Всякий раз, приезжая к матери, Катерина видела, что ей лучше. Теперь сердце не заходилось от боли, как прежде, когда она видела пустые глаза, слышала одинаковые фразы.

Катерина с самого начала болезни матери училась не замирать от страха, не раздражаться, просто говорить о другом. Мать поддавалась не всегда, Катерине казалось, что она видит поврежденные нейроны в ее мозгу, которые нарушают порядок мыслей. Дочери казалось, она отчетливо видит, словно на экране монитора, нить-тропу, почему-то желтую, извивающуюся среди бугорков серого цвета.

Она знала, при этой болезни у человека сохраняются стереотипы — не только мыслей, но и фраз. На самом деле ей приходят в голову свежие мысли, или застывшее прошлое она воспринимает как свежее? Но… Разве не случается похожее с другими? У которых нет такой болезни? А разве с целыми народами и странами не так же? Одно и то же, одно и то же. Давно прошедшее — как свежая мысль…

Да о чем она? Что ей до народов и стран, когда свой крошечный мир в таком развале? Ей не давало покоя другое: неужели все то, что произошло с матерью, сделала любовь? Поздняя, слишком поздняя, к мужчине, от которого родился Федор?

— Катерина, — тихо сказала мать во время последней встречи. — Я хочу тебе… открыть себя. — Катерина почувствовала, как холодная дрожь прошла по спине. — Потому что ты моя дочь, и как бы ты ни была на меня похожа, ты все равно часть меня. — Она усмехнулась. — Даже если тебе этого не хочется.

— Да что ты…

Мать подняла руку.

— Я всегда хотела быть самостоятельной, независимой и удачливой. Был молодой человек, который любил меня. Но я была уверена, что любовь — это дополнительные страдания. Я и сейчас так думаю. Конечно, любовь делает нас зависимыми от того, кого мы любим. На нас влияет все: его настроение, его успехи, его огорчения, неудачи — они становятся твоими. О том, как это бывает, ты знаешь лучше меня. Ты любишь меня, любишь Федю, хотя, конечно, это любовь иного рода. Но она тоже требует от тебя отдаться нам. — Она вздохнула. — Но я сейчас о другой любви. Мне казалось, стоит избавиться от этого любовного гнета, как весь мир твой. Избавилась. Но что взамен? Пустота.

Мать говорила, а Катерина чувствовала, как переворачивается сердце. Она думала почти так же, много раз, с тех пор как рядом с ней появился Вадим.

— Пустота, — продолжала мать, — это когда не к кому прислониться, не в кого посмотреться. Никто не посмотрит на тебя с любовью. Ты заставляешь себя смотреть с любовью на себя же. Какое-то время удается. Но потом становится противно и страшно. Я думаю, что тогда в мозгу появляются всякие бляшки, о которых ты мне рассказывала. — Она усмехнулась, но Катерина молчала. — Конечно, человек, который рядом, может оставить тебя, он может и предать. Ты тоже можешь. Я согласна, что любовь — страдание. Я думала, что, отказавшись от любви, которую мне предлагали, я оберегаю себя от страданий. Но я не знала, как велика власть любви над человеком. Можно отстраниться от объекта любви, уехать на время, но это чувство обладает особенной навигационной системой. — Она засмеялась. — Да-да, иначе как объяснить то, что случилось со мной…

— В Якутии? — тихо спросила Катерина.

— Да, — ответила мать.

— Но ты же говорила, что это был внезапный порыв, что ты не знала этого человека раньше…

Ксения Демьяновна засмеялась.

— Катерина, там меня настигла любовь, давно начавшаяся, пунктиром длившаяся всю жизнь.

Катерина смотрела на мать, ожидая, что она расскажет что-то еще, но Ксения Демьяновна молчала.

— Значит, его отец… не случайный якут?

— Катерина, я не всегда была больна болезнью Альцгеймера. — Она засмеялась.

Дочь смотрела на мать, но видела перед собой другую женщину. Незнакомую?

— Скоро узнаешь все. — Мать встала. — Извини, сейчас у меня беседа с башкиром и удмуртской дамой. Да, я так благодарна тебе за ноутбук.

— Ты работаешь? — спросила Катерина. Но не это удивило ее, а то, что она услышала от матери. Нет, не от матери, а от женщины, которую она совсем не знала. — Пока, — сказала она. — Мне пора на станцию.

