Любовь — обманная игра

Вера Копейко

Scan: Sunset; OCR & SpellCheck: Larisa_F

Копейко Вера К 65 Любовь — обманная игра. — Роман. — М.: ОАО „Издательство «Новости»", 2003. — 160 с. (Серия «Счастливый случай»)

ISBN 5-7020-1188-0

Аннотация

Вера Копейко

Любовь — обманная игра

Феликс Миронов закрыл крышку мобильного телефона и опустил его в карман. Он выполнил указание хозяина и назначил встречу. Ему это не составило никакого труда — везде свои люди. Он усмехнулся. Ему не надо звонить в платную справочную службу, чтобы узнать чей-то адрес, телефон, паспортные данные, возраст, образование, семейное положение, число любовниц или любовников. Если понадобится, он узнает даже размер ботинок. Конечно, его способности возникли не в одночасье. Феликс с детства был вундеркиндом, в десять лет играл в шахматы, запросто обыгрывал взрослого мастера спорта, но родители направили его стопы и помыслы в сторону юриспруденции. Мать видела его хозяином адвокатской конторы, но отец качал лысой головой и цедил сквозь зубы: «Нет, солнышко. Ты не права. Наш сын станет гибким юристом очень широкого профиля». Теперь Феликс был ему благодарен. Возможно, отыщется профиль еще шире, но уже "среди организаций с солидным штатом.

Встреча с нынешним хозяином произошла случайно, но завершилась сотрудничеством. Тогда он сработал блестяще. И сейчас вновь ощущает себя охотничьим псом, сделавшим стойку.

Вот она, дичь! Человек, которого хозяин велел найти, — найден. Время и место встречи определены. Особые «приметы» обоих уточнены. Он слышал голос в трубке, который, если честно, ему не слишком понравился: ни силы, ни уверенности, ни игры — а последнее он ценил больше всего. Но не было и растерянности — есть такие дамы, отвечают на звонок так, будто их застигли голышом в ванне. Никакой, в общем, голос. Обычный, женский.

Итак, что мы имеем? Хозяин, конечно, плох, и это не удивительно. В его состоянии многие способны наделать глупостей.

В ушах задребезжал слабый старческий голос хозяина.

— Значит так, Феликс, — давал ему указания Замиралов в залитой солнцем больничной палате. — Я знаю, что она есть. Она живет в Москве, больше негде. Да если бы и не в Москве, я в твоих способностях не сомневаюсь. Ты достанешь человека хоть из-под земли.

В этом месте уголки губ Феликса слегка дрогнули. Хозяин хвалил нечасто, и это признание просто объяснение в любви.

— Я все сказал. Достань мне ее, и точка. — И не дожидаясь согласия, Замиралов добавил: — И знаешь, зачем она мне? Да в жизни не догадаешься! — Замиралов откинулся на спинку черного кожаного кресла и победно поднял брови, не сомневаясь, что сейчас ошарашит своего сотрудника. — Я хочу все отписать ей по завещанию. Понял?

Феликс глядел на Замиралова пристально, не мигая. Не похоже, чтобы старик спятил. С такими деньгами, как у него, голова остается ясной до последнего вздоха. Конечно, болезнь способна изменить всякого, но чтобы вот так?

— Прошу прощения, Иннокентий Петрович, правильно ли я вас понял? Вы меняете завещание?

— А кто тебе сказал, что я его меняю? Оно у меня было без имени. — Замиралов захихикал, а глаза его молодо заблестели. — Не-ет, дружок, я только сейчас принял окончательное решение, я собирался жить долго, гораздо дольше, чем прописал доктор. А он велел закругляться, спасибо ему за откровенность. А я послушный, когда умные люди говорят. Ты понял?

Феликс широко улыбнулся:

— Ну как же, я ваш юрист...

— Да уж точно. И знай, дорогуша, я вовсе не ополоумел от того, что мне отрезали кусок мяса. У меня всегда были мозги, и не там, где резали, а вот здесь... — Замиралов усмехнулся и постучал по костистому лбу, обтянутому сероватой кожей. — Я знаю, что делаю. Только так можно сохранить меховую империю Замиралова после моей смерти. Тебе, наверное, смешно — какая разница, что станет с фирмой, когда меня черви съедят? Но я тщеславен, Феликс. Страшно тщеславен. Я всю жизнь положил на то, чтобы вот это создать, почти не чаял, что доживу до таких дней, когда не надо таиться. Потому мне и охота, чтобы имя Замиралова помельтешило еще на свете, пускай и без меня. — Иннокентий Петрович пристально смотрел на мужчину в пиджаке горохового цвета в мелкую клеточку. — А все-таки, скажи честно, приходила в контору моя стерва? Без меня?

— А как же. Как только вам сделали операцию, она явилась со своим любовником под мышкой и объявила, что стоит ей вступить во владение наследством, как они сразу прикроют всю эту вонючку.

У Замиралова свело скулы, глаза загорелись злым огнем, и теперь стало заметно, как глубоко они провалились от болезни.

— Ну конечно, она хочет вонять жареным луком на всю округу. Она ведь собиралась на эти деньги открыть ресторан. Знаешь, небось?

— Да. Должен заметить, Иннокентий Петрович, она говорила это так решительно, что наши скорняки засуетились. Кое-кто вознамерился поискать себе место...

— Да, человеческая суть — это предательство, — вздохнул тот. — Но я не осуждаю. Наоборот, всем докажу, что буду заботиться о вас и на том свете. Вот почему я оставлю вместо себя своего наместника! — В глазах появился азартный блеск, стало видно, какая энергия все еще наполняет ослабевшее тело. Но этот всплеск был недолгим, Замиралов, с искаженным гримасой лицом, схватился за живот.

— Вам плохо?

— Мне хорошо, черт побери! Мне теперь лучше всех! Пускай моей стерве станет плохо, когда она узнает. Будет жарить свой лук у себя на кухне! — Он глубоко и шумно вздохнул несколько раз, этот прием всегда помогал ему восстановить внутреннее равновесие, слабая улыбка тронула губы. — А моя девочка, моя родная девочка исполнит мое завещание как подобает.

— Простите, Иннокентий Петрович, за откровенный вопрос. А почему вы так уверены, что эта женщина согласится на ваши условия?

— Потому что она продолжение своей матери, которую я любил. И мое продолжение. В ней мои гены. А гены Замираловых крепкие.

— Но, если я не ошибаюсь, вы не виделись с ней с момента ее рождения?

Замиралов усмехнулся и подался к Феликсу:

— Ты сейчас удивишься еще больше. Я никогда не видел ее. Ни ра-зу! Ну и что? Понимаешь ли, Феликс, у тебя нет детей, и тебе не взять в толк одну вещь: она моя собственность. Потому что без меня ее бы не было. Вот и хочется мне всю мою собственность, движимую и недвижимую, все, нажитое за жизнь, собрать вместе.

Брови Феликса Миронова взмыли вверх.

— Вы... уверены? Что она согласится с такой мыслью? Что она ваша собственность?

— Знаешь, в чем я уверен? Если ты не приведешь мне ее прямо на этих днях, я тебя выгоню в шею. — Он нежно улыбнулся и добавил: — Кстати, еще одна маленькая деталька: моя дочь не выносит опозданий. Потому что я их сам не выношу.

Феликс Миронов пожал плечами, но удержался от лишних слов. Он вышел и закрыл за собой дверь.

Валентина Замиралова была высокой рыхлой женщиной. На вид ей можно было дать и тридцать пять и сорок, а то и больше, когда она бродила по дому в махровом халате в сине-коричневую полоску. От этого дикого сочетания рябило в глазах, но только не у нее. Обвислые щеки с пористой кожей придавали полному лицу тоскливо-брезгливое выражение.

Подойдя к газовой плите, она взяла коробок спичек, достала одну, схватила столовый нож и принялась очинять спичку с голого, без серы, конца. Потом подошла к зеркалу, поковыряла между крупными белыми зубами и вернула спичку в коробок. Нечего зря добру пропадать — серная головка на месте, можно в дело пустить. Она так и сделала: с минуту посмотрев в окно, снова вынула спичку и чиркнула ею — зажгла газ. На запылавшую синим пламенем конфорку поставила зеленый, утративший от времени блеск чайник.

— Привет, Люшка!

Валентина вздрогнула от неожиданности. Дверь дачного дома распахнулась, и в комнату ввалился мужчина.

Она замерла, как с ней случалось всякий раз, когда она смотрела на этого высокого, прекрасно сложенного молодого мужчину. Он появлялся — и мир становился иным. Эта мрачноватая, старой постройки веранда казалась пронизанной солнцем даже в пасмурный день. Невероятно, но насупленная, толстая, с тоскливым лицом женщина преображалась. Мягкие полные плечи расправлялись под халатом, ткань на груди натягивалась, а дикое сочетание полосок интриговало мужской взгляд и подстегивало любопытство: а что такое замечательное скрыто под халатом? Молочно-белое тугое колено невзначай выглянуло из-под полы, обещая награду за любопытство.

Женщина повернулась лицом к гостю, и в ее глазах великолепного миндалевидного разреза засветилась неподдельная радость.

— Наконец-то! Я уже думала, что ты сегодня не приедешь! — Ее голос стал грудным, нежным. Так она не говорила ни с кем.

— Кого же ты собиралась пригласить на чай? — В вопросе прозвучала ревность. Мужчина наклонился и поцеловал ее в кончик носа.

— Сама себя.

— Смотри у меня. — Он нарочито сурово свел брови. Темно-янтарные глаза засветились удовольствием. — Ну и как тут наши достижения? — Он повернулся к чисто промытому окну, осматривая зелень, убегающую вдаль, к соседскому забору.

— Прекрасно, сам видишь. — Она вдруг поморщилась.

— Что-то не скажешь по твоему лицу, что все так уж и прекрасно, а, дорогуша?

— Просто разные мысли бродят в голове... и достают.

— Таково их свойство, милочка.

— Чье? — Она свела брови на переносице.

— Да мыслей, — ухмыльнулся мужчина.

— Понятно. Ну ладно, черт с ними, с мыслями, лучше скажи мне, ты встретился с кем хотел?

— Да.

— И что?

— Все в порядке. Мы договорились.

— Расскажешь?

— А как же. Но после о делах. Давай-ка займемся... телом. — Он подошел к ней вплотную, положил руки на плечи и не спеша потянул вниз мягкую махровую ткань. — Ладно? — Его голос изменился до неузнаваемости. Он ворковал, как голубь на карнизе в мартовский день. Он легонько подтолкнул ее к двери в гостиную, не отнимая рук и все ниже опуская ткань. — Так я и думал. Под халатом ничего. — Он довольно засмеялся. — Не станем тратить время попусту.

Валентина вспыхнула и прижалась к нему спиной, тотчас почувствовав то, что хотела. Боже мой, да за это она готова на все. Такой красавец и с ней, после стольких лет напрасных ожиданий! Она-то думала, что никогда и никому не захочется затащить ее в постель. Но он нашелся, этот прекрасный, этот замечательный любовник. Что знала она в жизни? Учеба, учеба, учеба. Сперва школа с медалью. Потом институт с красным дипломом. Затем аспирантура. Все эти аппараты, агрегаты, лазеры. И все потому, что ее юность выпала на время, когда модно было становиться физиками, химиками, черт знает кем. И конечно, когда вокруг были одни ребята, она ждала неведомого принца.

Вот и осталась Валюшка Замиралова с мамой и папой, изо дня в день портя кровь и себе и им.

Но потом внезапно все изменилось. Старое рухнуло. А новое открылось. Отец оказался богатым человеком. Мать умерла. Валентина стала единственной наследницей Мехового дома Замиралова.

В голове проносились какие-то видения, они путались, потому что сильные, смелые и не знающие удержу руки, тискали, мяли ее большое тело, доводя до экстаза. Она теперь не жалела ни о чем, ни о тех годах, когда рыдала в подушку, оплакивая уходящую юность, завидуя подружкам и расставаясь с ними, потому что у них была другая жизнь, которая ей никак не давалась. Господи, сколько унижений она вынесла, когда приводили к ней то одного, то другого возможного жениха. Какая шваль ей только не попадалась! Но, странное дело, всякий раз, испытывая удовольствие от близости с этим мужчиной, она, словно мазохистка, вспоминала все горькое и отвратительное, что ей пришлось пережить. Псих, алкаш, вор... Садист. Все, все... Мысли уходили, отлетали, когда он всей своей тяжестью опускался на нее, и казалось, что ее уже нет на свете, а есть он, к которому она прилепилась навсегда...

Тяжело дыша, он отвалился и лег рядом на большой постели.

— Ты такая большая. Как я люблю полных женщин! Просто купаюсь в мягкой полноте. Мне повезло с тобой. Не люблю тощих. Они как изголодавшиеся волчицы.

Она улыбалась, и лицо от сияния становилось ярким. Губы алели от поцелуев.

Валентина обвила его руками за шею.

— Люблю тебя.

— Я тоже.

Он чмокнул ее еще раз в щеку и вскочил.

— Куда ты? — Она ухватила его за руку.

— Хочу чаю! С пирогом!..

— Сколько угодно. Я испекла.

Она приподнялась на кровати. Большие груди свисали словно дыни, вызревшие без света, такие белые.

— Ой, чайник! — До нее донесся сипящий звук. — Наверно распаялся, пока мы тут...

Он улыбнулся.

— Купим новый, когда ты вступишь в права хозяйки...

Она спустила ноги с кровати.

— Твоего дома?

— Нет, Мехового дома Замиралова.

Она усмехнулась.

— Ясно. Ты узнавал? Как мой бесценный родитель?

— Считанные дни, дорогая. Ничего не хочу дурного твоему отцу, но так говорит медицина.

Она скривила губы.

— С кем ты виделся?

— Со знающим человеком.

Она вздохнула.

— Ты хоть понимаешь, на что мы можем рассчитывать, Митя?

— Да.

Ира достала из сумки рукопись, вздохнула и склонилась над ней. Из издательства адвентистов, на которых она сейчас работала, человек приедет в пятницу, а сегодня понедельник, так что она, не слишком напрягаясь, отредактировала бы текст, не случись этот переезд.

Ира Зотова уволилась из издательства Академии наук несколько лет назад и стала работать по договорам. Ей нравилось самой распоряжаться собственной жизнью и своим временем. Отношения с работодателями складывались нормально: хорошего редактора, ее передавали друг другу заказчики, или, как она называла их, клиенты. Платили по-разному, но ей вполне хватало на жизнь. Правда, после переезда на другую квартиру пришлось затянуть поясок потуже. Поэтому тексты адвентистов — главное в ее жизни на предстоящей неделе. Хотя так это трудно сейчас: знакомые, подруги, конечно, станут теребить звонками — еще бы! — Ирка Зотова из одной квартиры на Ленинском проспекте сделала две! В Измайлове и на Мосфильмовской! В одной станет сама жить, а вторую сдавать. Ну разве не молодец?

Жизнь Иры складывалась достаточно причудливо, поэтому необходимо подстраховаться. Без сомнения, всегда найдутся люди, которые захотят снять квартиру на Мосфильмовской. А это означает верный кусок хлеба. Даже если станет нечего редактировать и враз исчезнут все до единого клиенты. Или внезапно одолеет неизбывная лень, и у Иры не достанет сил занести карандаш над текстом.

Две квартиры давали возможность для маневра — сейчас она поселилась в двухкомнатной в Измайлове, отведя для сдачи в наем однокомнатную. Но если удастся сдать в Измайлове подороже — поступит наоборот.

Ире звонили все, кто узнал о сделке. Она механически кивала, что-то говорила, нервно теребя телефонный шнур. Больше всего ей хотелось ответить самой себе: зачем она это сделала? Заиметь вторую квартиру, чтобы сдавать — это предлог. Самооправдание. Неужели рассиропилась от воспоминаний и поэтому снова кинулась сюда? Но она ведь еще не в том возрасте, когда женщине нечем жить, кроме прошлого.

Ира Зотова жила в Измайлове прежде, даже два раза.

И оба раза она была счастлива.

Захотела в третий раз? Но разве это возможно? Она усмехнулась. А во второй-то раз сколько слез пролила? Если начистоту, она не из тех, у кого глаза на мокром месте. Это от счастья-то плакать?

Да нет, конечно. То были слезы о невозможности счастья. Уже единожды испытанного. Ира знала, о чем плакала.

Она убрала с глаз рыжеватую челку. Сколько бессонных ночей провела тогда в ожидании звонка — одного-единственного... Хотя точно знала: он больше не позвонит. Они расстались, твердил ей трезвый разум, но сердце...

А чтобы слабое женское сердце ничего больше не ожидало, Ира уехала из Измайлова на Ленинский проспект.

Конечно, поменялась не напрямую, пришлось съехаться со старенькой троюродной теткой, которая скоро умерла. Но на Ленинском проспекте Ира уже не ждала звонка от того человека. Хотя сердце все еще чего-то хотело, ныло, но в конце концов осознало нереальность запросов.

Ира оглядывала чужие стены, которые должны стать ее домом, потом взгляд уперся в окно. Какое пыльное! Придется немедленно помыть. А то хоть пиши на нем и редактируй. Осторожно обошла составленные у стены узлы, коробки, из которых торчали совершенно неожиданные вещи — она сбрасывала туда все подряд, не задумываясь, будто бежала от пожара или наводнения. Чепуха, все вещи — чепуха. Только в тебе самой есть какой-то смысл. Если он есть, конечно.

В Ире Зотовой смысл был. Как и во всем, что она делала. Ей исполнилось тридцать четыре года в мае, а сейчас на дворе сентябрь.

Ира вернулась в гостиную, которая служила ей и кабинетом, села в кресло. Хорошая комната. Здесь полно места для всех ее любимых картин. Самую первую она купила еще студенткой. Могучий, пышный, розовато-сиреневый пион на холсте. Какие краски, какие оттенки! «Яковлев», — написано в правом нижнем углу. Человека с таким именем уже нет в этом мире, впрочем, от мира он ушел давно, рисовал в психушке, а медицинские сестры ставили ему единицы и двойки, как школьные учительницы. Ира усмехнулась — ушлые люди покупали его работы за бесценок. Впрочем, наверное вот так и происходит настоящее погружение в искусство, с полным уходом от реального мира.

Подруга Татьяна не такая. В ней больше женщины, чем художника. Но она и не претендует на что-то особенное. Своими работами она Иру просто завалила. Она везла их отовсюду — из Крыма, с Кавказа, и — о Господи! — из Болгарии!

Стоило Ире Зотовой даже мысленно произнести название этой чужой страны, как ее бросило в жар. Нет, наверное, никогда это не кончится.

Только что за окном Иннокентий Петрович видел сплошную черноту. Вспышки на небе — это самолетные огни, лайнеры направляются на посадку в Домодедово или, наоборот, набирают высоту, выруливая по небесной дороге из Москвы.

Сердце его сжалось. Господи, Господи, ну почему человеку дается желаемое, когда ему уже ничего не надо?

Он повернулся на бок, в самом низу живота заболело. Нет, он не станет себя обманывать. Ему осталось совсем мало пробыть на земле.

