Глава I

Большой город — как женщина, и это хорошо, если тебе нравятся женщины.

Ты узнаешь ее, когда она качает головой в рыже-багровых локонах опадающих листьев осеннего Риверхида и парка Гровера. Узнаешь зрелую выпуклость груди там, где блестит река Дикс, сверкая лентой белесого шелка. Пупок города-женщины прячется от тебя на причалах Беттауна, и ты прекрасно знаешь ее крутые бедра — Кэлмс-Пойнт и Мажесту. Большой город — как женщина, и это твоя женщина, которая осенью пользуется духами из дыма сжигаемых листьев и углекислого газа, смешанного с ароматами улиц, машин и людей.

Ты видишь ее свежей после глубокого сна, чистой, умытой. Глядишь на ее пустые улицы, чувствуешь мерное дуновение ветра в бетонных каньонах Айолы, видишь, как она пробуждается, дышит, живет.

Видишь город-женщину занятую работой, видишь ее принаряженной для развлечений, видишь ее ускользающую и гибкую, как леопард в ночи; ее платье сверкает драгоценной пылью портовых огней.

Знаешь ее дерзкую, недоступную, любящую и ненавидящую, ласковую и злую. Знаешь все ее настроения и все ее лица.

Большой город богат, разнообразен, но иногда несчастен и грязен; иногда он корчится от боли, иногда сладко вздыхает в экстазе — как женщина.

Город — как женщина, и это хорошо, если ты живешь этой женщиной. Ты — счастливец.

Катерина Элли сидела на жесткой деревянной скамье в служебном помещении следственного отделения. Солнечный свет погожего дня, пахнущего осенью, матовый, как старая испанская монета, вливался внутрь сквозь высокие зарешеченные окна, оставляя кружевную тень на ее лице.

Ее лицо вовсе нельзя было назвать красивым. Нос был слишком длинным, а над водянисто-карими глазами нависали брови, просто просившие пинцета. Губы тонкие, бескровные, а острый подбородок теперь тем более не смотрелся, ибо кто-то подбил ей правый глаз и наставил синяк на всю челюсть.

— Он налетел так неожиданно, — сказала она. — Я даже не знаю, шел ли он всю дорогу за мной или вдруг случайно выскочил из боковой улицы. Это трудно сказать.

Детектив третьего класса Хэвиленд взглянул на женщину с высоты своего роста в сто девяносто сантиметров. У Хэвиленда было тело борца и лицо херувима Боттичелли. Говорил он глубоким, отчетливым голосом не потому, что мисс Элли была глуховата, а просто потому, что это доставляло ему удовольствие.

— Вы слышали шаги? — спросил он.

— Я не помню.

— Постарайтесь вспомнить, мисс Элли.

— Я стараюсь.

— Ну ладно, на улице света не было?

— Да.

Хэл Уиллис взглянул на женщину, потом на Хэвиленда. Уиллис необычно низок для детектива, едва достигал нижнего предела уставной нормы — сто шестьдесят сантиметров. Его рост и телосложение заставляли удивляться тому исключительному успеху, с которым он выполнял служебные обязанности. Хитрые, смеющиеся глаза вызывали ошибочное впечатление веселого гнома. Даже когда Уиллис злился, он все равно улыбался. В эту минуту он, правда, не слишком радовался. Честно говоря, ему было скучно. Эту историю в разных вариациях он уже слышал множество раз до этого. Точнее, двенадцать раз.

— Мисс Элли, когда этот тип вас ударил? — спросил он.

— Когда забрал мою сумку.

— Не до того?

— Нет.

— И сколько раз он вас ударил?

— Два.

— Он вам что-нибудь сказал?

— Да… — Лицо мисс искривилось от боли, когда она об этом вспомнила. — Заявил, что это предупреждение, чтобы я не кричала, когда он уйдет.

— Что ты скажешь, Родж? — спросил Уиллис. Хэвиленд вздохнул и то ли пожал плечами, то ли кивнул.

Уиллис задумчиво помолчал. Потом спросил:

— Он вам представился?

— Да, — ответила мисс Элли. Слезы потекли из ее бесцветных глаз. — Понимаю, это звучит глупо. Разумеется, вы мне не поверите, но это правда. Я же не нарисовала это себе. Никогда, никогда в жизни у меня не было фонаря под глазом.

Хэвиленд вздохнул. Уиллис сразу взял разговор на себя.

— Ну, успокойтесь, мисс Элли, — ласково сказал он. — Мы верим каждому вашему слову. Вы не первая пришли к нам с такой жалобой. Мы пытаемся сопоставить факты, которые вы нам изложили, с тем, которые у нас уже есть. — Порывшись в нагрудном кармане пиджака, он подал Элли носовой платок. — Утрите глаза!

— Спасибо, — всхлипнула мисс Элли и высморкалась. Хэвиленд, удивленный и растерянный, подмигнул своему галантному коллеге.

Уиллис выдал свою самую обольстительную улыбку, как у продавца торгового дома «Эй Энд Пи». Мисс Элли занялась делом: высморкалась и утерла глаза. Сразу почувствовала себя так, словно покупала полкило лука, а не сидела на допросе при расследовании дела о разбое.

— Когда он вам представился? — любезно спросил Уиллис.

— Когда ударил меня. Вначале… знаю, что звучит это глупо…

Уиллис ободряюще улыбнулся.

Мисс Элли подняла голову, ответила робкой девичьей улыбкой, и Хэвиленд в душе спросил себя, не влюбились ли эти двое друг в друга.

— В связи с этим грабителем ничто не звучит глупо, — заверил ее Уиллис. — Так что спокойно говорите.

— Ударил меня и припугнул, — сказала мисс Элли, — а потом… потом низко поклонился. — Она взглянула на детектива, словно ожидая ужаса и удивления. Однако встретилась только с прямыми неумолимыми взглядами. — Глубоко поклонился, — повторила она, словно была разочарована, что они отреагировали не так, как она ожидала.

— Ну и… — подбодрил ее Уиллис.

— А потом сказал: «Клиффорд благодарит вас, мадам».

— Сходится, — заметил Уиллис.

— Гм, — уклончиво протянул Хэвиленд.

— Клиффорд благодарит вас, — повторила мисс Элли.

— А потом исчез.

— Но вы запомнили, как он выглядел? — спросил Хэвиленд.

— Да.

— Ну и как он выглядел?

— Ну… — Мисс Элли умолкла и задумалась. — Выглядел как любой другой.

Хэвиленд и Уиллис обменялись кислыми взглядами.

— Вы не могли бы выразиться точнее? — ободряюще улыбнулся Уиллис. — Какие у него были волосы: темные, светлые или рыжие?

— На голове у него была шляпа.

— А глаза?

— Он был в темных очках.

— Его слепили яркие ночные огни, — саркастически заметил Хэвиленд, — или же он страдает какой-то глазной болезнью.

— Возможно, — сказал Уиллис. — Он был выбрит? Не было бороды или усов?

— Да, — ответила мисс Элли.

— Так что именно «да»? — переспросил Хэвиленд.

— Ну, у того парня, что напал на меня…

— Я хотел знать, что из этого к нему подходит?

— А… Он был выбрит.

— Нос большой или маленький?

— Ну… думаю, средний.

— Какие у него были губы, узкие или полные?

— Средние.

— Роста большого или маленького?

— Скорее среднего.

— Толстый или худой?

— Тоже средний, — снова ответила она.

Уиллис почему-то уже не улыбался. Мисс Элли заметила это и тоже перестала улыбаться.

— К сожалению, таким уж он был, — обиженно сказала она. — Ничем не могу помочь, но у него не было ни большого багрового шрама на лице, ни родимого пятна на носу, ничего подобного. Я не виновата, что он весь такой невзрачный и незаметный. И я не виновата, что он украл у меня сумочку. У меня в ней были все деньги.

— Ну, — снова начал Хэвиленд, — мы сделаем все возможное, чтобы он получил по заслугам. Мисс Элли, у нас есть ваше имя и адрес, и если что узнаем, дадим вам знать. Думаете, вы его узнаете, если увидите еще раз?

— Разумеется, — заявила мисс Элли. — Он украл у меня все-все деньги. У меня в сумке была уйма денег.

Уилли закусил губу:

— Сколько точно их было?

— Девять долларов и семьдесят два цента, — ответила мисс Элли.

— Не в деньгах счастье, — пошутил Хэвиленд, что с ним бывало нередко.

— Что-что? — переспросила мисс Элли.

— Мы вам сообщим, — сказал Хэвиленд, подхватил ее под локоть и проводил к перегородке, отделявшей помещение от коридора. Когда вернулся к столу, Уиллис что-то чертил на листке.

— Снова голые женщины?

— Что?

— Ну, ты прямо сексуальный маньяк.

— Знаю. Но в моем возрасте я могу себе это позволить. Что ты думаешь о мисс Элли?

— Она все выдумала.

— Ну ты даешь, Родж.

— Думаю, она читала в газетах о нашем Клиффорде. И еще я думаю, что она старая дева, которая живет в двухкомнатной квартире, каждый вечер заглядывает под кровать и не находит там ничего, кроме пыли. И еще я думаю, что вчера она с нее свалилась вниз головой, набила себе фонарь и решила, что наделает из этого шума. — Хэвиленд вздохнул. — И, кроме того, я думаю, что из вас двоих вышла бы чудная парочка. Почему бы тебе не попросить ее руки?

— Во вторник ты особенно остроумен, — засмеялся Уиллис, — Значит, ты не веришь, что на нее кто-то напал?

— Эти темные очки — просто гениальная выдумка! Господи, и чего только люди не придумают!

— Может быть, у него все же были очки, — заступился Уиллис за мисс Элли.

— Разумеется, и бермуды тоже, — фыркнул Хэвиленд. — Ты только представь себе, он сразу выдал: «Клиффорд благодарит вас, мадам!» Ха-ха! Все это она вычитала из газет. Ведь в городе нет человека, который не читал бы о грабителе Клиффорде, об ударе в челюсть и глубоком поклоне.

— Думаю, она говорила правду, — твердил Уиллис.

— Тоща тебе печатать протокол, — ответил Хэвиленд. — И, между прочим, этот Клиффорд начинает уже действовать мне на нервы.

Уиллис удивленно взглянул на Хэвиленда.

— Ну, что ты уставился? — не выдержал Хэвиленд.

— Когда ты последний раз печатал протокол?

— А кто это хочет знать?

— Я, — ответил Уиллис.

— Когда это ты стал комиссаром полиции?

— Мне не нравится, что ты сачкуешь, — заметил Уиллис. Не вставая с кресла с колесиками, он придвинулся к столику с машинкой, открыл ящик и достал из него три бланка рапорта о происшествии.

— Каждый сачкует, как может, — сказал Хэвиленд. — Что, Карелла, по-твоему, не сачкует?

— Он, разумеется, сачкует, ведь он же в свадебном путешествии, — напомнил Уиллис.

— Ну и что? Нашел отговорку! Ручаюсь, что эта Элли с приветом! Тогда и рапорт писать не нужно. А если тебе хочется постучать на машинке, давай.

— У тебя хватит сил еще раз заглянуть в чертову картотеку?

— В какой раздел? — рассмеялся Хэвиленд. — Грабитель, которого зовут Клиффорд, носит темные очки и бермуды.

— Возможно, мы кое о чем забыли, — заметил Уиллис. — Разумеется, я не хочу тебя затруднять, ведь до нее отсюда не меньше полутора метров.

— Картотеку я всю уже на память выучил, — ответил Хэвиленд. — Такой жук, как Клиффорд, не забывается. Но в картотеке ничего нет. Ничего. А то, что нам рассказала мисс Элли, ничего нового нам не добавляет.

— Возможно, ты прав, — сказал Уиллис.

— Нет, — отрезал Хэвиленд, покачав головой. — И знаешь, почему? Потому что все произошло не на улице, как она утверждала.

— Нет? А где?

— У нее в голове, дружище, — расхохотался Хэвиленд. — Все это произошло в голове мисс Элли.

 

Глава II

Плечо теперь уже не болело.

Это было смешно. Когда вас ранят в плечо, вам кажется, что все это долго будет болеть. Но не болит. Вовсе нет.

Будь дело только в нем, Берт Клинг уже вернулся бы на работу — он был патрульным в 87 отделении. Но в комиссариате шефом его был капитан Фрик, и капитан Фрик сказал:

— Отдохни еще неделю, Берт. Неважно, выпишут тебя из больницы или нет. Получишь еще неделю отпуска.

И вот Берт Клинг отдыхал еще неделю, и ему это совсем не доставляло удовольствия. Упомянутая неделя начиналась понедельником, теперь был вторник, на улице стоял прекрасный ясный осенний день, которым он всегда был рад. Но сейчас он ужасно скучал… Вначале в больнице было неплохо. Его навестили коллеги из полиции, заглянул к нему и кое-кто из детективов: он сразу стал популярной личностью в полицейском участке, и все только потому, что его ранили. Но потом популярность его прошла, посещения стали реже, и он только пролеживал бока на больничном матрасе и привыкал к нудному процессу выздоровления. Его излюбленным занятием стало зачеркивание дней в календаре. Он с радостью любезничал с сестричками, но развлечение это наскучило, когда он осознал ситуацию — пока ты пациент, ты обречен на роль зрителя. Так что он только перечеркивал день за днем и тешил себя мыслью о возвращении на службу, чего ждал и не мог дождаться.

А потом Фрик сказал:

— Отдохни еще неделю, Берт.

Он хотел ответить: «Послушайте, капитан, я уже не нуждаюсь в отдыхе. Я здоров, как бык, честно. Мне и две пули нипочем».

Но поскольку Клинг служил с Фриком и знал, что он упрямый старый осел, то держал язык за зубами. Все время держал язык за зубами. И от этого даже устал. И вообще ему казалось бы приятнее, если бы его еще раз ранили.

Он осознавал абсурдность своей тоски по работе, на которой он схлопотал пулю в правое плечо. И не то, чтобы его ранили при исполнении служебных обязанностей. Нет, его ранили вне службы, когда он выходил из бара, и этого не случилось бы, не перепутай его с кем-то другим.

Пуля была предназначена репортеру по кличке Грубиян, который за кем-то следил и слишком много выспрашивал у одного из членов банды подростков. Тот потом подговорил всех своих приятелей и коллег, чтобы те занялись Грубияном.

Клингу не повезло потому, что он выходил из того самого бара, в котором накануне Грубиян расспрашивал юношу. Банда набросилась на Клинга, чтобы исполнить приговор, и Клинг выхватил из заднего кармана служебный пистолет.

Так вот обычный человек стал героем.

У Клинга дергало плечо. Но все равно не болело. Так чего ему здесь торчать, если он вполне может ходить на службу?

Он встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Девушкам приходилось туго, так ветер трепал их юбки. Клинг наблюдал. Ему нравились девушки. Ему нравились высокие девушки. Будь он на дежурстве, он смог бы на них полюбоваться. Он всегда с удовольствием любовался ими. Ему было двадцать четыре года, он прошел корейскую войну, и все еще вспоминал женщин, которых встречал там, но ничто не могло сравниться с удовольствием, которое он испытывал, разглядывая девушек в Америке.

Он видел женщин, тонувших в болотах, с запекшимися лицами, в их глазах он видел отражение напалмовых пожаров, они теряли разум, заслышав рев бомбардировщиков. Видел изможденные тела, прикрытые лохмотьями из мешковины. Видел кормящих матерей, чьи груди должны были быть зрелыми, налитыми, полными молока, но вместо этого потрескались и высохли, как перезревшие плоды, что упорно держатся на сухой ветке.

Видел женщин, молодых и старых, которые дрались из-за кротки еды, и перед его глазами все стояли их молящие лица и пустые глаза.

А теперь он разглядывает девушек. Любуется стройными ногами, пышными бюстами, крутыми бедрами, и чувствует себя прекрасно.

Может, это у него пунктик, но ему кажется, что в прекрасных белых зубах, загорелых лицах и выгоревших на солнце волосах есть нечто возвышающее. Может, вся соль была в том, что он никогда не сравнивал это с тем, что он видел в Корее.

Кто-то постучал в дверь. Его это удивило. Отвернувшись от окна, он спросил:

— Кто там?

— Я, — ответил голос. — Питер.

— Кто? — переспросил он.

— Питер. Питер Белл.

«Кто это Питер Белл?» — удивился он. Пожал плечами и подошел к туалетному столику. Открыл верхний ящик и достал свой пистолет тридцать восьмого калибра, который лежал возле шкатулки с запонками. Прижав пистолет к бедру, подошел к дверям и чуть приоткрыл их. Достаточно однажды схлопотать пулю, и начнешь сторониться, осторожничать, открывая двери, даже если гость и представился.

— Берт? — снова раздался голос. — Это я, Питер Белл. Открой.

— Мне кажется, я вас не знаю, — уклончиво сказал Берт.

Внимательно вглядываясь в сумрак коридора, он все еще не мог избавиться от ожидания выстрелов, которые разнесут двери в щепки.

— Ты меня не узнаешь? Эй, парень, ведь это я, Питер. Ты меня не помнишь? Ну, мы же были корешами. В Риверхиде. Это я, Питер Белл. Клинг еще немного приоткрыл двери. Мужчине, стоявшему в коридоре, было лет двадцать семь, не больше. Он был высок и мускулист. На нем была коричневая кожаная куртка и кепка яхтсмена. В полутьме черты лица были плохо различимы, но что-то в них было знакомое, и Берт почувствовал себя глуповато, вспомнив, что у него в руке пистолет. Он распахнул дверь настежь.

— Входи.

Питер Белл вошел в комнату. Теперь и он заметил пистолет и вытаращил глаза.

— Эй, — воскликнул он, — эй, с ума сошел, Берт, что это значит?

Клинг смущенно взглянул на пистолет, а когда узнал стоявшего посреди комнаты человека, почувствовал себя крайне неудобно.

— Ну, я как раз его чистил, — сказал он.

— Теперь ты меня узнал? — спросил Белл, и у Клинга возникло неприятное ощущение, что Белл понял его обман.

— Да, — ответил он. — Как дела, Питер?

— Да так-сяк, жить можно. — Он протянул руку. Клинг ее пожал, в то же время внимательно вглядываясь в его лицо. Питера Белла можно было назвать привлекательным человеком, не будь у него такого большого горбатого носа. Но если бы Клинг не узнал ни одну другую черту его лица, он не смог бы ошибиться с этим массивным горбатым отростком, торчавшим между хитрыми карими глазами. Теперь он вспомнил, что Питер Белл был исключительно приятным парнем, только вот нос у него непрерывно рос. Последний раз они виделись лет пятнадцать назад, потом Белл переехал в другую часть Риверхида. Значит, такой носище он отрастил за эти годы. Клинг вдруг осознал, что упрямо таращится на него, и почувствовал себя совсем неудобно, когда Белл сказал:

— Что ты так уставился на мой клюв? Ничего себе, да? Это не нос, а прямо хобот!

Воспользовавшись неожиданной переменой темы, Клинг убрал пистолет обратно в ящик туалетного столика.

— Думаю, ты гадаешь, зачем я здесь? — продолжал Белл.

Честно говоря, Клинг именно этим и занимался. Он обернулся, закрыв ящик.

— Ну нет. Старые друзья часто… — он умолк, не желая лгать дальше. Питера Белла другом он не считал. Они не виделись пятнадцать лет, но и в детстве, и в юности они как-то не сблизились.

— Я прочел в газетах, что тебя ранили, — заявил Белл. — Ужасно люблю читать. Каждый день покупаю полдюжины газет. Что ты на это скажешь? Ручаюсь, ты и не знаешь, что в нашем городе выходит столько газет. Я всегда их читаю от первой до последней страницы. Ничего не упускаю.

Клинг усмехнулся, не зная, что и сказать.

— Ну, вот видишь, — продолжал Белл, — это был просто шок для меня и Молли, когда мы прочли, что тебя ранили. И после этого я вдруг встречаю твою матушку на Форрест-авеню. Она говорит, они оба, она и твой папаша, просто сами не в себе, но этого следовало ожидать.

— Но ведь это всего лишь рана в плечо, — заметил Клинг.

— Только царапина, и все? — осклабился Белл. — Ну, я и решил заехать к тебе, парень.

— Говоришь, Форрест-авеню? Ты что, вернулся в старые места?

— Что? Да нет. Я же таксист. У меня свое такси, лицензия и тому подобное. Обычно я мотаюсь по Айоле, но вызывают меня и в Риверхид, вот я и попал аж на Форрест-авеню и случайно увидел твою мамашу. Вот так.

Клинг снова взглянул на Белла и понял, что на нем не кепка яхтсмена, а форменная фуражка, которую тот носит на работе.

— Я прочитал в газетах, когда героя-полицейского должны выпустить из больницы, — продолжал болтать Белл. — Они привели и твой адрес, и все. Ты ведь со своими стариками не живешь?

— Нет, — сказал Клинг. — Когда я вернулся из Кореи…

— Ну, там я не был, — перебил его Белл. — Прорвана барабанная перепонка. Ну разве не смешно? Но я так думаю, что настоящая причина, почему меня не взяли, — это мой румпель. — Он коснулся носа. — В газетах писали о том, что начальник дал тебе еще неделю отпуска. — Белл засмеялся. Зубы у него были очень белые и ровные. На подбородке у него была очаровательная ямочка.

«Но нос все портит,»— подумал Клинг.

— Как ты себя чувствуешь в роли звезды? Скоро начнешь выступать в той телепередаче, где отвечают на вопросы о Шекспире.

— Ну… — нерешительно протянул Клинг. У него появилось желание, чтобы Питер Белл ушел. Этого визита он не хотел и уже был сыт им по горло.

— Ну, — продолжал Белл, — я, конечно, должен был к тебе заглянуть.

И после этого в комнате повисла напряженная тишина. Клинг выдавил из себя:

— Выпьем по рюмочке? Или угостить чем-нибудь?

— К рюмке я никогда не прикасаюсь, — заявил Белл.

Опять тишина. Белл потер свой нос.

— Я скажу тебе, зачем я пришел, — наконец сообщил он.

— Ну, так зачем? — подбодрил его Клинг.

— Если честно сказать, я сам колеблюсь, но Молли думает… — Белл помолчал. — Знаешь, я женат.

— Я не знал.

— Да. Ее зовут Молли… Фантастическая женщина. У нее двое детей и ждет третьего.

— Это замечательно, — признал Клинг, и у него появилось неприятное предчувствие.

— Ну, пора мне переходить к делу, да? У Молли есть сестра, лакомый кусочек. Зовут ее Дженни. Ей семнадцать. С того времени, как умерла мать Молли, живет с нами. Почти два года. Вот. — Белл запнулся.

— Понимаю, — поддакнул Клинг, недоумевая, что ему за дело до семейных проблем Белла.

— Девочка — прелесть. Слушай, я тебе откровенно говорю, кадр-люкс. Она выглядит точно как Молли в ее годы, а Молли это тебе не какая-нибудь, даже сейчас, когда она в положении и все такое.

— Не понимаю, Питер.

— Ну, девочка гуляет.

— Гуляет?

— Ну, так считает Молли. — Белл сразу почувствовал себя не в своей тарелке. — Знаешь, не то чтобы Молли заметила, что она встречается с каким-то соседским парнем или что-то в таком роде. Но она видит, что девка гуляет, и боится, что та попала в дурную компанию. Понимаешь, что я имею в виду? Все бы ничего, не будь Дженни такая хорошенькая. Знаешь, Берт, я скажу тебе прямо. Хоть она и моя родственница, но, по-моему, она уже больше знает о жизни, чем все окрестные старухи вместе взятые. Поверь мне, а уж девка-то люкс!

— О’кей, — кивнул Клинг.

— Дженни нам ничего не говорит. Мы на нее жмем, но она ни гу-гу. У Молли возникла идея нанять частного детектива, который бы выяснил, куда она ходит и так далее. Но с наших заработков, Берт, мы такого позволить не можем. И, кроме того, мы думаем, она ничего плохого не делает.

— Ты хочешь, чтобы я за ней проследил? — неожиданно дошло до Клинга.

— Нет, нет, ничего подобного. Господи, да как бы я мог просить такое, да еще через пятнадцать лет? Нет, Берт, нет!

— А что тогда?

— Мы хотим, чтобы ты с ней поговорил. И только. Молли будет просто счастлива. Понимаешь, Берт, когда женщина ждет ребенка, у нее бывают странные желания. То соленые огурчики, то мороженое, то еще что. И с этим также. Вот застряла у нее в голове мысль, что Дженни может стать правонарушительницей или еще хуже.

— Я должен с ней поговорить? — потрясенно воскликнул Берт. — Ведь я ее даже не знаю. И что это даст, если…

— Ты полицейский. Молли уважает закон и порядок. Если я приведу полицейского, она будет счастлива.

— Черт побери, я ведь мелкая сошка.

— Это неважно. Молли увидит униформу и будет счастлива. И, кроме того, ты ведь можешь Дженни помочь. Кто знает? Если она связалась с какими-то хулиганами…

— Нет, Питер, я не могу. Мне очень жаль, но…

— У тебя впереди целая неделя, — настаивал Белл, — и тебе нечего делать. Слушай, Берт, я читал газеты. Разве я просил бы тебя жертвовать своим свободным временем, если бы знал, что ты целые дни патрулируешь по улицам? Берт, помоги.

— Не в том дело. Но я просто не знаю, что мне сказать этой девушке. Ты не обижайся, но…

— Прошу тебя, Берт. Ну окажи мне любезность. По старой дружбе. Прошу тебя.

— Нет, — ответил Клинг.

— Кроме того, вполне возможно, что девушка связалась с какой-то бандой. И что потом? Разве не должна полиция предупредить преступление, уничтожить его еще в зародыше? Ты меня разочаровал, Берт.

— Очень жаль.

— Ну, ладно, ты ведь не обязан, — сказал Белл. Встал, очевидно, собираясь уходить. — Но если ты надумаешь, я оставлю тебе адрес. — Он достал из кармана бумажник и поискал листок бумаги.

— Только на случай, если ты передумаешь, — подчеркнул Белл. — Смотри, — в кармане кожаной куртки он нашел огрызок карандаша и начал чиркать на клочке бумаги. — Это на Де Витт-стрит, большой дом посередине. Ни с чем не спутаешь. Если передумаешь, загляни завтра вечером. Я задержу Дженни дома часов до девяти. Ладно?

— Вряд ли я передумаю, — защищался Клинг.

— Ну а вдруг, — настаивал Белл. — Я был бы тебе очень благодарен, Берт. Значит, завтра вечером. Это среда. Ладно? Адрес здесь. — Он подал Берту бумажку. — А тут внизу я написал и номер телефона, на случай, если ты заблудишься. Будь добр, положи его в бумажник.

Клинг взял листок и, поскольку Белл внимательно следил за ним, вложил его в нагрудный карман.

— Думаю, ты придешь, — сказал Белл. Потом пошел к дверям. — Как бы то ни было, спасибо, что ты меня хотя бы выслушал. — Очень здорово, что мы встретились, Берт.

— Взаимно, — ответил Клинг.

— Ну, до свидания. — Белл закрыл за собой двери.

В комнате сразу стало очень тихо.

Клинг подошел к окну. Видел, как Белл вышел из дома. Следил, как он садится в лимонно-желтое такси, которое резко отвалило от тротуара и исчезло вдали. Потом уже был виден только пожарный гидрант, у которого только что стояла его машина.

 

Глава III

О субботней ночи сложено немало песен.

Во всех этих песнях обсасывается мысль, что субботняя ночь — это ночь одиночества. Этот миф стал частью современной американской культуры, и его знает каждый. Спросите любого в возрасте от шести до шестидесяти: «Какая ночь в неделе самая одинокая?», — и он вам ответит: «Субботняя».

Ночь вторника никого не беспокоит. Печать о ней не пишет, никто ее не превозносит и песен о ней никто не складывает. Но для многих что ночь субботы, что вторника — все едино. Трудно разделить их по степени одиночества. Кто более одинок, мужчина на безлюдном острове в субботнюю ночь, или женщина, исполняющая танец с факелами в самом большом и шумном клубе ночью во вторник? Одиночество не обращает внимания на календарь. Суббота, вторник, пятница, четверг — все они одинаково серы.

Ночью во вторник двенадцатого сентября на одной из самых безлюдных улиц города стоял черный седан марки «Меркурий», и двое мужчин на переднем сиденье предавались самому нудному занятию на свете.

В Лос-Анджелесе это называется «подпирать забор». В городе, где работали эти двое, их занятие было известно под шифром «прятки». «Прятки» требуют исключительной устойчивости против сна, особую выносливость к одиночеству и изрядную долю терпения.

Из двух мужчин, сидевших в седане марки «Меркурий», детектив второго класса Мейер был более терпелив. На самом деле он был самым терпеливым полицейским 87 округа, если не всего города. Отец Мейера считал себя непревзойденным шутником. Звали его Макс. Когда Мейер родился, отец Макс дал ему имя Мейер Мейер.

Ребенок, которого звали Мейер Мейер, вызывал такой смех, что все за животы хватались. Вы должны быть весьма терпеливы, если родились евреем. И сверхчеловечески терпеливы, если обожравшийся папаша повесит на вас такой подарочек, как имя Мейер Мейер. И Мейер научился быть терпеливым. Но сосредоточиться и хранить терпение всю жизнь требует чрезмерных психических усилий, а как говорится, ничто не дается даром. У Мейера Мейера голова была как колено, хотя ему было всего тридцать семь лет.

Детектив третьего класса Темпл уснул. Мейер всегда мог заранее сказать, когда Темпл отключится. Тот был могучим типом, и Мейер считал, что крупным людям нужно больше спать.

— Эй! — позвал Мейер.

У Темпла мохнатые брови поползли на лоб.

— Что случилось?

— Ничего. Что ты думаешь об этом бандите, Клиффорде?

— Думаю, пуля по нему плачет, — коротко бросил Темпл. Обернувшись, он встретился с пронзительным взглядом спокойных бесцветных глаз Мейера.

— Я тоже так думаю, — улыбнулся Мейер. — Ну как, соснул чуток?

— Да, и уже ни в одном глазу. — Темпл почесал в паху. — Черт, от этого зуда третий день жизни нет. С ума сойти можно. Нельзя же чесаться при народе.

— Какие-нибудь паразиты? — заинтересовался Мейер.

— Наверно. Я уже совсем ошалел. — Он помолчал. — Жена ко мне уже не подходит. Боится подцепить эту гадость.

— А может, это ты подцепил от нее, — заметил Мейер.

Темпл зевнул.

— Об этом я и не подумал. Может, ты и прав. — Молчание снова.

— Будь я грабителем, — начал Мейер, понимая, что единственный способ удержать Темпла на ногах, это разговаривать с ним, — я бы не выбрал имя вроде Клиффорда.

— Клиффорд — это звучит как-то по-голубому, — согласился Темпл.

— Стив — подошло бы грабителю гораздо больше, — рассудил Мейер.

— Слышал бы тебя Карелла.

— Но Клиффорд… Не знаю, не знаю. Думаешь, его все-таки так и зовут?

— Возможно. Зачем выдумывать такое имя, не будь оно настоящим?

— В этом вся суть, — сказал Мейер.

— Так или иначе, по-моему, он ненормальный, — заявил Темпл. — Зачем бы ему иначе кланяться своим жертвам и еще благодарить их? Он чокнутый.

— А ты знаешь анекдот о газетном заголовке? — неожиданно спросил Мейер, который любил хорошую шутку.

— Нет. Какой?

— Заголовок, который появился в газете, когда маньяк бежал из психушки, пробежал три мили и неподалеку оттуда изнасиловал девушку.

— Нет. А что за заголовок?

И Мейер выдал с ораторским пафосом и соответствующей жестикуляцией: «Свихнулся, сбежал да еще и кайф словил!»

— Ну и шуточки у тебя, — сказал Темпл. — Иногда я думаю, тебе просто удовольствие доставляет повторять всякие глупости.

— Разумеется, я их обожаю.

— Ну, псих он или нет, до сих пор ограбил тринадцать женщин. Тебе Уиллис говорил о той женщине, что приходила сегодня днем?

Мейер взглянул на часы.

— Вчера днем, — поправил он. — Да, говорил. Может быть, тринадцать окажется для Клиффорда несчастливым числом, как ты думаешь?

— Возможно. Терпеть не могу грабителей. Житья от них нет. — Он почесался. — Предпочитаю злодеев-джентльменов.

— Например?

— Да хоть убийц. Убийцы, по-моему, выше классом, чем грабители.

— Дай Клиффорду время, — заметил Мейер. — У него пока только разминка.

Они оба умолкли. Мейер задумался и наконец сказал:

— Я слежу за этой историей по газетам. Нечто подобное произошло и в другом округе. Кажется, в тридцать третьем.

— Ну да?

— Там резвится какой-то парень, который ворует кошек.

— Ну да, — удивился Темпл. — Обычных кошек?

— Ага, — поддакивал Мейер, внимательно глядя на Темпла. — Понимаешь, домашних тварей. На прошлой неделе насчитали восемнадцать случаев. Здорово, правда?

— Ну, я тебе скажу… — протянул Темпл.

— Я за этим делом слежу, — сказал Мейер. — Потом расскажу тебе, чем все кончилось. — Он наблюдал за Темплом и его моргавшими синими глазами. Мейер был очень терпелив. Рассказывая Темплу о кражах кошек, он знал, что делает. Он все еще испытующе глядел на Темпла, когда заметил, как тот вдруг привстал на сиденье.

— Что там? — спросил он.

— Тс-с-с! — зашипел на него Темпл.

Оба прислушались. Из отдаленного темного конца улицы доносилось равномерное цоканье высоких каблуков по тротуару. Вокруг стояла тишина, как в огромном соборе, закрытом на ночь. Тишину нарушал один только громкий стук деревянных каблучков. Они сидели неподвижно, ждали, были настороже.

Женщина прошла мимо машины, не оборачиваясь. Шагала она быстро, высоко подняв голову. Высокая блондинка, которой было чуть больше тридцати. Вот она уже миновала машину, и стук каблучков затих.

И тут они услышали равномерный ритм других шагов. Звучали они совершенно иначе. Это было уже не легкое цоканье женских шажков, а тяжелые и весомые шаги мужчины.

— Клиффорд? — спросил Темпл.

— Может быть.

Они ждали. Шаги приближались. Приближавшегося человека они видели в боковом зеркале. Потом Темпл и Мейер одновременно вышли из машины, каждый на свою сторону.

Парень остановился, страх появился в его глазах.

— Что… что это значит? Ограбление?

Мейер моментально обежал вокруг машины и встал за ним. Темпл тем временем преградил ему путь.

— Вас зовут Клиффорд? — спросил Темпл.

— Что?

— Клиффорд?

— Нет, — ответил мужчина и выразительно покачал головой. — Вы не на того напали. Послушайте, я…

— Полиция, — коротко бросил Темпл и сверкнул значком.

— По… по… полиция? А что я сделал?

— Куда вы идете? — спросил Мейер.

— Домой. Я прямо из кино.

— Уже поздновато для кино, вам не кажется?

— Что? Ах, да, мы зашли в бар.

— Где вы живете?

— Там, в конце улицы, — показал перепуганный и сбитый с толку парень.

— Как вас зовут?

— Френки. — Он помолчал. — Можете спросить кого хотите.

— Френки, а как дальше?

— Орольйо. С «и кратким».

— Что вы задумали, преследуя эту женщину? — выпалил Мейер.

— Что? Какую женщину? Вы с ума сошли!

— Вы преследовали женщину, — подтвердил Темпл. — Зачем?

— Я? — Орольйо прижал руки к груди. — Чтобы я! Послушай, дружище, вы меня с кем-то спутали. Я не тот, кто вам нужен.

— Впереди вас шла блондинка, — настаивал Темпл, — а вы шли за ней. Если вы не преследовали ее…

— Блондинка? О пресвятая Дева! — вздохнул Орольйо.

— Да, блондинка, — продолжал Темпл, повышая голос. — И что вы на это скажете, мистер Орольйо?

— В синем костюме? — спросил Орольйо. — Блондинка в синем костюме? Вы ее имеете в виду?

