Табу (Tabou)
Священный запрет. Отсюда – желание его нарушить. Из любопытства, из дерзости, из хвастовства. Вот почему ясный закон, принятый после свободного обсуждения, лучше, чем табу.
Тавтология (Tautologie)
Суждение, которое всегда истинно – либо потому, что предикат лишь повторяет субъект («Бог есть Бог»), либо потому, что оно остается справедливым независимо от своего содержания и даже независимо от истинного значения составляющих его элементов. Формальная логика вся состоит из тавтологических высказываний. «Если р содержит в себе q, то если не-q, тогда не-p» (такой тип суждения называется modus tollens). Оно всегда справедливо, независимо от содержания и истинного значения р и q.
Нетрудно заметить, что слово «тавтология» в указанном значении не имеет уничижительного оттенка. Но даже в тех случаях, когда тавтология принимает форму простого повторения, она не обязательно предосудительна. Когда Парменид говорит, что «бытие есть», он использует тавтологию. Но это не только не служит основанием для опровержения это мысли, это делает ее неопровержимой.
Таинство (Sacrement)
Ритуал освящения чего-либо, а также ритуал, в ходе которого проявляется действие чего-либо священного – что-то вроде организованного чуда. Если, например, считать брак таинством, то он становится священным и супруги не в силах его разорвать даже по обоюдному согласию – это будет расценено как святотатство. Развод служит доказательством обратного, вернее сказать, только признав, что брак не является таинством, можно допустить разводы. Ясное дело, Церковь никогда на это не пойдет. И это – лишний довод к тому, чтобы не позволять Церкви вмешиваться в наши любовные отношения.
Следует отметить, что рождение не считается таинством, а вот крещение – считается. Разумеется, это не означает, что принадлежность к Церкви делает индивидуума (даже в глазах верующих) существом более священным, чем все прочие. Это означает лишь, что в факте рождения нет ничего сверхъестественного. А ведь если задуматься, разве есть на свете что-нибудь более волнующее, чем появление на свет нового человека? И что-нибудь более безвкусное, «китчевое», чем обряд крещения? Жизнь драгоценнее всех таинств, вместе взятых, и совершенно в них не нуждается.
Тайна (Mystére)
Что-то, чего мы не в состоянии понять, но во что верим. Тем самым отличается от задачи (чего-то, что мы пока не понимаем) и апории (того, во что необязательно верить). Например, происхождение жизни является задачей. Происхождение бытия («почему скорее есть что-то, чем ничто»?) – апорией. Бог – тайной.
Талант (Talent)
Больше, чем дарование, но меньше, чем гений. Об одаренном ребенке, имеющем явные способности к математике или рисованию, невозможно сказать, талантлив он или нет. А вот талантливый, и даже гениальный художник – например, такой, как Сезанн, – может быть и не слишком одаренным. Дарование – это способность к быстрому и легкому обучению. Талант – потенциал, который реализуется только в процессе творчества. Дарование проявляется с самого рождения – видимо, здесь дело в генетике. Талант – это вечная битва, берущая начало в детстве и отрочестве. Он связан с историей всей жизни, с психологией, с испытанием себя и собственным становлением. Дарование безлично. Талант персонален и единичен – когда ему удается найти для себя творческое выражение. Все знают, что слово «талант» появилось как метафора. В знаменитой притче о талантах Иисус сравнивает способности разных людей с денежной единицей (талантом). Смысл притчи в том, что талант надобно приумножать. Так что главное в таланте – не то, что тебе дано, а то, что ты с этим даром сделаешь. Но это будет уже не талант, а творческое созидание или, напротив, творческий провал.
Танец (Danse)
Разновидность гимнастики, одновременно являющаяся искусством. Танец нацелен не столько на укрепление здоровья, сколько на достижение удовольствия, и требует не столько силы, сколько красоты и привлекательности. Обычно танец сопровождается музыкой, а зачастую именно звуки музыки и побуждают нас танцевать. Главное здесь – не мелодия, а ритм, и на этой основе можно дать определение. Танец – это ритмичное движение тела, не преследующее другой цели, кроме красоты движения. Отсюда производимое танцором парадоксальное впечатление свободы (тогда как танец требует немалых усилий), заставляющее зрителей завидовать танцующим и вызывающее в них непреодолимое желание повторять за ними все движения. Что им мешает? Отсутствие толики таланта, самозабвенности и отрешенности от забот.
Творчество (Création)
Сотворить в строгом и абсолютном значении слова значит произвести нечто из ничего, вернее, из самого себя. Таков Бог – творец мира. В более широком смысле творчеством называют такой процесс производства, который создает впечатление абсолютной новизны и оригинальности; процесс, в котором новизна и оригинальность представляют собой нечто большее, чем простое техническое усовершенствование или преобразование ранее существовавших элементов. Таково художественное творчество, результат которого нельзя свести ни к использованным материалам (мрамор, краски, ноты, язык и т. д.), ни к известным нормам и приемам. Это творение, не имеющее образца, шаблона, примера.
Не следует путать творчество с открытием, предполагающим существование объекта, и с изобретением, которое может принадлежать кому-то другому. Христофор Колумб открыл Америку – не создал ее и не изобрел (она существовала до него). Эдисон изобрел лампу накаливания – если бы он умер в младенчестве, сегодня такая лампа все равно появилась бы. Зато Бетховен свои симфонии сотворил: их не существовало до него, и они не могли быть написаны кем-нибудь другим.
Тезис (Thése)
Недоказуемое положение, способное быть предметом спора. В рамках диалектики тезисом называют суждение, именуемое первым по отношению и в отличие от второго суждения (антитезиса). Преодоление противоречия тезиса и антитезиса достигается путем введения третьего элемента – синтеза.
Своим употреблением в современном философском лексиконе слово многим обязано Луи Альтюссеру. Тезис, поясняет он, это не научное положение; он связан не с познанием, а с практикой и является не столько объектом, сколько целью высказывания. Тезис не может быть ни истинным, ни ложным (я бы сказал – ни доказуемым, ни фальсифицируемым), но он может быть справедливым или несправедливым. Значит ли это, что тезис связан со справедливостью? Вовсе нет. Просто он может доказывать правоту чего-либо (действительного отношения к практике, пусть даже теоретической) и служить предметом «рационального оправдания» («Основы самокритики. Философия и стихийная философия ученых», I и II). Это базовый элемент философии – практическое начало теории (поскольку тезис должен видоизменить что-то или произвести некое следствие).
Теизм (Théisme)
Всякое учение, утверждающее существование Бога как личности, трансцендентной и созидающей. Противоположность атеизма. Термин «теизм» не связан ни с одной определенной религией, в то же время можно сказать, что он включает их все (христианство и ислам в этом смысле суть две разновидности теизма), но не сводится ни к одной из них. Поэтому в практическом употреблении слово приобретает более определенное, хотя и более спорное значение, указывая на веру в Бога без «привязки» к какой-либо позитивной религии. Такую позицию занимал Вольтер, такую же – савойский викарий Руссо.
В отличие от деизма, сторонники теизма полагают, что хотя бы некоторые атрибуты Бога (например, то, что Бог всемогущ и вездесущ, что он – творец, что он всеблаг и справедлив, что он преисполнен любви и милосердия) познаваемы – путем аналогии, умозаключения или в результате откровения. Деизм утверждает только существование Бога; теизм претендует на познание или понимание, пусть частичное, сущности Бога. Вместе с тем граница между тем и другим достаточно размыта и предполагает наличие множества промежуточных стадий. Деизм – это смутный теизм. Теизм – строго детерминированный деизм.
Теист (Théiste)
Тот, кто верит в Бога, но не является при этом сторонником ни одной из существующих религий. Теист, поясняет Вольтер, «не примыкает ни к одной секте, которые все противоречат друг другу». Это верующий человек, не исполняющий обрядов, невоцерковленный и не признающий богословия. «Его культ – творить добро; его учение – быть покорным Богу. Магометанин предостерегает его: “Берегись, если ты не совершишь паломничество в Мекку!” Монах-францисканец взывает к нему: “Горе тебе, несчастный, если ты не пойдешь поклониться Лореттской богоматери в Нотр-Дам де Лоретт!” Ему же нет дела ни до Лоретты, ни до Мекки, зато он помогает бедным и защищает угнетенных» («Философский словарь», статья «Теист»). Следовательно, вера теиста сводится к морали? Не совсем. Атеист обходится вовсе без веры, довольствуясь одной моралью. Теисту же мало просто творить добрые дела; он верит, что творит Добро с большой буквы и в конце концов будет судим с позиций этого Добра. Вот почему он, как говорит Вольтер, «покорен Богу». Правда, непонятно, зачем покоряться тому, чего нельзя понять?
Телеология (Téléologie)
Изучение целесообразности (от древнегреческого telos – цель). Как показывает Кант, такое изучение может быть правомерным и полезным при условии, что понятие цели рассматривается как некий регулятор, что позволяет судить лишь о способности к вынесению обдуманных оценок. Иными словами, мы действуем так, как будто природа имеет какую-то цель, хотя прекрасно знаем, что доказать этого никогда не сможем («Критика способности суждения», II, 2, § 75 и § 76), и даже если полагаем, что это совсем не так. Телеология смыкается с теологией только субъективно, подчеркивает Кант. Я бы добавил: и только для тех, кто принимает ее постулаты на веру.
