Бар «Семь радостей» не относился к числу тех, которые посещаются людьми состоятельными и образованными. Это типичный портовый бар, куда забегали моряки, портовые рабочие, торговцы, мелкие лавочники, а по вечерам и туристы, подъезжавшие на набережную на автобусах. Для них на подсвечиваемой снизу стеклянной эстраде танцевали девять полуголых девушек, причем сама эстрада обладала зеркальным эффектом. Апогеем их выступления всегда был последний танец, когда девушки как бы выпрыгивали из своих полупрозрачных бикини. От этого номера туристы, в основном японские, приходили в неописуемый восторг и после него целыми группами – мужскими, конечно, – маршировали прямиком в «дома радости», где они в среднем за четыреста гонконгских долларов получали в течение пятнадцати минут всевозможные наслаждения. Конвейер секса!

Что представлял собой сам бар? Огромных размеров стойка, ряд ниш и зал с круглыми столиками. Лишь избранные посетители допускались во внутренние комнаты; в отличие от заведения мадам Ио здесь не было «салонов ублажения». «Семь радостей» – контактный бар, тут знакомились. И еще больше – напивались. Напитки предлагались на любой вкус, плати денежки и получай. Деньги можно было потратить и в отдельных кабинетах за игорными столиками. Вообще говоря, именно эти кабинеты и приносили наибольший доход – благодаря азартным играм и продаже опиума.

Никто не обратил никакого внимания на доктора Мэя, когда он появился в «Семи радостях», сел на табурет перед стойкой и заказал стакан чистого виски.

– Но не как для сосунка, а как для великана! – не без вызова заказал он.

Бармен равнодушно кивнул, налил полный чайный стакан и пододвинул Мэю. Ему ежедневно приходилось иметь дело со всякими полоумными, и этот старик его интереса не вызвал.

Примерно через час из задней комнаты вышло несколько господ, как-то выпадавших из общей картины. Все они были в добротных, от портного, костюмах и выглядели как вполне солидные люди. Из бара они выходили с промежутком в пять минут один за другим. Тем, кому приходилось немного задержаться, останавливались у стойки, заказывали фруктовый сок с капелькой джина и явно чувствовали себя в этой обстановке не в своей тарелке.

Втянув голову в плечи, доктор Мэй низко наклонился над своим стаканом. «Бог ты мой, – подумал он, – вон того, в светло-сером костюме, я хорошо помню. Когда же мы встречались с ним в последний раз? Десять или двенадцать лет назад? Умница, подавал большие надежды. А теперь выходит из задней комнаты „Семи радостей“, где некий господин Чао отдает таинственные приказы?»

Мэй прикрыл лицо ладонями и поглаживал лоб, словно о чем-то задумавшись. Знакомый ему господин допил свой бокал и неторопливо вышел из бара. Он не оглядывался и доктора Мэя не заметил, хотя вообще сомнительно, чтобы он его после стольких лет узнал. Он привык встречаться и вскоре расставаться со множеством людей, не обращая внимания на их лица, – такая уж у него профессия. Да и у Мэя двенадцать лет назад был совершенно иной вид, сейчас он растолстел и обрюзг.

Несколько секунд Мэй раздумывал, не последовать ли за ним, а потом сказал себе, что незачем выслеживать одного из тех, кому отдает приказы господин Чао. Куда важнее сам господин Чао, которого Лян узнала по голосу.

Мэю не пришлось теряться в догадках, кто он. Хозяин бара Чанг лично проводил высокого гостя до двери, то и дело кланяясь. Лян не ошиблась: господин Чао действительно был среднего роста и очень толстым. Теперь понятно, почему он во время интенсивного обслуживания в заведении мадам Ио так пыхтит, задыхается и кашляет, что приходится даже опасаться, как бы его не хватил удар. Это Мэю одна из девиц мадам Ио поведала под большим секретом…

Доктор Мэй расплатился, спустился с табурета и оставил бар «Семь радостей». Успел еще увидеть, как господин Чао сел в повозку рикши и тот побежал в сторону гавани. В сторону заведения мадам Ио.

Мэй торопился. Но прибавить шагу в этих переулках, где приходится буквально протискиваться сквозь толпу, вещь трудновыполнимая. Оказавшись на площади у гавани, он с удовлетворением кивнул: рикша господина Чао действительно стоял перед заведением мадам Ио. Мэй остановился, отдышался, прижимая руки к сердцу и глотая воздух широко открытым ртом. Впервые он признался себе, что пьянство превращает его в калеку и силы могут изменить ему в самый неподходящий момент. Несколько минут он простоял, прислонившись к уличному фонарю, потому что у него дрожали ноги. А потом пошел дальше и оказался рядом с Лян, которая сидела перед своими цветочными корзинами. Услышав прерывистое дыхание доктора Мэя, девушка сразу подняла голову. Слух у нее был невероятно тонкий, можно сказать – изощренный.

