочен заявить, что он очень доволен вашими действиями. Отныне вы рыцарь пятого ранга ордена «Белой лилии». Поздравляю!

А правый, обращенный ко мне, выпуклый и тусклый глаз его сжирала зависть. Когда-нибудь я вырву этот глаз и заспиртую. На память. Так будет...

 

Глава вторая: Еще одно убийство.

Когда Максим Заплечный после спектакля вышел на улицу в городе сгустились сиреневые сумерки, зажглись фонари. Спектакль сегодня явно затянулся. Все ходили по сцене, будто сомнамбулы, буквально засыпали на ходу. Да ещё Любочка Голованова устроила перед спектаклем истерику — Двуликий Янус ей, видите ли, что-то не так сказал. Дура безмозглая! Двуликим Янусом, или просто — Янусом, они звали главного режиссера Илью Ильича Янсона за его лживость и двуличие. Тот ещё тип! Максим очень расчитывал получить в новом спектакле главную роль, да и Янус клятвенно обещал, но в последний момент все же отдал её своему любимчику Земляникину, этому бездарному жлобу. Двуликий и есть. Нет в жизни счастья. Ходили упорные слухи, что у режиссера с Земляникиным не одни лишь дружеские симпатии. Сплетни наверное. Хотя, кто его знает. Максим не сколько не удивится, если это окажется правдой. Отдает же он отчего-то главные роли этому ничтожеству.

Около театра его поджидала группка восторженных поклонниц — девочек от шестнадцати до восемнадцати лет. Он был их кумиром. У женщин более зрелого возраста он не пользовался авторитетом. Нет. Они предпочитали того же амбала Земляникина, называя его сибирским Шварцнегером. О времена! О нравы!

Девушки, будто стая бабочек, подлетели, закружились вокруг, восторженно залопотали: «Ах, Максим Георгиевич, вы были сегодня великолепны!», «Ах! Ах! Ах!», — и принялись совать ему открытки с изображением облдрамтеатра. Он достал авторучку, подписал несколько открыток, поднял руки, решительно сказал:

— Все, девочки! Все! Оставьте меня. Я сегодня устал.

Разочарованные девушки неохотно разлетелись в разные стороны. А Максим отправился пешком домой. Он всегда ходил в театр и из театра только пешком. Считал, что это позволяло ему поддерживать форму. Настроение было скверным. Обещанный гонорар за удачно проведенную операцию Янус задерживал, а после убийства Заикиной, получить его становиться все более проблематичным. Убийство это наделало в театре много шума и породило массу слухов и предположений, порой, самых невероятных, но толком никто ничего не знал.

А вот и его дом. У подъезда на лавочке сидела соседская девочка Таня — одна из его поклонниц, с каким-то парнем.

— Здравствуйте, Максим Георгиевич! — робко поздоровалась она и глубоко вздохнула. Она давно тайно и безнадежно была влюблена в своего кумира.

— Здравствуй, Таня! Надеюсь ты сегодня выучила уроки? — неловко пошутил он. Вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице. На площадке между первым и вторым этажами ему повстречался какой-то мужчина.

— Здорово, приятель! — проговорил тот.

Максим поднял глаза и вскрикнул от неожиданности. В тот же миг в лицо ему ударила мощная струя какого-то газа и погасила сознание.

Через полчаса труп Максима Заплечного, буквально плавающего в луже крови, обнаружила Таня Куликова. От её крика были разбужены все жильцы. Узнав голос дочери, из квартиры выскочил Семен Павлович Куликов и сломя голову помчался вниз, где и нашел лежавшую без сознания от пережитого страха дочь и труп соседа. Он принес дочь домой, позвонил в милицию и сообщил о случившемся.

* * *

Сергей Иванович Иванов всего месяц, как вернулся из отпуска. За последние пять лет ему впервые удалось его использовать. Вместе с дочкой Верочкой они отдыхали в Сочи. Он не был здесь лет пятнадцать. Некогда шумный, яркий, многоголосый, набитый отдыхающими, будто Верочкина головка — вопросами, город словно внезапно разбил паралич. И теперь он доживал свои дни в тиши и запустении. Сейчас здесь отдыхали лишь те, кто мог себе это позволить. А таких было немного. Остро ощущался дефицит мужиков. Поэтому с самого первого и до последнего дня молодые, красивые и породистые девицы буквально гипнотизировали его взглядами, а то и откровенно клеили — приглашали в ресторан, в театр, готовы были на время отпуска удочерить Веру. Но... Но со смертью Кати, Иванов стал равнодушен к женщинам. Ага. Нет, с этим делом у него было все в порядке. И как всякий нормальный мужик он испытывал волнение при взгляде на полуобнаженную натуру. Это конечно. Но только стоило представить, что с этой вот надо будет о чем-то говорить, да ещё за ней ухаживать, так сразу пропадало всякое желание. Кроме шуток. Сейчас у него была лишь одна женщина — Верочка, похожая на мать, как две капли воды. Она не позволяла ему скучать ни одну минуту. Они до одури купались в море, загорали и объедались фруктами. Верочка была на седьмом небе от счастья. Словом все было бы путем, если бы не его настроение. Его-то как раз и не было. А какой отпуск без настроения, верно?

Стоило ему выйти на работу, как прокурор области возложил на него исполнение обязанностей начальника следственного управления. Как Иванов не крутился, как не отнекивался, ничего не помогло. И сейчас он буквально считал дни до возвращения из отпуска начальника управления Лукьянова. Оставалось ещё десять дней. О-хо-хо! Когда все это кончится! Соскучился он по настоящему делу. Впрочем, интересных дел совсем не стало. Так, одна мелочевка. Может быть, взять к своему производству сегодняшнее? На безрыбье, как говориться, и рак — рыба. Стоит подумать.

Сегодня ночью он выезжал на место происшествия. На Ватутина в подъезде своего дома на лесничной площадке между первым и вторым этажами был убит актер театра-студии «Рампа» Максим Заплечный. Убийство прежде всего поражало своей жестокостью и, казалось, бессмысленностью. Убийцы отключили жертву струей нервно-паралитического газа, выпущенной из газового пистолета, а когда тот упал, буквально размозжили череп двумя ударами, скорее всего, молотка. В кармане джинсовой куртки потерпевшего находился бумажник с пятью тысячами рублей, на руке — золотые часы и печатка. Но ничего не было тронуто. Следовательно, разбой отпадает. На заказное убийство это также не походило. Киллеры обычно используют при убийствах пистолет, крайне редко — нож, но никак не молоток. И потом, пять тысяч и золотые вещи. Не слишком ли жирно для актера? Словом, темный лес — тайга густая. Даже трудно представить — кому перешел дорогу несчастный служитель Мельпомены.

Стоп. Кажется, у Миши Краснова тоже есть дело, где убита актриса театра. Точно. Он считает, что она была связана с торговцами наркотиков, за что и пострадала. А что если эти два убийства как-то взаимосвязаны?

Он позвонил Краснову.

— Миша, зайди, дело есть.

Через минуту, кряхтя и отдуваясь, в кабинет ввалился Краснов в мешковатом «на вырост» мундире. Протянул Иванову руку.

— Здравствуй, Сережа! Кажется, мы с тобой сегодня ещё не виделись.

— Привет, Миша. Так, кажется, что сегодня ещё только началось, — ответил Сергей Иванович, пожимая руку друга. — Что у тебя с делом?

— А, не спрашивай! — сокрушенно вздохнул Краснов, садясь. — Глухо, как в танке.

— У тебя ведь потерпевшая — актриса?

— Ну, — кивнул Михаил Дмитриевич.

— А в каком театре она работала?

— В театре-студии «Рампа». А что тебя, вдруг, заинтересовало это дело?

— Ни фига, блин, заявочки! Разговорчики в строю! Я здесь, понимаешь ли, посажен не укаршения ради, а пользы дела и руководства для. Может быть вы филоните и бьете баклуши. Родной налогоплатильщик мне этого не простит.

— Пофилонишь тут, как же, — проворчал Краснов. — Если позавидовал, то может быть возьмешь у меня дело?

— Нет уж, нет уж. Умерла, так умерла. Сам запорол, а теперь хочешь избавиться. Ишь ты какой хитрован! У тебя, Миша, под старость начинает портиться характер. Ага.

— Да пошел ты, — обиделся Михаил Дмитриевич. — Ты меня затем и вызвал, чтобы говорить всякие глупости? Тогда я лучше пойду. — Он сделал попытку встать.

— Подожди, Миша, — остановил его Иванов. — Я сейчас проброшу один звонок и мы потолкуем. Лады?

Он снял трубку, набрал номер телефона прокурора Ленинского района Стаднюка.

— Привет, Григорий Васильеывич! Иванов беспокоит.

— Здравствуй, Сергей Иванович.

— Я по поводу сегодняшнего убийства.

— А что, хочешь забрать у нас дело? Я не возражаю.

— Пока ещё не решил. Но скорее — да, чем — нет. А где этот театр находится? Я что-то о таком не слышал.

— У нас здесь, на левом берегу в Доме культуры «Дорожник». Он был народным театром. Всего год назад получил статус профессионального.

— Ясно. Ты вот что, Григорий Васильевич, пришли мне часикам к двум следователя с этим делом.

— С привеликим удовольствием, Сергей Иванович. Только давай договоримся на берегу — дело бери, а следователя верни обратно. У меня и так запарка.

— Гарантировать не могу, но обещаю подумать. Пока.

— До свидания!

Иванов положил трубку, выжидательно взглянул на друга.

— Сегодня ночью убит ещё один артист этого театра, — сказал.

— Ты считаешь, что это дело рук одного и того же убийцы? — спросил Краснов.

— Трудно сказать. Но, согласись, убийство в течении полутора недель двух актеров одного и того же театра вряд ли может быть случайным совпадением?

— Всякое случается, — с сомнением проговорил Михаил. — Уж слишком не похожи способы убийств. Ты хочешь объединить эти дела?

— Пока для этого нет законных оснований. Истомин в твоей группе работает?

— Да. А что? — насторожился Краснов.

— Хочу поручить ему это дело.

— Нет, так не пойдет. У меня и так людей не хватает.

— Перебьешься, — усмехнулся Иванов. — Вчера окончательно решился вопрос о его переводе в следственное управление. Это его будет первым делом в новой должности.

— Я рад за него. — Краснов встал. — Ну, тогда я пошел. До свидания, Сережа! — Он протянул на прощание руку.

Иванов руки не подал, насмешливо спросил:

— Ты что, Миша, записался в отряд космонавтов?

Михаил Дмитриевич опустил руку, недоуменно посмотрел на друга, ожидая очередной насмешки.

— С чего ты взял?

— Прощаешься так, будто на Марс улетаешь. Говорят, что там проживают души наших предков. Передавай привет, если встретишь.

— Да пошел ты! — обиделся Краснов. Долго, изучающе смотрел на Сергея, неожиданно спросил: — Что с тобой, Сережа, происходит?

— С чего ты взял? — невольно смутился тот. — Мне кажется, что все в порядке.

— А то я не вижу. Ходишь, как в воду опущенный. Это из-за Кати, да? Все никак не можешь забыть?

— Слушай, Миша, не тормози! — вспылил Иванов. — Психолог гребанный!

— А как у вас с Леной?

— Ну, а ее-то ты какого хрена приплел?! Она-то тут при чем?! — в сердцах проговорил Иванов.

Михаил никак не ожидал подобной реакции друга. Вконец сконфузился, почесал затылок, почмокал полными губами, пробормотал:

— Да нет, ничего... Я просто. Одинокая она. Любит тебя. Красавица. Умная. Что, думаю, ещё мужику надо... Извини, конечно, если что.

— Ну ты и жук, Миша! — невесело усмехнулся Сергей. — А то ты не знаешь, сколько раз мы пытались склеить наши отношения. Сколько же можно ещё людей смешить?

— Жалко мне её, Сережа.

— А кого тебе не жалко, сердобольный ты наш? — Сергей вздохнул. Достал пачку сигарет, закурил. — Честно признаться, мне и самому её жалко. Правда. Путевая она в общем-то баба. Все ей Господь дал, кроме счастья. Ага. А где ты её видел?

— Вчера была у нас в гостях. У ней моя Валентина что-то вроде духовника. Вчера вместе, что белуги, ревели... А тут ещё ты, будто призрак ходишь. Ну. И почему, елки, жизнь такая непутевая?! Чем лучше человек, тем больше мается.

— Ну ты даешь! — рассмеялся Иванов. — Никогда прежде не отмечал у тебя склонности к философским обобщениям. Стареешь что ли?

— Наверное, — согласился Краснов. — Женщину тебе, Сережа, хорошую надо, понимаешь. Это у тебя все от одиночества. Одиночество тебя доконало. Факт.

— Пошел бы ты, психолог, со своими пошлыми сентенциями куда подальше! — вспылил Сергей. — Придурок!

— Ему же хочешь добра, и ты же оказываешься виноватым! — окончательно обиделся Михаил. — Еще и обзывается! — Он вышел из кабинета, демонстративно хлопнув дверью.

После ухода друга, Сергей встал из-за стола и принялся вышагивать взад-вперед по кабинету. Прав Михаил. Тысячу раз прав! С ним действительно творится что-то неладное. Ничего не радует. Живет — будто одолжение делает. Настроение кислее квашенной капусты. Тоска зеленая! Совсем расклеился к шутам. Вон даже его постоянный оппонент Иванов больше не появляется. Похоже, умер.

«И не надейся, — тут же услышал он знакомый голос. — Я ещё тебя переживу».

«Это вряд ли может случиться. Привет, зануда!» — искренне обрадовался Сергей их встрече.

«Ну ты, блин, даешь! — возмутился Иванов. — Михаила ни за что, ни про что обидел. Теперь вот меня пытаешься.»

«Да нет, это я так. Извини! Что так долго не появлялся?»

«А то ты сам не знаешь? На тебя смотреть-то тошно, не то что разговаривать. Не мужик, а черт-те что и сбоку бантик. Картина не из приятных».

«Это точно, — вновь согласился Сергей. — Будем надеятся, что это временно».

"На этот счет есть хорошая пословица: «На Бога надейся, а сам не плошай».

«Тоже верно».

«Тоже верно, — смешно передразнил его Иванов. — Курица ты мокрая, а не мужик. Встряхнись! Возьми интересное дело. А то распустил сопли! Тьфу!»

В это время зазвонил телефон. Сергей снял трубку.

— Алло! Слушаю.

— Здравствуй, Сережа! — услышал знакомый голос Рокотова. — Как поживаешь?

— Привет, Володя! Да так как-то, — ответил неопределенно.

— Говорят, что ты сейчас за начальника?

— Это временно. Жду не дождусь, когда он из отпуска приедет. Ты-то как?

— Нормально. Ты смог бы меня принять?

— Что за вопрос. Конечно.

— Тогда я сейчас подскочу.

— Жду.

После рассказа Рокотова, Сергей почувствовал знакомое волнение. Вот оно — то самое дело, которое сейчас нужно.

— Что скажешь? — спросил Владимир.

— У меня нет слов, — развел руками Иванов. — Хитро придумано. Очень хитро. Вам противостоят очень серьезные оппоненты. Их могучий интеллект видно невооруженным взглядом. Я вам не завидую. Да, но зачем ты мне все это рассказал?

— Хочу, чтобы ты возглавил следствие.

— Я что-то в этом роде предполагал. Заманчиво. Очень заманчиво. Что ж, попытаюсь убедить прокурора. А кто у тебя работает по этому делу?

— Беркутов.

— Этот баламут?

— Ты, Сергей, не прав. Он очень толковый сыщик.

— Я не о деловых его качествах, а о характере.

— Здесь ты, пожалуй, прав. Характер у него действительно не подарок. Кстати, он тебе никого не напоминает?

— Потому-то я и говорю, что нам трудно будет сработаться.

 

Глава третья: Убийство или несчастный случай?

Досконально проанализировав ситуацию, Беркутов пришел к выводу, что раскрыть убийства Аристархова и Шмыгова будет крайне трудно, если вообще возможно. Убийца был тертым калачом и, практически, не оставил никаких шансов к нему подобраться. И надо же было ему высунуться с этим делом? Придурок! Это называется — подзалетел. Определенно. Ну и что из того, что он, Дмитрий, доказал, что художник был убит? Это ровным счетом ничего не значит. Следов нет, свидетелей тоже что-то не видно и в ближаейшее время не предвидется. Даже если он и найдет его, то чем докажет вину? То-то и оно. А об убийстве Аристархова и говорить нечего. Пока-что прокуратурой отказано в возбуждении уголовного дела и будет ли оно когда-нибудь возбуждено — на воде вилами писано. Словом, сполшной атас, Определенно. Но именно с дела Аристархова Дмитрий и решил начать. Его смущало автодорожное происшествие, в котором погибли первая жена и сын Аристархова. Ну, очень смущало.