Как бы ему хотелось остаться в летах вечной юности. Он закрыл глаза и увидел то, что хотел. Шкурка огневки вперехлест со шкуркой белого песца. Норки — темные, паламино, голубые... Отливающие седым блеском бобровые, темные шкурки выдры, с соломенной искрой, если смотреть на ярком свету. Но самый любимый мех Замиралова — рысь. Кажется, об этом звере он знает все. Королева леса. Царица его сердца.

— Замиралов? Ну как мы себя чувствуем?

Дверь палаты со стуком вернулась на место и щелкнула замком. Иннокентий Петрович подскочил в кровати, сам от себя не ожидая подобной прыти. На пороге стоял доктор Марченко. Сивая грива вздыбилась на затылке, очки съехали на нос. Белый халат, накрахмаленный до хруста, стоял колом. Глаза горели жизнью — вот что всегда поражало Замиралова. Казалось бы, что видит мужик, кроме боли и смерти? А глаза горят.

— Спасибо, доктор. Коптим помаленьку.

— Коптим? А где огонь? Нет дыма без огня, всякий малец знает. Ну-ка, отвечай, больной, как на духу!

Замиралов помолчал, пожевал губами, словно примеряя, пройдут ли в щелку слова, которые он хочет выпустить.

— Доктор, я тут кое-какие итоги подвожу. Хочу рассчитать время поточнее.

— Рано, рано, Замиралов, итоги подводить. Есть кому их подвести за тебя, если понадобится.

— Эх, доктор, все было бы так, как говорите, но не про меня это. Жизнь перепуталась, а мне надо знать, сколько времени в запасе на распутывание.

— Ну так изложи, Замиралов, где узлы. Я скажу, успеешь или нет.

Голос доктора стал тише, глаза не блестели искусственным блеском. Он знал, что за человек перед ним и что ему на самом деле надо точно знать, сколько осталось для завершения земных дел.

— Спасибо, Владимир Павлович. Я готов рассказать.

Доктор сел на стул возле кровати и посмотрел на больного.

— Начинай.

...А когда Замиралов закончил, Марченко долго ничего не мог произнести.

— Ну ты даешь, Иннокентий Петрович.

— Я могу поступить только так и никак иначе. Ты-то понимаешь, доктор? Но и у тебя будет свой интерес. Кроме денег — о них мы даже говорить не будем, это само собой разумеется, — какой прекрасный материал для своей науки ты получишь!

— Горизонты моей науки гораздо уже, — усмехнулся он.

— А ты расширь. Расширь, Марченко. Не пожалеешь.

— Ладно, сейчас отдыхай, больной Замиралов, поговорим завтра, после обхода. — Он помолчал, а потом продолжил: — Огорчу, Замиралов. Лететь через океан тебе нельзя ни при какой погоде.

— Но если на частном самолете? За мной пришлют. Там такой комфорт...

— Ни при каком комфорте... По телевизору увидишь. Наверняка покажут в новостях.

Замиралов ухмыльнулся.

— Да уж не без того... Такое событие.

— Вот так-то, дорогой мой пациент: Минздрав предупреждает: перелет вреден для твоего здоровья, — горько пошутил доктор Марченко.

— Спасибо, доктор. Я все понял. Но мне надо выйти отсюда.

— Куда выйти?

— Домой.

Доктор уставился на него.

— Ты всерьез?

— Абсолютно. И чем скорее, тем лучше. Я вроде понятно объяснил — мои дела не ждут.

— Но у тебя же брюхо вспорото, черт тебя подери!

— А мозги — нет. Мне нужно время.

— А перевязки?

— Пришлете сестру. Я заплачу за все.

Доктор услышал в тоне Замиралова что-то такое, с чем он не мог спорить. В конце концов, мужику осталось пробыть на этой земле считанные недели, имеет он право распорядиться ими сам? Никакие лекарства, никакая терапия ничего не изменят. Только продлят боль. При таких-то деньгах у Замиралова наверняка полно дел. Ведь это точно: нет денег — и нет проблем. А полежит он тут подольше, или еще хуже — кончится, его денежкам могут приделать ноги.

— Хорошо. Но только не завтра.

— Завтра, доктор, именно завтра.

Доктор смотрел на пациента. Перед ним сидел хозяин жизни, который хорошо знает, что вот-вот должен ее покинуть. Но покинуть как хозяин. Замиралов заслуживал уважения. Без сомнения.

Доктор Марченко кивнул.

— Хорошо. Будь по-твоему. Завтра.

— Ну иди сюда, иди, моя Феклуша-дорогуша. — Ира потянула собаку за ошейник. — Давай-ка я освобожу тебя, милая.

Черный Лабрадор покорно процокал отросшими когтями — мало бегает — по лакированному паркету к хозяйке и опустил голову. Мол, на, отстегивай.

Ира отстегнула ошейник, Феклуша резко встряхнулась, а потом ткнулась хозяйке в колени.

— Ну ты рада, что снова в Измайлове, а? — шепотом спросила Ира.

Собака фыркнула.

— Ну конечно, pa-ада. — Ира наклонилась к самому уху Феклуши. — А ты помнишь его? Ты помнишь, как он приходил на нашу прежнюю квартиру, тоже в Измайлове? А? Он подарил тебе замечательный кожаный поводок. Ты не могла про него забыть.

Ира прижалась к мускулистой собачьей шее и почувствовала, как слезы сами собой навернулись на глаза.

Помнила Феклуша или нет того человека, но Ира помнила. Она не вспоминала о нем редкий день. Он приезжал к ней в Измайлово, только на другую улицу, в другую квартиру, но и там под окнами росла сирень.

У Иры в доме всегда было полно подруг, друзей, весьма своеобразных. Да это и понятно — в то время она работала в издательстве «Искусство», а художники, театральные критики, искусствоведы — специфическая публика. Большей частью незамужние молодые женщины и не очень уже молодые, побывавшие замужем и разведенные, а также мужчины, вкусившие прелестей брака и после его завершения предпочитавшие свободу.

Но тот человек, тот невероятный мужчина, которого она запомнила навсегда, был журналистом. Она не знакомила его ни с кем. Он был только ее.

Ира улыбнулась. Феклуша тоже любила его. Тогда она была большим черным неуклюжим щенком и готова была сидеть подле него часами, не проситься на прогулку, усмиряя естественные желания собачьего организма.

— Слушай, Феклуша, я ревную, — смеялась Ира, оттаскивая собаку от тахты, на которой он лежал. — А ну давай отсюда, дорогуша. Он мой!

Ира ловила на себе взгляд невероятных черных глаз. Сильные руки, покрытые густыми темными волосками, тянулись к ней.

— Не ревнуй, я люблю вас обеих, — смеялся он. — По-разному. Давай покажу, как я люблю тебя.

Закрыв дверь за собакой, Ира падала в его объятия, нетерпеливые руки разворачивали ее, стаскивали свитер, под которым не было ничего, вдавливали ее ягодицы в свои сильные бедра, горячая рука ныряла под резинку трусов, и больше она ничего не чувствовала, кроме жаркой волны, уносившей в поднебесье...

— Если бы я был художником, нарисовал бы тебя вот такой, — шептал он и прижимался губами к белой груди с потемневшими сосками, которые, казалось, сами искали его рот, не спрашивая о ее желании. Его губы ласкали нежную кожу, потом припадали к груди. На секунду подняв лицо, он шептал ей: — Мне так нравятся твои соски. Они будто маленькие камешки. Дра-го-цен-ные. Поняла?

Она соглашалась со всем, что он ей говорил. И на все, что он предлагал.

И это все происходило...

А потом он отстранял Иру от себя и, глядя на нее темно-карими глазами, заявлял:

— А вот сейчас, будь я художником, я не стал бы тебя рисовать. Совсем другое лицо. Оч-чень сытое.

Потом, смеясь, он открывал дверь, и в комнату вплывала Феклуша, падала на ковер и смотрела влюбленными глазами.

А после они на кухне пили чай с «царским» вареньем, которое ее научила варить бабушка — из крыжовника с вишневым листом. Ягоды в варенье сохраняли цвет хризопраза, были прозрачными, словно только что снятые с куста.

Ира провела рукой по волосам. Да, то была ее настоящая любовь. А что это было для него?

Для него тоже, она не сомневалась. Только для мужчины любовь совсем не то, что для женщины. Мужчина — другой биологический вид, уверяла подруга Татьяна. А на что, собственно, могла Ира рассчитывать, если у ее любимого есть жена и дети? Две девочки.

Раздался резкий телефонный звонок — она вздрогнула, схватила трубку. Рыжеватая челка упала на глаза. Она подула на нее, приподнимая.

— Добрый день.

— Д-добрый, — нерешительно ответила Ира, лихорадочно пытаясь отыскать в памяти имя человека, которому принадлежал бы этот мужской голос, слегка рокочущий и очень уверенный. Нет такого имени. Она никогда не слышала этого голоса.

— Я хотел бы поговорить с Ириной Борисовной, — между тем продолжал он, не меняя интонации.

— Это я, — ответила Ира спокойно. У нее самой был низкий, полный достоинства голос. Запоминающийся, как говорили ей.

— У меня к вам поручение...

— Поручение? Слушаю вас, — сказала Ира, пытаясь взять в толк, что именно означает это слово. — Поручение? — повторила она.

— Да, именно.

— И какого рода?

— Я хотел бы изложить при личной встрече. Это не телефонный разговор.

Нежный лоб покрылся испариной. Неужели от него? — явилась первой мысль.

Ира молчала, ожидая продолжения. Феклуша, мгновенно почувствовав напряжение хозяйки, подошла к ней и положила голову на колени.

— Мы могли бы с вами встретиться завтра? Днем, — добавил мужчина.

Ира вдруг заметила немытую чашку на столе рядом с рукописью, неровно поделенной на две стопки. Слева прочитанная, меньшая. Она поморщилась. Уже среда, а в пятницу прибудут за работой адвентисты из-под Тулы. И что она им отдаст? Она же не успеет!

— Встретиться? Завтра? — повторила она. — Днем?

— Да. Со мной.

— Хо-ро-шо, — чеканно проговорила Ира, думая совершенно о другом.

— Завтра в двенадцать на Центральном телеграфе. У четвертого окна. Я буду... — Мужчина объяснил, как его узнать.

— Я не могу без тебя, — шептал он ей, — я не могу без тебя.

Они сидели в темной комнате в зимний январский вечер. Кукушка на стене деревянно куковала, никто из них не считал, сколько раз она ударила по тишине. Прикосновения его жарких губ, его языка, на удивление прохладного, кружили голову, она, ни о чем не думая, отвечала ему со всей накопившейся страстью. Потом он уложил ее на диван, и в свете уличного фонаря она увидела, как его рубашка полетела на пол, за ней последовала белая футболка, краешек которой выглядывал между кончиками воротника в черно-белую клеточку. Он наклонился и неожиданно нежно прикоснулся губами к щеке. Кровь бросилась к животу, она потянулась к нему и повалила его на себя.

— Ну иди же сюда. — Она вдруг услышала свой голос как бы со стороны и удивилась — он звучал, словно настоящее контральто. — Иди...

Ира внезапно открыла глаза. Темная комната, бледный свет луны вкрадчиво пробивался сквозь щель между занавесками, которые она повесила только вчера...

Она вдруг вспомнила о звонке, о назначенной встрече на телеграфе у четвертого окна. А что там, в этом окне? Телеграммы? Конверты?

Ира вздохнула, попробовала лечь поудобнее, подражая Феклуше, и засопеть, как она. Ничего не выходило.

А чего хочет от нее позвонивший тип, это интересно.

Ира повернулась на другой бок, но сон не шел. Неужели ты надеешься, упрекала она себя, что этот человек от него? А если этот тип по поводу квартирных дел? Ее феерического обмена?

Да что ты выдумываешь? — одернула себя Ира. Еще скажи, что тебя возьмут в заложники, потребуют переписать квартиру на кого-то... Смех да и только. Она совершила сделку по всем правилам, через фирму. Очень надежную фирму. Все, пора спать, велела она себе. Сколько ни гадай, все равно не догадаешься. Нечего думать, о чем Бог не велел, как говаривала бабушка.

Бабушка. Ира улыбнулась. Бабушка для нее была центром Вселенной до самой смерти. Ясного и смелого ума была женщина. Независимого. Кое-чему она Иру успела научить. Прежде всего главному — надеяться только на себя.

Бабушка оставила ее совсем недавно. Жаль, новые времена пришлись на ее старость. Какой бы из бабушки получился предприниматель! Она дала бы сто очков вперед любому молодому.

Ира довольно улыбнулась. Да уж, конечно.

Удовольствие разлилось по телу. О, она много чего еще провернет. Она это чувствует. Почему? Да кто его знает почему.

На душе стало тише, дышала Ира уже спокойнее, глаза сами собой закрылись, и под смеженными веками снова появился тот мужчина, который преследовал ее сперва в яви, а потом только во сне.

Лина лежала в постели и смотрела в широкое окно, за стеклом расстилалось море. Она никогда не задергивала занавеску, даже на ночь, любила простор, свет.

Временами она испытывала страшную усталость от жизни. Казалось бы, ну ей ли не радоваться? Вышла замуж по любви, просто обожала мужа, у них прекрасные девочки-близнецы. Да, конечно, она рассталась со своей карьерой, но разве можно совмещать работу манекенщицы в Доме моды с заботами о семье и детях? Она не ездила с мужем по командировкам в разные страны, потому что его посылали в Юго-Восточную Азию, где были неважные условия жизни. Но он хорошо зарабатывал, она гордилась им, его известностью. А когда он приезжал, они тонули в море любви.

Сейчас мужа нет дома и нет в стране. Он, кажется, вообще в вечной командировке.

Лина спустила ноги с кровати и утонула в длинном ворсе ковра.

Она приехала на море в самом конце сезона. Она любила безлюдные пляжи, дом стоял на самом берегу, его построили еще родители Лины, у которых сейчас ее девочки.

Лина решила отдохнуть перед серьезной поездкой к сестре, которая давно занимается бизнесом и живет большей частью в Штатах.

Ее сестра, Власта, всегда была очень предприимчивой и деловой. Мать считала, что, наверное, это потому, что она родилась не такой красивой, как Лина.

— Кому что, — смеялась мать, — но вы обе, я думаю, получите свою порцию счастья.

Считалось, Лина свою уже получила. А Власте было все равно, какой длины у нее ноги и пропорционален ли нос по отношению к крутому, почти мужскому лбу, который она лишь по настоянию Лины стала прикрывать челкой.

— Мне плевать на точку зрения мужчин на мой счет. Пусть-ка они потягаются с моим дизайн-бюро. Если меня такой сотворил Господь, то уж я отыграюсь на собственном творчестве.

Она это делала блестяще. Интерьеры выставок были настолько хороши, что, казалось, совершенно неважно, какие предметы в них выставить — железные кастрюли или драгоценности. Народ валом валил, не отдавая себе отчета, почему приятно гулять по просторным экспозициям, но Власта точно знала причину: она умела создать необыкновенное освещение — живой свет, при котором лица женщин делались моложе, морщины сглаживались, а зеркал было столько, что можно наслаждаться собой до бесконечности. Она со смехом предлагала брать плату не за вход на выставку, а за время, проведенное здесь.

— Человека ничто не прельщает больше, чем собственная красота. А если красота еще на фоне богатства — человек готов жить среди нее вечно.

Весть о «Волшебном мире» Власты разнеслась по Европе и улетела за океан. Американцы предложили такие деньги, от которых не смог отказаться даже «Волшебный мир». Они засыпали ее дизайн-бюро деньгами. И свободой.

— Свобода — жестокая вещь, — усмехалась Власта. — Но я не боюсь.

— Да что же в свободе жестокого?

— Если ты спрашиваешь, значит, еще не способна понять, сестренка. Придет время, поймешь сама.

Лина не настаивала, потому что ей не нужна никакая свобода.

Ну что ж, теперь Власта звала ее к себе. Но не в гости, а поработать.

— На показе?

— О нет! — Власта окинула ее критическим взглядом. — Посмотри на себя реально. В таком-то весе на подиум? Да он провалится.

— Перестань! — рассердилась Лина на сестру, затронувшую самое больное место. Она сама знала, что давно пора заняться собой, но было лень.

— Ты мне нужна для другого. Будешь работать в зале, с публикой. Я тебе хорошо заплачу.

— О, Власта, я же ничего не...

— Не надо говорить. Ты будешь работать и получишь деньги за свой труд. Не обольщайся, труд будет тяжелым.

Лина улыбнулась. Вот перед этим тяжелым трудом она и хотела отдохнуть. Кстати, мысль о собственных заработанных деньгах грела. Она их потратит... Не советуясь с Христо.

Христо Савов. Иногда ей казалось, что от мужа ей остались лишь имя и письма. Ну и голос. В последний приезд он был очень нежным. Но что-то ее мучило. Она не сказала бы, что именно. Влюбляешься в одного человека. Живешь с другим. Хочешь видеть его третьим с годами. Может, она увидела бы его этим третьим, но где он? Нет его рядом. А видеть рядом с собой мужчину ей очень хочется. А что странного? Она молодая женщина.

Лина оделась и вышла из дома.

— Простите, где здесь аккомодейшн? — Темноволосый мужчина высунулся из окошка автомобиля и улыбнулся чуть виновато. — Ну как это правильно спросить... сказать...

Молодая женщина смотрела на него, явно не понимая.

— Ну, мне нужен... конюшня...

Она расхохоталась, догадавшись, что он имеет в виду. Потом быстро подняла руку, желая объяснить, куда ехать, чтобы попасть в маленькую гостиницу неподалеку. «Солнечный Бряг» — слишком популярное курортное местечко, здесь привыкли к отдыхающим со всего света. Но большей частью сюда ездят европейцы — небогатые немцы, австрийцы, много русских. А этот? Этот явно совсем чужой.

Она посмотрела на него внимательнее.

— Вы говорите по-английски? — спросила она.

— Да, да! Говорю. Но я учил болгарский. Разве вы не поняли? Я говорил на вашем языке, мисс.

Он пожал плечами, в глазах появилось еще большее смущение. И что-то еще. Она хорошо знала это что-то. К взглядам мужчин она давно привыкла и не обращала на них внимания, если не хотела. А она никогда не хотела ничего такого. Она любила мужа и дорожила их отношениями.

Она кивнула.

— У меня плохой английский. Я не все могу объяснить, но...

Он радостно улыбнулся.

— Я хотел еще раньше спросить, но никого нигде нет.

— Уже поздно. И конец сезона.

Мужчина развел руками, потом беспомощно опустил их и положил на колени, а не на руль.

Она взглянула на номер — машина арендованная, фольксваген «Гольф». Она умеет водить такую. И вдруг, сама от себя не ожидая, подошла к открытому окошку и махнула рукой, будто сметая со стола крошки. Поразительно, он сразу догадался, чего она хочет, и быстро переместился на пассажирское место.

Она засмеялась, открыла дверь и ловко опустилась на сиденье, сперва боком, а потом подтянула ноги и оказалась за рулем.