– Этот господин Чао у мадам Ио, – сказал Мэй дрожащим голосом – он все еще не отдышался как следует. – По крайней мере, я думаю, что это он. Не человек, а кнехт портовый, тумба! Когда я вижу таких толстяков, мне за мои габариты не так стыдно. По-моему, это все-таки он…

– Пойду продам ему розы, – сказала Лян Чанмао, быстро поднимаясь с одной из корзин. – А потом скажу вам, тот ли это человек, которого вы ищете, досточтимый господин Мэй.

– Хорошо. Я пойду первым.

Мэй взял из другой корзины белую орхидею, воткнул в петлицу пиджака и не спеша зашагал в сторону заведения мадам Ио. Девицы с обнаженными грудями встретили его как вернувшегося после долгих странствий отца. Мадам Ио с величественным видом кивнула ему со своего трона, на столик сразу принесли бутылку виски, он сел и широко расставил ноги, сразу входя в образ довольного жизнью старого пьяницы.

Господин Чао успел уже подняться наверх и переодеться, сменив костюм на широкий шелковый халат, прикрывавший чрезмерно толстые ноги. У фаворитки господина Чао был выходной, и мадам Ио порекомендовала ему темпераментную номер девятнадцать, Лору, тоже щебетавшую как попугайчик. Господь наградил Лору таким телом, что при виде ее у господина Чао от вожделения на носу появились капельки пота. Заказав бутылку шампанского, он улегся на широченный диван, взял в руку телефонную трубку и, пока Лора старательно взбадривала его, обменялся несколькими словами со своим деловым партнером.

– Все будет сделано, как вы хотели! – сказал он, раздувая ноздри, потому что губы у Лоры были мягкие и полные, как бархатные подушечки. – Операция назначена на воскресенье. Мы рассчитываем, что к среде все завершится. И все мы рады, что наше дело идет на лад.

Положив трубку, он притянул к себе Лору и хриплым голосом проговорил:

– О-о, ты райская птичка! Да, райская… Я подарю тебе тысячу долларов, птичка моя…

А тем временем мадам Ио нанесла визит гостю за угловым столиком. Вечер был тихий, большинство девушек сидело наверху в общей гостиной, служившей одновременно демонстрационным залом их прелестей, и вышивали маленькими жемчужинками изящного покроя накидки, пояса или шапочки. Тоже одна из побочных статей дохода мадам Ио: никто из туристов, покупавших эти прелестные вещицы в огромном центральном магазине «Осеан Терминал» в Коулуне не догадывался, что эти произведения искусства созданы руками шлюх – в свободные от их основного занятия часы.

– У тебя орхидея в петлице? – удивилась мадам Ио. – По какому поводу?

– У меня праздник, дорогая! День рождения!

– Это надо отметить!

– Только здесь, за столом, а не наверху, в постели! Сердечный удар в праздник мне ни к чему.

– А что за праздник?

– Не исключено, моя дорогая, что с сегодняшнего дня я начну новую жизнь. Пока я еще ни в чем не уверен, но, если предчувствие меня не обманет, я стану другим человеком.

– Зачем такая таинственность? О небо, неужели ты бросишь пить?

– Похоже на то.

– И больше не придешь ко мне?

– Я буду твоим гостем, пока меня не перестанут носить ноги. Хотя бы из благодарности к тебе.

– Из благодарности? За что? – Мадам Ио уставилась на него, будто он нес пьяный бред.

– Ты сыграла немалую роль в том, что это может случиться, – вполне серьезно ответил доктор Мэй. – Но никогда этого не поймешь.

– Куда мне!..

– Не обижайся, Ио. И будь счастлива! А в смысл моих слов особенно не вникай. – Он поднял свой стакан и погладил руку Ио. – Слушай, тут совсем недавно к тебе вошел один гость. Посмотрел я на него и даже обрадовался. Нечего тебе, братец, так стыдиться, что ты расплылся. Ты в этом городе не первый из толстяков. Есть кто и потолще! Посмотри хотя бы на этого господина Чао.

– Кто это Чао? – непритворно удивилась Ио. – Я такого не знаю.

– Ну это чудовище, которое вползло сюда передо мной и сразу потащилось на второй этаж.

– Да, Лоре придется поработать. – Мадам Ио помахала веером перед своим застывшим от толстого слоя грима лицом. – Только его зовут не Чао.

– Держу пари…

– Это Чинь Хаочжи.

– Не может быть! – От неожиданности доктор Мэй просто оцепенел. «Нет, не может быть! Лян, наверное, ошиблась. А с другой стороны: разве не заявился он сюда прямо из „Семи радостей“, где господин Чао отдавал свои приказы? В том числе тому человеку, с которым я сам был знаком двенадцать лет назад?» – Сам великий Чинь Хаочжи…

– Забудь об этом. У моих гостей нет имен!

– Ведь Чинь один из богатейших людей Гонконга…

– Говорят…

– Его же все знают!