Утром он проснулся бодрым и заряженным на работу. Плотно позавтракав, поцеловал на прощание Светлану, вышел из дома, запрыгнул в своего «Мутанта» и поскакал в Первомайское управление милиции. Его пенсионер сейчас очень напоминал клячу-Росинанда, а он, Дмитрий, самого придурка, всю жизнь боровшегося с ветряными мельницами. Точно.

Ему пришлось полчаса ждать, пока разыскали дело. Получив тощую папку, Дмитрий расписался где положено, поехал к себе в управление и засел за изучение материалов. Скоро картина дорожного происшествия была для него ясна. Со слов соседей по даче Тамары Адреевны Мамлюк и Розы Михайловны Александровской около одиннадцати часов вечера Любовь Петровна вдруг засобиралась домой. Причем, чем-то была заметно встревожена. Примерно в одиннадцать десять она выехала на основную трассу и попала под КАМАЗ. Удар был настолько силен, что Аристархова с сыном умерли мгновенно. Шофер КАМАЗа Борис Карабанов, пояснил, что из-за поворота ему не было видно приближающейся «Тойоты». Увидел он её в последнюю очередь. Дал по тормозам, но предотвратить наезд не смог. Следственный эксперимент подтвердил его показания. Уголовное дело было прекращено. Все вроде правильно и законно. Непонятно только, что заставило Аристархову на ночь глядя ехать домой? Чем она была встревожена? Это так и осталось, так сказать, за кадром. А это имеет немаловажное значение, чтобы сделать вывод: был ли это несчастный случай, или — замаскированное убийство? Рассуждаем логически. Любовь Петровна отдыхает с сыном на даче и совсем не собирается домой. И, вдруг, телефонный звонок. Кстати по делу не выяснено был ли на даче или у самой Аристарховой телефон. Скорее всего, был. О чем могли ей позвонить, что её так встревожило? Допустим, что позвонил ей хороший знакомый, которому она верила, и сообщил, что с её мужем приключилось несчастье. Такое возможно? А почему бы — нет. Она спешно собирается и едет домой. А на дороге её уже поджидает КАМАЗ. Нет, это никуда не годится. Согласно сложившейся дорожной ситуации на момент столкновения, невозможно было с такой точностью все рассчитать. Определенно. А что если?! От промелькнувшей в сознании мысли Беркутов даже подскочил на стуле. А что если Аристархова кого-то подсадила по дороге? И этот кто-то оглоушил сзади её и сына, а затем медленно выкатил машину на шоссе и там оставил. После чего разогнал грузовик и инсценировал автодорожную аварию. Логично? Логично. Нет, каков гусь, этот Беркутов?! Титан мысли! Совсем недаром он носит на плечах эту самую коробченку. Нет, недаром. «Располным-полна моя коробушка». Работает сообразиловка! Будь здоров, как работает! Кстати, надо выяснить — имела ли Аристархова привычку кого подвозить. Допустим, что все так и произшло, как он тут напридумывал. Допустим. А теперь порассуждаем — кому и зачем это нужно? У Аристархова кроме жены и сына никого из ближайших родственников не было. После их смерти на горизонте появляется блистательная Мира Владимировна и становится впоследствии единственной наследницей огромного состояния. Если это так, то «самоубийство» Аристархова планировалось ещё полгода назад. А это может означать лишь одно — веселая вдова заодно с убийцей и он должен быть близким знакомым бизнесмена. Если бы не убийство Шмыгова, то можно было подумать, что это его рук дело — ведь именно он познакомил своего друга с Мирой Владимировной. Но его убийство доказывает, что он к этому не имеет никакого отношения. Скорее всего, он сам стал жертвой лишь потому, что что-то узнал или догадался. Определенно.

Дмитрий встал, в возбуждении прошелся по кабинету. Допустим, что все так и есть. Но как это доказать? Он не знал. Знал лишь одно — если ему удастся раскрутить «автодорожное» дело, он найдет убийцу. С чего же начать? Как с чего? Со знакомства с шофером Борисом Карабановым конечно. Отыскал протокол его допроса. Так, проживает он на улице Островского четыре, квартира 8, а работает в грузовом автотранспортном предприятии N 3. Позвонил на предприятие. Ему ответили, что Карабанов уже полгода, как уволился. Решил снова скатать в Первомайку.

Уже по дороге Беркутов понял, что его официальная встреча с шофером сейчас не только не желательна, но и вредна, может испортить все дело. Надо подкатить к Карабанову как-то иначе, попробовать покорешиться. Это был бы лучший вариант. А там будет видно по обстановке. И он направил своего «Мутанта» к районному управлению — решил побеседовать с участковым шофера.

В райуправлении он разыскал кабинет заместителя начальника по службе, постучал и, услышав: «Войдите», открыл дверь. За столом сидел щуплый подполковник с неавторитетным курносым и веснушчатым лицом. Дмитрий представился.

— Очень приятно! — шустро вскочил подполковник, протянул для приветствия руку. — А я — зам по службе Кизляков Михаил Давыдович. Вы к нам по делу?

— По делу, — кивнул Беркутов, пожимая руку подполковнику. — Мне нужно переговорить с участковым, обслуживающим дом N 4 по улице Островского.

— Чей же это участок? — Кизляков подвел глаза к потолку, будто там хотел найти ответ. — Кажется, капитана Зайчука. Точно. Его. Сейчас надем, если он конечно не на участке. — Снял трубку. — Там Алексея Алексеевича нет?... Пусть срочно зайдет ко мне.

Через минуту в кабинет зашел невысокий, но крепкого телосложения капитан с загорелым обветренным лицом. По всему, любитель подледного лова. У них у всех точно такие лица.

— Здравствуете! — пробасил. — Вызвали, Михаил Давыдович?

— Здесь вот товарищ майор из управления уголовного розыска с тобой хочет переговорить. — Подполковник обратился к Дмитрию: — А я, с вашего разрешения, вас ненадолго покину. Дела, знаете ли.

— Бога ради, Михаил Давыдович.

Подполконик вышел. Беркутов пригласил участкового сесть. Представился. Спросил:

— Алексей Алексеевич, вам знаком Борис Ильич Карабанов?

— Это который на Островского четыре живет?

— Да. Он.

— А кто же этого забулдыгу не знает. Дрянной человек, скажу я вам.

— Это ещё почему?

— Значит, знаю, если говорю. Жадный очень. За червонец мать родную продаст. Трепач. От него правду услышать, как у змеи ноги найти. Точно.

— Вы знаете что-нибудь об автоаварии, в которую он попал полгода назад?

— Ну а как же мне не знать? Конечно знаю. Только так я вам скажу — не все чисто с той аварией.

— Отчего вы так думаете?

— Он, Борька, вечно у парней деньги сшибал до получки. А тут ни с того, ни с сего вдруг девятые «Жигули» купил. Правда, подержанные, но все равно, приличных денег стоят.

— Действительно, странно. А чем он сейчас занимается?

— Колымит на этих «Жигулях».

— Частным извозом, что ли?

— Вроде того. Лицензии-то у него нет. Втихоря колымит.

— Это вечером. А что он делает днем?

— Как раз днем он и колымит. А вечером в пивбаре гужуется. Что днем заработает, вечером все спустит. Я ж говорю — забулдыга!

— А где тот бар находится?

— Так недалеко от переходного моста.

— Он женат?

— Женат на такой же забулдыге, как сам. Его Нинка семечками торгует. Оптом купит мешка два-три, а потом пожарит и стаканами продает. Но тоже все деньги пропивает. Словом. два сапога — пара.

— Спасибо вам, Алексей Алексеевич, за информацию.

— Не за что. А он, Борька, натворил что?

— Вот это мы и пытаемся выяснить.

— А? Ну-ну, — смутился участковый. — Тогда, извините.

Дмитрий решил, не откладывая в долгий ящик, сегодня же познакомиться с Борисом Карабановым. Зашел в паспортный отдел и изучил его фото. Внешности тот был самой, что ни есть зауряднейшей.

В половине девятого, надев свой старый, видавший виды джинсовый костюм, Беркутов отправился на рандеву с Карабановым, лелея себя надеждой, что уже очень скоро сможет надеть на его белые и загребущие руки наручники. Когда уже вырулил на улицу Первомайскую, то в зеркало заднего вида увидел маячивший сзади шестой «Жигуленок» бежевого цвета. Он уже его сегодня видел. Тот сопровождал его от местного райуправления милиции до города. Это не могло быть простой случайностью. За ним следили. Значит, он на правильным пути. Да, но что же делать в данной ситуации? Оторваться на своем пенсионере от «хвоста» нет никакой возможности. Поразмыслив, Дмитрий решил, что ничего не будет менять в программе. А там — будь, что будет. На всякий случай, надо запомнить номер «Жигулей» — И 535 ИА.

Ровно в в девять он вошел в пивбар. В небольшом и грязном зале у высоких металлических столиков с мраморными столешницами толпилось десятка полтора мужиков. Пахло стойким перегаром, сигаретным дымом, пивом, вяленой рыбой и потом. В воздухе стоял неумолчный плотный гул, спресованный из чавканья, хлюпанья, бряцанья кружек о столы, смеха, крепких матов.

Беркутов огляделся. Неподалеку два мужика выясняли отношения, хватая друг друга за грудки. Один предлагал выйти, чтобы продолжить разборку. Другой, вероятно зная по опыту, что это для него ничем хорошим не кончится, упирался, матеря приятеля почем зря. Из-за стойки вышла дородная барменша и неожиданно визгливым голосом закричала на них:

— А ну пошли вон алкаши! — Подошла к мужикам, взяла, как цуциков, за шкирки и вытолкала вон из бара. Хлопнула в ладоши, победно посмотрела на Дмитрия, подмигнула, удовлетворенно проговорила: — Вот так-то вот!

— Поздравляю, мадам! — одобрил он её действия. — Да здравствует матриархат! Феминизация состоялась!

Поняв из сказанного лишь первую фразу, барменша по-свойски добродушно толкнула Дмитрия кулачищем в бок, рассмеялась.

— А как же! С ними иначе нельзя. — И прошла за стойку.

В это время за столиком в дальнем углу Беркутов увидел Карабанова в компании какого-то тщедушного юнца. Перед каждым на столе стояло по кружке пива. Дмитрий подошел к стойке, приветливо улыбнулся барменше,

— Привет, красавица! Лихо ты управляешься с этими «мушкетерами», — кивнул он в сторону зала.

Толстуха громко хмыкнула. По всему, относительно своей внешности она уже давно не заблуждалась.

— А с ними иначе нельзя.

— Это точно, — согласился Беркутов. — Налей мне две кружки и дай вон того леща, — он указал на огромного копченого леща на витрине.

— Ты откуда ж такой будешь? — спросила она, наливая пива и с любопытством его рассматривая. — Что-то раньше я тебя здесь не видела.

— Очарованный странник, — лаконично ответил Дмитрий и, взяв кружки и рыбу, отправился к столику Карабанова.

— Здорово, мужики! Не прогоните? — спросил он, ставя кружки на стол.

Карабанов и юнец встретили его появление хмуро и настороженно, ничего не ответив. Дмитрий постелил на стол газету, достал складной нож и принялся резать леща.

— А что такие смурные? — Не дождавшись ответа, бодро сказал: — Только вы это зря. С такими постными физиономиями вы вряд ли доживете до светлого будущего. Определенно.

Но и на этот раз Карабанов с приятелем не удосужили его ответом, но в их угрюмых глазах при взгляде на леща появился интерес. Нарезав рыбу, Беркутов спрятал нож, достал из внутреннего кармана куртки заранее приготовленную бутылку «Экстры», отвинтил пробку, плеснул в свои кружки.

— Не желаешь? — предложил он Карабанову. В ответе он был уверен. Жадный шофер не сможет отказаться выпить на халяву и станет собутыльником Дмитрия. А собутыльник зачастую — это даже больше чем родня.

— Да, можно, — хрипло проговорил тот. завороженно глядя на бутылку. Острый кадык на его жилистой шее несколько раз дернулся вверх-вниз.

Беркутов налил ему в пиво грамм сто водки. Насмешливо взглянул на юнца.

— Молодежи не предлагаю. Это может пагубно отразиться на будущих наследниках.

— Перебьется, — заверил его Карабанов, пренебрежительно махнув рукой на приятеля.

— Зря я тебе купил пива, — обиделся тот.

— А ну вали отсюда, паскуда! — взъярился Карабанов. Очень не хотелось ему прослыть перед новым знакомым круглым халявщиком.

— Ну, что ты на него покатил, — успокоил его Дмитрий. — Пусть себе. — Обратился к парню: — Угощайся рыбкой, земеля.

— Ага. Спасибо! — поблагодарил тот, моментально завладев хвостом леща.

Беркутов протянул руку Карабанову.

— Дима.

— Боря, — ответил тот, скрепляя знакомство крепким рукопожатием.

— Ну, вздрогнули за знакомство, Боря, — сказал Беркутов, поднимая кружку.

Выпили.

— А ты вроде как нездешний? — спросил Карабанов.

— К приятелю приезжал. Нам послезавтра в рейс, а он, как сквозь землю. Загулял, наверное, по черному. Ни его, ни его шалавы. Валька Шумских. Не знаешь его?

— Нет. А ты кем работаешь? — заинтересовался Карабанов.

— "Дальнобойщиком".

— Водилой?

— Ну. Шоферю на «Татре». Езжу в Среднюю Азию за фруктами.

— Здорово! — очень обрадовался Карабанов. — Я ж тоже шофер. Работал на КАМАЗе, а теперь калымлю на своей.

Дмитрий нарисовал на лице удивление.

— Вот как! Может быть ты со мной съездишь? А то боюсь, как бы Валька меня не подвел. Если он ушел в запой, то это надолго. Ну, как?

— А как у вас платят?

— Да нормально платят. По две штуки за ходку.

Борис подвел глаза к потолку, что-то подсчитал в уме. Вероятно, подсчеты его вполне удовлетворили.

— Можно попробовать. Сейчас сильно разбойничают на дорогах? — спросил опасливо.

«А кореш-то трус, — подумал Дмитрий. — Где-то это — минус, а в нашем деле ба-а-альшой плюс. Определенно.»

— Об этом не волнуся. У нас все схвачено. За все заплачено. Зеленый нам обеспечен по всей трассе. Понял?

— Тогда другое дело, — приободрился Карабанов.

И в это время Беркутов увидел, как в зал вошли двое качков. Их загорелые дебильные и невозмутимые рожи жаждали развлекаловки, а натренированные тела совсем непрочь были поразмяться. Они огляделись и, увидев Дмитрия, направились прямиком к их столику. Один из них задержался у стойки, а второй — более рослый и массивный, подошел, оттер плечем юнца, проговорил угрожающе:

— А ну линяй отсюда, огрызок!

Тому долго не нужно было объяснять. Сразу сообразил что к чему, забрал так полюбившейся ему хвост леща, кружку и отошел вглубь зала. Качек нахально сграбастал кружку Дмитрия, сделал добрый глоток, поморщился.

— Фу, гадость! Вы что, «с прицепом» что ли пьете, алкаши несчастные?! — спросил возмущенно.

Начало было многообещающим. Чем оно должно закончиться — не надо было и к бабке ходить. Беркутов по опыту знал, что все подобные встречи заканчивались одним и тем же — мордобитием. На этот раз этим дело может не ограничиться. А потому решил сам подтолкнуть развитие событий и попытаться перехватить инициативу. Нарочито ласково проговорил:

— Поставь на место кружку, дорогой. Это поило не для маменькиных сынков, да? А то описаешь трусики и получишь от мамки а-та-та по голой попе.

Тупое лицо боевика выразило удивление и недоумение одновременно. Он даже не нашелся, что ответить, и лишь нехорошо усмехнулся.

— Это твои кореша, что ли? — дрожащим голосом спросил Борис Беркутова, прядя, будто заяц, ушами.

— А ты что, Боря, меня не узнаешь? — с наглой ухмылкой спросил боевик, в упор, не мигая глядя на Карабанова.

Тот совсем сник под этим взглядом, руки заходили ходуном.

— Но я, извини... Я не того... В первый раз и все такое.

В это время подошел второй качек с четырьмя кружками в руках, со стуком поставил их на стол, спросил:

— О чем базар, мужики?

— Хамят, — ответил его приятель.

— Да ну! — страшно удивился боевик и, наклонившись к Карабанову, елейным голосом проговорил: — Ты пошто, Боря, такой невежливый, а? Почему нам хамишь?

И Дмитрий понял, что боевики здесь оказались совсем не из-за него. Умные хозяева этих волкодавов сразу догадались по какой причине Дмитрий оказался в Первомайской ментовке и точно рассчитали его дальнейший шаг. Их подручные получили задание — настолько напугать Карабанова, чтобы он не только напрочь вычеркнул из анналов своей памяти событие полугодовой давности, но и имя свое забыл. А это совсем не входило в планы Беркутова. Надо было срочно что-то предпринять.

Он выхватил питолет из наплечной кобуры, передернул затвор и заорал на стоящего рядом нахала, совсем недавно нагло завладевшего его кружкой:

— А ну брось нож, сука! Брось нож!! — и выстрелил в потолок.