Ни слова не говоря, включила передачу и порулила к гостинице, которую иностранец искал.

Он довольно засмеялся и что-то пролепетал. Она остановила машину перед входом в старинный кирпичный домик, протянула ему руку и сказала:

— Лина:

Он понял. И тоже представился:

— Тони.

Вернувшись домой, Лина весь вечер не могла забыть нового знакомого. Собственное поведение поразило ее. Какая раскованность! Ну просто американка! А с другой стороны, она вела себя как гостеприимная хозяйка «Солнечного Бряга». Естественно. Бесстрашно. И еще одно — она ощутила невероятную тягу к нему.

Что это было? Неужели ее привлекло именно то, что этот мужчина иностранец? Ни с кем из соотечественников, тем более знакомых, ничего такого бы не произошло.

Впрочем, есть ли, о чем размышлять? Помогла человеку доехать до гостиницы. Знала бы английский лучше — объяснила словами. А поскольку не знала — подвезла.

Не обманывай себя. Ты знала все английские слова, которые были необходимы, чтобы сказать:

— Гостиница за углом.

Вспомни, как билось сердце. Требовательно, как никогда. Точнее, как давно не билось.

Лина подошла к зеркалу, увидела свое лицо и не узнала себя. Так ее глаза горели очень давно. Она даже думала, что ничего подобного уже не случится.

Генерал бундесвера знал, что делает. Движение «зеленых» для него было единственным флагом, за древко которого он мог еще удержаться. Сравнительно молодой мужчина, привыкший к вниманию прессы, общества, женщин, вынужден был что-то придумать, чтобы блеснуть ярко и после своей внезапной отставки.

Что самое главное в этом мире? Жизнь. Где она протекает? На Земле. Если Земля перестанет быть местом для жизни, что произойдет с жизнью? Она станет невозможна. А что с людьми? Смерть.

Простая формула жизни и смерти легла в основу его программы. Партия «зеленых» — та самая партия, которая вознесет его над всеми политиками и над всем миром. Потому что никакая политика, никакие амбиции невозможны там, где нет самой жизни.

Чтобы жизнь продолжалась, надо вкладывать деньги. В Землю. В окружающую среду.

Он улыбнулся. Пожалуй, ясность приходит, когда ты лишаешься всего, и вот тогда-то мозг начинает вырабатывать антимысли, как он говорил сам себе. Свежие, широкие, потому что для них полно места в возникшей пустоте.

И завертелась машина, запущенная умелой рукой генерала. Люди, привыкшие к конкретному мышлению, придумали такое, до чего не додумался сам генерал. К примеру, что носить вещи из меха животных преступно.

Иннокентий Петрович Замиралов ничего не знал о наполеоновских замыслах немецкого военного чина. Всю свою жизнь он строил собственную меховую империю и не слишком-то оглядывался по сторонам. Но его верный советник Феликс кое о чем намекнул, а Замиралов понял его с полуслова. Поэтому велел Феликсу собрать всю возможную информацию. Дело его жизни обязано выжить при любых штормах. Даже когда его не будет, а это, судя по маневрам доктора Марченко, произойдет скоро.

С наследниками ему все ясно. Валентина назавтра после похорон пустит дело с молотка. Нет, о ней он даже и думать не станет.

Хорошо, что у него есть еще одна дочь.

Сперва он хотел оставить ей все в наследство и не встречаться. Просто уйти, не вторгаясь в ее жизнь, так ни разу и не увидевшись. Пускай она останется мечтой, решил он, сладким сном.

Но Замиралов передумал. Потому что оставить просто деньги — одно, а дело, которое у него сложилось и процветает, — совсем другое. Деньги можно обрушить сказочным дождем. Но изменившийся в последний десяток лет мир позволил Замиралову создать то, о чем он всегда мечтал. А воплощенную мечту надо передать так, чтобы дочь приняла ее бережно, как дело всей своей жизни. И вот тогда он умрет, а Меховой Дом Замиралова останется жить.

Не отдаст он его Валентине, в который раз твердил себе Замиралов. Она изведет дело под корень даже просто из злости.

В последнее время Замиралов все чаще ловил себя на мысли, что начинает физически побаиваться дочери. Здоровой, сильной и необыкновенно злой. Правда, с тех пор как у нее появился этот тип, Дмитрий Летягин, она слегка оттаяла. Уже не кидалась на отца с кулаками, требуя одно и то же: деньги, деньги, деньги...

Замиралов втянул носом воздух, он со свистом влетел внутрь, заполнил легкие, голова Иннокентия Петровича слегка закружилась. Феликс сделает все, что ему велено, — выпустил он на волю новую мысль вместе с нагретым внутри воздухом.

Телефон зазвонил.

— Шеф, я буду через полчаса.

Слава Богу. Это Феликс.

Ирина оделась как можно тщательней. Она выбрала костюм лягушачьего цвета — короткая, выше колен юбка и длинный пиджак на пуговицах под горло с маленьким коричневым воротничком в тон пуговиц. Туфли на модном каблучке на стройных ногах напоминали хорошенькие копытца.

Она забрала волосы в хвост на затылке, обвязав его бархоткой. Открытый гладкий лоб придавал солидности, а совершенное отсутствие морщин поражало. Кожа ей досталась от матери, говорила бабушка. Такая же нежная и тонкая.

Ирина повесила сумку на плечо, кожаную, черную, по форме напоминающую ведерко, и вышла из квартиры. Она с удовольствием заперла дверь новым ключом — замок только что вставил мастер, нахваливая его за безупречность и надежность, — и прошла к метро «Измайловская», кружным путем, зато красивым, мимо старинных построек, обогнула пруд, лотки с разной разностью и нырнула на станцию. В вагоне оказалось свободное место, и она села, пытаясь расслабиться.

Но не могла, потому что в голову лезли мысли о предстоящей встрече. Господи, она даже не знает с кем.

Кстати, она не совсем дурочка, похвалила себя Ирина. О приглашении на телеграф рассказала Татьяне, и подруга как мощная поддержка появится там в то же время, только возле другого окошка. Чтобы в случае чего прийти на помощь.

Чем больше Ира думала о предстоящей встрече, тем все меньше понимала, чего ради она согласилась прийти. Могла бы сказать «нет» — и все. А вот надо же — любопытство пересилило. Да и потом — что она теряет? Переезд в Измайлово взбудоражил ее, как давно ничто не будоражило. Она вдруг ощутила себя способной на многое. Сердце билось быстро. Она, Ира Зотова, а не кто-то другой едет на встречу черт знает с кем и черт знает зачем.

Феликс пришел раньше двенадцати и встал возле семнадцатого окна, чтобы издали понаблюдать за Ириной Зотовой. Конечно, идея Замиралова показалась ему дикой, но только сначала. Потом, после долгих размышлений, понял, что на его месте он поступил бы так же. Какой у него выбор? Оставить свое дело дочери Валентине — это все равно, что взять и сжечь фирму своими руками.

А вообще-то, Замиралову можно позавидовать. Природа сотворила его крепко. Феликс знал историю всей жизни Иннокентия Петровича и думал, что событий в ней хватило бы на десятерых.

Еще у Замиралова был потрясающий нюх. Казалось бы, ничто не обещает успеха, а проходит время — и вот он, успех. На ровном месте, из ничего. Интересно, а на этот раз не ошибается ли старый волк?

Замиралов представлялся Феликсу похожим на старого одинокого волка со стершимися зубами, который вот-вот рухнет от невозможности жить дальше. И он, Феликс, станет свидетелем его последнего дня.

Что ж, поглядим, что за дочь может родиться от такого отца. Валентину он видел.

Феликс поправил узел желтоватого галстука под безупречным воротником светло-голубой рубашки. Он был в горохово-клетчатом пиджаке и черных тонкой шерсти брюках. Все дорогое, но неброское. Наметанный глаз сразу оценит. Феликс был одет на полторы тысячи баксов, если подсчитать все, что на нем, включая носки и трусы.

Он усмехнулся, полные розовые губы разъехались, отодвигая уголками чисто выбритые щеки. Вряд ли эта дочь Замиралова, зарабатывающая редакторским трудом, сможет правильно оценить его наряд. Таких денег у нее наверняка не водится.

Впрочем, оборвал он себя, не надо, а продажа-купля-обмен квартир? Да она провернула сделку, в которой прокрутилось больше сотни тысяч баксов. А говорят, если ты подержал в руках большие деньги, то ты их уже не боишься. Она сумела найти отличную фирму, и сама! Феликс прошел по ее следу и честно признался, что ее хватка восхитила его.

Пожалуй, старик прав. Валентине ни за что бы такое не проделать.

Он ухмыльнулся. Он даже знает его. И знает то, чего она сама не знает. А именно: где он сейчас. Что ж, он мог бы уступить ей эту информацию. Ну-у, за определенную плату, конечно.

Плату? Или услугу. Точнее, сделку...

Чтобы она, когда станет хозяйкой фирмы, оставила его на том же месте в фирме, где он сейчас. Он готов служить ей верой и правдой, как и ее отцу. От добра добра не ищут.

Но будет ли она добром? Для фирмы? Для него? Работать на женщину — дело нелегкое. Может быть, придется обговорить дополнительные условия, ухмыльнулся он про себя.

Его размышления о будущем прервались, поскольку появились две женщины. Большая, полная, но оч-чень аппетитная блондинка и рядом с ней тоненькая стройная женщина с рыжеватой челкой до глаз. Он вдруг подумал, что не вредно бы укоротить челку. А вообще форма стрижки ничего. Стрижка из дорогих. Он понимал в этом толк. Его подруга, скрипачка из Плетневского симфонического оркестра, стриглась именно так.

Он не слышал, о чем они говорили, но заметил, как блондинка отошла в угол зала и встала возле закрытого окошечка, а Ирина Зотова, он узнал ее по фотографии, огляделась и направилась мимо четвертого окна. Он похолодел. Как? Почему она идет прямо к нему? Откуда она его знает?

Он поспешно отвернулся и протиснулся к двадцатому окну, наклонился, будто искал что-то в кармане. Наблюдая за ней краем глаза, увидел, что она заняла его место и принялась внимательно наблюдать за четвертым окном.

Феликс ухмыльнулся. Надо же, какое совпадение. Он посмотрел на часы. Еще пять минут и можно подойти к месту встречи.

Он повел глазами и увидел блондинку в напряженной позе. Ага, она телохранитель. Очень может быть, что у нее в кармане какой-нибудь электрошокер.

Все посходили с ума!

Он выбрался из небольшой очереди, обошел стол и устремился к месту встречи. Делая вид, будто никого не видел и не заметил.

Ирина Зотова посмотрела на часы и отошла от ненужного ей окошка.

— Ну так что, Митя, поговорим?

— Теперь можно.

Он потянулся, сладко, как кот, глядя на раскрасневшееся лицо Люшки.

— Милочка, очень скоро ты станешь очень богатой женщиной. — Он деланно вздохнул, потупил глаза. — И бросишь меня.

— Да молчи ты, паяц. Сам знаешь, какие дела нас ждут впереди. Наконец смогу заняться тем, для чего предназначена. Какой я физик? Какие лазеры? Я по своей сути кухарка. Хочу, чтобы в моем ресторане кормили от пуза. Обожаю запах жареного лука, мяса...

— Но разве не вегетарианский ресторан ты собираешься открыть?

— Да упаси тебя Господь! — Она фыркнула так громко и яростно, что сидевшая на ближайшей яблоне трясогузка с писком слетела с ветки.

Митя засмеялся.

— Ну вот, испугала беднягу.

— Да пускай летит, — махнула она рукой. — Еще чаю?

— И торта кусочек. Ты здорово печешь, должен отметить.

— Да я еще не то могу. Знаешь, я наконец вылезу из этой чужой для мены шкуры ученой грымзы и стану просто бабой. Буду печь пироги, варить щи.

— А как насчет детей? — с интересом посмотрел он на Люшку.

— Хоть десяток. Теперь есть на что их поднимать.

— Быть рестораторшей — в наши дни дело хлопотное.

— А ты на что?

— Я? Ты меня нанимаешь? Кем?

— А кем бы ты нанялся? — Голос Люшки стал хриплым, и Митя знал, какого ответа она ждет.

Но мог ли он дать ей этот ответ? Хотел ли? Или...

Неожиданно Мите прилетела помощь в облике толстой осы, которая с жужжанием пронеслась через всю веранду и кинулась к столу, к разрезанному торту с абрикосами. Он золотился, словно медовый, источая восхитительный аромат.

— О-ой! — завопила Люшка, которая больше всего в жизни боялась укусов. Потому что когда-то в детстве, правда, на другой даче, пчела укусила ее так сильно, что ее положили в глазную клинику. Оказалось, на роговицу попал кусочек хитина, невесть почему отломившийся от насекомого.

Митя облегченно вздохнул — можно не спешить с ответом — и кинулся выгонять непрошенную гостью. Он намеренно долго возился, чтобы напуганная Люшка забыла обо всем, когда нарушительница покоя улетела, речь пошла совершенно о другом.

Уезжая от Люшки, он спрашивал себя — хочет ли он жениться на этой женщине? Что-то влекло его к ней, да не что-то, а ее животная неутоленная страсть, он заводился как ни с кем и никогда. Но, если честно, он боялся эту женщину. Казалось, она способна на все. Даже убить, если сочтет, что всего остального мало...

Так стоит ли игра свеч?

Он надавил посильнее на педаль газа, вылетел на Старокаширское шоссе, опустил пониже окно, и теплый, настоянный на полевых травах ветер запел ему в уши: «Свобода, свобода, свобода».

Да, именно. Свобода! И ничего иного он не любит так сильно на этом свете.

Но свобода требует денег.

Кажется, он может стать обладателем того и другого. Иначе он не был бы Митечкой Летягиным.

— Здравствуйте, Ирина.

Феликс подошел, приятно улыбаясь.

Ирина посмотрела ему в лицо и сказала без тени сомнения или удивления:

— Вы Феликс.

— Да, именно.

— Я вас слушаю.

— А почему бы нам не перейти через Тверскую и не осесть за столиком во французской кафешке? Кофе, булочка? Сок?

Ирина замялась. Да, почему бы нет? Гораздо удобней говорить, сидя за столиком в приятной обстановке, тем более, когда неизвестно, о чем пойдет речь и не задрожат ли колени от какой-нибудь новости. Да, в кафе пойти было бы неплохо, а как же Татьяна? Она словно беломраморная колонна, небрежно задрапированная в бордо, стоит на страже в углу зала. Феликс даже не подозревает, что она явилась на свидание вместе с «чипероне».

— Пожалуй, нет, я не настроена рассиживаться в кафе. Говорите здесь и сейчас, зачем вы меня позвали. И лучше всего, если вы начнете с самого главного — кто вы такой? — В голосе Иры Зотовой прозвучало раздражение, и даже не на него, не на себя, а на странность ситуации.

— Ирина, вы пришли с подругой. Она стоит вон в том углу, в бордовом. — Он посмотрел ей прямо в лицо.

Она покраснела. У нападающего всегда преимущество перед тем, кто в обороне.

Ира слегка смутилась и почувствовала себя виноватой, шумно втянула воздух и с оттенком злости заявила:

— Да. И вы сами знаете почему. Сейчас такое время.

— Но, Ира, доверьтесь мне, как тому агентству по недвижимости, с которым вы только что совершили потрясающую сделку.

— Ясно, я так и думала! — Она вся подобралась, почувствовав, как затвердели мышцы икр, бедер, как вытянулся и окаменел позвоночник, а к горлу подступил комок, который вдруг сорвался, полетел вниз, в живот, и огненным шаром там замер. Теперь это была совершенно другая Ирина Зотова, собственница, которую ничто не остановит в защите своих владений. — Так вы насчет этого? Ну что ж, поговорим. — Она мгновенно ощетинилась, готовая драться до конца. Глаза приобрели зеленоватый оттенок. — Запомните, Феликс, я не обсуждаю...

— Нет-нет, Ирина, я просто хотел выразить свое восхищение. Смелость, риск и такой успех... — заторопился Феликс, потрясенный преображением молоденькой женщины. Вот это уже другое дело, похвалил он мысленно Иру Зотову, и тут же вспомнил про своего хозяина. А старик Замиралов, пожалуй, прав. Подумать только, неужели и впрямь гены так сильны? Ведь перед ним другой человек, стоило лишь коснуться темы собственности. И нате вам — зеленоглазая тигрица вместо приятной неброской птички, очень аккуратной и ничем особенным не примечательной. И если старик не грешит против истины — если он на самом деле не видел ее никогда и так был уверен...

— Нет, — перебила она его. Она уже овладела собой. — Вы говорите мне это только для того, чтобы я оценила вашу осведомленность, проницательность, прозорливость и что там еще у вас припасено? Какие таланты? — Она насмешливо сощурилась. Челка упала на ресницы, и Ирина сердито подула на нее снизу. Волосы разлетелись, Феликсу открылся чистый лоб и нежная незагорелая кожа. — Так чего вы от меня хотите? — Она вдруг вспомнила о своей рукописи на столе, мысленно увидела слева меньшую часть, а справа большую, непрочитанную. Черт знает что! У нее нет времени, а она стоит тут и что-то лепечет! Она посмотрела на часы на простом кожаном ремешке — дешевый кварцевый «Ситизен». — Я вас слушаю, — с вызовом сказала она Феликсу, тот понял, что ни в какое кафе она не пойдет.

— Хорошо. Я буду краток. Отец ждет вас у себя в офисе.

— Ч-что? Вы спятили? — Она разозлилась и покраснела. — Какой отец? Ваш отец? Зачем мне встречаться с вашим отцом?

— Нет-нет, Ирина, не мой отец, а ваш. Ваш отец ждет вас у себя в офисе.

Феликсу вдруг показалось, что сейчас она отвесит ему пощечину. Но Ира вдруг оглянулась на подругу, и та, оценив ее взгляд как просьбу о помощи, кинулась к ней. Бордовая туника развевалась, словно знамя под ураганным ветром, а белая могучая рука вынимала из кармана перцовый спрей. Уже в кармане нащупав пальцем кнопку, она выдернула руку и бросила ее вперед, прыская Феликсу в лицо огнедышащим зельем. Одного с ним роста, она попала точно в цель, совершенно не задев Ирину. Схватив подругу за руку, как ребенка, поволокла к выходу. Малочисленные зрители открыли рот, наблюдая за мужчиной, закрывшим лицо руками.

А маленькая белая «Ока» уже растворилась в автомобильном густом потоке.

— Это Тони Атвуд, — услышал Замиралов хорошо знакомый голос. — Как дела, Кеша?

Замиралов улыбнулся. Ему нравилось, как называл его Атвуд — Кеша. Он позволял ему эту вольность, которой не позволил бы никому другому. Надо сказать, никто и не пытался.

Так называла его единственная на свете любимая женщина. Даже жена звала его Иннокентий.

— Нормально, Тони.

— Показ в Орландо через три недели. Я жду тебя?

— Тони, у меня тут маленький бардачок, — многозначительно начал Замиралов.