— Да, ее, — кивнул Темпл.

— О пресвятая Дева, — возопил Орольйо.

— Ну, так что вы на это скажете? — не унимался Темпл.

— Ведь это моя жена!

— Что?

— Моя жена. Моя жена Кончетта, — теперь Орольйо был в восторге. — Моя жена Кончетта. Она не блондинка. Она только красится.

— Послушайте…

— Клянусь. Мы вместе пошли в кино, а потом зашли выпить пива. В баре начался скандал, она взяла и ушла. Она всегда так делает, стерва.

— Точно? — спросил его Мейер.

— Клянусь волосами моей тетки Кристины. Взорвется, потом ни с того ни с сего вскочит — и понеслась. Ну, я дам ей минут пять, и иду следом. И это все, честное слово. Иисусе, зачем бы мне преследовать какую-то блондинку?

Темпл взглянул на Мейера.

— Вы можете пойти со мной, — заявил Орольйо и решительно двинул вперед. — Я вас познакомлю. Это моя жена! Чего вы, собственно, от меня хотите? Это моя жена.

— Ручаюсь, вы правы, — решительно сказал Мейер и отвернулся к Темплу. — Джордж, вернись в машину, — сказал он. — Я ему верю.

Орольйо вздохнул.

— Боже, ну это же надо! — с облегчением сказал он. — Значит, меня чуть не обвинили в приставании к собственной жене. Вот дерьмо!

— Дерьмо могло быть и покруче, — заметил Мейер.

— Ну да? Как это?

— Это могла быть и не ваша жена.

Он стоял в глубокой тени, и ночь скрывала его своим плащом. Он слышал собственное учащенное дыхание, несмолкающий шум города и даже храп спящих людей. В некоторых домах еще горели огни, одинокие стражники, они пронзали тьму своими желтыми лучами. Он стоял во тьме, которая была его другом, они стояли с ней плечом к плечу. В темноте светились только его глаза — бдительные и ждущие.

Он увидел ее, как только она перешла улицу. Она была в туфлях на резиновой подошве, на низких каблуках, и хотя шла она тихо, он ее сразу заметил. Прижавшись к закопченной кирпичной стене, он ждал, наблюдая, как беззаботно она несет сумочку.

Женщина была похожа на спортсменку. Этакий пивной бочонок на коротких толстых ногах. Он предпочитал тех, которые выглядят более женственно. У этой не было высоких каблуков, и шагала она вприпрыжку, видно, относилась к тем спортивным типам, что проходят по десять километров перед каждым завтраком.

Итак, она приближалась подпрыгивающей походкой, дергаясь как паяц на веревочке. И чесалась. Чесалась, как большая обезьяна, которую заели вши. Возможно, она возвращалась домой с игры в бинго или партии в покер, может, она только что кого-нибудь убила, и тогда подпрыгивавшая сумка просто набита шуршащими банкнотами.

Он вытянул руку. Обхватив вокруг шеи, притянул к себе раньше чем она могла закричать, и затащил в темную подворотню. Потом повернул ее к себе, отпустил ее горло, схватил огромной лапой за свитер, сжав его в горсти, и огрел ее спиной о кирпичную стену.

— Заткни рот, — зашипел он на нее. Голос у него был тихим, но глубоким. Заглянул ей в лицо. Злые зеленые глаза, слегка прищурившись, глядели на него. У нее был толстый нос и грубая кожа.

— Что вам надо? — хрипло спросила она.

— Сумку, — рявкнул он. — Быстро.

— Почему на вас очки?

— Давай сюда сумку.

Он потянулся за сумкой, женщина отдернула ее. Тогда он крепче ухватился за свитер, на миг оттянул от стены и снова впечатал ее.

— Сумку!

— Нет!

Ладонью он сильно ударил ее по губам. Голова ее отлетела назад, она затрясла ею, пытаясь прийти в себя.

— Послушай, — сказал он, — как следует меня послушай. Я не хочу тебе зла. Это только для острастки. А теперь давай мне сумку и, когда я уйду, чтобы ни звука, слышишь? Ни звука!

Женщина тыльной стороной ладони медленно утерла рот. В темноте заметила кровь и прошипела:

— Не смей прикасаться ко мне, ты, бандитская рожа!

Она замахнулась и ударила его не задумываясь. Он вдруг ощутил удар по лицу, потом еще и еще. Она так и молотила его мясистыми руками.

— Ах ты мерзкая вошь, — зарычал он, схватил ее за руку и толкнул на стенку. Ударил ее дважды, чувствуя, как его ободранные костяшки врезаются в ее тупую, мерзкую морду. Ударившись спиной о стену, она застонала и рухнула на тротуар к его ногам.

Тяжело дыша, он стоял над ней. Оглянулся через плечо, осмотрел улицу, потом приподнял очки, чтобы лучше видеть. Никого не было. Быстро нагнулся и вырвал у нее сумку.

Женщина не пошевелилась.

Снова взглянул на нее. Что за дура ему попалась? Он же не хотел заходить так далеко. Снова нагнулся и приложил ухо к ее груди. Та была твердой, как у мужчины; дыхание нормальное. Успокоившись, он встал, по лицу пролетела слабая усмешка.

Он еще постоял над ней, потом поклонился, руку, в которой держал сумку, галантно приложил к груди и сказал:

— Клиффорд благодарит вас, мадам.

И исчез в ночи.

 

Глава IV

Полицейские 87 округа могут договориться о чем угодно, но только не о том, сколько платить осведомителям. Или, как говорила одна старуха, целуясь с коровой: — «Это дело вкуса», потому что осведомитель одного топтуна для другого — просто никчемный бездельник.

Общепризнанно было, что надежнее всех — Дэнни Джимп, но и самые верные его приверженцы понимали, что некоторые их коллеги добивались лучших результатов, используя как стукача кого-то другого. Невозможно было отрицать, что все они зависели от информации, добытой в контактах с уголовным миром. Речь шла только о том, кто что предпочитает.

Хэл Уиллис предпочитал типа по прозвищу Пузан Доннер. С его бесценной и хорошо оплаченной помощью он расщелкнул немало твердых орешков, и теперь уже не было сомнений, что вежливый, кланяющийся грабитель Клиффорд становился одним из них.

Только одно в Доннере могло отвратить от идеи задействовать его в операции — это его безумная любовь к турецким баням. Уиллис и так был худ, и ему, как и его коллегам, совсем не улыбалось сбрасывать кило-два каждый раз, когда нужно было что-то узнать от Доннера.

Доннер, напротив, был не просто толст. Он был чудовищно пузат. А пузан — это определение человека более чем толстого. Доннер был могучим. Исполинским. Величественным.

И вот он сидел, прикрыв срам полотенцем, и когда дышал паром, окружавшим его и Уиллиса, толстые слои жира тряслись по всему телу. Кожа у него была нездорово бледной, и Уиллис подозревал, что он наркоман, но ни за что на свете не дал бы арестовать такого роскошного осведомителя.

Доннер сидел, как белый Будда, и дышал паром. Уиллис наблюдал за ним и потел.

— Клиффорд, да? — спросил Доннер. Голос у него был глухой, замогильный, словно возвещавший о приходе смерти.

— Клиффорд, — подтвердил Уиллис. Чувствовал, как под его коротко остриженными, волосами выступал пот, как он стекает ему на шею, на лопатки и дальше по позвоночнику. Ему было жарко. Во рту пересохло. Он наблюдал за Доннером, который оседал как огромное вянущее растение, и проклинал в душе всех толстяков.

— Клиффорд. Разумеется, ты о нем читал. Этим полны все газеты.

— Я вообще не читаю газеты, — признался Доннер. — Только юмор.

— Тогда о деле. Речь идет о грабителе. Вначале он бьет жертву, потом ее грабит, потом низко кланяется и говорит: «Клиффорд благодарит вас, мадам».

— Он интересуется только девками?

— Пока да, — согласился Доннер.

— Я его не знаю, — сказал Доннер, качая головой, разбрызгивая пот на стены, отделанные кафелем. — Клиффорд… Это имя мне ничего не говорит. Расскажите мне о нем подробнее.

— Носит темные очки. Во всяком случае, был в них последние два раза.

— Фильтры? Этот кореш и ночью их не снимает?

— Ну и?

— Клиффорд, кореш, курвы… Одни «К». А как насчет кокаина?

— Неизвестно.

— «К», понимаете? — продолжал Доннер. — Клиффорд, курвы… и т. д.

— Ага, начинаю понимать.

Доннер пожал плечами. Казалось, что в парильне стало еще жарче. Этот проклятый пар, что валил неизвестно откуда, заполнял комнату густой влажной завесой горячего тумана. Уиллис тяжело вздохнул.

— Клиффорд, — повторил Доннер. — Это кличка?

— Понятия не имею.

— Знаете, я встречал множество бандитов, но ни у одного не было на лбу написано, что он Клиффорд. Что, если это какой-то любитель, которому главное — потискать девок? Или что-то еще? Подождите, Клифорд… Может, он крадет просто от голода?

— Он ограбил уже четырнадцать женщин, — заметил Уиллис. — Давно бы мог удовлетворить любой голод.

— Изнасилований не было?

— Нет.

— Значит, его интересует только дело. Он не садист?

— Неизвестно.

— Большой улов?

— Самый крупный — пятьдесят долларов. Остальные — совершенно ничтожные суммы.

— Вшивота. — Доннер наморщил лоб.

— А ты что, знаешь грабителей, работающих по-крупному?

— Те, что работают в вашем районе, наберут максимум на жвачку. Но в свое время я знавал серьезных мужиков. — Доннер улегся на мраморную скамью и поправил полотенце на бедрах. Уиллис потной рукой попытался утереть пот со лба.

— Слушай, а ты когда-нибудь выходишь наружу? — полюбопытствовал Уиллис.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, туда, где нормальный воздух.

— Ну, разумеется, этим летом я им досыта надышался. Какое было лето!

Уиллис вспомнил рекордную жару, от которой чуть не замерла вся жизнь в городе.

— Верно, верно, — сказал он. — Ну так что, Пузан, у тебя есть что-нибудь для меня?

— Да, пожалуй, ничего. Или он новичок, или держится в стороне.

— Много новых лиц в городе?

— Знаете, дружище, какие-то новые лица есть всегда, — ответил Доннер, — но ни об одном из этих парней я бы не сказал, что они способны на такое. Честно говоря, немногих грабителей я знаю. Это уже только для сопляков. Думаете, Клиффорд тоже из таких?

— Судя по словам его жертв — нет.

— Значит, он постарше?

— Между двадцатью — тридцатью.

— Трудный возраст, — заметил Доннер. — Уже не пацан, но еще не мужчина.

— Ну, бьет он по-мужски, — заметил Уиллис. — Вчерашнюю пришлось отвезти в больницу.

— Знаете что, — сказал Доннер, — я кое-где прогуляюсь. Буду держать ушки на макушке и, если что, звякну вам. Идет?

— Когда?

— Скоро.

— И как долго будет тянуться это твое «скоро»?

— Что вам так приспичило? — спросил Доннер и почесал нос указательным пальцем. — Вам нужен тот самый или другой сойдет?

— Настоящий подошел бы больше, — ответил Уиллис.

— Ладно. Тогда я поищу… Сегодня что?

— Среда.

— Среда, — повторил Доннер и потом почему-то добавил: — Среда — чудесный день. Попытаюсь связаться с вами еще этой ночью.

— Если позвонишь, буду ждать, иначе уйду домой в четыре.

— Звякну, — пообещал Доннер.

— О’кей, — сказал Уиллис. Встал, подтянул полотенце на бедрах и направился к выходу.

— Эй, вы ничего не забыли? — крикнул ему вслед Доннер.

Уиллис обернулся:

— Я пришел сюда только с этим полотенцем.

— Но, дружище, я сюда хожу каждый день, — сказал Доннер, — и мне это недешево обходится.

— О цене поговорим потом, когда что-то узнаешь, — отрезал Уиллис. — Пока что я не получил ничего, кроме пара.

Берт Клинг задумался, что он тут, собственно, делает. Спустившись по лестнице от станции надземки, он тут же нашел основные ориентиры. Это не были его родные места, но все же мальчишкой он шатался неподалеку отсюда, и, к своему удивлению, заметил, что в груди у него потеплело.

Взглянув вперед и пробежав взглядом по улице, он увидел плавный изгиб путей, по которым со скрипом и снопами искр проносились трамваи, что сворачивали на Кэннон-роуд и дальше на север. Видел и мерцавшие огни чертова колеса на фойе темневшего неба — каждый апрель и сентябрь тут проходили гуляния или открывался Луна-парк.

Мальчишкой он часто ходил в Луна-парк и эту часть Риверхида знал почти так же хорошо, как свой родной квартал. И там, и здесь звучала какая-то особая речь — только итальянцев, ирландцев, евреев и негров. Похоже, что в Риверхиде разожгли огонь под кипящим котлом национальностей и забыли его погасить.

В этой части города никогда не было волнений на расовой или религиозной почве, и Клинг весьма сомневался, что подобное тут вообще возможно. Вспомнил о расовых столкновениях 1935 года в районе Даймондбэк, когда люди в Риверхиде начали бояться, что беспорядки захватят и их район. Было удивительно и невероятно, что пока белые и черные в Даймондбэке перегрызали друг другу горло, белые и черные в Риверхиде молились, чтобы эта чума не распространилась на их дома.

Тоща он был еще маленьким мальчиком, но навсегда запомнил отцовские слова: «Берг, если ты окажешься замешанным в это свинство, то не сможешь сесть как минимум неделю. Так тебя выдеру, что, дай Бог, если сможешь ходить».

Зараза тем не менее не распространилась.

Теперь он шел вверх по авеню и упивался видом знакомых мест.

Молочные — «латтичини», мясные лавки, где продавали кошер, торговля лаками и красками, большой торговый дом «Эй Энд Пи», пекарня и кондитерская «Сэма» на углу. Сколько же мороженого съедено им в этой кондитерской! Он хотел было заглянуть на минутку поздороваться с Сэмом, но за пультом стоял незнакомый низкорослый тип головой как колено, совсем не похожий на Сэма. С тоской осознал, что со времен его безвозвратного детства многое изменилось.

При этой мысли он вдруг протрезвел и Бог весть в который раз удивился, почему он возвращается в Риверхид, направляясь по Де Витт-стрит к дому Питера Белла. Поговорить с юной девицей? Что он может сказать семнадцатилетней телке? Держи ноги вместе, детка?!

Он пожал широкими плечами. Высокого роста, стройный, он в этот вечер был в темно-синем костюме, а его русые волосы на фоне темной ткани казались еще светлее. Дойдя до Де Витт-стрит, он свернул на юг и достал из бумажника адрес, который дал ему Питер.

На верхнем конце улицы увидел желтую кирпичную стену, ограждавшую территорию средней школы. По обе стороны стояли жилые дома, в основном деревянные, только кое-где кирпичные постройки нарушали их однообразие. Старые деревья росли вплотную к бордюрам по обе стороны улицы, и их кроны склонились друг к другу, образуя осенними листьями сияющий соборный свод. Тишина и спокойствие царили на Де Витт-стрит. Он видел кучи листьев, скопившиеся на канализационной решетке, видел мужчину, державшего в одной руке грабли, который, заложив другую за спину, с важным видом наблюдал за крохотным костром опавших листьев, горевшим у его ног. Приятно пахло дымом. Он глубоко вздохнул. Здесь был совсем иной воздух, чем на заполненных толпой улицах 87 округа, с переполненными домами и закопченными зданиями, протягивавшими свои грязные бетонные пальцы к грязному небу. Тут были деревья вроде тех, из Гровер-парка, что врезался в 87 округ на юге. Но тут человек мог быть уверен, что за их толстыми стволами не прячется враг. В этом вся разница.

В густеющих сумерках вдруг зажглись электрические фонари. Берт Клинг шагал, прислушиваясь к звуку собственных шагов, и — что самое удивительное — был рад, что он здесь.

Нашел нужный дом. Это было внушительное здание на середине улицы, точно такое, как описал Белл. Дом был высоким, на две семьи, кирпич с деревом, деревянные балки выкрашены белым. Бетонная подъездная дорожка поднималась к белому гаражу у дома. К входным дверям вело несколько ступеней. Клинг снова проверил адрес, поднялся на крыльцо и позвонил. Немного подождал, пока за дверью не загудело, и когда повернул ручку, нажав ее вниз, почувствовал слабый щелчок. Войдя в маленькую прихожую, увидел, как открылись противоположные двери и, улыбаясь, в прихожую вошел Питер Белл.

— Берт, ты пришел! Господи, я и не знаю, как тебя благодарить.

Клинг кивнул и улыбнулся. Белл схватил его за руку.

— Проходи, проходи! — Потом зашептал: — Дженни еще дома. Я представлю тебя как своего приятеля, что работает в полиции, а потом Молли и я исчезнем, ладно?

— Ладно, — ответил Клинг.

Белл ввел его в распахнутые двери. В доме еще чувствовался запах кухни, приятный аромат, который еще усиливал ностальгию, охватившую Клинга. Дом был теплым, безопасным и уютным по сравнению с тем, что творилось вокруг.

Белл приоткрыл дверь и позвал:

— Молли!

Клинг заметил, что интерьер решен был на манер железнодорожного вагона, комнаты следовали одна за другой, так что попасть в последнюю можно было, только пройдя все предыдущие. Первые двери вели в маленькую гостиную, вся обстановка которой состояла из дивана и двух кресел, которые явно рекламировались в каком-нибудь дешевом мебельном магазине как «идеальный гарнитур для современного жилища». Над диваном висело зеркало. Над одним из кресел — подрамник в дешевой рамке. Непременный телевизор стоял в углу, а другой угол занимало окно с калорифером под ним.

— Садись, Берт, — сказал Белл. — Молли! — позвал он снова.

— Идем, идем, — донеслось с другого конца дома. Клинг предположил, что там кухня.

— Готовит, — объяснил Белл. — Сейчас придет. Садись, Берт.

Клинг сел в кресло. Белл суетился возле него, стараясь быть любезным хозяином.

— Что тебе предложить? Сигареты? Что ты хочешь?

— Последний раз, когда мне захотелось пива, — заметил Клинг, — меня чуть не подстрелили.

— Но тут никто не собирается в тебя стрелять. Давай хлебнем пивка. У меня хорошее, холодное.

— Нет, спасибо, что-то не хочется, — вежливо отказался Клинг.

В комнату вошла Молли Белл, вытирая руки полотенцем.

— Ты, разумеется, Берт, — сказала она. — Питер мне о тебе много рассказывал.

Еще раз вытерев правую руку, она подошла к Клингу, который встал, и протянула ему руку. Клинг сердечно пожал ее. Когда Белл описывал ее, он сказал: «Молли не какая-то там старая кляча, — даже сейчас, когда она в положении и все такое».

Клинг старался быть снисходительным, но, по правде говоря, он вряд ли смог бы назвать Молли Белл привлекательной. Возможно, когда-то она и была симпатичной, но те времена уже безвозвратно прошли.

Даже если забыть о большом выпуклом животе будущей матери, все равно перед ним стояла только заурядная замотанная блондинка с выцветшими голубыми глазами. Глаза у нее были усталыми, от их уголков разбегались лучики морщинок. Матовые беспорядочные неухоженные волосы спадали на лицо. Клинг был несколько потрясен, отчасти потому, что Белл описывал ее совсем иначе, но еще и потому, что вдруг понял, что Молли не больше двадцати четырех или двадцати пяти лет.

— Мне очень приятно, миссис Белл, — сказал он.

— Ах, называй меня Молли, пожалуйста.

В голосе у Молли было что-то очень приятное, и ему даже показалось, что дела не так уж и плохи, просто ему осточертел Белл, и созданный им образ жены вызвал естественное разочарование.

И тут он подумал: что если и Дженни не такой уж лакомый кусочек? Теперь он засомневался.

— Я принесу тебе пива, Берт, — сказал Белл.

— Нет, к сожалению, я…

— Да ладно, не стесняйся, — бросил Белл и, не обращая внимания на его возражения, направился в кухню.

Когда он ушел, Молли спросила:

— Я очень рада, что ты пришел, Берт. Думаю, если ты с ней поговоришь, это поможет.

— Ну, я постараюсь, — ответил Клинг. — Где она?

— В своей комнате. — Молли показала в другой конец дома. — И двери закрыты. — Покачала головой. — Это меня заботит. Очень странно она себя ведет. И мне было семнадцать, Берт, но я себя так не вела. У нашей девочки какие-то проблемы.

Клинг уклончиво кивнул.

Молли сидела, сложив руки на коленях и плотно сжав ноги.

— Когда мне было семнадцать, я любила погулять в компании, — задумчиво вспоминала она. — Можешь спросить Питера. Но Дженни… не знаю. У нашей девочки какие-то секреты. Одни секреты, Берт. — Она опять покачала головой. — Я стараюсь быть ей сестрой и одновременно матерью, но она со мой ничем не делится. Как будто между нами пропасть, которой никогда не было, и я этого не понимаю. Иногда я думаю… думаю, она меня ненавидит. Но почему бы ей ненавидеть меня? Я никогда не сделала ей ничего плохого. — Молли умолкла и тяжело вздохнула.

— Ну, — дипломатично ответил Клинг, — ты же знаешь, какова молодежь.

— Да, знаю, — сказала Молли. — Не так давно это было, чтобы я все забыла. Мне всего двадцать четыре, Берт. Я знаю, что выгляжу старше, но у меня двое детей, — а это не шутка, — и скоро появится еще один. Мне нелегко. И я еще пытаюсь образумить Дженни. А этого слишком много для меня одной. Но мне тоже было семнадцать, и это было совсем недавно, я все еще помню. Дженни какая-то странная. Ее что-то мучает, Берт. Я столько начиталась о молодежи, что попадает в разные банды и тому подобное. Я боюсь, Что, если она связалась с дурной компанией, с молодежью, которая толкает ее на дурные вещи. Думаю, именно в этом ее проблемы. Возможно, тебе удастся это выяснить.

— Ну, разумеется, я попытаюсь.

— Для меня это очень важно. Я просила Питера нанять частного детектива, но он сказал, что мы не можем себе это позволить. Он прав. Нам едва хватает на жизнь. — Она опять вздохнула. — Но я очень беспокоюсь за Дженни. Ели бы я только могла узнать, что с ней, почему она так изменилась. Она такой не была, Берт. Так стало только… ну, думаю, с год. Она как-то сразу превратилась в девушку, и между нами возникла пропасть.

Белл вернулся в комнату с бутылкой и бокалами.

— Ты выпьешь, милая? — спросил он Молли.

— Нет. Мне нужно быть осторожной. — Она повернулась к Клингу. — Доктор мне сказал, что я слишком набрала вес.

Белл налил пиво. Подал бокал Клингу.

— В бутылке еще осталось, — сказал он. — Я оставлю ее на столике.

— Спасибо. — Клинг поднял бокал. — За здоровье малыша!

— Благодарю, — улыбнулась Молли.

— Знаешь, кажется, мне стоит только об этом подумать, и Молли уже готова, — подхватил Белл. — Просто фантастика.

— Ну, Питер… — со смущенной улыбкой остановила его Молли.

— Достаточно нам разок покрепче обняться, — и она в положении. Она отнесла пробу моей спермы в больницу, и ей сказали, что ее бы хватило обрюхатить всю женскую половину Китая. Как тебе это нравится?

— Ну, знаешь, — растерялся Клинг.

— Нет, ты просто невыносим, — для виду пожаловалась Молли. — Но потом вынашивать-то их мне.

— Она тебе уже рассказала про Дженни?

— Да, — ответил Клинг.

— Сейчас я ее позову. — Он взглянул на часы. — Мне нужно выгнать машину и отвезти Молли в кино. Потом ты сможешь поговорить с Дженни наедине… пока не придет наша няня.

— Ты часто работаешь по ночам? — спросил Клинг, только чтобы поддержать разговор.

— Раза три-четыре в неделю. Смотря сколько у меня получается днем. Это мое собственное такси, так что я сам себе хозяин.

— Понимаю, — сказал Клинг. Отхлебнул пива. Оно было отнюдь не таким холодным, как обещал Белл. Клинг начал наперед сомневаться во всей исходившей от Белла информации и ждал встречи с Дженни с известным скептицизмом.

— Я ее позову, — сказал Белл.

Клинг кивнул. Молли замерла на краешке дивана. Белл вышел из комнаты и исчез в глубине квартиры. Клинг услышал, как он стучит в запертую дверь и повторяет: «Дженни! Дженни!»

Что-то пробурчали в ответ, что — Клинг не разобрал. Тогда Белл сказал: — Тут пришел мой друг, я хотел бы вас познакомить. Он отличный парень. Ты придешь, правда?

Снова что-то буркнули, а потом Клинг услышал, как щелкнул замок, двери открылись, и молодой девичий голос спросил: — Кто там еще?

— Мой приятель, — сказал Белл. — Пойдем, Дженни.

Клинг услышал приближающиеся шаги. Сосредоточился на своем бокале с пивом. Когда он, наконец, поднял голову, в дверях стоял Белл, а рядом с ним — девушка, и Клинг больше уже не сомневался в его правдивости.

Девушка была чуть выше Молли. У нее, как и у сестры, были русые волосы, только гладко причесанные, и это были самые светлые волосы, которые когда-либо видел Клинг. Почти золотые, как зрелая пшеница, и он сразу понял, что никакая краска здесь ни при чем. Волосы были такими же натуральными, как и лицо, очерченное правильным овалом, с мило вздернутым носиком и большими голубыми глазами. А вот брови были темными, словно природа что-то перепутала. Сочетание их с голубыми глазами и золотистыми волосами было необычайно красиво. Полные губы накрашены светлой помадой, и на них ни следа улыбки.

На ней была прямая черная юбка и синий свитер с подвернутыми до локтя рукавами. Она была девушкой стройной, но с удивительно красивыми бедрами и крепкой пышной грудью, растягивавшей свитер. И ноги у нее тоже были хороши. Колени круглые, икры плавно округлые, и даже простые шлепанцы, в которых она стояла, не убавляли их красоты.

Это была женщина, и красивая женщина. Питер Белл не солгал. Его родственница была лакомым кусочком, просто люкс.

— Дженни, это Берт Клинг. Берт, позволь тебе представить — сестра Молли Дженни Пэйдж.

Клинг встал:

— Мне очень приятно.

— Привет, — ответила Дженни, не отходя от Белла.

— Берт служит в полиции, — продолжал Белл. — Наверно, ты о нем читала. Его ранили в баре в центре города.

— Перед баром, — поправил его Клинг.

— Ну, ладно, — согласился Белл. — Золотце, Молли и мне уже нужно идти, а тут как раз зашел Берт, так что я подумал, что ты не будешь против побыть с ним немного, пока не придет наша няня. Не возражаешь?

— А вы куда? — спросила Дженни.

— Мне уже пора ехать, и заодно я отвезу Молли в кино.

— Ага, — протянула Дженни, подозрительно взглянув на Клинга.

— Ну так как? — не унимался Белл.

— Разумеется, — фыркнула Дженни.

— Я переоденусь и причешусь, — сказала Молли.

Клинг присмотрелся к ней, когда она встала. Теперь он заметил сходство между ней и Дженни, и теперь поверил, что Молли когда-то могла быть очень хорошенькой. Но замужество, материнство, работа и заботы сделали свое дело. Теперь она уже не слишком походила на свою младшую сестру, если когда-то и было так. Выйдя из гостиной, она скрылась за дверью, где, как полагал Клинг, была ванная.

— Прекрасный вечер, — растерянно произнес Клинг.

— Вы так думаете? — спросила Дженни.

— Да.

— Молли! Пошевеливайся! — крикнул Белл.

— Уже иду! — донеслось в ответ из ванной.

— Очень приятная погода. Для осени, разумеется, — сообщил Клинг.

Дженни молчала.

Вскоре Молли вышла из ванной, причесанная, свеженакрашенная. Набросив жакет, она сказала:

— Если пойдешь гулять, Дженни, допоздна не задерживайся.

— Не волнуйся, — ответила Дженни.

— Тогда до свидания. Приятно было познакомиться, Берт. Зайдете к нам еще когда-нибудь, правда?

— Да, разумеется.

Белл остановился у двери.

— Оставляю ее на тебя, Берт, — сказал он. — Пока. Они с Молли вышли, закрыв за собой дверь. В доме наступила гробовая тишина. Слышно было, как отъехала машина. Скорее всего, такси Белла.

— Чья это была идея? — спросила Дженни.

— Не понимаю, — деланно удивился Клинг.

— Пригласить вас сюда. Ее?

— Нет. Питер — мой старый приятель.

— Да?

— Да.

— Сколько вам лет? — поинтересовалась Дженни.

— Двадцать четыре, — ответил Клинг.

— Они что, хотят нас сосватать, что ли?

— Что-что?

— Ну, Молли. Что она задумала?

— Не понимаю, на что вы намекаете.

Дженни заглянула ему в лицо. Глаза у нее были голубые-голубые. Он с удовольствием разглядывал ее, пораженный ее красотой.

— Вы не так глупы, как прикидываетесь, правда?

— Я не прикидываюсь.

— Я спрашиваю, что за планы строит Молли насчет нас с вами.

Клинг улыбнулся.

— Ну, я так не думаю.

— Я бы тоже ей не советовала.

— Кажется, вы не слишком любите свою сестру. Дженни как будто перешла к обороне.

— Я ничего против нее не имею, но…

— Но?

— Никаких но. Моя сестра прелесть.

— Тогда почему же вы на нее сердитесь?

— Я же знаю, что Питер сам не додумался бы позвать фараона, это, должно быть, ее идея.

— Я здесь как друг, а не как полицейский.

— Ну да, разумеется, — посмеивалась Дженни. — Вы лучше допивайте пиво. Я уйду, как только явится няня.

— На свидание?

— А вам-то что?

— Мне?

— Это не ваше дело.

— Спасибо, что вы указали мне мое место.

— Этого я не хотела, — отрезала Дженни.

— Вы выглядите гораздо старше своих семнадцати лет. Дженни на миг прикусила губку.

— И чувствую тоже. Гораздо, гораздо старше, мистер Клинг.

— Берт, — поправил он ее. — Что с вами, Дженни? Пока я здесь, вы ни разу не улыбнулись.

— Не из-за чего.

— У вас проблемы в школе?

— Нет.

— С приятелем?

Она запнулась.

— Нет.

— А-а-а! — дошло до Клинга. — Когда человеку семнадцать, обычно это приятель.

— Нет у меня никакого приятеля.

— Нет? Почему? Он не отвечает взаимностью?

— Перестаньте! — оборвала его Дженни. — Это не ваше дело. Вы не имеете права меня допрашивать.

— Простите, — ответил Клинг. — Я хотел вам помочь. У вас действительно никаких проблем?

— Нет.

— Я имею в виду, с законом.

— Нет. А если бы и были, я не вздумала бы бежать с ними к фараону.

— Я вам друг, помните это.

— Друг, как же.

— Вы очень красивая девушка, Дженни.

— Я уже это слышала.

— Красивая девушка может попасть в плохую компанию. Красивая девушка…

— …как розы цвет… — пропела Дженни. — Нет у меня никакой плохой компании. Только хорошая. Я нормальная здоровая девушка. Оставьте меня в покое.

— Часто ходите на свидания?

— Достаточно.

— Кто-то постоянный?

— Нет.

— Кто-то, кто может стать постоянным?

— Нет. А вы ходите на свидания?

— Почему бы и нет?

— Кто-то постоянный?

— Нет.

— Кто-то, кто может стать постоянным?

— Нет.

— Нет? Почему? Я думала, что герой полицейский должен пользоваться огромным успехом.

— Я застенчивый, — объяснил Клинг.

— Вот в это я верю. Мы знакомы не более десяти минут, и уже обсуждаем мою интимную жизнь. О чем вы спросите меня теперь? О размере бюстгальтера?

Клинг машинально взглянул на ее свитер.

— Я вам помогу, — сказала Дженни. — Третий размер, глубокий, маленький объем.

— Я так и думал, — сказал Клинг.

— Точно. Я и забыла, что вы фараон. А у них верный взгляд. Вы инспектор?

— Я простой патрульный, — сознался Клинг.

— Такой красавчик — и простой патрульный?

— Что же, черт возьми, вас мучает? — спросил вдруг Клинг, повысив голос.

— Ничего. А вас?

— Я никогда не встречал девушку вроде вас. У вас хорошая семья, вы так шикарно выглядите, что любая девушка позавидует, но вы грустны…

— Я — Краса Риверхида, вы не знали? Все местные парни от меня без ума…

— А настроение у вас такое, словно вам шестьдесят, и вы живете в трущобах. Что же вас, черт возьми, мучает?

— Ничего. Разумеется, мне не нравится, когда является фараон и выспрашивает у меня все, что вздумается.

— Вашим показалось, что вы нуждаетесь в помощи, — озабоченно начал Клинг. — Почему — не понимаю. Вы могли бы войти в клетку с тиграми, и они бы вас и пальцем не тронули. Вы как не ограненный алмаз.

— Спасибо.

Клинг встал.

— Поосторожнее со своей красотой, детка. Что от нее останется, когда вам будет лет тридцать пять! — Он шагнул к выходу.

— Берт! — позвала она.

Он обернулся. Она уставилась в пол.

— Простите, — сказала она. — Обычно я не такая противная.

— Ну, тогда что?

— Ничего. К сожалению, я должна справиться сама. Это все. — Она через силу улыбнулась. — Все будет в порядке.

— О’кей, — сказал он. — Не сдавайтесь, выше голову. У каждого есть проблемы. Особенно, когда тебе семнадцать.

— Знаю, — сказала она, все еще улыбаясь.

— Послушайте, я мог бы пригласить вас поесть мороженого или куда-нибудь еще. Чтобы вы немного отвлеклись.

— Нет, спасибо, — отказалась она и взглянула на часы. — У меня свидание.

— Ну, тогда все в порядке. Хорошо погулять, Дженни. — Он взглянул на нее в упор. — Вы очень красивы. Будьте только повеселее.

— Знаю, — ответила она.

— Если вам понадобится помощь, или если вы почувствуете, что я могу вам помочь, позвоните мне в восемьдесят седьмое отделение. — Он улыбнулся. — Я там работаю.

— Ладно, спасибо.

— Может быть, я вас провожу?

— Нет. Я должна дождаться няни.

Клинг щелкнул пальцами:

— Ага… — и снова умолк. — Бели хотите, я подожду с вами…

— Лучше не надо. Но все равно спасибо.

— О’кей, — сказал Клинг. Взглянул на нее еще раз. Лицо ее стало озабоченным, весьма озабоченным. Знал, что нужно сказать что-то еще, но не знал, что.

— Ну ладно, не вешайте нос, — напомнил он ей.

— Не буду. Спасибо.

— Не за что, — ответил Клинг. Открыл двери и вышел на крыльцо.

Дженни Пейдж закрыла за ним.

 

Глава V

Уиллис не любил сверхурочную работу. Мало кто любит оставаться после работы, разумейся, если за это не платят. Уиллис, как детектив третьего разряда, получал в год 5230 долларов. Ему не платили даже ни за реально отработанное время, ни за количество расследованных случаев. Его постоянным окладом были 5230 долларов, и столько он получал всегда, сколько бы часов ни отработал.

Он был в отвратительном настроении, когда Пузан Доннер позвонил ему в среду ночью. Толкался в отделе, снимал трубку при каждом телефонном звонке и вообще мешал всем, кто пришел на дежурство. Вначале слушал Мейера, который рассказывал Темплу о каком-то случае в 33 участке, где появился некий тип, крадущий кошек. Это ему было неинтересно. Нетерпеливо поглядывая на стоящие часы, он ждал. Домой он ушел в девять, убежденный, что Пузан Доннер этим вечером уже не позвонит.