— Да ты что?! Ты что?! — оторопело пробормотал тот, отступая. События развивались явно не по их сценарию.

— Ах, ты, сука! — Дмитрий со всей силы добанул боевика рукояткой пистолета по голове. Он тихо охнув свалися на пол. Беркутов направил пистолет на его приятеля. Тот помертвел лицом и, завороженно глядя в черный пистолетный глазок, будто кролик на удава, залопотал:

— Все нормально, м-мужики! Все путем, м-мужики!

— Если ты, сученок, пойдешь за нами, пристрелю, как собаку! — угрожающе проговорил Дмитрий.

— Нет проблем, м-мужики! — с готовностью закивал боевик, пытаясь изобразить улыбку. Но из этого ничего не получилось. Это не улыбка, а черт знает что. Плачут и то с более оптимистичным выражением лица.

— Бежим! — сказал Дмитрий, хватая Карабанова за руку.

Они выбежали из бара. «Жигули» боевиков стояли рядом с его «Мутантом». Беркутов достал перочинный нож и для верности проколол шину у «Жигулей». Порядок!

— Кто они такие? — спросил Борис.

— А ты их не знаешь? — с сомнением в голосе спросил Дмитрий.

— Никогда раньше не видел. Честно! А кто они?

— Киллеры. Неужели неясно?

— Кто? — прохрипел еле слышно Карабанов. Его голос от страха окончательно сел. — Ты хочешь сказать, что они хотели?!...

— Да, они пришли тебя убить, — завершил Дмитрий начатое, но так и не произнесенное Борисом. — Где-то ты, Боря, здорово прокололся.

— Что же теперь делать?! — спросил тот, чуть не плача.

То, что он не стал отрицать прокола, было хорошим признаком.

— Шут его знает. Одно знаю, что домой тебе сейчас нельзя ни в коем случае. Они там тебя обязательно найдут и определенно прикончат.

— Вот, елки! — захлюпал носом Карабанов. — Что же делать?!

Смотреть на него было неприятно. Несчастный. Сопливый. Карикатура, а не мужик. Тьфу!

— Что-нибудь придумаем, — пообещал Беркутов открывая дверцу «Мутанта». — Садись.

Карабанов послушно сел. Дмитрий завел мотор и вырулил на Первомайскую. Как бы не был затюкан Борис, свалившимися на его голову несчастьями, автомобилист в нем все же взял верх, он оглядел салон, заинтересованно спросил:

— Что это за машина?

— Это не машина — зверь. Мутант называется.

— Никогда не слышал о такой марке.

— И не услышишь. Она единственная в своем роде.

— А ты когда едешь в Среднюю Азию? — спросил с надеждой в голосе Карабанов.

— Послезавтра.

— Жаль! — с сожалением вздохнул Борис.

— Почему?

— Хорошо было бы слинять на время отсюда.

— Это, Боря, не выход. Они тебя и после поездки достанут. Проблему надо решать в корне. Понял?

— Это конечно, — согласился тот. — А у тебя есть где заточки?

— Что-нибудь придумаем, — вновь пообещал Дмитрий.

— А сейчас куда мы едем?

— Ко мне в гараж. Поживешь пока там.

— Спасибо тебе, Дима! — заметно приободрился Карабанов. — Если бы не ты, мне бы был уже каюк.

В гараже Беркутов включил спрятанный в кармане диктофон и напрямую спросил Бориса:

— А теперь рассказывай — за что они хотели тебя убрать?

— Я точно сказать не могу, но наверное из-за автоаварии. Больше не за что.

— Что за автоавария?

— Полгода назад мой КАМАЗ около свертка на Плющиху налетел на «Тойоту». Погибли женщина с сыном.

— Ты считаешь, что это мстят их родственники?

— Да нет. Не в этом дело. Честно признаться, я здесь вообще не при чем.

— Как это — «не при чем»?

— За рулем был ни я.

— А кто же?

— Один мой корефан, Толян Каспийский.

— А каким образом он оказался за рулем твоего автомобиля?

— Он попросил у меня КАМАЗ привезти на дачу стройматериал. Ну, я и дал.

— А он что, слинял с места аварии?

— Ну почему. Вызвал ГАИ. Все чин-чинарем.

— Постой-постой, никак не могу врубиться. Ты-то к этому делу каким боком? За что тебя хотели убить?

— Мы с Толяном похожи. Понял?

— Ну и что?

— А то, что он ездил по моим правам и назвался моим именем. Неужели неясно.

— Его что, посадили?

— Да нет, отмазался. Ментовка посчитала, что во всем была виновата сама женщина.

— А это не так? Он кому-то дал взятку, чтобы дело прикрыли?

— Да нет, ничего он никому не давал. Та машина долго стояла на стенде ГАИ. Ну я из любопытства и решил на нее, дурак, посмотреть. Заглянул в салон, а у неё рычаг скорости в нейтральном положении.

— Ну и что из того?

— Женщина та выезжала на главную дорогу, а потому рычаг у неё должен был быть либо на первой, либо на второй скорости. Правильно?

— Правильно, — кивнул Дмитрий. — Может быть он переключился от удара?

— Может быть. Но только, вряд ли. Но это неважно. Я как-то по пьяни сказал об этом Толяну. И знаешь, что он мне ответил?

— Что?

— Ты, говорит, об этом помалкивай, если жить хочешь. Вот тогда-то я и понял, что с этим автодорожным не все чисто.

— Выходит, что это его дружки тебе только-что привет передали?

— Похоже на то, — согласился Карабанов.

— А кто он такой?

— Толян?

— Да.

— Корефан мой давний. Мы с ним лет шесть назад мантулили вместе в таксопарке. Он был моим сменщиком. А сейчас он в театре работает рабочим сцены.

— В каком театре?

— Шут его знает. Толян называл, но я, хоть убей, не помню. В каком-то новом на левом берегу.

— "Рампа"?

— Точно. В нем.

 

Глава четвертая: Новое дело.

Валерия разбудил тарабанивший в окно дождь. Скосил глаза на будильник, стоящий на прикроватной тумбочке. Пять часов. Проникавший в комнату рассвет выгонял из потаенных углов последние сумерки. Рядом, подложив ладонь под щеку, спала Людмила. Дышала ровно и тихо. Он невольно залюбовался женой. И что это ему недавно взбрело в голову, что он её не любит? Дурак! Этот вечный самоанализ и самокопание до добра не доведут. Когда-нибудь он проснется утром и даже имени своего не вспомнит. Потому и непонятно — за что она его так беззаветно любит? Вчера вечером она сообщила, что была в женской консультации, где ей сказали о беременности. Новость эта конечно же обрадовала Валерия, но и озадачила. Неужели он скоро станет отцом? Странно все это как-то, и весьма. Сможет ли он дать новому маленькому человечку то, что тому нужно? Не в материальном естественно смысле, а духовном? Он очень и очень в этом сомневался. Впрочем, сомнения всегда были его спутниками. Он к ним уже привык.

Истомин был толковым и умным малым, но, на свою беду, родился философом. Философ — это не специальность и не профессия, нет. Философ — это призвание. Как раз по специальности такой человек может быть кем угодно. Это не важно. По сути своей он — философ. Его душу сжигает неуемная страсть к познанию. Такой человек уже рождается с вопросом: «почему?» Едва открыв на мир глаза, он спрашивает: «А почему мир такой, а не иной?», «Почему было светло, а стало темно?» Изо дня в день, из года в год этих вопросов становиться все больше и больше. Иной бы давно послал все к чертям, махнул рукой, а этому — чем больше вопросов, тем интереснее жить. В детстве Валерий ими буквально доводил до белого каления старшего брата и очень беспокоил родителей. Он рано стал читать умные книжки, но и в них зачастую не находил ответа на мучившие его вопросы. И он научился во всем сомневаться.

Пора вставать. Все равно уснуть больше не удастся. Он встал, взял под кроватью гантели, вышел на лоджию и принялся делать зарядку. На улице бушевала стихия. Порывистый сильный ветер гнал по небу низкие черные тучи. Шел дождь. Как все изменчиво в природе. Впрочем, как и в жизни. Еще совсем недавно он был в плену своей блестящей (так ему казалось) версии, был уверен, что стоит сделать ещё лишь шаг, и они выйдут на убийц. А теперь думает, что они все дальше и больше удаляются от истины. За это время они должны были выйти на связь Заикиной и Литвиненко с наркомафией. Но, увы. А столько проделано работы, потрачено сил. Неужели все впустую? Похоже на то. Очень похоже.

Стоило ему появиться на работе, как секретарь прокурора сказала, что его хочет видеть Сергей Иванович Иванов. Встреча с учителем всегда радовала Валерия. И он, не мешкая, отправился в облпрокуратуру.

Сергей Иванович был в «генеральском» мундире. Стройный, подтянутый. Серые глаза смотрели, как всегда, насмешливо. Темно-русые волосы уже основательно побила седина. Но седина ему шла, придавала больше мужественности и солидности. Истомин невольно им залюбовался. Мундир Иванов одевал лишь в особо торжественных случаях. Сегодня, вероятно, один из таких. Истомин поздоровался.

— Привет, Валера! — Сергей Иванович встал, вышел из-за стола, крепко пожал Валерию руку. — А ты никак подрос? Молодец! Скоро меня догонишь.

— Теперь уже вряд ли. А вы, Сергей Иванович, что-то сегодня при полном параде? Торжество какое?

— Да, нет. Решил немного самолюбие потешить. А то последнее время оно у меня совсем зачахло. Как настроение? Как Людмила? Все такая же красавица?

— Все нормально. Мне сказали, что вы хотели меня видеть?

— Ах, да, — спохватился Иванов, будто что-то вспомнив. — Да ты садись, Валера. Минздрав предупреждает: «Во избижение травм, любую новось надо выслушивать сидя». Меня намедни прокурор так шарахнул новостью по голове, что я едва не перепутал окно с дверью. Представляешь?!

Истомин лишь умехнулся вступлению учителя. Он давно привык к особенностям его характера. Сел. Иванов прошелся по кабинету. Остановился перед ним. Сказал:

— Вчера разговаривал о тебе с прокурором. Решили перевести тебя в следственное управление старшим следователем. Как ты на это смотришь?

Новость была действительно неожиданной.

— Мне конечно приятно, но не рано ли? — с сомнением ответил Валерий.

— Вот это ты зря. Да я в твои годы... Впрочем, нет, я в твои годы ещё работал в районной прокуратуре. Но на то и существуют ученики, чтобы идти дальше учителя. Такова диалектика жизни, поступательность её развития. Кажется так утверждает ваша наука, мой юный философ?

— В таком случае, я согласен, — улыбнулся Истомин.

— Вот и хорошо. — Сергей Иванович, раскрыл лежавшую на столе папку, достал из неё какой-то документ и выложил его перед Валерием. — Ознакомься и распишись.

Это был приказ о переводе Валерия в следственное управление.

— Ловко! — удивился он. — Выходит, что вы без меня меня женили? А, вдруг, я бы не согласился?

— А вот это уж, извини-подвинься. Наша фирма работает с гарантией. Не будьте столь самонадеяны, молодой человек. При желании я мог бы сосватать на эту должность и аборигена острова Таити.

— Это точно, — был вынужден согласиться Валерий.

— Что ж, поздравляю! Всегда приятно видеть, как орлята встают, так сказать, на крыло и уходят в автономный полет.

— Образно. Очень, — одобрил Валерий. — Вам бы, Сергей Иванович, стихи писать с подобным мышлением.

— Думаешь?

— Уверен.

— Некогда. Вот выйду на пенсию, обязательно этим займусь. Ага. — Иванов сел за стол, придвинул Валерию тощий том уголовного дела. — А это твое первое крещение в новой должности. Не подведи.

«Уголовное дело N 7891. По факту убийства гр. Заплечного М.Г.» — прочел Истомин на обложке. Спросил:

— А кто он такой, этот Заплечный?

— Один из ведущих актеров театра «Рампа».

— Как?! Еще один актер этого театра?! — удивился Валерий. — Вы считаете, что убийство Заикиной и этого Заплечного взаимосвязаны?

— А вот в этом и предстоит тебе разобраться. Пока прямых доказательств этого у нас нет. Возможно, что случайное совпадение. Поэтому, оснований к объединению этих дел нет. Но, похоже, не все в порядке в этом театре. Очень похоже. Будешь держать меня в курсе.

— Хорошо. — Истомин забрал дело, встал. — У меня есть кабинет?

— Да. Сорок четвертый. — Иванов выдвинул ящик стола, достал ключ, протянул Валерию. — Держи. Да не забудь обмыть новую должность.

— А как же. Я не из тех, кто нарушает вековые традиции.

— И правильно делаешь, — одобрил Сергей Иванович. — В пьющей стране нельзя выглядеть белой вороной. Засмеют. В путь, коллега. Дорогу осилит идущий.

Ознакомившись с материалами дела, Истомин решил, не откладывая, съездить в театр и побеседовать с актерами о Заплечном, а заоодно и о Заикиной.

Дом культуры «Дорожник», где располагался театр, представлял собой довольно унылое зрелище. Массивное приземистое здание постройки пятидесятых годов с лепленными колоннами на фасаде похоже не ремонтировалось со дня основания, было грязным, обшарпанным, с облупившейся местами до красных кирпичей штукатуркой.

«Так наверное из космоса выглядит сейчас вся наша страна», — отчего-то подумал Валерий, взойдя на крыльцо.

По обе стороны от входа в театр висели театральные афиши — одна с месячным репертуаром, другая объявляла, что сегодня состоится спектакль «Запланированное самоубийство». Название пьесы было незнакомым. «Шугаев О.Н.», — прочел он фамилию автора. Очевидно, кто-то из современных.

Открыв массивную дубовую дверь, Истомин оказался в довольно просторном вестибюле, встретившим его полумраком и тишиной. Ощущался запах украинского борща. Лишь этот запах напомнил Валерию, что где-то здесь есть люди. Напротив располагалась широкая лестница, ведущая на второй этаж. Он поднялся по ней и увидел дверь с табличкой — «вход». Осторожно открыв её, он оказался в темном небольшом зале. Лишь сцена была ярко освещена. Там шла репетиция. Двухметрового роста молодой мужчина с красивым мужественным лицом обнимал плакавшую навзрыд юную стройную и прелестную девушку с легкомысленными светлыми кудряшками, делающими её похожей на ангелочка.

— Успокойтесь, Катенька, — говорил артист. — Я объяснюсь с вашим Вадимом Константиновичем и все будет нормально. Уверяю вас.

В это время на сцену выбежал другой артист и театрально заламывая руки и задирая голову закричал:

— Вот они где, голубчики! Все воркуете?! Не ожидали?! Теперь вы мне за все ответите, негодяи!

— Стоп! Стоп! Стоп! — возмущенно вскричал, сидевший в зале пожилой мужчина, вскакивая и поднимая над головой руки, — Игорь Николаевич, дорогой, что же вы со мной делаете?! Во-первых, не «голубчики», а «голубки». Уж текст-то можно было выучить. А, во-вторых, что это за пошлое заламывание рук? Сейчас подобным образом даже в мыльных операх не играют. А может быть, вы педераст, милейший? Тогда я вам дам роль жены героя, которую исполняла Алиса Борисовна.

В зале и за кулисами раздался хохот. Валерий понял, что репетицией руководит сам главный режиссер театра Янсон Илья Ильич.

— Скажите тоже! — смутился артист, названный Игорем Николаевичем.

— Ни только скажу, но и смею утверждать, что в таком виде мы не можем показаться зрителям. Да-с! Зачем же над ними издеваться?! Все познается в сравнении. Это очевидно. Только теперь начинаешь понимать — чего лишился театр со смертью Максима Георгиевича. — Окончательно выйдя из себя, режиссер, обращаясь к великану, истерично закричал: — Владлен Петрович, перестаньте лапать Людмилу Николаевну! Это вам театр, а не какой-нибудь, простите, бордель!

— Какая тебя муха укусила, шеф?! — удивленно спросил тот, выпуская из объятий артистку. Было видно, что великан в театре на привилегированном положении и мог себе позволить подобное обращение с режиссером.

Но на этот раз тот был слишком рассержен и вопрос актера лишь подлил масла в огонь.

— Не сметь! — ещё громче и неистовее закричал режиссер, потрясая в воздухе кулаками. — Я тебе покажу — «муха укусила», щенок! Совсем распоясались! — Он закрутил головой. — Валентина Борисовна! Где Валентина Борисовна?!

— Я здесь, Илья Ильич, — раздался из глубины зала сочный контральто.

— Вот что, голубушка, — проговорил режиссер, неожиданно успокаиваясь, и указал рукой в направлении сцены. — Мы это безобразие не можем показывать. Подыщите пьесу, в которой не был занят Заплечный.

— Но, Илья Ильич, он был занят почти во всех спектаклях, — возразила та.

— Почти — не считается. Я как раз веду речь о том, в котором он не был занят.

Валерий решил подойти поближе, но натолкнулся на оставленный кем-то в проходе стул. Тот упал.

— Какого черта! — закричал режиссер, оборачиваясь на шум. — Свет! Включите свет!