Тони молчал. Наверное, пытался отыскать в голове перевод нового слова. Замиралов ухмыльнулся.

— Что у тебя, Кеша... такого нового? Не понял?

— Эх, Тони, кабы это было новое. Все старое — бардак не обновился, просто расширился. Да, не все слова ты выучил на курсах. Приезжай, у нас пройдешь и теорию, и практику. Ну ладно, я скажу по-другому: у меня структурная перестройка. Теперь понял?

— Ну еще бы! — радостно завопил Тони. — Еще бы! Это как у вас в стране!

— Вот именно, — ухмыльнулся Замиралов. — Так что давай в Москву, я познакомлю тебя с человеком, который полетит на выставку вместо меня.

Он сказал «с человеком», как о мужчине. Но думал только о дочери. Ирине Зотовой. Которая носит фамилию его любимой женщины. Единственной любимой женщины на свете.

Сердце его колыхнулось сладко и томно, не могло оно забыть прошлого, его памятливое сердце.

— О'кей, буду через три дня. Я сейчас в Европе, совсем близко от тебя. До встречи, друг Кеша.

Замиралов опустил трубку на рычаг, он любил телефоны старого образца. На привычку к новому надо время, которого у него нет.

Показалось, что сердце на секунду замерло, а потом подпрыгнуло, будто боялось, что не успеет совершить отпущенные природой удары.

А Феликс, черт бы его побрал, провалил встречу с дочкой. Замиралову бы разозлиться на него, а он почему-то обрадовался. И хохотал, как ненормальный. То-то же, знай наших. Кровь Замираловых особенная, не чета каким-нибудь Феликсам Мироновым. Они только и годятся на то, чтобы работать на Замираловых, если те захотят их нанять. Он замотал головой и захохотал еще громче, представляя себе сцену на телеграфе. Нет, его девочка не пропадет.

Международная меховая выставка, в которой собирались принять участие меховщики из многих стран мира, в которых «зеленые» еще не довели свою работу до конца, обещала стать представительной и престижной. Меховой Дом Замиралова собирался закупить самую большую площадь. Тони Атвуд, американский партнер Дома, должен позаботиться, чтобы экспозиция Замиралова стала главной.

О подобной выставке Замиралов мечтал много лет. Для него это последний шанс — добиться мирового признания. А разве не к этому он шел через все завалы собственной судьбы?

Но ничего, ничего, успокаивал себя Иннокентий Петрович, он пошлет туда дочь. Та станет его глазами и ушами, его душой. Он не разрешит себе даже думать о том, что дочь может оказаться совсем не такой, какой он представлял ее.

Вспомнив Феликса, явившегося после встречи с его девочкой с красными слезящимися и растерянными глазами, похожего на побитую собаку, — это Феликс-то! — он улыбнулся. А уж когда услышал, что за сцена произошла на телеграфе, — был в восторге. Нет, он не ошибся в дочери. Да разве могла она родиться другой? Дитя настоящей страсти, а не холодных супружеских отношений.

Замиралов решил больше не посылать к дочери Феликса. Он сам приедет по адресу и просто позвонит в дверь.

Иннокентий Петрович поднялся из кресла, надел пиджак, провел рукой по совершенно голому черепу. Он давно брился наголо.

— Сегодня меня уже не будет, — сказал он секретарше. — А завтра приеду вовремя. Да, Маня, приготовь в моем кабинете еще один стол. И кресло. И телефон. Ну, в общем, оборудуй рабочее место дублера.

Она непонимающе смотрела на шефа.

— Ты разве не видела кино про космонавтов? У каждого из них всегда был дублер. Просто один летел в космос, а другой, такой же натасканный и здоровый, оставался на земле.

— А вы...

— А я, конечно, в космос. — Потом помолчал и добавил: — Но на сей раз пошлю-ка я в космос дублера, а сам останусь на земле... — На земле, на земле, не в земле, угрожающе предупредил он себя. В земле — после. После успеха дублера.

Шофер подвез его к подъезду, Замиралов вышел и велел ему уезжать.

— Я сегодня на метро.

Тот изумленно поднял брови.

— Да отсюда до метро на кривой козе не доедешь.

— Ах Федя, Федя, никакая кривая коза меня не испугает. Поезжай, мил человек.

Он вошел в подъезд, обычный московский, со стенами, художественно оформленными местными пацанами, вызвал лифт, который, лязгнув по-старинному, защелкнул его в клетке. Такой же лифт грохотал в его прежнем доме, где они жили с женой и Валентиной. Да и сам дом из той же серии. Выйдя из кабины на восьмом этаже, Замиралов надавил на звонок.

— Кто там? — услышал он женский голос.

Дочь. Его дочь.

— Это отец, — глухо проговорил Замиралов.

Тишина, потом шебуршание цепочки, поворот ключа. Дверь открылась. Он обомлел. На пороге стоял... он в молодости. Если бы родился женщиной.

Она тоже смотрела на него и не верила своим глазам. Если в старости у нее вылезут волосы, она станет копией этого старика.

Ира отступила на шаг, он вошел, захлопнул за собой дверь и оказался в квартире с хорошо знакомой планировкой.

— Пятьдесят семь метров? Сорок два жилой? — Он огляделся. — На одного неплохо. Но у тебя будет лучше, дочка. У тебя все будет намного лучше.

Он прошел в гостиную. Уютно, спокойно. Небогато. Много картин и все больше пейзажи и цветы. Никаких фотографий.

— Давай знакомиться, — сказал он, желая сразу приступить к делу.

Он не собирался пускаться в объяснения, воспоминания. Зачем это сейчас?

— Знаешь, Ира, я не стану тебе ничего рассказывать. Все что было — прошло. Ты жила до сих пор без меня. Я жил без тебя. Но сейчас к общей пользе нам надо соединиться. Для дела.

— Для дела? — Ира отдернула чайник от его чашки, в которую уже собиралась налить чай.

— Да, именно. Потому что я доживаю свою жизнь.

— Но вы...

— Говори мне «ты». Ты разумная женщина, и не надо церемоний. На них тоже нет времени.

— Но вы... ты хорошо выглядишь.

— Это снаружи. У меня рак, дочка. Так что поторопимся. Знаешь, если бы меня жареный петух так сильно не клюнул, может, я и не стал бы впутываться в твою жизнь.

Ира молчала.

А Замиралов продолжал:

— У меня есть большая фирма, моя, личная. Я богат. И хочу, чтобы после меня ты занялась всем этим.

— Но... разве нет... других детей?

— Есть ты. Дочь от последней жены не в счет. Она мне чужая. По духу.

— Но...

— Меня зовут Иннокентий Петрович, я понимаю ты меня не можешь назвать отцом.

— Да, не могу. — Руки Ирины дрожали.

— У меня есть своя корысть. Я хочу, чтобы ты сохранила эту фирму. Меховой Дом Замиралова должен жить после моей смерти. А чтобы ввести тебя в дело, я велел поставить второй стол в моем кабинете, завтра ты сядешь за него. Будешь учиться, пока я жив.

— Но я не могу! — воскликнула Ирина. — У меня рукопись. Мне надо ее сдать. Я и так нарушила все сроки. — Она кивнула на письменный стол, где лежали две неравных стопки листов.

— Вот это? — Он усмехнулся. — Сколько тебе за нее заплатят?

— Да неважно.

— Я заплачу втрое, верни им работу и приходи утром ко мне.

Ира покачала головой. Ей не нравился командирский тон старика. Да откуда, черт побери, он свалился?

— Но, понимаете ли, Иннокентий Петрович, не все в этой жизни можно свести к деньгам.

— Все! — Он подался вперед. — Ты ведь не будешь мне полоскать мозги и говорить, что водишь носом по бумаге ради одного удовольствия?

Она свела брови и стиснула губы.

— Простите, а по какому праву...

— К сожалению, ни по какому. — Он вдруг улыбнулся и провел рукой по голове. — Прости меня, Ира, я неправильно с тобой говорю. Но, ей-богу, это из-за спешки. Поверь, я не хочу тебе зла. Только добра. Ты придешь?

Она услышала что-то новое в голосе старика и сказала:

— Мне надо подумать.

— Хорошо. — Он протянул ей визитную карточку с телефонами. — Я буду ждать.

Когда за ним закрылась дверь, Ира села за стол, уверяя себя, что ничего особенного не произошло. Подумаешь, к ней зашел ее отец. Через тридцать с лишним лет. Ну конечно, она знала, что такой человек был на этом свете, но какое ей до него дело?

Она сидела за столом и, ничего не соображая, водила глазами по бумаге. Господи, ну почему все сразу? Переезд в Измайлово, отнявший у нее сколько сил, теперь он! Она хочет спокойно сидеть за столом и читать рукопись.

Пошли они ко всем чертям!

Замиралов поехал домой не на метро. Он поймал машину, едва выйдя из Ирининого подъезда. Парнишка на ржавой светлой «Волге» домчал его до Фрунзенской набережной в миг.

К вечеру сил у Замиралова совсем не осталось. Ноги стали ватными и дрожали, он с трудом вынул связку ключей из кармана, вставил нужный в замок металлической двери и потянул на себя за ручку.

Судя по всему, Валентина так и не приезжала с дачи. Они негласно поделили свою недвижимость, как говорил он, — дочь заняла дачу после смерти матери, а он остался здесь.

Иннокентий Петрович вздохнул. Перед глазами стояла Ирина, стильная, самостоятельная, и рядом он представил себе Валентину. Толстая, неряшливая, всегда расхристанная.

— Мам, но я ведь ничего не ем! Я просто пухну от воздуха! — пронзительно кричала она, держась за дверцу холодильника, откуда собиралась вынуть что-то еще. Поглотить, сжевать. Она все брала руками — и сало, и мясо, и сыр, а когда ела рыбу, его просто с души воротило — но он ничего не говорил, чтобы не вызывать очередного скандала, просто вставал и уходил к себе в кабинет. Чего он добился в семье — так это признания кабинета его личной территорией, куда не разрешено никому входить. Дорого далась эта привилегия, но битва стоила того.

Ему донесли, как намеревалась Валентина распорядиться фирмой отца.

— Черта с два! Держи карман шире! — сказал он вслух, падая в кресло возле балкона.

— Татьяна, срочно приезжай.

Татьяна, услышав хриплый голос, едва узнала Иру и не медлила ни секунды: завела машину и помчалась к ней. Она тоже жила в Измайлово, только по другую сторону пруда.

— Говори! — приказала она, тяжело дыша, устраивая свое грузное тело на диване и одновременно выбрасывая из сумки на стол пачку любимого чая «Пиквик», молотый кофе «Кренинг» в зеленой упаковке и коробку датского печенья с орехами.

Ирина безразлично наблюдала за мельканием ее рук, перед глазами стоял отец, который сидел до нее на этом диване. Реальный.

— Не поверишь, я будто увидела свое лицо через сорок лет.

— Такого не бывает, говорю тебе как художник.

— Знаешь что, это тебе не букеты рисовать, — фыркнула Ирина.

— Ну не бывает так! — застонала Татьяна. — Ну не видит человек самого себя! Тем более в мужском варианте и в другом возрасте!

— Я вижу себя. И ты бы увидела. Ну скажи, мой нос можно с каким-то еще перепутать?

Татьяна внимательно уставилась на Ирину.

— В общем-то, нет. Эти трепещущие крылья...

— Вот! А они у него ходуном ходят! Еще нужны доказательства?

— Нужны, — упрямо заявила Татьяна.

— Вот, вот видишь бородавку на щеке?

— Это родинка, глупая. И очень пикантная, — ухмыльнулась Татьяна.

— Да перестань ты! — заорала Ирина.

— Ну хорошо, хорошо. Уймись. Да, вижу. Если бы я стала писать твой портрет, я бы ее не пропустила.

— Вот видишь, — растерянно сказала Ирина, не обращая внимания на ее ехидную интонацию.

— Ладно, перейдем к сути. Допустим, это на самом деле твой отец. Не бывает людей без отцов. — Татьяна свела брови, а в глазах затаились смешинки.

— Иногда они не объявляются вообще.

— А бабушка что-то говорила тебе о нем?

— Бабушка... Говорила.

— Что именно.

— Что хороший был парень.

— Куда же он девался?

— Услали в места, не столь отдаленные.

— И все?

— А что она могла мне сказать еще? Она предпочитала не распространяться. А я не приставала. Нам с ней было хорошо.

— Понятно. — Татьяна вздохнула и убрала выбившуюся прядку. — А зачем он тебя нашел сейчас?

— Для дела.

— Какого? — Татьяна обратилась в слух.

— Он богат и хочет завещать мне все. — Фирму. Меховой Дом Замиралова.

— Так твой отец... владеет Меховым Домом?

— Да, представь себе.

— Что же конкретно предлагает тебе твой драгоценный папочка?

— Завтра утром выйти на работу. Он распорядился поставить в своем кабинете стол для меня.

— Ну а ты?

— А что я? Видишь рукопись на столе? Слева — готово, справа — делать.

— Соединить их и выкинуть в помойку!

— Скажешь тоже. А кто мне заплатит?

Татьяна откинулась на спинку дивана и захохотала.

— Вот он, бизнес по-русски. Зажилить копейку и профукать миллионы! Да не рубли, а настоящие деньги!

Ира нахмурилась и покраснела.

— Татьяна, кончай паясничать. У меня обязательства.

— Завтра утром я разбужу тебя по телефону. Ты пойдешь работать к отцу. Ясно? Или я тебе больше не подруга.

Ира расхохоталась.

— Ладно. Только ради нашей дружбы я пойду и посмотрю, что там за дела у папочки.

— А почему он вдруг решил тебя отыскать?

— Потому что он при смерти.

— Ох. Значит, ему некому оставить свое добро?

— Не знаю точно. Но узнаю.

Ночью Ира почти не спала. Она забывалась тревожным сном, ей снилась мать. Никогда не виденная наяву, только на фотографиях. Красивая светловолосая женщина.

Потом ей снился отец, но не такой, как сейчас, а тоже молодой. С густой шевелюрой. Она не знала, откуда взялось это видение, потому что фотографий отца она никогда не держала в руках.

Как только забрезжило утро, Ира встала и в пижаме потопала к письменному столу. Что ж, по остаткам рукописи она пробежится к восьми. Успеет.

Она села на прохладный от утреннего воздуха стул у открытого окна и взялась за карандаш. Обязательства превыше всего — принцип Ирины Зотовой.

— Стало быть, обязательства превыше всего? — улыбнулся Иннокентий Петрович, когда Ирина Зотова появилась на пороге его кабинета. — Садись, дочка. — Он кивнул на рядом стоявшие стол и кресло.

Ира вздрогнула. Откуда он знает ее принцип? Откуда ему известно, что именно так она формулирует его для себя? Но спрашивать не стала.

— Итак, Ирина... Борисовна, кажется?

— Да, так у меня написано в паспорте.

— Понятно. Мать дала тебе свое отчество.

Она пожала плечами и промолчала, давая понять, что не хочет пускаться в воспоминания.

— Итак, Ирина Борисовна. Мой Меховой Дом должен участвовать в выставке в Америке. Мы повезем туда все самое лучшее — а у нас все самое лучшее — и надеемся потом выгодно продать. Чтобы не тратиться на обратную перевозку товара. Я не могу лететь по здоровью. Полетишь ты. Вместо меня.

— Но я же...

— Ты слышала, как учат кутят плавать? Вот и тебя — кину в воду и давай греби.

— А если утону?

— Да не утонешь. Выловят, если что, — улыбнулся он. — Я не для того тебя нашел, чтобы утопить. Не волнуйся. Я хочу одного: ты должна почувствовать себя хозяйкой. Ты моя дочь. Тебе вести дальше отцовское дело. Через два дня в Москву приедет мой американский партнер, Тони Атвуд. Он немного говорит по-русски, ты — по-английски. Столкуетесь. Ясно?

Ира молчала. В кабинете было прохладно. Пахло свежестью, кожаной мебелью. Отец... Господи, неужели это и впрямь отец? Как это — иметь отца? Она не знала. Звонил телефон, он снимал трубку. Она видела руку в сухой, как пергамент, морщинистой коже, но сама кость широкая, наверное, он был очень сильным. Когда-то, добавила она про себя. Высокий он и сейчас, хотя спина заметно скрутилась. Правда, плечи хорошо сшитого темно-синего пиджака из дорогой ткани в едва заметную полоску скрадывали округлость, придавая фигуре статность. Иногда он морщится — от боли? Он сказал, что смертельно болен. Внезапно от этой мысли Иру охватила нестерпимая жалость. Как же так? Они только встретились, а успеют ли узнать друг друга? Понять? И... полюбить?

Но она не собиралась осуждать этого старого человека за то, что он появился в ее жизни только сейчас. Она вообще научилась не осуждать других. Зачем? Каждый человек живет так, как может.

Поняла Ира за свою жизнь и еще одно — обстоятельства едва ли не главнее самих людей. Не будь ломки девяностых годов, разве стала бы она такой, как сейчас? Да и все вокруг? Вспомнить тех, кто собирался в ее старой измайловской квартире в прежние времена и их разговоры. Какие дураки! — думала она сейчас. Желторотые птенцы.

Подошло время обеда. Замиралов поднялся из своего кресла, по-молодому крутанулся и сказал:

— А теперь пойдем-ка поедим.

— Да нет, спасибо...

— Думаешь еще не заработала? Нет, девочка, ты сожгла много калорий — столько сейчас передумала. Тебе есть о чем меня расспросить.

— Я не стану вас расспрашивать, Иннокентий Петрович, ни о чем, кроме работы. Я попытаюсь понять, чем могу быть вам полезной.

— Тем, что ты моя дочь и в тебе моя кровь. Эта кровь, я верю, не позволит загубить мое дело.

Ира почувствовала, как у нее по спине побежали мурашки. От страха? Нет, от чего-то другого. Она пыталась понять это другое, определить. Может, от того, как круто меняется жизнь?

Дима одной рукой держался за руль, а другую положил себе на колено. Как занятно складывается жизнь. А что, может ему удастся осуществить свою мечту? Что ему больше всего нравится делать в жизни? Тратить деньги! Он засмеялся. Ветерок, ворвавшийся в окно, пробежался по губам и влетел прямо в рот. Дима закашлялся до слез.

...Девицей Люшку назвать было трудно, когда они снова встретились, это была уже молодая женщина. Дима когда-то учился с ней на физическом факультете МГУ, где люди с высшим техническим получали второе образование. Лазеры вошли в моду, и, казалось, стоит овладеть ими и блестящее будущее у тебя в кармане. Дима Летягин не отличался наивностью. Он пошел учиться с другой целью — предприятие, на котором он работал, направило его туда за свой счет.

Но жизнь перевернулась, о лазерах забыли, он получил диплом, а воспользоваться им не успел. Но ничто в жизни не бывает бессмысленным или бесполезным.