Телеономия (Téléonomie)
Целенаправленность без финализма, то есть без конечной цели. Цель в этом случае мыслится как следствие действующих причин (например, в дарвинизме – как следствие эволюции видов и естественного отбора).
Тело (Corps)
Небольшое количество организованной материи, в частности такое, из какого состоим все мы; объект, субъектом которого является мое «Я». Но если «тело и душа суть одна и та же вещь», как учит Спиноза, тогда тело является своим собственным субъектом, а «Я» в такой же мере управляет им, в какой является его результатом.
Темный (Obscur)
Не ясный, не светлый. Не путать с глубоким. Если какая-либо идея кажется нам непонятной, как мы можем судить, насколько она глубока? То же самое относится к ложности. Истина не обязана всегда быть светлой.
Темперамент (Tempérament)
Этимологически термин восходит к словам, обозначавшим смесь, равновесие, пропорцию.
(От этого же корня происходит музыкальный термин «темперация» – система, объединяющая два соседних звука, например до-диез и ре-бемоль. Темперацию используют для разделения октавы с целью адаптации к инструментам с фиксированными звуками, представляющими собой 12 полутонов. Один из шедевров Баха озаглавлен «Хорошо темперированный клавир»). Но чаще всего темпераментом называют особый тип индивидуальной конституции, и физической, и психической. С легкой руки Гиппократа и Галена долгое время бытовало убеждение, что этот тип зависит от более или менее равновесной смеси «гуморов» – лимфы, крови, желчи и черной желчи. Отсюда – четыре традиционных типа темперамента – флегматик (лимфа), сангвиник (кровь), холерик (желчь) и меланхолик (черная желчь). Сегодня эта классификация считается безнадежно устаревшей. Однако сама идея темперамента как одного из способов типологии личности оказалась живучей. Темперамент – это «совокупность общих черт, характеризующих индивидуальную физиологическую конституцию живого существа» (Лаланд). Я бы добавил к этому: постольку, поскольку она находит отражение в психологической конституции и может входить в ту или иную систему классификации. Темперамент – это особый, но в то же время свойственный миллионам людей способ быть своим телом. Тем самым отличается от характера, который более индивидуален и меньше зависит от физиологии. Но темперамент принимает участие в формировании характера.
Тенденция (Tendance)
Направление движения существа или процесса. Обычно употребляется относительно направления желания, но в большей мере природного (в отличие от склонности) и группового (в отличие от увлечения). Можно сказать, что тенденция – это природная склонность вида. Слово довольно близко к понятию horme (тенденция, побуждение), предложенному стоиками. Это примерно то же, что биологический conatus. «Ближе всего (horm) для всякого живого существа его собственное состояние» (Хрисипп, цит. по: Диоген Лаэртий, книга VII, 85).
Теодицея (Théodicée)
Это слово ввел в обиход Лейбниц, озаглавивший так одну из своих книг: «Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла». Вопреки этимологии (dike в переводе с греческого означает «справедливость»), это понятие выражает не столько божественную справедливость, сколько «богооправдание» – своего рода «речь в защиту» Бога. Теодицея ставит своей целью показать, что Бог, как говорил Платон, ни в чем не виноват и существование зла не может служить надежным аргументом против его существования и его доброты. Книга Лейбница, хоть и не столь блестящая, как его же «Рассуждение о метафизике», – несомненный шедевр. Но это вызывающий шедевр, представляющий собой попытку доказать недоказуемое. Поэтому мы не рекомендуем читать ее в моменты боли и страдания – можно легко прийти к таким же несправедливым выводам, к каким пришел Лейбниц.
Теолог (Théologien)
Богослов, человек, посвятивший свою жизнь изучению Бога, то есть изучению того, что сказали о Боге другие люди, или, если он верит в Откровение, того, что Бог сообщил о себе сам. Труды теологов поражают своим многообразием, умом, эрудицией, а порой и глубиной. Но, несмотря на это, по прочтении сотен тысяч страниц сочинителейбогословов неизбежно приходишь к выводу, что Бог остается все таким же неопределенным и непонятным. «Я хорошо знал одного настоящего богослова, – вспоминает Вольтер. – Помимо всего прочего, он был еще и настоящим ученым и, кроме того, с недоверием относился ко всему, что знал. […] Перед смертью он признался, что зря прожил жизнь». Что это, антиклерикализм? Возможно. Но и сам св. Фома Аквинский писал перед кончиной своему другу Реджинальди, интересовавшемуся, как продвигается его работа: «Я больше не могу писать. Я видел такие вещи, перед которыми все мои писания – не более чем солома». Что именно он видел, осталось неизвестным. Но что такое солома, знают все.
Теология (Théologie)
«Наука» о Боге? Даже кавычки не спасают эту формулировку от внутреннего противоречия. Теология – не столько наука, сколько учение. Это рациональный дискурс (logos), формулируемый людьми, но направленный на Бога. Чаще всего, во всяком случае в религиях, основанных на откровении, теология основывается на том, что Бог сам сообщил о себе. Если бы он выражался при этом более ясно, теология утратила бы всякую полезность за полной ненадобностью.
Одной из разновидностей теологии является апофатическая, или отрицательная, теология, построенная не на утверждении, а на отрицании. Она не объясняет, что такое Бог (ибо это означало бы сведение Бога к человеческим категориям), зато говорит, чем Бог не является. Такая теология – хорошее средство против антропоморфизма. Еще одним таким средством, и более простым, и более эффективным, является атеизм.
Теорема (Théoréme)
Положение, доказанное в рамках гипотетико-дедуктивной системы. Из чего следует, что в философии теорем не бывает. Здесь скорее говорят о тезисах (Тезис).
Теоретизирование (Théorécisme)
Преувеличенное значение теоретического и абстрактного мышления, например вера в то, что теоретическое знание способно изменить мир, жизнь и людей. Противоположность активизму и такое же заблуждение.
Теоретическая Практика (Pratique Théoréque)
Деятельность мысли, преобразующая мысль. Ее «сырьем» служат представления, концепты, факты, теории, ценности, знания (см. Альтюссер, «За Маркса»), которые она перерабатывает или критически переоценивает с целью получения других представлений, концептов, фактов, теорий, ценностей и знаний. Примеры применения теоретической практики, разумеется, многочисленны, если не неисчислимы: каждая наука, вернее, каждый вид научной деятельности являет собой один из них; еще одним примером может служить философия, вернее, всякое философствование.
Теоретический (Théorétique)
Греческая калька, чаще всего употребляемая в том значении, какое придавал ей Аристотель. Теоретическим называют все относящееся к теории, то есть к чистому и бескорыстному знанию. Теоретические науки – математика, физика, теология суть науки, довольствующиеся познанием (в отличие от прикладных, практических наук, направленных на деятельность, в том числе производительную; см. Аристотель. «Метафизика», книга VI (Е), глава 1). Теоретическим мы называем познающий или созерцательный ум, прямо не связанный с какой бы то ни было деятельностью. Это ум, который «не мыслит ничего относящегося к деятельности и не говорит о том, чего следует избегать или добиваться» (Аристотель. «О душе», книга III, глава 9). Жизнь теоретика – это вершина мудрости и счастья (Аристотель. «Никомахова этика», книга Х, главы 7–8), это жизнь созерцателя. Она является одновременно и деятельной («деятельностью ума»), и исполненной радости («радости познания», там же).
Теория (Théorie)
Современное значение слова «теория» далеко ушло от своего греческого «прародителя» (Theoria). Для нас теория – не столько созерцание, сколько труд, не столько радость познания, сколько мыслительное усилие. Так что же такое теория? Принципиально непротиворечивая совокупность понятий и положений, имеющая целью достижение нового знания или осмысления той или иной части реальной действительности. Если положения теории состоят из аксиом и теорем, перед нами – гипотетико-дедуктивная теория. Если они представляют собой верифицируемые или фальсифицируемые гипотезы, речь идет об индуктивной, или экспериментальной, теории. И в том и в другом случае теория носит абстрактный характер. Что, разумеется, не значит, будто теория напрочь оторвана от практики. Напротив, как подчеркивает Альтюссер, в теории необходимо видеть «специфическую форму практики, так же принадлежащую к сложному единству “социальной практики” определенного человеческого общества». Вот почему мы говорим о теоретической практике: «Теоретическая практика подпадает под общее определение практики [как процесс трансформации]. Она работает с материалом (представлениями, понятиями, фактами), который дают другие практики», будь то «эмпирические», «технические» или «идеологические», преобразуя их («За Маркса», VI, 1).
Theoria
Греческое слово, в дословном переводе означающее «видение» или «созерцание». Вопреки распространенному заблуждению, этимология слова «теория» связана не с «видением Бога» (по-гречески theos), а с простым созерцанием (oros означает «созерцатель») какой-либо картины (thea – от этого же корня происходит современное слово «театр»). Тем не менее первоначально под этими «картинами» подразумевался либо оракул, либо другое религиозное действо, так что своим происхождением слово, скорее всего, в какой-то мере все же обязано религии. Уже у Платона встречается упоминание о созерцании Идей, но «прославил» его, конечно, Аристотель, обозначивший с его помощью чисто интеллектуальную деятельность, вершиной которой являются счастье и добродетель: по его мнению, созерцательная деятельность, то есть «радость познания», это «высшее счастье человека» («Никомахова этика», книга Х, глава 7) и единственно возможная божественная деятельность (там же, книга Х, глава 8).
