«Как она попала в колодец?» – с досадой спрашивал себя Никита. Но даже не это удивляло на самом деле, а другое: собственное беспокойство. Ему-то что? Попала – пусть сидит. Для чего вынимать глупое земноводное из колодца?

Он не собирался пить из него, он купил в магазине бутыли с водой, поставил на крышку старинного ларя в сенях. Этот ларь ему хорошо знаком – в прежние времена, когда они с Натальей Петровной жили здесь и зимой и летом, она заполняла его разными припасами. Он лазал в него за соленым салом, за банкой огурцов, за вишневым вареньем.

Никита вздохнул. Неужели на самом деле все это было с ним? Казалось, столь далекое прошлое выветрилось из головы. Может быть, потому, что знакомых не осталось? Кто как не они напоминают о былом? Само село стало другим, исконные жители Храмцово поменялись на чужих. Впрочем, ему неинтересно вникать в естественный процесс перемен.

Никита стоял возле колодца и смотрел. Вода ушла из него – жаркое лето, дно почти оголилось. В самой глубине видел две блестящие точки. Не хочет ли он повторить свой давний опыт? Никита усмехнулся. Давным-давно, когда он был еще малышом, отец ехал на конференцию в Брюссель и взял его с собой. Он говорил матери, а Никита запомнил:

– Пора предъявить Дроздова-младшего нашему кругу...

Никита воображал себе нарисованный круг, такие мелом рисовали девчонки на асфальте. В общем, он представлял совсем не тот круг...

Он оказался другим, состоял из мужчин и женщин, которые сидели за круглым столом в гостиничном ресторане. И все ели фрикасе из лягушачьих лапок. Он до сих пор помнит белое мясо, вокруг него, в соусе, светились рыжие морковные звездочки...

С тех пор, когда Никита слышал слово «круг», первым отзывом в мозгу был круглый ресторанный стол...

Но нет, даже в память о том обеде он не стал бы препарировать лягушку.

Он снова наклонился, теперь, казалось ему, во взгляде лягушки он читал: «Ну, чего пристал?»

Никита пожал плечами, ведро, громыхнув цепью, сорвалось вниз. Оно падало, глухо ударялось о деревянные, местами истлевшие стенки, пока не шлепнулось о воду.

Никита выпрямился, он резво крутил ручку ворота, принуждая цепь ползти вверх, увлекая за собой ведро. Оно ползло, мотаясь из-за своей почти полной пустоты от одной деревянной стенки к другой.

Никита неловко подхватил потемневшую оцинкованную посудину. Воды зачерпнулось мало, но ее хватило, чтобы обдать его зеленые шорты. Ткань пошла темными пятнами. Лягушки в ведре не было и на этот раз.

Он поморщился. Неужели нет какого-то простого способа вынуть ее?

На память пришел один метод – из сказки, разумеется. Наталья Петровна читала ему про лягушку, которая выбралась из кувшина со сметаной, сбив из нее масло. Ну да, осталось только залить сметаной колодец. Была бы жива Наталья Петровна, с неожиданной досадой на нее подумал Никита, она знала бы, что делать.

Однако каков, одернул он себя. Вспоминает, когда нужно что-то сделать. Но ведь она бросила его, как бросали другие! Он почувствовал знакомый толчок в сердце. Никита хорошо помнил самый первый такой толчок-удар. Ему было совсем мало лет, он отчаянно кричал: «Мама! Мама! Не оставляй меня!»

День походил на сегодняшний, пронизанный солнцем. А тоска раздирала на нити материю его маленького тела – будто щипала корпию. Он узнал, что такое корпия, позднее, из книг: во времена исторических войн, когда не было ваты в лазаретах, женщины щипали корпию – разбирали материю на нити.

Мать уходила всегда, когда он просил ее остаться. Вместо нее прибегала на крик Наталья Петровна. От нее пахло по-другому, не так, как от матери. Потом он привык – стоит позвать мать, как появляется няня.

Мать не ушла совсем из его жизни, иногда она забегала в нее, иногда просовывала голову – убедиться: он есть.

Никита поморщился. К чему воспоминания? Наверное, само место вызывает их без спроса.

– Вам помочь? – Никита вздрогнул от голоса за спиной.