Диме Летягину исполнилось сорок пять. И внезапно он понял, что жизнь не является бесконечным и радостным процессом, потому что вскоре после юбилея ему пришлось оставить работу. Дима Летягин был человеком эмоциональным, а новый начальник обращался с ним так, словно он безымянная половая тряпка. Вынести этого он не мог, и, вообразив, что такая зарплата валяется везде, стоит лишь нагнуться и поднять, написал заявление об уходе. Но иллюзии рассеялись очень быстро, когда Дима за две недели после увольнения не нашел работу не только на ту же зарплату, но вообще ничего. Вот тогда-то он и принялся листать свою записную книжку.

Он подтянул к себе телефон, снял трубку и набрал номер.

Трубку не сняли — схватили после первого гудка. Дима счел это хорошим знаком.

— Валентина, привет. — Он сделал паузу, ожидая. И был вознагражден.

— Ой, не может быть. Правда, это ты?

— Да, это я. Представь себе. Совсем недавно проходил по Воробьевым горам и вспомнил, что когда-а-то мы с тобой там гуляли. — Дима, не давая ей опомниться, продолжал: — Может, прогуляемся по старой памяти! Я помню, мы...

Казалось, он слышит, как бухает сердце Валентины. Он выбрал правильный телефон. Он вспомнил ее в шикарной шубе из белого хоря, даже ее не слишком изящная фигура казалась в ней элегантной. А шуба эта стоила... Он покачал головой. Такую шубу не покупают на последние деньги.

Он не знал, кто ее родители, из какой она семьи, но, судя по тому, как она держалась, ему казалось, она не из бедных.

— Итак, завтра?

— Я согласна, Митечка. — Ее голос звучал радостно. — Метро «Университет»? И наш цветочный киоск? — подчеркнула она, чтобы его звонок казался продолжением прежних отношений, существующих только в ее воображении.

— Да что ты, милая, неужели я не заеду за тобой на машине?

— А у тебя есть машина? — еще более радостным голосом спросила она.

Дима понял: они столкуются.

— Да, и я за тобой заеду. Говори адрес.

Она сказала, он поморщился. Это, конечно, не Красная площадь, но тем не менее центр. Что ж, завтра он посмотрит, надо ли ему все это.

Он положил трубку, подумал, снова поднял ее и сделал еще несколько звонков. Они оказались менее удачными. Девушки, прежние знакомые, оказались хорошо пристроенными, ему оставалось благодарить собственную записную книжку, наведшую его на Валентину Замиралову. И уж, конечно, он раскрутит ее на полную катушку...

Дима ехал по шоссе и вспоминал подробности той встречи с Люшкой. Все было так, как он хотел. Они гуляли по аллеям, яблони цвели и пахло так, что кружилась голова, и, обнимая ее, он чувствовал, что может позволить себе все, и позволял. Рука скользнула за воротничок, блузка распахнулась, точно на ней не было ни пуговиц, ни кнопок, и ее огромные груди ошеломили его. Он имел дело с разными девушками и изумился, что эти груди, странной конической формы, так его возбуждали. Рука его скользнула ниже и оказалась на бедре, выпиравшем из-под шелка юбки, и он подумал, можно ли двинуться дальше... Валентина готова... ко всему. Но он не был. Хотя его тело не прочь... Нет, не так скоро. Надо дать девушке созреть. И когда они шли к машине, она смеялась, громко и резко, как может смеяться женщина, у которой в кошельке что-то есть.

Он отвез ее домой, поцеловал на прощание в щечку, отметив про себя, что она хотела гораздо большего. Но рано, аппетит надо разжечь, а уж потом дать что-то скушать, подумал он.

— Когда мы встретимся? — требовательно спросила Валентина.

— Ты знаешь, Валентина... Валюшка... Слушай, а могу я называть тебя так, как мне хочется?

— Как же? — Глаза ее заблестели. — Ну как?

— Иначе. Но про это я тебе скажу не сейчас. Потом... После... Не здесь.

— А где?

Он не сомневался, что сейчас ее сердце колотится втрое быстрее обычного.

— Ах, какая ты любознательная. — Он засмеялся тихо и значительно, обнял за плечи и положил руку ей на грудь. — Ты, стало быть, хочешь знать, где я скажу тебе твое новое имя? В постели, дорогая. — И он поцеловал ее в щеку.

— Когда? — требовательно спросила она, ничуть не смутившись.

— Я позвоню тебе. Очень скоро.

Он был доволен первой встречей со старой знакомой. Понял, что здесь можно рассчитывать на отзывчивость. Он ей позвонил очень скоро, потому что точно оценивал ситуацию: если не ты и не сейчас — найдется другой и сейчас.

Он пригласил ее к себе домой. Тоже среди дня, когда обитатели квартиры были в очередном забеге по Москве. Подмел коридор, почистил ванную и туалет, хотя было не его дежурство, не пожалел освежителя воздуха для кухни, чтобы вытравить запах суточных щей, которые варила соседка — сторожиха из зоопарка. Свою комнату он отмыл до блеска и натер паркет.

Валентина пришла в восторг от того, где стоит его дом, какие лестницы сохранились в подъезде, пусть и расхристанном и с отколотыми витражами на окнах.

— Как я люблю старую Москву! — воскликнула она, входя в пахнущий кошками подъезд.

Дима провел ее к себе в комнату, и она, уставившись на стену, где висела пищаль позапрошлого века, доставшаяся Диме от деда, который тоже жил в этом доме, замерла от восхищения.

— Митечка, а ведь антикварная вещь.

— Да, дедово наследство. Если бы не революция...

— И весь этот дом принадлежал твоему деду? — Она прижала руки к груди, как делала ее мать, восхищенная или потрясенная чем-то.

Он пожал плечами, давая ясно понять, что она спрашивает совершенно лишнее.

Валентина быстро закивала, и он увидел, как вместе с кудрями затряслись щеки.

Он пригласил ее к накрытому столу, снял салфетку с блюда. Огромная пицца лежала на нем и кусочки копченой колбасы истекали жиром.

— Извини, обед холостяка.

Она молча улыбнулась, с восхищением озираясь по сторонам.

— Но холостяка, понимающего толк в удовольствиях. — Он убрал салфетку с бутылки. — Я думаю, простое крестьянское вино «кьянти» подойдет к итальянской пицце?

— Ох... — выдохнула она.

— За нас с тобой, за наши отношения. — Он сделал паузу. — Которые мы начинаем.

Валентина порозовела и подняла свой бокал.

— За наши отношения. Долгие.

Они выпили.

Дима еще раз налил бокалы до краев.

— А теперь я скажу тебе, как стану тебя называть. Я не буду называть тебя Валентиной, скучным пресным именем. Я буду называть тебя Люшкой. Это значит ЛЮ-бимая деву-ШКА. Поняла?

Этим именем Дима Летягин называл всех женщин, с которыми сходился. Он придумал это общее имя, опасаясь перепутать в постели.

Он улыбнулся, вспоминая начало их отношений. В постели эта Люшка была не хуже других, а в чем-то даже лучше. Он любил инициативных женщин. Так что же, выходит, он теперь с ней надолго? Или вообще навсегда? Неисповедимы пути Господни.

Последняя мысль была совершенно справедлива. Потому что именно в этот момент его машина, летевшая с предельной скоростью, ударилась о разделительный бордюр и взлетела в утреннее солнечное небо, перевернулась, осыпая красными и желтыми осколками пластмассы гладкое полотно дороги, и села на брюхо.

Дима, как ни в чем не бывало, отстегнул ремень безопасности и вышел из того, что раньше называлось машиной. Оглушительно скрипя тормозами, водители высовывались из кабин. Как это может быть — мужик живой?

Ира Зотова много раз думала о том, что занимается не тем, чем могла бы. Водить носом по бумаге и исправлять ошибки полуграмотных мужиков и баб? Мало радости. И мало денег. Если бы у нее были деньги, она бы открыла консалтинговую фирму или школу редакторов, да что угодно, лишь бы стать хозяйкой своего дела. Много раз они сидели с Татьяной за бутылкой красного сухого вина и говорили, как было бы здорово создать нечто. Она бы, Татьяна, давала уроки рисования, а Ира... Но, судя по тому, как повернулась жизнь, ее молитвы услышаны.

Ира вспомнила, как родители ее бывшего и очень давнего мужа предлагали ей пойти работать в солидное учреждение секретаршей. По тем временам для девочки без образования это была просто находка.

Но Ира сказала: нет. Причем, настолько решительно, что свекровь изумленно посмотрела на нее, поджала губы и процедила:

— Да кем ты себя воображаешь?

Когда она решила расстаться с мужем, даже бабушка говорила: повремени, посмотри, еще попробуй... Мальчик неплох, семья хорошая, но Ира знала одно: он ей не нужен. Еще она поняла тогда — не хочет она быть ничьей женой. Ей нравилось встречаться с мужчинами, которые не взваливали на нее груз собственных неудач, не требовали утоления тоски. Она хотела от встреч праздника. Будней достанет и собственных.

Может быть, ее детство, прожитое без отца, без мужчины в доме, таким образом отразилось на характере?

Размышляла ли Ира об отце? Да, очень давно, в детстве. Бабушка быстро пресекла ее фантазии на эту тему, сказав ей:

— У тебя был отец, как и у всех детей. Детей без отцов не бывает. Но он уехал из Москвы еще до твоего рождения. Не по своей воле. Может, он и жив. Я все тебе сказала. Больше добавить нечего.

Пытаясь представить себе незнакомого ей отца, Ира воображала его человеком из далекого прошлого, такого далекого, откуда нет возврата. Иначе почему бы ему не приехать в Москву к ним с бабушкой?

Потом, когда она стала взрослой, бабушка рассказала, что Ирина мать очень любила этого человека. А плох он или хорош — это дело матери.

Но, поскольку Ира не знала и матери, она решила оставить все попытки выстроить прошлое. Лишь одно она усвоила: мать, похоже, все в своей жизни решала сама.

Ей нравилось, как она складывает свою жизнь. Она никогда не предъявляла ни к кому никаких претензий, не воздевала руки к небу, обвиняя судьбу в том, что ей чего-то недодали. Она смотрела на свое появление в этом мире очень просто: двое — мужчина и женщина — решили выпустить ее в эту жизнь. Можно ли требовать что-то еще? Да и от кого, кроме как от себя? Как распорядишься своей жизнью, так и проживешь.

— Иннокентий Петрович, а вообще-то, почему я должна вам поверить, что вы мой отец? Понимаете, отчество у меня Борисовна, а внешнее сходство — мало ли на земле похожих людей? — Она с интересом посмотрела на Иннокентия Петровича. Он сидел напротив и жевал кусок мяса. В столовой Мехового Дома готовили прекрасно, сотрудники ничего не платили за обеды и пятичасовой чай. Такую систему Замиралов ввел для своих людей. Интересно, сколько он вычитает из их зарплаты. Он словно угадал ее мысли и сказал:

— Из зарплаты я вычитаю только двадцать процентов стоимости еды, а восемьдесят доплачиваю сам. Чтобы человек хорошо работал, он должен хорошо питаться. Закон природы. Согласна?

— Да, конечно, но мы немного отклонились от темы. Ну допустим, вы мой отец. У вас ко мне замечательное предложение. Но я хочу знать о вас больше. Бабушка кое-что мне говорила, но очень, очень мало. — Замиралов вскинул брови. — Нет, нет, ничего плохого. Просто, что моя мать сильно любила одного человека.

— Понимаешь, Ира, иногда жизнь распоряжается человеком так, что он вынужден уехать и не возвращаться.

Ира молчала, она понимала, о чем он. Даже из опыта своей жизни она знала, что проходит время и вместе с ним уходит и человек, встретившийся тебе в том конкретном времени.

Замиралов посмотрел на нее, пытаясь догадаться, о чем она думает, и сказал:

— У меня есть доказательства. Ты их получишь. Ты достаточно взрослая для этого. Вернемся в мой кабинет, и я тебе кое-что дам.

Дальше они говорили о работе, а когда девушка-официантка принесла кофе, крепкий, с густыми пышными сливками, обсудили предстоящую поездку Иры в Орландо.

— Я знаю, — сказал он, — ты не была за границей с таким ответственным поручением, как мое, но ты справишься. Тони Атвуд тебе поможет. Он мой партнер, ему выгодно, чтобы все прошло на высшем уровне.

Она кивнула.

Они вернулись в кабинет. Замиралов подошел к большому сейфу у дальней стены. На сейф сквозь серо-зеленые жалюзи падали солнечные лучи. Погромыхав ключами, а потом металлическим запором, открыл дверцу. Порылся внутри и открыл еще один металлический ящичек, потом еще. Она усмехнулась. Спрятано как яйцо Кащея Бессмертного. Замиралов и сам походил на Кащея, наверное, стал таким после больницы. А может, он из тех, кто никогда не мог «нагулять» вес. Интересно, каким он был, когда его любила мать?

Иннокентий Петрович повернулся к Ире.

— Вот. — Он протянул ей пакет, перевязанный бельевой резинкой.

Она удивилась. Здесь все так церемонно, современно, и вдруг старинная бельевая резинка поверх толстого бумажного пакета.

— Здесь ответ на все твои вопросы. Только не открывай сейчас. Дома, — приказал Замиралов.

Ира кивнула и положила пакет в сумку, догадываясь, что в нем.

До конца дня она не велела себе вспоминать о пакете, делала то, что должна была, — слушала, думала, соображала.

А вернувшись домой, положила пакет на видное место и почувствовала, как тревожно забилось сердце. Что же такое отец хочет ей предъявить? фотографии? Снимки тех лет Ира видела у бабушки, но среди них не было отцовских.

Ира взглянула на пакет, вздохнула. Ну зачем еще оттягивать время? Надо взять и просто снять старомодную резинку.

Она села на диван и дернула резинку, та легко поддалась. Развернула пожелтевшую бумагу, на колени посыпались письма в старых конвертах. Она помнила такие, с картинками, из детства. Виды Москвы, цветочки, кораблики. Марки она тоже хорошо помнила — кто в детстве не собирал марок? Только уж совсем ленивые. Как много их наклеено на каждом конверте. Потому что посланы далеко... Почерк матери она узнала сразу: видела в бабушкиной коробке ее письма, записки.

Итак. С какого начать? По штемпелю или по порядку? Ира решила открыть наобум, не сверяясь с датой. Руки дрожали. Тонкие пальцы никак не могли справиться с конвертом, уже обветшалым, она опасалась его порвать.

Листок, исписанный плотно и торопливо. Ира так и думала, что мать не писала длинных писем.

«Дорогой Кеша!»

Хм, Кеша. Ну да, Иннокентий — это и есть Кеша.

«Дорогой Кеша», — прочитала Ира снова и ей показалось, она слышит голос матери, которого на самом деле никогда не слышала. Впрочем, почему не слышала? Когда была в материнской утробе, мать говорила с ней. Да, конечно, слышала. Низкий, хрипловатый, мать курила. Родной и знакомый. «Сегодня я придумала новый вариант сахарницы». Вот тебе и на. Хорошенькое любовное письмо, ахнула Ира. «Понимаешь, именно так, как ты мне когда-то говорил. Она должна быть в форме кедровой шишки. И если сделать такой сервиз, он будет необыкновенно хорош».

Дальше мать описывала, как она все это придумывала.

«Кеша, я так и вижу тебя, окруженного темными таинственными хвойными лесами. По вершинам сосен прыгают белки, но они неручные, как в наших московских садах. Но ты ведь в настоящем лесу. Ты уже скоро приедешь, Кеша».

Она посмотрела на дату. О, это было еще до ее рождения.

Ира снова открыла письмо наугад.

«Кеша, я ничего не буду писать длинного на этот раз. Скажу самое главное, что наполняет меня невероятным счастьем. Ты поверить не можешь, как я рада. Кеша. Я беременна. У нас с тобой будет ребенок. Я не сомневаюсь, что будет девочка. Но похожая на тебя. Ты очень красивый, и она будет хороша собой. Я ведь простушка, сам знаешь. А ты, я могу сказать как художник, ты просто замечательный. Я хочу, чтобы она была как ты. Почему я так думаю? Потому что я так хочу. Кеша, когда ты приедешь, наверное, она уже родится. Но я думаю, это ничего. Ты полюбишь ее сразу. И как же мы назовем ее? Подумай, Кеша».

Ира налила в рюмку молдавского сухого вина. Нет, она не могла читать дальше просто так. Ее трясло от возбуждения. Что же дальше, что случилось? Пока она не могла спросить Иннокентия Петровича прямо — почему так вышло. Ведь, судя по письмам матери, у них были прекрасные отношения. Ира не знала, что писал матери он, но по ее письмам было ясно, как нежны они были друг с другом.

«Кеша, ты пишешь, что, как только ты приедешь в Москву, мы сразу поженимся. Да, конечно, я согласна, нам, конечно будет трудновато с жильем. Ты помнишь наш измайловский домик? Сейчас он стал протекать, и в эту осень мы живем в одной комнате. Мама, конечно, нам поможет, я жду тебя, Кеша, я чувствую себя замечательно. Наша девочка ведет себя тоже хорошо. Я так люблю ее. Доктор сказал, что я не ошибаюсь, что это на самом деле девочка. Уже скоро. Совсем скоро». И дата. По ней Ира поняла, что это было всего за два месяца до ее рождения.

А потом она нашла письмо, написанное другим почерком. И похолодела. Почерк бабушки. Уж его-то она знала. Сколько она внучке писала в лагеря, стройотряды, да Бог знает куда еще. Бабушка была мастерица писать письма. Ира открыла его с дрожью.

«Здравствуй, Кеша, — писала бабушка. — Вот все и кончилось. И все началось. Ты можешь быть свободен, Кеша, и ни о чем не думать. Девочка моя. Она мне будет как дочка. Хочешь — приезжай посмотреть. Но ты не обязан. Моя дорогая дочь умерла при родах. В общем-то, она не говорила тебе и мне не велела, ей нельзя было рожать, Кеша. С больным-то сердцем. Но она так полюбила тебя, что посчитала возможным поделиться своей жизнью с вашей дочкой. Чтобы эта девочка прожила остаток ее жизни и свою целиком. Моя дочь выбрала тебя.

С ее, Кеша, болезнью живут до тридцати трех, не дольше. Ничего сделать нельзя было. Кеша, ты можешь считать меня жестокой женщиной, может, оно так и есть, но, скорее всего, я просто иная. Мы обе с моей дочерью иные, потому что жизнь сложилась у нас так и мы мерили очень кратким веком моей дочери. Вот почему она пошла на это. Ты свободен, Кеша. Но, если когда-то тебе захочется увидеть свою дочь, знай, ее не надо удочерять. Я буду ей вместо матери. Повидаться с девочкой можешь в любое время. Где нас искать, знаешь. Я думаю, еще долго нас можно будет здесь найти.

Итак, Кеша, у тебя дочь. С чем я тебя и поздравляю. Может быть, она будет счастливее... Нет, счастливее моей дочери быть трудно. Когда у человека мало времени, он торопится. У него увеличивается градус счастья. Я думаю, ты понимаешь, про что я. Она очень тебя любила. И я благодарна тебе за это. Ты понимаешь теперь, почему она не спешила выходить за тебя? Она не знала, сможет ли родить. Она смогла. Но видишь, какой ценой. Она не хотела портить тебе жизнь. И еще, тебе не надо чувствовать себя виноватым. Не надо строить иллюзий насчет ребенка — ты один не справишься с девочкой. А если женишься — а ты, конечно, женишься — зачем ей мачеха? Я еще не старая женщина, мне далеко до пятидесяти. Я энергичная и ее выращу. Это будет моя дочь, еще одна... Всего хорошего, Кеша. И я желаю тебе счастья».