Теория Предопределения (Prédéterminisme)
Фаталистический детерминизм (Эпикур называл его «судьбой физиков»). Причиной настоящего является прошлое, причиной будущего – настоящее, так что все и всегда предначертано заранее. Теория предопределения – растянутый во времени, ожиревший детерминизм. На мой взгляд, она обессмысливает понятие каузальности. Если существует только настоящее (частью которого мы являемся), то только оно может быть причиной и следствием. Каким же образом прошлое, которого больше нет, может управлять будущим, которого еще нет? И каким образом то и другое может распоряжаться настоящим, которое и есть все? Нет, все-таки демон Лапласа – не более чем дурной сон.
Термин (Больший, Средний, Меньший) (Terme, Grand, Moyen Ou Petit -)
Название трех элементов силлогизма, объединенных попарно. Каждый термин употребляется в силлогизме дважды. В хрестоматийном примере «смертны» – больший термин; «Сократ» – меньший термин; «люди» – средний термин. Вопреки кажущейся очевидности, определяющим для термина служит вовсе не его «размер» (это справедливо только для некоторых видов силлогизма). Больший термин, являющийся предикатом заключения, фигурирует в большей посылке; меньший термин – субъект заключения – в меньшей посылке; наконец, средний термин, фигурирующий в обеих посылках, в заключении не упоминается.
Терпение (Patience)
Добродетель ожидания, или ожидание в качестве добродетели. Терпение во многом представляется загадочным, потому что, нацеленное на будущее, оно, на первый взгляд, вынуждает нас к бездействию и заставляет обходиться без того, что нужно. Почему же мы называем терпение добродетелью? Потому что ожидание, даже направленное в будущее, принадлежит настоящему, а значит, ему же принадлежит терпение. Мы делаем то, что от нас зависит, чтобы дождаться перемены к лучшему, которая от нас не зависит, – это и есть терпение. Мы как бы предоставляем себя в распоряжение настоящего с его медленным течением, а вовсе не спешим перенестись в будущее. Терпеливый человек, по известному определению, не торопит время. Он спокойно живет в настоящем, тогда как человек нетерпеливый хочет, чтобы уже настало завтра или еще более отдаленное будущее. Вот почему Рильке говорил, что «терпение это все». Не бывает ничего важного, что появилось бы сразу, не требуя времени. Всему значительному необходим медленный рост. «Дерево не торопит свои соки, оно доверчиво пережидает весенние ветры, не опасаясь, что лето никогда не настанет. Лето всегда настает. Но оно настает лишь для тех, кто умеет ждать – спокойно и открыто, как если бы перед ними была вечность…» Но эта вечность у нас действительно есть, и она называется настоящим. Терпение же – искусство жить, подчиняясь его ритму.
Терпимость (Tolérance)
Проявлять терпимость – значит позволять другим делать что-то, чему ты мог бы помешать, и оставлять безнаказанным то, за что мог бы наказать. Терпимость – не одобрение и даже не нейтралитет. Если я отношусь к чему-либо терпимо (к сектантству, суеверию, глупости), значит, не пытаюсь с ним бороться, хотя вполне мог бы это сделать. Я как бы сам себе запрещаю запрещать, а свое неприятие того или иного явления низвожу до уровня идеи, не пытаясь противостоять ему с опорой на закон или силу. Терпимость – это любовь к свободе, которая пересиливает чувство принадлежности к своему лагерю, это спор, а не принуждение, это мир, а не победа.
Следует ли ко всему на свете относиться терпимо? Разумеется, нет, потому что в этом случае мы должны были бы терпимо относиться к нетерпимости, в том числе в тех случаях, когда она несет прямую угрозу свободе, и оставлять слабых без всякой защиты. Полная терпимость означает уступку фанатикам и убийцам.
Есть вещи абсолютно нетерпимые – те вещи, примирение с которыми оборачивается самоубийством или виной.
Терпимость не равнозначна ни широте взглядов, ни слабости. Запрещать не запрещено, но запрет на запрещение распространяется только на то, что должно быть защищено (свободу совести, свободу слова, свободу споров и столкновения идей), либо на то, с чем можно бороться другими методами, не подвергая при этом опасности свободу. Многие скажут, что это означает довольно широкое поле оценок. Но такой и должна быть терпимость. Каковы пределы терпимости? Их устанавливает государство и право. Надо ли запрещать мелкие объединения и мелкую групповщину? Нет, до тех пор, пока она затрагивает только идейную сферу и привлекает к себе только дураков. Но если участники группировок нарушают закон или начинают «баловаться» терроризмом, с терпимостью к ним должно быть немедленно покончено. В этом случае терпимость превращает нас в соучастников их преступлений.
Терроризм (Terrorisme)
Не стремление властвовать с помощью террора (в отличие от деспотизма), но стремление сражаться против чужой власти с помощью террора. Терроризм – это использование насилия в политических целях против власти, которую нельзя победить демократическим или военным путем.
Терроризм – оружие слабых. Иногда это служит ему оправданием, но только в том случае, если терроризм стоит на службе правого дела и выступает против врага, с которым невозможны все прочие виды борьбы. Нацисты называли «террористами» участников Сопротивления, и, если смотреть с их точки зрения, так оно и было. Участники Сопротивления сражались без всякой военной формы, они устраивали взрывы, порой убивали гражданских лиц, и многие из них, будь их воля, распространили бы террор до Берлина или Вены. Но то, что представлялось законным против Гитлера, к тому же в военное время, не может быть законным против демократического государства и во время мира. Здесь перед нами возникает поле оценки (где начинается демократия? где кончается мирное время?). Поэтому осуждение терроризма не может заменить политического анализа. Но и одних политических средств в борьбе против терроризма недостаточно. Террористы – бойцы теневой армии, их нимало не заботит соблюдение военных законов, и в крайнем случае они готовы пойти на убийство гражданских лиц и невинных людей. В любом демократическом государстве это служит достаточной основой для неприятия терроризма и борьбы против него, в том числе военными методами. Фанатизму следует противопоставить разум, а слепому насилию – трезвую силу.
Тетрафармакон (Tetrapharmakon)
Греческое слово, в дословном переводе означающее «четверосоставное лекарство» или «лекарство из четырех компонентов». В философии этим термином называют четыре максимы, которые последователь эпикуреизма Диоген из Эноанды приказал выгравировать на стене во II веке н. э. в назидание прохожим и потомкам, где они и были обнаружены в XIX веке. С тех пор их часто цитируют в качестве лучшей иллюстрации учения Эпикура. Действительно, эти максимы приводятся в «Письме к Менекею», а также упоминаются, хотя и в другом порядке, в «Главных максимах». Итак:
Богов нечего бояться.
Смерти нечего бояться.
Боль переносима.
Счастье достижимо.
Не будем забывать, что речь идет о философском «лекарстве», то есть философия в данном случае рассматривается как целительное средство. Поэтому упомянутые максимы надо не повторять (это не мантра) – над ними следует размышлять. Именно это рекомендует и сам Эпикур в «Письме к Менекею». Иначе говоря, надо попытаться их понять и применять в жизни.
Техника (Technique)
Совокупность инструментов (орудий, машин, компью терных программ и т. д.) и навыков, позволяющая добиваться определенных результатов. Слово «техника» происходит от древнегреческого tekhne, которому в латинском языке соответствует слово ars. В современных западных языках (229) эволюция значения этих двух слов шла в противоположных направлениях. Техника отличается от искусства (ars) своей безличной эффективностью. Создавать техническую продукцию может каждый человек, при условии, что он этому обучен и имеет соответствующий инструментарий; с произведением искусства это невозможно. Вот почему искусство более уникально, более неожиданно и более ценно. Зато техника более эффективна.
Техника представляет собой основной элемент прогресса, как для отдельного индивидуума («Без техники твой дар – просто грязная мания», – пел в одной из своих песен Жорж Брассенс), так и для общества в целом (именно технике, как отмечает Маркс, мы обязаны развитием производительных сил, из которых берет начало все остальное). Использование техники сопряжено с опасностями, но риск, связанный с этими опасностями, почти всегда лучше, чем его противоположность – слепое подчинение природе. Лучше обточить кусок кремня (даже если сделаешь из него оружие), чем дать себя сожрать или убить.
В адрес Декарта, сформулировавшего в своем «Рассуждении о методе» ставшую знаменитой мысль о том, что человек должен стать «словно бы хозяином и властелином природы», высказано немало упреков. Якобы из этого стремления и проистекают все наши неисчислимые беды – систематическое разрушение природы, бездумная трата природных ресурсов, их разграбление («досмотр» природы, как выразился Хайдеггер), конвейерное производство, атомная бомба, необратимое ухудшение состояния окружающей среды и т. д. и т. п. Человек как будто забыл о собственном бытии, возвел в культ пользу и рентабельность, принес гуманизм в жертву машинной цивилизации, а рационализм варварству и безрассудству. Здесь все дело в «словно» и «как будто». Мы не являемся хозяевами и властелинами природы, да и никогда ими не станем. Но рассуждать подобным образом значит полностью забыть, откуда мы вообще взялись. Один мой приятель, яростный защитник экологии, по поводу и без повода вспоминает палеолит. Первой ошибкой человека, утверждает он, стала неолитическая революция, а потом за этой ошибкой последовали и другие. Люди, считает он, утратили гармонию с природой; они принялись переделывать ее, ломать и корежить под себя. Кто-то еще то же самое скажет о промышленной революции, или о научно-технической революции, или об информационной революции… Но никакие самые пылкие их заявления не заставят меня испытать ностальгию по доисторическим временам, средневековью и даже XIX веку. Типография лучше, чем гусиное перо, а компьютер лучше, чем счеты. Стирать в стиральной машине лучше, чем в корыте. И лучше вовремя сделать прививки, чем надеяться на амулет.
