– Входите. – Никита распахнул дверь, пропуская Ольгу вперед.

– Ого, как у вас замечательно пахнет!

Ольга повернула к нему лицо, и он увидел такую искреннюю и такую восхищенную улыбку, что быстро шагнул к ней – взглянуть, что такое она увидела.

Все как прежде. Вскрытые доски пола над глубоким погребом. Три доски, действительно совершенно новые, гладко оструганные, они до сих пор не утратили свежий запах дерева. Никита сам их купил, сам острогал.

– Вам нравится? – спросил он, всматриваясь в ее лицо. Волосы обрамляли щеки, слегка вились, но не по-парикмахерски нарочито, а естественно. Может быть, даже от природы. Кепку она оставила вместе с сачком.

– Не только запах, но и сами доски. Когда вы прибьете их, они станут в один ряд со всеми, покрасите одной краской, уже неинтересно. Знаете, я люблю сам процесс... Больше, чем результат.

Никита молчал, он не знал, что сказать. Но нашелся:

– Тогда... Понятно, почему вы с таким азартом вынимали из колодца непрошеную гостью.

– Это легко, – отмахнулась она. Но резкое движение стронуло с места доску, на которой она стояла.

Не прибитая, она накренилась. Никита с неожиданным для большого тела проворством обнял Ольгу. Она почувствовала на своей талии его руку – снова. Но как в прошлый раз, в его жесте был смысл – уберечь от возможной неприятности. Неужели он думает, что она такая неосторожная – возьмет и упадет?

– Ой! – Она попыталась вывернуться из его рук. – Напрасно беспокоитесь, я вижу.

Никита убрал руки и удивился – пальцы дрожали, как будто он только что поднял непомерный груз.

– Хочу починить пол, – бросил он глухим голосом.

– А я думала, что вы совсем городской, – сказала Ольга.

– Вы так подумали? Ну да, будь я деревенский, я бы сам достал лягушку. – Он усмехнулся. – Или вообще не стал бы на нее смотреть. – Он сложил руки на груди. – На самом деле я немного деревенский. Несколько лет учился в местной школе. – Никита пожал плечами, будто сам не понимал, почему так вышло. – Жил в этом доме с... – Он хотел сказать с Натальей Петровной. Но передумал, не желая объяснять, кто она ему. – Я помню, еще вот эта доска всегда качалась. – Никита перешагнул через две половицы. – Но не так сильно, чтобы ее менять. – Он подпрыгнул, половица отозвалась протяжным стоном. Он засмеялся. – Видите, не забыл, какая из них поет. Займусь и ею тоже. Потом.

Ольга смотрела на черные мокасины большого размера, которые только что по-детски подпрыгивали на старой охристой краске. Она стояла рядом и словно чего-то ждала. Потом подняла глаза, посмотрела на его лицо в сероватой щетине. А мог бы он, подпрыгивая, как Надины девочки, завизжать, как они? От... щенячьего восторга?

Она улыбнулась.

– Вы учились в Храмцово? – переспросила Ольга, задумчиво постукивая указательным пальцем по подбородку, оглядывая комнату. Никита проследил, заметил ямочку. Улыбнулся – видимо, давно стучит, оттого и ямочка на подбородке. У каждого свои привычки.

– Идите вперед, – сказал он, – дальше все доски на месте. Не бойтесь.

– Я не боюсь. Я верю, вы не дадите мне у-пасть. – Она оступилась на краю непришитой доски, слово разделилось – смешно. Он не даст ей пасть... Низко. Ниже пола? А какого... пола? Женского? У него свой уровень падения... Фу-у, что с ней? Какие глупости лезут в голову.

– Я угощу вас бельгийским шоколадом. В Брюсселе считают его самым лучшим в мире.

– Самонадеянно, – заметила Ольга. – А как быть швейцарцам, англичанам, французам? То же самое они думают о своем шоколаде. Это как с мылом... – начала объяснять она, но, заметив изумление в глазах Никиты, осеклась. Незачем рассказывать ему о своих мыльных делах. – Вы были в Бельгии?

– Да. Давно. Этот шоколад прислали друзья моего отца.

– Понятно.

– Поскольку вы, моя избавительница, – улыбнулся Никита, – и потратили много энергии, ее следует возместить. Садитесь.

Он указал на пышнотелое кресло у окна. Ольга осторожно опустилась на бордовую подушку. Кресло, рассчитанное на гораздо более мощную фигуру, не шевельнулось под ее весом.

Никита достал из буфета, по массивности который был под стать креслу, золоченый пакет, потом – хрустальную вазу. Ольга отметила, что такая же стоит в бабушкином шкафу.

Он выдернул салфетку из стопки крахмальных льняных в том же буфете, смахнул пыль с вазы. Ольга смотрела, как из пакета падают конфеты – белого шоколада, темного, снова белого... Он поставил вазу перед Ольгой.

– Кофе, чай? – спросил он, не глядя на нее.

– Чай, – сказала она и добавила, потянув носом воздух: – Шоколадно пахнет.

Никита кивнул.

– Наталья Петровна, моя няня, любила шоколад.

– Она... Это ее дом? – тихо спросила Ольга.

– Теперь мой.

– Понимаю. – Ольга кивнула.

Она посмотрела на него. Глаза удивили Никиту – такими светлыми бывают промытые стекла, которые чуть-чуть затемняет занавеска из тончайшей серебряной органзы.