Ира повела плечами, поежилась. Вот это да... Она знала, что ее бабушка — необыкновенная женщина, но чтобы настолько... Никаких претензий, упреков, ничего... А впрочем, какие могут быть претензии? Каждый поступает так, как считает единственно возможным для себя. На месте матери она поступила бы точно так же. Если бы хотела ребенка, она родила бы его. Ну что ж, мать знала, что бабушка не бросит младенца и никому его не отдаст. Она не обрекала ее на детдомовское взращивание. И уж, конечно, не думала, что Иннокентий Петрович станет воспитывать девочку в одиночестве. Он не сможет. Она, Ира, видела варианты, когда мужчина пытался воспитать ребенка один. Ребенок обретал мачеху, точнее, череду мачех, потому что редкие женщины способны относиться к чужому ребенку как к своему.

Она допила вино и откинулась на спинку кресла. Да, вот это поворот судьбы. А как поговорить с Иннокентием Петровичем? Ей стало невыносимо любопытно, что было с ним дальше.

Феклуша заворочалась во сне.

— Слушай, соня! Долго будешь тискать мои коленки?

Феклуша подняла на нее доверчивые сонные глаза и снова сунула горячий от сна нос ей в колени.

Итак, сейчас она чуть старше своей матери. И начинает жить за нее? С тем мужчиной, которого любила мать? Может ли она его полюбить? Иной любовью, дочерней. И как смириться с потрясением от того, что встреча с отцом может оказаться слишком краткой?

У Иры сжалось сердце.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила она вслух.

Ей страстно захотелось, чтобы отец как можно дольше сумел пробыть рядом с ней. Чтобы она продолжала его дело под его надзором. Ага, значит ты уже считаешь себя хозяйкой фирмы...

Она покачала головой и свернулась клубочком на диване.

Да, теперь пришло его время.

Теперь он сам хозяин. Объявляя свою фирму Меховым Домом, Замиралов хотел получить большие возможности. Он разослал своих гонцов по стране, они скупали шкурки диких зверей, он нанял специалистов-скорняков, которые остались не у дел после развала меховых фабрик, они прекрасно выделывали, он хорошо им платил. Он собрал художников, мастеров-швейников. Его дело пошло. Замиралов иногда задумывался — невероятный поворот судьбы. Итог? Может и болезнь настигла его именно потому, что пора итожить? А какой логически верный конец! Если оглянуться, с чего он начал, за что страдал и как ему воздалось... Да, он начал раньше, чем другие в этой стране. Что ж, корни есть корни. Старинный Меховой Дом Замираловых был известен в прежние времена не только в Вятке, но и за пределами России. Недавно он услышал, что в Прибалтике возвращают дома прежним владельцам. Его сердце забилось в безнадежной радости — а если бы ему вернули? Он усмехнулся. Но про это и мечтать нечего. Россия не Прибалтика. Ему бы вернулось полгорода на севере. Пол-Вятки.

Замиралов втянул воздух ноздрями. Прохладный и резкий. Нет, ему не успеть. Не дожить. Потом он снова вспомнил Иру Зотову. Ей надо стать Замираловой. Тогда через много лет, когда его уже не будет, ей вернут семейную собственность — а что, разве дело не к тому идет? И она станет богатейшей женщиной в России.

Подумать только, как нелепо прошла его жизнь! Замиралов покачал головой.

Он познакомился со своей женой Альбиной Павловной, матерью Валентины, в маленькой северной деревеньке. Обстоятельства сложились так, что им обоим этот брак был просто необходим. Она вышла за него замуж, у них родилась дочка, Альбина вернулась в университет, на исторический, где она до того училась. Вышло так, что родившаяся девочка никогда не казалась ему его собственным ребенком. Порой у Замиралова закрадывалось сомнение — не согрешила ли с кем-нибудь Альбина? Но он тут же отметал эту мысль — нет, точно нет. Как ни старался, как ни бился сам с собой, но не могла Валентина заместить другую девочку, родившуюся в Москве от любимой женщины.

Валентина была кровной дочерью, но не по духу. И она это чувствовала, и теперь, когда запахло большими деньгами, стало еще яснее: она пойдет на все, чтобы получить этот кусок. А его задача — не дать ей. Он знал, как это можно сделать.

Ирина Зотова нравилась ему всем. Она уже неделю работала у него в кабинете. За своим столом. Отвечала на звонки. Ему нравился ее голос, тембр, низкий, запоминающийся. Даже манера снимать трубку — сразу, с первого звонка. На лице ее читалась доброта, в голосе тепло. Была в нем и твердость, которая вселяет уважение в собеседника. Он провел ее по цехам, показал, где обезжиривают шкурки, где травят, где обминают мездру. Показал ей шкафы, увешанные шкурками, подобранными по цвету. Темные соболя, с ниточками седины, без которых они не соболя, куницы, с рыжими брюшками, барсуки, полосатые, как арбузы... И конечно, рысь.

Он дал ей кучу книг, из которых она узнает все, что надо знать хозяйке фирмы. Замиралов спешил научить свою дочь всему. Он не ошибся, Ира оказалась очень сообразительной. Еще бы — его гены, Замираловские. Он явственно видел в ней черты любимой женщины, ее матери, которая — он понял это еще тогда, в молодости, была умной и талантливой женщиной. Настоящая художница, тонкая, чуткая. До сих пор ему не забыть, какие безошибочна точные охотничьи сцены она выписывала на чашках и блюдцах для заказного сервиза. Мало кто из художников умеет рисовать животных. Кажется, чего проще? Но это ошибочный взгляд. Ему было приятно, когда она советовалась с ним и его рекомендации воплощала в рисунке.

Тот сервиз ей заказали в Вербилках для подарка одному важному человеку. Начальнику от подчиненных. Чайный сервиз. На двенадцати чашках и блюдцах свой зверек. Лиса, кабан, лось, заяц... Зайца Иннокентий Петрович помнит и сейчас, до мелочей — он тогда от души хохотал над ним — такой получился пышноусый, толстотелый, будто только что отвалился от осины, которую грыз всю ночь и с большим аппетитом. Она смеялась, говорила, что ничего не понимает в зайцах. Он соглашался, да, не понимает, не хочет понимать. Да и нечего понимать — для чего заяц нужен? Из него шубу не сошьешь. Можно конечно, но это напрасный труд. Вылезет. Иннокентий Петрович не любил хлипкие меха — кроты, зайцы, кролики. Разве они сравнимы с рысью?

Да, его зверем всегда была роскошная рысь. Его любимая женщина поместила ее на крутом боку чайника.

Техника, в которой она работала, была совершенно новой. Эта женщина вообще любила все новое и необычное. Пожалуй, думал Замиралов, все больше присматриваясь к Ире, дочь пошла в мать в этом смысле. Он уже не сомневался, что из нее получится великолепная хозяйка Мехового Дома Замираловых.

Если ее матери не доставало практической сметки — в ту пору она не очень-то была нужна, то в Ире, воспитанной весьма практичной бабушкой и новым временем, эта сметка видна отчетливо. Замиралов знал, что такую, как Ира, надо бросить в круговерть дела и она выплывет даже с камнем на шее. Правда, сама Ира об этом пока не догадывалась.

Жаль, ему не увидеть ее расцвета, но в том, что он произойдет, Замиралов не сомневался. Странное дело, когда он думал об Ире и своем Меховом Доме, ему хотелось увидеть, как Ира заправляет делами. Как успешно она это делает.

Внезапно Замиралов застыл. Вдруг ему представилась сцена: Ира и рядом с ней мужчина. Мужчина? А что же ты хотел, дорогой отец? Сколько лет девочке? Тридцать с хвостиком. Ты знаешь, что замужем она была. Неудачно. А может наоборот — удачно, что так сложилось ее замужество, потому что тот парень был не для нее? Но мужчина все равно должен появиться, достойный. При таких деньгах, которыми он награждает дочь, сколько всякой швали станет липнуть. Но был еще один, кажется, не так давно. Сложный случай... Ну и что? — спросил себя Замиралов насмешливо. — Что для тебя сложного в этой жизни, Кеша?

Он покачал головой, осуждая себя, и нажал кнопку.

— Зайди, Феликс. Срочно? Нет, после шести.

Замиралов не заговаривал с Ирой по-отцовски. У него хватало такта понять, что значит расти без отца. Сам он вырос в полной семье, но сколько повидал детей без мужчины в доме? Вот поэтому он ждал момента особенного, не сейчас. Ирина сумками носила домой книги, читала, задавала вопросы. Вот-вот должен приехать Атвуд, он уже познакомился с Ириной, они встретятся, отправят вещи на ярмарку. Он заметил, как Атвуд пристально разглядывал Ирину, и, судя по всему, удивлялся.

— Ира, вы давно занимаетесь мехом? У вас, наверное, была своя маленькая фирма?

Замиралов не говорил ему, что это его дочь.

— Нет, — сказала Ира. — Я видела меха только на картинках и еще на кошках и собаках.

— О нет, не говорите так. Кошки и собака — это не мех, это мехсырье, — горячо заметил Атвуд.

Замиралов засмеялся.

— Здорово говоришь по-русски, Тони. Ты снова брал уроки? Как ты лепишь, не задумываясь — мех-сырье.

— Конечно. Приезжал один человек из России. Он согласился давать мне консультации. По меховому языку.

— Кто ж такой?

— Его зовут... Погодите, Инно... Замиралов...

Иннокентий Петрович расхохотался.

— Ладно, не мучайся. Ты и мое-то имя никогда не выговоришь.

— Ну если вы не настаиваете... От облегчения Тони даже порозовел. — Но он, кажется, работает на «зеленых». — И вскинул брови.

Замиралов тоже.

— Так с какой стати он взялся консультировать меховщика?

— Ну... доллары.

— Эти «зеленые» совсем с ума посходили. Я туг был в Германии недавно, ну, меня затащили на встречу с генералом. Он, чтобы не утратить своей популярности, занялся «зеленым» движением. Видел бы ты, какие бабы вокруг него вертятся. Ты бы тоже позеленел. — И подмигнул Ире.

Та от неожиданности открыла рот и засмеялась.

Она красиво смеялась.

Когда же поговорить с ней о Валентине? — вдруг подумал Замиралов. Он знал, что та станет драться, может пойти на все. Он должен понять, насколько Ирина крепкая. Конечно, он подопрет ее юристами, кем угодно. Но Валентина ни перед чем не остановится, если ее раздразнить. Она как бык с кольцом в ноздре. Может ринуться на стену и упереться рогами, не думая, будет ли цела собственная голова. Но пока не стоит Ирину пугать. Вчера он сходил к доктору Марченко. Тот посмотрел, послушал, сделал анализы, УЗИ и вскинул брови.

— Слушайте, Замиралов, а по-моему, неплохо.

— Не хочешь ли сказать, доктор, что проживу до ста лет?

— Нет. Кому бы другому сказал. А вам не стану. У вас слишком много дел, чтобы расслабиться. Вам надо спешить, Иннокентий Петрович, вы и сами это знаете.

Но люди не были бы людьми, если бы не интересовались, кто поселился в кабинете хозяина. Феликс, единственный во всей компании, доподлинно знал, кто такая Ирина Зотова. Но после той встречи на телеграфе он держался от нее подальше.

Во-первых, ему было неловко, тем более сейчас, когда она знала, какой пост он занимает в фирме, что отцу известно о трагикомическом случае. Вот уж, наверное, от души посмеялись они с подругой. Феликс Миронов так и видел их багровые от натужного хохота лица, особенно толстухи, что прыснула в него перцовой дрянью.

Феликс не собирался разглашать тайну, потому что тогда пересохнет источник, которым был для него Замиралов Иннокентий Петрович.

Феликс думал о другом — как себя вести с Ириной, которая сменит хозяина. Если оказаться таким же полезным, как отцу, то на каких условиях?

А если быть верным не ей, а Валентине, которая очень скоро узнает об Ирине, вот только явится с дачи после очередного приступа любви к своему Ми-течке...

На кого сделать ставку ему, Феликсу Миронову? Совершенно ясно, что после смерти хозяина схватка будет не на жизнь, а на смерть. Уж слишком хорош кусок, чтобы уступить его тихо и без драки.

Как юрист, Феликс понимал, что обе стороны могут добиться успеха, все будет зависеть от напора, желания, от того, кто и сколько захочет вложить в борьбу. А бороться есть за что: сам Меховой Дом, магазины, звероферма под Вяткой и много чего еще.

Хорошо бы Замиралов протянул подольше, чтобы разобраться как следует во всех тонкостях ситуации. А тогда решить, чью сторону взять, кого из дочерей.

Валентина бурей ворвалась в квартиру на Фрунзенской и хлопнула стальной дверью так, что наверняка у соседей посыпалась штукатурка. Но Замиралов даже не посмотрел в ее сторону, продолжал листать альбом с фотографиями, сидя на диване в гостиной.

— Отец?

— А, ты уже вернулась. Я думал, ты пробудешь там до осени.

— Я пробуду там до осени. Я уеду туда, у меня там дела и своя жизнь. Но я хотела бы узнать, что за куклу ты посадил себе в кабинет?

— Кукла? О чем ты?

— О девке, которую ты нанял. Это как понимать? Старческий заскок? Ты хоть знаешь, сколько тебе осталось жить? Я не допущу этого!

— А чего ты собираешься не допустить? — Замиралов спросил, желая выиграть время и сообразить, откуда она могла узнать. Если ей сказал... Ну держись, друг ситный, если это ты!

— Ты еще спрашиваешь? У тебя рак мозгов, а не того места, которое вырезали!

— Рака мозга не бывает. Как и рака сердца.

— У тебя бывает.

— Ну ты не врач, Валентина. — Он отвечал не думая, говорил, чтобы что-то сказать, а сам пытался понять, что именно она узнала и на что готова пойти.

— Да причем тут врач! Если ты решил это сделать я найду юриста! Я объявлю, что незаконно...

Замиралов почувствовал холодок у сердца. Неужели ей рассказали все? И если это сделал Феликс, сколько же она согласилась заплатить ему? Но она не даст столько, сколько он запросит. Умрет от жадности.

От сердца отлегло. А если не он, то рассказали не то. Ага, ну конечно, ей наверняка сказали, что он взял на работу женщину, молодую, приятную, а эта недотепа решила, что он завел любовницу, которая намерена окрутить его и женить на себе.

— Так что же ты объявишь незаконным? — уже совершенно спокойно спросил Замиралов.

— Твой брак!

— Мой брак? — Он вскинул брови и глаза его молодо заблестели. — Слушай, девочка, ты мне подкинула хорошую мысль. А если мне и впрямь напоследок покуролесить? С молоденькой? Она на самом деле хороша собой. Умная. А если приодеть... — В его голосе слышалась ирония, и Валентина уловила ее. Так говорила мать, когда высматривала очередного жениха для Валентины. Они все были дурно одеты, с ее точки зрения, она каждого хотела нарядить на свой манер.

— Перестань! — завизжала Валентина. — Я не допущу!

— Но тогда тебе туго придется — после моей смерти избегаешься по судам, все наследство растрясешь. Меховой Дом захиреет и лопнет. Никакой прибыли. И останешься ты, дорогая моя, у разбитого корыта. А твой Митечка тут же испарится.

— Ха-ха-ха! Да я продам твой Дом назавтра после похорон!

— Так быстро не обернешься. — Он вздохнул. — Жаль, что ты не хотела учиться бизнесу. Тогда бы знала, дорогая дочурка, что сперва надо провести аудиторскую проверку. А вдруг на моем Доме висит столько долгов, что его покупать-то себе дороже? Без штанов останешься.

— О Господи! Да что ты обо мне-то беспокоишься? Тебе пора собороваться, а не вертеть хвостом!

Замиралов смотрел на достаточно молодое, но отвратительное в своей злобе и ненависти лицо. Жирный подбородок посинел и трясся; кстати, у Альбины он тоже так трясся, когда она злилась. Валентина вышла точной копией матери. Только его, Замиралова, она ненавидит еще больше, чем ненавидела его Альбина.

— Так ты что, на самом деле завел любовницу? Попробуй ей хоть что-то оставить. Хоть одну копейку! Я уничтожу ее! Сгною в земле! Я ее...

— Что-нибудь я не собираюсь ей оставлять. — А про себя добавил: «Я оставлю ей все. Ты ничего не получишь, дочурка моя, стерва ты моя родная».

— Феликс? Привет. Валентина. Замиралова.

Феликс ждал этого звонка с интересом. Появление в кабинете отца «дублерши» заставит позвонить именно ему. И предложить кое-что — это безусловно.

— Да. Слушаю, Валентна Иннокентьевна.

— У меня к тебе дело. Надеюсь, сам знаешь, о чем речь.

— Ну я бы не стал рисковать. Не люблю ошибаться.

— Да ладно придуряться. Слова в простоте не скажешь. Ты всегда все знаешь, даже раньше времени.

— Да бросьте, прежде самого человека о событии может узнать только Господь Бог. Вы мне просто льстите.

— Кончай выдрючиваться, Миронов. Когда встретимся?

— Дайте-ка подумать. Не сегодня, это уж точно. И не завтра. А послезавтра я отбываю в командировку.

— Ага. Понятно. Бережешь свою задницу. Боишься моего любимого папочки.

— Но я же не его сынок.

— Да я бы и на твоем месте его уже не боялась.

— Это не предмет для обсуждения.

— Ладно, даже хорошо, что ты такой пугливый, Феля. Когда будешь на меня работать, и меня станешь бояться. Я люблю, когда меня боятся.

— А вы уверены, что я стану работать на вас?

— А то. Как только мой папаша сыграет в ящик, я заступаю на его место. И все будет, как я скажу. Ну так вот, дорогуша моя кучерявая, если не хочешь вылететь за дверь сразу после похорон, советую встретиться со мной.

— Но Валентина Иннокентьевна...

— Да, да. Я два раза не предлагаю. Сейчас я формирую свою команду...

При этих словах Феликс чуть не расхохотался — и эта стерва туда же! Одни командиры кругом!

— Так вот, кто не хочет на меня работать — за дверь! Без выходного пособия.

— Валентина Иннокентьевна, на все поступки существуют законы. Советую вам узнать об этом заранее.

— Да пошел ты...

— А кроме того, есть такие понятия, как суд, тяжба и прочее, весьма обременительное в денежном выражении.

— Ты ведь понимаешь, Феликс, что я не стану сидеть сложа руки или бегать по судам. Я расчищу себе место, на которое вы хотите посадить эту сучку. Учти и ему скажи, старому дураку, что никогда не опустить ей в кресло хозяйки свою задницу. Понял?