Тотчас в зале загорелся свет. Истомин подошел.

— Здравствуйте! Я из прокуратуры области. Старший следователь Истомин Валерий Спартакович. — Он достал удостоверение, протянул Янсону.

Тот взял удостоверение, но тут же вернул.

— Здравствуйте! Вы, вероятно, по поводу убийства Заплечного?

— Да.

— В таком случае пройдемьте в мой кабинет. Не возражаете?

— Нет.

— Вот и хорошо... Валентина Борисовна, продолжите здесь за меня.

Валерий вместе с режиссером спустились на первый этаж, прошли по темному коридору и оказались в довольно просторном и светлом кабинете Янсона. Запах борща ощущался и в кабинете.

— У вас здесь есть столовая или буфет? — спросил Истомин.

— Нет. С чего вы взяли?! — удивился режиссер. Но тут же поняв, отчего возник подобный вопрос, рассмеялся. — Это моя жена готовит обед. Заботиться о моем здоровье.

Только теперь Валерий смог как следует рассмотреть главного режиссера. На вид ему было около шестидесяти лет. Высокий, сухощавый, чуть сутулый, с худым аскетическим лицом, он чем-то напоминал Истомину Дон Кихота в исполнении Черкасова, только без бородки и усов, Одет он был в старомодный блузон из тонкой шелковистой ткани цвета электрик и узкие брюки из серого вельвета. Из этого Валерий сделал вывод, что Янсон очень заботиться о своей внешности.

Режиссер указал на одно из двух роскошных кожаных кресел, стоявших в ближнем углу, сказал:

— Присаживайтесь, а-а-а... Валерий Спартакович? Я верно запомнил ваше имя и отчество?

— Да.

— Присаживайтесь, Валерий Спартакович. Так что же вас интересует?

Истомин сел. Достал из дипломата папку с бланками протоколов допроса свидетеля, ручку, выложил на журнальный столик. Записал в протоколе анкетные данные Янсона. Оказалось, что ему пятьдесят восемь лет. Возглавляет театр всего полтора года, то-есть с момента получения тем статуса государственного. До этого был актером «Красного факела» и за отдельную плату руководил народным театром Дома культуры «Дорожник». Женат третий раз. От первых двух браков имеет троих детей: двух сыновей и дочку. Дети уже взрослые. Покончив с формальностями, Валерий спросил:

— Илья Ильич, вам не кажется странным, что в течении полутора недель убиты Заикина и Заплечный — ведущие актеры вашего театра?

От этого вопроса будто тень набежала на лицо главного режиссера, оно стало озабоченным и замкнутым, а в карих глазах появилось беспокойство.

— Да, вы правы, — сокрушенно проговорил он, не глядя на следователя. — Это, как злой рок. У меня даже нет им более или менее полноценной замены. Вы видели на сцене это ничтожество Семенова? О-хо-хо! Что делать? Ума не приложу.

— Какие отношения были у Заикиной с Заплечным?

— А? Отношения? Нормальными. Я бы сказал, ровными. Особой приязни они друг другу не испытывали, но конфликтов между ними я тоже не наблюдал.

— Их что-нибудь связывало?

— Исключительно работа. И только.

— А после работы они не встречались?

— Нет.

— Отчего вы в этом так уверены?

— Да потому, что очень хорошо знал Заплечного. Он был слишком большого о себе мнения, с сильно развитым комплексом исключительности. А такие считают, что их недооценивают, им завидуют. Поэтому у него в принципе не могло быть друзей в среде артистов.

— А Заикина? Что она за человек?

— Алиса — полная противоположность Заплечного. Была душой нашего коллектива. Поэтому её потерю мы ощущаем особенно остро.

— У неё были близкие друзья?

— Она дружила со всеми. Но самой близкой подругой её была Людмила Паршина. Вы видели её на сцене.

— За что её могли убить?

— Понятия не имею. Она была само воплощение добра. Может быть из-за её молодого человека?

— Вы его знали?

— Нет. Видел несколько раз в театре. Иногда он приходил за кулисы. Но лично с ним не знаком.

— Они давно встречались?

— Не в курсе. Об этом вам лучше спросить Паршину.

— А к Заплечному в театр приходили друзья, знакомые?

— Нет, никогда не видел.

— Значит, вы не связываете эти два убийства?

И вновь дрогнуло лицо главного режиссера, стало даже враждебным.

— Нет. У меня к этому нет оснований.

Истомин записал показания Янсона. Он прочитал протокол, расписался. Встал.

— Вам пригласить Паршину?

— Да, если вас не затруднит.

Ждать Истомину пришлось не менеее получаса. Он уже начал терять терпение и хотел пойти разыскивать актрису, как в дверь робко постучали.

— Да-да, входите, пожалуйста, — громко сказал Валерий.

Дверь открылась и в кабинет вошла Людмила Паршина в строгом темно-синем костюме. Вероятно, она сознательно выбирала деловой стиль одежды, чтобы выглядеть взрослее. Но только это мало помогало. Светлые кудряшки, курносый нос и наивное выражение голубых глаз делали её похожей на девочку подростка.

— Добрый день! — сказала она едва слышно.

— Здравствуйте! Проходите. Присаживайтесь. — Истомин указал на кресло напротив.

Паршина села и отчего-то поблагодарила:

— Спасибо!

— Ваше имя и отчество?

— Людмила Николаевна.

— А я следователь из областной прокуратуры Истомин Валерий Спартакович. Будем знакомы. Людмила Николаевна, ваш режиссер сказал, что вы вы были лучшей подругой Заикиной. Это так?

Вопрос этот отчего-то очень напугал актрису. Пухлые и яркие губы запрыгали, как у обиженного ребенка, глаза сделалились испуганными и беззащитными, на них навернулись слезы. Она стала лихорадочно шарить по карманым, достала носовой платок, прижала к глазам, склонила голову и совсем поникшим голосом сказала:

— Да. Мы дружили.

Такое впечатление, что с ней вот-вот случиться истерика. Валерий был несколько озадачен реакцией актрисы. Такое впечатление, будто она впервые услышала от него известие о смерти своей подруги. Странно, и весьма. Спросил напрямую:

— Вы знаете за что была убита ваша подруга?

— Но почему вы меня об этом?! — испуганно воскликнула Паршина и расплакалась, громко, навзрыд. Рыдания буквально сотрясали её хрупкое тело. Истомин видел, что смерть Заикиной была лишь поводом, причина истерики была в другом. В чем? Чего она так испугалась? Актриса долго не могла успокоиться. Но постепенно рыдания стихли, она исподлобья взглянула на Валерия, сказала виновато:

— Извините!

— И все же вы не ответили на вопрос, Людмила Николаевна?

— Ох, я не знаю. — Она пожала плечами. — Разное говорят.

— Кто говорит?

— Да, у нас, в труппе. Говорят, что Александр занимался какими-то темными делами, был связан с мафией.

— Вы имеете в виду сожителя Заикиной Александра Литвиненко?

— Ну зачем же вы так — «сожителя»? — с упреком сказала Паршина.

— А кем же он ей приходился?

— Просто, любимым. Да, я говорю именно о нем.

— А сама Алиса Борисовна вам ничего о нем не говорила?

— Нет, ничего.

— Как же так?! — удивился Истомин. — Ведь она была вашей лучшей подругой. А с лучшей подругой делятся самым сокровенным.

— Но только это так, уверяю вас. Дело в том, что Александр мне сразу не понравился. Скользким был каким-то. Глаза нахальные. Я и поделилась своими впечатлениями с Алисой. Она на меня накричала, оскорбила по всякому. Поэтому мы с ней о нем больше не говорили.

— Чем он занимался?

— Со слов Алисы, он был бизнесменом средней руки и занимался политикой. Вот все, что я о нем знаю.

— Алиса Борисовна до него встречалась с кем-нибудь из мужчин?

И вновь этот, казалось, очень простой вопрос сильно напугал Паршину. Она поспешно с паническими нотками в голосе проговорила:

— Нет-нет! Больше я никого не знала. Клянусь!

В скверном настроении покидал Истомин театр. Расследование по убийству Заикиной, как и Заплечного, не продвинулось ни на йоту. Однако, у него было такое впечатление, что и режиссер и актриса что-то пытались от него скрыть.

 

Глава пятая: Принципиальное решение.

После того, как Беркутов выложил Карабанову кто он такой и показал кассету с записью их разговора, тот даже обрадовался. Кроме шуток. Так весь и засветился, будто выиграл счастливый случай. Ну, не придурок ли?! Сказал с гордостью, как само-собой разумеешееся:

— Значит, теперь меня будут охранять менты!

Подобное нахальство возмутило Дмитрия.

— Определенно, — «подтвердил» он. — Специально снимут взвод «собровцев» или «кобровцев» из охраны президента для того, чтобы охранять твою задницу.

Очень не понравились Карабанову слова Беркутова. Аж позеленел весь и кулачками засучил от злости.

— А ведь могу и обидется, — проговорил с угрозой. Но не обиделся. Обижаться и ссориться с ментами ему было не резон.

Дмитрий вышел из гаража и по сотовому позвонил домой Рокотову и сообщил о последних событиях.

— Ну, ты и авантюрист, майор! — возмутился тот, но по голосу Беркутов понял, что шеф очень доволен результатом. — Почему со мной не согласовал операцию?

— А где же личная инициатива и самостоятельность, господин полковник, о которых вы так красочно и проникновенно говорите? Или у вас на словах — одно, а на деле — совсем другое?

— Нет, вредный ты все же ты человек, Дмитрий Константинович, — вздохнула трубка. — Я все больше в этом убеждаюсь. Этот шофер где сейчас?

— Здесь, у меня в гараже. Доволен и даже счастлив, что так легко отделался. Доедает мои последние съестные запасы. Только что с ним делать, ума не приложу.

— Ты может его привезти ко мне?

— На квартиру?

— Да.

— Конечно могу.

— Тогда жду.

Дмитрий вернулся в гараж. Карабанов за обе щеки уплетал остатки батона, макая куски прямо в банку с малиновым варением.

— Ну ты и троглодит! — удивился Беркутов. — Тебя легче убить, чем прокормить.

— Ага. Пожрать я люблю, — согласился тот.

— А у тебя от варения ничего не слипнется? Нет, умрешь ты не от бандитского ножа, а от обжорства. Определенно. Собирайся, поехали.

— Куда? — встретил Карабанов слова Дмитрия, как покушение на собственную безопасность.

— К моему шефу, полковнику.

— А, это другое дело, — проговорил Борис, вставая. Его буквально распирало от значимости. Полковники милиции ему представлялись почти-что небожителями.

Рокотов встретил их в спортивном трико и тениске, и был до того домашним и безобидным, что Карабанов невольно с сомнением закосил глазом на Беркутова, как бы говоря: «А точно ли это полковник милиции? Не подсовываешь ли ты мне, земеля, туфту?»

Полковник пожал Карабанову руку, представился:

— Начальник управления уголовного розыска Рокотов Владимир Дмитриевич.

— Здрасьте! — оторопело проговорил Борис. С подобными людьми ему ещё не приходилось разговаривать.

— Проходите в комнату.

Они прошли в комнату, сели на диван.

— Сейчас должен подъехать Иванов, — сообщил Рокотов.

— Он согласился взяться за эти дела?! — с воодушевлением воспринял новость Беркутов.

— Да. Уже можно сказать, что взялся. Может быть хотите кофе?

— Спасибо. Мы только-что едва оторвались от чая, — усмехнулся Дмитрий, красноречиво посмотрев на Карабанова. Но тот сделал вид, что не понял намека и, окончательно оборзев, сказал:

— А я бы с удовольствием выпил.

— Дина, — крикнул Рокотов. — Приготовь нам, пожалуйста, кофе.

— Только теперь я до конца осознал свою ошибку, — проговорил Беркутов, с сожалением глядя на Карабанова.

— Какую ошибку? — не понял тот.

— Зря спасал тебя, нахала. Теперь бы не краснел перед высоким начальством.

В это время в комнату вошла хрупкая миловидная и ясноглазая женщина, неся поднос с тремя чашками кофе.

— Здравствуйте! — Она приветливо улыбнулась. И Дмитрий понял, что в этом доме проживают счастье и согласие.

— Моя жена — Дина Дмитриевна, — представил её Рокотов.

Дина Дмитриевна поставила поднос на журнальный столик, спросила:

— Может быть, кто желает поужинать?

— Нет-нет, спасибо, Дина Дмитриевна, не беспокойтесь. Мы сыты, — ответил Беркутов и грозно посмотрел на Карабанова. На этот раз тот не рискнул своевольничать.

Рокотова ушла, а они стали пить кофе. Когда чашки были выпиты, раздался звонок в дверь. Полковник пошел открывать. Вскоре в комнате появился Иванов.

— Привет честной компании! — Он протянул руку сначала Карабанову, затем Беркутову. Пожимая руку Дмитрия, заботливо спросил: — Как поживают твои приятели?

— Какие приятели? — машинально спросил он, но тут же понял, что попал в ловко расставленный Ивановым капкан.

— Как — какие?! — делано удивился Сергей Иванович. — Что проживают на Владимировской 1 "А", естественно? Как их драгоценное здоровье?

Барабанов громко и несимпатично хмыкнул. Он, как, впрочем, и все в Новосибирске, знал, что по этому адресу находится психиатрическая больница.

— Спасибо, не жалуются. «Так бы жил любой». Кстати, передавали вам, господин генерал, привет. Жаждут вновь увидеться, — нанес в ответ Беркутов блошинный укус.

— Не дождутся. Так им и передайте, когда будете там в очередной раз. — Иванов внимательно посмотрел на Дмитрия, печально вздохнул. — По всему, скоро уже.

— Один ноль в вашу пользу, — констатировал Дмитрий. — Мне шеф постоянно говорит — как я с моим характером дослужился до звания майора. На что я резонно отвечаю: «Дослужился же Сергей Иванович до генеральских лампасов. А чем я хуже?»

Услышав про генеральские лампасы, Карабанов вновь запрял ушами, будто заяц. Ему стало страшно и жутко от той высоты, на которой он, вдруг, по воле случая очутился.

— Ты лучше, майор, — авторитетно заявил Иванов. — Потому, что нахальнее.

Беркутов рассмеялся и поднял руки, давая понять, что прекратил всякие попытки к сопротивлению. Обратился к Рокотову:

— Вы слышали, господин полковник, авторитетное мнение господина генерала? Поэтому, прошу в дальнейшем прекратить мою дискриминацию лишь по признаками моего характера. У господина генерала он нисколько не лучше.

— Иванов — исключение из правил. А всякое исключение лишь их подтверждает, — ответил Рокотов.

— Интересненькое дельце! — «возмутился» Дмитрий. — У вас какая-то странная, если не сказать больше, логика. Для своего кореша вы делаете исключения, а для своего подчиненного — нет.

— Каков нахал! — восхитился Иванов. — Но только, Володя, похоже, что он прав и заслуживает присвоения звания подполковника.

— Только через мой труп, — безапелляционно заявил полковник.

Карабанов все это время удивленно лупил глаза на присутствующих, переводил их с одного на другого и все никак не мог врубиться — что же происходит? Как могут такие люди вести себя, как совершенно нормальные, обыкновенные, подкалывать друг друга и все такое?

— Это вы, молодой человек, собирались сообщить нам что-то интересное? — обратился к нему Иванов.

— А? Ну да, — кивнул Борис.

— В таком случае, мы вас внимательно слушаем. — Сергей Иванович повернулся к Беркутова. — А вам, Дмитрий Константинович, я предоставляю лишнюю возможность прогнуться перед начальством — садитесь за машинку и записывайте показания.

После рассказа Карабанова и оформления протокола, Иванов сказал:

— Есть предложение обсудить ситуацию.

Дмитрий достал из кармана ключи от «Мутанта», протянул их Борису.

— Подожди меня в машине. Да не вздумай удрать. В следующий раз спасать не буду.

После ухода Карабанова Иванов медленно взад-вперед прошелся по комнате, раздумчиво проговорил:

— Значит, вновь высветился этот театр? Не нравится мне все это, ребята. Очень не нравится. Что-то странное с ним происходит.

— С кем? — не понял Рокотов.

— С театром, Володечка. С театром. Люблю театр я, но странною любовью. Ага. Мне кажется, что он настолько болен, что требует срочного хирургического вмешательства.

— Что ты предлагаешь?

— "Чапай" думает. Но как красиво подлецы работают! Пока-что они не дали нам ни одного шансы пощупать их за жабры.

— А показания Карабанова? — возразил Беркутов.

— Они ровным счетом ничего не значат. Ты считаешь, что их кто-то согласится подтвердить? Увы. Убежден, что все будет с точностью до наоборот. Вызвать и допросить сейчас его кореша — равносильно загубить на корню хрупкую надежду. На это мы пойти не можем. Нет, не можем.

— А что если попробовать внедриться в этот театр? — неожиданно предложил Дмитрий.