Мать кивнула. Помахала рукой. Наверняка она специально выбрала момент для разговора. Чтобы не было времени приставать с вопросами. Профессор Улановская-Веселова всегда отличалась умением точно распределять время.

Разговор с матерью не шел из головы. Все чаще Катерине казалось, что она что-то делает не так. Упорство, с которым она держит Вадима на расстоянии вытянутой руки — не важно, что тела их лежат рядом, в одной постели, и это случается все чаще, — перестает нравиться ей самой.

Она и сейчас лежала рядом с ним. Он спал, а она открыла глаза и думала. В эту постель он принес ее вчера вечером. Из кухни. После того как они поужинали.

Катерина улыбнулась. Вчера она удивила его: приготовила ужин и ждала, как самая обычная жена ждет мужа с работы. В этом что-то есть, улыбнулась она.

Вадим сел за стол, она подала ему тарелку.

Молча он смотрел в нее, а она наблюдала.

— Пш-ше-енка с апельсинами! Я угадал?

— Ага, — сказала она. — Очень вкусно, между прочим. А как полезно — молчу.

Вадим смотрел на нее, его лицо застыло в удивлении.

— Да ты в тарелку смотри, — засмеялась она.

— Нет, сначала на ту, которая это… которая додумалась до этого. Я восхищен! — Он перевел взгляд на кашу. — Какой радостный, сияющий цвет! — произносил он с пафосом. — Какие переходы от бледно-желтого к темно-желтому и оранжевому! С этим может сравниться вуалехвост, который сидит в аквариуме твоего брата. Я видел… У-у-у!

— Ты жужжишь как оса. Это значит: готов приложиться к тому, что тебе подают.

— Ты так хорошо изучила ос? — спросил он и посмотрел на нее так, что ее щеки порозовели.

— Да, — сказала она. — Я знакома с ними с самого детства. У нас на даче росло столько цветов, что с началом весны сплошное шмелиное пение.

— А ты не замечала, как охотно, как радостно они припадают к куску мяса? Они рвут его зубами или что там у них есть. Они впиваются в него всем своим существом… Катери-ина, — проныл он, — может, случайно, найдется ма-аленький кусочек мяса?

Она расхохоталась:

— Найдется! Не случайно. Потому что каша — это для начала. — Она быстро открыла микроволновку, вынула оттуда большой кусок окорока.

— Вот оно, домашнее счастье, — выдохнул он.

А когда он съел и кашу, и мясо, раскинул руки и сказал:

— Иди ко мне.

Она не противилась. Она крепко обняла его за шею. Он принес ее сюда. Катерина чувствовала, как напряжение, которое не позволяло дышать полной грудью, отступало, оно уходило в низ живота, а там преобразовывалось во что-то иное, возбуждающее радость.

Не отпуская ее, одной рукой Вадим сдернул плед с кровати, потом опустил ее. Рывком стащил с себя футболку. Ее блузка раскрылась, он упал на Катерину, прижался голой грудью к ее открывшейся груди.

— А-ах! — выдохнула она.

Он засмеялся. Приподнял голову, уткнулся носом ей в шею. Замер на секунду, потом его нос устремился ниже. Перепонка лифчика не преграда — быстрые пальцы высвободили обе груди из розовых чашечек. Вот, внезапно пришло в голову, что значит не померить вещь в магазине. На полразмера больше, чем надо. Если бы лифчик сидел плотно, его пальцам пришлось бы помучиться.

Но… может, наоборот, удачно вышло… Она тихо засмеялась — дурацкая мысль.

— Щекотно? — Он поднял голову. — Но я хорошо побрился.

— Нет… приятно…

Вадим быстро поднялся, в одно движение сбросил брюки. Она не закрыла глаза, напротив, широко открыла их и увидела силу желания. Эта сила обещала удовольствие, которого никогда не испытывала с Игорем. С ним все было быстро, кратко — так бывает с мужчинами, которые рано и часто занимаются "рукоблудием", где-то прочитала она.

— Ты соблазняешь меня, как никто и никогда, — шептал Вадим. — Ты такая… ты необыкновенная женщина, Катерина…

Она провалилась. Куда? Да какая разница! Там было так сладко, так восторженно-тепло, так нежно… А потом… ее тело чуть не захлебнулось под горячим обильным ливнем.