— Я бы не советовал тебе угрожать, — тихо сказал Феликс.

— Ну конечно, ты меня пишешь, да?

— Могла бы и не спрашивать.

— Ну да, ты всех пишешь.

— Оглянись вокруг, посмотри в окно, понимаешь, где живешь? Да?

— Спасибо, дорогой, а я-то думала, в Париже.

— Там я тоже не советовал бы тебе лепить все подряд.

Она кинула трубку, и в уши Феликсу проныли короткие гудки.

Ну что ж, — Валентина втянула со свистом воздух. Она еще займется этой куклой.

Ира Зотова несколько дней пребывала словно в прострации. Но всего несколько дней.

Однажды утром она рано проснулась, ни секунды не позволив себе разлеживаться в постели, погнала себя в ванную. Мощная струя прохладной воды ударила в темечко, Ире показалось, что эта струя пробила невидимый колпак, который будто накрыл ее после того, как на нее свалилась новость об отце. Мысли побежали со скоростью падающей воды. Итак, говорила она себе, намыливая жесткую мочалку-варежку любимым мылом с запахом лесного папоротника, кто она сейчас?

Вчерашний редактор, вчерашняя сирота, воспитанная одной бабушкой, одинокая женщина за тридцать.

А кем должна стать?

Сегодня Ира Зотова хозяйка двух квартир и — О Боже! — наследница крупного состояния.

Она закрыла воду, отдернула занавеску, надела розовый халат с эмблемой на шалевом воротнике, изображающей стилизованного орла, и вышла из ванной.

Кухонное окно щедро открыто солнцу. Такому же свежему и полному силы, как и Ира в данный момент. Она чиркнула спичкой и зажгла конфорку. Сейчас сварит крепкий кофе и подумает, с чего начать новую жизнь.

Бабушка никогда не рассказывала ей об отце, а она не спрашивала. Ира вообще предпочитала не задавать вопросов, ничуть не сомневаясь в одном: все, что ей надо, она узнает рано или поздно. Вот как с ее недолгим замужеством. Она вышла замуж в двадцать лет и развелась в двадцать один, внезапно обнаружив, что становится придатком другого человека. К ней относятся как к мягкой игрушке — когда захочется, протяни руку и пожамкай, а потом отпусти. Ире это не подходило. Никогда и ни за что она не растворится в другом человеке. Всегда будет принимать решения сама.

А когда она все для себя решила, возник и повод. Позвонила однокурсница и сказала:

— Ирка, я видела твоего Алика, он записывал телефон хорошенькой девочки возле метро «Проспект Мира».

Ясно, и с ней он познакомился точно так же.

Сцен не было. Она просто собрала свои вещи и вернулась к бабушке в Измайлово. Ира не плакала — а зачем плакать? Ты спасаешь себя, уходя.

С тех пор она замуж не выходила. Хотя увлечения были. Разные. И то, от которого ей не опомниться по сей день. Стоило вспомнить о нем, как ее бросало в жар, казалось, все тело с головы до ног покрывалось испариной, а каждая клеточка требовала его. Его ласк, поцелуев, его нежности.

Она пыталась забыть его — найти другого, заместить другим. Но ни одна попытка не принесла ей удовольствия. Ни одна.

Ира хотела видеть рядом с собой только одного мужчину. Хотя смешно мечтать о нереальном и несбыточном.

Бабушка говорила, что ее матери нельзя было иметь детей. Плохое сердце, говорили врачи, не выдержит. Да, она так и не увидела свою дочь. Бабушка рассказывала, что мать очень любила того человека. Так может быть то, что Замиралов нашел ее и захотел отдать все, нажитое за жизнь, это признательность Ириной покойной матери? Тогда ничего не остается, как принять и сохранить. Мать пожертвовала собой, давая ей возможность увидеть этот свет.

И она будет жить в нем и принимать то, что ей дано. Примет своего отца, которого пока не успела узнать, но уже почувствовала.

— Ира, я хочу показать тебе карту моей империи. Уже пора тебе знать доподлинно, с чем придется работать. Чем владеть и чем руководить. Я хочу, чтобы ты сохранила все, что сейчас есть, но если приумножишь, я с небес взгляну и порадуюсь.

Ира почувствовала, как сердце сжалось и ухнуло вниз, оборвалось от боли. Она и не думала, что так приняла своего отца, сердцем. Умом она как бы согласилась с его существованием, но, оказывается, сердце уже признало общую кровь.

— Империю? — Она вскинула светлые брови. — Но разве...

— Да нет, милочка. Ты пока видела то, что на поверхности. Согласен, согласен. Это впечатляет. Но поверхность всегда на чем-то держится. И вот смотри сюда, на чем.

Он подошел к волчьей шкуре, распластавшейся на стене кабинета, и повернул ее ворсом к стене. Ире открылась оборотная сторона, прекрасно выделанная, на которой были пометки, понятные только отцу. Она ахнула:

— Как? Прямо вот тут? — Она уставилась на Замиралова круглыми глазами.

— Ага! — Он озорно засмеялся, и Ира вдруг поняла, что в молодости он был авантюристом.

— Но если кто-то...

— А никто. Никому в голову не придет. Так, думают, шкура висит да пыль собирает.

— Но разве не лучше в компьютере?

— В компьютере не держим. Если можно войти в банковские машины за океаном, сидя у себя дома на Беговой, то это рискованно. Я сейфам и то больше доверяю, потому как медвежатники перевелись, перешли на более легкую работу. Но вот так еще интереснее. — Он улыбнулся, и Ира увидела ряд совершенно белых зубов.

— А кто про это еще знает?

— А вот тут-то хитрость и есть. Никто. Ты да я.

Ира вдруг похолодела. А потом кровь сильно запульсировала в висках. Он доверил ей...

Включился кондиционер, подул ветерок, и на Иру повеяло приятным запахом — наверное, от пены для бритья. Ира любила запахи и верила в ароматерапию. Ей нравилось, что отец пользуется не случайными запахами, а выбирает. Как молодой мужчина. Она вообще не переставала поражаться его внутренней молодости и ощущению минуты, дня, времени. Как ему удалось не порасти мхом в своем возрасте? А может, и ей удастся, — подумала она. Должны же сработать гены. Тем более, что и мать никогда не была старой.

Чтобы не состариться, надо умереть молодым, — вспомнила она заезженную фразу из прошлого. Когда тебе двадцать, умереть не страшно, потому что, кроме любопытства к миру, тебя ничто не держит на земле. Но когда обретаешь вкус к жизни, к ней относишься по-другому.

На шкуре был абрис «империи».

— Нравится волк? Будь я зверем, я бы хотел быть волком. — Он поглядел на дочь, уверенный, что та понимает его.

— Как хорошо выделана, — погладила она мездру идеально белого цвета и мягкости и подняла на отца глаза.

— Вот уж не ожидал, что ты оценишь. — Он покачал головой. — Вот спасибо.

Она засмеялась.

— Вы знаете, Иннокентий Петрович, я, наверное, с перепугу обложилась книгами по меховому делу, по технике промысла...

— Да где ты их взяла? Я ведь много чего оставил на потом.

— Ну а Ленинка на что? Там я все переворошила. И могу сказать, как обрабатывается шкура волка. Ее снимают трубкой. Делают коврики, шапки, спецодежду для полярников... — Она помолчала. — Ну и вот, еще — обозначают абрис границы империи...

Он восхищенно смотрел на дочь.

— Чем еще меня сразишь?

— А вы наверняка не знаете рецепт выделки заячьей шкурки, который я нашла в старинной книге.

— Не может быть. Потому что я зайцами тоже занимался в свое время.

— Нужна уксусная кислота или эссенция, соль, гипосульфит.

— Может скажешь даже, что такое пикелевание?

— Я могу сказать даже что такое дубление. Семь граммов хромовых квасцов и пятьдесят граммов соли на литр воды, выдержать двенадцать часов. Раствора должно быть в четыре раза больше, чем шкурок...

— Вот это да. У тебя и память...

— Да, с памятью у меня всегда было хорошо.

— Как и у меня. Это наследственное, девочка. Вот, смотри, в этой точке у нас шкурки норки. Целый склад. Норка в моду вошла, так что незачем иностранным шубкам дорогу давать. Наши-то лучше будут. Завтра туда едут мои две товароведши. Они раньше работали в «Русском мехе», но я их переманил. Такие справные тетки. Очень хорошо свое дело знают. У них пальцы — что у настройщика пианино: сразу мездру чувствуют. Ведь чем наша выделка фабричная грешила? Гремела. Ну то есть жесткая была, оттого вещь получалась грубая и тяжелая. Форму можно придать мягкой шкурке, тогда она будет падать трубками, если захочешь, ее клешить можно. Ты ведь сама помнишь, какие каракулевые шубы носили еще двадцать лет назад? Прямые сверху донизу. А когда появились у нас первые киприотские еще при социализме, чем они всех брали за душу? Линиями. Выделка у них другая. Но для нашего климата они не годятся. У них там тепло и влажно. Для кожи и меха важно, чтобы они выросли и носились в одном климате. Потому и вещи из индийской кожи расползаются.

— А что еще на карте?

— Да много чего. Вот тут, на кончике лапы, лисья ферма, там — на конце правого уха — промкомбинат, я почти целиком его скупил, оттуда привез мастера, который из обрезков делает разные штучки — очешники из меха, варежки и прочую мелочь. Вот этот заводик, он за Уралом, совсем развалился, и я из него делаю фирмочку по изготовлению капканов. Думаю вложиться в Тульский оружейный, правда, пока не знаю, как к ним подступиться. И в Тульский патронный. Да видно не успеть. Я тебе, кстати, напишу еще одно завещание, так сказать руководство по хозяйству. Прикину, что надо моей империи в ближайшее время и составлю...

— ...экономический прогноз.

— Вот именно. А с бюджетом сама разберешься. Я тебе нарисую свою страну меха... Как жаль, что я тебя так поздно встретил.

А поздно ли? — подумала Ира.

— А поздно ли? — спросил он ее. — Давай не буду тебе врать. Нет, раньше я бы тебя не стал искать.

— Как не искали все тридцать с лишним лет, — тихо сказал Ира ровным, спокойным голосом.

— Да, ты права. Потому что сам нянчился со своим детищем.

— И нашли меня, чтобы детище свое переложить на руки другой няньке.

Замиралов молча смотрел на дочь.

— Ты ведь не осуждаешь меня? Правда?

— Нет, — она покачала головой. — Я сама поступила бы точно так же.

Он улыбнулся.

— Господи, спасибо тебе за дочь. — Наклонился и нежно прикоснулся губами к ее щеке.

Ира опешила, а потом вдруг сделала шаг к нему навстречу и, сама от себя не ожидая такого порыва, обняла его за шею. Кожа была горячей и сухой.

— Спасибо и тебе, отец, — прошептала она. — Нет, не за твою империю. Я прожила бы и без нее. Спасибо за честность.

— Ты вся в мать, — покачал он головой. — Даже обнимаешься так же. — У него на глазах стояли слезы.

Ира отняла руки и опустила по бокам.

— Иннокентий Петрович...

Он перебил ее, словно желая отстраниться от внезапного порыва, охватившего обоих.

— Итак, ты видела то, что не видел никто. Не бойся. Все работает отлично, как отлаженный механизм. Везде свои люди. И я пока не умер.

— Но неужели?..

Он сидел в аэропорту, он знал, что не сможет к ней полететь, как бы ни рвалось сердце. Быть так близко, всего в часе лета! Но он знал и другое: все кончено. И ничего не может быть. И не должно. Потому что невозможно. Зачем терзать душу себе и ей. У него семья. Дети. А он хотел все изменить. Давно. Он любил. По-настоящему. Страстно и отчаянно, почел за благо уехать раньше времени из Москвы, иначе что-то случилось бы. С ним? С ней? С обоими. Он и не предполагал, что бывает такая любовь. Но знал, что страсть — самое ужасное, что может овладеть человеком. А что он мог сделать? Оставить жену и двух девочек-близнецов? Страну? И кто он в Москве? Неизвестно еще, захотела ли бы она выйти за него? Разум восторжествовал. Он уехал.

Он подошел к столику, маленькому, самодельному, за которым сидела пожилая, но явно красивая в прошлом женщина. Гордая посадка головы, белый кружевной воротничок на черном платье. Собранные в узел блестящие, без седины волосы. Перед ней лежали открытки. Пенсионерка. Подрабатывает, подумал он. Одна открытка была явно не по сезону. Осень за окном, а она рождественская. С Дедом Морозом. Он догадался, что, наверное, она продает и свои. Сейчас в Питере люди торгуют, чем могут. Но эта открытка поразила его невероятной теплотой: настоящая Россия, такой ее видят иностранцы. Он купил открытку. У него не было русских денег, и он отдал ей доллар, потом подумал, что мало, и положил рядом второй. Она не отказалась, хотя вскинула брови и пристально посмотрела на него. Он отметил про себя, какие правильные у нее черты лица.

— Спасибо, — сказал он с улыбкой.

Она признала в нем иностранца. Кивнула.

Он вернулся в свое кресло. Самолет должен унести его совсем в другую сторону от Москвы. И он, положив кейс на колени, написал на открытке: «Я все равно люблю тебя». И ее адрес. Который знал.

Потом подумал: но она могла сменить адрес за столько лет? О нет, в России люди рождаются и умирают по одному и тому же адресу.

И опустил открытку в ящик.

Он был корреспондентом Болгарского информационного агентства по Юго-Восточной Азии. Несколько лет сидел безвылазно в Ханое. Ездил и в Москву. Иногда. И на Ташкентский кинофестиваль стран Азии и Африки. При воспоминании об этом его сердце зашлось. Она была там. И там это началось бурно, страстно. Невероятно. Но познакомились они раньше. Не в Ташкенте. В Ханое.

Ира вынула из почтового ящика открытку, на которой не было живого места. Вся исписана почтовиками. Она покрутила ее. Ну конечно, отправлена по ее прежнему Измайловскому адресу. Сердце стиснуло странное предчувствие. Неужели...

Да, адресный стол хорошо поработал, и открытка, столь странная для осени, с Дедом Морозом, ее нашла.

Всего одна фраза. Может, из-за нее так старались тетеньки на почте? Насмотрелись сериалов и возомнили себя спасительницами любви? Искали ее адрес, чтобы соединить разбитые сердца?

Она криво усмехнулась. Закрыла почтовый ящик и вошла в лифт.

Она держала открытку на отлете, будто сама бумага могла жечь ее тело. А тело уже отзывалось на пароль. Вот и все, что ему надо. Сказать: «Христо». И тело реагирует мгновенно.

Лифт тихо прошуршал, открывая двери на ее этаже.

Она с трудом вставила ключ в замок, отперла дверь. Войдя, захлопнула ее и привалилась спиной. Соленые слезы потекли по щекам. Ну почему вот так сразу? У нее Бог знает что творится в жизни, а тут еще он подал голос.

Христо. Ее единственная любовь. Которую она должна была забыть и не могла. Если бы она знала, что от него придет весть, подготовила бы себя. Она бы заставила себя... Она бы...

А зачем? Ведь его все равно нет и не будет. А у нее началась другая жизнь, в которой ему не будет места. Она сделала ставку на себя.

Ира сняла плащ, пошла на кухню. Поставила чайник, снова и снова всматриваясь в открытку. Ага, он был в Питере. Сколько лет он не подавал вестей? Сколько лет она пыталась его забыть?

Не вышло. Ни у нее, ни у него.

Она пила крепко заваренный чай с лимоном и морщилась. На нее навалились воспоминания. И она сдалась.

Как сдалась тогда.

Нет, не сразу. Ира Зотова сразу не сдается.

В ту зиму, как раз накануне Рождества — так вот почему он прислал эту открытку, чтобы напомнить о первой встрече? — она поехала с группой журналистов во Вьетнам. Наташа Ерофеева, соседка по комнате, была на десять лет ее старше. Она относилась к ней немного покровительственно, как старшая сестра к младшей. У нее была взрослая дочь, которая должна была вот-вот родить ей внука. Наташа была женой высокопоставленного внешторговского чиновника и имела все, что хотела. Кроме молодости. Той, которая позволяет тебе еще десять лет очаровывать мужчин. Наташа это делала мастерски. И, как поняла Ира, в каждой такой поездке у ног Наташи был какой-нибудь мужчина.

Нынешний поклонник Наташи, у которого, подозревала Ира, был интерес и к ее мужу — парень работал в крупной газете в международном отделе, — решил совместить приятное с полезным. Борис, так его звали, пригласил Наташу в гости к приятелю, а та, чтобы их выход в свет не казался особенно вызывающим, прихватила с собой Иру.

Они поехали к Христо. Он жил в престижном районе Ханоя, достаточно просторно. У него был телетайп и прочее оборудование, необходимое корпункту. А на комоде стояла череда слоников. Тогда они уже перестали быть признаком мещанства в Москве, но любители их все еще казались странными. Она спросила:

— Слоники?

— Да. Но у меня есть свое объяснение этимологии слова «Слон». Его однокоренное слово — лоно.

Ира решила, что он кое-чем озабочен, если даже здесь видит сходство.

— Ну, а кто у вас, милый Христо, убирает такие апартаменты? — пропела Наташа, интригующе улыбаясь после осмотра квартиры.

Христо был красивый парень. Довольно высокий. На фоне миниатюрной пухленькой Наташи он казался просто гигантом.

— О, ко мне приходит вьетнамская девушка.

— Одна и та же? — с намеком спросила Наташа.

— Да, уже два года, — ответил он.

Они поняли друг друга. Откровенность его несколько покоробила. Хотя Ира давно запретила себе чему-то удивляться, находясь среди людей своего круга. Просто отдавала себе отчет, что знает еще не все. А знать надо все. Не важно, пользуешься ли ты сама этими знаниями.

Именно здесь они познакомились с Христо.

После недолгого застолья Наташа с Борисом ушли в дальнюю комнату, в библиотеку за телетайпом. Ира слегка удивилась, но догадалась.

Христо сделал музыку погромче, на всякий случай, и налил Ире вина. Вино было вкусное.

— Вьетнамское? — спросила она.

— Нет, что ты. Южно-африканское. Ничуть не хуже французского, между прочим.

Ира кивнула.

— Никогда не пробовала.

— Но ведь у вас нет дипотношений с ЮАР.

— Конечно, — сказала Ира. — Но и у вас тоже нет.

— Ты имеешь в виду Болгарию? — Он вскинул брови и, улыбаясь, посмотрел на нее.

Она вдруг покраснела и запустила пятерню в волосы, приподнимая их над ухом.

— Тебе жарко? Я включу кондиционер.

— Да, — сказала она.

— Так вот, я сейчас во Вьетнаме. Как патриот я бы пил болгарские вина. Но их здесь нет. Ну так как? Пошли?

— Куда? — спросила она.

— Ну как куда? В мою спальню.

Ира вспыхнула до корней волос. И вскочила.

— Знаешь, дорогой, ты сейчас же сядешь за руль и отвезешь меня обратно в гостиницу.

Сердце ее колотилось, как бешеное. Подумать только, да как он смеет...