Когда на следующий день утром в семь сорок пять он пришел на службу, дежурный сержант подал ему записку — сообщение о том, что Доннер звонил ему предыдущей ночью в одиннадцать пятнадцать. Доннер просил срочно ему позвонить. Номер был записан тут же. Уиллис миновал пульт дежурного, свернул направо, где прямоугольная таблица с указующим перстом показывала путь в следственный отдел, поднялся по железной лестнице, свернул туда, где зарешеченное окно пропускало бледные неровные лучи утреннего света в приемную размером полтора на полтора, и потом одолел шестнадцать ступенек на второй этаж. В конце коридора повернулся спиной к дверям, на которых было написано «КАМЕРЫ». Прошел вдоль скамеек, мужского туалета и административного отдела и, наконец, через стеклянные двери вошел в следственный отдел. Кивком приветствовал Хэвиленда и Симпсона, которые пили кофе, направился к своему столу и притянул телефон. Стояло хмурое серое утро, и белые шары светильников заливали помещение неярким светом. Набрав номер, он стал ждать, поглядывая в сторону кабинета Барнса. Двери были распахнуты настежь, что означало — лейтенант еще не пришел. Барнс обычно закрывал двери, как только входил в кабинет.

— У тебя что-то новенькое, Хэл? — спросил Хэвиленд.

— Да, — ответил Уиллис. В трубке он услышал:

— Алло?

Голос был заспанный, но Уиллис узнал голос Доннера.

— Пузан, это Уиллис. Ты мне звонил?

— Что? — переспросил Доннер.

— Говорит детектив Уиллис из восемьдесят седьмого отделения.

— А, привет. Господи, который час?

— Около восьми.

— Вы вообще когда-нибудь спите?

— Что у тебя для меня есть?

— Вы знаете типа, которого называют «капитан Рэндольф»?

— В мою клиентуру он не входит. Кто это?

— Недавно перебрался из Чикаго, но голову даю на отрез, что здесь у него тоже есть грехи. Он грабитель.

— Вы уверены?

— Разумеется. Хотите с ним встретиться?

— Посмотрим.

— Сегодня вечером я собираюсь немного поиграть в кости. Будет и Рэндольф. Можете с ним встретиться.

— Где?

— Я вас возьму с собой, — сказал Доннер. Потом помолчал. — Вы же знаете, турецкие бани нынче дороги.

— Вначале нужно выяснить, о ком идет речь, — сказал Уиллис. — Возможно, эта встреча окажется ни к чему. Вы уверены, что он будет играть в кости?

— Как в самом себе.

— Я тебе позвоню попозже. Будешь на месте?

— До одиннадцати. Потом пойду в бассейн.

Уиллис взглянул на имя, которое он записал на клочке бумаги.

— Капитан Рэндольф. Так его зовут?

— Рэндольф-то да. Но насчет капитана я не уверен.

— Но ты уверен, что ограбления — его рук дело?

— Абсолютно, — подтвердил Доннер.

— Ладно, я тебе позвоню.

Уиллис положил трубку, немного подумал, потом набрал номер отдела идентификации. Москоло, один из служащих административного отдела, вошел в канцелярию и спросил:

— Эй, Хэл, кофе будешь?

— Ага, — кивнул Уиллис и начал объяснять по телефону, что ему нужно.

Отдел идентификации и картотека находились в Главном комиссариате в центре города на Хай-стрит. Работали они двадцать четыре часа в сутки, и единственной их задачей был сбор, подбор и классификация всей информации и описаний преступников. Там была, например, картотека отпечатков пальцев, картотека рецидивистов, списки особ, находящихся в розыске, списки освобожденных условно, картотека отбывших сроки, списки известных азартных игроков, насильников, известных грабителей и сводка по всем картотекам вместе. Фотоархив содержал свыше восьмидесяти тысяч фотографий преступников. А поскольку всех, кого обвиняют в преступлениях, или тех, чье преступление доказано, обязательно фотографируют, картотеки постепенно расширялись и непрерывно модернизировались. Поскольку отдел идентификации получал и обрабатывал двести шестьдесят тысяч комплектов отпечатков пальцев в год и поскольку он удовлетворял запросы по двумстам пятидесяти тысячам уголовных дел из комиссариатов всей страны, пожелание Уиллиса удовлетворить было нетрудно.

Через час ему уже принесли целый конверт бумаг. Первой фотокопией, которую Уиллис выловил из конверта, была учетная карточка Рэндольфа с отпечатками пальцев. Уиллис торопливо просмотрел ее. На этой стадии расследования отпечатки еще были ни к чему. Тогда он достал из конверта следующий материал — фотокопию оборотной стороны учетной карточки.

ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ

Уиллис просмотрел и прочие бумаги из конверта. Там была и справка о том, что второго мая 1950 г. Рэндольфа через восемь месяцев выпустили из Бэйли Айленда под честное слово за хорошее поведение. Чиновнику, который его оформлял, заявил, что хотел бы вернуться в Чикаго, где родился и куда собирался вернуться, демобилизовавшись с флота. Ему оформили документы, и 5 июня он отправился в Чикаго. Там была справка из чикагской полиции, куда переслали дело и материалы на Рэндольфа. Он вроде бы никак не нарушил своего честного слова.

Уиллис начал копаться в материалах и обнаружил копию личного дела Рэндольфа времен службы на флоте. Его призвали 8 декабря, через день после нападения на Перл-Харбор. Тогда ему было двадцать три, почти двадцать четыре. Дослужился до капрала, участвовал в десантах на Иводзиме и Окинаве и лично уничтожил пятьдесят четыре японских солдата. 17 июня 1945 года при наступлении шестой дивизии морской пехоты на город Мезадо был ранен в ногу. Его отправили в госпиталь в Перл-Харбор. Когда выздоровел, перевели в Сан-Франциско, где демобилизовался с почестями.

А через четыре года напал на пятидесятитрехлетнего мужчину, чтобы забрать у него бумажник. И теперь, если верить Доннеру, он снова в городе и грабит людей. Уиллис взглянул на часы, потом набрал номер Доннера.

— Алло? — отозвался тот.

— Насчет игры в кости, — сказал Уиллис. — Я буду.

В кости каждый раз играли в новом месте. В этот вечер, в четверг, — в складе недалеко от приморской автострады. Уиллис в соответствии с духом события надел спортивную рубашку с рисунком из лошадиных голов и спортивный пиджак. Встретившись с Доннером, едва его узнал. Желеобразная трясущаяся гора белого мяса, дышавшая паром в турецких банях, каким-то образом приобрела форму и даже солидность, когда втиснулась в темно-синий костюм.

Доннер всегда выглядел внушительно, но теперь казался гигантским, как сказочный великан, производил величественное впечатление и держал себя почти по-королевски. Они с Уиллисом обменялись рукопожатием, во время которого из ладони Уиллиса в ладонь Доннера перекочевала десятка. Потом направились к складу, где их ждали кости и капитан Рэндольф.

Тип у бокового входа узнал Доннера, но молчал, пока Доннер не представил ему Хэла Уиллиса как «Вилли Харрела, моего старого друга». Потом впустил их в склад, где внутри все было погружено во тьму. Только в одном углу горела лампочка. Остальное пространство было заполнено чем-то похожим на холодильники и стеллажи.

— Охрана договорилась с полицейским патрулем, — объяснил Доннер. — Так что нас тут беспокоить не будут.

Они шли через склад, каблуки звонко цокали по бетонному полу.

— Рэндольф — вон тот, в зеленом пиджаке, — показал Доннер. — Вас познакомить или вы сами?

— Лучше уж сам, — сказал Уиллис. — Если произойдет прокол, не хотелось бы засветить тебя. Ты слишком ценен.

— Но это уже случилось, — заметил Доннер. — Ведь я вас провел сюда, не так ли?

— Ну да, но я бы мог быть таким хитрым жлобом, что одурачил и тебя, а?

— Ну, вы даете, — удивился Доннер. А потом шепотом, чтобы его комплимент не так походил на лесть, добавил: — Вам палец в рот не клади.

Если Уиллис его и услышал, то не подал виду. Они направились в освещенный угол, где был расстелен брезент. Доннер присоединился к игрокам. Уиллис подался к группе стоявших напротив и протиснулся к Рэндольфу. Кон держал низкий парень в котелке.

— На что поставил?

Рэндольф взглянул на Уиллиса сверху вниз. Он был высок, с каштановыми волосами и синими глазами. Шрам от ножа на виске придавал довольно приятному лицу суровый вид.

— На шестерку, — ответил он.

— Рискованно играет?

— Не очень, — ответил Рэндольф.

Тип в котелке собрал кости и метнул еще раз.

— Дай Бог шестерку, — взмолился кто-то в группе.

— Не лезь под руку, — рявкнул другой.

Уиллис просчитал по головам. Вместе с ним и Доннером игравших было семеро.

— Шестерка, — объявил тип в котелке, забрал с брезента большинство банкнот, оставив на нем двадцать пять долларов. Потом снова собрал кости и сказал:

— Ставлю двадцать пять.

— Ставлю столько же, — сказал здоровенный парень сиплым голосом, бросив на брезент две десятки и одну пятерку. Тип в котелке метнул снова.

— На семерку, — сказал он.

Уиллис наблюдал за ним. Кости подпрыгнули и остановились.

— Четыре, — сказал котелок.

— Два к одному, на четыре, — сказал Уиллис и вытащил десятку.

Тип напротив сказал:

— Принимаю, — и дал ему пятерку.

Котелок бросил снова.

— Рисково играешь, — шепнул Рэндольф Уиллису.

— Ты же сказал, не особенно.

— Но с каждым коном он все опаснее, смотри!

Котелок выбросил шесть, потом пять. Тип напротив спросил Уиллиса:

— Ставим еще?

— Идет, — ответил Уиллис. Подал ему десятку, тип покрыл ее пятеркой. Котелок метнул кости. Теперь вышла его четверка. Уиллис отдал тридцать долларов типу напротив. Котелок оставил на брезенте пятьдесят.

— Зайду на половину, — сказал Сиплый.

— Я добавлю, — сказал Уиллис.

Оба они бросили на брезент деньги.

— Ненормальные, — констатировал Рэндольф.

— Я пришел сюда играть, — объяснил Уиллис. — А если бы у меня дрожали поджилки, сидел бы дома.

Котелок выбросил семь с первого раза.

— Дьявол, — взорвался Сиплый.

— Сотня моя, — ухмыляясь, заявил Котелок.

— Твоя так твоя, — ответил Уиллис. Доннер, стоявший напротив, взглянул на него с сомнением. У Сиплого брови полезли на лоб.

— Лихой игрок попался, — заметил Котелок.

— А что здесь, кружок кройки и шитья или игра в кости? — сказал Уиллис. — Играй! Шесть к пяти, не восемь, — продолжал Уиллис. Остальные молчали. — Нет, восемь к пяти. — Шесть к пяти была верная ставка.

— Идет, — ответил Сиплый, подавая пятерку Уиллису.

— Кидай! — требовал Уиллис.

Котелок метнул.

— Две шестерки, — объявил Рэндольф. Покосился на Уиллиса. — Ты выиграл восемь.

— Та же ставка? — спросил Сиплый.

— Та же.

— Твоя очередь, — подал пятерку Рэндольф.

— Я уж думал, с этим парнем лучше не связываться, — сказал Уиллис и усмехнулся Рэндольфу.

— И волк в овечью шкуру влезет, — ответил Рэндольф.

Котелок выбросил свою восьмерку… Сиплый забрал свои деньги у Уиллиса и Рэндольфа. Парень с кривым носом на другой стороне круга вздохнул.

— Ставлю двести, — объявил Котелок.

— Пошел по крупному, да? — отозвался Кривой Нос.

— Если боишься погореть, иди домой и вытри нос, — посоветовал ему Рэндольф.

— Кто ставит двести? — переспросил Котелок.

— Ставлю пятьдесят, — выдохнул Кривой Нос.

— Осталось сотня и полсотни, — сказал Котелок. — Кто еще?

— Вот кто. — Уиллис бросил на брезент сотенную.

— Я дам оставшиеся пятьдесят, — сказал Рэндольф и придвинул деньги к сотне Уиллиса. — Кидай же!

— Тоже мне, важные игроки, — сказал мужчина с одутловатым лицом, стоявший возле Уиллиса. — Одно жулье.

Котелок метнул. Кости покатились по брезенту. Одна остановилась. На ней была двойка. Другая уткнулась в нее и замерла пятеркой кверху.

— Семь, — усмехнулся Котелок.

— Везет же, — пробормотал Кривой Нос.

— Ставлю, — вмешался Сиплый. — Ставлю четыреста долларов.

— Ну дела, — возмутился Кривой Нос, — хочешь нас разорить?

Уиллис оглядел публику. У Кривого Носа при себе был револьвер.

Его контуры четко проступали сквозь пиджак. И если он не ошибался, Котелок и Сиплый тоже были при оружии.

— Захожу на половину, — заявил Уиллис.

— Кто-нибудь еще добавит две сотни? — взывал Котелок.

— Не дави на нервы, — сказал Рэндольф. — Ставлю. — И бросил на брезент две сотни.

— Кидай, — потребовал Уиллис. — Да потряси как следует!

— Фокус-покус-чирвирокус, — захохотал Котелок и выбросил одиннадцать. — Ну, ребята, сегодня мне везет. Ставлю все! — заявил он. — Кто смелый?

— Полегче, приятель, — отозвался Уиллис.

— Ставлю восемь сотен, — настаивал Котелок.

— Покажи кости, — негромко сказал Уиллис.

— Что?

— Говорю, я хотел бы посмотреть кости, — повторил Уиллис. — Уж больно ловко они крутятся, не иначе с секретом.

— Секрет — в ловкой руке, приятель, — сказал Котелок. — Так ты ставишь против меня или нет?

— Нет, пока не увижу кости.

— Значит, ты не играешь, — сухо констатировал Котелок. — Кто ставит?

— Покажи нам кости, — сказал Рэндольф. Уиллис взглянул на него. Бывший моряк на последнем кону залетел на две сотни. Уиллис намекнул, что в костях что-то нечисто, и Рэндольфу тоже сразу захотелось на них взглянуть.

— Кости в порядке, — твердил Котелок.

Сиплый как-то странно взглянул на Уиллиса.

— Кости в порядке, — вмешался он. — Мы тут играем честно.

— Я утверждаю, что катятся они как-то странно, — настаивал Уиллис. — Докажите, что я не прав.

— Не нравится игра, убирайся, — выступил Кривой Нос.

— Я в эту игру вложил полтысячи, — фыркнул Уиллис. — Так что кости, считай, уже мои. Так я их увижу или нет?

— Ты привел сюда этого типа, Пузан? — спросил Сиплый.

— Да, — сознался Доннер. Он начал потеть.

— Где ты его раскопал?

— Мы встретились в баре, — вмешался Уиллис, сознательно исключая Доннера из игры. — Я сказал ему, что хочу поразвлечься. Но костей с фокусами я не ожидал.

— Тебе же говорят, что кости в порядке.

— Тогда дайте мне на них взглянуть.

— Будешь на них смотреть, когда до тебя дойдет очередь, — отрезал Котелок. — Пока кости мечу я.

— Никто не будет метать, пока я не увижу кости, — настаивал Уиллис.

— Богом клянусь, ты нарываешься, — заметил Сиплый.

— А ты попробуй, — мягко ответил Уиллис.

Сиплый смерил его взглядом, видимо, пытаясь понять, вооружен ли он. Решив, что нет, заорал во все горло:

— Убирайся отсюда, салага вонючая, пока я тебя не вздрючил.

— А ну, попробуй, ты, куча дерьма, — заорал в ответ Уиллис.

Сиплый с яростью уставился на Уиллиса, а потом совершил ту же ошибку, что и бесчисленное множество его предшественников. Дело в том, что по внешности Уиллиса невозможно было догадаться, на что он способен. По нему не было видно, что он мастер дзю-до и что ему достаточно щелкнуть пальцами, чтобы сломать вам хребет. Сиплый, разумеется, решил, что перед ним задиристый слабак, и ринулся вперед, готовый оставить от него одно мокрое место.

Учитывая эту ошибку, он был, мягко говоря, несколько удивлен дальнейшим ходом событий.

Уиллис не смотрел Сиплому ни в лицо, ни на руки. Следил только за ногами, чтобы атаковать, когда правая нога Сиплого будет в воздухе. Резко упал на правое колено и схватил Сиплого за левую лодыжку.

— Эй, какого черта… — рявкнул Сиплый, но это было все, что он смог сказать. Уиллис рванул лодыжку к себе и вверх. В тот же миг правой рукой ударил Сиплого в живот. Сиплый видел, как его противник падает на колено, чувствовал, как стальной хваткой сжимает его лодыжку, и вообще его потряс сильный удар в живот, но он не знал, что мастер демонстрирует на нем «бросок за стопу». Он только почувствовал, что рухнул назад и так приложился на бетонный пол, что дух перехватило. Встряхнув головой, взревел и вскочил на ноги.

Уиллис стоял лицом к нему и улыбался.

— Ничего, засранец, — сказал Сиплый, — ничего, я тебе, дерьмо вонючее, сейчас задам, — to снова кинулся на него.

Уиллис и глазом не повел. Стоял, спокойно выпрямившись, улыбался, ждал и сразу атаковал.

Схватив Сиплого за левую руку в локте, подхватил ее правой. Моментально выкрутил Сиплому левую руку вверх, а свою левую просунул ему под мышку. Крутнулся вправо, перебросил руку Сиплого через плечо и рванул ее вниз коротким движением локтя. И тут же Уиллис резко наклонился вперед, так что Сиплый потерял равновесие, Уиллис сделал короткий рывок, предусмотрительно освободив локоть Сиплого, чтобы не сломать ему руку, и тот уже делал сальто вперед, иллюстрируя «бросок через плечо», и снова впечатался в бетон.

Сиплый снова потряс головой, весь не в себе. Попробовал встать, потом снова сел и все еще тряс головой. На той стороне круга рука Кривого Носа вдруг скользнула за пазуху.

— Ну-ка не дергайся! — крикнул кто-то.

Уиллис обернулся. Рэндольф сжимал в руке револьвер сорок пятого калибра, держа на мушке остальных.

— Спасибо, — сказал Уиллис.

— Забери наши восемь сотен, — приказал Рэндольф. — Не люблю жуликов.

— Эй, это мои деньги, — закричал Котелок.

— Были наши, — уточнил Рэндольф.

Уиллис взял деньги и положил их в карман.

— Пошли, — сказал Рэндольф. Они зашагали к боковым дверям; Рэндольф не спускал взгляд и свою сорокопятку с кучки игроков. Здоровенный тип, пропустивший их внутрь, казался растерянным, но ничего не сказал. Большинство людей тоже ничего бы не сказали, оказавшись с глазу на глаз с револьвером сорок пятого калибра.

Потом Рэндольф и Уиллис пустились вниз по улице. Рэндольф сунул револьвер в карман и на углу остановил такси.

— Нет желания выпить кофе? — спросил Рэндольф.

— Почему бы и нет, — согласился Уиллис.

Рэндольф протянул пятерню:

— Я Капитан Рэндольф.

Уиллис ее пожал.

— А я Уилли Харрис.

— Где ты научился дзю-до?

— На флоте, — сказал Уиллис.

— Похоже. Я тоже служил на флоте.

— Ты меня не разыгрываешь? — сыграл удивление Уиллис.

— В шестой дивизии морской пехоты, — гордо заявил Рэндольф.

— А я был в третьей, — похвалился Уиллис.

— Высаживался на Иво?

— Да, — подтвердил Уиллис.

— Я был и на Иво, и на Окинаве. Когда мы добрались до Иводзимы, нашу часть прикомандировали к пятой дивизии.

— Там было чертовски жарко, — заметил Уиллис.

— Это ты мне говоришь? Но все равно на войне было здорово… Хотя я на Окинаве получил по ногам.

— А мне повезло, — сказал Уиллис. Поискал вокруг дерево — постучать, — а потом постучал себе по лбу.

— Думаешь, мы уже оторвались от этих засранцев? — спросил Рэндольф.

— Пожалуй.

— Станьте где-нибудь здесь, — сказал Рэндольф таксисту. Шофер свернул к тротуару, Рэндольф рассчитался с ним и добавил на чай. Они стояли на тротуаре, Рэндольф оглядывал улицу.

— Вон там что-то есть, где можно выпить кофе, — сказал он, показав пальцем.

Уиллис извлек из кармана восемьсот долларов.

— Половина твоя, — сказал он и протянул деньги Рэндольфу.

— Мне тоже показалось, что кости у них уж больно верткие, — сказал Рэндольф, принимая деньги.

— Да, — сухо ответил Уиллис. Открыв двери маленького кафе, они направились к столику в углу. Заказали кофе с французскими рогаликами. Пока их не обслужили, сидели молча.

— Хороший кофе, — похвалил Рэндольф.

— Да, — кивнул Уиллис.

— Ты местный?

— Да. А ты?

— Я родом из Чикаго, — сказал Рэндольф. — Сюда я приехал, когда меня демобилизовали. Уже четыре года, как я бросил тут якорь.

— Когда тебя демобилизовали?

— В сорок пятом. В пятидесятом я вернулся назад в Чикаго.

— Что ты делал до сорок девятого?

— Ну, какое-то время я сидел, — сказал Рэндольф и подозрительно посмотрел на Уиллиса.

— А кто не сидел? — пожал тот плечами. — Что тебе пришили?

— Ну, я напал на одного старого хрена.

— А почему ты вернулся назад?

— А тебя за что замели? — вопросом на вопрос ответил Рэндольф.

— Ни за что, — уклонился Уиллис.

— Ну ладно, кончай жаться.

— Тебе что, полегчает, если узнаешь?

— Мне интересно, — объяснил Рэндольф.

— Изнасилование, — выдавил Уиллис.

— Ну, даешь, — Рэндольф вытаращил глаза.

— Ну, это было не так, как говорится. Я гулял с этой девицей, и уж она напрашивалась, как никто… И вот как-то раз ночью…

— Понимаю, конечно.

— Точно?

— Разумеется. А ты что думаешь, нужен мне был тот старый хрен, а? Мне нужны были деньги, и все.

— Чем ты теперь живешь? — полюбопытствовал Уиллис.

— Работаю.

— Кем?

Рэндольф замялся.

— Шофером на грузовике.

— Ну да?

— Да.

— И у кого ты работаешь?

— Ну, как раз сейчас я не работаю шофером.

— А чем тогда ты сейчас занимаешься?

— Есть кое-какая работенка, дающая текущий доход. — Рэндольф помолчал.

— Ты подыскиваешь дело?

— Возможно.

— Ну, два мужика всегда могут договориться.

— О чем?

— Догадайся, — заметил Рэндольф.

— Кончай разговоры. Если есть предложение, говори прямо.

— Я тут трясу народ понемногу, — сознался Рэндольф.

— Старых козлов?

— Старых или молодых, какая разница?

— Ну, больших денег так не добудешь.

— Если в подходящем месте…

— Не знаю, — засомневался Уиллис. — Не нравится мне эта идея — трусить стариков, — он помолчал, — и женщин.

— А кто говорит о женщинах? Я держусь от них подальше. С бабами одни неприятности.

— Думаешь? — спросил Уиллис.

— Да ясно же. Господи, да ты-то уж должен это знать. Сразу пришьют тебе не только ограбление, но и попытку изнасилования. Даже если ты к бабе и не прикоснешься.

— В самом деле? — Уиллис был несколько разочарован.

— Разумеется. Я держусь от них подальше, как от бешеных собак. И, кроме того, женщины не носят при себе больших денег.

— Ага, — протянул Уиллис.

— Так что ты скажешь? Ты знаешь дзю-до, я тоже. Мы с тобой могли бы обобрать весь город.

— Не знаю, — ответил Уиллис, уже убежденный, что Рэндольф — не тот, кто ему нужен, но хотевший услышать больше, чтобы арестовать его за кражи. — Расскажи мне, как ты это делаешь.

На одном конце города беседовали эти двое, на другом — лицом в луже крови лежала девушка.

Подножье большого, но крутого каменного откоса заросло кустами. За кустами текла река, а вдали над ней висел мост, ведущий в соседний штат.

Девушка лежала скорчившись. Чулки у нее порвались, когда она катилась по откосу, платье скомкано и задрано, так что обнажились бедра и ягодицы. У нее были красивые стройные ноги, но одна как-то странно вывернута, и вообще там, в кустах, она выглядела непривлекательно. Лицо ее кровоточило. Кровь стекала с разбитого лица на листья травы и капала вниз, где ее жадно впитывала иссохшая осенняя земля. В одну ее руку, закрывавшую пышную грудь, впились сухие и колкие ветки кустов. Другая безвольно свисала в сторону, ладонь раскрыта.

На земле, неподалеку от струйки крови, примерно в метре от ее раскрытой ладони, лежали темные очки. Одно стекло их было разбито. Волосы у девушки были русые, но в том месте, где чем-то твердым ее несколько раз ударили по голове, светлый золотой цвет смешался с алым цветом крови.

Девушка уже не дышала. Лежала вниз лицом в крови у подножья небольшого откоса, и кровь ее стекала на землю. Никогда уже не будет она дышать.

Девушку звали Дженни Пейдж.

 

Глава VI

Лейтенант Барнс изучал копию донесения.

КОМУ Управление полиции, лейт., Питер Барнс, 87 участок.

ДАТА 15 сентября.

ОТ Главного судебного эксперта.

ПО ВОПРОСУ Смерть Дженни Риты Пейдж.

ПОЖАЛУЙСТА, ЗАПОЛНИТЕ НИЖЕПРИВЕДЕННЫЕ ГРАФЫ В СВЯЗИ С ВЫШЕУПОМЯНУТЫМ ПРОИСШЕСТВИЕМ.

ТЕЛО НАЙДЕНО 14 сентября

МЕСТО Возле моста Гамильтона, Айала.

ВСКРЫТИЕ ПРОИЗВЕДЕНО Предварительное

ПРОИЗВЕЛ Доктор медицины Бертрам Нельсон, ассистент судебного эксперта, больница Сент-Джоан.

ДАТА 14 сентября.

МЕСТО Областная больница.

ПРИЧИНА СМЕРТИ Вероятно, сильное сотрясение мозга (прим.: только предварительная оценка, до заключения по вскрытию).

РЕЗУЛЬТАТ ХИМ. АНАЛИЗА Еще не сделан.

ТЕЛО ОПОЗНАНО Миссис Молли Белл.

АДРЕС Де Витт-стрит 412, Риверхид.

СТЕПЕНЬ РОДСТВА Сестра.

ТЕЛО ВЫДАНО

(ИМЯ, АДРЕС)

ЕСЛИ НЕ ВЫДАНО, ГДЕ НАХОДИТСЯ. Тело в морге. Производится полное вскрытие. Миссис Белл получит тело после проведения всех исследований. Полный отчет о результатах экспертизы будет представлен.

РАЗРЕШЕНО ПОГРЕБЕНИЕ —

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ -

Доктор медицины Артур У. Баркли.

Отдел главного медэксперта.

В переводе на нормальный язык это означало, что кого-то прикончили. Тело отвезли в морг, и там какой-то ненормальный тип заботливо изучил разбитое лицо и проломленный череп и пришел к выводу, что смерть вызвана, «вероятно, сильным сотрясением мозга». Барнс понимал, почему на его столе еще нет полного донесения, но и то, что он изучил, его потрясло. Нельзя ожидать, кисло подумал он, что кто-то будет толкаться вокруг места преступления среди ночи. Тело перевезли в морг, вероятно, только рано утром, и прежде всего пытались выяснить, нет ли в желудке яда. Разумеется, его там не было.

Никто не начинает работать до десяти, и никто не задерживается после пяти. Ужасная страна. Каждый думает только о себе и работает только от и до.

Разумеется, кроме того типа, что убил девушку. Ему переработка не помешала, вовсе нет.

«Семнадцать лет, — подумал Барнс. — Господи, ведь и моему сыну семнадцать». Он подошел к дверям кабинета. Был он низенький, крепко сложенный, с головой, как валун каменоломни. Его маленькие голубые глазки, которые непрерывно бегали вверх-вниз, всегда были настороже. Ему не нравилось, когда убивали людей. Ему не нравилось, когда молодым девушкам разбивали головы. Распахнул дверь.

— Хэл! — позвал он. — Зайди ко мне!

Начал расхаживать по кабинету. Уиллис вошел и молча остановился, заложив руки за спину.

— На очках что-нибудь нашли? — спросил Барнс, продолжая прохаживаться.

— Нет, лейтенант. На уцелевшем стекле виден был отпечаток пальца, но маловероятно, что нам удастся что-то выяснить по одному отпечатку.

— А что с тем типом, которого вы задержали вчера ночью?

— Рэндольф? Он зол, как черт, что все до капли разболтал. Видно, боится, что в суде ему это не пойдет на пользу. Все время орет, чтобы ему вызвали адвоката.

— Я имел в виду тот отпечаток пальца.

— Нет, это не его отпечаток.

— Думаете, той девушки.

— Нет, лейтенант. Это мы уже выяснили.

— Значит, Рэндольф не наш человек.

— Нет, лейтенант.

— Я и не рассчитывал, что это он. Девушку, очевидно, убили в то время, когда он был с вами.

— Да, лейтенант.

— Чертовски жаль, — сказал Барнс. — Чертовски жаль. — Снова начал расхаживать по кабинету. — Чем занимался северный комиссариат?

— Они заняты делом. Хватают всех сексуальных извращенцев.

— Можете им помочь. Просмотрите наши картотеки, и пусть ребята берутся за работу, ладно? — Он помолчал. — Думаете, это сделал наш грабитель?

— Очки говорят за это, лейтенант.

— Значит, Клиффорд наконец сорвался, мерзавец!

— Возможно, лейтенант.

— Меня зовут Пит, — сказал Барнс. — К чему эта официальность?

— Ну, лейтенант, в общем, у меня есть идея.

— В связи с этим случаем?

— Да. Если это сделал наш грабитель, лейтенант.

— Пит! — рявкнул Барнс.

— Итак, Пит, этот сукин сын терроризирует город. Читал сегодня утром газеты? «Семнадцатилетняя красотка с лицом, превращенным в фарш!» На нашем участке, Пит. О’кей, у нас поганый участок. Он весь прогнил и смердит, и некоторые люди думают, что так было всегда. Но меня это угнетает, Пит. Господи, мне от этого просто не по себе.

— Этот участок не так уж и плох, — задумчиво возразил ему Барнс.

— Ах, Пит, — вздохнул Уиллис.

— Ну ладно, пусть он прогнил и смердит. Мы делаем все, что можем. Черт возьми, а что от него ждать? Райские кущи с ангелами?

— Нет. Но мы должны их охранять, Пит.

— А мы что, этого не делаем? Триста шестьдесят пять дней в году, и так каждый год. Газеты интересуются только громкими скандалами. Этот проклятый грабитель…

— Значит, мы должны его взять. У северного комиссариата такие проблемы все время висят на шее. Еще один труп. Все мы видим только трупы. Думаешь, очередной труп на них как-то подействует?

— Они неплохо работают, — заметил Барнс.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо ответил Уиллис. — Но, думаю, моя идея им поможет.

— О’кей, — сказал Барнс, — я слушаю.

В пятницу пополудни в гостиной стояла печальная тишина. Молли Белл уже выплакала все слезы и теперь сидела молча. Ее муж замер напротив, а Берт Клинг растерянно стоял в дверях, гадая, зачем он, собственно, пришел.

Он отчетливо помнил Дженни, как она окликнула его, когда он уходил в среду вечером. Невероятная красавица, которую грызли опасения и заботы, омрачавшие ей жизнь. А теперь она была мертва. Странно, но он чувствовал себя в ответе за это.

— Она тебе что-нибудь сказала? — спросил Белл.

— Не слишком много, — ответил Клинг. — Казалось, ее что-то мучает… Она казалась… весьма циничной и искушенной для своего возраста. Не знаю. — Он покачал головой.

— Что-то с ней было не в порядке, — сказала Молли. Голос у нее был очень тихий, едва слышный. Теребила носовой платок, который уже высох, потому что не стало слез, чтобы его намочить.

— Полиция полагает, что это дело того самого грабителя, милая, — ласково произнес Белл.

— Да, — ответила Молли, — я знаю, что они думают.

— Милая, я знаю, как тебе тяжело…

— Но что она делала в Айоле? Кто завел ее на тот пустырь у моста Гамильтона? Она пошла туда одна, Питер?

— Думаю, да, — ответил Белл.

— Зачем ей нужно было идти туда? Зачем семнадцатилетней девушке забираться в такую глушь?

— Не знаю, милая, — сказал Белл. — Дорогуша, прошу тебя, успокойся. Полиция его найдет. Полиция…

— Найдет? Кого? — взорвалась Молли. — Грабителя? Но разве они найдут того, кто заманил ее туда? Питер, ведь это на другом конце города. Зачем ей забираться в такую даль?

Белл снова покачал головой.

— Не знаю, милая. К сожалению, не знаю.

— Мы его найдем, Молли, — вмешался Клинг. — И северный комиссариат, и детективы из нашего участка будут заниматься этим делом. Не волнуйся.

— А если вы его найдете, — сказала Молли, — это что, вернет мне сестру?

Клинг наблюдал за ней: женщина, в двадцать четыре года ставшая старухой, сидела, обвиснув на стуле, печалясь об одной жизни и нося под сердцем другую. Они долго молчали. Наконец Клинг сказал, что ему уже пора, а Молли любезно предложила ему чашку кофе. Он с благодарностью отказался, потом они с Беллом пожали руки, и он ушел. Хрупкие, ломкие лучи предзакатного солнца заливали улицы Риверхида.

В конце улицы появилась ватага школьников. Клинг шагал, наблюдая за ними: детвора с чисто вымытыми лицами, долговязые подростки и хорошенькие девчушки обгоняли друг друга, толкались, перекрикивались, о чем-то сговариваясь.

Не так давно таким же подростком была и Дженни Пейдж. Он шагал неторопливо, ощущая острый вкус свежего воздуха и желая, чтобы скорее пришла зима. Это казалось странным, потому что он любил осень, вопреки тому, что она была порой умирания: лето спокойно уходит на отдых, умирают цветы, умирают дни и умирают…

Умирают девушки.

Он отогнал эту мысль. На углу против школы стояла тележка продавца сосисок. Продавец был в белом фартуке, с ослепительной улыбкой из-под усов. Нырнул вилкой в бак, полный сосисок, из которого валил пар, потом зачерпнул из другого бака капусту и отложил вилку. Потом взял закругленную палочку, зачерпнул из стакана горчицу, размазал ее по сосиске и завершенный шедевр вручил девчушке, которой было лет четырнадцать, не больше. Та заплатила, и когда откусила сосиску, лицо ее засветилось чистой радостью. Клинг засмотрелся на нее, но потом пошел дальше.

На дорогу выбежал пес и, подпрыгивая, помчался за мячом, который скатился с тротуара. Машина резко затормозила, завизжала резина, шофер покрутил головой, но, заметив счастливого пса, невольно улыбнулся.

На дорогу падали листья — оранжевые, красные, красно-бурые, рыжие и золотистые, как солнечные зайчики, покрывая тротуар шуршащим ковром. Он шагал, чувствуя, как они хрустят под ногами, вдыхал острый свежий запах и думал: «Это нелепо, ведь впереди у нее была целая жизнь».

Когда он вышел на перекресток, подул холодный ветер. Направился к станции, ветер пронизывал его ветровку и пробирал до мозга костей. Голоса детей, спешивших из школы, были все слабее и в конце Де Витт-стрит исчезли в свисте нового порыва ветра.

Задумался, не пойдет ли дождь.

Вокруг ревел ветер, трубя о городе, полном тайн и страхов, об ужасе смерти, и ему сразу стало еще холоднее; ему вдруг захотелось отвернуть воротник, чтобы почувствовать приятное тепло, потому что озноб неожиданно пополз по его спине и повис на шее, как холодная дохлая рыба.

Приближаясь к станции и поднимаясь по ступеням, он все еще размышлял о Дженни Пейдж.

 

Глава VII

Девушка сидела, заложив ногу за ногу.