– Его – нет. Его имя – да. – Мадам Ио взяла из его рук стакан и жадно выпила. – Забудь о нем… – Чинь Хаочжи контролирует весь экспорт шелковых цветов и торговлю фейерверками Гонконга!

– А сейчас лежит в моем доме на втором этаже, где Лора ублажает ласками его жирное тело. Разве это не честь для меня, Мэй? У кого еще в городе есть столь почтенная клиентура? Но ни у кого нет и таких красивых девушек. Согласись!

– Ну кто спорит!

Доктор Мэй не сводил глаз с лестницы. «Великий Чинь! Человек, не знающий счета деньгам. Чинь – это Чао. Но кто же тогда в этом мире Чао?»

Мимо них просеменила Лян Чанмао. У нее через плечо висела корзина с цветами. Уверенно, как зрячая, прошла через все заведение прямо к лестнице. Мадам Ио не сводила с нее несколько встревоженного взгляда. Десять процентов! Мелочь – тоже деньги…

– Чинь опять купит у нее всю корзину, – сказала она. – У него доброе сердце. Я все жду, когда он купит саму девчонку. Чтобы тебя обслуживала слепая девчонка – забавно, а? Пока он этого не требовал. Но однажды потребует…

– И что?

– Лян бедная девочка, – холодно проговорила мадам Ио. – За тысячу американских долларов и не такие продавались.

– Я убил бы его за это!

– Таких, как Чинь, не убивают. Его богатство – его броня. Пока он жив, он платит. Какой прок в мертвом миллионере? Видишь, наверх понесли вторую бутылку шампанского. Лучшего, французского. Он их выпьет четыре… чем не дело? Побольше бы таких клиентов, как Чинь.

Доктор Мэй кивнул, думая о своем. И вдруг ему в голову пришли такие мысли, возникли такие взаимосвязи, что он весь похолодел. Вливая в себя целый стакан виски, он видел, как мадам Ио встретила спустившуюся с лестницы слепую девушку, получила положенные десять процентов: та действительно продала все розы. А теперь он не сводил глаз с медленно приближавшейся к нему Лян.

Лян кивнула. Она кивнула трижды, желая подчеркнуть важность сообщения.

Это он! Это его голос. Голос, гнавший улыбавшихся девушек на смерть. Голос, вызывавший ужас и содрогание у многих мужчин, в глазах других вполне респектабельных и богатых. Но этот голос – голос их повелителя.

Этот голос – голос убийцы Мэйтин.

Доктор Мэй до боли сжал пальцы. Лян покинула бар, мадам Ио разговаривала по телефону, входили новые гости, и им сразу предлагали «мясные альбомы». Два господина у стойки спорили о ценах на хлопок, будто не в бордель попали, а на биржу.

Мэй встал, покачиваясь вышел из заведения, огляделся. Он сразу заметил девятерых молодых, крепких парней, которые вроде бы бесцельно прогуливались поблизости, а на самом деле охраняли его. И это еще не все. Хорошо! Как бы ему без их помощи перенести господина Чао через стенку набережной и осторожно спустить в сампан?

Доктор Мэй замахал руками, будто заметил у самой кромки воды знакомую лодку. К нему мигом подбежали шестеро, остальные прикрывали его. Парни образовали кружок вокруг доктора Мэя, и его не стало видно – каждый из них был выше его на две головы.

– Все надо сделать быстро, – свистящим шепотом произнес Мэй. – Быстро, как полет ласточки!

– Удачный был улов, досточтимый господин Мэй? – полюбопытствовал атлетического сложения «водный китаец».

– Скоро из этого борделя выйдет очень толстый человек! Не заметить его вы не можете. Внутри всего два толстяка – он да я. И, значит, когда он выйдет, все должно быть сделано молниеносно. Пусть один из вас спросит: «Вы господин Чао?» Может, он скажет, что да, а, может, и не ответит. Но этой секунды промедления должно хватить. Знайте – второго случая не представится! И смотрите не покалечьте его, у меня с ним еще долгий разговор.

Доктор Мэй вернулся в заведение за свой столик и снова налил себе виски.

– Ты где это был? – с удивлением спросила подошедшая мадам Ио. – Ни с того ни с сего взял и ушел.

– Захотелось подышать чуть-чуть морским воздухом. Что-то мне плохо стало, Ио…

– Чересчур много лакаешь! Смотри, Мэй, не напейся однажды до смерти.

– Все мы смертны, Ио. – Он погладил ее руку, наклонив голову. – Обещаю тебе впредь пить поменьше. Вот увидишь, буду заходить, садиться за этот же столик и кричать: «А ну, сладкие мои, принесите-ка бутылочку воды!»

– Хорошо ты сказки сказываешь! Только кто тебе поверит, – улыбнулась мадам Ио.

