Ольга закрыла глаза, но спать не могла. Лежа под шерстяным одеялом на верхней полке крепко спящего купе, она ежилась, словно от прикосновения чужих холодных пальцев.

Поездка к Наде взбудоражила, не успокоила, а она так надеялась. Ольга собиралась поставить жирную точку – дописала страницу своей жизни на Большой Земле.

Много раз пыталась понять, почему Надя, ровесница, а не кто-то другой, старший и потому мудрый, стала для нее инструментом тестирования собственных поступков. В ней всегда была мудрость взрослой женщины.

Откуда? Почему? Как ни старалась, Ольга не могла обнаружить причину, но следствие было бесспорным. Она даже спрашивала бабушку, но Валентина Яковлевна пожимала плечами и говорила: «От рождения».

Ольга хотела спросить: а как нужно родиться, чтобы быть такой, как Надя, но понимала – бабушка не знает. Иначе Валентина Яковлевна, чья профессия – объяснять, не утаила бы от нее. Значит, можно родить детей – мудрых людей?

Внезапно пришедшая в голову мысль удивила ее. А следующая ошарашила: а что за тип этот Барчук? Ольга усмехнулась. «Признайся себе, тебе очень хотелось подумать о нем, но никак не могла найти повод – с чего начать? Рассуждения о мудрости к нему вряд ли относятся. Его тоже родили как-то не так, не как мудрую Надю...»

Наверное, родили и торопливо занялись своими делами, примерно как ее.

Значит, в который раз возвращалась Ольга к мысли, надо не просто думать о том, чтобы у тебя были дети, а какого качества будут эти дети.

Когда Ольга узнала, что Надя выходит замуж за священника, она не слишком удивилась, да и для всех, кто знал ее, это известие не стало шоком: Надя – особенная. Кто-то из однокурсников шутил, что ее муж специально снял погоны и стал священником, чтобы Надя обратила на него внимание.

На самом деле Николай Храмов служил в инженерных войсках, потом снял погоны, окончил духовную семинарию и надел рясу. Ему дали назначение в Храмцовский приход.

Николай и Надя как будто шли навстречу друг другу. В педагогическом институте, где Ольга с Надей вместе учились на историческом факультете, открылась иконописная мастерская. Ее организовал аспирант художественного факультета не как забаву для любителей рисовать, а как вполне серьезное, причем коммерческое, дело. Студенты получили подряд – написать иконы праздничного чина для храма, выстроенного на севере, в вятских лесах.

А дальше все случилось так, как должно было. Ольга улыбнулась – любимая фраза бабушки. Обычно она произносила ее, потом объясняла, для особо непонятливых:

– Когда человек готов, он получит то, что должно. – Она умолкала, давая возможность собеседнику вникнуть в смысл фразы. Потом добавляла: – Удивительное дело: чаще всего – через случайного человека. – Валентина Яковлевна для пущей убедительности пожимала плечами. – Этот случайный сделает свое дело в твоей жизни и исчезнет из нее навсегда.

Руководитель студенческой мастерской должен был поехать и отвезти готовые иконы в храм. Но в канун отъезда Наде позвонили из института и сказали: едет она, больше некому. Багаж погрузят в вагон, ей дадут билет, а дальше сама разберется.

Ольга предлагала Наде поехать вместе с ней, не важно, что пропустит экзамен по педагогике. Надя ответила:

– Так вышло, значит, я должна. Одна. Знаешь, село, куда я еду, совсем рядом с тем путем, по которому проходит Великорецкий крестный ход.

– А... что это? – Ольга старалась сформулировать вопрос как можно нейтральнее. Чтобы он не прозвучал совсем глупо. Она следила за Надиным лицом, но не заметила усмешки или раздражения.

– Несколько тысяч паломников, – спокойно объяснила Надя, – каждый год в начале июня отправляются старинным путем, чтобы найти утешение, исцеление.

Но... почему там? – хотела спросить Ольга.

Надя угадала ее вопрос.

– Шестьсот с лишним лет назад возле одной сосны нашли икону Николая Чудотворца. На том месте построили деревянную часовню, а потом храм, в который поместили икону. Возле сосны забил источник, исцеляющий жаждущих. Потом икону забрали в город Хлынов, так назывался в прежние времена город Вятка. Хлыновцы дали обет каждый год возвращать икону на то место, где ее нашли. Так поступают до сих пор, это стало традицией. Люди идут поклониться иконе.

Когда Надя вернулась, Ольга увидела по ее лицу – что-то случилось. Подруга рассказывала о торжественной службе, о том, как молодые и старые, даже дети, погружались в воды реки Великой, с какими светлыми лицами выходили из нее.

– Они так сияли, что можно ослепнуть.

Ольга кивала, потому что Надино сияние слепило ее глаза так же сильно.

– Ты сама сияешь, – заметила Ольга.

– Я выхожу замуж, – призналась Надя. – Я стану матушкой. – Заметив изумление на Ольгином лице, она добавила: – Он священник.

Николай Храмов, рассказала Надя, несколько лет назад во время Великорецкого крестного хода познакомился со священником из Австралии, русским по происхождению. Его фамилия была тоже Храмов. Оказалось, они не родственники, но их предки из одного старинного села – Храмцово. Этот священник приехал в Россию на деньги, которые получил по завещанию от одинокого коллеги. Храмов из Австралии тоже был одинок, он завещал Николаю все, что у него было.