Сидела напротив Уиллиса и Барнса у лейтенанта в кабинете, на втором этаже 87 участка. Ноги у нее были хороши. Юбка едва прикрывала колени, и Уиллис не мог не заметить, насколько они хороши. Длинные, стройные, с округлыми икрами, которые сужались к тонким щиколоткам, изящество которых еще оттенялось черными лодочками на высоких каблуках.

Волосы у девушки были огненно-рыжими, и это было хорошо. Рыжие волосы заметнее. Еще у нее было милое личико с маленьким ирландским носиком и зеленые глаза. Молча, серьезно она слушала мужчин, и по ее лицу и глазам было ясно, что это интеллигентная девушка. Время от времени она глубоко вздыхала, причем отличный покрой ее туалета не мог скрыть вздымавшуюся грудь.

Девушка зарабатывала в год 5555 долларов. В сумочке у нее был револьвер тридцать восьмого калибра.

Девушка была детективом второго класса. Звали ее Эйлин Барк, и она была такой же чистокровной ирландкой, как и ее нос.

— Вы можете отказаться, если хотите, мисс Барк, — сказал Барнс.

— Выглядит это занятно, — ответила Эйлин.

— Хэл… Уиллис все время неподалеку, понимаете? Но это совсем не гарантирует, что сумеет вовремя прийти вам на помощь, если что-то случится.

— Понимаю, лейтенант, — сказала Эйлин.

— Клиффорд никакой не джентльмен, — вмешался Уиллис. — Он избивает свои жертвы, и даже убивает. По крайней мере, мы так считаем. Это будет совсем не шутка.

— Мы не думаем, что он вооружен, но в последнем случае воспользовался не только кулаками. Понимаете, мисс Барк…

— Понимаете, — пояснил и Уиллис — мы не хотим, чтобы вы думали, что мы пытаемся навязать вам нашу идею. Бели вы откажетесь, мы поймем.

— Интересно, вы стараетесь убедить меня взяться или отказаться? — спросила Эйлин.

— Мы безусловно хотим, чтобы вы все решили сами. Отправляя вас на улицу как приманку, мы думаем…

— С револьвером в сумочке я не безоружна…

— Так или иначе, мы считали необходимым ввести вас в курс дела до того, как…

— Мои отец был полицейским, — перебила его Эйлин. — Его звали «папаша Барк». Он был патрульным в Гайд-Холле. В тридцать восьмом какой-то беглый по фамилии Филипп Даниэльсен снял квартиру на углу Мэйн-стрит и Четырнадцатой Западной. Когда его обложила полиция, отец был с ними. У Даниэльсена был автомат, и первая очередь, которую он выпустил, угодила отцу в живот. Отец умер в ту же ночь в жутких мучениях, — знаете, что такое ранение в живот.

Эйлин помолчала.

— Пожалуй, я согласна.

Барнс усмехнулся.

— Я знал, что вы согласитесь.

— Мы вдвоем будем единственной парой? — спросила Эйлин Уиллиса.

— Вначале да. Мы не уверены, получится ли. Мы не сможем следовать непосредственно за вами, чтобы не испугать Клиффорда. И торчать где-то в кустах тоже не можем, это просто не имеет смысла.

— Думаете, он клюнет?

— Неизвестно. Он регулярно нападает и грабит в нашем районе, так что есть надежда, что не изменит свой образ действий, разве что его напугало убийство. Судя по словам его жертв, нападает он без всякого плана. Явно поджидает случайную жертву и потом бросается на нее.

— Ага.

— Вот мы и подумали, что привлекательная девушка, шагающая по улице поздно ночью, могла бы его приманить.

— Понимаю. — Эйлин словно не заметила реверанса в ее сторону. В городе было миллиона четыре привлекательных девушек, и она знала, что ничем не лучше остальных.

— У этих нападений были какие-то сексуальные мотивы? — спросила она.

Уиллис взглянул на Барнса.

— Насколько нам известно, нет. Он не пытался изнасиловать ни одну из своих жертв.

— Я только прикидываю, что мне надеть, — задумалась Эйлин.

— По крайней мере, не шляпку, — заметил Уиллис. — Это ни в коем случае. Мы хотим, чтобы он уже издалека заметил ваши рыжие волосы.

— Годится, — ответила Эйлин.

— Что-нибудь светлое, чтобы я не потерял вас из виду, но не крикливое, — уточнил Уиллис. — Не хотелось бы, чтобы вами занялась полиция нравов.

Эйлин улыбнулась.

— Свитер и юбку? — предложила она.

— Что угодно, в чем вы будете чувствовать себя удобно.

— У меня есть белый свитер, — сказала она. — Он будет бить в глаза и вам, и Клиффорду.

— Ладно, — согласился Уиллис.

— Туфли с высокими каблуками или с низкими?

— Это уже зависит только от вас. Вы могли бы… вам придется немного погулять… И если каблуки будут вам мешать, лучше обуйте что-нибудь на низком каблуке.

— Но высокие каблуки лучше слышны, — заметила Эйлин.

— Ну, это уж вам виднее.

— Решено, я буду в туфлях на каблуках.

— Договорились.

— В операции будет задействован кто-то еще? Я имею в виду, будет ли у меня рация и все такое?

— Нет, — ответил Уиллис. — Это будет слишком заметно. В деле будем только мы вдвоем.

— И, надеюсь, Клиффорд.

— Да, — кивнул Уиллис.

Эйлин Барк вздохнула.

— Когда начнем?

— Сегодня ночью? — предложил Уиллис.

— Я собираюсь к парикмахеру, — с улыбкой сказала Эйлин. — Но, думаю, это может подождать. — Улыбка ее стала еще шире. — Не всякая девушка может похвалиться, что за ней по пятам всегда ходит по крайней мере один мужчина.

— Встретимся здесь?

— Когда? — спросила Эйлин.

— На пересменке. Без четверти двенадцать?

Она встала.

— Я приду, лейтенант.

Барнс пожал ей руку.

— Но не забывайте об осторожности!

— Да, лейтенант. Спасибо. — Она повернулась к Уиллису. — До скорой встречи!

— Я вас буду ждать.

— Хорошо, — и она вышла из кабинета.

Потом Уиллис спросил:

— Что вы б этом думаете?

— Думаю, справится, — сказал Барнс. — На ее счету уже четырнадцать жуликов из метро, которых она отправила за решетку.

— Хулиганы это не то, что грабители, — заметил Уиллис.

Барнс задумчиво кивнул.

— И все-таки я надеюсь, что он клюнет.

Уиллис усмехнулся.

— Я тоже так думаю.

За дверью кабинета в комнате детективов Мейер рассказывал о кошках.

— Количество случаев уже дошло до двадцати четырех, — рассказывал он Темплу. — Это самая невероятная история, с которой довелось столкнуться в тридцать третьем участке.

Темпл почесал в паху.

— И они так ничего и не выяснили, да?

— Никаких следов, — сказал Мейер, терпеливо наблюдая за Темплом. Мейер был весьма терпеливый человек.

— Значит, он шатается по окрестностям и крадет кошек, — продолжал Темпл, покачав головой. — Зачем мужику кошки?

— И тем не менее, — сказал Мейер. — Какой у него может быть мотив? Весь участок уже просто вне себя. Я тебе скажу, Джордж, я рад, что эта история висит не у нас на шее.

— Хе, — фыркнул Темпл. — Я бывал в переделках и похуже.

— Я-то тебе верю, но кошки? Ты когда-нибудь сталкивался с таким?

— А то нет! На телефонных столбах, когда я был патрульным, — припомнил Темпл.

— С кошками на телефонных столбах сталкивался каждый, — сказал Мейер. — Но тут речь идет о том типе, который ходит по окрестностям и крадет кошек в домах. Нет, ты мне скажи, Джордж, слышал ли ты когда про такое?

— Никогда, — ответил Темпл.

— Я потом расскажу тебе, чем это кончится, — пообещал Мейер. — Вся эта история меня очень занимает. По правде говоря, не думаю, что они с ним справятся.

— Там, снаружи, ждет какой-то тип, — крикнул со своего места Хэвиленд. — Никто не хочет узнать, чего он хочет?

— Прогулка пойдет тебе на пользу, Родж, — сказал Мейер.

— Но я ведь только что уселся, — защищался Хэвиленд, потягиваясь. — И до смерти устал.

— Выглядит он очень неважно, — заметил Мейер. — Бедный парень, у меня просто сердце кровью обливается. — Он подошел к стеклянным дверям с жалюзи. Стоявший там полицейский заглядывал в комнату детективов.

— Много работы, да?

— Это как посмотреть, — безразлично ответил Мейер. — Что вы там принесли?

— Заключение медэкспертизы по вскрытию… — он взглянул на пакет, — для лейтенанта Питера Барнса.

— Я приму, — сказал Мейер.

— Вот здесь распишитесь, пожалуйста.

— Он неграмотный, — сказал Хэвиленд и положил ноги на стол. Мейер расписался в получении, и курьер ушел.

Заключение по результатам вскрытия — сугубо специальный документ. Плоть и кровь обращаются в медицинские термины, все измеряется в сантиметрах, все анализируется с холодным безразличием. В акте вскрытия не найти людского тепла и чувства. В нем нет места для сантиментов и рассуждений. Это один или несколько листков официальных бланков формата A4, исписанных словами, которые на недвусмысленном врачебном жаргоне разъясняют, при каких обстоятельствах умерла та или иная особа.

В акте вскрытия, который Мейер нес лейтенанту, стояло имя: Дженни Рита Пейдж.

Слова заключения дышали смертельным холодом. Смерть не отличается сочувствием.

Стояло там следующее:

АКТ ОФИЦИАЛЬНОГО ОСМОТРА

ТЕЛА ПЕЙДЖ, ДЖЕННИ РИТЫ

Женщина, белая.

Возраст по оценке — 21.

Возраст истинный — 17.

Примерный рост — 165 см;

Вес — 60 кг.

Общий осмотр.

Лицо и голова.

а) Лицо — видимые многочисленные ссадины. На фронтальной части черепа имеется отчетливый пролом кости, длиной около 10 см, начинается в 3 см над правой глазной впадиной, проходит вертикально вниз через переносицу и кончается в средней части левой максилы.

В области глаз отчетливо видны геморрагические опухоли. При продолжении общего осмотра установлено скопление засохшей крови в носовых и ушных отверстиях.

б) Голова — сотрясение мозга и перелом группы костей, охватывающий левую темпоральную часть черепа. Пролом длиной 11 см проходит вертикально от брегмы к месту в двух сантиметрах над ушной костью левого уха. В волосах имеются кровяные сгустки.

Тело.

При визуальном и вентральном осмотре груди обнаружен ряд поверхностных повреждений и рваных ран.

На правой задней части бедра имеются ссадины — следы насилия. На правой нижней конечности обнаружен сложный перелом дистальной части тибии и фибулы с выходом кости через медиальную часть продольной трети конечности.

При осмотре влагалища — полном и подробном — установлено:

1. Никаких следов крови во влагалищном пространстве.

2. Никаких следов изнасилования или коитуса.

3. Никаких следов семени или спермы; ничего не обнаружено ни при осмотре, ни при микроскопическом исследовании вагинальных секреций.

4. Матка увеличена и имеет размер приблизительно 13,5x10,0x7,5 см.

5. Плацента и окружающие ткани в норме.

6. В матке находится эмбрион: длина 7 см, вес 20 г. Выводы:

1. Смерть наступила мгновенно, причина — удары, нанесенные по лицу и черепу.

2. Множественные ссадины и рваные раны, обнаруженные на теле, сложный перелом правой нижней конечности (перелом тибии и фибулы), вероятно, вызваны падением с обрыва.

3. Никаких следов попытки изнасилования.

4. Осмотром содержимого матки установлено наличие трехмесячной беременности.

 

Глава VIII

Он никак не мог избавиться от мыслей о мертвой девушке. На обходе в понедельник утром Клингу следовало бы испытывать радость. Он уже давно изнывал от безделья, и вот теперь вышел на службу, и асфальт мостовых ласково стелился ему под ноги. Вокруг бурлила жизнь. Окрестности были полны толпами живых и бодрых людей, и посреди всей этой кипящей жизни шагал Клинг и размышлял о смерти.

Обход он начал с набережной. Заросли у реки уже покрылись багрянцем и теперь постепенно приобретали ржаво-коричневую окраску, которую местами нарушали то памятник героям первой мировой войны, то бетонная скамья. Большие корабли на реке медленно плыли к докам, которые лежали ближе к центру города. Пароходы выпускали белый дым в стылый воздух. Посреди реки стоял танкер, чей длинный и ровный силуэт выделялся на фоне утесов на другом берегу. Прогулочные катера теперь, осенью, встречались уже не часто. Лето уходило, унося с собой веселье и беззаботный смех летних экскурсантов.

А выше по реке, над бурлящей бурой водой, как сверкающая висящая паутина, господствовал мост Гамильтона, который своими величественными опорами соединял земли двух штатов.

Возле моста, у подножья небольшого каменного откоса, умерла семнадцатилетняя девушка. Кровь ее впитала земля, но багровые пятна все еще проступали на ней.

Большие дома, стоявшие вдоль набережной, взирали пустыми лицами на землю с кровавыми пятнами. Солнце отражалось в тысячах окон высоких зданий, зданий, где все еще были привратники и лифтеры, и окна эти щурились на реку воспаленными слепыми глазами. Нянечки катили коляски мимо синагоги на углу, направляясь на юг, к улице Стем, которая пронизывала сердцевину района как тонкая, острая, разноцветная стрела с богатым оперением. На улице Стем были магазины с любыми товарами, дешевые лавочки с бог весть чем, кинотеатры, деликатесные мясные лавки с кошером, ювелирные магазины и кондитерские. На одном углу было и кафе, где когда угодно можно было встретить человек двадцать пять наркоманов, тоскующих в ожидании гонца с белым золотом. Улицу Стем посередине разделял широкий газон, окруженный железной решеткой, прерываясь только на перекрестках с боковыми улочками. Повсюду, где только можно, стояли скамейки. Мужчины сидели на них и курили трубки, женщины отдыхали на них, прижимая сумки с покупками к могучей груди, а кое-где на них отдыхали нянечки с колясками, читая романы в мягких обложках.

Нянечки никогда не углублялись к югу от Стема.

К югу от Стема простиралась Калвер-авеню.

Дома на Калвер-авеню никогда приличными не были. Как бедные дальние родственники домов, выходивших на реку, они уже много лет все же грелись в лучах их славы. Копоть и пыль большого города покрыла их глупые лица, сделав их типичными горожанами, и теперь они с хмурым видом стояли, сгорбив плечи в старомодных нарядах. На Калвер-авеню было много церквей. Но еще больше там было баров. Бары и церкви регулярно посещали ирландцы, которые все еще упорно держались за свой район вопреки притоку пуэрториканцев и наступлению строительных фирм, которые с удивительной скоростью выселяли и сносили дома, оставляя за собой пустыри с обломками кирпича и камней, на которых буйно расцветало царство отбросов — единственных растений большого города.

Пуэрториканцы обитали в переулках между Калвер-авеню и Гровер парком. Тут были бодеги, карницериас, запатериас, джоэриас, кухифритос и бог весть что еще за заведения. Была тут и Ля Виа де Путас, улица проституток, древняя как жизнь и процветающая как «Дженерал Моторс».

Тут жили пуэрториканцы, измученные невзгодами, ограбленные продавцами наркотиков, преступниками, а заодно и полицейскими, скученные в тесных грязных зданиях, время от времени дававших работу пожарным командам, причем чаще, чем где-нибудь еще во всем городе; тут жили пуэрториканцы, к которым даже работники социальной помощи относились как к животным, другое обитатели города — как к чужеземцам, а полиция — как к потенциальным преступникам.

У одних была кожа светлая, у других — темная. Тут жили красивые девушки с черными волосами, карими глазами и ослепительными белозубыми улыбками. Стройные мужчины, грациозные, как танцоры. Живые люди, полные тепла, музыки, красок и красоты, шесть процентов обитателей города, втиснутых в гетто, рассеянных по всему городу. Гетто в 87 округе, разбавленное несколькими семействами итальянцев и евреев, кроме преобладавших ирландцев, населяли в основном пуэрториканцы, и тянулось оно к югу от набережной к парку, и далее к востоку и западу занимало почти тридцать пять кварталов. Почти седьмая часть всей пуэрториканской общины города обитала в узких, темных улицах 87 участка. На улицах, по которым двигался Берт Клинг, жило девяносто тысяч людей.

На улицах кипела жизнь.

А он размышлял о смерти.

Не хотелось ему встречаться с Молли Белл, и когда она подошла к нему, почувствовал себя не в своей тарелке.

Казалось, она чего-то боится, возможно, потому, что носила внутри новую жизнь, или потому, что в ней заговорил древний, животный охранный рефлекс будущей матери. Он как раз перевел через дорогу Томми, пуэрториканского мальчика, мать которого работала в кондитерской лавке. Мальчик его поблагодарил, и Клинг повернулся, чтобы вернуться снова на другую сторону, и тут заметил Молли Берт.

В тот день, 18 сентября, воздух был свеж и прохладен, и на Молли было пальто, знававшее лучшие времена, купленное на сезонной распродаже в центре города.

Поскольку она ждала ребенка, пальто удалось застегнуть только на груди, и выглядела она удивительно неухоженной: растрепанные волосы, усталые глаза, поношенное пальто, застегнутое от шеи до груди, ниже расходилось широким клином, открывая выпуклый живот.

— Берт! — позвала она, чисто по-женски взмахнув рукой, и на короткий миг к ней опять вернулась красота, которой она явно блистала всего несколько лет назад. И в этот миг она выглядела почти что как ее сестра Дженни, когда та была жива.

Он помахал ей блокнотом, чтобы оставалась на той стороне, и перешел к ней через улицу.

— Привет, Молли.

— Я вначале зашла в участок, — торопливо начала она. — Мне сказали, что ты на обходе.

— Да.

— Я хотела с тобой встретиться, Берт.

— Все в порядке, — ответил он. Оставив позади несколько переулков, они вошли в парк, тянувшийся вправо. Деревья на фоне неба напоминали темные факелы.

— Привет, Берт, — крикнул какой-то подросток, и Клинг махнул ему в ответ.

— Ты слышал? — спросила Молли. — Насчет акта вскрытия?

— Да, — кивнул он.

— Я не могу поверить.

— Ну, Молли, они не ошибаются.

— Знаю, знаю. — Она тяжело дышала. Помолчав, он спросил:

— Ты уверена, что с тобой ничего не случится, когда уходишь так далеко?

— Нет, мне только лучше. Врач сказал, нужно побольше ходить.

— Но если ты устанешь…

— Я хочу спросить тебя прямо, Берт. Поможешь?

Он взглянул ей в лицо. В глазах не было ни страха, ни печали, все это прошло. В них светилась только неумолимая решимость идти до конца.

— Что я могу сделать?

— Ты полицейский, — сказала она.

— Молли, над этим делом работают лучшие специалисты города. Северный комиссариат проверяет всех, у кого на совести есть убийство. Я слышал, что один детектив из нашего округа уже несколько дней работает в паре с женщиной-приманкой. Они…

— Но никто из этих людей не знал мою сестру, Берт.

— Знаю, но…

— Ты знал ее, Берт.

— Я только поговорил с ней минутку. Едва…

— Берт, те люди, что занимаются ее смертью… Моя сестра для них — только очередной труп.

— Это неправда, Молли. Они немало видят, но это не мешает им над каждым случаем работать изо всех сил. Молли, я обычный патрульный. Не Могу лезть не в свое дело, если даже захочу.

— Почему?

— Тогда я попаду в дурацкую ситуацию. У меня есть мой маршрут, мои обязанности. Это моя работа. Расследование убийств в мои функции не входит. У меня могут быть большие неприятности, Молли.

— Моя сестра тоже попала в большие неприятности, — ответила Молли.

— Ах, Молли, — вздохнул Клинг, — не требуй этого, прошу тебя.

— А я прошу тебя.

— Мне жаль, но ничего сделать я не могу.

— Тогда зачем ты к нам приходил? — спросила Молли.

— Потому что меня просил Питер. Просил оказать ему услугу. Во имя нашей былой дружбы.

— Теперь я прошу тебя, Берт. И не во имя старой дружбы. Только потому, что мою сестру убили, а она была еще ребенком и заслужила долгую жизнь, Берт, хоть немного более долгую.

Они шагали молча.

— Берт? — начала Молли.

— Да.

— Пожалуйста, помоги.

— Я…

— Вся полиция убеждена, что это сделано грабителем. Возможно, не знаю. Но моя сестра была беременна, а уж тут-то грабитель ни при чем. К тому же ее убили у моста Гамильтона, и я хочу знать, зачем она туда пошла. Почему? Зачем?

— Не знаю.

— У моей сестры были друзья, я это знаю. Возможно, они что-то знают. Думаю, девушка могла кому-то довериться. Девушка, у которой есть тайна, да еще такая. Она должна была с кем-то поделиться.

— Кого ты, собственно, хочешь найти, — спросил Клинг, — убийцу или отца ребенка?

Молли холодно взвесила возможности.

— Это может быть одно и то же лицо, — наконец сказала она.

— Нет, это маловероятно, Молли.

— Но такое тоже возможно, не так ли? А ваши детективы этой возможностью просто пренебрегают. Я с ними разговаривала, Берт. Они задавали мне вопросы, а глаза их оставались холодными, губы крепко сжатыми. Моя сестра для них только труп с биркой на ноге. Моя сестра для них не живой человек из плоти и крови. И никогда не была.

— Молли…

— Я их не обвиняю… Знаю, смерть для них обычное дело, как мясо для мясника. Но эта девушка была моей сестрой!

— Знаешь… Ты знаешь, с кем она дружила?

— Я знаю только, что она часто ходила в какой-то клуб. Знаешь, такой подвал, где собирается молодежь… — Молли помолчала. Ее глаза с надеждой впились в глаза Клинга.

— Попытаюсь, — сказал Клинг и вздохнул. — Но только на свой страх и риск. И в нерабочее время. Официально я ничего делать не могу, ты же понимаешь.

— Понимаю.

— Как называется этот клуб?

— «Темпо».

— Где это?

— Где-то возле Петерсон-авеню, в квартале от Калвер-авеню. Точного адреса я не знаю. Но все клубы сосредоточены там в переулках, в частных домах. — Она помолчала. — В детстве я тоже ходила в один из них.

— И я тоже; по пятницам, когда вход был свободным, — заметил Клинг. — Но не помню, чтобы какой-то клуб назывался «Темпо». Это, видимо, новый.

— Не знаю. — Молли помолчала. — Пойдешь туда?

— Да.

— Когда?

— До четырех я на службе. Потом поеду в Риверхид и попытаюсь найти, где это.

— Позвонишь мне потом?

— Да, конечно.

— Спасибо, Берт.

— Я только простой патрульный, — сказал Клинг. — Не знаю, будет ли за что меня благодарить.

— Мне есть за что благодарить тебя, — сказала она, пожав ему руку. — Я буду ждать твоего звонка.

— Конечно, — Берт взглянул на нее. Похоже, прогулка ее утомила. — Взять тебе такси?

— Нет, — ответила та, — я поеду в метро. Пока, Берт. И спасибо тебе.

Она отвернулась и пошла вверх по улице. Он проводил ее взглядом. Сзади не было видно, что она ждет ребенка, выдавала только характерная тяжелая походка беременных женщин. Спина у нее была очень стройная, и ноги тоже. Он следил за ней, пока не потерял из виду. Потом перешел на другую сторону, свернул в соседний переулок и раскланялся с какими-то знакомыми.

 

Глава IX

В отличие от детективов, которые сами распоряжаются своим рабочим временем, патрульные работают по точно рассчитанному восьмичасовому графику. Пять дней они патрулируют с восьми утра до четырех пополудни, а потом пятьдесят шесть часов отдыхают. Вернувшись на службу, отбудут еще пять дежурств, с полуночи до восьми утра, потом снова следуют пятьдесят шесть часов отдыха. Очередные пять смен у патрульного будут с четырех пополудни до полуночи. И снова перерыв, пятьдесят шесть часов — и карусель закручивается снова.

Система патрулирования не признает ни суббот, ни воскресений, ни праздников. Если не ваша очередь, то сможете спокойно насладиться Рождеством, а если ваша — извольте идти на службу. Или меняйтесь дежурством с коллегой-евреем, который хочет отпраздновать свой Рош Хашана. Это вроде того, как было в войну на авиазаводах. Единственная разница в том, что патрульному все тяжелее оформить страховку.

В тот понедельник утром Берт Клинг вышел на службу в семь сорок пять, — это было первое из пяти дежурств. Закончил он обход в три сорок. Вернулся в участок, переоделся в штатское в том же коридоре, где был следственный отдел, и вышел на неяркий солнечный свет предвечерней поры.

Обычно бы Клинг продолжил обход в штатском. В заднем кармане он носил маленький черный блокнот, куда записывал информацию от местных осведомителей и сведения, полученные в участке. Знал он, например, что на Элевент Норт, 3112, открылся тир с тотализатором, что подозрительный тип ездит в светло-синем «кадиллаке» 1953 года выпуска, с номером РХ 42–10. Знал, что вчера ночью обокрали филиал супермаркета, и даже знал, кого в этой краже подозревают. И еще он знал, что парочка успешных дел могла бы приблизить его к званию детектива третьего класса, которым он, разумеется, хотел стать.

И вот обычно он по нескольку часов в день расхаживал по округе, уже после службы и не в форме, следил, вынюхивал, всюду совал свой нос и каждый раз был поражен, как много людей не узнают его в штатском.

Сегодня ночью ему предстояло совсем иное, и он не отвлекался на внеслужебную деятельность. Вместо того сел в поезд и заехал в Риверхид.

Клуб «Темпо» занимал подвал четырехэтажного кирпичного дома неподалеку от Петерсон-авеню, на Клаузер-стрит. Нужно было пройти по бетонной дорожке к двухместному гаражу за домом, свернуть влево, и человек упирался в заднюю стену дома, где и был вход в клуб. Рисованная табличка была перерезана посередине длинным черным нотным знаком. Надпись была такая:

КЛУБ «ТЕМПО»

Клинг подергал ручку. Двери были заперты. Откуда-то изнутри доносился голос, что-то вроде мелодекламации, сопровождаемый бешеным грохотом барабанов, видимо, в записи. Он постучал кулаком. Но, продолжая стучать, уже понял, что барабанный бой заглушает все звуки снаружи. Подождал, пока не раздастся спокойная мелодия наподобие мадригала, и снова застучал.

— Кто там? — раздался мальчишеский голос.

 — Откройте.

— Кто вы?

Он услышал шаги, приближавшиеся к дверям, а потом тот же голос совсем близко, сразу за дверью:

— Кто там?

Он не хотел представляться полицейским. Начни он задавать вопросы, компания подростков тут же заняла бы оборону.

— Берт Клинг, — ответил он.

— Как-как? А кто такой Берт Клинг?

— Я хочу арендовать клуб, — объяснял Клинг.

— Ну да?

— Ну да.

— Зачем?

— Если откроете дверь, можем поговорить.

— Эй, Томми, — закричали за дверью, — какой-то тип хочет арендовать клуб.

Клинг услышал неразборчивый ответ, потом щелкнул замок и двери распахнул настежь русоволосый стройный парень лет восемнадцати.

— Проходите, — пригласил он. В правой руке держал стопку пластинок, прижимая ее к груди. На нем был зеленый свитер и белая рубашка, расстегнутый воротник которой торчал из свитера.

— Меня зовут Хад. Это от Хадсон. Хадсон Пэтт. С двумя «т». Проходите.

Клинг вошел внутрь. Хад не спускал с него глаз.

— Вы не староваты для такого дела? — спросил Хад.

— Скоро на пенсию, — ответил Клинг. Осмотрелся вокруг. Тому, кто обустраивал помещение, пришлось немало потрудиться. Трубы на потолке были закрыты панелями, выкрашенными в белый цвет. Выбеленные стены до половины обшиты светлыми стругаными досками. Пластинки без конвертов, прикрепленные к стенам и потолку, производили впечатление воздушных шаров, улетевших из гирлянды торговца. Вокруг были расставлены кресла и длинный диван. На белом корпусе радиолы нарисованы черные ноты и скрипичный ключ. У широкой арки, за которой Клинг увидел соседнюю комнату, стояли музыкальные инструменты и пюпитры. В обоих комнатах кроме Хада и Клинга никого не было. Кем был ни был Томми, он словно растворился в воздухе.

— Вам тут нравится? — спросил Хад и с улыбкой взглянул на Клинга.

— Мило, — ответил тот.

— Мы все здесь сделали сами. Все эти пластинки на стенах и потолке мы купили оптом по два цента. Смотрятся они здорово, и не скажешь, что от этого хлама один тип хотел избавиться. Одну мы хотели послушать, — и раздался только скрежет. Звучало это, как налет на Лондон.

— О котором вы, несомненно, прекрасно помните, — заметил Клинг.

— Что? — переспросил Хад.

— Вы член этого клуба? — снова спросил Клинг.

— Разумеется. Днем тут вход только для членов клуба. Собственно, могут ходить к нам и не члены, кроме пятницы и воскресенья. Тогда у нас свои вечеринки. — Он в упор взглянул на Клинга. Глаза у него были большие и синие. — Танцы и все такое. Сами знаете.

— Знаю, — ответил Клинг.

— А иногда подаем и пиво. Это не вредно, а человек может отдохнуть, — Хад ухмыльнулся. — Здоровый отдых — это именно то, что нужно крепкой и румяной американской молодежи, я прав?

— Абсолютно.

— Так говорит доктор Мортессон.

— Кто?

— Доктор Мортессон. Он пишет статьи в одной газете. Каждый день — здоровый отдых. — Хад не переставал ухмыляться. — Зачем вы хотите арендовать клуб?

— Я член общества ветеранов войны, — сказал Клинг.

— Ну и что?

— А то. У нас будет… встреча… ну, с женами, с девушками и все такое…

— Ну, конечно, — сказал Хад.

— Так что мы подыскиваем место.

— А почему бы вам не попробовать в Доме Американского Легиона?

— Великоват.

— Ага.

— Я подумал об одном из клубов попроще. Ваш мне очень понравился.

— Я вам верю, — сказал Хад. — Мы все тут сделали своими руками.

Он подошел к радиоле, казалось, чтобы положить возле нее стопу пластинок, но потом передумал и обернулся.

— Слушайте, а когда это вам нужно?

— В субботу вечером, — сказал Клинг.

— Это хорошо… потому что у нас вечера отдыха всегда по пятницам и воскресеньям.

— Да, я знаю. — сказал Клинг.

— А сколько вы можете заплатить?

— Ну, все зависит… Вы уверены, что хозяин дома не помешает, если мы приведем девушек? Ничего такого, разумеется, вы понимаете. У нас многие женаты.

— Ах, ну разумеется, — Хад сразу приобрел сочувствие к проблемам взрослых людей. — Я вас понимаю. Ничего другого у меня и в мыслях не было.

— Но придут и девушки.

— Ну, какие проблемы!

— Вы в этом уверены?

— Разумеется. Сюда постоянно ходят девушки. Они могут посещать наш клуб.

— В самом деле?

— Точно, — заверил его Хад. — Членами нашего клуба состоят двенадцать девушек.

— Из тех, кто живет поблизости? — спросил Клинг.

— Большей частью — да. Издалека никто ездить не будет.

— Не мог бы я познакомиться с кем-нибудь из них? — спросил Клинг.

Хад смерил его взглядом, прикидывая возраст.

— Сомневаюсь, — ответил он, и его дружелюбие к миру взрослых сразу исчезло.

— Когда-то я жил здесь неподалеку, — солгал Клинг, — и знал в окрестностях уйму хорошеньких девушек. Не удивлюсь, если девушки из вашего клуба — это их младшие сестры.

— Это возможно, — согласился Хад. — Ну, а как же вы их звали?

— А зачем тебе это знать, приятель? — раздался голос откуда-то из-за арки. Клинг резко повернулся. Высокий парень выходил из-под арки в комнату, застегивая молнию на джинсах. Он был высокого роста, широкие мускулистые плечи, распиравшие майку, переходили в узкую талию. Волосы у него были каштановые, глаза — карие, почти шоколадные. Он был необыкновенно красив и всем поведением недвусмысленно давал понять, что прекрасно знает об этом.

— Томми?

— Да, меня так зовут, — сказал Томми. — Но я не знаю, как зовут вас.

— Берт Клинг.

— Очень приятно, — ответил Томми, не переставая испытующе мерить Клинга взглядом.

— Томми — президент клуба «Темпо», — объяснил Хад. — Он согласен, чтобы я сдал вам клуб. При условии, что хорошо заплатите.

— Я был на страже, — вмешался Томми, — и слышал все, о чем вы говорили. С чего бы это вас так заинтересовали наши красотки?

— Да не интересуют они меня, — Клинг. Я просто из любопытства.

— Разумеется, — кивнул Хад.

— Сколько вы можете заплатить, приятель?

— Слушай, приятель, а часто сюда ходила Дженни Пейдж? — неожиданно спросил Клинг, наблюдая за лицом Томми. Но в нем ничего не изменилось. Одна пластинка соскользнула со стопки, которую держал в руках Хад, и с шумом упала на пол.

— А кто это — Дженни Пейдж? — спросил Томми.

— Девушка, которую убили вечером в прошлый четверг, — сказал Хад.

— Никогда о ней не слышал, — настаивал Томми.

— Подумайте, — посоветовал Клинг.

— Подумаю. — Томми помолчал. — Вы полицейский?

— А что, если да?

— Это приличный клуб, — сказал Томми. — У нас никогда не было никаких проблем с полицией, и мы не хотим их на будущее. И у нас никогда не было проблем с хозяином дома, хотя, честно говоря, он изрядная сволочь.

— Никто не собирается создавать вам проблемы, — заметил Клинг. — Я только спрашиваю, как часто сюда ходила Дженни Пейдж.

— Она сюда не ходила, — ответил Томми. — Я прав, Хад?

Хад, собиравший куски разбитой пластинки, поднял глаза.

— Угу, это правда, Томми.

— Положим, я полицейский, — снова начал Клинг.

— У полицейских есть жетоны.

Клинг полез в задний карман, открыл бумажник и показал жетон. Томми взглянул на него.

— Полицейский — не полицейский, это всегда был порядочный клуб.

— Никто не утверждает, что это не так. Перестань напирать своими накачанными мышцами и отвечай, если тебя спрашивают. Когда Дженни Пейдж была тут в последний раз?

Томми долго колебался.

— Никто у нас не имеет ничего общего с ее убийством, — наконец сказал он.

— Значит, Дженни ходила сюда.

— Да.

— Часто?

— Время от времени.

— Как часто?

— Всегда, когда было открыто для публики. А иногда и на неделе. Мы пускали ее, потому что одна девушка… — Томми запнулся.

— Продолжай, говори уж все.

— Потому что ее знала одна наша девушка. Иначе бы мы ее сюда не пустили, только в дни, когда открыто для публики. Это все, что я знаю.

— Ага, — подтвердил Хад и положил осколки разбитой пластинки на радиолу.

— Думаю, эта девушка уговаривала ее вступить в члены клуба.

— Она была тут в прошлый четверг вечером? — спросил Клинг.

— Нет, — тут же ответил Томми.

— Попытайся еще немного подумать.

— Нет, ее тут не было. В четверг у нас санитарный день. Шестеро ребят из клуба дежурят тут по четвергам… по очереди, понимаете. Трое парней и трое девушек. Парни делают тяжелую работу, а девушки чинят шторы, моют посуду и тому подобнее. Не членам клуба в такой вечер вход запрещен. Вообще нет входа, даже для членов клуба, кроме ребят, которые работают. Поэтому я знаю, что Дженни Пейдж здесь не было.

— А ты был?

— Ага, — ответил Томми.

— А кто был еще?

— Какая разница? Дженни тут не было.

— А ее приятельница? Которая привела ее сюда?

— Ну, та была.

— Как ее зовут?

Томми помолчал. Когда, наконец, заговорил, с вопросом Клинга это не имело ничего общего.

— Ту Дженни вам надо было видеть. Она тут ни с кем даже танцевать не хотела. Какая-то странная. Красива до смерти, но ледышка. Просто минус тридцать, и все, я не вру, честно.