Чинь Хаочжи был в тот вечер в своей наилучшей форме. Больше двух часов потребовалось Лоре, чтобы ублажить его. Приняв наскоро душ, он надел костюм, попрыскал на себя сладковатыми духами, пригладил и без того гладкие волосы, потискал еще немного груди Лоры, положил на стеклянный столик тысячедолларовую купюру, снял с левого мизинца кольцо с красивым смарагдом, втиснул между грудями Лоры и заржал от удовольствия.

– Носи его и гордись! – сказал он, успокоившись. – Ты была изумительна, райская моя птичка! Я приду в пятницу; смотри, до моего прихода никого к себе не подпускай! Этот день мой…

Чинь вышел, оставив дверь открытой, и спустился вниз. Несмотря на тучность, он был подвижен и ловок, по его виду никто не сказал бы, что он два часа забавлялся с Лорой. Прошел мимо Мэя, оставив после себя запах сладковатых духов.

Доктор Мэй сидел свесив голову на грудь и, думая о своей дочери, сплел пальцы рук.

«Пусть это удастся, – молил он, – и тогда, Боже, не оставь мне ни сердца, ни души, ни мозга, ни слуха, никаких чувств… одно лишь оставь мне – желание отомстить!»

«Боже на небесах, сколько бы у тебя ни было имен… отведи взгляд свой! Не взирай на Мэй Такуна…»

Чинь Хаочжи вышел из шикарного борделя как всегда один, без сопровождающих. Через две улицы за углом его ждал бронированный «кадиллак», где на переднем сиденье рядом с шофером сидел его любимый телохранитель, снайпер из Внутренней Монголии, с гладко выбритым черепом и с намеком на традиционную косицу на затылке. Автомобиль – крепость на колесах. Нажатием кнопки рядом с фарами выкатывались два пулемета, которые могли вести рассеянно-перекрестный огонь. Заднее сиденье тоже откидывалось, и тогда поднималась бронированная стенка с пулеметами.

Взять Чиня нахрапом, на гангстерский манер, в машине было абсолютно невозможно, равно как исключалось и похищение или расстрел в упор. Единственное уязвимое место – сам бордель мадам Ио. Здесь Чинь хотел быть один, ходил туда и возвращался без сопровождения. Может быть, это объяснялось желанием никого не посвящать в то, куда он захаживает, хотя и шофер и монгол отлично знали, где задерживается господин Чинь.

Он считал, что эти несколько десятков метров до «кадиллака» никакой опасности для него не представляют: на улицах и на набережной толпы народа, и, главное, в городе его почти никто не знал в лицо – кроме равных ему, только откуда им здесь взяться? Ночная суета в гавани – вот его телохранители. Но она стала его злейшим врагом.

Откуда ни возьмись рядом с Чинем оказался какой-то пьяный, молодой крепкий парень, И он не обошел стороной, а попер прямо на него. И хотя Чиня, который весил пудов десять, не так-то просто было бы сдвинуть с места, от этого столкновения он пошатнулся, а когда пьяный навалился на него всем телом, чуть не упал в подъезд дома, мимо которого как раз проходил. Чинь даже не успел толком осознать, что его не просто толкнули, что он получил два удара под дых. Удары эти оказались настолько сильными, что Чинь даже задохнулся и не смог закричать. После удара в голову у него подкосились ноги, но его тут же подхватили под руки и потащили дальше в глубь подъезда, и прежде чем Чинь вдохнул воздух, он ощутил, как рот и нос ему закрыли какой-то влажной тряпкой с запахом куда более сладким, чем его духи.

«Хлороформ! – пронзила его мысль. – Меня похищают! На помощь! На помощь!» Но крик этот прозвучал лишь в его подсознании. Три вдоха – и Чинь рухнул на кафельный пол подъезда.

Двадцать минут спустя четверо молодых людей толкали перед собой тяжело груженную повозку с овощами через площадь гавани по направлению к набережной. Потом все вместе сняли с нее большой мешок и с помощью двух канатов, между которыми была закреплена поперечная доска – на нее-то и положили мешок, – спустили его в сампан с корзинами поджаренных крабов и креветок.

Приняв груз на борт, гребцы освободили доску от канатов, сели на весла, и сампан взял курс на Яу Ма-теи. Оказавшись вне видимости с набережной, гребцы развязали мешок, и оттуда показалась голова Чиня. Как только тот делал глубокий вдох и пытался открыть глаза, ему подносили под нос влажный ватный тампон. И Чинь снова впадал в забытье. Однако наркоз давался настолько осторожно, что навредить ему не мог.

Мэй, просидев еще с полчаса за столиком, поднялся и вынул из петлицы пиджака белую орхидею. Воткнув ее в лакированные волосы черного парика Ио, он положил руку ей на плечо:

– Я родился вновь! – сказал он. – Помнишь, я тебе обещал?

– Родился вновь? Я вижу перед собой старого, толстого мужчину, а не новорожденного!

– Да, но с обновленной душой, Ио!

– В чем это выражается? Или выразится?

– Это будет ужасно, Ио. Жутко! Страшно! Чудовищно! Но ты ничего такого не заметишь, Ио. Ты – нет! Поцелуй меня!