Но это не значит, что опасности нет. В условиях технологической цивилизации, принимающей средства за цель, опасность только возрастает. Современная техника давно перестала быть для нас просто орудием. Техника – это образ мыслей, выступающий в предметно-инструментальном виде. Это наука – только прикладная. Впрочем, что может быть нормальнее подчинения истине? И что может быть истиннее науки? Это двойное заблуждение и двойное идолопоклонство. Истина без милосердия, говорил Паскаль, это уже не Бог. Наука, забывшая о человеке, антигуманна.
Исторически развитие техники предшествовало развитию науки, но на протяжении многих последних лет именно наука оказывает на технику все более заметное влияние. Сегодня техника настолько зависит от науки, что становится почти неотделимой от нее (и мы говорим о технологиях). Соответственно растет и мощь техники, что, в свою очередь, не может не вызывать озабоченности, тем более что она становится все более автономной. Средства пытаются навязать нам цель, вернее говоря, выдать за цель себя (эффективность оборачивается самоцелью). Техника в такой же мере управляет нами, в какой мы управляем техникой. Часто говорят: при помощи молотка можно делать разные вещи – можно вбить гвоздь, а можно и череп раскроить. Бесспорно. Но можно и вообще ничего не делать с молотком. И это – наиболее частый случай. Чего не скажешь о современных машинах, многие из которых работают сутки напролет. Их надо обслуживать, надо повышать их производительность, а они производят новые машины и, удовлетворяя наши потребности, создают нам все новые. Они помогают нам жить, и во многих случаях их уже нельзя остановить без того, чтобы под угрозой оказалось само существование нашего общества. Автомобили несут угрозу окружающей среде, вернее, несут ей нечто большее, чем просто угрозу, но это не значит, что мы сможем вернуться к конным экипажам. Телевизор несет угрозу интеллекту, но это не значит, что мы сможем вернуться к исключительному авторитету письменного слова. Здесь – как при езде на велосипеде. Двигаться вперед надо, но при этом надо следить, куда едешь и с какой скоростью. Никто не принимал решения осуществить промышленную или информационную революцию, как никто не постанавливал совершить революцию средств связи. Так неужели кто-нибудь сможет остановить эти революции или отменить их результаты? История техники необратима, как и история науки, и причина тому одна и та же. Пути назад у нас нет, и тем лучше. Но это не значит, что мы должны предоставить свое право принимать решения машинам или рынку. Да, технические изобретения приводят к появлению новых потребностей. Но разве они способны заменить нашу волю? Выход, вопреки Хайдеггеру, следует искать не в технофобии и не в зачарованном созерцании бытия и его истоков, а в решительном подчинении тех средств, которыми мы себя обеспечили, тем целям, которые мы перед собой ставим. На уровне личности это вопрос нравственности, на уровне общества – вопрос политики. Суверенитетом может обладать народ, но не машины и не технократы.
Технократия (Technocratie)
Власть техники, точнее говоря, «технарей». Форма варварства, стремящаяся подчинить политику и право научно-техническому порядку; тирания экспертов. К этой тирании неизбежно приходит любое общество, стоит принять решение, что управлять им должны самые компетентные специалисты. Сторонникам технократии следует напомнить: демократия не только не нуждается в экспертах, она исключает их власть. Народ обладает всей полнотой власти не потому, что он компетентен. Нет, именно потому, что народ обладает всей полнотой власти, никакие компетентные специалисты не могут навязывать ему политической воли против его желания и помимо его участия. Эксперты нужны для того, чтобы внести ясность в тот или иной вопрос. Но решение принимают не они.
Тирания (Tyrannie)
Распространение власти за законные пределы (Локк), особенно способом, в котором нет ничего законного (Паскаль). Так, король желает, чтобы его любили и ему верили, тогда как имеет законное право требовать только подчинения (Паскаль. «Мысли», 58–332). Тирания – это стремление силой навязать свою власть над умами (варварство), умом – над силой (сверхдуховность). Вот почему любая тирания, даже самая страшная, всегда смешна. Тирания – это нелепость у власти, это смешение порядков, возведенное в систему правления. Ошибка тирана в том, что он «жаждет властвовать повсюду», тогда как это не под силу ни одному человеку, и «властвовать за пределами своей власти», что недопустимо (там же).
В более широком смысле тиранией называют абсолютную власть одного человека, если она незаконна или основана на произволе или насилии. В современном звучании слово «тирания» всегда имеет оттенок осуждения. Точной противоположностью тирании является правовое государство: «Где кончается закон, начинается тирания» (Локк. «Два трактата о гражданском правлении». Книга вторая, глава XVIII).
Тождества (Принцип) (Identité (Principe D’-)
Принцип, на котором основано точное соответствие истины самой себе. Всякое существо есть то, что оно есть: а=а, р=р. Или, как еще более удачно выражались стоики: если а, то а, если р, то р. Если я живу, то я живу; если я делаю то, что я делаю, то я это делаю. Из чего вытекает только одно: абсолютная необходимость настоящего, которое является всем сущим.
Принцип тождества делает мышление возможным, а истину – необходимой.
Тождество (Identitмé)
Совпадение, свойство быть таким же. Таким же, как что? Таким же, как такое же, иначе это будет уже не тождество. Таким образом, тождество есть в первую очередь отношение себя к себе (мое тождество это и есть я сам) либо, если речь идет не о субъектах, отношение между двумя объектами, являющими собой один и тот же объект. «В строгом смысле слова этот термин чрезвычайно точен, – отмечает Кин, – вещь тождественна самой себе и ничему другому, даже дубликату-близнецу» («Сущности», статья «Тождество»). Два монозиготных близнеца, даже если предположить, что они совершенно схожи, являются близнецами только потому, что они суть два разных индивидуума; если бы они были абсолютно тождественны (в том смысле, в каком автор «Пармской обители» тождественен автору «Люсьена Левена» (и тот и другой романы принадлежат перу Стендаля. – Прим. ред.)), они составляли бы единое существо и не были бы близнецами. Таким образом, тождество в строгом смысле слова подразумевает уникальность, свойство быть одним и тем же, а никто не может в точности повторять никого, кроме себя.
В более широком и более прочно укоренившемся в традиции значении тождественными называют два объекта, дабы подчеркнуть их сходство. Например, друзья отмечают между собой тождество точек зрения или вкусов.
Оба значения имеют право на существование, важно лишь не путать одно с другим. Поэтому, употребляя слово «тождество» в первом значении, к нему часто добавляют определение «количественное» (чтобы подчеркнуть, что речь идет об одном и том же объекте: «Мы живем в одном и том же доме»). В отличие от этого специфическое или качественное тождество указывает на полное сходство между многими различными объектами (выражение «У нас с ним одна и та же машина» подразумевает существование двух автомобилей одной марки, одной модели и одного цвета).
Тождество последнего вида никогда не бывает абсолютным (два тождественных автомобиля никогда не бывают абсолютно одинаковыми). Но бывает ли абсолютным количественное тождество? В настоящем времени – да, бывает, но только и исключительно в настоящем времени. Если рассматривать его с точки зрения времени, то оно становится таким же относительным, как качественное тождество, а быть может, и еще более иллюзорным. Стендаль начал писать «Люсьена Левена» в 1834 году и был тогда на четыре года моложе автора «Пармской обители». Какое же здесь тождество? А если он все-таки был тождественен себе более позднему, то почему написал другую книгу, а не ту же самую?
Заблуждением было бы думать, что понятие тождества, формальное по своей сути, способно дать нам какое-либо знание о реальной действительности. Утверждение, что Стендаль, Анри Бейль и автор «Жизни Анри Брюлара» являют собой единое целое, позволяет нам получить хоть какое-то знание только в том случае, если нам известно, что означает каждое из этих слов. Точнее даже, лишь потому, что это нам известно, мы и можем утверждать, что все три упомянутых лица являются одним и тем же человеком. Тождество, подобно удостоверению личности, ничего не сообщает о содержании того, на что указывает (ибо это не сущность); оно лишь говорит, что это содержание равно самому себе. А=А. Тождество не есть сущность, хотя сущность подразумевает тождество.
Вполне вероятно, во всяком случае, я придерживаюсь именно такого мнения, что во времени ничто не способно оставаться тождественным себе. Ничто не остается постоянным, как говорят буддисты, и нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Что нисколько не мешает реальной действительности оставаться тождественной себе в настоящем времени. В этом пункте Парменид торжествует победу над Гераклитом, хотя триумф его тщетен: он побеждает и в том случае, если бы прав был Гераклит. Мы можем думать, что есть такая вещь, как тождество; однако о том, что такое тождество, мысль может узнать только благодаря бытию, а не самому тождеству. Не бывает онтологии a priori. Тождество есть необходимое, но пустое понятие. Это всего лишь имя, которое мы присваиваем чистому присутствию себя в реальности, тогда как реальность именем не является.
Тождество – одно из измерений молчания, благодаря которому возможна речь.
Толпа (Foule)
Собрание множества индивидуумов, рассматриваемое исключительно с количественной точки зрения. Толпе не хватает качества: тела плюсуются друг к другу, умы – нет. Отсюда – коллективная сила страстей, эмоций, импульсов… Почти неизбежно в толпе берет верх наиболее низкое. Иногда это выглядит забавно, иногда захватывающе, иногда страшно, но никогда не вызывает восхищения. Всякая толпа либо опасна, либо достойна насмешки.