— Тогда зачем она сюда заходила?

— Спросите у меня чего-нибудь попроще. Даже когда приходила, никогда не оставалась надолго. Только сидела где-нибудь в углу и смотрела. В клубе не было парня, кто бы не хотел ее снять, но, Господи, она была совершенно неприступна. — Томми помолчал. — Разве я не прав, Хад?

Хад кивнул.

— Прав. Хоть и нехорошо так говорить про мертвую, но это факт. Невесть что из себя корчила, тоже мне цаца нашлась. Скоро ни одному парню и в голову не приходило пригласить ее танцевать. Так она и сидела, как баба на чайнике.

— Она была просто как не от мира сего, — добавил Томми. — Я даже думал, что она наркоманка или что-то вроде того, честно. Ведь знаете, об этом вечно пишут в газетах. — Он пожал плечами. — Но тут было что-то другое. Она просто как с луны свалилась, и все. — Он опять грустно покачал головой. — Но нужно признать, это была конфетка!

— Только ледышка, — повторил Хад и тоже покачал головой.

— Как зовут ее приятельницу?

Томми и Хад обменялись быстрыми понимающими взглядами. Клинг это заметил.

— Дженни была так хороша, — сказал Томми, — и, увидев ее, человек сразу говорил: — Вот это да! А вообще-то, вы ее видели? Такую нечасто увидишь!

— Как зовут ее приятельницу? — повторил Клинг, и на этот раз немного громче.

— Она совсем взрослая девушка, — тихо сказал Томми.

— Сколько ей лет?

— Двадцать, — ответил Томми.

— То есть она почти моего возраста, — заметил Клинг.

— Ну да, — серьезно кивнул Хад.

— А при чем тут ее возраст?

— Ну… — замялся Томми.

— Черт побери, так в чем дело? — не выдержал Клинг.

— Она сюда ходит, — неохотно начал Томми.

— Ну и?

— Ну… но мы не хотим никаких неприятностей. У нас приличный клуб. Серьезно, я не вру. Если… если мы теперь выдадим Клер…

— Какую Клер? — перебил его Клинг.

— Клер… — Томми опять умолк.

— Послушайте, — резко начал Клинг. — Перестаньте играть в прятки. Семнадцатилетней девушке размозжили голову, и у меня нет желания играть с вами в бирюльки. Так что, черт вас возьми, говорите, как зовут эту девушку. Выкладывайте!

— Клер Таунсенд, — Томми облизал губы. — Послушайте, если наши домашние узнают, что тут… ну, понимаете… что мы тут… развлекаемся с Клер… тогда, о Господи… Послушайте, нельзя как-нибудь оставить ее в покое? Вам-то с этого что за польза? Господи, ну что плохого, если немного позабавиться?

— Ничего, — ответил Клинг. — Для тебя убийство — забава? По-твоему, это смешно? Ты, сопляк проклятый?

— Нет, но…

— Где она живет?

— Клер?

— Да.

— Тут рядом, на Петерсона. Какой у нее адрес, Хад?

— По-моему, номер 728, — вспомнил Хад.

— Ага, так оно и есть. Но послушайте, пожалуйста, не вмешивайте в это нас, ладно?

— И сколько вас таких мне предстоит не вмешивать? — сухо спросил Клинг.

— Ну… по правде говоря, только Хада и меня, — сознался Томми.

— Сиамские близнецы?

— Что?

— Ничего. — Клинг шагнул к дверям. — Избегайте зрелых женщин, — посоветовал он. — Лучше уж займитесь китаянками.

— Но вы нас не выдадите? — взмолился Томми.

— Возможно, я еще вернусь, — сказал Клинг.

Уходя, он оставил их уныло застывшими у радиолы.

 

Глава X

В Риверхиде, как, собственно, и в целом городе, но в Риверхиде особенно, под вечер обыватели покидают свои пещеры, свои бесчисленные клетушки, которые гордо именуются доходными домами для среднего класс. Такие дома, обычно из желтого кирпича, настолько изобретательно спроектированы, что развешанное для просушки белье вы видите только в том случае, если безжалостное строительное ведомство соорудит какую-нибудь подвесную магистраль, пересекающую задние дворы.

Там пространство между домами давно и прочно обжито. Перед подъездами собираются женщины. Сидя на стульях, стульчиках и табуретках, они загорают, вяжут и беседуют, и основным предметом их разговоров служит белье, развешенное перед домом напротив. За три минуты эти риверхидские кумушки могут уничтожить любую репутацию. Эти всплески злословия спокойно перемежаются с обсуждением партии в маджонг, состоявшейся накануне вечером. И с той же скоростью они оставляют эту проблему и начинают обсуждать вопрос, не ввести ли контроль рождаемости на островах Рождества.

Тем полднем в понедельник 18 сентября злодейка осень так и сбивала их с пути истинного. Они продолжали сидеть во дворе, зная, что их мужья вот-вот вернутся домой, голодные и злые из-за опаздывающего обеда, но, не в силах уйти, наслаждались свежим воздухом.

Когда высокий светловолосый мужчина остановился на Петерсон-авеню перед домом номер 728, проверил номер над подъездом и вошел в парадное, вязавшие женщины тут же начали обсуждение. После короткого совещания выбрали одну из них, по имени Бирди, которая должна была незаметно проскользнуть в парадное и, если подвернется возможность, проследить незнакомого красавца и выяснить, куда он идет.

Но Бирди, как ни старалась быть осторожной и неприметной, не воспользовалась своим шансом. Когда она проскользнула на лестницу, Клинга уже не было.

На длинном ряду почтовых ящиков с латунными табличками он нашел фамилию Таунсенд, надавил кнопку звонка и нажал на внутренние двери, пока они со щелчком не открылись. Потом поднялся на четвертый этаж, нашел квартиру 47 и снова нажал звонок.

Подождал немного.

Потом позвонил снова.

Двери сразу распахнулись. Никаких шагов он не слышал, поэтому, удивленный, машинально взглянул девушке на ноги. Она была босиком.

— Я выросла в предгорьях Озарка, — сказала она, проследив за его взглядом, и продолжала: — У нас уже есть пылесос, механическая щетка, гриль, комплект энциклопедий и подписка на все журналы. Полагаю, нам не нужно ничего из того, чем вы торгуете, и мы не собираемся поддерживать вас на выборах.

Клинг улыбнулся:

— Я продаю автоматический извлекатель яблочных сердцевин.

— Мы яблоки не едим, — ответила девушка.

— Наш агрегат вылущивает семечки и превращает их в волокна. К нему прилагается рекламный проспект, из которого вы узнаете, как из этого волокна можно ткать ткани.

Девушка подозрительно взглянула на него.

— Волокно можно получать шести цветов, — продолжал Клинг, — кофейный, светло-фиолетовый, ярко-красный…

— Вы себя хорошо чувствуете? — спросила девушка, несколько растерявшись.

— Матово-серый, — не дал сбить себя Клинг, — желто-зеленый и темно-красный. — Он помолчал. — Не интересуетесь?

— Идите к черту! — Та явно была шокирована.

— Меня зовут Берт Клинг, — абсолютно серьезно представился он. — Я из полиции.

— Вы говорите, как ведущий телешоу.

— Мне можно войти?

— А что я натворила? Снова оставила ту проклятую колымагу перед пожарным гидрантом? — спросила девушка.

— Нет.

И тут она атаковала:

— А где ваш жетон?!

Клинг его показал.

— Убедиться никогда не вредно, — сказала девушка. — Даже когда приходит коп. Каждый должен иметь документ при себе.

— Я понимаю.

— Так проходите же, — пригласила она. — Я — Клер Таунсенд.

— Я знаю.

— Откуда?

— Меня сюда направили ребята из клуба «Темпо».

Клер молча взглянула на Клинга. Она была высокого роста. Даже босиком доставала Клингу до плеча. Обуй она туфли на высоких каблуках, немало американцев среднего роста схлопотали бы комплексы. Волосы у нее были черные. Не темные, а именно черные, как беззвездная и безлунная ночь. Темно-карие глаза оттеняли черные брови. Прямой нос, крутые скулы и ни следа косметики. Одеты она была в белую блузку и тесные черные брюки, зауженные к обнаженным лодыжкам. Ногти на ногах были покрыты ярко-красным лаком.

Она продолжала разглядывать его.

— Зачем вас сюда послали? — наконец спросила она.

— Они сказали, что вы знали Дженни Пейдж.

— Ох, — девушка вдруг покраснела. Слегка потрясла головой, словно стараясь скрыть это, и сказала: — Ну проходите же.

Клинг прошел за ней в квартиру. Та была обставлена во вкусе среднего класса.

— Садитесь, — предложила она.

— Спасибо. — Он сел в низкое кресло. В нем было ужасно неудобно, но приходилось терпеть.

Клер подошла к низкому столику, открыла шкатулку с сигаретами, взяла одну.

— Вы курите?

— Нет, спасибо.

— Вы сказали, вас зовут Клинг, не так ли?

— Да.

— Вы детектив?

— Нет, патрульный.

— Ага. — Клер закурила, загасила спичку и снова взглянула на Клинга. — Какое отношение вы имеете к Дженни?

— Я хотел спросить вас о том же самом.

Клер усмехнулась.

— Я спросила первая.

— Мы знакомы с ее сестрой. Она меня попросила.

— Угу, — кивнула Клер. Затянулась сигаретой и скрестила руки на груди. — Тогда продолжайте. Спрашивайте. Вы же полицейский.

— Почему вы не садитесь?

— И так целый день сижу.

— Работаете?

— Учусь в университете, — сказала Клер. — Хочу стать социологом.

— Почему именно социологом?

— А почему нет?

Клинг улыбнулся:

— На этот раз я спросил первым.

— Потому что хочу заняться людьми до того, как они попадут в руки полиции.

— Это звучит разумно, — признал Клинг. — Почему вы ходите в клуб «Темпо»?

Она сразу насторожилась. Он буквально видел, как ее глаза затянула темная пелена, словно защитная завеса. Отвернувшись, она выпустила шлейф дыма.

— А почему бы и нет? — спросила она.

— Я уже вижу, как будет развиваться наша беседа, — усмехнулся Клинг. — Почему? А почему бы и нет?

— Это намного лучше, чем «потому что потому», вам не кажется? — ее голос зазвучал язвительно. Он удивился, с чего бы вдруг она так сразу отказалась от предыдущего дружеского тона. Взвесив ее возможную реакцию, решил ударить напрямую:

— Ребята в клубе для вас слишком юны, вам не кажется?

— А вы начинаете быть бестактным, вам не кажется?

— Да, — согласился Клинг, — начинаю.

— Наше знакомство слишком мимолетно, чтобы раскрывать свою душу, — холодно сказала Клер.

— Хаду не больше восемнадцати…

— Послушайте…

— А Томми сколько? Девятнадцать? И у них обоих в голове еще ветер гуляет. Почему вы ходите в «Темпо»?

Клер погасила сигарету.

— Пожалуй, вам лучше уйти, мистер Клинг.

— Я только что пришел, — напомнил он ей.

Она отвернулась.

— Послушайте, давайте откровенно. Насколько я знаю, я не обязана отвечать на вопросы, которые касаются моей личной жизни. Отвечать я должна была бы только, подозревай вы меня в тяжком преступлении. А если уж совсем напрямую, я не обязана отвечать ни на какие вопросы какому-то заурядному патрульному. Другое дело, явись вы официально, а вы признали сами, что это не так. Мне нравилась Дженни Пейдж, и я бы рада помочь, но если вы будете на меня давить, то здесь мой дом, а мой дом — моя крепость, и извольте убираться отсюда.

— О’кей, — прокудахтал растерянный Клинг. — Простите, мисс Таунсенд.

— О’кей, — сказала и Клер.

Воцарилась тишина. Клер взглянула на Клинга. Клинг взглянул на нее.

— И вы простите, — сказала наконец Клер. — Мне не стоило так возмущаться.

— Нет, вы были совершенно правы. Мне не нужно совать нос…

— Но и я не должна была…

— Нет, конечно, я был не прав…

Клер прыснула. Клинг тоже рассмеялся. Все еще хихикая, она упала в кресло. Потом спросила:

— Вы что-нибудь выпьете, мистер Клинг?

Клинг взглянул на часы.

— Нет, спасибо.

— Для вас слишком рано?

— Ну…

— Для коньяка никогда не рано… — поучала она его.

— Я никогда коньяк и не нюхал, — признался он.

— В самом деле? — ее брови медленно полезли кверху. — О, мсье, тогда вы лишились наибольшего удовольствия на свете. Немножко, да? Каплю?

— Если только капельку…

Подойдя к бару с дверцами, обтянутыми зеленой кожей, она открыла их и выбрала бутылку с соблазнительно выглядевшей янтарной жидкостью.

— Коньяк, — торжественно провозгласила она, — король всех крепких напитков. Он годится в хайболл, коктейль, пунш, в кофе, чай, горячий шоколад и даже с молоком.

— С молоком? — переспросил пораженный Клинг.

— Вот именно, с молоком. Но лучший способ насладиться коньяком — пить его чистым.

— Вы, похоже, специалистка, — сказал Клинг.

Ее глаза внезапно вновь скрыла пелена.

— Меня кое-кто научил его пить, — блеклым тоном сказала она, а потом налила понемногу в высокие бокалы грушевидной формы. Когда она снова обернулась к Клингу, пелены на глазах уже не было.

— Заметьте, что бокал наполнен только до половины, — обратила она его внимание. — Это чтобы вы могли покачивать бокал в руке и не расплескать содержимого.

Подала бокал Клингу.

— Покачивание и вращение перемешивают коньячные пары с воздухом в бокале, от чего усиливается аромат. Покрутите бокал в руке, мистер Клинг. Коньяк согреется, и вы ощутите его аромат.

— Вы его нюхаете или пьете? — с любопытством спросил Клинг и потряс бокал в своих громадных ручищах.

— И то и другое, — ответила Клер. — И все это позволяет насладиться коньяком. Ну, попробуйте!

Клинг отхлебнул как следует. Клер, не выдержав, даже пыталась остановить его рукой.

— Подождите! Господи Боже, его нельзя пить залпом! Это грех — так хлестать коньяк. Пригубите его, подержите на языке…

— Простите, — извинился Клинг. Пригубил коньяк и попытался его распробовать. — Прекрасный! — сказал он.

— Крепкий, — добавила она.

— Мягкий, — уточнил он.

— Конец рекламы.

Они сидели молча, наслаждаясь коньяком. Он чувствовал, как по телу разливается приятное тепло. На Клер Таунсенд приятно было взглянуть и приятно поговорить. Снаружи седой осенний полумрак затягивал улицу.

— Так вот насчет Дженни, — начал он. Ему бы не хотелось говорить о смерти.

— Да?

— Вы ее хорошо знали?

— Думаю, как и все. Мне не кажется, что у нее было много друзей.

— Почему вы так думаете?

— Это сразу видно. Такая потерянная душа. Такая красотка, и совершенно потерянная. Боже, я отдала бы все на свете, чтобы выглядеть, как она.

— Ну, вы тоже неплохо выглядите, — усмехнулся Клинг и отхлебнул из бокала.

— Это все теплый янтарный жар коньяка, — сказала Клер. — При дневном свете на меня без слез не взглянешь.

— Ну, это вы зря, — не отступал Клинг. — Где вы с ней впервые встретились?

— В «Темпо». Она пришла как-то вечером. Думаю, ее пригласил какой-то парень. Во всяком случае, название и адрес клуба у нее были записаны на бумажке. Она мне ее показала, словно входной билет, а потом просто сидела в углу и даже танцевать не хотела. Похоже было… как бы это объяснить… Была там, но словно ее и не было. Вы встречали таких людей?

— Да, — ответил Клинг.

— Иногда и со мной такое бывает, — созналась Клер. — Возможно, именно потому я и обратила внимание. Но как бы там ни было, я подошла к ней, представилась, и мы поговорили. Вполне нашли общий язык и даже обменялись телефонами.

— Она вам когда-нибудь звонила?

— Нет. Мы встречались только в клубе.

— А когда вы обменялись телефонами?

— Ох, очень давно.

— Что такое очень давно?

— Подождите, — Клер отхлебнула коньяку и задумалась. — Ужасно давно, не меньше года назад. — Она кивнула. — Да, примерно так.

— Ладно, а что дальше?

— Ну, нетрудно было выяснить, что ее мучает. Она была влюблена.

Клинг наклонился вперед.

— А откуда вы знаете?

Клер не отвела взгляда, продолжала смотреть прямо ему в лицо.

— Я и сама бывала влюблена, — устало ответила она.

— С кем она встречалась? — спросил Клинг.

— Не знаю.

— Она вам не сказала?

— Нет.

— Никогда не упоминала его имени? Я имею в виду, в разговоре.

— Нет.

— Черт побери! — не выдержал Клинг.

— Понимаете, мистер Клинг, она была как птенец, который учится летать. Дженни покинула гнездо и пробовала свои крылья.

— Понимаю.

— Ее первая любовь, свет в глазах, сияющее лицо, бегство в мир снов, мир мечты из этого серого мира… — Клер покачала головой. — Боже, сколько я видела таких незрелых девиц, но Дженни… — умолкнув, она опять покачала головой. — Она явно ничего не понимала. Это было дитя с телом женщины. Вы ее когда-нибудь видели?

— Да.

— Тогда вы понимаете, что я имею в виду. Внешне она выглядела прекрасной женщиной. Но внутри… маленькая девочка.

— Как вы это представляете? — спросил Клинг, подумав о результатах вскрытия.

— Об этом говорило абсолютно все. То, как она одевалась, как разговаривала, ее вопросы, да, наконец, даже ее почерк. Все словно у маленькой девочки. Вы можете мне поверить, я никогда ничего подобного…

— А что с ее почерком?

— Ах, да. Подождите, я взгляну, где-то у меня есть. — Пройдя через комнату, она взяла с кресла сумочку. — Я самый ленивый человек в мире. Никогда не пишу адреса в записную книжку. Все бумажки складываю в нее и потом… — Она порылась в маленькой книжечке. — Ага, вот оно, — сказала, подавая Клингу белый листок. — Это она написала в тот вечер, когда мы познакомились. «Дженни Пейдж», потом номер телефона. Обратите внимание, как она пишет.

Клинг растерянно уставился в бумажку.

— Но тут написано: «Клуб „Темпо“, Клаузер-стрит, 1812», — заметил он.

— Что? — нахмурилась Клер. — Точно, это та самая бумажка, с которой она в тот вечер пришла в клуб. На другой стороне она записала свое имя и телефон. Переверните ее.

Клинг перевернул листок.

— Видите эти детские каракули? Такова была Дженни Пейдж год назад.

Клинг снова перевернул листок.

— Меня гораздо больше интересует эта сторона. Вы сказали мне, что это написал ее парень. Почему вы так думаете?

— Не знаю. Это я только так думаю, что он послал ее в клуб, и все. Это мужской почерк.

— Да, — кивнул Клинг. — Я могу это оставить?

— Если хотите. — Клер помолчала. — Думаю, телефон Дженни мне больше не понадобится.

— Да, — ответил Клинг. Убрал записку в нагрудный карман. — Вы упоминали, что она вас кое о чем расспрашивала. Какие вопросы она вам задавала?

— Ну, например, спросила меня, как надо целоваться.

— Что-что?

— Да. Спросила меня, что нужно делать губами, нужно ли открывать рот и пользоваться языком. И все это спрашивала, широко раскрыв невинные глаза. Знаю, звучит это невероятно, но она была всего лишь птенцом, не догадывавшимся, насколько сильны его крылья.

— Ну, это она выяснила, — заметил Клинг.

— Как это?

— Дженни Пейдж была беременна.

— Это невозможно! — вскричала Клер и поставила бокал с коньяком на стол. — Вы шутите!

— Я говорю серьезно.

Клер надолго умолкла. Потом сказала:

— Господи, вот так сразу и… Черт возьми!

— Так вы не знаете, кто был ее парнем?

— Нет.

— Она с ним продолжала встречаться? Вы сказали, это было год назад. Я хочу сказать…

— Знаю, что вы хотите сказать. Да, парень был все тот же. Она продолжала с ним регулярно встречаться. И использовала для этого клуб.

— Он тоже ходил в клуб?

— Нет, этого не было. — Клер нетерпеливо тряхнула головой. — Думаю, что ее сестра с мужем запрещали ей с ним встречаться. И она говорила им, что идет в «Темпо». Немного потолкавшись там, на случай, если кто проверит, она уходила.

— Если я правильно понял, — сказал Клинг, — она приходила в клуб и потом шла на свидание. Так?

— Да.

— И так было каждый раз? Она всегда приходила одна, а потом встречалась с ним?

— Почти всегда. Редко когда оставалась в клубе до закрытия.

— Они встречались где-нибудь поблизости?

— Нет, не думаю. Раз мы ушли вместе и дошли аж до линии «Л».

— Когда она обычно уходила из клуба?

— Между девятью и половиной одиннадцатого.

— И она шла к линии «Л», да? И вы думаете, что там она садилась в поезд и ехала на свидание?

— Я знаю, что она отправлялась на свидания. В тот вечер, когда мы шли вместе, она сказала мне, что едет в центр к нему.

— В центр? Куда?

— Этого она не говорила.

— А как этот парень выглядел?

— Тоже не говорила.

— Никогда о нем не рассказывала?

— Только твердила, что он лучший человек на свете. Кто сегодня воспевает свою любовь? Разве что Шекспир.

— Шекспир и семнадцатилетние, — сказал Клинг. — Семнадцатилетние трубят о своей любви на целый свет.

— Вы правы, — грустно сказала Клер. — Это факт.

— Но не Дженни Пейдж. Черт, почему именно она?

— Не знаю. — Клер на минуту задумалась. — Этот душегуб, что ее убил…

— Да?

— Полиция же не думает, что это парень, с которым она встречалась, правда?

— Полиция до сих пор ничего не знает о ее интимной жизни, — сказал Клинг.

— Ах, ну… Он не мог этого сделать. Он был с нею нежен, судя по тому, что о нем рассказывала Дженни… Она говорила о нем так, словно он был очень ласков.

— Но она никогда не упоминала его имени?

— К сожалению, нет.

Клинг встал.

— Я, пожалуй, пойду. Как я понимаю, вы готовите ужин?

— Отец скоро придет домой, — пояснила Клер. — Мама умерла, и я, когда приду с занятий, наскоро что-нибудь готовлю.

— Каждый вечер? — спросил Клинг.

— Что? Я не поняла…

Он не знал, стоит ли повторять вопрос. Она не расслышала, и его легко можно было опустить или перевести разговор на другое. Но он упрямо решил спросить еще раз.

— Я спросил, и так каждый вечер?

— Что, каждый вечер?

Она явно не хотела ему помочь.

— Вы готовите каждый вечер? Или иногда бываете свободны?

— Ну, бывают и свободные вечера, — ответила Клер.

— А вы не хотели бы поужинать где-нибудь?

— То есть с вами?

— Да, именно это я имел в виду.

Клер Таунсенд долго смотрела на него в упор. Потом наконец сказала:

— Нет, не думаю. Благодарю, но, к сожалению, не могу.

— Ну… Гм… — на Клинга словно вылили ведро холодной воды. — Я… Гм… пожалуй, уже пойду. Благодарю за коньяк. Он был очень хорош.

— Да, — коротко ответила она, и он вспомнил, как они говорили о людях, которые здесь и в то же время не здесь, и теперь тоже знал, что она имела в виду, потому что и ее сейчас там уже не было. Она была где-то очень далеко, и хотел бы он знать, где. Он вдруг отчаянно захотел узнать, где она, или еще лучше, оказаться там с нею.

— До свидания, — тихо простился он.

Улыбнувшись, она закрыла за ним дверь.

Клинг вошел в телефонную будку, бросил в автомат десятицентовик и набрал номер Питера Белла.

Голос того звучал заспанно.

— Надеюсь, я тебя не разбудил? — спросил Клинг.

— Разумеется, разбудил, — ответил Белл, — но ничего страшного. Что случилось, Берт?

— Молли дома?

— Молли? Нет. Она пошла за покупками. Что случилось?

— Ну я… Она просила меня кое-что разузнать.

— И что же?

— Да ничего особенного. Сегодня пополудни я зашел в клуб «Темпо» и потом поговорил с одной девушкой, зовут ее Клер Таунсенд. Чудная девушка.

— И что ты выяснил, Берт?

— Дженни встречалась с каким-то парнем.

— С каким?

— Об этом и речь. Мисс Таунсенд этого не знает. А при тебе или Молли она никогда не упоминала его имени?

— Нет, насколько я помню.

— Это плохо. Знаешь, это бы нам для расследования очень помогло. Знай мы хотя бы имя. Что-то, за что можно было бы зацепиться.

— Нет, — сказал Белл, — сожалею, но… — Он умолк. В трубке стало тихо, как в могиле. Потом вдруг: — О, Господи!

— Что такое?

— Она кое-кого упоминала, Берт. Да, конечно, упоминала. О Господи!

— Кого? Когда?

— Как-то раз мы разговорились, она была в хорошем настроении… Берт, она назвала мне имя того парня, с которым встречалась.

— Как его зовут?

— Клиффорд! Боже мой, Берт! Его зовут Клиффорд!

 

ГЛАВА XI

Первого серьезного подозреваемого в грабеже и убийствах привел Роджер Хэвиленд. Им был молодой мужчина по имени Сиксто Фангец, пуэрториканец, который жил в городе уже больше двух лет. Сиксто было двадцать лет, и до недавнего времени он был членом уличного ганга «Торнадо». Теперь он в банду уже не входил, ушел на покой, или предпочел женитьбу на Анджелите. Анджелита была беременна.

Сиксто якобы вздул одну шлюху и утащил у нее из сумочки тридцать два доллара. Она была одной из известных местных проституток, с которой случалось покувыркаться не одному местному копу. Некоторые даже платили ей за такую честь.

В обычной обстановке, несмотря на обвинения девицы по адресу Сиксто Фангеца, Хэвиленд предпочел бы за небольшую сумму забыть обо всем. Было общеизвестно, что нужное слово и нужная сумма легко заставляют забыть о такой ерунде, как мордобой.

Но по стечению обстоятельств газеты как раз сосредоточили все внимание на похоронах Дженни Пейдж — похоронах, отложенных из-за обстоятельного вскрытия, проходившего как раз в то утро, когда привели Сиксто. Газеты требовали от полиции сделать что-нибудь с грабителем-насильником, и именно этим, очевидно, объяснялось рвение Хэвиленда.

Встряхнув пораженного и перепуганного Сиксто, он рявкнул на него:

— За мной! — и втолкнул его в комнату, невинно именовавшуюся «Следственное помещение». Войдя внутрь, Хэвиленд запер дверь, хладнокровно закурил сигарету. Сиксто наблюдал за ним. Хэвиленд был здоровенным лбом, у которого, по его словам, и немой бы заговорил. Однажды он вмешался в уличную драку, и ему тут же сломали руку в четырех местах. Кости с первого раза срослись неудачно, и их пришлось ломать снова, так что поправка шла долго и мучительно, и у Хэвиленда появилась уйма времени для размышлений. И он создал собственную философию.

Сиксто понятия не имел о мыслительном процессе, который привел Хэвиленда к созданию его жизненного кредо. Он только знал, что из всех полицейских в округе Хэвиленда больше всех боялись и ненавидели. С интересом глядя на него, он заметил мелкие капельки пота, поблескивавшие у того над тонкой верхней губой, причем старался не терять из вида его руки.

— Ну что, наделал дел, Сиксто? — спросил Хэвиленд.

Сиксто кивнул и что-то буркнул. Облизнул губы.

— Ну, так почему ты избил и ограбил Кармен, а? — спросил Хэвиленд. Склонился над столом и небрежно выпустил дым. Щуплый Сиксто, хрупкий, как птичка, вытер костлявые руки о колючие твидовые штаны. Кармен — это та самая проститутка, которую он вздул. Знал, что она время от времени трахается с копами, но не знал, входит ли в их число Хэвиленд. Поэтому молчал, лихорадочно пытаясь сориентироваться в ситуации.

— Ну так что? — спросил Хэвиленд милым, необычно мягким голосом. — Почему ты избил и ограбил такую милую девушку?

Сиксто продолжал молчать.

— Порезвиться захотелось, а, Сиксто?

— Я женат, — сдержанно ответил Сиксто.

— Хотел ее немного потрахать, а?

— Нет, я женат. С шлюхами не вожусь, — сказал Сиксто.

— Тогда что ты делал с Кармен?

— Она была мне кое-что должна, — ответил Сиксто. — Я только хотел забрать долг.

— Ага, так ты ссужал ее деньгами.

— Си.

— Сколько?

— Где-то сорок долларов.

— И значит, ты пришел к ней и захотел их забрать, так?

— Си. Это были мои деньги. Я их одолжил месяца три или четыре назад.

— А зачем они ей понадобились?

— Черт, она же наркоманка. Вы что, не знаете?

— Что-то я слышал, — сказал Хэвиленд, мило улыбаясь. — Ей нужна была доза, и она пришла попросить тебя о помощи, я прав, Сиксто?

— Она не приходила ко мне. Я себе сидел в баре, и она сказала, что у нее ломка, и я дал ей четыре десятки. И все. Ну и пошел за ними, а она начала мне морочить голову.

— Чем именно?

— Говорила, что дела идут плохо, клиентов в центре мало и тому подобное. А я ей сказал, что ее дела меня не волнуют, и мои четыре червонца пусть гонит назад. Я женат. Мы ждем ребенка. Не могу разбрасываться деньгами всяким шлюхам.

— Ты где-нибудь работаешь, Сиксто?

— Си. В центре, в ресторане.

— А зачем тебе эти сорок долларов так срочно?

— Я же вам сказал. Моя жена на сносях. И надо платить доктору.

— Так почему ты ударил Кармен?

— Я ей объяснил, что никакая шлюха не будет дурить мне голову. Сказал ей, пусть гонит денежки назад. А она вдруг взяла и заявила, что моя Анджелита тоже шлюха. Господи, ведь она моя жена! Моя Анджелита чиста, как Дева Мария! Ну я ей и врезал! И все.

— А потом вытряхнул ее сумочку, да?

— Я искал только свои деньги.

— И взял тридцать два бакса, да?

— Си. За ней осталось еще восемь.

Хэвиленд понимающе кивнул. Потом придвинул пепельницу. Несколькими короткими резкими движениями загасил сигарету. Взглянул на Сиксто и ангельски улыбнулся. Потом глубоко вздохнул, расправив могучие плечи.

— Ну, а теперь я хочу слышать правду, Сиксто, — мягко сказал он.

— Но это правда, — ответил Сиксто, — все так и было.

— А как насчет других девиц, которых ты ограбил?

Сиксто, не моргнув, уставился на Хэвиленда. Казалось, что он онемел. Потом с трудом выдавил из себя:

— Что?

— А как насчет остальных девиц, со всего города? Как было с ними, Сиксто?

— Как? — снова спросил Сиксто.

Хэвиленд непринужденно встал из-за стола и сделал три шага в сторону Сиксто. Все еще улыбаясь, сжал пальцы в кулак и дал Сиксто по зубам.

Сиксто вытаращил глаза и закачался. Уткнувшись в стену, непроизвольно тыльной стороной ладони вытер лицо. На пальцах остались кровавые пятна. Он заморгал и взглянул на Хэвиленда.

— Почему вы меня ударили? — спросил он.

— А как насчет остальных девиц, Сиксто? — спросил Хэвиленд, снова приближаясь к нему.

— Каких девиц, каких?! Господи Иисусе, что вам в голову пришло? Я врезал этой шлюхе, потому что…

Хэвиленд ударил его ладонью наотмашь, потом по другой щеке, потом снова наотмашь и снова тыльной стороной ладони, так что голова Сиксто подпрыгивала, как у тряпичной куклы. Сиксто попытался закрыть лицо, но Хэвиленд ударил его в живот. От боли Сиксто сложился пополам.

— Дева Мария, — завопил он, — за что…

— Заткнись! — рявкнул Хэвиленд. — Так как насчет тех ограблений, ты, свинья? А как насчет семнадцатилетней девушки, что ты убил на прошлой неделе?!

— Я никого…

Хэвиленд снова взмахнул огромным кулаком. На этот раз он ударил в глаз, и пуэрториканец рухнул на пол. Хэвиленд в бешенстве пнул его.

— Вставай, сволочь!

— Никого я…

Хэвиленд снова пнул его. Парень взвыл. Кое-как поднялся, и Хэвиленд снова врезал ему в живот и опять начал бить по лицу. Сиксто скорчился у стены и истерически всхлипывал.

— Почему ты ее убил?

Сиксто ответить не мог. Он только тряс головой и всхлипывал. Хэвиленд крепко ухватил его за лацканы пиджака и начал бить головой об стену.

— Почему, свинья пуэрториканская? Почему? Почему? Почему?

Сиксто только качал головой, потом она обвисла, и он потерял сознание.

Хэвиленд долго смотрел на него. Потом глубоко вздохнул, подошел к раковине в углу и смыл с рук кровь. Закурил, подошел к столу, сел на него и Задумался. Дерьмо какое, он уже не был уверен, что Сиксто — тот, кто им нужен. Разумеется, история с Кармен оставалась, но пришить ему остальные грабежи и убийство вряд ли удастся. Да, он вляпался в изрядное дерьмо.

Потом Хэвиленд открыл дверь и зашел в административный отдел по соседству. Мисколо поднял глаза от пишущей машинки.

— Там, рядом, какой-то пуэрториканец, — сказал Хэвиленд и затянулся сигаретой.

— Там?

Хэвиленд кивнул:

— Там. Он упал и поранился. Думаю, нужно позвать доктора, а?

В другом конце города детективы Мейер и Темпл вели допрос несколько более примитивными методами.

Мейер был рад такой возможности. По приказу лейтенанта Барнса перед этим ему пришлось допрашивать сексуальных насильников, что изрядно вывело его из себя. Не то, чтобы он не любил допросов, но безусловно не переваривал сексуальных маньяков.

На очках, которые нашли возле тела Дженни Пейдж, на дужке стояла маленькая С в кружке. Полиция связалась с несколькими торговцами очками, и один из них идентифицировал С как торговую марку фирмы «Кэндрел, инкорпорейтед». Барнс отозвал Мейера и Темпла из смрадных, разложившихся трущоб 87 участка и отправил их в Мажесту, где находилась фирма.

Кабинет Джеффри Кэндрела был на третьем этаже производственного корпуса, стены облицованы сосновыми панелями, поглощавшими шум, и был обставлен современной мебелью. Письменный стол словно висел в воздухе. Картина на стене за столом напоминала обезумевший компьютер.

Толстяк Кэндрел сидел в огромном кожаном кресле. Взглянув на разбитые темные очки на стаде, он ткнул в них толстым пальцем, словно проверяя, жива ли сдохшая змея.

— Да, — заявил он трубным голосом, резонировавшим в могучей груди. — Да, мы производим такие очки.

— Могли бы вы рассказать о них поподробнее? — спросил Мейер.

— Могу ли я рассказать о них поподробнее? — Кэндрел высокомерно усмехнулся. — Я произвожу все мыслимые виды очков, оправ уже больше четырнадцати лет. А вы спрашиваете, могу ли я вам о них что-то рассказать. Друг мой, я могу вам рассказать о них все, что пожелаете.

— Ну, нас бы интересовало…

— К сожалению, большинство людей думает, — продолжал Кэндрел, — что очень легко и просто сделать оправу для солнечных очков… или оправу для любых других очков, впрочем, тоже. Ну, господа, я должен сказать, что они весьма ошибаются. Или речь идет о халтурщиках, которым наплевать на имя своей фирмы. Но не о Кзндреле. Кэндрел думает о своем добром имени и о потребителе.

— Ну, если бы вы могли…

— Вначале мы получаем материал в листах, — Кэндрел не обращал внимания на Мейера. — Называется он «этрол», — это промышленное название нитроцеллюлозы, которое используется в оптике. И из этого материала делаются передние и боковые части очков.

— Передние части? — спросил Мейер.