— Мы думаем в одном направлении, молодой человек, — одобрил предложение Беркутова Сергей Иванович. — А это значит, что в тандеме мы сможем натворить массу глупостей. Ага. У вас есть конкретные кандидаты?

— Надо подумать, — ответил Дмитрий.

— А что если попробовать Светлану? — сказал Рокотов. — У неё прекрасные возможности, чтобы занять место той же Заикиной. В её актерских способностях мы уж не раз убеждались на практике.

— Это был бы наилучший вариант. Только вот как её внедрить, чтобы не вызвать подозрений?

— Я могу поговорить с Ларисой Ивановной Плитченко, — тут же отозвался Беркутов. — Уверен, что она согласится нам помочь.

— Вашу идею мы одобрям, — сказал Иванов. Обратился к Рокотову: — Володя, её нужно снабдить надежными документами. Нам противостоит очень хитрый и умный враг. Каждый наш неверный шаг может привести к провалу. Я в свою очередь организую ей рекомендательное письмо из Тамбовского драматического театра.

— У тебя там есть знакомые? — спросил Рокотов.

— А как же. На его подмостках блистает всеми гранями своего недюжинного таланта наша общая знакомая Лидия Павловна Холодова.

— Вот как! — удивился полковник. — Ты что же, поддерживаешь с ней связь?

— А как же. Иногда мы пишем друг другу длинные и очень даже трогательные письма. Итак, господа, сверим часы. Сейчас ровно десять часов тридцать минут. Будем считать, что с этого момента операция под кодовым названием «Театральные страсти» началась! — торжественно провозгласил Иванов.

 

Глава шестая: Радостное известие.

Едва явившись на работу, Светлана Козицина была вызвана к Рокотову. Шестое чувство подсказало, что сейчас она услышит что-то очень для себя важное, и заволновалась. В последнее время она жила с ожиданием каких-то больших перемен в жизни. Откуда это пришло и почему? Она не знала. Но только чувствовала, что вот-вот должно произойти что-то очень значительное. С этим ощущением она и жила. Потому-то её и взволновал вызов к шефу.

Владимир Дмитриевич выглядел утомленным. Встал из-за стола, пожал ей руку, спросил:

— Как настроение, Светлана Анатольевна?

— Нормальное.

— А должно быть отличное. У такой красавицы не должно быть другого настроения! — бодро проговорил Рокотов, приветливо улыбаясь.

Светлана ничего не ответила, лишь пожала неопределено плечами, как бы говоря: «Вам виднее». Она понимала, что шеф собирается ей что-то предложить. Так и произошло.

— Как вы смотрите на то, чтобы снова поработать в группе Иванова? — спросил полковник.

«Вот оно! Случилось!» — подумала она и почувствовала, как внутри что-то оборвалось и ей очень захотелось расплакаться. Черт те что!

— Положительно, — услышала она свой ровный, даже равнодушный голос.

Полковник даже несколько смутился от подобного реакции Козициной. Сказал:

— А мне почему-то казалось, что это вас порадует.

Светлана прекрасно знала, что имел в виду Рокотов. Прекрасно знала. Ведь он был свидетелем той пошлой сцены, когда она на весь мир кричала о своей любви к Иванову.

— Меня радует, Владимир Дмитриевич, — все так же сдержанно ответила. — Что я должна делать?

Рокотов ввел её в курс дела, рассказал о задаче, которую ей придется решать.

— Не знаю, справлюсь ли, — с сомнением проговорила Светлана. — Я ведь даже в самодеятельности не играла.

— А театр Макарова?! Вы прошли такую великолепную школу, что ваши сомнения мне кажутся совершенно беспочвенными.

— Там было несколько иное. Театр мод, это ведь не драматический. Но у меня ничего не остается, как согласиться.

— Я уверен, что у вас все пролучится.

— Поживем — увидим, — философски заключила она. — Когда я должна приступать?

— Завтра привезут документы из Москвы об «окончании» вами пять лет назад Щукинского училища и рекомендательное письмо из Тамбовского театра, где работает небезызвестная вам Лидия Холодова.

— А почему я «переехала» в Новосибирск?

— У вас серьезно заболела «мать». Больную мать мы вам обеспечим. Еще есть вопросы?

— Нет.

— В таком случае, вы переходите в полное подчинение Сергея Ивановича. Свяжитесь с ним.

И закружилась голова Светланы. А взор был устремлен мимо Рокотова, куда-то далеко, далеко...

* * *

...Предрассветную тишину благословенной Вергилии взовали удары набата, возвестившие жителей о трагической и безвременной смерти любимой жены бесстрашного рыцаря Ланцелота несравненной Катрин принцессы Новелотты. Второго дня на праздник Благодарения небесному Отцу нашему она была укушена бабочкой Мауханной. Со всей Вергилии и остального мира были созваны лучшие лекари, но, увы, спасти принцессу они оказались бессильны. Промучившись два дня, она умерла в страшных муках и страданиях, сожалея лишь о том, что не оставила любимому мужу наследника.

Утром следующего дня был открыт доступ к телу усопшей. И потянулись вереницы скорбных людей к замку Ланцелота, выстраиваясь в бесконечную очередь. Многие плакали, не стыдясь своих слез. Все любили кроткую красавицу Катрин, но более всего сочувствовали Великому рыцарю, уже не раз спасшему страну от безобразных драконов, избравших Вергилию для своих постоянных кровавых пиршеств. В этой очереди стояла и Марианна, виконтесса Дальская. И в её прекрасных глазах блестели слезы. Но то не были слезы печали. Нет. То были слезы надежды. Ей было стыдно признаться даже самой себе, что она испытывает радость от того, что так все случилось. Около неё крутился шут короля, коварный и мерзкий Толецнал, вот уже несколько лет добивавшийся взаимности Марианны, и нашептывал ей всякие пошлости. Но вот она увидела Ланцелота и... И мир перестал для неё существовать. Она смотрела в его суровое, скорбное и постаревшее лицо, и готова была умереть от любви и обожания к нему...

* * *

— Светлана Анатольевна, что с вами? — услышала она голос Рокотова. Она даже вздрогнула, приходя в себя. Черт знает, что твориться! Ответила:

— Все в порядке, Владимир Дмитриевич. — Встала, одернула китель. — Разрешите идти?

— Да-да, пожалуйста, — ответил он несколько смущенно. С его подчиненной что-то явно происходило. У неё только-что было такое лицо, такое... Дурак Сергей, и не лечится. Где-то умный, а где дурак-дураком. Точно.

Светлана думала, что сердце её разовется на части от волнения перед дверью его кабинета. Чтобы справиться с взбунтовашими нервами, она обругала себя самыми нелицеприятными словами и решительно постучала.

— Да, входите, — услышала знакомый голос.

И она вошла. И увидела его, сидящим за столом. Сколько же они не виделись? Почти полгода. Он постарел. В волосах прибавилось седины. Резче обозначились скорбные складки в углах рта, делавшие его похожим на схимника. «Он все ещё переживает смерть жены», — машинально подумала.

— Здравствуйте, Сергей Иванович, — проговорила она чужим деревянным голосом.

— Здравствуйте, Светлана Анатольевна! — радушно проговорил Иванов, улыбаясь. Встал. Подошел. Пожал руку. — А вы все хорошеете. Глядя на вас, начинаешь понимать, — до чего ещё несовершенен человек.

Козицину покоробил этот дежурный пошловатый комплемент. Она, вдруг, разозлилась и пожалела о том, что приняла предложение Рокотова.

 

Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».

...В огромном розово-перламутровом кресле, напоминающим раковину мидии, сидел толстый лысый старик. Его пронзительный умный взгляд бледно-серых глаз, светившийся дружелюбием и приязнью, долго, будто щупальца осьминога, ощупывал мое лицо, фигуру. Ректор академии ордена наисветлейший Анкендорф был именно таков, каким я его и представлял. Он принадлежал к числу самых могущественных людей ордена и имел чин главного рыцаря. Главных рыцарей всего пятеро. Выше их лишь Великий рыцарь ордена.

— Здравствуйте, рыцарь! Рады вас видеть! Мы наслышаны о ваших подвигах во имя единства и братства «Белой лилии» и очень за вас рады. Присаживайтесь. — Он указал на свободное кресло, стоящее напротив. Пока он говорил его полное лицо, исполненное значимости и царственного величия, оставалось неподвижным.

— Здравствуйте, Наисветлейший! — ответил почтительно. — Мне приятно слышать, что мои скромные заслуги, замечены и нашли отклик в вашей душе.

Подошел. Преклонил колено. Поцеловал его большую дряблую и вялую руку. Затем, сел в кресло. Огляделся. Стены огромного ректорского кабинета представляли собой остекленные книжные стеллажи, сплошь заставленные книгами в дорогих, тесненных золотом переплетах. «Камю», «Платон», «Ницше», «Аристотель», «Плутарх», «Кант», «Гегель», «Бердяев», «Гераклид», — прочел я на некоторых корешках. Книги, в особенности такие, всегда вызывали во мне страх и мистический ужас, а люди, их читающие, — уважение. Неужели же все это он прочел?! Недаром главный идеолог ордена считался одним из образованнийших людей.

— Как вам понравилась наша академия? — перебил мои размышления ректор.

— Очень понравилась. Она великолепна. И учебные помещения. И общежитие. Все на высшем уровне.

— Мы рады, что вам понравилось. Не желаете ли кофе?

— О, я не знаю, Наисветлейший. Мне не хотелось бы доставлять вам лишение хлопоты, — разыгрывал из себя пай-мальчика, чем удивил и развеселил Анкендорфа. Он даже рассмеялся. Складки тучного подбородка заходили ходуном. Смех скрипучий, неприятный. Видно, смеялся он не часто.

— Мы представляли вас себе несколько иным. Нам рассказывали о вас, как о решительном и самоуверенном молодом человеке. — Он хлопнул в ладоши и негромко сказал: — Акмолина! Два кофе, пожалуйста!

Через минуту дверь открылась. Молодая, красивая девица вкатила перламутровый столик, на котором стоял серебряный кофейник, две точно такие чашки, на тарелке лежал фигурный шоколад. Расположив столик между нашими креслами, она взяла кофейник и наполнила чашки. На ней было красивое облегающее мини-платье, обнажающее крепкие ноги и подчеркивающее развитую грудь. По кабинету поплыл тонкий аромат дорогих духов. Девица меня волновала. Ректор это заметил.

— Она сегодня ночью придет к вам в комнату, — сказал он. — Придешь, Акмолина?

— Как прикажите, Ваша светлость, — стрельнула она синими глазками в мою сторону. И взгляд этот был опытен и многообещающ.

Мой зверь зарычал от неистового желания. Я был вынужден прикрыть глаза, чтобы скрыть свое состояние и усмирить зверя. Девица все видела и все поняла. Победно виляя бедрами, вышла из кабинета. Кофе оказался как раз таким, какой я любил — крепким и несладким.

— А что же вы не берете шоколад? — спросил ректор, отправляя в рот очередную конфету.

— Я не ем сладкого.

— Завидуем. А мы не можем удержаться. — Он провел рукой по объемному животу. — Видите, к чему привел сей предмет нашего сладострастия. — Посмотрел на меня насмешливым взглядом. — А у вас, как мы заметили, иной предмет? Н-да.

Почувствовал, как внутри возбуждается раздражение против этого жирного старика. Я не любил насмешек от кого бы они не исходили. Когда-нибудь он дорого заплатит мне за эту шутку. Так будет. А пока, сделал вид, что не расслышал вопроса, сосредоточив внимание на чашке с кофе.

Наконец, с кофе было покончено. Анкендорф откинулся на спинку кресла. Вытер рот салфеткой. Втал. Подошел к письменному столу. Выдвинул ящик. Достал сигару. Откусил кончик специальными щипцами. Раскурил. Спросил:

— Вы курите?

— Нет. Бросил.

— Похвально, похвально, — пробормотал ректор. Вернулся к креслу, сел. Прилипился к моему лицу цепким взглядом, будто пытался прочесть мысли. — Надеюсь, вы понимаеете, что пригласив вас в академию, мы тем самым связываем с вами определенные надежды?

— Да, — кивнул.

— Очень хорошо. И каковы же ваши планы, доблестный рыцарь?

— Служить ордену.

— Мы не об этом, — пренебрежительно махнул он рукой. — Мечтаете ли вы, к примеру, занять со временем место Великого рыцаря.

Вздрогнул от неожиданности. Неужели он, действительно, читает мои мысли? Не нашелся, что ответить.

— Вы зря смущаетесь, — улыбнулся он. — Это вполне естественное желание. Мы, скорее, были бы удивлены, если бы вы этого не желали.

Я и на этот раз не нашелся, что сказать. Запрокинув голову, ректор выпустил к потолку струю дыма. Задумался, глядя в окно. Зависла многозначительная, тревожная пауза. И я понял, что сейчас произойдет что-то очень для меня важное. Анкендорф глубоко вздохнул. Проговорил:

— К сожалению, Великий рыцарь не вечен. Высший совет ордена решил, что пора готовить ему достойного приемника. Орден нуждается в обновлении, в притоке молодой сильной крови. Наш выбор пал на вас и двух других молодых рыцарей, проявивших себя в безупречном служении ордену. Вы понимаете, какое доверие мы вам оказываем?

— Да, — попытался как можно тверже ответить, но голос предательски дрогнул. Давно не испытывал такого волнения. Моя мечта обретала конкретные очертания.

— Кто из вас троих возглавит над орден, теперь всецело зависит от вас.

— Спасибо за доверие, Наисветлейший! — Вскочил, преклонил колено и поцеловал его руку. Он отечески погладил меня по голове.

— Вы нам нравитесь. Лично мы будем болеть за вас. Желаю успеха!

— Спасибо!

— Скажите мне — каковы задачи нашего ордена?

— Создание гармонии мира подлинно свободными людьми, объединенными в нерушимое братство ордена.

— А как вы понимаете гармонию мира?

— Создание такого порядка, при котором свобода личности, равенство, социальная справедливость будут не только декларироваться, а станут сутью жизни, — ответил твердо, без запинки.

— Вот как! — делано удивился ректор. — И кто же установит этот порядок?

— Орден. Его рыцари.

— Но каким же образом достичь этой гармонии? Мне представляется это непосильной задачей.

— Для достижения этой великой цели хороши все средства.

— Вот как!! — ещё больше удивился Анкендорф. Его маленькие глазки прямо-таки выкатились из орбит. — Вы что же, не остановитесь и перед убийством?!

Его поведение начинало действовать на нервы. Что он разыгрывает из себя шута горохового?! Ведь это — прописные истины, которые знает каждый послушник. Собрал в кулак всю силу воли, чтобы ни словом, ни жестом не выказать своего неудовольствия. Слишком много зависело от этого борова. Сказал смиренно:

— Да, Наисветлейший.

— А как же евангельское — «не убий»?

— Своды религиозных догм и заповедей не для нас, рыцарей ордена. Они писаны для остальных. Они призваны убить в них личность, подавить волю, заставить смириться с обстоятельствами. Мы должны быть выше этого.

— Неплохо, неплохо, — пробормотал Анкендорф. Сделав последнюю затяжку, положил сигару в пепельницу. Немного подумав, усмехнулся: — Неплохо для простого рыцаря ордена. И никуда не годится для Великого.

— Нас так учили, — напомнил.

— Мы знаем, — величественно кивнул он. — Мы ведь не сказали, что все о чем вы говорили — неверно. Вовсе нет. Но Великий рыцарь — не только руководитель могущественного ордена, но ещё и политик. Вернее сказать, прежде всего — политик. Мир остальных, говоря словами священика, — его паства. Без этого огромного стада, без их энергии, мы никогда не добьемся своих великих целей, не создадим мировой гармонии и нам некем будет управлять. А потому, мы должны денно и нощно заботиться об их послушании. Однако, делать это должны хитро и осторожно, не унижая их человеческого достоинства. Если бы они услышали то, что вы сейчас говорили, они бы навсегда отвернулись от нас. Этого мы допустить ни в коем случае не должны. Мир остальных неоднороден. Здесь есть могучие умы. Эти не потерпят никакого диктата над собой. Мы обязаны привлечь их в орден. Если этого не получится, опорочить в глазах сограждан. И только после того, когда и это не даст нужных результатов — убить. И мы ни в коем случае не должны отвергать их религии, а, наоборот, заботиться о их приумножении. Чем больше религий в бога, черта, сатану, пришельцев из других миров и тому подобное, тем легче ими управлять. Все религии придуманы нами.

— Вы шутите?! — не поверил я.

— Нисколько, — рассмеялся Анкендорф. — Мы следовали непреложной истине — создай кумира, и народы сами пойдут за ним. Мы воспользовались популярностью Иисуса и его мучинической смертью, использовали древнеиранское учение пророка Заратустры, его предсказание о рождении девой грядущего спасителя и на этом создали новую религию. И многие народы охотно пошли за Сыном Божьим. А потом позаботились, чтобы Христианство распалось на три учения: католицизм, православие и протестантство. Мы воспользовались философскими возрениями великого древне-индийского мыслителя Сиддхартха или Будды и сделали из него бога. Сотвори кумира! Позже, на основе многих, уже существующих религий, мы написали священную книгу «коран» и возник ислам. Наш принцип — разделяй и властвуй!