Топика (Topique)
Касающийся места (topoi), в частности – общего места (в значении, лишенном уничижительного оттенка; именно таков смысл «Топик» Аристотеля – одного из шести трактатов о логике, или «Органона» – сочинения, посвященного общим местам диалектического спора). В подобном значении слово «топика» теперь употребляется только в историческом контексте. В современном смысле слова топика – это род схемы, вернее, схематической модели, предназначенной для пространственного изображения того, что не существует либо существует вне пространственного измерения. Альтюссер употреблял слово «топика», анализируя работы Маркса (говоря о различии между инфраструктурой и суперструктурой, а также о разных уровнях той и другой), а также мои собственные работы о четырех порядках (Различение порядков), которые, на мой взгляд, структурируют социальную жизнь. Однако наиболее часто словом «топика» пользуются психоаналитики. Действительно, еще Фрейд предложил, с интервалом примерно в 20 лет, две различные модели осмысления различных «мест» психического аппарата. В первую топику входят сознание, предсознание и бессознательное; во вторую, которая не накладывается на первую, но и не рассматривается как полностью несовместимая с ней, – «Оно», «Я» и «Сверх-Я». Первая топика в основном описательна; вторая больше направлена на объяснение явления.
Тоталитаризм (Totalitarisme)
Полная власть (партии или государства) над обществом; современная бюрократическая форма тирании. Тоталитаризм представляет собой политическую систему, внутри которой вся власть реально принадлежит одному какому-нибудь клану, и этот клан навязывает всему обществу свою идеологию, свою организацию и выдвигает своих людей. Тоталитаризм обычно властвует от имени добра и истины, но правит он с опорой на ложь и страх.
Слово «тоталитаризм» появилось в 1920-е годы и с тех пор используется в основном для обозначения того общего, что объединяет фашистский и коммунистический режимы. Для тоталитаризма характерны массовая партия, государственная идеология, абсолютный контроль над средствами информации и пропаганды, уничтожение личных свобод, отсутствие подлинного разделения властей, установление полицейского режима, внушающего страх и имеющего логическое продолжение в виде лагерей. Бесспорное сходство этих черт вместе с тем не означает, что оба режима полностью тождественны, равно как и различия между ними, столь же бесспорные, не отменяют объективного сходства. Можно ли сравнивать нацизм и сталинизм? Разумеется, можно, поскольку они обладают рядом общих черт, тем более что прийти к выводу об их несходстве можно только после того, как это сравнение будет проведено. Тождественны ли нацизм и сталинизм? Разумеется, нет, поскольку в противном случае мы перестали бы их различать и ни о каком сравнении уже не могло бы идти и речи. Из чего вытекает, что спор о сходстве и различии между нацизмом и сталинизмом может длиться вечно.
Сходство между тем и другим имеет объективный характер и в основном касается организационных черт; различия субъективны и лежат в плоскости идеологии. Обе системы примерно в равной мере самоутверждаются в качестве единственно верных, однако отталкиваются от противоположных идеологических установок. Это, конечно, не значит, что одна из систем творила зло во имя зла, а вторая хоть и тоже творила зло, но все-таки во имя добра, а то и вовсе по случайности или в результате искреннего заблуждения, – рассуждать подобным образом могут только очень наивные люди. Для нациста нацизм – благо, а путь к любому тоталитарному аду, будь он правым или левым, как метко сказал Тодоров (230), всегда вымощен благими намерениями. Две упомянутые системы противостоят друг другу не как добро противостоит злу, а как две противоположные концепции добра, каждая из которых логически упирается в одно из параллельных проявлений зла. Одна пытается установить власть одной расы или одного народа над всем прочими расами и народами. Другая – власть одного класса над всеми прочими классами, попутно изничтожив их все, так что в конце концов останется единое человечество – счастливое и свободное. Идейной основой первой служит биологизм, иерархия и воинственность; идейной основой второй – историзм, эгалитаризм и универсализм. Поэтому коммунизм выглядит привлекательнее нацизма и легче вводит в заблуждение (разрыв между словами и делами при коммунизме больше, чем при нацизме). Может быть, поэтому он более опасен. Во всяком случае, такие мысли приходят в голову после того, как нацизм удалось победить силой. Победить коммунизм способны только усталость, бессилие и нелепость – то есть он несет гибель сам себе.
Тот Же (Méme)
Выражение тождества, как числового («мы живем на одной и той же улице»), так и специфического («мы носим одни и те же галстуки»). Традиционно противопоставляется иному, в частности после Платона (см., например, «Софист», 254–258 и «Тимей», 34–36). Всякое существо является таким же по отношению к самому себе (принцип тождества) и иным по отношению к другим существам (принцип неразличимости). Это не мешает ему стать иным по отношению к себе (непостоянство). Следовательно, понятие «тот же» во времени существует лишь как абстракция. Да здравствует Гераклит!
Точность (Exactitude)
Одна из самых скромных истин, вся целиком способная уместиться в тщательности измерений, описаний, констатации фактов, без претензии на постижение бытия или абсолюта; та поверхность, с которой, наверное, только и можно пытаться проникнуть в глубь.
Точность, конечно, зависит от избранной шкалы оценки. Ошибка на один микрон в биологии или физике частиц часто означает большую неточность, чем ошибка на многие километры в астрономии. Точность может быть лишь относительной и является минимальной ошибкой.
Трагичность (Tragique)
Не несчастье и не драма. Не катастрофа – вернее, человеческая катастрофа, катастрофа быть собой и сознавать свою смертность. Трагичность – это все то, что сопротивляется примиренчеству, сентиментальности, блаженному придурковатому оптимизму. Это неразрешимое противоречие, но не логической, а экзистенциальной природы (например, противоречие между нашей конечностью и нашим стремлением к бесконечности). Это, если угодно, вид диалектики, но без синтеза и перехода на более высокую ступень, то есть вид безжалостной диалектики. В общем, развод без надежды на примирение, конфликт без надежды на разрешение, во всяком случае, приемлемое для обеих сторон разрешение, притом что каждая из сторон по-своему права, что ничуть не смягчает их противоборства. Примерами конфликтов такого рода могут служить конфликт между законами государства и законами совести (Антигона), между судьбой и волей (Эдип), между богами и людьми (Прометей), между страстью и долгом (персонажи Корнеля), между двумя страстями (персонажи Расина) и т. д. Разумеется, литературные примеры мы привлекаем здесь исключительно для наглядности. Трагедия как литературный жанр подпитывается трагичностью, но трагичность отнюдь не сводится к трагедии. Трагичность – одно из измерений человеческого состояния и всей человеческой истории; это наша неспособность отыскать, хотя бы мысленно, полностью удовлетворяющее нас решение проблемы собственного существования, хотя бы для себя лично. Вот почему смерть трагична. Вот почему и жизнь трагична. И жизнь, и смерть вынуждают нас столкнуться лицом к лицу с невозможным, с абсурдным, с неприемлемым, с безутешным. Всякая жизнь есть история поражения, сказал Сартр. Всякая смерть, добавим мы, есть история еще одного поражения. Жизнь – бой, но без надежды на победу и без отдыха на перемирие.
То же самое справедливо и в отношении целых народов. «Трагично, – заявил один политик, – когда все правы. Ситуация на Ближнем Востоке трагична». Палестинцы правы в том, что хотят жить на своей земле, хотят независимости, суверенитета и своего государства. Израильтяне правы в том, что хотят безопасности. Но как соединить эти две «правоты», как хотя бы совместить их без ущерба, хотя бы частичного, для одной из сторон? Здесь нужен компромисс, иными словами, нужно решение, которое не удовлетворит в полной мере ни одну из сторон, которое не будет справедливым, но все-таки будет лучше войны и терроризма. Подобный компромисс станет выходом из трагедии, но не из трагичности. С войной покончить можно, с конфликтом – нет. Ненависть можно преодолеть, но горечь останется. Трагичность – это вкус реальной действительности именно потому, что реальная действительность нам не подвластна и никогда не бывает нам по вкусу.
Нетрудно заметить, что нацистская катастрофа в этом смысле не была трагичной. Она могла показаться трагичной лишь сторонникам нацизма, верившим в его законность, либо тем, кто отвергал в качестве единственно возможного – по меньшей мере теоретически, на правовом уровне возможного – решения проблемы нацизма его скорейшее поражение. Однако одной силы человеческого разума и одних правовых институтов для решения этой проблемы было явно недостаточно. Это же доказывает и вся неизменно трагичная история человечества: чтобы победить, одного разума мало, право без силы не значит ничего, а бороться со злом чаще всего можно только с помощью другого зла (насилия, войны, подавления). И пусть оно будет меньшим из двух зол, полностью удовлетворить такое решение нас не может. Гитлер – отнюдь не трагичный персонаж. Ничего трагичного нет и в тех оппонентах Гитлера, кто противостоял ему из добрых побуждений. А вот Черчилль, как и Кавальес, – фигура трагичная. Трагичность – это не конфликт добра и зла; это конфликт между двумя видами добра или двумя видами зла.