— Боковые? — спросил Темпл.

— К передней части очков крепятся дужки. А боковые части вы закладываете за уши.

— Понимаю, — сказал Мейер, — но что касается этих очков…

— Выштамповав передние и боковые части, мы их обрабатываем, — закругляем острые грани, заусенцы от штамповки, фрезеруем гнезда для дужек. Потом наносники крепятся к передним частям. Потом закрепляют перемычку…

— Да, сэр, но…

— Но и это еще не все, — продолжал Кэндрел. — Чтобы наносннки лучше прилегали к передним частям, их обрабатывают на влажном барабане с пемзой. В завершение технологического цикла все детали помещают в барабан с мелкими кусочками дерева, каждый из которых по два сантиметра длиной и два миллиметра толщиной, вместе с эмульсией и нашей секретной добавкой. Кусочки дерева, скользя по деталям, Очищают и полируют их поверхность.

— Сэр, мы хотели бы…

— А потом, — сказал Кэндрел и нахмурился, вероятно, не привык, чтобы его перебивали, — передние и боковые части соединяют пайкой. Острые грани, которые еще остались на оправах, опять стачивают на пемзовых барабанах. И потом…

— Мистер Кэндрел…

— И потом оправы моют, чистят и отправляют в полировку. Все наши оправы полируют вручную, чтоб вы знали. Большинство фирм просто макают оправы в раствор, чтобы они выглядели как полированные. Но не мы. Мы их полируем вручную.

— Это впечатляюще, мистер Кэндрел, — прорвался Мейер, — но…

— И к тому же мы используем специальные линзы, не искажающие изображение. Наши недиоптрические солнцезащитные очки оптически идеальны.

— Мы в этом убеждены, — устало согласился Мейер.

— Вот поэтому наши лучшие очки стоят до двадцати долларов, — гордо заявил Кэндрел.

— А эти? — Мейер указал на очки на столе.

— Да, — сказал Кэндрел, снова ткнув пальцем в очки, — разумеется, мы производим и модели подешевле. Из полистирола. Мы формируем их в термопластавтоматах. И, естественно, используем дешевые линзы.

— Эти очки относятся к дешевым изделиям? — спросил Мейер.

— А… да, — Кэндрел был как будто разочарован.

— Сколько они стоят?

— Мы продаем их оптом по тридцать пять центов. А в розницу их, вероятно, продают центов по семьдесят или по доллару.

— А куда идут поставки? — спросил Темпл.

— Что вы имеете в виду?

— Где продаются такие очки? В специальных магазинах?

Кэндрел отбросил очки на другой конец стола, словно они были заражены проказой.

— Господа, — сказал он, — такие очки вы можете купить в любом дешевом магазинчике нашего города.

 

Глава XII

В четверг 21 сентября в два часа ночи Эйлин Барк в белом свитере и узкой юбке разгуливала по улицам Айолы.

Она предельно устала.

По улицам Айолы она слонялась с прошлой субботы, начиная с двенадцати ночи. Уже пятую ночь была на ногах. Ее туфли на высоких каблуках явно не годились для таких походов. Стараясь привлечь грабителя, у которого мотив выбора жертвы мог, хотя и необязательно, носить сексуальный характер, бретельки бюстгальтера она подтянула повыше, что еще больше подчеркнуло ее весьма и так привлекательную грудь.

Соблазнительность ее бюста не мог отрицать никто, и тем более холодный аналитический ум Эйлин Барк.

За время этих запоздалых прогулок к ней клеились семеро моряков, четверо военных и двадцать два всевозможных штатских. Начинали они и с деликатных замечаний типа: «Дивная ночь, правда?», и с гораздо более откровенных намеков: «Что же ты гуляешь одна, малышка?», или совсем напрямую, «И почем, птичка?». От всех от них Эйлин успешно избавилась.

Честно говоря, они хотя бы нарушали однообразие унылых одиноких скитаний. Уиллиса она никогда не видела, хотя и была в уверенности, что он где-то здесь. Задумывалась, так ли ему нудно, как ей, и решила, что возможно и нет. Ведь он мог по крайней мере созерцать ее беззаботно красующиеся прелести, которые должны были привлечь готового к нападению насильника.

«Где ты, Клиффорд?» — вопрошала она в душе.

Может быть, испугался? Или при взгляде на изуродованную, окровавленную девушку, которой ты разбил голову, тебя замутило? Может, ты решил бросить это дело или только ждешь, когда все стихнет?

— Ну, покажись же, Клиффорд! Видишь, как роскошно я покачиваю бедрами? Наживка эта для тебя. А крючок — револьвер тридцать восьмого калибра в моей сумочке. Ну, что же ты, Клиффорд? Давай!

На том расстоянии, с которого он следил за Эйлин, Уиллис мог различить только белый свитер и время от времени — красные блики, когда свет падал на ее волосы.

Он тоже очень устал.

Прошло уже много лет с той поры, как он был патрульным, и это было хуже, чем любой маршрут по городу. На маршруте есть и бары, и рестораны, иногда ателье или кондитерская. И к тому же тут вы можете наскоро выпить пивка, там перехватить чашечку кофе, переброситься словом со знакомым или зайти погреться.

«Можно подумать, эта девка без ума от прогулок», — подумал он. Четыре ночи он шагал за ней, пошла уже пятая, но она ни разу не остановилась. Такое удивительное рвение и самоотверженность, конечно, нужно было ценить.

Но, Господи Боже, что там у нее внутри, моторчик? Откуда силы переставлять ноги? (А ноги хороши, Уиллис, нужно признать.)

Зачем она шагает так быстро? Уж не думает ли она, что Клиффорд — бегун-марафонец? Он спросил ее об этом в первую ночь совместных скитаний по городу. Она слегка улыбнулась, поправила волосы и сказала:

— Я всегда хожу быстро.

Теперь он думал, что она была неправа. Должна была сказать:

— Всегда бегаю медленно.

Не завидовал он Клиффорду. Кто бы он ни был и где бы ни находился, хрен бы он пешком догнал эту Красную Шапочку с белыми буферами.

«Ну, — подумал он, — ей виднее».

Где бы ты ни был, Клиффорд, мисс Барк покажет тебе где раки зимуют.

* * *

Вначале он услышал стук ее каблучков.

Нетерпеливый стук дятла по массивному дубовому сердцу большого города. Беспокойное цоканье легких туфелек на быстрых, крепких ногах.

Потом он увидел белый свитер, визуальный сигнал вдали, который все приближался, утрачивая свою бестелесность, пока не превратился в трехмерную пластичность скульптуры, а потом и в реальность — мягкую шерсть, облегающую крепкую высокую грудь.

Потом он разглядел длинные рыжие волосы, которые ветер трепал своими нервными пальцами. Притаившись в переулке на другой стороне, он следил, как гордо она плывет мимо, и проклинал место, где стоял, — жаждал быть на той стороне.

Через плечо у нее была переброшена черная кожаная сумочка на длинном ремешке, которая при каждом шаге била ее по левому боку. Сумочка, похоже, была тяжелая.

Он знал, что впечатление бывает обманчиво: большинство женщин таскает там всякое барахло; но тут он чуял деньги. Это была либо проститутка, вышедшая на охоту, либо штучка из лучшего общества, которой поздно ночью приспичило пройтись, — черт их разберет.

Но кем бы она ни была, сумочка ее сулила деньги, как раз сейчас нужные ему позарез.

Газеты были полны историей Дженни Пейдж, Господи!

Пришлось ему убраться с улиц. Но как долго продлится вся эта суматоха? Ему же нужно на что-то жить!

Он следил, как рыжеволосая красотка прошла мимо, потом нырнул в переулок и быстро определил направление, чтобы пересечь ее вероятный маршрут.

Не видел, что Уиллис идет за ней.

И Уиллис не заметил его.

Вдоль каждого квартала — три фонарных столба, — подумала Эйлин. От одного до другого — полторы минуты. На весь квартал — четыре с половиной минуты. Элементарная математика.

И ничего это не быстро. Если Уиллис думает, что быстро, нужно бы ему видеть ее брата. Тот все делает по-настоящему быстро — молниеносно завтракает, обедает…

Впереди кто-то двигался.

В голове у нее словно заработал огромный пылесос, мысли стали четкими и чистыми, как ограненный бриллиант. Левой рукой раздвинула ремешки сумки, приоткрыв ее и почувствовав успокаивающее прикосновение револьверной стали.

Она шагала, гордо подняв голову и не сбавляя шага. Перед ней был парень, никаких сомнений. Заметив, быстро повернулся к ней. В темно-синем костюме, без шляпы. Высокий, где-то за сто восемьдесят.

— Эй, — крикнул он. — Эй, ты! — и она сразу почувствовала, как сердце у нее ушло в пятки: на сто процентов была уверена, что это Клиффорд.

И тут у нее появилось ощущение какой-то глупой ошибки. На рукаве синей формы она заметила нашивки, а на воротнике — узкие белые галуны. Тип, которого она приняла за Клиффорда, был просто моряком без шапки. Напряжение ее спало. Губы тронула легкая улыбка.

Моряк приблизился к ней. Видела, как он переваливался с боку на бок, словно в шторм. Прямо скажем, он был пьян в стельку, и это состояние однозначно объясняло, почему он с непокрытой головой.

— Ну вы только гляньте, — он икнул, — какая рыженькая! Иди сюда, рыжуленька!

Он потянулся к Эйлин, но та быстро и решительно отстранила его руку.

— Отвали, — сказала она. — Ты ошибся адресом!

Моряк покачал головой и захохотал во все горло.

— Ошибся адресом? — грохотал он. — Боже, так она приняла меня за обычного бандита!

Эйлин была абсолютно все равно, кем он себя считает, ей только нужно было, чтобы он не совал нос не в свое дело; ловко прошмыгнув мимо него, она зашагала дальше.

— Эй, — рявкнул он, — ты куда?

За собой она услышала торопливые шаги, потом почувствовала, как ее схватили за локоть. Обернулась и вырвала руку.

— Ну ты чего? — спросил он. — Тебе моряки не нравятся?

— Что вы, все прекрасно, — ответила Эйлин, — но лучше бы вам вернуться на корабль. А теперь отстаньте! — Она даже топнула ногой.

Он неожиданно трезво взглянул на нее и вдруг спросил:

— Слушай, а ты не хочешь со мной переспать?

Эйлин не смогла сдержать улыбки.

— Нет, — сказала она. — Премного благодарна, но нет.

— А почему это нет? — спросил он, воинственно выставив челюсть.

— Я замужем.

— Ну и что? Я тоже женат.

— Мой муж — полицейский.

— А я ложил на копов. Мне беречься надо только тех свиней из береговой охраны. Их надо бояться. Ну, так что, малышка?

— Нет, — твердо ответила Эйлин. Отвернулась и зашагала дальше, но он обогнал ее и загородил дорогу.

— Можем поговорить о твоем муже и о моей старухе, что скажешь? Ха, у меня лучшая жена на свете.

— Ну, так идите к ней домой, — сказала Эйлин.

— Не могу, черт бы их всех побрал! Она в Алабаме!

— Отвали, — сказала Эйлин. — Я серьезно. Отвали, пока не нарвался на неприятности.

— Не-а, — упрямо настаивал он, — я хочу с тобой в постель.

— Господи Боже мой!

— В этом нет ничего плохого. Все нормально.

— Кроме твоей морды поганой, — не выдержала Эйлин.

— Что?!

— Ничего. — Она обернулась и взглянула через плечо, где Уиллис. Того нигде не было видно. Он явно где-то подпирал стенку, давясь от хохота. Обойдя моряка, она зашагала по улице. Моряк, догнав ее, шел рядом.

— Нет ничего лучше пеших прогулок, — заявил он. — Я буду гулять с тобой, пока не сотру ноги по самую задницу, или пока ты не согласишься залечь со мной в постель. Нагуляемся до обалдения.

— Ну смотри, ты у меня дождешься, — проворчала Эйлин и начала лихорадочно размышлять, как бы набрести на кого-нибудь из береговой охраны. Черт, полицейских никогда нет там, где они нужны!

«Нашла время глазки строить!» — подумал Уиллис.

Что ей, нечем больше заняться, чем трепаться с моряками! Двинула бы этого проклятого жеребца по голове и затащила в глухой переулок! Как, черт возьми, мы выманим Клиффорда, если она будет шляться с моряком? Может, вмешаться? Или она что-то задумала? Когда имеешь дело с бабами, хуже всего то, что они не в состоянии думать по-мужски.

Лучше бы он остался дома.

Глядя на все это, он молча проклинал моряка.

Откуда свалился этот болван? Как ему теперь заполучить эту сумочку? В кои-то веки подвернулся удобный случай, в первый раз с тех пор, как началась вся эта шумиха вокруг Дженни Пейдж, и тут невесть откуда приперся этот моряк, и все летит к черту.

Может, он все же уйдет?

Может, девка даст ему по морде, и он смоется?

А может, и нет. Если она проститутка, то пойдет с ним, и тогда все.

Как это полиция позволяет всяким вшивым морячкам шататься по улицам?

Он видел, как девица крутит бедрами, и как с ней рядом идет вразвалку широким шагом моряк; проклинал полицию, проклинал моряков, а заодно проклинал и рыжеволосую красотку.

Когда они свернули за угол, он перебежал улочку и помчался проходным двором, рассчитывая обогнать их на пару кварталов и надеясь, что рыженькая тем временем избавится от моряка. Пальцы его просто ныли от желания схватить сумочку, все еще болтавшуюся на ее левом плече.

— С какого ты корабля? — спросила моряка Эйлин.

— С крейсера Соединенных Штатов «Хантаг», — ответил моряк. — Что, кисонька, теперь тебе со мной интересно?

Эйлин остановилась. В упор глянула на моряка, и ее зеленые глаза метали грозные молнии.

— Послушай, я работаю в полиции, понимаешь? Я сейчас на службе, и мне совсем не нравится, что ты путаешься под ногами!

— Что-что? — переспросил моряк. Собрался было дико заржать, но ее ледяной голос его поразил.

— У меня в сумочке «38-спешл», — спокойно продолжала она. — Я считаю до шести, потом его достану, выстрелю тебе в ногу, оставлю тебя валяться на тротуаре и вызову патруль береговой охраны. Считаю.

— Слушай, ты что…

— Раз…

— Что это все значит? Я только…

— Два…

— У тебя что, серьезно, пистолет…

В руке ее тут же появилось оружие. Глаза у моряка полезли на лоб.

— Три…

— Да я уже…

— Четыре…

Ошеломленный моряк еще раз взглянул на револьвер.

— Спокойной ночи, мисс! — Он развернулся на каблуках и пустился наутек. Эйлин смотрела ему вслед. Револьвер она сунула обратно в сумку, улыбнулась, свернула за угол и пошла по неосвещенной улице. Не прошла и пятнадцати шагов, как чья-то рука сдавила ей горло и втащила в переулок.

Моряк припустил с такой скоростью, что Уиллис прыснул от смеха. Форменка его так и раздувалась на ветру. Он мчался посреди улицы странным стилем: вразвалку — как моряк, спотыкаясь, как пьяница, и галопом — как трехлетка на Кентукки-дерби. Глаза вытаращены, волосы безумно растрепаны.

Заметив Уиллиса, он юзом затормозил и, переводя дух, посоветовал:

— Приятель, если увидишь вон ту рыжую девку, держись от нее подальше, честно тебе говорю.

— Что случилось? — с отеческим сочувствием спросил Уиллис, изо всех сил борясь со смехом, который так и рвался наружу.

— Что случилось? Приятель, да у нее в сумочке целый арсенал. Я лучше сматываюсь!

Кивнув Уиллису, он припустил снова. Уиллис проводил его взглядом, рассмеялся и взглянул вперед — где же Эйлин. Видимо, свернула за угол.

Ухмыльнувшись, он решил, что моряк оказался совсем недурным развлечением, скрасившим их бессмысленное блуждание по улицам, в глупой надежде наткнуться на грабителя, который, наверное, так никогда и не появится. И как раз в тот момент, когда она хотела выхватить револьвер из сумочки, ремешок ее соскользнул с плеча. Почувствовала, как тяжесть сумочки, означавшая для нее безопасность и спасение, исчезла. Когда же выставила ногу, готовясь бросить нападавшего через плечо, тот резко развернул ее и шмякнул о стену дома.

— Я не шучу, — прошипел он угрожающе, и она поняла, что он всерьез. От удара о стену ей перехватило дыхание. На его едва освещенном лице не было очков, но цвет глаз она все равно разглядеть не могла. На голове у него была шляпа, и Эйлин кляла ее в душе, потому что не видны были волосы.

И тут взлетел его кулак и угодил ей точно в левый глаз. Она слышала о красных и желтых кругах и искрах, которые сыпятся из глаз в таких случаях, но до этого момента ничего подобного не испытывала. Внезапно ослепнув, она силилась оторваться от стены, но он снова грубо ударил ее спиной.

— Это только для острастки, — зашипел он, — Не вздумай кричать, когда я уйду, поняла?

— Понятно, — спокойно сказала она. — «Уиллис, где ты? — вопила она в душе. — Господи, да где же он?»

Его нужно задержать, пока не подошел Уиллис. Ну, торопись же ты, Уиллис!

— Кто вы? — спросила она.

Кулак его взлетел снова, и голова ее содрогнулась от сильного удара.

— Заткнись! — угрожающе предупредил он. — Я ухожу.

Если это Клиффорд, у нее есть шанс.

Если это он, несколько секунд могут все решить, нужно заставить себя и на несколько секунд собрать все силы. Она только знала, что должна задержать этого типа, пока не подошел Уиллис.

Вот! Он уже приближается!

— Клиффорд благодарит вас, мадам, — сказал грабитель, приложил руку к груди и низко поклонился. Эйлин крепко сжала кисти рук, взмахнула над головой и изо всех сил огрела его по затылку. Неожиданный удар его ошеломил. Начал валиться вперед. Эйлин огрела его коленом под нижнюю челюсть. Широко взмахнув руками и выронив сумочку, спотыкаясь, отлетел назад, а когда опять поднял голову, Эйлин уже была наготове, держа в руке туфлю шпилькой вперед. Не ожидая новой атаки, подпрыгивая на босой ноге, она ударила его по голове.

Отскочив в сторону, тот избежал удара; потом взревел, как раненый медведь, и атаковал снизу, угодив ей точно под ложечку. Резкая, острая боль пронзила ее, и тут он ударил снова и снова. Бил ее зло и жестоко. Бросив туфлю, она схватила его за пиджак; одной рукой нащупала его лицо, пытаясь царапать и рвать, в отчаянной схватке самозащиты, забыв обо всех полицейских навыках и сосредоточившись только на своем женском оружии — ногтях.

Так и не достав его лица, подалась вперед, снова схватила его за пиджак, зацепившись за передний карман. Рванув рукой, почувствовала, как трещит ткань, но когда обрывок был у нее в руке, она получила еще один сильнейший удар в подбородок. Больно ударилась о стену, но тут уже услышала топот бегущего Уиллиса.

Грабитель нагнулся за сумочкой и схватился за ремешок, как раз когда Уиллис с пистолетом в руке вбежал в переулок.

Резко выпрямившись, Клиффорд метнул сумочку. Она ударила Уиллиса по голове, тот споткнулся, и пистолет выстрелил. Потряс головою, чтобы прийти в себя, и, видя, что грабитель пустился наутек, выстрелил навскидку, потом еще раз; но так и не попал. Клиффорд метнулся за угол, и Уиллис бросился за ним.

Грабителя нигде не было.

Уиллис вернулся к Эйлин Барк, которая лежала на земле, привалившись к стене. Поджав ноги, так что юбка задралась до пояса, она держалась за голову; на саму себя она уже похожа не была. Левый глаз начал заплывать.

Когда она подняла голову, Уиллис вздрогнул.

— Он вас ударил!

— Где вас черти носили? — простонала Эйлин Барк.

— Я шел за вами. Но понятия, не имел, что что-то происходит, пока не услышал, как кто-то орет: «Заткнись».

— Сволочь, изрядно он меня уделал, — пожаловалась Эйлин. — Как там у меня с глазом?

— Будет фонарь, — сообщил Уиллис. — Как только придете в себя, пойдем поищем где-нибудь сырого мяса. — Немного помолчал. — Это был Клиффорд?

— Разумеется, — ответила она. Встала и тут же скорчилась. — Ох, кажется, он сломал мне ребро.

— Не шутите так, — заволновался Уиллис.

Теперь у Эйлин заболело под ложечкой.

— Нет, это только кажется. О-о-ох, Боже!

— Вы его хорошо рассмотрели?

— Было слишком темно. — Она подняла руку. — Но я оторвала ему карман.

— Ладно. А это что на тротуаре?

— Где?

Он нагнулся:

— Сигареты. Хорошо, может быть, на целлофане остались какие-то отпечатки.

Потом он осторожно поднял пачку и завернул ее.

— Они у него были в переднем кармане, — сказала Эйлин и коснулась опухшего глаза. — Ну, пойдем, наконец, поищем сырого мяса?

— Разумеется. Но вначале кое-что еще.

— Что?

— Спички. Если в кармане были сигареты, вероятно, там были и спички.

Вынув фонарик, он включил его. Световой круг медленно задвигался по тротуару.

— Ага, вот они. — Он нагнулся и другим платком, который достал из внутреннего кармана, поднял коробок спичек.

— Послушайте, мы что, не пойдем за мясом? — спросила Эйлин.

Уиллис посмотрел на коробок.

— Может, нам и повезет.

— Что вы имеете в виду?

— Реклама на этих спичках. Они из бара здесь в городе. Называется «Три туза». Теперь мы знаем, куда ходит Клиффорд.

Он взглянул на Эйлин, и по его лицу расплылась широкая улыбка. Она надела туфлю.

— Ну, идем, — сказал он, — займемся твоим глазом.

— Я ухе начала думать, что ты о нем забыл, — отозвалась Эйлин.

Взяла его под руку, и они зашагали вверх по улице.

 

Глава XIII

Как только в четверг вечером Клинг улучил минутку, он тут же позвонил Клер Таунсенд.

Возможность эта возникла во время обеда. Заказав себе сандвич и чашку кофе, он отыскал в телефонной книге имя Ральфа Таунсенда, живущего в Риверхиде, на Петерсон-авеню, 728. Войдя в будку, набрал номер. Когда телефон безрезультатно прозвонил двенадцать раз, повесил трубку.

В тот день на обходе у Клинга было много работы. Одна женщина, когда муж назвал ее «милашка», бросилась на него с бритвой и заделала ему на роже рану величиной с банан. Клинг ее арестовал. Но к моменту его появления бритва исчезла — как исчезают все орудия насилия — в ближайшей канаве.

Только он снова вышел на улицу, как банда подростков напала на парня, возвращавшегося из школы. Тот совершил непростительную ошибку, отпустив какую-то шуточку в адрес девицы, входившей в банду, горящую теперь жаждой реванша. Клинг появился как раз в тот момент, когда хулиганы пытались втоптать юношу в тротуар. Одного из них схватил за воротник и сказал, что лица всех, избивавших парня, он запомнил, и если с парнем что-то случится после его ухода, знает где их искать. Хулиган понимающе кивнул и убежал следом за всеми. Парень, на которого напали, отделался всего несколькими ссадинами на голове. Такие драки были здесь обычным явлением.

Потом Клинг разогнал игроков в кости в одном из подъездов, выслушал бесконечную жалобу хозяина магазина, который утверждал, что восемнадцатилетний парень стянул у него рулон синей чесучи, предупредил хозяина одного из баров, что заберет у него лицензию, если еще раз увидит, как по его бару шляются проститутки, по соседству выпил кофе с знакомым полицейским, потом вернулся в участок и переоделся в штатское.

Едва выйдя на улицу, тут же позвонил Клер. На четвертом звонке она сняла трубку.

— Кто это? — сердито спросила она. — Черт, но вы меня вытащили из-под душа. С меня так и льет.

— Простите, — ответил Клинг.

— Это вы, Клинг? — узнала она по голосу.

— Да.

— Я хотела вам позвонить, но не знала куда. Я кое-что вспомнила, может быть, Это вам поможет.

— О чем?

— В тот вечер, когда я шла с Дженни на станцию, она мне кое-что сказала.

— Что?

— Упомянула, что ей предстоит добираться полчаса. Это что-нибудь значит?

— Возможно. Спасибо. — Он промолчал. — Я подумал…

— Да?..

— Насчет… насчет ужина… Я думал, может быть…

— Послушайте, Клинг, — перебила она его, — я надеюсь, вы не намереваетесь пригласить меня на ужин?

— Нет, я правда хочу, — настаивал он.

— Я самая заурядная женщина на свете, серьезно. Вы умрете от скуки.

— Можно попробовать.

— Не портите себе жизнь. Лучше на те деньги, которые хотите потратить на меня, купите маме подарок.

— Я купил его на прошлой неделе.

— Купите еще один.

— Кроме того, я и сам бы хотел немного кутнуть.

Клер рассмеялась.

— Ну, видите, теперь это звучит чуть привлекательнее.

— Серьезно, Клер…

— Серьезно, Клинг, лучше не надо. Я скучная, нудная, со мной вы не получите никакого удовольствия.

— Я уже сейчас его испытываю.

— Это все только слова.

— Слушайте, а вы не страдаете комплексом неполноценности или чем-то подобным?

— Нет, доктор, комплексом неполноценности я не страдаю, — ответила она, — я просто неполноценная и есть.

Клинг засмеялся, она спросила:

— Что, вспомнили этот анекдот?

— Нет, не вспомнил, но все равно здорово. Так как насчет совместного ужина?

— Для чего?

— Вы мне нравитесь.

— В этом городе миллион других девушек.

— И даже намного больше.

— Клинг…

— Берт.

— Берт, к сожалению, со мной у вас ничего не выйдет.

— Я еще не сказал, чего я хочу.

— Что бы вы ни хотели, на меня не рассчитывайте.

— Клер, давайте рискнем. Разрешите мне пригласить вас на ужин, пусть даже это будет самый неудачный вечер в моей жизни. Мне приходилось рисковать и большим. На войне я время от времени рисковал и жизнью.

— Вы воевали? — спросила она.

— Да.

В голосе ее вдруг проснулся интерес.

— В Корее?

— Да.

В трубке все стихло.

— Клер?

— Да, я слушаю.

— Что случилось?

— Ничего.

— Опустите, пожалуйста, еще пять центов за следующие три минуты, — произнес автомат.

— А, ч-черт, минутку, — он полез в карман и бросил монетку в щель. — Клер?

— Вот, вы уже тратите на меня деньги, — отозвалась она.

— Ничего, денег хватит. Так как мы договоримся? Я заеду за вами вечером где-нибудь в половине седьмого?

— Нет, сегодня вечером это исключено.

— А завтра?

— Завтра у меня допоздна занятия. Часов до семи.

— Так я подожду перед колледжем.

— Но у меня не будет времени переодеться.

— Пойдете со мной в том, что будет на вас.

— Обычно я хожу на занятия в туфлях на низком каблуке и в старом растянутом свитере.

— Изумительно, — восхищенно сказал он.

— Хотя, впрочем, думаю, я могла бы надеть платье и туфли на каблуках. Наших оборванцев в колледже это бы шокировало. Но могло бы и послужить примером.

— Значит, в семь?

— Договорились, — ответила она.

— Тогда до свидания.

— До свидания.

— До сви… — улыбаясь, он повесил трубку. Опомнился, уже выходя из кабины. Полез в карман и обнаружил, что мелочи больше нет. Пришлось зайти в кондитерскую лавочку, хозяин которой был занят продажей малиновых леденцов по два цента штука. Пока раздобыл мелочь, прошло минут пять. Торопливо набрал номер.

— Алло?

— Клер, это снова я.

— Знаете, вы меня опять вытащили из-под душа.

— Господи, мне ужасно жаль, что вы не сказали, у какого колледжа мы встретимся.

— Ох! — Клер умолкла. — Точно, не сказала. Возле женского университета. Знаете, где это?

— Да.

— Отлично. Приходите в Ридли Холл. Там найдете редакцию нашего факультетского журнала. Он называется «Ридлевский вестник». Там я переодеваюсь. И берегитесь всех этих дерзких женщин.

— Я буду там минута в минуту.

— А я воспользуюсь своей женской привилегией и опоздаю на десять минут.

— Я подожду.

— Ладно. Но теперь вы меня извините, на ковре подо мной уже целая лужа.

— Простите, тогда уж лучше идите мыться.

— Вы так это сказали, словно думаете, что я грязная.

— Если хотите поговорить, я в вашем распоряжении на всю ночь.

— Лучше уж я домоюсь. До свидания, мучение.

— До свидания, Клер.

— Вы упрямы и сознаете это, правда?

Клинг сглотнул.

— Упрямый? Что вы имеете в виду? — спросил он.

— Ах! — вздохнула Клер. — До свидания, — и повесила трубку.

Добрых три минуты он стоял в будке и глупо улыбался. Наконец в стекло забарабанила упитанная дама и заорала:

— Молодой человек, это телефонная будка, а не гостиница!

Клинг распахнул двери.

— Очень жаль, — сказал он, — а я только что заказал у портье ужин в номер.

Женщина заморгала, лицо ее вытянулось от удивления, а потом она ввалилась в будку и демонстративно хлопнула дверью.

В тот вечер в десятом часу Клинг вышел из подъезда на Петерсон-авеню. Немного постоял на перроне, глядя на огни большого города, которые весело мерцали в свежем осеннем воздухе. В том году осень не хотела уходить. Не хотела уступить место зиме. Упрямо («Упрямый? Что вы имеете в виду?» — мелькнуло у него в голове, и он снова улыбнулся) держалась, вспоминая о лете, и люди тоже заразились у нее этой жаждой жизни, это было видно по выражению лиц тех, кто шел по улицам.

Один из них, один среди них — это тип по имени Клиффорд. Где-то среди людей, которые спешат и улыбаются, движется ненормальный тип. Где-то среди тысячи зрителей в кинотеатрах может быть убийца, глядящий на экран.

Где-то на скамеечке, среди шепчущих и целующихся влюбленных может поджидать он наедине со своими грязными мыслями. Где-то среди открытых улыбающихся лиц, среди взлетающих при разговорах в холодный воздух струек пара расхаживает он со сжатыми зубами.

Клиффорд.

Сколько Клиффордов в таком огромном городе?

Сколько Клиффордов в телефонной книге? Скольких Клиффордов нет в телефонной книге?

Перетасуйте колоду карт-Клиффордов, раздайте их и вытяните одного, любого Клиффорда.

Но время для мыслей о Клиффордах было неподходящее.

Это было время для прогулок на природе, где свежий воздух вам щиплет лицо, где под ногами шуршат сухие листья, и деревья наряжены в ослепительные цвета. Это было время трубок из можжевелового корня, время твидовых пиджаков и наливных румяных яблок. Было время для мыслей о вкусном ужине, хороших книгах, теплом одеяле и плотно закрытых окнах, хранящих от зимней стужи.

Время было не для Клиффорда, не для убийств…

Но убийство произошло, а в уголовной полиции работали парни с холодными взглядами, которым никогда не было по семнадцать.

Но Клингу семнадцать когда-то было.

Он направился к кассе, где меняли мелочь. Человек в зарешеченном окошке разглядывал какой-то комикс. Клинг заметил, что это был один из самых дурацких образчиков в своем роде, который лежал в каждом ларьке и в котором речь шла о вдове, страдавшей неизлечимым склерозом.

Кассир поднял глаза.

— Добрый вечер, — поздоровался Клинг.

Кассир подозрительно уставился на него.

— Добрый вечер.

— Можно вас кое о чем спросить?

— Смотря о чем, — ответил кассир.

— Ну…

— Если вы собираетесь меня грабить, молодой человек, так забудьте об этом, — посоветовал кассир. — Овчинка выделки не стоит, и потом полицейские в нашем городе знают свое дело, так что далеко вам не уйти.

— Спасибо за совет, но грабить вас я не собираюсь.

— Чудненько. Меня зовут Рут. Сэм Рут. Приятели именуют это место «будкой Рута». Чем могу служить?

— Ночью вы работаете?

— Иногда. А что?

— Я хотел бы разыскать одну девушку, которая обычно садилась в поезд на этой станции.

— Тут в поезда садится уйма молоденьких девчат.

— Эта девушка обычно приходила между десятью и половиной одиннадцатого. Вы когда работаете?

— Когда я работаю в вечернюю смену, прихожу в четыре и ухожу в полночь.

— Значит, около десяти вы здесь.

— Мне так тоже кажется.

— Она блондинка, — продолжал Клинг. — Очень красивая блондинка.

— Вон там внизу в пекарне работает одна блондинка-вдова. Та приходит сюда каждый вечер в восемь.

— Эта девушка совсем юная, ей семнадцать.

— Семнадцать, говорите?

— Да.

— Не припоминаю, — сказал Рут.

— Подумайте еще!

— О чем? Я ее не помню.

— Она очень красива. Если вы ее видели, то забыть не могли. Прекрасная фигура, большие голубые глаза, ну просто нет слов!

Рут прищурился.

— Эге, — сказал он.

— Что?

— Припоминаю. Хороша штучка. Да, уже припоминаю.

— Когда она приходила?

— Обычно в десять двадцать пять. Точно, я уже вспомнил. Всегда проходила на платформу к центру. Обычно я наблюдал за ней. Чертовски хороша. И ей только семнадцать, говорите? Выглядит она намного старше.

— Только семнадцать. А вы уверены, что говорите о той самой девушке?

— Послушайте, откуда мне знать? Эта блондинка приходила обычно в десять двадцать пять. Раз попросила меня разменять ей десятку, вот я ее и запомнил. Нам нельзя менять деньги крупнее, чем два доллара, хотя большинство таких не носит. Говорят, они приносят несчастье. Предрассудки — большое зло, — покачал головой Рут.

— И вы ей разменяли? — спросил Клинг.

— Из своих. Потому я ее и помню. Она мне так мило улыбалась. Эта девушка умела улыбаться. Да, точно, это была она. Обычно уезжала в центр поездом в десять тридцать.

Рут достал часы. Покачал головой и засунул их назад.

— Да, она ездила поездом в десять тридцать.

— Всегда?

— Всегда, когда я ее видел, она садилась в один и тот же поезд. С тех пор, как я разменял ей десятку, она мне всегда улыбалась. Да, было на что посмотреть, это точно. Таких буферов я в жизни не видел.

Клинг оглянулся, стенные часы показывали 10.06.

— Если я сяду в поезд в десять тридцать, — спросил он, — где я окажусь после получаса езды?

— Откуда я знаю? — удивился Рут и задумался. — Но я могу вам подсказать, как это выяснить.

— Да?

— Езжайте сами, — сказал Рут.

— Спасибо.

— Не за что. Рад был помочь, — ответил кассир и снова погрузился в комикс.

Поезд тащился через центр города, со скрежетом тормозя на знакомых станциях. Клинг разглядывал пейзажи, мелькавшие за окном вагона. Город был большим и грязным, но если вы в нем родились и выросли, он стал частью вашего существа, как печень или органы пищеварения. Он разглядывал город и одновременно следил за стрелками часов. Поезд ринулся в туннель и проник в утробу мегаполиса. Клинг сидел и ждал. Пассажиры выходили и входили. Клинг не спускал глаз со стрелок.

В одиннадцать ноль два поезд остановился на подземной станции. Предыдущая остановка была в десять пятьдесят восемь. Как бы там ни было, в расчет приходилось принимать обе станции. Он вышел из поезда и поднялся наверх, очутившись в центре Айолы.

Дома вздымались к небу, пронзая ночь пестрыми пятнами красного, оранжевого, зеленого и желтого света. На углу был магазин мужской одежды, пекарня, стоянка такси, магазин женского платья, на противоположной стороне улицы — автобусная остановка, подъезд кинотеатра, кондитерская, китайский ресторан и бар. Все эти заведения и вывески были как близнецы схожи с такими же, рассыпанными по всему городу.

Он тяжело вздохнул.

Если Дженни встречалась со своим приятелем здесь и если ее приятеля зовут Клиффорд, прочесать этот район — что искать иголку в стоге сена.