— Это значит, что мы уже управляем миром! — проговорил я, пораженный услышанным.

— Нет, мы лишь контролируем ситуацию. До мировой гармонии ещё далеко. Вот почему нам необходимы такие энергичные и решительные люди, как вы. Предстоит огромная работа. Но вы пока, извините, очень невежественны, чтобы встать у руля ордена. Сейчас ваша наипервейшая задача — учиться. Именно от этого будет зависеть ваше назначение.

— Я что же, должен все это прочитать?! — со священным ужасом проговорил и обвел рукой книжные стилажи.

Анкендорф весело рассмеялся.

— Обязательно и непременно. А может быть даже больше.

На улице было прохладно и ветряно. По небу неслись косматые, рваные тучи. Я любил непогоду. Это была моя стихия. Подставил ветру разгоряченное лицо. Хорошо! Торжествующе рассмеялся. Я буду прилежным учеником. Очень прилежным. И обязательно добьюсь своего. До великой цели осталось всего чуть-чуть...

 

Глава вторая: Новая актриса.

Илья Ильич Янсон с удовольствием рассматривал сидящую перед ним девушку. Хороша! Чертовски хороша! Главный режиссер питал слабость к хорошеньким девушкам. А эта не просто хорошенькая — в ней чувствовалась порода. Если она так же талантлива, как хороша, то будет большим приобретением театра. Ее ему рекомедовала сама Плитченко. А это о многом говорит. Великая актриса не станет ходатайствовать за бездарность. Вот именно.

Он раскрыл лежавший перед ним диплон. В нем значилось, что Марианна Юрьевна Максимовская в 1994 году окончила Щукинское училище и получила квалификацию актрисы драматического театра. Долго читал рекомендательное письмо Тамбовского драматического театра. Очень хорошо. Она была там на ведущих ролях. Сколько ей? Лет двадцать пять — двадцать семь. Такая красавица и до сих пор не замужем. Странно.

— Марианна Юрьевна, вы одна переехали к нам в город или с семьей? — спросил он.

— Вы ведь только-что смотрели мой паспорт, где отсутствуют всякие сведения о моей семье, — ответила актриса серьзно, глядя в глаза режиссеру.

И этот взгляд ему не понравился. Нет, не понравился. В нем было много, как бы поточнее выразиться, независимости что ли. Да, независимости и чувства собственного достоинства. И Илья Ильич понял, что с ней он ещё хлебнет лиха. Ох, хлебнет! Она была личностью и личностью, по всему, незаурядной. Следовательно, все, что о ней написано в рекомендательном письме — все правда. Бездарность в принципе не может быть личностью.

— Да? Простите, не заметил, — разыграл он смущение. — И что же вас заставило сменить местожительство?

— У меня серьезно заболела мама. Потому я и вынуждена была переехать в Новосибирск.

— С ней что-нибудь серьезное?

— Онкологическое заболевание, — сухо, без тени эмоций ответила Максимовская.

Янсон сделал печальное лицо, вздохнул.

— Печально. Очень печально. Позвольте выразить вам искреннее сочувствие.

Она ничего не ответила. Взгляд её красивых голубых глаз оставался равнодушным. И вместе с тем, у Янсона возникло ощущение, будто она видит его насквозь. Бр-р! Неприятное ощущение!

— Вы познакомились с нашим репертуаром?

— Да, — коротко кивнула она.

— Ну и как?

— Что — «как»?

— Каково ваше впечатление?

— У вас много современных пьес, о которых и ничего не слышала. Из всего я играла лишь Роксану.

— Замечательно. — Янсон придвинул ей весьма потрепанную папку. — Я хочу, чтобы до завтра вы познакомились с этой пьесой нашего местного автора. Хочу попробовать вас на роль жены главного героя. Роль эта небольшая, но очень сложная. Завтра жду вас ровно в десять на репетиции. До свидания, Марианна Юрьевна! Очень приятно было с вами познакомиться.

* * *

Первое прочтение пьесы произвело на Светлану неприятное впечатление, вызвало раздражение. Сюжет показался абсолютно надуманным и неправдоподобным. Группа бедствующих актеров решила завладеть состоянием молодого преуспевающего бизнесмена и разыграла отвратительнейший спектакль с целью довести его до самоубийства. И негодяям удалось совершить задуманное. В конце-концов нервы того не выдержали и он сбросился со скалы. Негодяи торжествовали. Банальность и пошлятина! Впрочем, актерам здесь есть, что играть. Невзыскательные зрители будут в восторге. Пьеса рассчитана именно на них. Но для чего все это? Какова сверхзадача в этом абсурде? Похоже, сейчас о ней прочно забыли.

Однако, работа есть работа. Ее послали сюда не для того, чтобы наводить критику и подвергать ревизии современный театр. Ей предстоит попытаться выяснить — имеют ли работники театра отношение к убийствами актеров труппы и убийствам Аристархова и Шмыгова. А для этого придется потерпеть временные неудобства, связанные с несовершенством современной драматургии. И Светлана принялась учить роль.

Ровно в десять она была в театре. Небольшой овальный зал с пошарпанными старыми креслами вмещал триста пятьдесят, от силы, четыреста зрителей. Под высоким лепным потолком висела огромная хрустальная люстра. Но хрусталь был настолько грязен и черен, что не отражал, а, скорее, поглощал свет. Сцена была небольшой, но уютной.

Все актеры, участвовавшие в репетиции, находились на сцене. Там же был и Янсон. Увидев Светлану, он замахал рукой, подзывая.

— Марианна Юрьевна, проходите, пожалуйста, на сцену.

Под любопытными и оценивающими взглядами актеров Светлана поднялась на сцену.

— Здравствуйте! — сказала она. Ей недружно ответили.

— Господа! — несколько напыщенно и театрально-торжественно проговорил главный режиссер. — Разрешите вам представить новую актрису нашего театра Максимовскую Марианну Юрьевну. Прошу любить и жаловать.

К Светлане подошел рослый плечистый молодой мужчина с красивым мужественным лицом и с легким смешком хорошо поставленным баритоном проговорил:

— Привет, женушка! Я — Владлен Петрович Земляникин. Чтобы не было кривотолков, предлагаю сразу оформить наши отношения. Или слабо?

— Оформить — чего, простите? — Козицина сделала вид, что не поняла намека.

— Оформить наши отношения, так сказать официально.

— Это как?

Улыбка у Земляникина была уверенной и нагловатой. Этакий самоуверенный и самовлюбленный нарцисс. Его поведение не оскорбило её, нет. Стоит ли оскорбляться на какого-то пошляка. Но разозлило.

— Сочетаться законным браком, — сказал он.

— Вы думаете это возможно? — насмешливо спросила она.

— Уверен.

— Послушайте, Владлен Петрович, это вы что, вошли в образ, или на самом деле такой?

— Какой?

— Хамоватый.

Улыбка на его лице приказала долго жить, а от былой самоуверенности не осталось и следа. Избалованный вниманием женщин, он никак не ожидал подобного поворота событий, растерялся и не нашелся, что ответить.

— Браво, Марианна Юрьевна! — захлопал в ладоши Янсон. — Этого пижона давно следовало как следует проучить, но не находилось человека, кто бы отважился это сделать.

— И все же, я больше чем уверена, что вы просто вошли уже в образ вашего героя, — миролюбиво улыбнулась Светлана. Ссориться с первой встречи с ведущим актером театра явно не входило в её планы.

— Ну-ну, — криво и мстительно усмехнулся Земляникин. Смерил её с головы до ног взглядом. — Да вы ещё оказывается и психолог? Это уже интересно. — Он отошел от неё с таким видом, будто давал понять, что разговор между ними ещё далеко не окончен.

«Дура безмозглая!» — мысленно обругала себя Козицина. Едва появилась в театре, как уже успела обзавестись недоброжелателем.

К ней подошла хрупкая девушка с круглым курносым лицом, обрамленным светлыми кудрями. Большие глаза её смотрели на Светлану наивно и восторженно. Она протянула ей руку по-детски — ладошкой вверх.

— Людмила. Очень приятно! Надеюсь, будем дружить.

— Я тоже очень на это надеюсь, — улыбнулась Козицина, пожимая руку. Людмила наверняка исполняла в спектакле роль «школьницы» Катеньки.

Людмилу сменила жгучая красавица лет тридцати — тридцати пяти. У неё была великолепная фигура с несколько чересчур развитой грудью, а надменное лицо настолько совершенно, что казалось безжизненным, нереальным. Впечатление это усиливал неподвижный взгляд её темно-синих глаза. Будто перед Светланой стояла не живая женщина из плоти и крови, а восковая фигура. Эта наверняка играет роль красавицы Эльвиры Петровны — светской львицы.

— Эльвира Александровна Поморцева, — представилась она. — Слышала, что вы из Тамбова?

— Да, — ответила Козицина.

— А где это?

Светлана поняла, что вопрос был задан сознательно, чтобы поставить на место новую актрису. Ты, мол, милочка, не очень-то задирай нос. Подумаешь — Тамбов! Та ли ещё дыра! Многие даже не подозревают о существовании такого города.

— Это средняя полоса России, — ответила она с вежливой улыбкой.

— Да?! — делано удивилась Эльвира Александрова. — А я отчего-то считала, что это где-то на севере.

«Злючка, — решила про себя Козицина. — С ней нужно держать ухо востро».

— Я вам покажу его на карте, — пообещала она.

— Буду премного благодарна! — Неподвижное лицо Эльвиры Александровны изобразило подобие улыбки.

Янсон громко захлопал в ладоши.

— Все! Приступаем! Марианна Юрьевна познакомится с остальными в процессе репетиции. Начнем со сцены, когда жена героя является к нему в комнату. Марианна Юрьевна, вы выучили роль?

— Да.

— Помните эту сцену?

— Конечно.

— Очень хорошо. Владлен Петрович сядьте в кресло справа... Куда вы его тащите? Я же сказал — справа. Вы что, до сих пор не научились разбираться — где правая рука, а где левая?

— Это для вас — справа, а для меня — слева, — провочал великан, ставя кресло в нужное место.

— А вы, Марианна Юрьевна, встаньте в противоположной стороне... Да, здесь. Итак, представьте себе. Тишина. Полумрак. Беснующаяся за окном полная луна заливает комнату серебристым светом. Герой лежит на диване. События последнего времени сильно пошатнули его психику. И вот в левом углу комнаты бесшумно открывается потайная дверь и входит его жена, очень похожая на страшный призрак. Он её так и должен воспринимать. Итак, начали.

— Как, вот так сразу, — растерялась Светлана. — Без декораций, без грима?!

— В чем дело, дорогая?! — очень удивился режиссер. Обвел недоуменным взглядом остальных актеров, даже пожал плечами, подчеркнув тем самым, что он ничего не понимает в происходящем. — Вы ведь актриса, Марианна Юрьевна! Вы должны вообразить предполагаемые обстоятельства и в них жить и действовать.

И Светлана поняла, что она на грани провала. Страшно на себя разозлилась. Что же делать?! И тут она, вдруг, вспомнила как её героиня виконтесса Дальская очутилась однажды в городе будущего, населенного полулюдьми, полудраконами, как увидела там в музее под стеклянным колпаком своего горячо любимого рыцаря Ланцелота, и... И сразу ощутила себя такой маленькой и несчастной, что ей захотелось умереть.

— Я готова, — проговорила она чуть слышно.

— Вот и прекрасно! — воскликнул Янсон. Он уже почувствовал произошедшую перемену с актрисой...

* * *

...Она оказалась в незнакомой комнате. За окном неистовствовал ветер, тарабаня широкими, мохнатыми лапами сосны в окно. Проникавший в комнату мертвенный свет делал предметы таинственными и зловещими. В потаенных углах прятались злые призраки. Слышалось лишь их едва внятное бормотание, шушукание и завывание. Она и сама была бестелесным призраком, одиноким и глубоко несчастным. На ней было подвинечное платье, уже изрядно обветшавшее от дальних странствий и посеревшее от космической пыли. На диване лежал рослый мужчина — муж. Она бесшумно к нему приблизилась и тронула за руку. Он открыл глаза, взглянул на нее. Лицо его исказила гримаса страха. Он хотел было закричать, но не смог этого сделать. Чуть слышно прошептал:

— Ты?! Как ты здесь очутилась?!

— Чижик, ты меня любишь? — спросила она жалобно, присаживаясь на край дивана.

— Нет-нет! — вскричал он, садясь, отодвигаясь от неё и прижимаясь к стенке. — Ты этого не можешь! Нельзя!

— Чижик, мне холодно, — пожаловалась она, протягивая к нему руки со страшными ранами на запястьях. — Согрей меня, Чижик!

— Не-е-ет! — заорал он благим матом. — Изыди, сатана!

— Ты меня не любишь! — констатировала она печально и, вдруг, горько навзрыд заплакала. — Мне там так одиноко! Скажи, за что ты меня убил?

— Я?!! — он даже поперхнулся возмущением и долго кашлял. Наконец, с предыханием проговорил: — Ну, знаешь?! Это называется — валить с больной головы на здоровую. А разве это не ты сама сделала?

— Нет, это ты. Я знаю, — убежденно проговорила она, продолжая плакать.

— Боже! Когда же кончится весь этот кошмар! — взмолился он, падая лицом в подушку, крича: — Тебя нет! Нет! Ты — лишь мое больное воображение! Просто, я схожу с ума! Схожу с ума! Схожу с ума!

Она встала и незаметно вышла из комнаты...

* * *

К Светлане подскочил главный режиссер и, обнимая за плечи, восторженно проговорил:

— Молодчина! Все замечательно! — Обернулся к остальным актерам и, потрясая в воздухе рукой, воскликнул: — Вот как надо играть, господа актеры!

А Светлана все плакала и никак не могла остановиться. Она все ещё оставалась в той темной комнате. А за окном все выл и выл ветер и хлестал по нему ветками сосны. Было одиноко и жутко. Она не была человеком, как написано в пьесе. Она была призраком, скитающимся в бескрайних просторах космоса и так тоскующим, так невыносимо тоскующим по людям. Жутко! Одиноко! Зябко! Господи! Прости меня, грешную! Пости и помилуй!

— Успокойтесь, голубушка! — уговаривал её Янсон, трогая за плечо. Не выдержав, воскликнул: — Какое перевоплощение! Какое поразительное перевоплощение!

Наконец, Козицина пришла в себя, увидела удивленные лица актеров и поняла, что выдержала экзамен. Поспешно достала носовой платок, вытерла слезы, сказала смущенно:

— Извините!

— И она ещё извиняется! — вновь завосторгался главный режиссер. — Это вы нас, Марианна вы наша Юрьвна, извините, что посмели заподозрить черт знает в чем. Да мы с вами поставим ни эту, я извиняюсь, пошлость. Мы с вами, Марианна Юрьевна, поставим Леди Магбет, Марию Стюарт, Жанну Д,Арк, наконец!

А Светлана прочти физически ощутила на себе завистливые взгляды. Пожалуй, лишь Людмила-Катенька продолжала смотреть на неё восторженно, с обожанием. И поняла, что в театре её ждут нелегкие времена.

После репетиции Козицина вместе с Людмилой оказались в небольшой гримерной. Паршина указала рукой на дальний туалетный столик, сказала:

— Это столик Алисы. Теперь он твой.

— А где же сама Алиса? — спросила Светлана.

Лицо Людмилы побледнело, стало испуганным, а восторженные глаза — поблекшими, невыразительными.

— Ее нет, — тихо ответила.

— Она что, уволилась?

Люмила оглянулась на дверь, будто боялась, что её услышат. Таинственно прошептала:

— Нет. Ее убили.

— Боже! — воскликнула Светлана. — За что?

— Пока никто ничего не знает. — Людмила подошла к столику Заикиной, выдвинула ящик. В нем была массажная щетка с торчавшими пепельными волосинками, тюбик губной помады. Паршина взяла щетку, повертела в руках, сказала печально: — Как странно. Щетка вот с её волосами есть, а Алисы нет. Странно. — И, вдруг, заплакала, громко, наывзрыд, итерично закричала: — Я больше этого не выдержву! Каждый день одно и тоже! Сколько же можно! Я скоро рехнусь! Честное слово, рехнусь!

Козицина обняла девушку за плечи, принялась успокаивать:

— Ну, что ты, Люда, что ты. Перестань! Что поделаешь, все мы смертны.

— Да я не об этом, — отчаянно воскликнула сквозь рыдания Людмила.

— А о чем? Чего ты не выдержишь?

Актриса спохватилась, что сболтнула лишнее. Испугалась. Страх быстро привел её в чувство. Она вытерла ладонями слезы, смущенно проговорила:

— Да так, ничего. Не обращай внимания. Это со мной иногда случается.

А вечером Светлана сидела в кабинете Иванова. Выслушав её рассказ, Сергей Иванович проговорил:

— Ты молодчина, Светлана Анатольевна! Слушай, а может быть тебе в актрисы податься?