О трагической философии принято говорить, когда учение не только не пытается отыскать удовлетворительный ответ на интересующие человека вопросы, но, напротив, старается столкнуть его «лбом» с самыми неприемлемыми и непростительными вещами, с тем, что Клеман Россе называет логикой наихудшего (в противовес логике наилучшего Лейбница), тем самым обрекая нас на неудовлетворенность или битву. Такова философия Паскаля и Ницше. Линия водораздела, обозначающая трагичность, может проходить сквозь одну и ту же философскую школу, а иногда – сквозь учение одного и того же мыслителя. Например, Лукреций – трагичный философ, а Эпикур – нет. Марк Аврелий – трагичен, Эпиктет – нет. Спиноза и Кант иногда трагичны, но далеко не всегда. Так что каждый из нас волен выбирать себе духовного наставника, руководствуясь собственным ощущением причастности к трагическому.
Величайшим теоретиком философии трагичности и одним из ее самых видных представителей, очевидно, является Ницше. Так что же такое трагичность? Это жизнь как она есть, без оправдания, без провидения, без снисхождения; это готовность принимать ее всю целиком со всеми ее страданиями, не озлобляясь, не «передергивая» и не впадая в нигилизм. Это любовь к судьбе и случаю, к становлению и разрушению, это «окончательное “да”» без опоры на религию и нравоучительные банальности, это глубокое убеждение в том, что реальность следует или принимать такой, какая она есть, или оставить ее другим, убеждение, соединенное с радостной решимостью ее принять. «Трагический художник вовсе не пессимист, он говорит как раз “Да” всему загадочному и страшному, он проникнут дионисическим духом…» («Сумерки идолов», «Разум» в философии, 6). Он любит жизнь как таковую, во всей ее изменчивости и преходящей ценности. Ничего другого ему не нужно – ни надежды, ни утешения. Ему даже вера не так уж нужна. Противоположность трагичности – вовсе не комичность, а самоуверенная серьезность.
Трансцендентальная Эстетика (Esthétique Transcendantale)
Название первой части «Критики чистого разума» Канта. Работа посвящена не анализу прекрасного, изложенному в «Критике способности суждения», а ощущению (aisthesis) или чувственности. По Канту, эстетика трансцендентальна постольку, поскольку она выводит возможные условия опыта за рамки любого опыта (пространство и время выступают в качестве априорных форм чувственности). Отличается от трансцендентальной логики так же, как формы чувственности отличаются от форм мысли (категорий и принципов рассудка).
Трансцендентальный (Transcendantal)
Отнюдь не синоним трансцендентному.
Честь изобретения этого слова принадлежит схоластам, а обозначает оно атрибуты, превосходящие виды бытия или аристотелевы категории, иными словами, все то, что стоит выше их и по этой причине может быть приложимо к той или иной сущности. Так, Единица, Истина, Добро и само Бытие суть трансцендентальные понятия.
Однако в последние два столетия в термин «трансцендентальный» благодаря Канту принято вкладывать несколько иной смысл. Трансцендентальным мы называем все то, что относится к априорным условиям опыта, а также те знания, которые из этого опыта могут вытекать. Это неэмпирическое в эмпирическом. «Я называю трансцендентальным, – пишет Кант, – всякое познание, занимающееся не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов». Или, как он уточняет во втором издании своего труда: «…поскольку это познание должно быть возможным a priori» («Критика чистого разума», Введение, VII). Как видим, ничего общего с трансцендентным, по отношению к которому трансцендентальное следует скорее рассматривать как противоположность. Действительно, трансцендентно все, что выходит за рамки опыта; трансцендентально все, что входит в опыт и делает его возможным. «Слово трансцендентальный, – подчеркивает Кант, – означает не что-то такое, что стоит выше всякого опыта, но нечто такое, что наверняка предшествует опыту (a priori) и вместе с тем имеет только одно предназначение – сделать возможным эмпирическое познание. Если понятия выходят за рамки опыта, их употребление будет трансцендентным, то есть отличным от имманентного употребления, основанного на опыте» («Пролегомены…», Приложение). Трансцендентное противостоит имманентному, но противостоит ему извне: то, что трансцендентно, не может быть имманентным; то, что имманентно, не может быть трансцендентным. Трансцендентальное противостоит эмпирическому, но противостоит ему изнутри. В эмпирическом познании, если оно необходимо и универсально, всегда присутствует трансцендентальное, то есть неэмпирическое начало. «Но хотя всякое наше познание и начинается с опыта, отсюда вовсе не следует, что оно целиком происходит из опыта» («Критика чистого разума», Введение, I). Допустим, я заявляю, что 7+5=12 или что любой факт имеет причину. В той мере, в какой эти знания универсальны и необходимы, они не могут целиком проистекать из опыта: у них должен быть некий априорный источник (способность к рассуждению, категории и принципы мышления). То же самое относительно пространства и времени, которые являются априорными формами чувственности и благодаря которым становится возможен опыт, иначе говоря, эти формы не могут быть результатом чувственности. Их трансцендентальная идеальность (тот факт, что они существуют только в качестве субъективных условий чувственной интуиции) является залогом их эмпирической реальности (для всякого объекта возможного опыта), но отнюдь не проистекает из этой реальности: априорные условия опыта по определению не могут быть объектами опыта. Таким образом, трансцендентальность выступает в виде своего рода парадоксальной трансцендентности, существующей как бы внутри имманентности, что и побуждает некоторых людей строить на этом основании религию человека или религию духа (Люк Ферри, воспользовавшись выражением Гуссерля, назвал это явление «трансцендентностью в имманентности»). Однако Кант, насколько мне известно, так далеко никогда не заходил. Для него подлинный Бог трансцендентен, что, с одной стороны, исключает возможность его познания, а с другой – исключает его трансцендентальность.
Трансцендентность (Transcendance)
Нечто абсолютно внешнее и абсолютно высшее – «там» в отличие от всех «здесь» (и даже в отличие от всех «там») и их преодоление. Таким образом, это высшая степень отсутствия, которая в то же самое время является и полнотой присутствия, это точка исхода всякого смысла. Ведь «смысл мира, – пишет Витгенштейн, – должен находиться вне мира». Трансцендентность и есть это «вне», либо его полагание. Это Царствие Небесное, которого нет и которое делает нас изгнанниками.
Таково изначальное, общее значение слова, но в нем возможны вариации. Трансцендентным называют все, что находится «по ту сторону от…». От чего же? От сознания (в таком значении употребляют термин феноменологи: воспринимаемое мной дерево не находится в моем сознании; для сознания оно является трансцендентным объектом). От возможного опыта (в таком значении его употребляет Кант). От мира вообще или от всего сущего (классическое значение термина).
Слово «трансцендентность» может также обозначать путь, который ведет «по ту сторону», если этот путь рассматривается как преодоление (свойственное «бытию-здесь») всякой данности и всякого предела. В частности, свобода может рассматриваться как способность выйти за пределы любой ситуации, любой обусловленности, любого детерминизма. Это примерно то же самое, что вырваться за рамки собственной биографии, собственного тела, собственного положения в мире – или иметь возможность вырваться за эти рамки. Как только трансцендентность пытается экспериментировать с вещами «этого» мира, в ней появляется налет чуда.
Трансцендентный (Transcendant)
В классическом смысле слова – внешний и высший по отношению к миру.
В этом смысле трансцендентным является Бог, и, пожалуй, только он.
У Канта – внешний по отношению к опыту и недоступный опыту.
У Гуссерля и феноменологов – внешний по отношению к сознанию, которое стремится к этому внешнему и «взрывается». Именно в этом смысле Сартр говорит о трансцендентности эго: «Я» не является частью сознания, это всего лишь один из объектов сознания; оно существует не в сознании, но ради сознания; не «внутри», а «вне, в мире».
В современной философии термином «трансцендентный» принято обозначать все, что не сводимо к материи, природе или истории. Например, для Люка Ферри человек трансцендентен, но не потому, что он находится вне мира или вне общества, а потому что не может быть полностью сведен ни к тому ни к другому. Человек обладает способностью к излишеству, к привязанности, к абсолютной свободе, и эта «трансцендентность в имманентности» (выражение принадлежит Гуссерлю) и делает из него своего рода Бога, религией которого является гуманизм.
С точки зрения материалиста, напротив, ничего трансцендентного нет: есть лишь природа, история и все сущее, чьей частью является человек, не имеющий возможности полностью от всего этого освободиться.
Траур (Deuil)
Утрата дорогого существа и связанная с этим боль; любовь, страдающая от разлуки со своим предметом. Человек переживает траур как душевную рану, своего рода ампутацию чего-то невероятного важного. Траур по утраченному существу вынуждает учиться жить без него. Это трудная и болезненная наука, а траур – всегда страдание. Так, после смерти человека, которого любил больше всего на свете, жизнь представляется невыносимой, все мысли сосредоточены на том, что этого человека больше нет и никогда не будет, вся душа превращается в открытую рану, и кажется, что больше никогда не сможешь испытать радость и счастье… Выйти из этого состояния помогает, по выражению Фрейда, скорбный труд – внутренняя душевная работа, направленная на то, чтобы постепенно принять свершившееся как данность и примириться с ним. Это не предательство своей любви, но попытка любить иначе, а затем и попытка полюбить что-то другое. Тогда радость становится хотя бы возможной. Если этого удастся добиться, значит, скорбный труд завершен. Это невероятно тяжелый путь, но он один ведет от истины к счастью.