— Переезжай ко мне, — сказал он. — Мы будем это делать круглые сутки.

Она засмеялась, приподнялась на локте.

— Ты забыл об отягчающих обстоятельствах, которые принял бы вместе со мной?

— Как ты сказала? Отягчающие обстоятельства… Но это отягчающие обстоятельства любви? — Он улыбнулся. — Я с ними справлюсь.

— Уже пробовали, — хмыкнула она.

— Но другие, — заметил он.

— Обстоятельства прежние, — настаивала Катерина.

— Но я хочу…

— Иногда человек не знает сам, чего хочет. Зачем еще одному человеку узнавать о себе что-то новое. — Она усмехнулась.

— Ты мне не веришь, но я ничего нового о себе не узнаю. Только о тебе. Ты еще прекраснее, чем я думал… Надежная, верная, такая, о которой мечтает мужчина.

Катерина качала головой:

— Нет, нет, нет. Не сейчас. Вот когда я справлюсь сама…

Он обнял ее.

— Я знаю, есть недоверчивые люди, но чтобы такие…

— Уровень недоверчивости определяется собственным опытом, — сказала Катерина.

— Четко, как будто ты много раз крутила эту мысль, — заметил Вадим. — Но мне важно, чтобы ты согласилась. Я хочу уйти в море и знать, что меня ждет жена.

— А любовница тебя не устраивает? Если она ждет? — с некоторым вызовом спросила Катерина.

— Я хочу, чтобы меня ждала жена, — настаивал он. — Катерина молчала. — Хорошо, — сказал он. — Пусть будет так, как хочешь. Но знай одно: как только тебе понадобится помощь, где бы я ни был, я приду.

— Приплывешь, прилетишь, приползешь…

— Даже приползу, если иначе к тебе не добраться. — Он сказал это так серьезно, что она вздрогнула.

— Я не буду мучить тебя просьбами, Вадим. Надеюсь на это.

— То, что ты называешь мучением, для мужчины — удовольствие.

— Не думаю. — Она покачала головой.

— Женщины ошибаются, когда полагают, что мужчины на них похожи, — вздохнул он, крепче прижимая ее к себе. — Потому что мужчины и женщины произошли от разных обезьян. Мужчины — от злобных бабуинов, а женщины — от милых нежных макак.

— Что?! — Она дернулась, но он удержал ее в объятиях. — Кто сказал тебе это?

— Австралийская ученая дама. Помнишь ночь, когда мы с тобой впервые встретились?

— Еще бы, — фыркнула она. — Я вела себя так, как никогда раньше.

— Это ты о чем? — Он наклонился к ней, надеясь услышать что-то особенное…

— Ела пирожки из буфета на заправке, — засмеялась она.

— Ах во-он в чем дело, — протянул он. — Все остальное было обычным? — тихо спросил он. — Я имею в виду — катать незнакомого мужика глухой ночью?

— И его рыбок, — добавила она. — Только этим и занимаюсь, сколько себя помню.

— Ты с юмором, — вздохнул он, — колючим.

— Я перебила тебя, продолжай.

— Насчет чего? — Он свел брови.

— Насчет обезьян.

— Ах ты об этом. Я познакомился с австралийкой в самолете. Она автор этой идеи. Между прочим, с ней согласны европейские светила.

— Больше им нечем светить, — проворчала она. — Какие еще обезьяны! Смешно.

Они болтали, смысл был не в словах, а в голосах. Они переплетались, соединялись, проникали друг в друга, как только что делали их тела.

Катерина давно пыталась понять, что это за чувство, которое заставило мать упасть в объятия малознакомого, если говорить обыденными словами, мужчины. Более того, не просто провести с ним ночь, а родить от него сына.

Она не спрашивала — вряд ли возможно объяснить такой порыв. Но Катерина не могла отделаться от вопроса: да что это за чувство? Может быть, она сама вышла столь поспешно, за Игоря? Но в жизни с Игорем она не нашла ответа на свой вопрос. Конечно, они с ним прожили слишком мало… Но у матери было гораздо меньше времени, спорила она с собой.

Иногда, глядя на Федора, Катерина силилась прочесть в нем что-то о том, кто стал его отцом. Но не получалось. Она находила в нем свои черты, матери. Кого-то еще… Черные волосы, разлет бровей, широкие плечи. Другая порода.