– Что-что? – Мадам Ио так и окаменела на своем троне.

– Поцелуй меня!

– Рехнулся, Мэй?

– Черт побери! Тогда я тебя поцелую! Я ведь переступаю порог нового для меня мира…

– Ты, видно, перебрал сегодня, Мэй!

– Да я трезвее травы. Таким трезвым меня лет двадцать не видели, правда. Хоть и выпил капельку… Поцелуй меня!

– Ты безумен, Мэй! – Мадам Ио, на голову выше Мэя, нагнулась и прижала ко рту Мэя свои увядшие, в морщинках, губы. Поцелуй вышел липким: чересчур толстый слой помады лежал на ее губах. И с малиновым привкусом…

Когда Ио вновь водрузилась на троне с прямой, как у прима-балерины, спиной, Мэй провел ладонью по лбу и посмотрел на нее долгим взглядом.

– Известно тебе, что такое месть?

– Да, и если мой поцелуй вызовет у тебя улыбку, ты в этом убедишься.

– Счастливы несведущие, Ио! Но ты в любом случае была моей Прозерпиной… – Он повернулся и неторопливо направился к выходу.

– Послушай, Мэй, это случайно не ругательство?

Он оглянулся, покачал головой и тихонько затворил за собой дверь. Неподалеку Мэй увидел трех водных жителей, которые ему кивали, широко улыбаясь и потирая руки.

Удалось! Чинь Хаочжи ступил на путь, который не приведет его обратно. Доктор Мэй распахнул пиджак, расстегнул рубашку, чтобы прохладный ветер с моря обдувал его обнаженную грудь. И хотя ветер приятно охлаждал, у Мэя было такое ощущение, будто внутри у него горит огромный факел.

Сампан с Чинем в джутовом мешке направился вовсе не в город джонок Яу Ма-теи, а, взятый на буксир средних размеров моторной лодкой, оставил за кормой Гавань Тайфунов. Затем моторка вышла в море, по направлению к острову Стонекаттер, и замедлила ход миль через пять вблизи большого морского парома, который обычно перевозил китайцев из Коулуна на острова Стонекаттер и Циньи. Капитана парома звали Кун Лундзы. По его приказу спустили металлический трос с крюком, подцепили джутовый мешок и быстро подняли его наверх.

Чиня вытащили из мешка, связали руки и ноги и потащили в большое крытое помещение, предназначавшееся днем для пассажиров, направлявшихся с одного острова на другой. Или на полуостров.

Кун Лундзы, не получивший пока никаких указаний, не смог все же отказать себе в удовольствии дать Чиню крепкого тумака в бок. И обрадовался, когда тот застонал.

Через несколько минут Чинь открыл глаза. Его взгляд остановился на Куне – и он оцепенел от ужаса. Челюсть его отвисла, он задрожал всем телом. Кун наклонился над ним: глаза одного впились в глаза другого со столь близкого расстояния, что, казалось, могли слиться.

– Вот ты, значит, какой, – страшным голосом проговорил Кун. – Это из-за тебя я потерял дочь. Неожиданно он потерял самообладание и разрыдался.

Чинь Хаочжи втянул голову в жирные плечи и быстро отвернулся. У него был взгляд загнанной крысы: есть ли еще дыра, в которую я могу юркнуть, спасти свою шкуру? Чинь искал спасения, но вскоре убедился, сколь ничтожны его надежды. Он лежал на палубе, связанный по рукам и ногам, в окружении не менее десяти мужчин. Берег наверняка далеко. Они в открытом море. Единственный шанс – предстоящий разговор. Можно будет что-то предложить, поторговаться, попытаться столкнуть этих людей лбами. Или купить себе жизнь – любой ценой.

После действия хлороформа у него болезненно сжимался желудок, его тошнило. Приподняв голову, он умоляюще взглянул на Кун Лундзы.

– Пожалуйста, немного воды, – слабым голосом проговорил он.

– Подохни! – рявкнул в ответ Кун.

– Мне плохо…

– Еще не то будет.

Чинь закрыл глаза. «Спокойствие! – приказал он себе. – Полное спокойствие! Этим нужны только деньги. Сколько раз я представлял себе нечто подобное. Пообещаю им все, что потребуют. Пусть получат свои миллионы. Но потом я устрою на них облаву. Не нашей вшивой полицией, моими командос. Называйте любую сумму – я подпишу чек!»

– Произошло какое-то недоразумение, – проговорил Чинь, сделав несколько глубоких вдохов. От свежего морского воздуха ощущение тошноты постепенно оставило его. – Вы меня приняли за другого.

– Это вряд ли! – Кун разглядывал лежавшую перед ним тушу как омерзительную, расплывшуюся медузу. – Если досточтимый господин Мэй указал на тебя, значит, ты тот, кто нам нужен.

– Я – Чинь Хаочжи! – громко проговорил Чинь. Кун рассмеялся и ударил его носком ботинка в бок.