– Вы знаете, – говорил он, насыпая чай в абсолютно белый заварочный чайник, – недавно я сделал для себя открытие. Никогда не думал, что кофейный боб, набитый масляными семенами, не маленький, а размером с приличный кабачок.

– Вы думали, что он...

– Я думал, он похож на кофейное зерно.

– Значит, правду говорят, что мужчину можно поймать на сладкое? – спросила она, наблюдая, как Никита ставит на стол чашки, такие же белые, как и чайник.

– Вероятно, – предположил он усмехаясь. – Если учесть, что древние ацтеки пользовались ритуальным наркотиком, который назывался чоколатль. В Европе он стал светским афродизиаком. Потом, через столетия, вернулся в Америку как самое обычное лакомство. – Никита удивлялся: да о чем он говорит с молодой женщиной – лягушки, шоколад? Но слова сами собой выскакивали, руки наливали чай, подвигали чашку гостье, потом себе, тянулись за шоколадом к вазе, втайне надеясь столкнуться с ее рукой... – Но реакция на шоколад, точнее, на теобромин, который есть в нем, – продолжал он, – зависит от головы. – Он заметил, как ее взгляд замер на нем. – Теобромин – стимулятор. Поэтому сила его воздействия зависит не от концентрации, а от нейрохимической готовности мозга ответить, – поспешил объяснить Никита.

Ольга отправила в рот кусочек темного шоколада и спросила:

– Вы хотите сказать, что древний ацтек обретал необыкновенные способности больше от головы, чем от шоколада?

– Примерно так. Мы с вами можем проследить за собой. Я уверен, что ничего, кроме прилива бодрости, не почувствуем.

Разве? Ольга хотела возразить, что она уже чувствует что-то, чего не ощущала никогда прежде. Да, шоколад замечательный, похоже, ее голова ничем не отличается от головы древних ацтеков. Сердце билось так сильно, так жарко и так тревожно-томно, что...

– Но если переесть шоколада, то мы испытаем на себе тахикардию и головную боль, – услышала она.

Ольга едва удержалась от признания, что уже чувствует сбивчивое сердцебиение. А вот насчет головной боли... С ней такое бывало – после близости с мужчиной у нее болела голова без вмешательства шоколада.

Но если эта близость будет после шоколада? Нет, нет, ничего такого, она возьмет себя в руки, не станет проверять. Она – да. А он? Она же будет такая сладкая... Давным-давно, когда Ольга была маленькая, они с бабушкой жили летом в Угличе. Их соседка рассказывала:

– На мою Манечку мужики летят как мухи на мед.

Ольга помнила, что недолго размышляла над новостью. Она положила ложку меда на блюдце, поставила на подоконник, надеясь проследить – прилетят или нет?

Вечером, разглядывая нетронутую поверхность меда, сказала бабушке:

– Ни одного. Бабушка, а каким медом мажется Манечка тети Ули? На наш мед никакой мужик не прилетел. И мухи тоже.

Валентина Яковлевна смотрела на Ольгу, не понимая, о чем она. Потом, бросив взгляд на подоконник с блюдцем, засмеялась.

– Блюдце надо ставить туда, где есть мухи, а самой крутиться там, где мужчины.

– Я отнесу его в клуб! – объявила Ольга с уверенностью пятилетнего гения.

Бабушка смеялась. Но не останавливала ее. Она знала то, что сейчас знает и сама Ольга: дети быстро забывают о своих открытиях. Они торопятся освободить место для новых.

Что ж, думала Ольга, откусывая кусочек белого шоколада, наблюдая за Никитой, если народная мудрость справедлива, то шоколад – отличная наживка. Вот только одна закавыка – хочется ли ей поймать его?

Она пила чай, слушала голос, почти не вникая в смысл слов. Все они из обыденного ряда: нейтральные, голосовой фон для чаепития. Она не задавала вопросы, которые могли бы снять этот фон, открыть то, что под ним. Зачем? Так говорят незнакомые люди, севшие за один стол в поезде. Проводница приносит чай всем сразу. Попьют – встанут и забудут друг о друге.

Ольга посмотрела в окно. Там, между крышей Надиного дома и облаками, трепетали листья желтеющей осины. Чуть заметно, но они беспокоились. На коньке крыши качалась сорока. Распушилась от собственного стрекота. Так кричат эти птицы, предупреждая лесных сородичей о приближении охотника. «Вижу! Вижу! Смотри в оба!» Не ее ли предупреждает?

Сорока слетела, Ольга посмотрела на Никиту. Охотник? Да нет, это не про него. Лягушку и ту не мог достать.

Тогда... Может, сорока предупреждает его? Охотник – она?

Ольга улыбнулась.

– Никита, чай и шоколад просто замечательные, – сказала она. – Я готова снова и снова вынимать лягушек из вашего колодца.

– Благодарю вас, Ольга. Я надеюсь, что до моего отъезда никакое земноводное не свалится в колодец. Мне было бы неловко тревожить вас.

– Вы скоро уезжаете? – спросила она.

– Во вторник, – сказал он. – Может быть, в среду.

– А я сегодня вечером. Стало быть, немного раньше вас.

Он быстро вскинул брови. Потом медленно опустил их.

– Еще раз спасибо.

Ольга ушла, он не спросил ее телефона, а она – его.

Предупреждение сороки сработало?

Никита смотрел, как его гостья входит в соседний дом. Она предлагала ему помочь – вымыть чашки после чая. Но он отказался. Не потому, что очень любит мыть посуду, просто опасался. Чего именно? Зависимости. От женщины.