А может, на самом деле все дело в месте? Мать говорила, что они встретились с тем человеком в месте силы, где все чувства усиливаются во много раз. Аэропорт, в котором они увидели друг друга с Вадимом, может, тоже такое место? Потому что уже там она готова была упасть Вадиму на грудь…

Она упала на нее, довольно скоро, на Кадашевке. Но там точно место силы, доказано и обведено на карте дяди Миши жирным зеленым кругом.

Вообще-то с Вадимом ей хорошо везде. Даже здесь, на улице Островитянова. А может, любовь превращает обычное место в место силы?

Катерина закрыла глаза, крепче вжалась в спину спящего Вадима. Какая она теплая! В этом тепле растворяются привычные тревоги, странные мысли возникают. Он сильный, значит, с ним всюду место силы…

Она погладила его по спине. Он повернулся к ней, сонный, обнял за талию. Крепко стиснул и прижал к себе.

— Ой! — вскрикнула она. Но он не убрал руку, не расслабил ее. Точно так он поступил, когда они гуляли в Коломенском. Это было прошлой осенью, ранней, когда под ногами шуршали листья. Кажется, то была их третья встреча.

Они спускались по узкой тропе, он обнял ее за талию и вот так же крепко стиснул.

— Какая у тебя талия… Я хочу рассмотреть ее как следует.

— Прямо сейчас? — дерзко спросила она. Удивилась — никогда ни с кем она не вела себя так свободно.

Он засмеялся:

— Не-ет, я не хочу, чтобы кто-то подсматривал. Даже деревья.

А когда они вернулись к нему, пообедали и выпили красного сухого вина, Вадим обнял ее и сказал:

— Ты кое-что обещала.

Кружилась голова, но не быстрее, чем Земля вокруг Солнца. С губ слетали неожиданные для себя самой слова.

— Итак, сегодня во всем мире, — смеялась она, — на первое место выходит талия!

— Неужели?! — в тон ей, с пафосом, воскликнул Вадим. — Разве не пупок? Весь мир в пупках! Вся Москва в пупках!

— Это знак доверия женщины к миру, — сказала она. — Так считают ученые люди.

— Но лучше бы не все пупки относились с доверием к миру. — Вадим поморщился. — Только самые красивые.

Катерина неожиданно для себя вздернула футболку.

— А как тебе мой?

Он не растерялся, быстро наклонился и лизнул.

— Очень вкусный. — Легонько подтолкнул ее к дивану. Теперь его нос устроился в пупке.

— Ох, как жарко… А нос холодный. — Она захихикала.

— Сейчас станет прохладнее.

Он быстро стащил с нее блузку, потом брючки. Он упал на нее, придавил всем телом. Она смотрела на лицо, нависшее над ней, оно казалось старше, потому что щеки слегка обвисли. Его руки освобождали ее от оставшихся полосок ткани.

— А теперь рассмотрим то, что ты обещала. Талия, вот она. Какая тонкая! — Он сел у нее в ногах, обхватил талию руками. — Ты похожа на песочные часы.

— Потому что моя прабабушка носила корсет, — пробормотала Катерина.

Вадим вздохнул во сне, нашел ее руку и крепко стиснул.

— Мое, — пробормотал он.

Так что же — довериться ему навсегда?

Может быть, это даже хорошо, что он уезжает. Пусть побудет вдали от нее, подумает. Ольга Петровна однажды сказала фразу, которая сначала рассмешила, но потом, когда вдумалась, она поняла, что в ней есть смысл.

— Мужчина, знаешь ли, как эластичная резинка. Оттянется, а потом вернется в исходное положение. Банальный, но верный способ определить, как он к тебе относится.

— Вы про что? — Катерина спросила только для того, чтобы скрыть смущение. Она избегала разговоров о Вадиме, даже с Ольгой Петровной. Когда произносишь что-то тайное вслух, то слова придают обыденность тому, что казалось только твоим и очень важным.

— Я про то, что потребность в женской любви становится сильнее, когда объект этой любви далеко. Но это нормальная саморегуляция, дорогой друг Катерина. Кстати, женщине это тоже полезно. Недаром говорят, что самые лучшие мужья — капитаны дальнего плавания.

Если так, усмехнулась Катерина, то Вадим может быть очень завидным мужем. Осталась только маленькая закавыка — убедить в этом себя.