— А на что я жить буду?

— Впрочем, ты права. Сейчас этим делом много не заработаешь... Как думаешь, что имела в виду Паршина, говоря, что этого не выдержит? Чего — этого?

Светлана пожала плечами.

— Понятия не имею.

— Что-то за этим скрывается. Тебе надо попытаться узнать — что именно. Она — самое слабое звено. Попытайся с ней подружиться и вызвать на откровенность. Возможно, она и есть та самая ниточка, с помощью которой нам удастся размотать весь клубок.

— Образно, — усмехнулась Светлана. — Очень образно. Только не лежит у меня душа ко всему этому.

— К чему — этому?

— Ну, подружиться, втереться в доверие. Такое ощущение, что совершаешь большое свинство. Честное слово! Сегодня она твоя подруга, а завтра может стать обвиняемой. До сих пор не могу забыть Макарова. Не могу простить себе его смерти.

— Не надо ля-ля, товарищ капитан милиции. Он сам себя приговорил. Сам за все и ответил. Мы — не благотворительная организация, чтобы спасать заблудших, и не священнослужитель, чтобы отпускать им грехи. Мы призваны бороться с преступниками. И в этой борьбе все средства хороши. Главное — результат.

— Но ведь вы сами помогли Холодовой, — возразила Светлана.

— Холодова — отдельный случай. Мы с ней заключили «джентльменское» соглашение: ты — мне, я — тебе. Она помогла нам расправиться с мафией, я помог ей. Только и всего.

— А что же вы с ней до сих пор переписываетесь?

— Ну, сыскари! — удивился Иванов. — Ну вы, блин, даете! От вас невозможно ничего скрыть. Много там, у вас, на меня ещё компромата?

— Достаточно, — улыбнулась она.

— Слушай, Свет, а что у вас с Вадимом? Что вы друг другу голову морочите?

Лицо её мгновенно стало строгим, даже злым.

— А вот это вас совершенно не касается, — сказала, как отрезала.

— Это конечно, — согласился Иванов. — Только обидно смотреть, как двое замечательных людей мучают себя и других.

Она посмотрела на него долгим взглядом. И если бы Сергей Иванович имел способность читать по глазам, то он многое мог бы там прочесть.

— Может быть, я люблю другого человека? — сказала она с вызовом.

— И кто же тот счастливчик? — спросил он, беспечно улыбаясь и любуясь девушкой. Какая замечательная красавица! Да к тому же ещё какая замечательная умница. Сочетание этих двух качеств в одной женщине — вещь почти немыслимая, убойная. Ага. Бьет наповал с расстояния до двух километров.

— А что если это вы, Сергей Иванович?

Это этих слов беспечность мигом сдуло с лица Иванова. И он, крутой, видавший виды следователь, растерялся, что желторотый пацан.

— Скажешь тоже, — пробормотал в замешательстве. — Кому я нужен — такой старый и больной. Я даже в зеркало больше не смотрюсь, чтобы не портить себе настроения.

— А может быть у меня дурной вкус?!

И Иванов не нашелся, что ответить. Был настолько растерян, что потерял к себе всякое уважение, не без основания считая, что навсегда. «Крыша» его сдвинулась и куда-то поплыла, поплыла... Сегодня кретины всего мира открыли навигацию. Ага.

 

Глава третья: Странный разговор.

Был поздний теплый и душный вечер. В одной из тенистых аллей Первомайского сквера, что находится напротив Дома Ленина, на скамейке сидели двое мужчин, курили и негромко разговаривали. В одном из них автор без труда узнал главного режиссера театра «Рампа» Илью Ильича Янсона. Другой, представительный молодой мужчина с внушительным волевым лицом, был ему незнаком.

— Что же ты убеждал меня, что он утонул? — раздраженно спросил незнакомец Янсона.

От этого вопроса тот даже подпрыгнул на скамейке. То ли вопрос Илье Ильичу не понравился, то ли он его не ожидал. Ответил запальчиво:

— Ну, да. А как же! Что же я ещё мог подумать, когда утром нашел всю его одежду вместе с документами на берегу? К подобному выводу пришел ни я один. Мы все так считали и считаем до сих пор. Да! И не надо здесь мне этих инсинуаций! Не надо!

— А кто же по-твоему убил твоих артистов? Призрак отца Гамлета или этого сукиного сына?

Янсон вновь подпрыгнул. Было видно, что вопросы собеседника не только беспокоили режиссера, но и здорово пугали. Подобные неуютные мысли давно уже подспудно бродили в его умной голове. Но он старался подавить их в самом зародыше, надеясь на русское авось. Авось пронесет! Но озвученные сейчас молодым приятелем, они сильно его расстроили.

— Ну мало ли. Случайное совпадение. Сейчас каждую ночь кого-нибудь убивают. У нас считают, что в Алисиной смерти виноват её любовник. Тот ли ещё тип с темным прошлым. А Заплечный?... Он, негодяй такой, путался с малолетками. Я его лично предупреждал, что это добром для него не кончится. Вот и нарвался, что называется. Да нет, все должно быть нормально. Машина на месте. Все вещи на месте. Не ушел же тот Беспалов в одних плавках из Горной Шории, правильно?

— В таком случае, где его труп?

— Ну, мало ли. Где-нибудь зацепился за корягу и торчит сейчас на дне. Всплывет, куда он денется.

— Все это твоя самодеятельность, старый козел! — проговорил незнакомец, все более раздражаясь. — Предупреждал же я тебя — не пускай дело на самотек, помоги человеку расстаться с жизнью. Сейчас бы не ломали голову — что делать? Нет трупа — нет денежек.

— Будет тебе труп, не волнуйся, — заверил Янсон. Но слишком неуверено звучал его голос. Это не прошло незамеченным для его собеседника.

— Дурак! Ты ведь сам не веришь в то, о чем говоришь.

— Ну, хватит меня дурачить! — вспылил режиссер. — Молодой еще! Умник тоже мне выискался!

Молодой саркастически рассмеялся.

— Какие мы однако обидчивые! — После небольшой паузы сказал жестко: — Вот что. Подними в ружье своих архаровцев. Кровь из носа, но найдите этого сученка. Если его найдет милиция раньше нас, то нам с тобой, старый дуралей, очень придется об этом пожалеть. Рождественские праздники пройдут у нас не очень весело. И мы долго ещё будем встречать их не в кругу семьи — как обычно, а среди угрюмых людей, смачно «ботающих по фене».

— Типун тебе на язык! — вновь подскочил Янсон. — Хорошо, если ты настаиваешь, то я распоряжусь. Только, считаю, что твои страхи необоснованы.

— Вот-вот, распорядись. — Мужчина пошарил в карманах, достал носовой платок, высморкался. Пожаловался: — Кажется, где-то подпростыл. Насморк. Знобит. Как у тебя дела в театре?

— Замечательно! — воскликнул Илья Ильич, радуясь, как ребенок, смене неприятной темы. — Сегодня приняли актрису вместо Заикиной. Такая лапонька! Такая душка! Замечательно талантлива!

— Вот как?! — удивился собеседник. — А что же ты со мной не согласовал?

— А почему я должен с тобой согласовывать?! — вновь вспылил Янсон. — Кажется я ещё пока главный режиссер?

— Ты уверен, что она не из милиции?

Янсон весело рассмеялся.

— Если бы ты её увидел, то не говорил бы подобных глупостей. Она — актриса от Бога! Ей талант Божьей милостью дан. Я с ней связываю большие надежды. Такая, в принципе, не может работать в милиции.

— У тебя слишком поверхностное знание о работниках милиции. Начитался бульварных детективов и считаешь, что там все сплошь недоумки, ломбразианские типы. Глубоко ошибаешься. Там, порой, такие таланты встречаются, что дадут сто очков вперед любому твоему артисту.

— Да ну тебя! — отмахнулся от него Янсон.

— Она местная?

— Нет, приехала к нам из Тамбова.

— Из Тамбова, говоришь, — раздумчиво проговорил молодой мужчина. — У тебя её фотография есть?

— А зачем она тебе? Можешь сам прийти. Уверяю тебя — не пожалеешь. Есть на что посмотреть.

— Обязательно приду, — пообещал мужчина. — И все же, ты мне обязательно организуй фотографию не позже чем завтра. Понял?

— Хорошо, сделаю.

 

Глава четвертая: Клиент Толя Каспийский.

Дмитрий отвез Карабанова обратно в гараж, по пути прикупив хлеба, консервов, колбасы. А то этот троглодит с голодухи опустошит все полки в погребе. И куда только в него столько лезет. Как в прорву — сколько не бросай, все мало. Определенно.

На следующий день он отыскал в милицейской картотеке сведения на Каспийского Анатолия Сергеевича. И, надо сказать, много почерпнул там о нем интересных сведений. Оказывается, он не всегда был подручным великого актерского братства. Нет, не всегда. Но страсть к искусству питал с юного возраста. Кроме шуток. То стибанет в церкви понравившуся ему иконку, то срежет прямо с шеи батюшки крест, наивно полагая, что тот из чистого золота, то приберет к рукам какую-нибудь вещичку в антиквартном магазине. Вот таким был шустрым и ловким малым. Повзрослев и оперившись, стал работать по крупному. То с помощью отмычки или подбора ключей «ломанет» квартирку какого-нибудь зажиточного соотечественника, то посетит в неурочное время художественный салон, антикварный или ювелирный магазин. Что? Сигнализация? Обижаете, господа! Он ведь был специалистом, а не каким-то там прости Господи. Любую сигнализацию отключал в течении пяти минут. Правда, удачливость и долгая безнаказанность привели в излишней самоуверенности. Засыпался он на художественном салоне, что на Советской. По глупому засыпался, что пацан какой. Но это он уже потом понял, а тогда даже не вздрогнул. Самоуверенность-собака подвела. Отключил он, значит, сигнализацию, открыл дверь. Все чин-чинарем. А в тамбуре ящик стоит. Обычный деревянный ящик из тарных дощечек. Ему и невдомек, что не простой это ящик, а под сигнализацией. Он даже ругнулся как следует. Какой, мол, мудак здесь ящик оставил. Отодвинул его в сторону и, открыв внутреннюю дверь, прошел в магазин. А в это время в ментовке сирена так забазлала, что сходу разбудила ментов. Они ноги в руки, попрыгали в УАЗик и примчались к магазину, где и взяли Толю Капийского, по кличке «Кудря» ещё тепленького с поличным. Кликуху эту он ещё в детстве получил от пацанов, потому, как был кудрявый, как негр, и красивый, как цыганенок. Ну. Так с детства она к нему, кликуха эта, и прилепилась — не отодрать. И кудри все куда-то к хренам подевались, а он так Кудрей и остался. Фартовый он был мужик. И веселый. Следователь добросовестно записал в протокол один из его крылатых афоризмов: «Красиво жить не запретишь!» Правда, у Беркутова на этот счет были свои соображения. Красиво жить — каждым понималось по разному. Определенно. Но Толя понимал это однозначно. Красиво жить — значит иметь полный карман тугих сотенных, а ещё лучше — «баксов». Если пить водку, то закусывать осетровой икоркой или, на худой конец, — лососевой, а если — коньяк, то непременно марочный и лучших сортов. Если трахать телок, то обязательно валютных. Ему даже было невдомек, что на свете есть другие женщины, которые не покупаются и не продается. Да они ему лично были по фигу. Вот так понимал красивую жизнь фартовый парень Толя Каспийский. За все свои трюкачества он получил четыре года общего режима и считал, что ещё легко отделался.

О том, что с ним произошло после выхода на свободу, Дмитрий знал лишь из скудных показаний Карабанова. Так какое-то время Кулря работал таксистом. А сейчас решил быть поближе к искусству. Вот в чем Беркутов был не уверен, так это в том, что Толя напрочь забросил свое прежнее ремесло. Не тем он был человеком, чтобы так запросто менять свои привычки и наклонности. Вот как раз на этом Дмитрий и решил его подловить. А там — видно будет.

Но, как говорится, «легко сказка сказывается, да непросто дело делается». Если кто нигода не выслеживал вора, то и не пытайтесь это делать. Сие занятие неблагодарное и слишком хлопотное, если не сказать больше. Два дня Беркутов ходил за Каспийским, словно тень в одноименной сказке Шварца, ждал его у театра, караулил у подъезда, хоронясь в тени деревьев, рискуя быть покушенным свирепыми псами. Дворняги как-то очень быстро приняли его за своего, а вот домашние паскуды постоянно видели в нем врага и норовили непременно сожрать. Если бы не их сердобольные хозяева, то туго бы ему пришлось. Единственное, в чем смог убедиться Дмитрий за это время, так это в том, что Кудря не изменил своих прежних привычек — обедал лишь в самых перстижных ресторанах и с самыми красивыми валютными телками. Беркутов был вынужден следовать за клиентом и, хотя заказывал в ресторане исключительно самый дешевый салат, его семейный бюджет трещал по всем швам.

Через два дня он настолько вымотался, что стал походить на тот призрак, который играла Светлана Козицина в предыдущей главе. Мало, что он сам едва держался на ногах от усталости, так ещё и бедного «Мутанта» довел до роковой черты, за которой тот мог превратиться в никому ненужную груду металлолома. Осознав, наконец, что не рассчитал свои силы, он написал задание оперативникам Заельцовскго районного управления, на обслуживаемой территории которого проживал Толя Каспийский, а сам отправился на боковую.

Следующий день прошел относительно спокойно. А потом... Потом Дмитрий узнал, что убита ещё одна актриса театра и вместе с Ивановым и Рокотовым выехал на место происшествия.

 

Глава пятая: Ни тот случай.

Телефонный звонок разбудил Сергея Иванова в шесть часов утра. Звонил Рокотов.

— Собирайся, Сережа, — лаконично проговорил Владимир. — Еще одно убийство.

— Убит актер театра? — догадался Сергей.

— Актриса. Мне только-что звонил дежурный по городу. Через двадцать минут я за тобой заеду.

«Ни сна, ни отдыха измученной душе! — проворчал рядом этот зануда Иванов. — Вот, блин, жизнь! Когда все это кончится, так перетак!»

«Эй, приятель, веди себя прилично, — одернул его Сергей, с неохотой вставая. — Что ты лаешься, как последний биндюжник?»

«Так ведь выводишь. Сам не живешь, как человек, и другим не даешь. Заколебал с этими утренними побудками. Сколько же раз можно тебя убеждать, что не в твоем возрасте и не с твоим здоровьем искать на эту самую приключений, что давно надо переходить на более спокойную работу?»

«Да не умею я больше ничего», — возразил Сергей, делая зарядку.

«Ты давай не придуривайся, — проворчал Иванов, продолжая лежать в постеле. Зарядку он не переваривал органически. — Не умеет он, видите ли! Не хочешь.»

«И не хочу», — согласился Сергей.

«В этом все дело. Как был ты эгоистом, так эгоистом и остался. Ну ладно, ты обо мне не думаешь. Хрен с тобой. Я к этому уже привык. Так хоть о Верочке подумай».

«А что Верочка? С ней, вроде, все в порядке».

«Если жить неделями в „продленке“ и общаться с чужими тетями — порядок, то я тебя проздравляю».

«А что я могу сделать?»

«Бабу тебе, придурок, хорошую надо, в смысле, женщину. Понял?»

«Да кому я нужен!» — отмахнулся Сергей от этого предложения.

«Вот только этого не надо тут передо мной. Артист! — рассердился Иванов. — Не надо передо мной театр крутить и кокетничать! Хотя бы взять ту же Светлану...»

«Кого?! — удивился Сергей. — Ты, верно, спятил, приятель. Ведь у нас пятнадцать лет разницы?»

«С Катей у вас было двенадцать лет разницы и ничего — жили куда с добром. И потом, она же сама говорила.»

«Пошутила она. Это у неё юмор такой. Понял? Женщина пошутила, а ты уже и губу раскатал.»

«Э-э, не скажи. Женщина ничего просто так не делает.»

«Да пошел бы ты куда подальше, психолог гребанный!» — вспылил Сергей и, чтобы прекратить этот дурацкий разговор, отправился в ванную.

Едва он успел побриться и умыться, как раздался звонок в дверь. Это был Рокотов. Увидев Сергея в одних плавках, удивился:

— О, да ты ещё в негляже?!

— А ты боишься, как бы труп не сбежал?

— Ну у тебя и шутки?! — укоризненно покачал головой Владимир. — Черный юмор! — И так жиманул руку друга, что тот даже присел от боли.

— Это у тебя черный юмор, а не у меня. Натуральное членовредительство, — проворчал Сергей, тряся рукой. — Надо хоть чего-нибудь закусить.

— У меня в машине есть бутерброды и кофе, — сказал Рокотов. — Позавтракаем по дороге.

И Иванов с тоской подумал, что если бы была Катя, то она бы уже тоже что-нибудь соорудила. И так тоскливо, так паршиво стало на душе, что хоть волком вой. Ага.

В машине их ждал Беркутов.

— Привет, патрон! — сказал он Иванову, когда тот сел рядом.