– Великий Чинь? А почему не император Поднебесной?

– Сказано вам – я Чинь! – повторил толстяк.

– Знаменитый богач?

– Да! – Чинь приподнял голову. – И никак иначе! Произошло недоразумение.

– Что ж, подождем! – Кун отступил на несколько шагов. Имя Чиня произвело магическое воздействие. Всей жизнью в Гонконге тайно заправляла горстка людей, среди которых был и Чинь Хаочжи, «Прекрасный день». Не может быть, чтобы доктор Мэй велел привезти сюда в мешке такого могущественного господина.

В течение получаса Чинь убеждал моряков, что миллион долларов навсегда освободит их всех от любых житейских тягот и тревоги о будущем. Ладно, недоразумение так недоразумение, он не только их ни в чем не винит, он готов хоть сейчас послать за нужной суммой. И не в чеках, а наличными.

В это самое время к парому Кун Лундзы подъехал доктор Мэй. С превеликим трудом перевалив через высокий борт, он пожал Куну руку и сразу спросил:

– Где он?

– Вон там! – Кун кивнул в сторону перекрытой надстройки. – Говорит и говорит без умолку. И все выглядит довольно правдоподобно. Договорился под конец до того, будто он – сам великий Чинь.

– Это он и есть! – не вдаваясь пока в подробности, ответил доктор Мэй.

Кун остолбенел.

– Но это уже слишком… это опасно, это чистое безумие… вы похитили самого Чиня… – выдавил из себя потрясенный услышанным Кун. – Я-то думал, что вы… что он… тайный убийца наших дочерей, а тут…

– Не торопись с выводами, Кун! – Доктор Мэй снял пиджак. От внутреннего возбуждения все тело горело. – Мы его допросим и поступим по справедливости!

Когда они оба вошли под дощатое перекрытие, Чинь посмотрел на них так, словно говорил: я ни в чем не повинен, но я заранее согласен на ваши условия. Он подумал еще, что этого маленького толстяка как будто встречал прежде. Так, мимоходом. Представлены они друг другу не были. Но где он мог его видеть?

– Меня зовут доктор Мэй, – сказал Мэй Такун и вежливо поклонился. – Мое имя вам ни о чем не говорит?

– Нет! – с некоторым облегчением выдохнул Чинь. Вот-вот выяснится, что он попал сюда в результате сумасшедшего стечения обстоятельств. – Но мое имя вам, конечно, все сказало…

Мэй махнул рукой, не дав ему договорить.

– Да, знаю. А имя Мэйтин вам знакомо?

– Нет.

– А Лу Фэйдун?

– Представления не имею.

– А как насчет Ли Ханхинь?

– Вы выражаетесь загадками, доктор Мэй.

– Пока да! Мой язык сделается прозрачнее и понятнее, когда я скажу, что Лу Фэйдун и Ли Ханхинь подверглись воздействию нового препарата, вдыхаемого в газообразном состоянии. Этот препарат парализует волю, а потом разрушает печень и превращает людей в убийц. А Мэйтин была моей дочерью, и она тоже умерла от этого яда.

Доктор Мэй смотрел на лежавшего на палубе Чиня сверху вниз.

– У Кун Лундзы тоже была дочь, подруга моей Мэйтин. Она исчезла подобно Лу и Ли! Пока она не появилась в обличье убийцы. Но чему быть, того не миновать, не так ли? Вы ведь выращиваете эти безвольные создания как подопытных животных, чтобы с их участием начать кампанию террора. И не только у нас в Гонконге, но и во многих других странах. Я понятно выражаюсь?

– Это чистой воды безумие! – прохрипел Чинь. – Я – Чинь Хаочжи! Что за имена вы называете? О каких убийствах вы разглагольствуете? Это дело полиции. Я этих имен никогда не слышал…

– Ошибаетесь, Чинь, теперь это наше дело, и больше ничье, – тихо проговорил Мэй. – Поймите это, пожалуйста. – Он сел перед Чинем на деревянную скамейку и полез в задний карман за фляжкой виски. Сделав порядочный глоток, он завинтил ее. И вдруг, при виде выпивающего и рыгающего старика, Чинь отчетливо вспомнил, где видел доктора Мэя – у Ио, в ее борделе. Там этот старик тоже сидел, пил виски и рыгал, когда он, Чинь, проходил мимо. И с той же неожиданной остротой он осознал, что если он будет просто все отрицать, то мало чего добьется.