Он снова спустился в метро, на этот раз сев в поезд, идущий в обратную сторону. Вышел на первой остановке и подумал, что Дженни с тем же успехом могла выйти и здесь.

Магазины и вывески на улице были неотличимы от тех, которые он только что видел. Торжественный осмотр соблазнов большого города. Черт возьми, эта остановка почти точно такая же, как предыдущая. Почти — но не совсем.

Клинг снова сел в поезд и отправился в сторону своей холостяцкой квартиры.

На первой остановке было нечто, отсутствовавшее на второй. Глаза Клинга это нечто заметили и передали в мозг, который спрятал это где-то в подсознании.

К несчастью, в эту минуту оно ему еще ни о чем не говорило.

 

Глава XIV

Каждый дурак прекрасно знает, что наука — главное в следствии. Дайте полицейской лаборатории осколок стекла, и ребята по нему установят, какую машину вел подозреваемый, когда он последний раз ее мыл, какие штаты пересек и занимался или не занимался любовью на заднем сиденье.

Правда, если вам повезет.

А если не повезет, то от науки столько же толку, что и от детективов.

В случае Дженни Пейдж везение отвернулось от отчаянных усилий ребят из полицейской лаборатории. По правде говоря, был тут отпечаток пальца на стекле светозащитных очков, найденных неподалеку от трупа. К несчастью, идентифицировать кого-то по одному-единственному отпечатку пальца — это вроде как угадать за чадрой лицо мусульманской женщины. Но ребята из лаборатории не собирались опускать руки.

Хозяйничал в лаборатории лейтенант полиции Сэм Гроссман. Это был высокий стройный мужчина со спокойным характером, спокойными глазами и вежливыми манерами. Очки были единственной приметой интеллигентности на словно вытесанном из скалы лице, по выражению которого можно было решить, что индейцы только что сожгли его ферму в Новой Англии.

Работал он в полицейском управлении в белой стерильной лаборатории, занимавшей половину первого этажа. Работа в полиции ему нравилась. У него был точный, аналитический ум, в соединении бесспорного научного факта с полицейской практикой ему виделось нечто чистое и возвышенное. По натуре он был чувствителен, но давно уже перестал совмещать факт насильственной смерти с человеком, которого она постигла. Он видел слишком много куч кровавого тряпья, исследовал слишком много останков сгоревших дотла, анализировал химический состав слишком многих отравленных желудков. Смерть для Сэма Гроссмана была великим символом равенства. Человеческие проблемы она превращала в проблемы математические. Если его лаборатории повезет, то два и два всегда будут равны четырем. Но поскольку счастье не всегда им улыбалось, а иногда и просто отворачивалось, два и два иногда равнялись пяти, шести, а то и одиннадцати.

На том месте, где погибла Дженни Пейдж, перед чертежной доской из мягкого дерева, закрепленной на треногом фотоштативе, стоял человек. С собой он принес теодолит, компас, ватман, мягкий карандаш, резинку, обычные кнопки, деревянный треугольник, линейку, мерную ленту и металлическую рулетку.

Человек работал молча и напряженно. Пока фотографы сновали вверх-вниз по месту преступления, а техники фиксировали отпечатки, отмечавшие положение тела, которое уже отнесли в машину, пока вокруг искали следы ног или шин — человек стоял как художник, рисующий сарай на Кэйп Код.

Поздоровался с детективами, которые мимоходом задержались на пару слов. Казалось, что суету вокруг он просто не замечает.

Молча и сосредоточенно, детально и методически начертил план места преступления. Потом все собрал и вернулся в свой кабинет, где по эскизу выполнил гораздо более точный чертеж. Тот размножили и вместе с остальными фотографиями места преступления разослали во все отделения, привлеченные к расследованию.

Занимался им и Сэм Гроссман, поэтому одна копия плана пошла и на его стол. План был черно-белым, ибо цвет в этом случае значения не имел.

Гроссман изучил его холодным, критическим взглядом торговца картин, изучающего вероятную подделку под Ван Гога.

Девушку нашли на скалистом уступе под четырехметровым обрывом, спадавшим к руслу реки. От разворотной площадки на набережной тропа вела сквозь кусты и клены на вершину утеса, в девяти метрах чад рекой Харб.

Разворотная площадка была хорошо видна с набережной, которая широкой дугой сворачивала под мост Гамильтона и потом взбиралась на него. Тропу, как и подъем к утесу, закрывали от набережной деревья и кусты.

Четкие следы шин нашли в тонком слое глины, который остался на бетоне разворотного круга со стороны реки. Возле тропы обнаружили темные очки.

И это было все.

К несчастью, склон обрыва круто вздымался вверх. Тропа вилась по твердой доисторической скале. И ни девушка, ни ее убийца не оставили никаких следов, которыми могли бы заняться ребята из лаборатории.

И чем дальше, тем хуже, — хотя с левой стороны тропу скрывали кусты и деревья, по ее правую сторону до самой вершины утеса не росло ничего. Одним словом, негде было зацепиться ни обрывку ткани, кожи или ниток, ни смахнуть слежавшуюся пыль.

Казалось правдоподобным, что девушку привезли сюда в машине. На разворотном кругу не было следов ремонта. Если бы машина свернула на круг из-за дефекта, домкрат оставил бы следы на бетоне, а при ремонте могли остаться пятна масла или кусочки металла. Разумеется, у машины мог быть дефект в моторе. В этом случае обычно открывают лишь капот. Но тут остались комки глины, тянувшиеся по бетонному кругу. Если бы кто-то зашел спереди автомобиля и поднял капот, он бы явно оставил следы. Но следов не было, и не похоже, чтобы кто-то пытался их стереть.

Поэтому полиция полагала, что девушка и ее убийца ехали в западном направлении по набережной, свернули на поворотный круг и потом пешком пошли наверх.

Девушка была убита на самой вершине утеса. До этого она была жива. На тропе, поднимавшейся наверх, не нашли никаких следов крови. Если бы ее убили раньше и вынесли из машины, кровь из раны на голове, несомненно, забрызгала бы скалу.

Орудие убийства, которым разбили лицо и проломили череп, было тяжелым и тупым. Девушка, несомненно, бросилась на врага и сорвала с него очки. Потом рухнула вниз с утеса, и очки вылетели из руки.

На первый взгляд похоже было, что стекло в очках разбилось при падении на землю. Но это было не так. Техники не нашли на земле ни одного осколка стекла. Значит, очки были разбиты еще до того, как слетели вниз с обрыва. И произошло это не поблизости. Ребята из лаборатории впустую прочистили всю округу. Фигура человека, носившего темные очки с разбитым стеклом, казалась неправдоподобной, но все говорило именно об этом.

Разумеется, по очкам ничего установить не удалось. Только то, что они из самых дешевых.

Следы шин вначале выглядели весьма многообещающе, но когда отпечатки исследовали и установили их технические характеристики, выяснилось, что толку от них не больше, чем от очков.

Шины были шириной 17 см, диаметром 45 см. Весили они одиннадцать с половиной килограммов. Изготовлены были из резины с нейлоновым радиальным кордом и рельефным протектором, чтобы избежать скольжения и бокового заноса. Шины продавались по 18 долларов и четыре цента, включая федеральный налог.

Купить ее в США мог любой, имевший каталог фирмы «Сирс и Робак». Марка шины была «Аллстэйт».

Человек мог заказать хоть одну, хоть сто штук — стоило перевести деньги и заказать номер по каталогу 95 Н03067 К.

В городе было, вероятно, тысяч восемьдесят людей, у которых на машине стояло по четыре таких шины, не учитывая запасную, лежавшую в багажнике.

Шины эти сказали Гроссману только одно: машина, свернувшая на круг, была легковой. Размер и все данные исключали грузовик.

Гроссман чувствовал себя как человек, который нарядился, а идти ему некуда. Разочарованный, он переключился на карман, который Эйлин Барк оторвала от пиджака Клиффорда.

Когда в пятницу днем Роджер Хэвиленд зашел за результатами экспертизы, Гроссман сообщил ему, что обрывок ткани от кармана изготовлен из стопроцентного нейлона и был пришит к костюму, который можно купить в сети магазинов мужской одежды за тридцать два доллара. В сети этой было тридцать четыре магазина, разбросанных по всему городу. Костюмы они получили только одного цвета — синего.

Хэвиленд понял, что ничего нового о костюме, который продается в тридцати четырех магазинах, он не узнает, и задумчиво почесал затылок.

— Нейлон? Кто, черт возьми, осенью носит нейлон?

Мейер был в восторге.

Влетел в комнату, подскочил к Темплу, который что-то разыскивал в картотеке, и хлопнул его по спине.

— Они нашли его! — крикнул.

— Кого? — спросил Темпл. — Господи, ты мне чуть хребет не сломал. О чем ты говоришь?

— Да о тех кошках, — возмутился Мейер, сердито смерив Темпла взглядом.

— О каких кошках?

— Ну, о тех, из тридцать третьего отделения. Ну, тот парень, что крал кошек. Господи, да ведь это был самый интересный случай, который им когда-нибудь доставался. Я разговаривал с Ануччи, ты его знаешь? Он там детектив третьего класса и работал над этим делом от начала до конца. Через его руки прошло большинство материалов. Ну, дружище, они-таки справились!

Мейер внимательно следил за Темплом.

— А в чем, собственно, было дело? — спросил Темпл, у которого проснулся интерес.

— Прошлой ночью они наконец напали на след. Некая женщина сообщила им, что у нее пропала ангорская кошка. Ну, и они нарвались на того типа в одном из переулков, и угадай, что он делал?

— Что? — спросил Темпл.

— Жег кошку!

— Жег кошку? Ты хочешь сказать, он ее поджег?

— Вот именно, — крикнул Мейер. — Когда они появились, бросил ее и исчез бесследно. Кошку спасли и к тому же получили точное описание подозреваемого. Ну, а потом уже все пошло как по маслу.

— Когда его взяли?

— Сегодня днем. Его взяли дома, и о такой мерзости я никогда даже не слышал. Этот тип сжигал всех кошек, сжигал их дотла.

— Не верю, — сказал Темпл.

— Ну и не верь. Крал кошек и сжигал их дотла. В комнате у него повсюду были полки и все заставлены стаканчиками с кошачьим пеплом.

— Но зачем это ему? — спросил Темпл. — Он что, псих?

— Ничего подобного, милостивый государь, — заявил ему Мейер. — Но можешь быть уверен, что и ребята из тридцать третьего отделения спросили его именно об этом.

— И чего они добились?

— Они спросили его об этом, Джордж. Спросили именно об этом. Ануччи отвел его в сторону и спросил: «Слушай, Мак, ты псих или как? Почему ты сжигал кошек и собирал пепел в стаканчики?» Вот именно так он его спросил.

— Ну и что этот тип сказал?

Мейер терпеливо продолжал:

— Ну и чего бы ты ожидал? Он им объяснил, что совсем не псих и что у него есть веская причина собирать в стаканчики кошачий пепел.

— Какая? — не выдержал Темпл. — Какая, черт возьми?

— Он делал из них быстрорастворимых кошек, — мягко пояснил Мейер. — Причем без кофеина, — и захохотал.

Заключение по пачке сигарет «Пелл-Мелл» и коробку спичек пришло вскоре пополудни. Но в нем не было ничего, кроме того, что оба предмета долго были в употреблении. Единственное, что отдел дактилоскопии добыл с обоих предметов, — это бесполезные тени смазанных отпечатков.

Коробок спичек с аляповатой рекламой бара «Три туза» отослали в Центральное следственное управление, и детективы криминального отдела Северного округа и 87 участка тяжело вздохнули, ибо коробок спичек означал новые километры на ногах.

Клинг заботливо наряжался на свидание.

Сам не знал почему, но чувствовал, что нужно уделить особое внимание тому, как ухаживать и вести себя с Клер Таунсенд. Ему казалось, что никогда — ну, редко когда, — он не терял так голову из-за девушки, что он наверняка будет разочарован и сломлен навсегда — ну, скажем, надолго, если ее потеряет. Он точно еще не знал, что предпринять, но инстинктивно чувствовал, что нужно действовать весьма осторожно. Недаром она столько раз его предупреждала. Повесила себе на шею табличку «Не приближаться!», прочитала ее вслух и перевела на шесть языков, но все-таки приняла его предложение.

«Что несомненно доказывает, — подумал он, — что девушка влюбилась в меня по уши».

Этот вывод был на том самом высшем уровне детективного искусства, о котором он мечтал.

Безрезультатные попытки выяснить хоть что-то по делу об убийстве Дженни Пейдж приводили его в отчаяние. Он страстно желал заслужить повышение на детектива третьего класса, но теперь сильно сомневался, годится ли он для этого. Прошло уже почти две недели, как к нему явился Питер Белл со своей просьбой. Почти две недели назад Белл нацарапал ему свой адрес на клочке бумаги, который он все еще носил в нагрудном кармане. За последние две недели столько всего произошло, и все эти случаи заставили Клинга заново взглянуть на себя.

Он уже решил, что оставит этот случай людям, которые знают, что с такими вещами делать. Результаты его дилетантских действий, его неуверенных вопросов равнялись нулю, — по крайней мере, это он так думал. Единственное важное его открытие — Клер Таунсенд. Он был уверен, что Клер важна для него теперь и со временем будет становиться все важнее.

«Ну, так почисти же ты ботинки. Не хочешь же выглядеть как пугало». Достав ботинки из коробки, он обул их на носки, которые, скорее всего, заделает кремом и вынужден будет переодеть, и принялся за работу. Как раз когда он плюнул на правый ботинок, кто-то постучал в двери.

— Кто там? — спросил он.

— Откройте! Полиция!

— Кто?

— Полиция!

Клинг встал, с высоко подвернутыми штанинами, руки в черном креме.

— Это что, шутка? — спросил он, не открывая дверей.

— Пошевеливайся, Клинг, — сказал голос, — и мы посмотрим, кто шутит.

Клинг распахнул дверь. В коридоре стояли двое мужчин. Оба были могучего сложения, оба в твидовых пиджаках и под ними — в джемперах с клиновидным вырезом; оба казались усталыми.

— Берт Клинг?

— Да, — растерянно ответил он.

Блеснул полицейский жетон.

— Моногэн и Монро, — сказал один из пришельцев. — Криминальная полиция. Я — Моногэн.

— А я Монро, — сказал другой.

Они похожи на Аббота и Костелло, — подумал Клинг, скрывая усмешку. Ни один из посетителей не улыбался. Оба они выглядели как только что с похорон, причем проходивших за городом.

— Проходите, ребята, — пригласил Клинг, — я как раз одеваюсь.

— Благодарю, — вежливо ответил Моногэн.

— Благодарю, — эхом отозвался Монро.

Они вошли. Оба сняли шляпы. Моногэн откашлялся. Клинг вопросительно взглянул на них.

— Что-нибудь выпьете? — спросил он, пытаясь сообразить, зачем они пришли. Он испытывал к ним какое-то уважение, а их присутствие невольно нагоняло на него страх.

— Немного, — сказал Моногэн.

— Только капельку, — отозвался Монро.

Клинг подошел к серванту и достал бутылку.

— «Бурбон» пойдет?

— Когда я был патрульным, — заметил Моногэн, — я себе позволить «Бурбон» не мог.

— Это подарок, — пояснил Клинг.

— Я виски никогда не брал. Если на дежурстве кто-то чего-то от меня хотел, я брал только деньгами.

— Только так и следует делать, — кивнул Монро.

— Это подарок от моего отца. Когда я лежал в больнице. Сестры мне к ней и прикоснуться не дали.

— Ну, за это их нельзя упрекнуть, — сказал Моногэн.

— Иначе больницу давно бы превратили в шалман, — без тени улыбки заметил Монро.

Клинг принес им бокалы. Моногэн замялся.

— А ты с нами не выпьешь?

— У меня очень важная встреча. Нужно иметь ясную голову.

Моногэн равнодушно взглянул на него. Потом пожал плечами и повернулся к Монро.

— Твое здоровье!

— Взаимно, — с тем же каменным лицом сказал Монро и они опорожнили бокалы.

— Хорошо, — похвалил Моногэн.

— Отлично, — добавил Монро.

— Может, еще налить?

— Спасибо, — сказал Моногэн.

— Нет, — отказался Монро.

Клинг снова взглянул на них.

— Говорите, вы из криминальной полиции?

— Из северного округа.

— Моногэн и Монро, — повторил Монро. — Вы о нас не слышали? Мы раскрыли то тройное убийство Нельсон — Никольс — Пермен.

— Ну да? — удивился Клинг.

— Вот именно, — скромно подтвердил Моногэн. — Крупное дело.

— Одна из наших удач, — похвастался Монро.

— Здорово.

— Да уж.

— А чем вы теперь занимаетесь? — улыбаясь, спросил Клинг.

— Убийством Дженни Пейдж, — равнодушно ответил Моногэн.

У Клинга от испуга пересохло в глотке.

— Ну да?

— Да, — подтвердил Моногэн.

— Да, — кивнул Монро.

Он напрягся.

— Как давно ты работаешь в полиции, Клинг? — спросил он.

— Ну… вообще недавно.

— Похоже, — заметил Моногэн.

— Разумеется, — согласился Монро.

— Тебе нравится эта работа?

— Да, — нерешительно ответил Клинг.

— И ты не хочешь ее лишиться?

— Хочешь и дальше остаться в полиции?

— Да, разумеется.

— Тогда, черт возьми, не суй свой нос в нашу работу, — сказал Моногэн.

— Что? — Клинг вытаращил глаза.

— Он хочет сказать, — пояснил Монро, — что тебе, черт побери, нечего совать нос в дела криминальной полиции.

— Я… я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Только то, что тебе нечего соваться в дело об убийстве. Убийства исключительно в нашей компетенции.

— Мы обожаем покойников, — заявил Монро.

— Мы специалисты, понимаешь? Когда у тебя боли в сердце, ты идешь к кардиологу, так? Когда болит горло — к ларингологу. Ну, а если произошло убийство, вызываешь криминальную полицию. То есть нас. Моногэна и Монро.

— А не какого-нибудь вшивого топтуна.

— Криминальную полицию, а не ротозея патрульного.

— Не болвана с дубинкой.

— Не дебильного ночного сторожа.

— Не будочника, не вахтера.

— Не тебя! — рявкнул Моногэн.

— Ясно? — взорвался Монро.

— Да.

— Тебе будет еще яснее, — добавил Моногэн. — Тебя хочет видеть лейтенант.

— Зачем?

— Наш лейтенант — хороший парень. Считает, что его люди — лучший криминальный отдел в городе. А он стоит во главе его и не любит людей, которые суют нос куда не надо. Я выдам тебе один секрет. Он терпеть не может детективов из вашего участка, когда они суются в его дела. Проблема в том, что мы не можем отказаться от их помощи или сотрудничества, особенно, когда на вашем участке каждый год столько убийств. Детективов он терпит — но не собирается терпеть всякого сраного топтуна.

— Но… почему он хочет видеть меня? Я уже все понял. Мне не нужно было совать свой нос… я… простите, я…

— Да уж, совать нос в это дело тебе не следовало бы, — согласился Моногэн.

— Безусловно не следовало.

— Но ведь я не сделал ничего плохого. Я только…

— А кто тебе это сказал? — усомнился Моногэн.

— Может, ты нам все испортил, — сказал Монро.

— Черт возьми, — взъярился Клинг, — у меня свидание.

— Ага, — согласился Моногэн, — с лейтенантом.

— Позвони своей крошке, что тебя забрала полиция, — посоветовал ему Монро.

Клинг взглянул на часы.

— Некуда, она еще на занятиях.

— Растление малолетних, — с ухмылкой констатировал Моногэн.

— Об этом при лейтенанте лучше не заикаться.

— Она студентка, — пояснил Клинг. — Послушайте, до семи мы управимся?

— Возможно, — сказал Моногэн.

— Надень плащ, — посоветовал Монро.

— Незачем. На улице тепло и погода хорошая.

— Скоро может похолодать. Такая погода. Такая погода просто создана для воспаления легких.

Клинг вздохнул.

— Можно мне хоть руки помыть?

— Что? — насторожился Моногэн.

— Говори откровенно, — предупредил Монро, — что ты идешь отлить.

— Нет. Мне нужно пойти вымыть руки.

— Ладно, так и быть, вымой. И шевелись, лейтенант не любит ждать.

Здание, в котором помещалось криминальное отделение северного округа, было самым запущенным, грязным и обшарпанным из всех, какие Клингу доводилось видеть. «Его как специально выбрали под уголовку», — подумал он, войдя внутрь. Оно еще и пахло смертью.

Он шагал за Моногэном и Монро, они прошли мимо дежурного сержанта, потом по узкому, полутемному коридору, вдоль которого тянулись скамьи. Из-за запертых дверей доносился стук пишущих машинок. То тут, то там в коридоре мелькали мужчины в рубашках с короткими рукавами и с пустой кобурой под мышкой. Казалось, вокруг происходит какой-то бессмысленный спектакль: звонили телефоны, мужчины таскали папки из комнаты в комнату, собирались возле автоматов с газводой — и все это в смутном полумраке интерьера под стать Данте.

— Садись, — сказал Моногэн.

— Отдохни, — добавил Монро.

— Лейтенант диктует рапорт. Сейчас освободится и примет.

Что бы там лейтенант ни диктовал, после часа ожидания Клинг пришел к выводу, что это не рапорт. Скорее это был второй том его автобиографии «Годы службы». От надежды успеть на свидание с Клер он давно отказался. Было уже шесть сорок пять, и время живо бежало дальше. Хотя, если повезет, он еще мог застать ее в колледже. Надеялся, что она сжалится над ним и немного подождет. Хотя рассчитывать на это, принимая во внимание ее неохотное согласие на свидание вообще, особенно не приходилось.

Клинг нетерпеливо взглянул на часы.

В восемь двадцать он остановил в коридоре какого-то типа и спросил, откуда можно позвонить. Тот кисло взглянул на него и сказал:

— Лучше дождитесь, когда вас примет лейтенант. Он диктует рапорт.

— Какой рапорт? — взорвался Клинг, — о том, как сперли патрульную машину с рацией?

— Что? — переспросил тип. — Ага, понял. Очень остроумно. — И пошел к автомату с газводой. — Пить не хотите?

— Я с обеда ничего не ел, — сказал Клинг.

— Выпейте немного воды и обманете желудок.

— А сухую корочку к воде не подадите? — съязвил Клинг.

— Что? — переспросил тот. — Ага, понял. Очень остроумно.

— Как долго еще он будет диктовать?

— Бог его знает. Он медленно диктует.

— Давно он тут начальником?

— Лет пять, десять… Не знаю.

— А где служил перед этим? В Дахау?

— Что? — переспросил мужчина… — Ага, понял.

— Очень остроумно, — сухо добавил Клинг. — Где Моногэн и Монро?

— Ушли домой. Они уже наработались. Сегодня у них был тяжелый день.

— Послушайте, — сказал Клинг, — я есть хочу. Не могли бы вы его немного поторопить?

— Лейтенанта? — переспросил мужчина. — Я — поторопить лейтенанта? Господи, смешнее этого я никогда ничего не слышал.

Покачав головой, он удалился по коридору, еще раз с сомнением оглядываясь на Клинга.

В десять тридцать три в коридор вышел детектив с болтавшимся на ремне револьвером тридцать восьмого калибра.

— Берт Клинг?

— Да, — устало ответил Клинг.

— Лейтенант Хейтхорн вас ждет.

— Слава тебе, Господи…

— И не сердите лейтенанта, — посоветовал ему детектив. — Он голоден и зол.

Подводя Клинга к матовым стеклянным дверям, на которых красовалась надпись «Лейтенант Генри Хейтхорн», распахнул их и доложив: «Клинг, господин лейтенант!», пропустил Клинга в кабинет. Детектив ушел, закрыв за собой дверь.

Хейтхорн сидел за столом в другом конце помещения. Это был плюгавый и плешивый тип с голубыми-голубыми глазами. Рукава белой рубашки закатаны выше локтей. Воротник расстегнут и узел галстука сбился набок. Из висевшей под мышкой кобуры торчала ореховая рукоять автоматической сорокапятки.

Стол перед ним был чистым и пустым. Зеленые ящики картотеки образовали мощную стенку за столом и по бокам от него. Жалюзи на окне слева от стола были подняты. На деревянном щитке, стоявшем на столе, надпись: «Лейт. Хейтхорн».

— Клинг? — спросил он.

Голос был высокий и металлический, как соль-диез, выдутое на поломанной трубе.

— Да, сэр, — ответил Клинг.

— Садитесь, — предложил лейтенант и указал на стул с высокой спинкой.

— Спасибо, сэр! — сказал Клинг. Подошел к столу и сел. Ему было не по себе. Он ни в коем случае не хотел потерять место, а Хейтхорн, похоже, был крутой мужик. Задумался, может ли лейтенант попросить комиссара выгнать какого-то патрульного к чертовой матери, и решил, что безусловно может. Нервно сглотнул слюну. Не думал уже ни о Клер, ни о еде.

— Так это вы тот Шерлок Холмс, да? — начал Хейтхорн.

Клинг не знал, что ему ответить. Не знал, улыбнуться или потупить глаза. Не знал, сидеть или покаянно пасть в ноги.

Хейтхорн, наблюдая за ним, спросил снова:

— Так это вы наш Шерлок Холмс, спрашиваю?

— Простите? — вежливо переспросил Клинг.

— Это вы занялись тем убийством?

— Я не думал, лейтенант, что…

— Послушайте, Шерлок, — перебил его Хейтхорн и ударил кулаком по столу. — Нам позвонили сегодня днем, — он приоткрыл верхний ящик, — точнее в шестнадцать тридцать семь. Нам сообщили, что вы копаетесь в убийстве Дженни Пейдж. — Хейтхорн с грохотом захлопнул ящик. — Я вас еще пожалел, мистер Холмс. Мог просто позвонить капитану Фрику в 87 участок. Так получилось, что вы из 87 участка, а капитан Фрик — мой старый приятель, и капитан Фрик не будет церемониться со всяким засранцем, который сует нос куда не надо. Ваш лейтенант Барнс тоже вечно сует нос не в свое дело, и я не могу с этим ничего поделать, кроме тех случаев, когда с радостью могу дать ему по носу! Но если в 87 участке думают, что я буду терпеть какого-то топтуна, если в 87 участке полагают…

— Лейтенант, в участке ничего не знали о моем…

— И до сих пор не знают! — взревел Хейтхорн. — И не знают потому, что я пожалел вас и не стал звонить капитану Фрику. Я вас пожалел, мистер Шерлок Холмс, запомните это. Я к вам чертовски добр, запомните это!

— Лейтенант, я…

— Ладно, ладно, послушайте меня, Холмс. Если я еще раз услышу, что вы хотя бы подумаете о Дженни Пэйдж, считайте, с вами покончено… И я имею в виду не перевод куда-нибудь в Бичтаун. Я добьюсь, что вас вышвырнут на улицу. И не возьмут никуда больше. И не думайте, что я этого не смогу!

— Лейтенант, но у меня и в мыслях не было…

— С комиссаром я на дружеской ноге. Он свою жену продаст, если я попрошу. Так что можешь не сомневаться, что комиссар, если я попрошу, вышвырнет к черту вшивого топтуна, который сует нос куда не надо. Пусть вам такое и в голову не приходит.

— Лейтенант, я…

— Пусть вам и в голову не придет, мистер Холмс, что я шучу, ибо я никогда не шучу, если речь идет об убийстве. Вы играете с убийством, понимаете? Шляетесь взад-вперед и задаете дурацкие вопросы, и один Бог знает, кого вы этим напугали и заставили затаиться и похерили тем самым всю нашу работу! Прекратите это, ясно? А если я еще раз услышу, что вы снова…

— Простите, лейтенант…

— Что такое?

— Кто вам звонил, лейтенант?

— Это не ваше дело! — заорал Хейтхорн.

— Да, лейтенант.

— И убирайтесь из моего кабинета. Господи, меня от вас тошнит. Убирайтесь!

— Слушаюсь, лейтенант, — сказал Клинг и направился к дверям.

— И не смейте впредь совать нос в это дело! — взревел вдогонку Хейтхорн.

Он позвонил Клер в одиннадцать десять. Подождал шесть звонков и хотел положить трубку, потому что решил, что Клер уже спит, когда вдруг раздался ее голос.

— Алло?

— Клер?

— Да, а кто говорит?

— Я вас разбудил?

— Ага… — Снова тишина, потом ее голос чуть ожил. — Берт? Это вы?

— Да, Клер, простите, я…

— Последний раз меня так кидали, когда мне было шестнадцать…

— Клер, честное слово, я не хотел вас так подвести. Тут двое из криминальной…

— Но мне показалось, что вы меня кинули. Я прождала в редакции до без четверти восемь, сама не знаю зачем. Почему вы мне не позвонили?

— Мне не позволили. — Клинг умолк. — Кроме того, я не знал, куда звонить.

Клер молчала.

— Клер?

— Я слушаю, — устало ответила она.

— Можно мне зайти к вам завтра? Мы можем провести вместе весь день. Завтра у меня выходной.

Снова тишина.

— Клер?

— Я слышу.

— И что?

— Берт, может быть, нам лучше покончить с этим? Давайте считать то, что случилось сегодня вечером, за дурной знак и оставим все как есть, ладно?

— Нет.

— Берт…

— Нет. Я приеду за вами к обеду, хорошо?

Тишина.

— Клер?

— Ну хорошо. Ладно, — сказала она. — В обед.

— Я потом вам все объясню… у меня кое-какие неприятности…

— Все в порядке.

— В обед?

— Да.

— Клер?

— Да?

— Доброй ночи, Клер.

— Доброй ночи, Берт.

— Простите, что я вас разбудил.

— Все в порядке. Я и так только вздремнула.

— Тоща доброй ночи, Клер.

— Доброй ночи, Берт.

Он хотел сказать еще что-то, но услышал щелчок положенной трубки. Вздохнул и вышел из телефонной будки. Зашел в ресторанчик, где заказал тушеное мясо с грибами, лук фри по-французски, печеную картошку, большую порцию салата с рокфором и стакан Молока. Потом заказал еще три стакана молока, десерт и шоколадный крем.

По дороге домой купил конфет.

 

Глава XV

Один из любимых штампов популярной литературы — сцены, где романтически настроенные официанты обслуживают влюбленные парочки с жаждущими глазами. Официант склонился над столом, предлагает деликатесы («Для дамы, конечно, фазана в винном желе?»), и при этом подмигивает или потирает руки, а в груди его учащенно бьется романтическое сердце.

Берт Клинг и юношей, и зрелым мужчиной был в этом городе во многих ресторанах, с многими молодыми дамами — это были девушки самых разных типов, от невзрачных до самых очаровательных. И он уже давно пришел к заключению, что для большинства официантов в большинстве ресторанов вершина романтики — предложить жареного лосося.

Ему и в голову не приходило, что он и Клер похожи на влюбленную парочку с жаждущими глазами, но они, несомненно, были прекрасной парой, сидели в элегантном ресторане на самом верхнем этаже одного из лучших отелей города, откуда открывался вид на реку Хэрб. Даже без жаждущих глаз (он был убежден, что они только выдумки Джона Уайткомба, хотя ни в чем нельзя быть уверенным), он считала, что каждый официант, у которого не камень вместо сердца, должен был понять, в чем дело, и помочь поддержать неуверенный процесс знакомства двух неуверенных людей.

День, к сожалению, сложился не так, чтобы Клинг мог назвать его удачным.

Вначале он планировал пикник в Бичтауне и поездку по реке на глиссере. Дождь не оставил от его плана камня на камне.

Промокший до нитки, он явился к Клер ровно в двенадцать. Из-за перемены погоды у нее началась «безумная головная боль». Он не возражает, если они еще немного побудут дома, пока не подействует аспирин?

Он не возражал.

Клер поставила несколько хороших пластинок, а сама погрузилась в тяжелое молчание, которое Берт приписал головной боли. Дождь струился по окнам, разрезая на ленточки вид на улицу. Из проигрывателя неслась музыка: «Бранденбургский концерт № 5 До-мажор» Баха, «Дон-Кихот» Штрауса, «Психея» Цезаря Франка.

Клинг едва не уснул.

Из дому они вышли в два. Дождь перестал, но изморось еще висла в воздухе. Они уныло шагали по улицам, молчаливые, не находящие контакта, и дружно ненавидели дождь, словно именно он вбил между ними какой-то клин. Когда Клинг предложил зайти в кино, Клер тут же согласилась.

Фильм был ужасен.

Назывался он «Племя апачей» или что-то в этом роде и в нем толпы раскрашенных голливудских звезд с воплями атаковали горстку солдат в синей униформе. Эта горстка отражала диких апачей почти до конца фильма. В конце концов число индейцев, от которых отбилась горстка воинов, достигла нескольких десятков тысяч. Минут за пять до конца фильма появилась еще одна горстка солдат, и у Клинга возникло ощущение, что война будет продолжаться еще часа два в следующем фильме под названием «Потомки племени апачей».

Но второй фильм был о маленькой девочке, родители которой разводились. Девочка ехала с ними в Рено — у папы там были всякие коммерческие дела, а мама там подыскивала себе занятие, — и с помощью неизменно прелестных поз и сияющей мордашки с детскими ужимками, девочка убеждала мамочку и папочку остаться навеки вместе и жить в счастливом семействе со своей прелестной, светлоокой, приторно-слащавой доченькой.

Из кино они вышли одуревшими. Было шесть часов. Клинг предложил пойти выпить и поужинать. Клер, не иначе как в порядке самозащиты, согласилась, заявив, что это лучшее, что они могут сделать.

И вот они сидели в ресторане на самом верхнем этаже одного из самых шикарных отелей и через огромное окно смотрели на реку. За рекой мигала реклама.

Вначале на ней засветилось: «МОЖНО».

Потом надпись продолжилась: «МОЖНО ЖАРИТЬ» и снова: «МОЖНО ПЕЧЬ». А потом снова: «МОЖНО»…

— Что будете пить? — спросил Клинг.

— Пожалуй, виски с содовой, — ответила Клер.

— Не коньяк?

К столу подошел официант. Выглядел он не более романтично, чем Адольф Гитлер.

— Будете что-нибудь пить? — спросил он.

— Виски с содовой и мартини.

— С лимоном, сэр?

— С оливкой, — ответил Клинг.

— Слушаюсь, сэр. Желаете меню?

— Благодарю, потом, когда выпьем. Хорошо, Клер?

— Да, отлично, — сказала она.

Они сидели молча. Клинг смотрел в окно.

«МОЖНО ЖАРИТЬ»…

— Клер?

— Да.

«МОЖНО ПЕЧЬ»

— Ну, просто ужасно, да?

— Прошу вас, Берт…

— Этот дождь… и это кошмарное кино. Я не хотел, чтобы так вышло. Я хотел…

— Я знала, что все так и будет, Берт. Я ведь пыталась вам объяснить, не так ли? Разве я вас не предупреждала? Разве я не говорила, что я самая унылая девушка на свете? Зачем вы настояли, Берт? Теперь я себя чувствую как… как кто?

— Не хочу, чтобы вы себя чувствовали как… как не знаю кто, — прервал он. — Хотел только предложить, чтобы… чтобы мы начали все сначала. Прямо сейчас. Забудем о том, что было.

— Ох, зачем все это? — спросила Клер.

Официант принес напитки.

— Виски для дамы? — спросил он.

— Да.

Клинг поднял бокал «мартини».

— За новое начало, — сказал он.

— Ну, если вам угодно переводить продукт, — ответила она и тоже выпила.

— Что касается вчерашнего вечера…

— Я думала, что мы собирались начать все сначала.

— Я только хочу вам объяснить. Меня забрали двое из криминальной полиции и отвели к их лейтенанту, который потребовал, чтобы я перестал заниматься убийством Дженни Пэйдж.

— И вы перестанете?

— Да, разумеется. — Он умолк. — Я слишком любопытен… допустим, но…

— Понимаю.

— Клер, — спокойно спросил он. — Что с вами?

— Ничего.

— О чем вы думаете? В мыслях вы совсем не здесь.