— Здравствуй! Только, молодой человек, попрошу не выражаться! То, что вам начальство разрешило общаться с порядочными людьми, это ещё совсем не значит, что вы можете их обзывать всякими иностранными прозвищами.

— Спасибо, господин генерал! — подчеркнуто серьезно ответил Дмитрий. — Я это учту. Только вот проблема — где нынче взять приличных людей?

— Каков нахал! — восхитился Иванов. — Только я тебе, парень, вот что посоветую. Если ты ещё не определился с кого брать пример в начале своего жизненного пути, то я скажу: «Бери его с Владимира Рокотова».

— Благодарю за совет. Я сегодня же это сделаю, — заверил Дмитрий.

По дороге они уничтожили все съестные запасы Рокотова и сразу стало веселее жить на белом свете. Машина тем временем уже миновала академгородок.

— Куда ты нас везешь? — спросил Иванов Рокотова.

— В Новый поселок.

— С ним у меня свазана масса приятных воспоминаний, — сказал Беркутов. — Здесь я встретил свою Светлану.

«И у этого Светлана, — с тоской подумал Сергей. Недавний разговор с Ивановым не выходил из головы. — Развелось этих Светлан, как собак нерезанных. Ага.»

В Новом поселке они въехали на улицу, состоящую сплошь из двух и трехэтажных коттеджей.

— Улица «Новорусская», господа! — торжественно объявил Дмитрий.

— Что, действительно так называется?! — удивился Иванов, чем доставил громадное удовольствие шустрому майору.

— Если пока и не называется, то будет называться. Я уже отправил в горисполком письмо с предложением о её переименовании.

— Трепач! — добродушно усмехнулся Рокотов.

— На этой славной улице, — продолжал свой вдохновенный треп Беркутов, — проживают исключительно казнокрады, боссы нелегального бизнеса, крестные отцы мафии и их подручные, Словом, богатая шушера и сволочь, прилипившаяся, будто пиявки, к многострадальному телу нашей с вами, господа, Родины.

— Молодец! — одобрил его речь Иванов. — Да вы лирик, милостивсдарь. Никогда бы не подумал, глядя на вашу сугубо прозаическую физиономию.

— Внешность часто обманчива, — скромно ответил Беркутов. — Кому, к примеру, взредет в голову, глядя на вас, предположить, что вы генерал! Верно?

— Верно, — рассмеялся Иванов. — Один ноль в твою пользу. Сегодня, майор, ты явно в ударе. Поздравлю!

— Спасибо!

В это время они увидели у одного из коттеджей милицейский УАЗик и «Ниву».

— О, а это «Нива» моего друга Колесова, — удивленно проговорил Дмитрий. — Наш пострел и здесь поспел.

— Это я ему звонил, — сказал Рокотов. — Просил, чтобы он захватил Истомина.

У внушительных ворот их встретили Истомин и Колесов. Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Что здесь произошло? — спросил Иванов, обращаясь к Истомину.

— Убита актриса театра «Старые стены» Звонарева Раиса Аркадьевна.

— Когда это случилось?

— В три часа ночи.

— Откуда столь точное время?

Вперед выступил Колесов, ответил:

— Об этом говорят супруги Вяткины, живущие напротив, — Сергей указал на коттедж на противоположной стороне улицы. — Они были разбужены звуками двух выстрелов. Мария Павловна Вяткина взглянула на часы. Было ровно три часа. Когда она подошла к окну, то увидела, как из дверей дачи Звонаревых выбежали трое мужчин с большими сумками. Они сели в «Ниву» и уехали. А Мария Павловна сразу же позвонила в милицию.

— Ясно. Эксперты здесь? — спросил Иванов.

— Здесь, — ответил Истомин. — В доме дожидаются.

— Понятые?

— Тоже в доме.

— Что ж, тогда приступим, пожалуй. — Иванов направился к коттеджу. От ворот к дому вела дорожка кровавых пятен. Это могло означать лишь одно — один из преступников был ранен.

В большом квадратном холле у основания лестницы, ведущей на второй этаж лежал труп полной женщины лет тридцати — тридцати пяти. Рядом валялось двухствольное охотничье ружье двенадцатого калибра с вертикальными стволами. Иванов подошел, осторожно двумя пальцами взял за ствол ружья, приподнял, понюхал. Из обоих стволов несло гарью. Осмотрел труп. Было два ранения — в грудь и в голову. Обернулся к стоявшим сзади оперативникам.

— А выстрелов было, как минимум, три. Вот что, Валерий Спартакович, пока я здесь занимаюсь осмотром, ты подробнейшим образом допроси Вяткиных. А вы, ребята, — обратился он к Беркутову с Колесовым, — походите по соседям, поспрашивайте. Не мне вас учить. Может быть надыбаете, что-нибудь интересное. Лады?

— Как прикажите, господин генерал, — за всех ответил Беркутов.

Они ушли. Иванов с Рокотовым прошли в соседнюю комнату, от порога которой кровавые следы вели к входной двери. В зале на диване сидели судебно-медицинский эксперт Громадин и незнакомый Сергею технический эксперт в фоме капитана милиции. Здесь же находились понятые — две пожилых женщины, сидели в креслах и испуганно смотрели на вошедших. В зале было все перевернуто вверх дном. Иванов поздоровался с экспертами и понятыми, повернулся к Рокотову.

— Что скажешь, Володя, об этом бардаке?

— Типичный случай, — ответил тот. — Забрались в дом воры, надеясь на отсутствие хозяев. Разбудили хозяйку. Ну и... Что произошло, ты сам видишь.

— Вот и я говорю — не тот случай.

— В смысле?

— В том смысле, что наши убийцы к этому не имеют никакого отношения. Ага. Что ж, приступим, богословясь.

Осмотр они закончили лишь к полудню.

 

Глава шестая: Что все это значит?

На следующее утро главный режиссер вызвал фотографа и стал настаивать, чтобы Светлана сфотографировалась.

— Нет-нет, — пыталась протестовать она. — Что ещё вы выдумали, Илья Ильич! Зачем это? К чему?

— Я хочу, чтобы ваша фотография, Марианна Юрьевна, была на нашем стенде наряду с фотографиями других актеров.

— Но давайте я сыграю хоть один спектакль. — Ее совсем не прельщала перспектива оказаться крупным планом в фойе театра, где её мог увидеть кто-то из клиентов по основной работе. Вовсе не прельщала. Но Янсон был непреклонен. И это показалось Козициной подозрительным. Вечером она поделилась своими сомнениями с Ивановым.

— Может быть ничего в этом нет, но, как говориться, — «береженного Бог бережет». Не исключено, что они хотят проверить — работала ли ты в действительности в Тамбовском драматическом театре?

Он тут же пригласил прокурора-криминалиста и тот сфотографировал Светлану.

— Завтра же отправим телефаксом твою фотографию в Тамбов, чтобы все работники театра знали свою «героиню» в лицо, — сказал Сергей Иванович.

А репетиции в театре продолжались. Но Светлана постоянно чувствовала какое-то напряжение. Актеры нервничали, срываясь в самых безобидных сценах. И это показалось ей весьма странным. Что-то за всем этим скрывалось, но что именно, — никак не могла понять. На третий день репетиций при прогоне всего спектакля «светская львица» вдруг забегала по сцене, истерично закричала:

— Не-е-ет!... Не хочу!... Не могу!... Не буду! — Глаза её были безумны, а царственная грудь бурно вздымалась, на смуглом лице явственно проступили красные пятна.

От кого, от кого, а от неё Светлана никак не ожидала подобного поведения.

— Прекратите истерику, Эльвира Александровна! — твердо и требовательно сказал Янсон.

— Не-е-ет! — вновь закричала Померанцева и, потеряв сознание, упала. Актеры всполошились, зашумели, загалдели. Людмила побежала за водой.

— Нашатыря надо! — кричал Земляникин. — Есть у кого нашатырь или нет, мать вашу?! — Он поднял Эльвиру Александровну на руки и отнес на диван

— Все! Баста! — громко проговорил Борис Петрович Каморный, исполнявший роль «отставного профессора» Германа Владиславовича. Он решительно спустился со сцены и демонстративно покинул зал.

— Все свободны, — устало проговорил главный режиссер. — Репетиция переносится на завтра.

А через полчаса в гримуборной рыдала Людмила Паршина и, захлебываясь слезами, жаловалась Светлане:

— Как они могут! Это же бесчеловечно! Я больше этого не выдержу!

Светлана обнимала её за плечи, успокаивала:

— Ну-ну, Люда, перестань! Что ты, право слово, как маленькая девочка! Что случилось? Может быть, объяснишь? Что у вас тут происходит?

Худенькие плечи Паршиной подпрыгивали в такт рыданиям. И весь вид её был таким жалким и несчастным, что Светлана прониклась к ней искренним сочувствием.

— Я не могу, — пролепетала Людмила дрожащими губами. — Но только это так жестоко! Так жестоко!

Когда Светлана вышла из театра, то заметила, как вслед за ней вышел рабочий сцены Роман Овчаренко и на довольно приличном расстоянии направился следом. С рабочими сцены её познакомил главный режиссер.

«Неужели следят?» — промелькнула мысль. Опытному оперативнику, каким она являлась, не составило бы большого труда оторваться от «хвоста». Но она решила не спешить и проверить свою догадку. На остановке она остановилась и стала ждать троллейбус. Боковым зрением видела, что Овчаренко что-то внимательно рассматривал. Подошел троллейбус. Она вошла в переднюю дверь, он — в заднюю. На площади Карла Маркса она вышла. Он тоже. Светлана направилась к ГУМу «Новосибирск». Он — следом. Теперь не оставалось и тени сомнения, что за ней следили. Но почему? Где она допустила ошибку? Она скрупулезно перебрала в памяти все, что происходило эти три дня в театре, но ничего такого в поведении Янсона, актеров не вспомнила. Все было обычно.

В ГУМе она незаметно прошмыгнула в секцию готового платья и спряталась в раздевалке. Сквозь неплотно задернутые шторы видела, как вскоре появился Овчаренко. Вид у него был до того глупым и расстерянным, что она невольно рассмеялась. Подождав ещё минут пять, она через служебный вход вышла из магазина и поехала в управление.

Оказавшись в своем кабинете, Светлана тут же позвонила Иванову и хотела рассказать о событиях сегодняшнего дня, но он её тут же перебил:

— Вот что, Светлана Анатольевна, приезжай ко мне. Здесь все и расскажешь. Да, у тебя есть с собой текст этой пьесы, которую вы ставите?

— Есть.

— Захвати, пожалуйста.

* * *

Сергей сидел за столом и не без волнения ждал прихода девушки. В последние дни этот зануда Иванов ему все уши о ней прожужжал. Ага. И красивая-то она. И умница, каких свет не видывал. И фигура-то у неё прекрасная. И улыбка обворожительная. И, несмотря на свою кажущуюся строгость, она очень впечатлительная. Вон как плакала по Макарову. Одним словом, заколебал! А все контрдоводы Сергея, что он слишком стар для нее, что в прошлой жизни у него уже было две жены, что он вынужден помогать первой жене растить, воспитывать и содержать сына, что у него на руках маленькая дочка и все такое, разбивались о его совершенно дурацкое: «Ну и что? Подумаешь!» Можно после этого о чем-то говорить с подобным кретином? То-то и оно.

Однако, старания Иванова не прошли даром. И Сергей стал думать о девушке не как прежде, как о верном товарище по совместной борьбе с оголтелой преступностью, а как-то совсем, совсем иначе. Вдруг, открыл, что когда она улыбается, то на её щеках вспыхивают две симпатичные ямочки. «Ну, надо же! Никогда прежде этого не замечал!» Это миниоткрытие до того отчего-то взволновало его, что он расстроился и долго не мог прийти в себя.

«Ни фига, блин, заявочки! Уж не влюбился ли ты, старый козел?» — напрямую спросил он себя, пытаясь спрятаться за проверенный и ни раз испытанный юмор. Но на этот раз юмор не помог, нет. Какой тут, к шутам, юмор, когда в пору караул кричать. Ага.

Светлана стремительно вошла в кабинет. Деловая. Сосредоточенная. Заряженная исключительно на дело. И не было ей никакого дела до глупостей Иванова. Как же, разбежался! Много вас, старых козлов, — охотников на молодых девушек.

— Сергей Иванович, за мной следили, — взяла с места в карьер Светлана, садясь за приставной стол.

— И в этом нет ничего удивительного, — ответил он с улыбкой. — Наборот, мне было бы странным узнать, что кто-то не обратил на вас внимания.

— Я серьезно.

— И я серьезно.

— За мной только-что следил рабочий сцены нашего театра.

— Не Каспийский случайно?

— Нет, другой. Овчаренко. Едва избавилась от «хвоста».

— Это ещё раз доказывает, что мы на правильном пути. Ты мне именно это и хотела сказать?

— Нет. — И Козицина рассказала о сегодняшних событиях в театре.

Иванов долго молчал, обдумывая услышанное. Достал пачку сигарет.

— Можно закурить? — спросил девушку.

— Да. Пожалуйста.

Он закурил. Встал из-за стола. Прошелся по кабинету.

— Ты принесла пьесу?

— Да. — Она достала из сумки потрепанную папку, выложила на стол. — Но зачем она вам?

— Понимаешь, я тут, на медни, долго размышлял над тем, что ты прошлый раз говорила, и знаешь к какому выводу пришел?

— К какому?

— Что все дело в самой пьесе.

— Как так?! — удивилась она.

— Еще не знаю точно, но мне кажется, что описанные в ней события каким-то образом связаны с самими артистами. Расскажи о ней поподробнее.

Выслушав рассказ Светланы, Иванов спросил:

— Как говоришь фамилия главного героя?

— Бескрылов. Андрей Андреевич Бескрылов.

Сергей раскрыл папку, прочитал:

— "Действующие лица. Бескрылов Андрей Андреевич — богатый бизнесмен 32 лет". Фамилия конечно же изменена.

— О чем вы? Какая фамилия? — не поняла Козицина.

— Теперь я почти убежден, что эта пьеса, — он похлопал рукой по папке, — писалась под конкретного человека, а затем была сыграна, как говорите вы, служители Мельпомены, на натуре. Или я не прав?

Светлана во все глаза смотрела на следователя. На её щеках вспыхнули симпатичные ямочки. А это могло означать лишь одно — она улыбалась. А во взгляде её было что-то такое, такое... Нет-нет, он боялся ошибиться. И вновь очень забеспокоилось сердце Сергея, а в голову стали лезть сумасбродные, совершенно дикие и непричесанные мысли. Вот она — сидит и улыбается. По доброму так улыбается, по хорошему. И стоит лишь протянуть руку и... И фьють — лови журавля в небе. Ага. Нет, лучше уж пусть остается все, как есть. Лучше смотреть вот так на неё и заниматься самообманом, долго сосать его как кисло-сладкую конфетку момпасье, и причмокивать от удовольствия, чем получить отлуп. На фига ему эти заморочки. Вовсе ни к чему. Не для его больного сердца.

А тут ещё этот зануда завозникал, принялся нашептывать на ухо:

«Решайся. Не будь трусом.»

«Я не трус, но я боюсь», — хотел отделаться от него Сергей шуткой. Но не тут-то было. Он по прежнему опыту знал, что если этот прохендей что-то хочет сказать, то, будьте уверены, выскажется до конца.

«Да ты не паясничай! Не паясничай! Шут гороховый! Я ведь дело говорю. Может быть это твой последний шанс. От твоей яичницы по утрам я уже печень к шутам посадил. Она, яичница эта, у меня уже поперек горла. Ага. Сколько ж можно!»

«Слушай, отвали, а?»

«Нет, ты только посмотри — какая девушка! — не сдавался Иванов. — Как она на тебя смотрит.»

«Не выдумывай. Нормально смотрит.»

«Нет не нормально, а с любовью».

«Это очевидно потому, что она росла без папы».

«Дурак и не лечишься! — вспылил Иванов. — Юморист занюханный!»

— Сергей Иванович, вы гений! — услышал он наконец её голос. — Я бы ни за что до такого не додумалась.

Это вернуло его в деловое русло.

— Где, согласно пьесе, происходили события?

— В Горной Шории.

— Очень хорошо. — Сергей посмотрел на часы. — Сегодня уже поздно. Собирай всех наших на завтра, на десять. Бум думать, что делать дальше.

— Но у меня завтра репетиция, а вечером спектакль.

— Ах, да. Извини, забыл. Тогда проведем совещание без тебя. А ты, как только освободишься, обязательно мне позвони домой. Договорились?

— Хорошо, — кивнула она и встала. — До свидания, Сергей Иванович!

— До свидания, Светлана Анатольевна! — Он проводил её до дверей и пожал на прощание руку, как старому, испытанному в борьбе с мафией товарищу.

Мог ли он знать или хотя бы предположить, что произойдет с ней уже завтра? Нет, у него и в мыслях этого не было. Хотя, разрабатывая операцию по внедрению Светланы в театр, они с Рокотовым должны, обязаны были это предвидеть. Ага.