Понятие траура универсально. «Жить значит терять», – сказал Франсуа Жорж, и в этом смысле траур являет собой нормальное состояние всякого живого человека. Сбросить с себя бремя траура можно, только отказавшись от любви, что недопустимо, от жизни, чего мы не хотим, и от смерти, что нам не дано. Следовательно, приходится смириться с тем, что мы смертны (еще при жизни пережить траур по себе) и вынуждены любить таких же смертных. «В отношении всех прочих вещей, – учит Эпикур, – можно обеспечить свою безопасность, но из-за смерти все мы, люди, существуем в городе, лишенном защитных стен». Жизнь – такой незащищенный город, но другой жизни, без любви и смерти, у нас нет. Траур – горизонт любви, всякой любви, и единственный путь к мудрости.
«Сладка память об умершем друге» – эти слова, так же принадлежащие Эпикуру, служат выражением того, чем должен быть «правильный» траур. К чему он ведет? К смягчению, к благодарности, к радости – к любви. Сначала мы говорим себе: «Какой ужас! Его больше нет!» Затем эта мысль понемногу уходит, уступая место другой: «Как хорошо, что он был!» Жизнь берет свое, торжествуя даже над смертью. И после острой горечи утраты в сердце воцаряется мир. А если нет? Тогда дело довершит смерть. Всякой боли приходит конец, если не при жизни, то после смерти.
Требовательность (Exigence)
Настойчивое, уверенное в своем праве желание, не согласное удовлетвориться наихудшим или средним из возможных вариантов. Противостоит вялости (по отношению к себе) и любезности (по отношению к другим).
Тревожность (Anxiété)
Часто синоним страха. Не случайно во многих языках оба эти понятия обозначаются одним и тем же словом. Особенно это характерно для медицинского лексикона, в котором грань между страхом и тревожностью постепенно стирается. Тем не менее тревожность – понятие, более тяготеющее к психологии, чем к философии. Это скорее черта характера, чем экзистенциальная позиция, скорее состояние, чем опыт, а если это и предрасположенность, то скорее патологическая, чем онтологическая. Тревожность – тот же страх, но не замахивающийся столь далеко; это страх перед возможным, а не перед небытием, и потому он ближе к обыкновенному испугу. Это смутная боязнь чего-то определенного, и боязнь этой боязни, и склонность впадать в эту боязнь. Склонный к тревожности человек всегда боится заранее: он три раза проверит, запер ли дверь; на улице ему кажется, что за ним кто-то идет – явно с недоброй целью; он постоянно боится за себя и близких – боится болезни, несчастного случая, неприятностей. Пытаясь бороться с этими страхами, он не жалеет сил на всяческие предосторожности, но от них его тревожность только растет. Ему страшно, что он всего боится, и это ввергает его уже в настоящий ужас.
Но даже патологическая тревожность не всегда бывает беспочвенной. Скорее она является результатом обостренного осознания реальных опасностей, которые окружают нас в жизни, но при этом склонна к явному преувеличению их вероятности и, что самое мучительное, переживает эти опасности еще до того, как они случатся. Тревожность – страх, несоизмеримый и не совпадающий по времени с реальной опасностью.
Противоположностью тревожности является доверие. Средствами борьбы с ней – медицина и активные действия.
Третьего Исключенного (Принцип) (Tiers Exclu, Principe Du -)
В соответствии с принципом третьего исключенного, из двух взаимоисключающих суждений одно является истинным, а другое – ложным, а третьего не дано. Р или не-Р. Либо Бог – поливочный шланг, либо Бог – не поливочный шланг. Это не исключает, что он может быть чем-то еще, но это другое должно подразумевать третий вариант решения вопроса о том, является ли Бог поливочным шлангом. Вопреки распространенному мнению, принцип третьего исключенного отнюдь не служит помехой тонкости и изяществу рассуждения, компромиссу и сложности. Он служит помехой одной только глупости.
Из принципа исключенного третьего следует, что взаимоисключающие суждения не могут оба быть ложными (тогда как принцип непротиворечивости подразумевает, что они оба не могут быть истинными), так что ложность одного из них является достаточным основанием, чтобы судить об истинности второго. На этом основаны многие абсурдные утверждения, в которых истина сияет как своим присутствием, так и своим отсутствием. Ложное – зеркало истинного, как говорил Спиноза.
Троп (Trope)
Стилистическая или логическая фигура, один из видов игры слов или идей.
Всякая ли стилистическая фигура является тропом? Вовсе нет. Троп основан скорее на игре со значениями слов, чем на игре с местом слова в предложении или порядком его употребления. Троп – семантическая фигура. Например, метафора и метонимия суть тропы; хиазм и аккумуляция – нет.
Философское употребление слова «троп» заимствовано из логики, а не из риторики. Троп – это вид аргумента (здесь имеет место не игра слов, а игра идей), что-то вроде фигуры мышления, своего рода расчлененное на составные части рассуждение. Например, словом «троп» называют ту или иную разновидность или фигуру силлогизма. Самые знаменитые тропы принадлежат Энесидему и Агриппе. Они выдержаны в традиции скептиков и заставляют усомниться в справедливости суждения. Троп – отличная боевая машина в войне с догматизмом. Полный список тропов приводят Диоген Лаэртий («О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов», IX) и Секст Эмпирик («Пирроновы положения», I). В сводке Энесидема представлено десять тропов, доказывающих, что всякие представления относительны и видоизменяются в зависимости от воспринимающего объекта (человек или животное, тот или иной человек, восприятие осуществляется с помощью того или иного органа чувств и т. д.), а также в зависимости от обстоятельств (местонахождения, расстояния, чистоты вещества, его количества и т. д.), отношения к представлению, частоты наблюдения и от образа жизни. У Агриппы перечень тропов выглядит более компактно и наглядно. Всего их пять: троп разногласия (и среди философов, и среди обычных людей бытует множество различных мнений, так по какой же причине следует отдавать предпочтение какому-то одному из них?); троп отступления до бесконечности (всякое доказательство должно быть доказано с помощью другого доказательства, и так до бесконечности; следовательно, окончательно доказать что бы то ни было невозможно, следовательно, все в мире сомнительно); троп относительности (ничто не может быть осмыслено само по себе, всякое представление относительно к субъекту и обстоятельствам); троп принципов (принципы суть недоказуемые гипотезы: для доказательства чего бы то ни было необходимо прежде установить некие принципы, следовательно, всякое доказательство остается сомнительным); наконец, троп диаллели или порочного круга (попытка доказательства какого-либо положения с помощью другого положения, зависимого от первого; вывод – оба положения не имеют ценности). Эти пять тропов, как и десять тропов Энесидема, имеют цель поставить под сомнение любое суждение. Обойти их невозможно, так что лучше воздерживаться от утверждений догматического характера.
Труд (Travail)
Утомительная или скучная деятельность, которой занима ются ради чего-то другого. Разумеется, в труде можно находить удовольствие, труд даже можно любить. Но это все-таки труд, а не игра, потому что труд ценится не ради труда и не ради доставляемого им удовольствия, а в зависимости от ожидаемого результата (заработной платы, произведенного продукта, прогресса и т. д.), и этот результат должен оправдывать затраченные на труд усилия. Труд – не цель, а средство, и он всегда служит чему-то другому. Доказательством тому служат отпуска и заработная плата. Трудиться, конечно, надо. Но кто из нас согласится трудиться бесплатно? Кто из нас не мечтает об отдыхе, развлечениях, свободе? Труд как таковой не имеет ровно никакого значения. Вот почему за труд платят деньги. Труд – это не ценность. Вот почему он имеет свою цену.
Ценность – это нечто такое, что ценится само по себе. Любовь, щедрость, справедливость, свобода – вот это ценности. Сколько вы запросите за любовь? Тогда это будет уже не любовь, а проституция. Разве для того, чтобы быть щедрым, справедливым, свободным, вы требуете плату? Тогда это будет уже не щедрость, а эгоизм, не справедливость, а торговля, не свобода, а рабство. А за труд? Вы обязательно что-то требуете и поступаете совершенно разумно, да при этом часто клянете себя, что потребовали слишком мало.
Ценность есть нечто такое, что не продается. Как же она может иметь цену? Ценность – это цель, а не средство. Зачем любить? Зачем быть щедрым, справедливым, свободным? Ответа на эти вопросы не существует. Зачем трудиться? А вот на этот вопрос ответ есть, и не один. Чтобы зарабатывать на жизнь, чтобы приносить пользу, чтобы занять свое время, чтобы расти над собой, чтобы быть включенным в общество, чтобы доказать себе и другим, на что ты способен… Даже добровольный труд не служит исключением. Если человек трудится бесплатно, значит, он преследует какую-то свою цель (делает это ради удовольствия, в интересах группы, ради идеи человечности или ради себя). Все это означает, что труд занимает в жизни человека вполне определенное и далеко не первое место.
Но, возразят мне, длительная безработица способна обернуться для безработного настоящей трагедией! Не спорю. Но вовсе не потому, что безработный якобы чувствует ущемленным свое достоинство. Где это видано, чтобы человеческое достоинство зависело от его труда? И почему бы в таком случае не пожалеть какого-нибудь миллиардера, которому трудиться вообще не нужно – вот бедняжка! Так что дело совсем не в этом. Если все люди равны в правах и достоинстве, как мы того хотим, и совершенно правильно хотим, то никак нельзя согласиться с тем, чтобы достоинство каждого из них измерялось пропорционально количеству затраченного им труда, ибо это количество, разумеется, далеко не одинаково. Безработица – большое несчастье, это очевидно, но вовсе не из-за отсутствия труда, а из-за отсутствия денег, вытекающей из этого нищеты, изоляции и отчуждения от общества. Что лучше – жить на проценты с капитала или прозябать на минимальную зарплату? То-то и оно. Вот вам и важность труда.