– Чего вы хотите? – осторожно спросил он. – Повторяю, доктор Мэй, я не понимаю, о чем вы говорите. Да, для меня ваши слова – загадка! Вы силой доставили меня на эту джонку, я протестую против насилия и требую отвезти меня на сушу! Если я не вернусь в своей машине домой к рассвету, случится такое, о чем вы и не догадываетесь…

Он умолк, сообразив, что допустил ошибку. «До рассвета… До рассвета еще несколько часов. Я даю им слишком большой гандикап во времени. Они почувствуют себя увереннее». Закусив губу, он сердито взглянул на доктора Мэя. – Зачем мы до такой степени осложняем себе жизнь? – спокойно спросил Мэй. – Готов допустить, что господин Чинь не тот человек, который отдает приказания наемным убийцам и врачам-экспериментаторам, что вовсе не он превращает молодых людей в бессловесные орудия смерти. Тогда прервем беседу с господином Чинем и обратимся к великому господину Чао.

Чинь Хаочжи сохранял и спокойствие, и достоинство. Он ничем не выдал, ударом какой нечеловеческой силы явились для него эти слова. «Кто меня предал? – подумалось ему. – Кто хочет ценой моей головы спасти свою?»

– Где господин Чао? – спросил Чинь. Его удивление выглядело искренним.

– Не задавайте столь глупых и недостойных вопросов! – не на шутку рассердился доктор Мэй. – Прикажете повторить, о чем сегодня шла речь в «Семи радостях»? После чего великий господин Чао отправился в заведение мадам Ио – но уже как один из наших влиятельнейших богачей господин Чинь. Да, девицы этого имени не знают, но кое-кто другой догадывается. Господин Чинь не заметил, как за ним по пятам шел ничтожный Мэй Такун, отец прекрасной Мэйтин, которая погибла, вкусив даров господина Чао, попытавшись перед смертью убить собственного отца.

– Чего… чего вы от меня хотите? – неуверенно спросил Чинь.

– Немногого. Возмещения.

– Назовите сумму.

– Деньги? – Доктор Мэй немного наклонился к нему. – Желаете откупиться, заплатить за смерть моей дочери?

– Я за собой вины не чувствую! И если тем не менее…

– Деньги и власть – вот ваша мораль! Вы хотели обладать властью безграничной и собирались получить ее с помощью этого газа. Как же, Чинь Хаочжи, величайший из великих! А чтобы произвести испытания полученных препаратов, вы превращаете девушек и юношей в убийц. В смеющиеся чудовища, которые, убивая, уже сами мертвы.

– Это горячечный бред, доктор Мэй.

– У меня есть факты, Чинь или Чао…

– Где они?

– Их предоставит доктор Меркер.

– А это еще кто? – невозмутимо полюбопытствовал Чинь, однако сердце его болезненно сжалось.

– Мой друг. – Доктор Мэй улыбнулся со значением. – Он живет и занимается исследованиями у меня. Некоторые считают, будто он исчез неизвестно куда. А он мой гость!

– Вы блефуете! – громко, с вызовом проговорил Чинь. – Дешевый блеф! Начитались газет и решили использовать чужую карту!

– Завтра вы увидитесь с доктором Меркером и убедитесь сами.

– Завтра? – Чинь поднял голову как можно выше. – Вы собираетесь задержать меня здесь до завтра?

– Не здесь. – Доктор Мэй снова отхлебнул из фляжки. – Мы отправимся с вами в Яу Ма-теи, где вы предстанете перед судом.

– Вы с ума сошли! – заорал Чинь.

– Континентальному суду, равно как и островному, я не доверяю, – покачал головой доктор Мэй. – Миллиарды господина Чиня возведут вокруг закона золотую стену. Сколько раз случалось, что страх и угрозы набрасывали тень на разум судей. Поступим по закону наших предков: судить будет все селение.

– Пять миллионов! – достаточно твердым голосом предложил Чинь.

– Никакими богатствами мира не возместить содеянного.

– Десять.

– Каждый лоскуток кожи, который с вас стянут живого, стоит дороже…

– Я ни о чем не знаю! – завопил Чинь. Теперь его обуял дикий, звериный страх. – Клянусь вам, доктор Мэй: я ни о чем таком не знаю! Я к газу отношения не имею…

– Вот видите, это уже прогресс. Вы подтвердили, что использовался газ! Именно это доктор Меркер и установил.

– Я никого не убивал!

– Великие убийцы никогда не убивали собственными руками. Убивали по их приказу! В этом отношении вы искусный политик. Ваше дело – повелевать. А лакеев-исполнителей найдется предостаточно.

– Доктор Мэй… прошу вас, поверьте: я всегда исполнял чужую волю! Я готов отдать все, чем обладаю, если вы согласитесь…

– Ваши проклятые деньги! – Доктор Мэй с горечью махнул рукой. – Каждое из убийств производилось по вашему приказу. Один ваш голос был превыше всех земных установлений. И кто бы там этот газ ни выдумал – на то была не чья-то, а ваша воля! Сколько сотен или тысяч молодых людей вы отравили во время первичных испытаний? Искалечили, убили! Разве они не были для вас подопытными, на которых вы проверяли действие нового вещества, определяя его количественный состав? Указания исходили от вас!

– Нет! Я не имею с этим ничего общего!

