Ольга вздрогнула, лежа на полке, как тогда, сидя напротив Нади. Она отбросила одеяло, под потолком включилась вентиляция. Ветерок охлаждал вспыхнувшие щеки. Как вовремя, потому что она почувствовала нестерпимый жар и духоту, вспомнив сцену из не такого уж далекого прошлого. Она не мучила себя воспоминаниями, но сейчас разрешила себе вспомнить, чтобы окончательно избавиться от прошлой глупости. Все, что было неприятно в ее жизни на Большой Земле, она на ней и оставит.

Ольга помнит Надин голос, тихий и печальный.

– Ты так низко себя ценишь? – спросила подруга.

– Что значит – низко ценю? – не поняла тогда Ольга.

– Ты считаешь, что у тебя не может быть собственного мужа, а только половина чужого? Интересно, какая часть – до пояса или ниже? – Она вспыхнула снова, как тогда. – Понимаю, та часть, которая ниже пояса.

У Ольги в тот же миг перед глазами возникла картина, от которой свело челюсти. Половина мужчины. Без головы, а значит, и без глаз, которые смотрели бы на нее с восторгом. Без губ, от прикосновения которых она вздрагивала бы. Без груди, на которой она лежала бы, закрыв глаза, прислушиваясь к звукам внутри его...

Она фыркнула. Конечно, все, что ниже пояса, внушительно... Бедра, ноги... Все остальное... Но без того, что выше, оно ничье. Просто функция. Такое продают в салонах «Интим».

Ольга морщилась и бормотала:

– Да-а-а, у тебя, Надя, просто дар. Как скажешь...

– Не понравилась половина? – ехидным голосом спросила Надя. – Но ты сама выбрала самую важную для тебя половину мужчины.

– Но я же... Ведь только... Мне нужен ребенок... – бессвязно бормотала Ольга. Ей не нравилось дрожание собственного голоса, ей были противны онемевшие колени. – Я просто хочу родить и вырастить себе ребенка, – твердила она.

– Понятно. Ты хочешь. А он? Ребенок? Думаешь, ему хватит тебя одной? – Надя погладила оголившееся плечико младенца. Потом поправила розовый рукавчик. – Он хочет и маму, и папу. – Надя наклонилась и прикоснулась губами к темени с редкими светлыми волосами. Девочка тихо засмеялась. – Скоро папа придет, – пробормотала Надя, прикоснувшись губами к щечке.

– Ты имеешь в виду вопросы об отце. Я все продумала, – говорила Ольга. – Я объясню ему или ей, что папа – это мифическое существо, без зернышка которого он бы не пророс. Сочиню ему сказку.

– Не поверит.

– Поверит, пока маленький. После я ему объясню... все. Кто такие мужчины, кто такие женщины...

Надя молча смотрела на нее, потом вздохнула и сказала:

– Если бы ты была уже беременна.

Ольга помнит, как вспыхнула – всем телом. Ей даже показалось, что огонь полыхнул и внутри ее.

– То дитя, послушав тебя, не захотело бы родиться. Зачем ему такая половинчатая жизнь? У других будет отец, а ему его даже не обещают, – продолжила Надя.

Ольга хотела засмеяться, потом заставила внезапно одеревеневшие губы двигаться. Пытаясь вложить в интонацию как можно больше иронии, она спросила:

– Ты хочешь сказать, что у меня был бы выкидыш, да? Ты злая, Надька! Я никогда не думала, что ты такая злая! А еще матушка! – Она хотела засмеяться, но вместо смеха вырвалось что-то похожее на лай.

Синие Надины глаза потемнели. Но через мгновение они снова посветлели.

– Заветные желания даются нам вместе с силами на их осуществление, – сказала она. – Не я придумала, а тот, кто знает больше. Но я согласна с ним.

– Злая, злая... – Ольга почувствовала, как по лицу текут слезы. – Ты злая...

Надя ушла в спальню кормить девочку, а Ольга осталась в гостиной. Она смотрела за окно, но странное дело – едва выровнялось дыхание, высохли слезы, как Ольга почувствовала, что тело ее стало легким, ушло напряжение, тяжести в нем больше не было. Тяжести предощущения? Она хотела и боялась на самом-то деле того, что задумала. Потому приехала к Наде, проверить...

Проверила...

Чем дольше Ольга смотрела в окно, тем меньше ей хотелось уезжать из дома Храмовых. А такое желание было – вскочить и убежать. Сразу, как только Надя облекла в слова то, что она, если честно признаться, знала сама. Она читала о способности эмбриона слушать и чувствовать все, что происходит в мире, в который он должен войти. Все сомнения матери, ее удовольствия, ее огорчения, ее тревоги, ее настроение он впитывает в себя. Могла ли она бестревожно прожить девять месяцев? И после – всю жизнь? Сказать по правде, она толком не знала, как заработает на самую обычную жизнь...