Он быстро повернулся и увидел молодую женщину в серой кепке. Из-под козырька, слегка сдвинутого набок, смотрели светло-серые глаза. Водолазка, на тон темнее, обтягивала шею и грудь. Никита хотел оглядеть ее всю, но не мог оторваться от губ. Они были... Каким словом определить то, что он видел? Какое качество преобладало в том, что он видел? Никита сощурился.

Свежесть. Именно она – вот главное свойство ее губ. Лицо на их невинном фоне казалось слегка утомленным. Или причина в тонких морщинках возле глаз? Потому что она улыбается?

– Здравствуйте, – сказала она.

– Добрый день, – отозвался Никита, не отводя взгляда от ее лица.

– Вам помочь? – повторила она.

– Вы знаете, кто там сидит? – спросил он, оглянувшись на колодец. – Ах да, это ведь деревня. Здесь всем все видно. Каждый шаг, нет, более того, каждый жест. Я помню, знаю. – Никита усмехнулся.

– Колодец не просвечивает. – В низком голосе он слышал легкую игру.

Она говорила с такой интонацией, словно предлагала Никите выбор – принять ее предложение всерьез или отнестись к нему как к шутке.

Ему нравились такие голоса. Он подходил ей, ее кепке, водолазке, даже бордовым бриджам. Все перечисленное наденет только женщина, готовая поиграть словами. Она не обидится, если даже кто-то посмеется над ней. Женщины, которые чувствуют себя дамами, одеваются иначе. Стоит посмотреть на классических кукол – все они дамы. А куклы французские – дамы в черном. Потому что до сих пор француженки говорят: черный цвет – их вторая кожа. Он убедился сам – даже в маленьком Сент-Этьене улицы во власти черной одежды. Он хотел развить свою мысль, но ее голос вмешался.

– Василиса, дочь моей подруги, сообщила невероятную новость, – услышал Никита, – что у вас в колодце сидит лягушка.

– Вот оно что. – Он засмеялся. – Мы знакомы с Василисой. – Он торопливо, по-детски, вытер руки о шорты. Зеленая ткань мигом потемнела под руками. Он привалился боком к краю колодца. – Да, сидит. – Пожал плечами.

– Дайте-ка взглянуть. – Она шагнула к нему, он уловил запах свежести. Очень подходящий для нее. Ее запах правильный, потому что она сама – свежесть.

– Да ради Бога. – Он отступил. – Любуйтесь.

Она наклонилась.

– Я достану, – сказала она коротко.

– Вы? Достанете? Но чем? Я знаете, о чем подумал: если в колодец закачать воды, то лягушка всплывет... Здесь есть пожарная часть? Не знаете? Я бы договорился...

Она смотрела на него молча. Он заметил, как дрогнули губы, но она удержала их.

– У вас есть другой вариант? – поспешно спросил он. Никита заметил, что у нее из-за спины торчит палка.

– Есть, – сказала она. Выставила палку вперед, и он увидел, что это черенок, на конце которого проволочный сачок. – Вот, рыбацкий сачок.

– Сачок батюшки Николая? Я правильно понял?

– Его, – сказала она.

– Он, стало быть, рыбак, как апостол Петр, – пробормотал Никита.

Она улыбнулась:

– Знаете и это.

– Конечно. Я читал Библию. Я закончил исторический.

– Правда? Я тоже, – призналась она. Было видно, что ей понравилось совпадение.

– Что ж, мы коллеги. Но в университете мы не изучали лягушек. У вас, видимо, был факультатив по земноводным?

– Нет, у нас были занятия по гражданской обороне. – Она больше не могла сдержать улыбку.

Никита сощурился, снова посмотрел на ее губы. Ему стало интересно, как они обрамляют слова. Сейчас они сложились трубочкой, и он услышал:

– Шучу, личный интерес, не более того.

Он хотел уточнить, личный интерес к кому – к лягушке? Или, может быть, к нему? Ах, какой эгоцентризм, Никита Дроздов. С чего бы это? Неужели она до сих пор не видела мужчин? Неужели он первый? Конечно, у нее интерес к лягушке или к самому процессу – сделать то, чего не могут другие. А может, она из последовательниц матери Терезы, готовых помогать всем и спасать всех.

– Приступим. – Она подошла вплотную к краю колодца, заглянула. – Вижу ее.

– А она вас, – подал голос Никита и втянул воздух, чтобы не рассмеяться.

Он почувствовал теплый цветочный запах, сладковато-горький, огляделся. Вот он, источник – некошеная трава, в которой больше всего желтой сурепки. Он знал мало трав, но эту запомнил. Наталья Петровна говорила, что в духах, которые ей подарил его отец на день рождения, они назывались «Частная коллекция», она почувствовала запах сурепки.