Ольге казалось, с тех пор Надя стала еще более проницательной. Иногда ей становилось не по себе – подруга видела ее яснее, чем Ольга – саму себя. Было неприятно, как на приеме у доктора, но перед ним раскрываешь тело, а Надя видела не только его, а то, что делает тело другим, – душу.

Ольга проверяла Надину реакцию на свои желания не однажды. Она признавалась себе, что ни разу Надя не ошиблась с оценкой.

Но то, что она задумала в двадцать четыре года и что должно было направить жизнь по совершенно иному пути, она долго боялась открыть Наде.

Ольга помнит, сколько раз собиралась поехать к ней, сколько находилось причин отложить поездку. Она не могла обсуждать это по телефону или в письме. Ей надо было увидеть лицо Нади, ее глаза, услышать интонацию...

Наконец она решилась. Она приехала в Храмцово. Ольга волновалась, громко смеялась, ненатурально, напряженно, прежде чем начать.

– Какой опереточный смех, – заметила наконец Надя.

– Почему опереточный? – спросила Ольга. – Я не хожу в оперетту.

– Ходить не обязательно. Достаточно включить радио – услышишь. Так же смеются ведущие в прямом эфире. Думают, что непринужденно. На самом деле еще как принужденно.

– Вот так, да? – Ольга набрала воздуха: – Ха-ха-ха! Так? – спросила она, стараясь освободиться от неловкости.

– Ага, – сказала Надя. Потом не своим голосом пропищала: – Откуда вы звоните, Марфа Петровна? Из Сибири? Хи-хи-хи-хи...

– Я поняла, – сказала Ольга, – тебе сильно не нравится, как я смеюсь. Что еще? Давай, говори сразу. – Она чувствовала, как начинает успокаиваться.

– Мне не нравится, как ты смеешься, – повторила Надя. – Мне не нравятся красные прожилки в твоих глазах. Они указывают на нервное истощение.

– Правда? – Ольга старалась загнать брови как можно выше, под самую челку, она даже приоткрыла рот от напряжения.

– Приоткрытый рот – признак больных аденоидов или гайморита, – ровным голосом продолжала Надя.

– Да ну тебя. – Ольга захлопнула рот, потом поморщилась, всунула кончик языка и провела по губам.

– Сухие губы, а если еще с заедами в уголках, – сигнал гастрита или язвы желудка, – все тот же монотонный голос.

– Ты что, перестань...

– Не нравится всевидящее око? Но ведь все это правда. Теперь ты веришь, что я вижу тебя насквозь? Поэтому, я требую, рассказывай. Говори, что надумала. Немедленно.

Ольга хмыкнула.

– Если такая всевидящая и всезнающая, угадай сама.

– Нет ничего проще. – Надя пожала плечами – младенец, которого она держала возле груди, потревоженный, захныкал. Надя положила руку ему на голову, он затих.

Ольга расправила плечи, колючим взглядом посмотрела на подругу.

– Не надо метать в меня гарпун, я не морж, – предупредила Надя.

Ольга не удержалась, губы раздвинулись.

– Да уж, на моржа если ты и смахивала, то в мой прошлый приезд. На моржиху, точнее сказать.

– Еще бы. Внутри сидела вот эта красавица. – Надя наклонилась, прикоснулась губами к темени ребенка. – Теперь молчи. Я буду говорить, а ты – слушать.

– А если я заткну уши? – Ольга почувствовала дрожь во всем теле. Надя догадалась?

– Я буду говорить громко. У тебя со слухом хорошо. Как у всех на севере, где долгая полярная ночь.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Ольга.

– Читаю много. Разве не любопытно узнать, из каких снегов свалилась на мою голову такая подруга? Полярная ночь длится долго, видно плохо, значит, человек вынужден приспосабливаться. У него обостряется слух, который заменяет зрение.

Ольга молчала. Она не читала об этом, но если вспомнить приятеля, ненца Хансута Вэнго, то есть Куропача, все правда.

– На самом деле мой приятель не просто узнает людей по шагам, – проговорила Ольга, – может даже сказать, в каком настроении человек. По шороху крыльев – кто пролетел, куропатка или куропач, на какую кочку сел.

– Ну да, – сказала Надя. – Значит, у тебя слух тоже тренирован, ты проспала столько полярных ночей...

– Скажешь тоже, проспала. По-твоему, я могу проспать два с половиной месяца подряд? – Ольга перебила ее, стараясь оттянуть разговор о главном.

– Могла бы, да кто тебе разрешит, – усмехнулась Надя. – В общем, если ты заткнешь уши, все равно услышишь, что я тебе про-кри-чу! – Младенец тяжело вздохнул. – Она нас осуждает, – улыбнулась Надя. – Слушай и молчи.

Ольга фыркнула.

– Ну что не так? – с досадой спросила Надя.

– Да все так. Только ты сейчас говоришь как мужик.

– Как это? – Надя удивилась.

– Моя бабушка говорит, что мужчины делятся на два типа. Один говорит женщине: слушай и молчи. А другой – молчи и слушай.

Надя засмеялась.

– Пожалуй... Но если существует в мире мудрость, она доступна всем, кто мудр. – Обе фыркнули. – Ольга, прекрати наконец уводить меня от главного.

– Ладно. – Ольга вздохнула. – Говори. Не буду затыкать уши.

– Ты хочешь родить ребенка самой себе, – обыденным голосом сказала Надя. – Могу угадать, кого назначила на роль донора.

– Донора! – закричала Ольга. – Это почему?

– А кто он такой, если ты не собираешься за него замуж?..