Ольга прожила у Нади две недели. Она словно выздоравливала от боли. Как будто на самом деле случился выкидыш. Только из головы, однажды ночью объяснила она себе.

Ольга проводила время не праздно – у Храмовых никто не сидел без дела. Старших девочек она учила вязать крючком, Валентина Яковлевна давно научила ее этому искусству. Гонялась за гусями, возвращая их домой, а они удирали на озеро, покрытое заманчивой зеленой ряской.

Перед отъездом Ольга точно знала, что будет делать. Для начала – работать. Но не там, где сейчас, и не за те деньги, что сейчас. Она решила ухватиться за то, что однажды полушутя-полусерьезно предложила бабушка. Варить мыло ручной работы.

В канун отъезда Надя зажарила гуся – как раз закончился короткий пост. Сытые дети вышли из-за стола, Надя уложила младшую. За чаем с лимонным ликером, который привезли батюшке в подарок из Италии – прихожанки побывали в путешествии, Надин муж сказал, что скоро ему предстоит провести обряд венчания.

– Это так красиво, – вздохнула Надя. – Венчальные иконы... Свечи...

– Но все-таки, Николай, скажите, почему люди расходятся? – Ольга спросила, не смущаясь банальности вопроса. Он человек из иной среды, где то, что в миру превратилось в словесный мусор, по-прежнему имеет первоначальный смысл.

– Потому что чужие, – коротко ответил Николай.

– А как узнать, что не чужие? – допытывалась она.

– Раскрыть душу. Правда, сейчас люди не спешат ее открывать. Тело – пожалуйста. Но когда только тело – это механическая кукла, не человек.

Ольга фыркнула и, сама от себя не ожидая, выпалила:

– Говорят, в середине нынешнего века люди будут заниматься любовью с куклами.

Испугавшись своих слов, взглянула на Николая. Она увидела, как рука его дернулась, будто хотел перекреститься. Но он сложил руки на груди.

– О том и речь, – кивнул он.

– Но душу открывать страшно. – Ольга поежилась.

– Так ведь в том весь смысл. – Николай увидел ее смятение и поспешил на помощь. – Открой свою, другой тебе откроет свою. Только тогда заглянешь в чужую. Это и есть любовь...

В темноте купе Ольга вздохнула, снова подставила лицо ветерку из вентилятора. Тогда на нее что-то нашло. Ей бы замолчать, сделать вид, что размышляет, но она говорила:

– Было бы для души что-то наподобие атропина, которым расширяют зрачки у окулиста, вот тогда бы...

– Опасная мысль, Ольга, – предупредил Николай.

– Понимаю, – она вздохнула. – Все полезли бы в душу в грязных ботинках. – Она засмеялась, но сама почувствовала, что смех похож на истерический.

– Тебя что-то тревожит, – тихо заметил Николай.

Ольга не собиралась говорить правду Николаю, но его бархатный голос, голос священника, действовал на душу, как атропин на зрачок. Ольга чувствовала, что готова рассказать ему почти все, что открыла Наде...

На помощь поспешила Надя:

– Николай, малышка тебя так ждала...

Ольга увидела, как засияло лицо отца, посветлели глаза, а губы сами собой складывались в трубочку, готовясь целовать ребенка. Вот он, отец. Сердце Ольги упало на самое дно. А что хотела сделать она? Навсегда лишишь своего ребенка такого восхищения?

Николай ушел.

– Все хорошо, Ольга, – тихо сказала Надя. – У тебя будет все, твое. Не примеряй на себя чужое...

«Сеанс воспоминаний окончен?» – насмешливо спросила она себя, плотно закрывая глаза.

В купе было тихо, даже сосед напротив перестал всхрапывать. Легкий туман клубился перед глазами, она помнила такой – он поднимается из распадка на плато Путорана. Рядом с ней стоял ее друг, Хансута Вэнго по кличке Куропач.

– Ты когда-нибудь видела, как дерутся за место шмели? – спросил он.

– За место? За какое? За первое? – рассеянно спросила она. Туман не просто туманил взгляд, он проникал внутрь.

– За единственное. На цветке, который им показался самым сладким.

– Нет.

– Они делают это так же, как люди. Пинаются, толкаются. Кто-то один побеждает. Тебе тоже придется это делать там, в Москве. Вернешься, когда надоест?

Она засмеялась.

– А если не надоест?

– Я бы хотел, чтобы надоело, – признался он. – У меня такие планы...

Ольга знала, что в эти планы входит и она. Но не была уверена, что ее собственные планы когда-то пересекутся с его. Даже если она вернется в Арктику. А она вернется.

«Вер-нется... Вер-нется... Вер-нется...» – поскрипывал вагон, раскачиваясь на стыках рельсов. Ольге казалось, что над ней не серый потолок вагона, а полог из Путоранского тумана, вроде тех, что делают из марли, спасаясь от жужжащего гнуса тундры. Почувствовав себя защищенной, Ольга заснула.