– Сурепка, – проговорил он.

– Что вы сказали? – Она быстро повернулась к нему.

– Я сказал – сурепка, – повторил Никита. – Пахнет этой травой. Чувствуете?

– Конечно. – Она кивнула. – Вон ее сколько. – Она махнула на колышущиеся заросли травы. – Мавританский лужок, да?

– Вы считаете, этот запущенный огород можно назвать так возвышенно?

– Для того и существуют слова, чтобы с их помощью менять все, что не нравится, – уклончиво отозвалась она.

– Гм-м... – пробормотал Никита. – Мне нравится этот запах, – поспешил добавить он.

– Мне тоже, – сказала она.

Сачок на длинной ручке нырнул вниз, она наклонилась так резко, что Никита, не раздумывая, обхватил ее за талию. Она дернулась, и он почувствовал, как напряглась ее спина, но она не проронила ни звука. Ему стало страшно: вдруг смелая спасительница нырнет следом за сачком?

– Иди, иди сюда... – шептала она.

Никита сделал шаг, почувствовал бедрами ее бедра. Казалось, они вспыхнули. Но всего на секунду. Да не его она зовет, ударило в мозгу. Лягушку. Но Никита не отстранился.

– Вот та-ак, – слышал он бормотание. – Правильно поступаешь... Давай еще разо-ок...

Никита не мог совладать с собой, он подчинялся ее голосу, словно она руководила им, а не той, что сидела на дне. Как бы случайно он тронул коленом ее ягодицу, обтянутую бордовым хлопком. Колено обожгло, оно заныло. Заныло, да. Но разве оно? Никита едва не застонал.

– Теперь можно убрать... – услышал он. – Руки.

Он не отпускал ее.

– Это я вам. У лягушки рук нет, вы не знаете, да? Ах, у вас же не было факультатива по земноводным.

– Простите, – спохватился он. – Я боялся, что вы упадете. – Никита выпустил ее талию.

– Я так и поняла, – спокойно отозвался насмешливый голос.

Она держала перед ним сачок, в котором сидела дородная лягушка. В выпученных глазах не было испуга, лишь досада. Она смотрела на обоих, а Никита читал в них прежнее: «Ну, чего пристали?»

– Все. Теперь вы свободны, – объявила спасительница, повернувшись к Никите.

– Как вы сказали? Я – свободен? – спросил он, испытывая невероятную легкость в голове. Такую, которая возникает от первого бокала белого вина, но которую быстро заливают вторым, желая продлить ее. Тем самым все портят.

– Ну да. Вам не надо больше думать о ней. Как мы с ней поступим?

Мы поступим... А он даже не знает, как зовут эту женщину.

– Мы ее выпустим. Вы не против? – спросил он.

– Нет, – сказала она. – Прямо здесь?

– Отнесем подальше, – предложил он.

– Лучше бы к морю, – усмехнулась она.

– Почему? – удивился Никита.

– Василиса прочитала сказку о лягушке, которая моря не видела, потому сидела в колодце. А если бы увидела, то никогда бы не приняла колодец за море.

Никита почувствовал, как сердце поддернулось вверх. Его глаза остановились на ее лице.

– Как вас зовут? Я не спросил, простите.

– Ольга. А вас Барчук, – фыркнула она, указательным пальцем сдвинув кепку на затылок.

– И это знаете.

– Деревня. – Ольга пожала плечами.

– Никита. На самом деле меня зовут Никита, – настаивал он.

Ольга кивнула.

– Куда понесем? – Она быстро повернулась к сачку, но он был пуст. – Да она удрала!

– Надеюсь, не обратно? – Никита быстро заглянул в колодец.

– Вон, вон она! – Ольга указала на траву. Цветущая сурепка шевелилась, потревоженная лягушачьим телом. – Она сама решила, куда податься. Что ж, флаг ей в руки. – Ольга закинула сачок на плечо.

– Премного благодарен. – Никита церемонно поклонился. – Приглашаю на чашку чая. Отметим удачу.

– Спасибо, – сказала Ольга без всякого кокетства. – Прямо сейчас?

– Зачем откладывать? Конечно.

– Минуту, я отнесу сачок на место.

– Я вас жду. – Он привалился к колодцу и скрестил руки на груди.