Глаза Чиня расширились. Кун Лундзы занес в помещение и поставил рядом с ним древнекитайский станок для пыток. В расходящихся от деревянного станка в стороны балках были массивные шарниры, замки и два круглых отверстия, в которые просовывали, а затем зажимали кисти рук. Они оказывались как бы в тисках, которые можно было стискивать сколь угодно туго. И вдобавок растягивать руки и разворачивать их в разные стороны.

Затем внесли металлический котел с раскаленными древесными угольями и тоже поставили рядом. В лакированном тазу лежали заостренные бамбуковые ростки.

Чиня охватил неописуемый ужас, его глаза вывалились из орбит.

– Я ненадолго оставлю вас, – сказал доктор Мэй и отдал поклон. – Капитан Кун Лундзы – отец, снедаемый горем. Его дочь сошла на сушу – и больше ее нет. Он попытается узнать от вас, Чинь, куда она могла пропасть. Кун поклоняется старым обычаям и будет расспрашивать вас, как было принято у наших древних предков.

– Мэй! Вы не сделаете этого! – закричал Чинь. – Выслушайте меня…

– Ваши пальцы никогда не погладят нежную, бархатную кожу Лоры – вам предстоящая процедура известна, Чинь. Она еще относительно безобидна по сравнению с другими способами пыток, которых наши предки не чуждались.

– Вы не сделаете этого! – снова закричал Чинь. – Мэй, вы этого не сделаете! Это бесчеловечно!

– Разве господин Чао еще человек?

– Я не самый главный! Мне тоже приказывают!

Чинь даже взвыл. Трое мужчин освободили его от пут, но с такой быстротой и ловкостью всунули кисти рук Чиня в отверстия в балках и подкрутили зажимы, что он не успел даже попытаться оказать сопротивление. Пододвинули поближе котел с угольями, обнажили первый заостренный бамбуковый росток.

– Я назову имена… – заорал он, когда острие бамбука вонзилось ему в чувствительную плоть под ногтем большого пальца. – Мэй, я умоляю вас… сжальтесь… я только выполнял приказы других!

Росток бамбука медленно истлевал в подушечке большого пальца. Тучное тело Чиня сотрясалось, как в припадке эпилепсии, пот стекал по нему ручьями. Доктор Мэй отвел руку Куна, который стоял с зажатым в клещах раскаленным углем, и вытащил росток из-под ногтя. Уронив голову на поперечную балку, Чинь разрыдался. Он выл.

– Выкладывайте, Чинь, – спокойно проговорил Мэй. – Я не изверг, а вы – трус. Такова исходная ситуация. Выкладывайте…

Чинь продолжал лить слезы, впиваясь зубами в балку, а потом с такой силой ударил по ней головой, что сильно рассек лоб и кровь залила все лицо.

– Эта… эта газовая инфекция… создание нового наркотика… это придумали медики. – Он вдруг заговорил монотонно, словно болевой шок подействовал на него как транквилизатор. – Я к этому никакого отношения не имел… мое дело – сами акции и их координация. А кто готовил убийства… я не знаю. Имена меня не интересовали, за это отвечали медицинские эксперты. Мне только докладывали: подготовлено столько-то человек.

Мэй кивнул. Сейчас Чинь говорил правду. Ему вспомнился господин в сером шелковом костюме, который вышел из задней комнаты «Семи радостей» и которого он узнал. Двенадцать лет назад он считался в Коулуне восходящей звездой.

– Назовите имена, Чинь. Кто ведущий медицинский эксперт вашей организации? – Доктор Мэй постучал по его раздувшемуся большому пальцу. Чинь закричал от боли. – Кто отвечает за научную сторону эксперимента?

– Доктор Ван Андзы.

Мэй перевел дыхание. «Одно дело сделано, – подумал он. – А теперь надо добраться до сути. Если не Чинь замахнулся на неограниченную власть, то кто?»

– А другие? – спросил Мэй.

– У каждого свой круг обязанностей. Это называлось «секциями». Весь… весь мир был разделен на «секции»… Считалось, что впоследствии столица мирового правительства будет в Париже.

– Безумцы! – Доктор Мэй был потрясен. – О-о, безумцы…

Чинь плакал. Со слезами проливались и новые имена, он называл около двадцати имен начальников «секций», которые записал Кун Лундзы. Наконец он умолк, опустив окровавленный лоб на балку.

– Вот и все… – едва слышно проговорил он. – Я не солгал. Я был одним из исполнителей. Я лишь передавал вниз то, что мне передавалось сверху.

– А кто стоял за всем этим? Кто этот безумец из черной мглы? – спросил Мэй. – Чинь, если вы соврете, мы сожжем вам все пальцы…

– Я не солгу, – выдавил из себя Чинь. – Пусть меня даже четвертуют, Мэй, но я скажу всю правду…

– Кто?!

Мэй даже представить себе не мог, какие чувства владели Чинем, когда он произнес единственное некитайское имя:

– Джеймс Маклиндли.

Доктор Мэй упал на скамейку, словно у него отнялись ноги.