Аристотель – мыслитель, обладавший гениальным чувством здравого смысла, сказал по этому поводу следующее: «Труд стремится к отдыху, а не отдых к труду». В самом деле, мы вовсе не потому отдыхаем в выходные, что копим силы для труда на всю будущую неделю. И в отпуск мы уходим вовсе не потому, что нашим боссам хочется, чтобы весь следующий год мы трудились еще лучше. Все происходит с точностью «до наоборот». Мы трудимся, чтобы зарабатывать себе на жизнь и отдых, чтобы по вечерам, в выходные, в отпуске иметь возможность отдыхать и развлекаться. Одним словом, мы работаем, чтобы жить. Но жить, чтобы работать – для этого надо быть сумасшедшим.
«Я еще не встречала ни одного человека, – сказала мне как-то одна медсестра, – который перед смертью пожалел бы, что не доработал лишнего часа». Зато сколько тех, кто горько сетует перед смертью, что мало уделял времени детям, что мало видел, мало размышлял, мало любил!
В школах существует «урок труда». Но мало кто знает, что в Библии слово «труд» употребляется как синоним слова «пытка». Конечно, сегодня дела обстоят не так драматично. Этим мы обязаны прогрессу, в том числе развитию техники, и профсоюзной борьбе. Но из этого отнюдь не следует, что нужно совершить поворот на 180о и превращать труд в награду или ценность. Снова повторяю, труд – это средство, и его значение определяется в зависимости от его результатов. Труд оценивается в денежном эквиваленте, но далеко не всегда и далеко не только в нем. Ведь труд появился намного раньше, чем деньги. А разве мало бесплатного труда? Человечество, как учит Маркс, должно прежде всего произвести средства для собственного существования, чего невозможно достичь без преобразования природы и самого себя, то есть без труда. Воздействуя трудом «на внешнюю природу и изменяя ее, – подчеркивает Маркс, – он (человек) в то же время изменяет свою собственную природу. Он развивает дремлющие в ней силы и подчиняет игру этих сил своей собственной власти» («Капитал», том I, глава 5). Гуманизируя мир, человек и сам очеловечивается. Но ценность имеет человечность, а вовсе не труд. Вот почему стоит труду из средства превратиться в цель, как он становится бесчеловечным. Маркс называл это явление отчуждением. Отчуждение наступает, когда вместо самоутверждения в процессе труда имеет место самоотрицание работника.
Труп (Cadavre)
Тело существа, в котором остановилась жизнь. На практике и в прямом смысле слово употребляется только по отношению к животным (включая человека). Труп – это реальная смерть, или реальная форма смерти, что, вопреки Эпикуру, отделяет ее от чистого небытия. Впрочем, существо дела от этого не меняется, а существо это есть жизнь. Смерть избавит меня от моего трупа намного раньше, чем об этом позаботятся черви.
Трусость (Lâchetе)
Недостаток храбрости; не чувство страха, а неспособность преодолеть страх и противостоять ему. Трусость это пособничество собственной боязливости, нечто вроде подчинения самому себе. Характерные для труса реакции – бежать или крепко зажмурить глаза. В своем выступлении от 27 мая 1909 года Ален сказал, что «слово “трус” – самое серьезное из оскорблений». В принципе с этим трудно не согласиться, во всяком случае когда речь идет об отношениях между людьми, хотя есть в этом своя странность. Ведь можно быть трусом, не будучи ни злым, ни жестоким, и можно быть злым и жестоким, не будучи трусом. Между тем злоба и жестокость явно более предосудительные пороки, чем простая трусость. Сколько мерзавцев способны проявить смелость? Сколько порядочных людей трусят? И разве не факт, что миллионы французов, трусливо мирившихся с немецкой оккупацией, все-таки несут меньшую вину, чем самые отважные из нацистов и коллаборационистов? Но почему же тогда это оскорбление ранит нас так больно? Потому что нет добродетели без храбрости, отвечает Ален. Оскорбление в трусости задевает больнее всего потому, что оно глобально и не оставляет человеку шансов на самоуважение. Порядочный человек может струсить в каком-либо конкретном случае. Но если он постоянно ведет себя как трус, он перестает быть «порядочным», какой бы смысл мы ни вкладывали в это слово. Страх мешает ему быть щедрым или справедливым и даже искренним и любящим. Ведь все это вещи рискованные, а значит, без смелости не обойтись. Тот, кто полностью отдается собственному страху, не способен даже к осторожности – вечно убегать и жить зажмурившись так же неосторожно, как совершать смелые поступки.
Из этого не следует, что смелость – самая большая добродетель. Просто она самая необходимая.
Трюизм (Truisme)
Очевидная, а потому бесполезная истина. Не путать с тавтологией, которая далеко не всегда бывает очевидной и очень редко – бесполезной.
Тупость (Sottise)
«Самым большим злом, противостоящим мудрости, – пишет Ален, – я считаю тупость, подразумевая под ней заблуждение, в которое мы впадаем из-за торопливости суждения или предубеждения» («Элементы философии», VI, 8). Таким образом, противоположностью ума будет не столько глупость, сколько, с позволения сказать, «придурковатость» как свойство тугодумов и людей с низким интеллектом.
Тщета (Vanité)
Вспоминается Екклесиаст: «Суета сует – все суета…» Конечно, имелась в виду тщетность. Тщетный означает напрасный, пустой, лишенный субстанции. Что значит «суета сует»? Что ничто на свете не имеет значения, что все ценности иллюзорны, что все преходяще, что небытие ничуть не хуже бытия, а значит, ничто на свете не стоит того, чтобы к нему стремиться. Неужели это правда? На этот вопрос нет абсолютного ответа. Есть лишь жизнь с ее мелочами, и эти мелочи можно любить или не любить и быть счастливым или несчастным. Конечно, и эти мелочи преходящи, как преходящи счастье и несчастье, но это не мешает им оставаться истинными – сладостными, если ими наслаждаешься, и мучительными, если они приносят тебе одно страдание. Екклесиаст нового времени – Монтень – посвятил этому понятию одну из лучших глав своих «Опытов» (книга III, глава 9, «О суетности»). Но никаких выводов в духе нигилизма он не сделал. Просто Монтень любил жизнь, тогда как Екклесиаст, по собственному его признанию, ее ненавидел. Например, Монтень любил путешествовать. «Вы скажете, что все это – одна тщета. А что не тщета? И самые лучшие заветы – тщета, и вся мудрость – тщета» (книга III, глава 9). Учителем Монтеня был ветер, свободный ветер, который дует, куда ему хочется, никуда не спешит, никому ничего не тщится доказать, а просто «любит пошуметь и подвигаться». Ветер суетлив? «Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои» («Книга Екклесиаста, или Проповедника», 1, 6). Точно так же поступает и Монтень. «Если справа безобразно, я поворачиваю налево. Что же я оставил за спиной? Обернусь, и вижу: за мной по-прежнему лежит мой путь». Ему говорили, что он уже стар для путешествий: «Вы не вернетесь назад, дорога слишком длинна! – Ну и что? Я ведь ухожу не для того, чтобы вернуться, да и не для того, чтобы куда-нибудь прийти. Я ухожу для того, чтобы идти, потому что мне нравится идти. Я гуляю не для чего-нибудь, а чтобы гулять…» Екклесиаст говорил о тщете мудрости, и Монтень не оспаривает этих слов. Только добавляет, что кроме тщеты мудрости есть еще мудрость тщеты, о которой хорошо знает ветер.
От слова «тщета» происходит и слово «тщеславие», означающее разновидность самолюбия. Тщеславный человек преисполнен собственной пустоты, он гордится тем, каким видится сам себе, он восхищается в себе тем, что, по его мнению, вызывает восхищение окружающих («Тщеславие, – пишет Бергсон, – это самолюбование, основанное на предполагаемом восхищении со стороны других»), он жаждет, чтобы окружающие восхищались в нем тем, что в нем самом вызывает восхищение. Никто из нас не может сказать, что полностью лишен тщеславия. Это тонко подметил Паскаль: «Тщеславие так укоренилось в сердце человеческом, что солдат, подмастерье, повар, крючник – все бахвалятся и желают заиметь почитателей; и даже философы этого хотят, и те, кто обличают тщеславие, желают похвал за то, что так хорошо об этом написали, и те желают похвал за то, что это прочитали, и даже я, пишущий эти слова, быть может, желаю того же и, быть может, те, кто будут меня читать…» («Мысли», 627–150). Впрочем, осознать свое тщеславие значит в некоторой мере освободиться от него. «Единственным средством против тщеславия, – продолжает Бергсон, – является смех». Правда, прежде всего он имеет в виду смех над собой.
Наконец, в искусствоведении существует термин «суета сует», означающий разновидность натюрморта. Такой натюрморт изображает обычно увядший цветок, череп, погасшую свечу и т. п. – то есть вещи, указывающие на краткосрочность и тщетность существования. В экзистенциальном смысле это искусство вторит Екклесиасту, а в смысле нравственном или психологическом является попыткой исцелить нас от тщеславия. Кое-кто скажет, что художники, создающие подобные полотна, стремятся внушить нам отвращение к жизни, убедить нас, что нашего интереса заслуживает только смерть или религия. Но даже самым талантливым из них не удается внушить нам даже отвращения к живописи. Может, мы слишком тщеславны? Или это живопись слишком прекрасна?