— Что-что?

— О чем вы думаете?

— Я не думала, что это заметно. Простите.

— Заметно, — подтвердил Клинг. — Кто это был?

Клер покосилась на него.

— Вы лучший сыщик, чем я думала.

— Для этого не нужно быть великим детективом, — ответил он.

В голосе его звучали грустные ноты, словно подтверждение его подозрений остудило весь его пыл.

— Мне не мешает, что вы грустны или разочарованы. Многие девушки…

— Не в том дело, — перебила она его.

— Много девушек грустных и разочарованных, — продолжал он. — Их оставит парень или просто они перессорятся, — ну, как обычно кончаются все романы…

— Не в этом дело, — отрезала она, и, взглянув через стол, он увидел ее затуманенные слезами глаза.

— Эй, послушайте, я…

— Прошу вас, Берт, не надо…

— Но вы же сами сказали, что это был мужчина. Вы сказали…

— Ничего, — ответила она. — Ничего, Берт, — и закусила губу. — Ничего. Был один парень, и я по нему с ума сходила. Мне было семнадцать, как Дженни Пэйдж, а ему девятнадцать.

Клинг ждал. Клер подняла бокал и отпила из него. С трудом проглотила, потом вздохнула. Клинг молча наблюдал за ней.

— Я встретила его в клубе «Темпо». Мы безумно полюбили друг друга. Знаете, как это бывает, Берт? Так случилось и с нами. Мы строили такие планы… грандиозные планы. Мы были молоды, сильны и любили друг друга.

— Не… не понимаю.

— Его убили в Корее.

За рекой засветилась реклама: «МОЖНО ЖАРИТЬ».

Над столом повисла тишина. Клер уставилась на скатерть. Клинг нервно потирал руки.

— Так что не спрашивайте меня, почему я хожу в «Темпо» и как дурочка вожусь с детишками вроде Хада и Томми. Вновь и вновь я ищу его, Берт, вы понимаете? Ищу его лицо, его голос, его юную красоту…

— Вам не найти его, — твердо сказал Клинг.

— Я…

— Вам не найти его. Нет смысла пытаться. Он мертв и погребен. Он…

— Я не хочу вас слушать, — заявила Клер. — Проводите меня домой, пожалуйста.

— Нет, — отказался он. — Он мертв и погребен, а вы хороните себя заживо, делаете из себя мученицу, ведете себя как вдова в трауре. В двадцать лет! Что, черт возьми, с вами происходит? Вы что, не знаете, что люди умирают ежедневно? Вы этого не знаете?

— Замолчите, — крикнула она.

— Вы не видите, что губите сами себя? Из-за детской любви… из-за…

— Замолчите, — крикнула она снова. На этот раз была на грани истерики, и некоторые из соседей по залу оглянулись на них.

— О нет! — дрожащим от напряжения голосом сказал Клинг. — Похороните себя! Похороните свою красоту и замкнитесь в себе! По мне хоть всю жизнь носите траур. Но, думаю, это только предлог, вы обманываете саму себя. — Он умолк, потом сердито закончил: — Пошли из этого аквариума!

Уже начал вставать, одновременно поманив официанта. Клер неподвижно сидела напротив него. А потом вдруг ни с того ни с сего расплакалась. Слезы вначале понемногу пробивались из-под опущенных век и медленно стекали вниз по щекам. Потом она вся поникла, плечи ее задрожали, она судорожно сжала руки, тихо всхлипывая, и слезы уже хлынули рекой. Никогда до того не видел он такого откровенного проявления горя. Отвернулся, не хотел смотреть на нее.

— Что угодно, сэр? — спросил официант, бесшумно подойдя к столу.

— Еще раз то же самое, — ответил Берт. Официант уже уходил, когда Берт схватил его за рукав.

— Нет, подождите! Вместо одного виски с содовой принесите двойной чистый виски.

— Да, сэр, — ответил официант, удаляясь.

— Я больше не хочу, — захныкала Клер.

— Ничего, выпьете.

Она снова расплакалась. Теперь Клинг смотрел на нее. Немного повсхлипывала, и потом слезы перестали течь так же неожиданно, как и начали. Лицо ее осталось чистым, как улица после внезапной летней грозы.

— Простите, — сказала она.

— Вы не должны извиняться.

— Мне уже давно надо было поплакать.

— Ага.

Официант принес напитки. Клинг поднял бокал:

— За новое начало.

Клер взглянула на него. Только после долгой паузы потянулась к стоявшему перед ней двойному виски. Но все-таки взяла бокал, подняла его и коснулась им края бокала Клинга.

— За новое начало, — сказала она и быстро выпила виски. — У, крепко!

— Вам полегчает.

— Да, простите меня, Берт. Я не должна была обременять вас своими проблемами.

— Скажите мне прямо: думаете, кто-нибудь еще понял бы их так быстро?

— Нет, — признала она и устало улыбнулась.

— Видите, уже лучше.

Она смотрела на него, словно видела впервые. Слезы еще сверкали в ее глазах.

— Может быть… может быть, понадобится много времени, Берт — ответила она. Голос ее доносился словно издалека.

— У меня уйма времени, — сказал он. И потом, словно испугавшись, что она его высмеет, быстро добавил: — Я только и делаю, что убиваю время, Клер, и вполне могу подождать.

Казалось, она снова расплачется. Протянув руку над столом, он накрыл ее запястье.

— Ты… Ты прелесть, Берт, — и голос ее задрожал, едва не срываясь в плач. — Ты добрый, милый, нежный и очень красивый, знаешь? Думаю… думаю, ты очень красив.

— Видала бы ты меня, когда я причешусь, — рассмеялся он.

— Я не шучу, — сказала она. — Ты все еще думаешь, что я шучу, но ты ошибаешься, я… я серьезно.

— Знаю.

— Да…

Он заерзал на стуле и поморщился.

— Что случилось? — удивленно и озабоченно спросила она.

— Ничего, это все проклятый пистолет, — и он снова заерзал.

— Пистолет?

— Да, он у меня в заднем кармане. Понимаешь, я должен носить его все время. И не на службе тоже.

— Серьезно? Пистолет? У тебя с собой пистолет?

— Разумеется.

Она склонилась поближе к нему. Теперь глаза ее просветлели, словно никогда не знали ни печали, ни слез. Они горели от любопытства.

— Можно посмотреть?

— Разумеется.

Расстегнув пиджак, достал из заднего кармана пистолет в кожаной кобуре. Положил ее на стол.

— Только не трогай, а то еще выстрелит.

— Выглядит он грозно.

— Так оно и есть. Я самый опасный стрелок 87 участка.

— Серьезно?

— Меня зовут Клинг Кинг.

Она расхохоталась.

— Я уложу любого слона на расстоянии одного метра, — продолжал Клинг.

Она расхохоталась еще сильнее. Он смотрел, как она смеется. Казалось, она не замечает происшедшую с ней перемену.

— Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется?

— Чего?

— Взять пистолет и расстрелять к чертовой матери ту проклятую рекламу «МОЖНО ЖАРИТЬ»…

— Берт, — сказала она, положив свою другую руку поверх его, так что их руки образовали на столе пирамиду. Лицо ее стало серьезным. — Спасибо, Берт. Я тебе очень благодарна.

Не знал, что сказать. Чувствовал себя растерянным, глупым, счастливым и очень сильным. Казалось, он вырос метров на десять.

— Что… что ты делаешь завтра? — спросил он.

— Ничего. А ты?

— Зайду к Молли Белл и объясню ей, почему больше ничего не смогу сделать. Потом заеду к тебе и поедем на пикник. Если повезет с погодой.

— Повезет, Берт.

— И я верю, что повезет.

Она вдруг подалась вперед и поцеловала его, это был легкий, внезапный поцелуй, которым она едва коснулась его губ. И тут же отстранилась. Выглядела очень неуверенно, испугалась, как девушка на своей первой вечеринке.

— Тебе… тебе придется быть терпеливым, — прошептала она.

— Буду — пообещал он.

И тут появился официант. Он многозначительно улыбался и деликатно покашлял. Клинг удивленно взглянул на него.

— Я подумал, сэр, — сказал официант, — что мог бы подать вам на стол свечи. Дама при свете свечей будет еще прелестнее.

— Дама хороша и без свечей, — сказал Клинг.

Официант выглядел разочарованным.

— Но…

— Но, свечи, разумеется, принесите, — успокоил его Клинг. — Обязательно принесите свечи.

Официант засиял.

— Ну, конечно, сэр. Обязательно, сэр. А потом займемся заказом, да? Как вам будет угодно. Я смогу вам кое-что предложить. — Он помолчал, продолжая сиять улыбкой. — Чудесный вечер, не так ли?

— Прекрасный вечер, — ответила Клер.

 

Глава XVI

Иногда удается расщелкнуть дело как орех.

Иногда же этот орешек оказывается твердым, как алмаз, и вы долго безуспешно пробиваетесь к ядру — и вдруг сразу ни с того, ни с сего он превращается в арахис с тонкой, как бумажка, скорлупой и лопается под малейшим нажимом ваших пальцев.

Так случилось с Уиллисом и Хэвилендом.

В «Трех Тузах» в тот воскресный день 24 сентября оживления еще не наблюдалось. Открыл хозяин с опозданием. У стойки сидели несколько клиентов, но за столиками — никого. И ни у бильярдных столов, ни у игральных автоматов — тоже. Бар был захудалой забегаловкой с намалеванными на зеркале тремя тузами — трефовым, червовым и пиковым. Четвертого туза видно не было. Судя по виду бармена, тот вместе с пятым был у него в рукаве.

Уиллис и Хэвиленд сели на высокие табуреты у стойки. Бармен еще немного поболтал с гостями на другом конце стойки, потом лениво подошел к Уиллису и Хэвиленду и неохотно бросил:

— Слушаю.

Хэвиленд положил на стойку коробок спичек.

— Это ваше?

Бармен надолго погрузился в созерцание. На коробке были точно такие же три туза, как на зеркале. Название «Три Туза» было вытиснено красными буквами сантиметровой величины. Бармен явно пытался выиграть время. Наконец он выдавил:

— Да.

— Как давно вы их получили? — спросил Уиллис.

— А что?

— Мы из полиции, — устало объяснил Уиллис и полез в карман за жетоном.

— Не надо, — сказал бармен. — Я нюхом чую сыскачей за шестьдесят шагов.

— За это вам и сломали нос? — спросил Хэвиленд, сжимая кулаки на стойке.

Бармен пощупал нос.

— Я был боксером, — пояснил он. — А в чем дело с этими спичками?

— Как давно вы их получили?

— Месяца три. Выгодная сделка. По соседству живет один тип, что продает рождественские открытки и все такое. Ну он мне и говорит, мол, такие спички придадут бару шик. Я и согласился. Заказал их несколько сотен. — Бармен пожал плечами. — Насколько я знаю, вреда от них никакого. А в чем проблемы?

— Никаких проблем, — ответил Уиллис. — Это только текущий контроль.

— Чего? Спичечных коробков?

— Ага, — протянул Хэвиленд, — спичечных коробков. Вы торгуете и сигаретами?

— Только в автомате, — бармен показал на ящик в углу у двери.

— И спички тоже в автомате?

— Нет. Я их держу в коробке здесь на стойке. Если они кому-то нужны, их берут. А что? Что в них такого особенного?

— Вопросы задаем мы, — отрезал Хэвиленд.

— Я только хочу помочь полиции, — услужливо заверил бармен. По тону его было заметно, что он бы с удовольствием разок Хэвиленду врезал.

— Значит, любой, кто выпивает у вас, может подойти к стойке и воспользоваться спичками? — не отставал Уиллис.

— Ага, — подтвердил бармен. — Это так по-домашнему, вам не кажется?

— Послушайте, — спокойно предупредил его Хэвиленд, — оставьте этот тон или мы вам покажем, что такое «по-домашнему».

— Сыскачей я всегда боялся, — сухо сказал бармен, — еще когда был сопляком.

— Ну, если есть желание подраться, то я тот, кто вам нужен, — обрадовал его Хэвиленд.

— Я предпочитаю заниматься своим делом.

— На вашем месте я бы прикинул, на чьей стороне будет судья, к которому попадет дело по сопротивлению представителям закона — настаивал на своем Хэвиленд.

— Я не задираюсь и не сопротивляюсь представителям власти, — оправдывался бармен. — Так что успокойтесь. Пива хотите?

— Шотландского виски, — бросил Хэвиленд.

— Ладно, — протянул бармен, — а вам?

— Ничего, — ответил Уиллис.

— Ну же, — ободрил его бармен, — ну, давайте, нечего играть в кошки-мышки.

— Если хотите подраться, — заметил Уиллис, — мы оба в вашем распоряжении.

— Когда я дрался, мне всегда за это платили, — похвастался бармен. — Благотворительностью не занимаюсь.

— Особенно если уверены, что мы разделаем вас под орех, — заметил Хэвиленд.

— Разумеется, — фыркнул бармен. Налил в бокал шотландского и толкнул его к Хэвиленду.

— Вы знаете большинство своих клиентов? — спросил Уиллис.

— Постоянных — да.

Двери открылись, в зал вошла женщина в линялом зеленом свитере осмотрелась вокруг и села за столик неподалеку от двери. Бармен искоса взглянул на нее.

— Она страшная пьяница. Будет тут сидеть, пока кто-нибудь не купит ей выпить. Я бы ее выгнал, но в воскресенье нужно вести себя по-христиански.

— Оно и видно, — с иронией произнес Хэвиленд.

— Послушайте, что вам, собственно, надо? — не выдержал бармен. — Вы из-за той драки? Чего вы ходите вокруг да около?

— Из-за какой драки?

— Да было тут дело с неделю назад. Послушайте, не надо меня дурить. Чего вы от меня хотите? Что, у меня в баре непорядок? Хотите лишить меня лицензии?

— Пока это только ваши слова.

Бармен устало вздохнул.

— Ну ладно, сколько это будет стоить?

— Ты смотри, с этим парнем надо держать ухо востро, — заметил Хэвиленд. — Ты пытаешься нас подкупить, засранец?

— Я говорю только о новом налоге на охрану полицией, — оправдывался бармен, — я только спрашиваю, во что это обойдется. — Он помолчал. — Сто? Двести? Сколько?

— Я похож на двухсотдолларового сыскача? — спросил Хэвиленд.

— Я сам только двухсотдолларовый бармен, — оправдывался тот. — Такая тут такса. А ту чертову драку растащили за пару минут.

— Какую драку? — поинтересовался Уиллис снова.

— А вы что, не знаете?

— Засунь свои деньги обратно в чулок, — посоветовал Уиллис. — Мы не собираемся тебя грабить. И расскажи нам о драке.

У бармена отлегло от сердца.

— Вы точно не хотите выпить? — спросил он.

— Дра-ка, — по слогам напомнил ему Уиллис.

— Да ничего и не было, — проворчал бармен. — У ребят немного зашумело в голове, они и сцепились. Один врезал другому, тот дал сдачи, потом пришел я, и дело кончилось. Вот и все.

— А кто, собственно, дрался? — не унимался Уиллис.

— Ну те двое. Черт, как же звали того, что поменьше? Никак не вспомню. Тот что побольше — Джек. Часто ходит сюда.

— Джек?

— Ну, он в норме, только немного со странностями. Тогда он и тот, что поменьше, смотрели бокс по телевизору, и, думаю, Джек сказал коротышке что-то такое, что тому не понравилось, — ну, об одном из боксеров, понимаете? И тогда коротышка вскочил и врезал Джеку. Ну, а Джек ответил ему с добавкой, и тогда уже вмешался я. Вот и вся драка.

— И вы сами справились?

— Разумеется. Я вам скажу, что самое смешное во всем этом деле — что коротышке меньше досталось, чем Джеку. — Бармен осклабился. — Боже ж ты мой, как он ему врезал… Никогда бы не подумал, что у такого коротышки может быть такой удар!

— Ручаюсь, Джек был поражен, — Уиллис сразу утратил интерес.

— Поражен? Это как раз то слово. Особенно когда заглянул в зеркало. Этот маленький гаденыш засветил ему такой фонарь, какого я в жизни не видел.

— Бедный Джек, — сказал Уиллис. — А что касается остальных клиентов, вы не слышали, никто из них никогда не упоминал…

— Нет, такой фонарь, просто красота! Черт возьми, Джеку потом с неделю пришлось ходить в очках!

Пьянчужка, сидевшая за столом у двери, закашлялась. Уиллис не сводил с бармена взгляда.

— Что вы сказали?

— Джеку пришлось ходить в очках, чтобы спрятать фонарь, понимаете? Но какой был фонарь, просто картинка!

— Тот Джек, — спросил Уиллис, чувствуя, как рядом напрягся Хэвиленд, — он курит?

— Джек? Ясно! Разумеется, курит.

— Какие сигареты?

— Какие? Если вы думаете, что… Подождите минутку, в красной пачке, это что за сорт?

— «Пэлл-Мэлл»?

— Точно, эти.

— Вы уверены?

— Мне так кажется. Я, конечно, не следил за ним специально. Только думаю, что «Пэлл-Мэлл». А что?

— Вы уверены, что его зовут Джек? — спросил Хэвиленд, — а не как-нибудь иначе?

— Джек, — кивнул бармен.

— Подумайте. Вы совершенно уверены, что его зовут Джек?

— Разумеется, уверен. Мне ли его не знать? Господи, он сюда ходит годами. Вы что же думаете, я не знаю Джека Клиффорда?

Джек Клиффорд в тот день пришел в бар «Три Туза» в четверть пятого. Женщина в зеленом свитере все еще сидела за столом у двери.

Когда он вошел, бармен кивнул. Уиллис и Хэвиленд быстро встали с высоких табуретов и задержали его по дороге к стойке.

— Джек Клиффорд? — спросил Уиллис.

— Да?

— Полиция, — сообщил Уиллис. — Пойдемте с нами.

— Ага, чего вдруг? — спросил Клиффорд, высвободив плечо от захвата Хэвиленда.

— Грабеж и подозрение в убийстве, — прорычал Уиллис, быстро ощупывая Клиффорда с головы до ног.

— Оружия нет, — начал он, и тут Клиффорд метнулся к дверям.

— Хватайте его! — крикнул Уиллис. Хэвиленд схватился за пистолет. Клиффорд не оглядывался. Глядя только на дверь, он опрометью летел вперед и вдруг растянулся во весь рост.

Потрясенный, едва сумел поднять голову. Пьянчужка еще сидела за столом, но одна ее нога была выставлена вперед. Клиффорд взглянул на эту погубившую его ногу так, словно хотел оторвать ее по самое бедро. Только хотел подняться, как на него навалился Хэвиленд. Клиффорд было дернулся. Но у Хэвиленда кулаки были как гири, и он любил пускать их в ход. Подняв Клиффорда с пола, разок съездил ему по роже. Клиффорд врезался в дверь и рухнул на пол. Сидел и только тряс головой, пока Хэвиленд надевал ему наручники.

— Как тебе понравился полет? — ласково спросил его Хэвиленд.

— Иди ты к черту, — проворчал Клиффорд. — Не будь этой старой шлюхи, вам бы меня не взять.

— Но мы тебя взяли, — напомнил Хэвиленд. — Вставай.

Клиффорд поднялся. Подошедший Уиллис схватил его за локоть. Обернулся к бармену и сказал:

— Спасибо.

Все трое направились к выходу. Хэвиленд остановился у дверей неподалеку от стола, за которым сидела пьянчужка. Женщина подняла голову, уставившись на него испитыми глазами.

Хэвиленд усмехнулся, приложил свою горилью ручищу к груди и поклонился:

— Хэвиленд благодарит вас, мадам.

Клиффорд сознался, что за последний год на его счету тридцать четыре ограбления; в полицию обратились четырнадцать жертв. Последним объектом его нападения, как выяснилось, была сотрудница полиции.

Категорически отрицал, что ограбил и убил Дженни Пэйдж.

Его зарегистрировали, сфотографировали, взяли отпечатки пальцев — а потом усадили в комнате для допросов, чтобы добиться от него правды. В комнате было четверо полицейских: Уиллис, Хэвиленд, Мейер и лейтенант Барнс. Хэвиленд с удовольствием бы с ним поразмялся, не будь там лейтенанта. В этой ситуации его обычные средства воздействия пришлось заменить убеждением.

— Нас интересует ночь четырнадцатого сентября. Четверг. Подумай о ней, Клиффорд, — начал Мейер.

— Я думал. На эту ночь у меня алиби — не подкопаешься.

— Что же ты делал?

— Был у больного приятеля.

— Не смеши! — захохотал Барнс.

— Богом клянусь, это правда. Послушайте, вам что, мало повесить на меня всех этих баб, так хотите пришить еще и убийство?

— Заткнись и отвечай на вопросы, — оборвал его Хэвиленд.

— Отвечаю. Я был с больным другом. Он отравился или что-то в этом роде. Провел с ним целую ночь.

— Что это была за ночь?

— Четырнадцатого сентября, — настаивал Клиффорд.

— Как ты запомнил дату?

— Я должен был играть в бильярд.

— С кем?

— С тем самым приятелем.

— С каким приятелем?

— Как его зовут?

— Его зовут Дейв, — ответил Клиффорд.

— Дейв — как дальше?

— Дейви Крокет, Клиффорд? Ну что, Клиффорд?

— Дейви Левенштейн. Он еврей. Что, вы меня за это повесите?

— Где живет?

— На Бэйз-авеню.

— Где на Бэйз?

— Недалеко от Севент-авеню.

— Как его зовут?

— Дейви Левенштейн. Я вам уже говорил.

— Где вы собирались играть в бильярд?

— В Кози Аллейс.

— В центре города?

— Да.

— Где в центре города?

— Господи, вы меня только сбиваете.

— Что ел ваш приятель?

— Он вызывал врача?

— Где, вы сказали, он живет?

— Кто сказал, что он отравился?

— Живет он на Бэйз, неподалеку от Севент-авеню.

— Проверьте, Мейер, — приказал лейтенант Барнс. Мейер торопливо вышел из комнаты.

— Врача вызывали?

— Нет.

— Так откуда ты знаешь, что это было отравление?

— Он сказал, чувствует, что отравился.

— Как долго ты был с ним?

— Пришел я в восемь. Я обещал зайти за ним. Зал, в который мы собирались, — в квартале Дивижен.

— Он лежал в постели, больной?

— Да.

— Кто открыл дверь?

— Он.

— Но ведь он лежал в постели, больной?

— Да, но встал и открыл мне дверь.

— Который был час?

— Восемь.

— Ты говорил, восемь тридцать.

— Нет, восемь.

— Что произошло потом?

— Сказал, что он болен, отравился и не может идти со мной. Я хотел сказать, играть.

— А потом что?

— Сказал мне, чтобы я шел без него.

— И ты пошел?

— Нет. На всю ночь остался с ним.

— Как долго?

— До утра. Я был с ним всю ночь.

— До каких пор?

— Всю ночь.

— До которого часа?!

— До девяти утра. Потом мы вместе позавтракали, сварили яйца.

— Я и Дейви.

— И когда вы кончили играть?

— Часа в четыре утра.

— И потом пошли спать?

— Нет.

— А чем же вы занялись?

— Начали рассказывать анекдоты. Я хотел, чтобы он отвлекся и забыл о боли.

— И вы травили анекдоты до девяти утра?

— Нет, до восьми. Потом до девяти мы готовили завтрак.

— Что вы ели на завтрак?

— Яйца.

— В какую, ты сказал, вы собирались бильярдную?

— Кози…

— Где она находится?

— В квартале Дивижен.

— Когда ты пришел к Дейву?

— В восемь.

— Зачем ты убил Дженни Пейдж?

— Не убивал я ее. Господи, вы хотите меня прикончить! Я никогда не был у моста Гамильтона.

— Ты хочешь сказать, в ту ночь.

— И в ту ночь и вообще никогда. Я даже не знаю, где тот обрыв, о котором писали. Я думал, скалы и обрывы — к западу от города.

— Какой обрыв?

— Где нашли ту девушку.

— Какую девушку?

— Ну, Дженни Пейдж.

— Она кричала? Зачем ты ее убил?

— Не кричала.

— А что она делала?

— Ничего не делала. Не был я там! Откуда мне знать, что она делала?

— Но ты же избил свои последние жертвы, правда?

— Да, в этом сознаюсь, ладно.

— Ах ты свинья, у нас ведь есть отпечаток пальца, который ты оставил на очках. Мы же тебя им уличили, так что же ты нам голову морочишь? Не сознаешься?

— Не в чем. Мой друг был болен. Не знаю я Дженни Пейдж. Не знаю я никакого обрыва. Арестуйте меня! Судите за ограбления! Но я не убивал ту девушку!

— Кто ее убил?

— Не знаю.

— Ты ее убил!

— Нет.

— Почему ты ее убил?

— Не убивал я ее!

Двери распахнулись. Вошел Мейер.

— Я говорил по телефону с этим Левенштейном, — сообщил он.

— Да?

— Он говорит правду. Клиффорд всю ночь был с ним.

Потом сравнили отпечатки пальцев Клиффорда с отпечатками на очках, и сомнений больше не оставалось. Отпечатки не совпадали.

Что бы там ни было на совести Джека Клиффорда, Дженни Пейдж он не убивал.

 

Глава XVII

Теперь уже оставалось только позвонить Молли Белл. И, сделав это, он может с чистой совестью оставить в покое историю Дженни Пейдж. Он старайся, сделал все, что мог. Его усилия завели его в тщательно оберегаемое от посторонних царство криминального отделения северного комиссариата, из-за чего он чуть не лишился места, значка и формы.

Так что он ей сейчас позвонит, объяснит, что ничем не может помочь, извинится, и кончено.

Клинг сидел в кресле у себя дома. Придвинул телефон, полез в задний карман за записной книжкой, открыл ее и начал копаться в визитках и разных бумажках, разыскивая адрес Билла и номер телефона, который тот ему когда-то дал. Бумажки он разложил на столе. Господи Боже, сколько ерунды скапливается…

Посмотрел на квитанцию. Той было уже три месяца с лишним. Была там пачка спичек, на которой записано имя девушки и телефон. Девушку он вообще не помнил. Был там талон на скидку из какого-то супермаркета. Был там белый листок, что дала ему Клер, когда хотела показать детский почерк Дженни Пейдж. Перевернул бумажку, на другой стороне было написано:

«Клуб „Темпо“, Клаузнер-стрит, 1812».

Потом нашел клочок бумаги, который дал ему Питер Белл и положил его к остальным бумажкам, потянулся к трубке и одновременно взглянул на номер телефона.

И тут он вспомнил, что видел на улице, когда вышел на первой остановке. О трубке он тут же забыл.

Все листочки и бумажки сложил обратно в нагрудный карман. Потом оделся.

Он ждал убийцу.

Сев в поезд, идущий из города, он вышел на первой остановке, где уже побывал в начале недели. Вышел на улицу, остановился возле указателя и стал ждать убийцу Дженни Пейдж.

Ночь была холодной, людей на улице мало. Магазин мужской одежды был закрыт. Из вентилятора китайского ресторана в холодный воздух била струя пара. Несколько человек вошли в кино.

Ждал он долго, и когда машина остановилась, оперся на указатель, дожидаясь, когда откроется дверца.

Мужчина вышел из машины и шагнул к тротуару. Выглядел он неплохо. Прекрасные ровные зубы и симпатичная ямочка на подбородке. Высокого роста, мускулистый. В лице его был всего один недостаток.

— Привет, — поздоровался Клинг.

Мужчина перепуганно взглянул на него. Окинул взглядом лицо Клинга и указатель возле него, на котором было написано:

«СТОЯНКА ТАКСИ

МАШИНЫ НЕ СТАВИТЬ!

ТРИ МАШИНЫ»

Питер Белл перевел дух.

— Берт! Это ты, Берт?

Клинг вышел на свет.

— Я, Пит.

Белл казался растерянным.

— Привет, — сказал он. — Что… что привело тебя сюда?

— Ты, Пит.

— Чудно. Я всегда рад видеть друга… — Он умолк. — Послушай, пойдем выпьем по чашечке кофе. Согреться не хочешь?

— Нет, Питер, — отказался Клинг.

— Ну… гм… а в чем, собственно, дело?

— Ты поедешь со мной, Питер. В участок.

— В участок? Ты хочешь сказать… в полицейский участок?

Белл нахмурился.

— За что? Что происходит, Берт?

— За убийство своей невестки Дженни Пейдж, — ответил Клинг.

Белл в упор глядел на Клинга, робко улыбаясь.

— Ты шутишь.

— Я не шучу, Питер.

— Но… нет, ты все-таки шутишь! Никогда я не слышал такой глупой…

— Ты негодяй! — резко оборвал его Клинг. — Мне бы нужно было измолотить тебя в котлету, а потом…

— Послушай, не делай этого. Ты хочешь арестовать…

— И арестую, ты, засранец! — крикнул Клинг. — Ты, изверг, ты что думал, что я абсолютный идиот? Поэтому ты выбрал меня? Дурака патрульного, который черное от белого не отличит. Выбрал меня, чтобы я успокоил Молли. Привел полицейского, показал его несчастной женщине, мол, делаешь, что в твоих силах, и думал, все будет в порядке, правда? Как это ты говорил, Питер? «Если приведу полицейского, Молли будет счастлива». Разве ты не говорил этого, мерзавец?

— Да, но…

— Каждый день читаешь шесть газет! Наткнулся на заметку о своем старом друге Берте Клинге, которого выпустили из больницы и который поправляется, и подумал — этот сойдет. Приведешь домой, избавишься от Молли и будешь свободен.

— Слушай, Берт, ты не так понял. Ты…

— Я все верно понял, Питер. Моим приходом все должно было кончиться, но случилось иначе, правда? Дженни тебе сказала, что беременна? Дженни тебе сказала, что ждет твоего ребенка!

— Нет, послушай…

— Не возражай, Питер! Разве не так все было? Тогда вечером, когда я с ней говорил, она сказала, что идет на свидание. С тобой, да? Тогда она поведала тебе эту новость? Сказала тебе и дала время подумать до завтра, чтобы выбрать способ, как от нее избавиться?

Белл долго молчал. Потом сказал:

— В ту среду вечером я ее не видел. Она шла не ко мне.

— А к кому же?

— К врачу, — выдавил Белл. — Встретились мы в четверг здесь, на стоянке такси, как всегда. Берт, все было не так, как ты думаешь. Я любил ее, любил.

— Ручаюсь, что да! Ручаюсь, что ты ее обожал, Питер, ручаюсь…

— Почему брак погибает? — запричитал Белл. — Почему все сходит на нет, Берт? Почему Молли не осталась такой, как была? Молодая, красивая, свежая… как…

— Как Дженни? «Она выглядит точно как выглядела Молли в ее возрасте». Это ты сказал, Питер. Помнишь?

— Да. Я снова увидел в ней Молли, увидал, как она расцветает, и… и влюбился в нее. Это так тяжело понять? Черт, неужели так тяжело понять, что парень может снова влюбиться?

— Это не главное, Питер.

— А что тоща? Что? Что ты можешь…

— Человек не убивает того, кого любит, — сказал Клинг.

— Она была истеричка! — крикнул Белл. — Мы встретились тут, сели в машину, и она сообщила мне, что доктор определил ее беременность. Угрожала, что обо всем расскажет Молли! Как я мог позволить ей это сделать?

— И ты ее убил.

— Я… мы остановились на набережной. Она пошла впереди меня на вершину утеса. Я… я взял с собой разводной ключ. Я держу… держал его в кабине на случай, если кто нападет… на случай, если…

— Питер, ты не должен был…

Белл Клинга не слышал. Снова переживал ночь четырнадцатого сентября.

— Ударил… я ударил ее два раза. Она упала назад и кувыркалась… кувыркалась… Крик ее стих, и лежала она внизу как сломанная кукла. Вернулся… я вернулся в такси. Уже хотел уезжать, когда вспомнил заметки в газетах о Клиффорде-грабителе. Были… у меня были дешевые очки, там, в перчаточном ящике. Я достал их и разбил одно стекло прямо в машине, чтобы похоже было, что очки разбились в борьбе и потом упали с обрыва. Я снова вернулся к обрыву, она все еще лежала там, изломанная, истекающая кровью, я бросил вниз очки и ушел, оставив ее там.

— Это ты натравил на меня криминальную полицию, да, Питер?

— Да, — тихо ответил Белл. — Я не знал… не знал, что тебе известно. Не мог рисковать.

— Нет. — Клинг помолчал. — Ты рисковал уже в тот вечер, когда мы встретились, Питер!

— Как это?

— Записал мне адрес и номер телефона. И почерк точно совпадает с почерком на записке, с которой Дженни пришла в клуб «Темпо»…

— Я знал этот клуб, еще подростком, — вспомнил Белл. — Подумал о нем как… как об алиби… чтобы обмануть Молли, если она что-то заподозрит. Берт, я… — он помолчал. — С запиской ты ничего доказать не сможешь. Так что если я…

— Нужные доказательства у нас есть, Питер.

— Нет у вас ничего…

— На очках твой отпечаток пальца.

Белл снова умолк. А потом вдруг взвыл, словно кто-то резал его по живому.

— Я любил ее!

— И она тебя любила, и эта несчастная девушка должны была свою первую любовь как преступление таить от всего света. А ты, Питер, как вор, украл ее жизнь. То, что я сказал, верно. Ты изверг!

— Берт, слушай, она уже мертва. Ничего не изменишь. Не могли бы мы…

— Нет.

— Берт, что я скажу Молли? Можешь представить, что с ней будет? Берт, ну как я ей могу сказать? Берт, не надо меня арестовывать, прошу тебя. Как я это ей скажу?

Берт Клинг с ледяным спокойствием взглянул на Белла.

— Что посеешь, то и пожнешь. Пошли!

* * *

Утром в понедельник 25 сентября Стив Карелла ввалился в отдел.

— Черт побери, где же все? — взревел он. — Где лозунги и торжественные речи?

— Ну-ну, — сказал Хэвиленд, — посмотрите кто вернулся.

— Герои с Троянской войны, — пошутил Мейер.

— Как там было дело, парень? — спросил Темпл.

— Прекрасно, — ответил Ка реяла. — Господи, до чего же хорошо отдыхать в это время года.

— Прекрасно может быть где угодно, если ты влюблен, — поморщился Мейер. — Ты об этом не знал?

— Вы просто банда подлых завистников, — заявил Карелла. — Я всегда так думал, и теперь это подтвердилось.

— Ты один из нас, — напомнил ему Мейер. — Все мы братья.

— Тогда чем же вы занимались последний месяц, братишки? Просиживали задницы и брали взятки?

— Ну, кое-что тут произошло, — возразил Мейер.

— Расскажи ему о кошках, — шепнул Темпл.

— О каких кошках? — спросил Карелла.

— Я тебе сейчас расскажу, — терпеливо ответил Мейер.

— У нас было убийство, — заметил Хэвиленд.

— Да?

— Да, — подтвердил Темпл. — И еще мы получили нового детектива третьего класса.

— Ну да? — удивился Карелла. — Его к нам перевели?

— Нет. Повысили. Из патрульных.

— Кто это?

— Берт Клинг. Ты его знаешь?

— Разумеется. Берту повезло. Что он сделал? Спас жену комиссара?

— О, ничего подобного. Только протирал штаны и брал взятки, — съехидничал Мейер.

— Ну и как супружеская жизнь? — допытывался Хэвиленд.

— Великолепно.

— Эти кошки, о которых говорил Джордж… — начал Мейер.

— Да?

— Это была чертовски хитрая штука. Самый сложный случай за всю историю тридцать третьего участка.

— Ты серьезно? — спросил Карелла. Подошел к столу Хэвиленда и налил из кофеварки кофе. Комната казалась такой уютной и теплой, что он уже не жалел, что снова на работе.

— Сложнейший случай, — терпеливо продолжал Мейер. — Но, наконец, того типа, что шлялся взад-вперед и воровал кошек, поймали.

Карелла попивал кофе. Солнечный свет падал внутрь сквозь зарешеченные окна. Снаружи просыпался город.

Начинался новый рабочий день.