Он понял, что она рассердилась всерьез.

— Прости, но я подумал, если ты пришла...

— Я пришла с подругой! Ясно?

Он оторопело смотрел на нее.

Ира вдруг догадалась, что он ничего не понимает. Ах, Наташа! Ну погоди!

— Меня пригласили в гости к коллеге.

— Ах так. — Он откинулся на спинку кресла. — Извини. Понял.

— Так что сметать пыль со своих слонов будешь с уборщицей.

— Благодарю за разъяснения. Что будем делать? Потанцуем?

Потанцуем? — подумала Ира. Внутри у нее все дрожало и колотилось. А почему бы нет? Она шла на вечеринку и вполне может протанцевать.

Она встала и почувствовала, как дрожат у нее колени. Нет, нельзя, чтобы он заметил.

Он обнял ее и повел. Музыка была медленная, плавная. Голова кружилась от вина. Ничего, ничего, ничего, говорила она себе, чувствуя, как его руки жгут кожу через свитер. Покружив по гостиной, он вернул Иру на диван и сел рядом. А потом они говорили о книгах, о фильмах, что-то он рассказывал о семье, о детстве.

Вдруг дверь распахнулась и на пороге возникла парочка. Наталья пристально посмотрела на Иру.

— Ой, а почему это вы здесь?

— А где мы должны быть? — задиристо спросила Ира.

— Ну... — сказала Наташа.

Но Борис дернул ее за руку.

Потом они еще немного выпили и Христо встал.

— Ну что, поехали? Я вас отвезу.

Он усадил их в свою зеленую «тойоту» и отвез в гостиницу.

Вот так они познакомились с Христо.

А потом нос к носу столкнулись в лифте самой большой гостиницы в Ташкенте. На кинофестивале.

Вот там-то все и началось. Внезапно, как солнечный удар. Ира не узнавала себя, но ни в чем не винила.

Она помнила, как вошла в его номер. Она ничего не говорила, когда он, едва заперев дверь на ключ и вывесив табличку «Не беспокоить», дернул за тесемку воротника и уставился на белый кружевной лифчик, через который дразняще виднелись темные соски.

— Я так и думал.

— Что... — прошептала она, не узнавая себя. А ведь сколько раз она гнала от себя воспоминания о нем после возвращения из Ханоя. Она злилась на него — если бы он подошел к ней иначе... Что, неужели бы пошла с ним в спальню?

Но сейчас? Сердце стучало, как бы отбивая: на-пле-вать, на-пле-вать.

Господи, она молодая, незамужняя... Кому от этого плохо?

А он женат... Он сам говорил про жену и детей.

Это его проблемы.

В голове проносились обрывки мыслей, но тело не могло думать. Оно жило по своим законам и желаниям. Оно млело, когда он все глубже опускал декольте на платье, потом умело расстегнул лифчик и охнул.

— Я так и знал.

— Что... — снова прошептала она, не в силах сформулировать вопрос.

— Неважно.

Он знал, что у нее прекрасная фигура. Не такая пышная, как у жены, а изящная, тонкая, знал, что у нее круглые груди, точно выточенные мастером, совершенной формы. Белоснежная незагорелая кожа.

Он все ниже опускал ее платье, собираясь вынуть ее из него, как ребенка вынимают из пеленального конверта. Он так вынимал из конвертов своих девочек, когда они были маленькими. Он радовался, что у него растут девочки, он любил их трепетно. Карие глаза горели желтоватым огнем, губы жаждали поцелуев, но он медлил. Он хотел сперва увидеть ее всю.

Платье упало к ногам. Он приподнял ее, ухватив за локти, переставил, будто она и впрямь была мраморной статуей и жадно оглядел ее всю. Сейчас она была в крошечных белых трусиках, простых, хлопчатобумажных. Светлые кудряшки виднелись из-под резинки. Он нагнулся и поцеловал.

Она застонала и, внезапно вскинув руки, обхватила его за шею, как маленькая девочка, подогнув ноги, повисла.

Он не пошатнулся. Подхватил ее под попку, как ребенка, и понес к кровати.

Он положил ее на покрывало, и она закрыла глаза, готовая ко всему.

В один миг он сбросил с себя одежду и навалился на нее, прижавшись к ее губам губами; она раскрыла свои, позволяя ему проникнуть внутрь, и он на секунду оторвался и сказал:

— Вот так я хотел поступить с тобой в Ханое в тот вечер. Но ты не согласилась.

— Да.

— А теперь?

— Да.

У нее больше не было слов, они все вылетели, потому что кровь отлила от головы и носилась по телу, не понимая, куда устремиться сначала. Но он помог ей. Стал ее проводником. Его губы опускались все ниже, оставляя огненную дорожку на ее теле.

Она тихо стонала и улыбалась. Никогда в жизни с ней такого не было.

Язык Христо замер в ямке пупка. Потом вынырнул и скользнул ниже, его пальцы нежно отодвинули белую ткань трусиков, и язык устремился дальше...

Кажется, Ира потеряла сознание или разум? Потому что потом она никак не могла поверить, что все это было с ней. Что это она летала над Христо, дрожала и кричала, требуя от него новых удовольствий. Впервые в жизни она поняла, что такое настоящее наслаждение, которое способен дать мужчина женщине...

Их связь длилась три года. Было много радости и много печали. Но эти годы казались безоблачным летним днем, который подарила им судьба. Чтобы так подойти друг другу и не только в постели, а по сути...

Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Но находишь с чужой помощью, а теряешь чаще всего сам. Ира поняла это, когда однажды после его отъезда впала в прострацию. Ее стали мучить видения. Христо и его жена... Наверное потому, что Христо как-то привез кассету, которую записал дома. Он жил у нее несколько дней, возвращаясь в Ханой через Москву. Она пришла с работы, а он смотрел по видюшнику эту запись. Красивая черноволосая женщина и две похожие на нее девочки смеялись с экрана Ириного телевизора. У них за спиной, раскинув руки крыльями, стоял Христо. Его улыбка была неподдельно счастливой. И он кричал:

— Это моя семья! Я люблю вас всех!

Ира замерла у порога, он быстро нажал на кнопку, экран погас. Он повернул к ней лицо, и она увидела на нем отсвет той любви, которая источалась с экрана.

Он постарался стереть с лица то, как она теперь поняла, домашнее выражение, но тело Иры заледенело. Она даже не могла заплакать. До нее вдруг дошло, что вот земля обетованная Христо, его семья, о которой она думала не больше, чем о затерянном в океане острове, который обитаем или нет — ей неважно. Но, увидев на экране его красавицу жену и дочек-близняшек, она вдруг поняла, что сама остров в океане, на котором делает посадку самолет Христо. Домой и из дома. А у нее он на дозаправке.

Ира понемногу оттаивала, мысли стали яснее, она улыбнулась ему и сказала:

— У тебя хорошая семья. Вы все очень подходите друг другу.

— Ты мне подходишь еще больше.

— Это смотря что считать точкой отсчета, — говорила она, а сама уже точно знала, что нынешняя встреча, нынешний вечер для них последний. Она не станет устраивать ему сцен, зачем? Простится с ним, но уже навсегда.

Христо почувствовал все, что творилось у нее в душе. Ругал ли он себя за то, что она застигла его в этот момент? А может, он сам, подсознательно, решил подвести Иру к черте, за которой надо делать выбор — или оставить все как есть, или...

Если бы он выбирал, он бы оставил все как есть. Но он знал, что такое семья, и ему было жаль лишать Иру радости узнать это так, как знает он.

Но вот этого дать он ей не в силах.

Последняя ночь была не бурная, а невероятно нежная. Без слов они понимали оба, что это прощание. Навсегда.

Ира не плакала, казалось, она хочет запомнить, как это, когда ты любишь и тебя любят... Кто знает, может, никогда ничего подобного в ее жизни уже не случится. Поэтому надо запомнить и потом, вспоминая, по капельке извлекать из памяти.

Он уехал наутро, она его не провожала. Она никогда его не провожала.

А потом дала объявление об обмене. Решила уехать из Измайлова.

На Ленинский проспект.

— Я готова на все! — Она шлепнула пухлой рукой по столу и накрыла половину арбуза, изображенного на клеенке. Он был почти в натуральную величину, и Дима, наблюдая за ее кистью, удивился — вот это размер. Какой же номер перчаток носит Люшка?

— Ты имеешь в виду, что готова выйти за меня замуж?

Она усмехнулась.

— А ты хочешь? Ты хочешь на мне жениться?

— Ты еще спрашиваешь.

Она подалась к нему, полы халатика разъехались на груди, и он увидел сероватую бретельку. Люшка не отличалась аккуратностью. И халатик давно надо было постирать. Но она вот такая.

Дима накануне долго думал, высчитывал и решил, что ему просто необходимо выстроить цепочку, в конце которой он обретет все, что надо: деньги, любящую женщину и беззаботную жизнь.

Его сердце бешено заколотилось.

Цепочки он выстраивать умел еще в прошлой жизни, при социализме, как он говорил. А выстроив, крепко-накрепко сковать звенья и, перебирая одно за другим, карабкаться с их помощью вверх.

Валентина думала о своем. Это было ясно по ее пухлому, поплывшему лицу.

— Я эту суку задушу, если понадобится. — И она, стиснув руки, покрутила ими так, будто выжимает мокрое полотенце.

Дима удивлялся, сколько же злости может быть в женщине? Ему попадались глупые, наивные, назойливые, слабые, но никогда не было злых. Но это его не пугало. Он сильный, хитрый, решительный, изворотливый... Какие еще качества он признавал за собой? Ну есть еще кое-что. Он ухмыльнулся. А в постели она хороша. Наверное, злость перегоняет в похоть. Такой любовницы у него еще не было.

А жениться ему надо успеть до смерти папаши. Его час скоро пробьет. Знакомая медсестра сделала ксерокс истории болезни Замиралова, он отнес его знакомому доктору, Семену Ильичу. Поглядев, тот откинулся на спинку старого потертого кожаного кресла, которые стояли в клинике со времен царя Гороха.

— Если он еще жив, его надо показывать за деньги.

— Настолько серьезно?

— Димик, предлагаю еще один способ нашего с тобой обогащения. Ты продаешь билеты, а я собираю народ на лекцию. Я им всем расскажу, как с помощью нетрадиционной медицины вылечил этого человека!

Дима захохотал.

— Ну вы, как всегда, полны идей, Семен Ильич. — Он покачал головой. — Знали бы вы, на ком хотите заработать.

— А что? Он член правительства? Или председатель Центробанка?

— Да нет. Но тоже личность. Про Меховой Дом Замиралова слышали? Так это хозяин. Замиралов Иннокентий Петрович.

Брови Семена Ильича высоко взлетели.

— Вот как. — И хмыкнул в поднесенный ко рту кулачок. Семен Ильич Миркоф знал это имя.

— А ты с ним знаком?

— А как же. И с его дочерью.

— Ах вот оно что... — Семен Ильич, склонив голову на бок, пристально посмотрел на него: — Она тебе нравится, да? Или ее папаша?

Дима открыл рот, чтобы ответить, но Семен Ильич покачал головой.

— Нет, нет. Прости старшего товарища за болтовню. Давай лучше о другом... Ко мне обратилась моя племянница, они живет в Германии, от нее приедет человек в Москву, у них там какой-то проект. Так вот, они хотели бы кое-что узнать про Меховой Дом Замиралова. Наверное, рассчитывают навести мосты сотрудничества, или как это сейчас называется. Я человек аполитичный и стою вне экономических процессов... — Глаза его хитро блестели за стеклами очков.

Дима Летягин, услышав это, просто взвыл.

— Только не надо лапши на уши. Это я, Семен Ильич, я, Дима Летягин, который знает вас давно и хорошо.

Семен Ильич раскатисто захохотал.

— Привычка — вторая натура.

— Я хочу говорить с первой натурой. Вы можете мне это обещать?

— Да, да. Конечно. Убеди свою пассию в главном: «зеленое» движение самое гуманное в мире. Обдирать шкурки с животных — преступно. И, став хозяйкой Мехового Дома, она должна продать его и заняться чем-то более благородным.

— Она и сама не прочь открыть ресторан.

— Отлично, пускай откроет вегетарианский. И еще одно: у моей племянницы есть дела, которые она хочет провернуть в Москве. Ей нужны некие услуги. Я рассчитываю на тебя. Она заплатит.

— Дело денежное? У вашей племянницы?

— Я полагаю. В Германии не денежных нет. Она авантюристка по натуре. Всегда такой была. Ты бы послушал, как она обвела вокруг пальца немецкие власти? О, я как-нибудь тебе расскажу. Да она просто Мата Хари от рождения. Так вот, Димуля, за кое-какие услуги она нам обещает приличную субсидию, этакий грант на безбедную жизнь. Понимаешь?

— Да-а? — неопределенно протянул Дима, и Семен Ильич решил дожать его.

— Больше всего на свете что ты любишь делать, Дима?

— А, вы помните?

— Никто не забывает то, что дорого и твоему собственному сердцу. — Он деланно вздохнул, и Дима увидел, как зарумянились гладко выбритые щеки. — Я тоже люблю это делать, Дима. Как и ты.

— Ладно, что и почем?

— О деталях мне сообщат. Ты не будешь в обиде.

— Идет... — Дима поднялся.

— Выпьем по маленькой?

На прощание они обменялись понимающими взглядами...

Дима одернул себя, не стоит отвлекаться он главного.

В стекло веранды стукнула еловая лапа. Собирался дождь. Какой замечательный лес вокруг дома. Да, дача просто генеральская, подумал Дима вскользь, не подозревая, что дача на самом деле генеральская. Замиралов купил ее в свое время у генеральской вдовы.

— Слушай, Люшка, а ее незачем душить. Мы придумаем что-нибудь получше. Обещаю. Ты станешь хозяйкой.

— Я для этого сделаю все. Мой милый, я тоже девушка с головой, а не только с тем, чем ты думаешь. — Ее лицо покраснело.

— Прости, прости, Люшка.

— Ладно.

— Люшка, милая! — Он помахал рукой у нее перед глазами. — Вернись. Куда ты пропала? Я с тобой.

— Мы должны избавиться от нее навсегда.

— Понял, понял, дорогая.

Немца звали Иван. Он был длинный и тощий, именно тощий, а не худой. Он переселился из Москвы по праву принадлежности к немецкой нации, но не сумел осесть в Кельне, как ему хотелось и где уже поселилась с семьей — родителями и дочкой от первого брака — его любимая женщина Светлана. Он опоздал с выездом из Москвы, слишком долго колебалась его жена, русская Надя. Единственным и главным огорчением новой немецкой жизни стало то, что переселенцев его волны отправили поднимать сельские земли Тюрингии.

При воспоминании об этом он скривился, впалые щеки стали еще глубже, кожа облепила челюсть. А следующее воспоминание разгладило лоб. На что только не способен изощренный ум влюбленной женщины! Мог ли он заподозрить в Свете такой талант! Она сумела убедить кельнские власти, что он, Иван Зуль, является единокровным сыном ее отца, так сказать, греховным плодом, который ее престарелый папочка готов сегодня признать.

По возрасту все сходилось — Иван мог быть побочным сыном Вениамина Исаевича. Тот написал бумагу в муниципалитет, власти сочли негуманным разделять кровных родственников и позволили Ивану Зулю с семьей переехать в Кельн.

Но Света! Она упивалась обязательностью немцев. Она вила из них веревки! Иван не переставал восхищаться своей любимой подругой.

Они встречались теперь два раза в неделю, у Светы была маленькая квартирка в паршивом домишке по здешним меркам и весьма приличная по московским. Она уютно обставила ее недорогой шведской мебелью. Света работала в музее современного искусства и совершенствовала язык. Иван развозил продукты по ларькам, открытым бывшими соотечественниками. Жена его, Надя, шила для соседок. А сынишка ходил в школу.

Иван не задумывался над тем, как все сложится дальше. Со Светой ему было уверенно и спокойно.

Он сделал последний рейс и расположился в Светиной квартирке на диване, уставившись в телевизор, ожидая ее с работы.

Она влетела, с красными щеками на белокожем лице, черные кудряшки упали на лоб, разметались по плечам. Прелестная от возбуждения, с горящими глазами, не здороваясь, приказала ему:

— Иван, собирайся!

— То есть? — Он вскинул брови. — А разве мы...

— Непременно! Но после того, как вернемся. Есть одно замечательное предложение, которое сулит нам хорошие деньги и беззаботное существование.

Он ждал. Света никогда не говорила ничего просто так.

— И будь повеселей. Ладно? Успешные дела вершатся с уверенным лицом.

Она усадила его в свой маленький «гольф», который купила по сказочно низкой цене, потому что отец ее был участником войны и узником концлагеря, а нынешние немцы, заглаживая вину своих предков, старались угодить пострадавшим.

Они ехали в сторону от центра, в пригород, он узнавал эти места. Зеленые газоны, увитые плющом домики. Богатый район.

— Ты что, везешь меня в гости к мэру?

— Почти. — Она усмехнулась. — Но к генералу точно.

— Да ну тебя, Светка.

— Я серьезно. Ну не к самому, к его последователям.

— Зачем? Будем слушать воспоминания о войне?

— Мы едем на встречу с представителями партии «зеленых». Слышал про таких?

Она прочла ему краткую лекцию об идеях «зеленых», уже паркуясь возле дюжины машин на гравийной площадке.

Аккуратное поместье, аккуратный дом. Иван поднял брови.

— А где ты все это откопала?

— Милый мой, я ведь кручусь, а не сплю на ходу. — В ее голосе он впервые услышал раздражение. — Господи, ну за что я тебя люблю?

Он потянулся к ней, наклонился к уху и лизнул.

— Я думаю, вот за это...

Светлана обмякла и откинулась на спинку кресла, нажимая на тормоз и подтягивая ручник.

— Еще, — прошептала она, — я так соскучилась.

— Так, может, развернемся и поедем отсюда? В лесок?

Она ошарашенно посмотрела на него.

— Ты спятил? Такая удача выпадает раз в жизни, Иванушка-дурачок!

Он не любил, когда она называла его так, поморщился, но промолчал.

В гостиной у камина сидели люди, сытолицые мужчины и женщины, небрежно, но дорого одетые. Иван уже научился отличать джинсы для всех и джинсы для богатых. Перед ними стояли подносы с фруктами, тонко нарезанной морковкой. Они пили сельтерскую. Он помнил это слово от бабушки-немки, вывезенной дедом в Сибирь после Первой мировой войны. Говорят, она так и не научилась русскому. Но детей у нее было двенадцать.

Иван усмехнулся. Ему было в кого пойти по этой части. А уж Света знает, что ценить в жизни.

— Светлана, наконец-то. А это твой немец-Иван?

Полногрудая блондинка вскочила с пола и пожала руку сперва Свете, потом Ивану. Окинула его взглядом, словно отыскивая, за что ценила его такая яркая красавица, как Света, и хмыкнула не без удовлетворения.

Иван нравился женщинам. Да, он худой, но в нем чувствовалась сила, которая не имеет ничего общего с внешним обликом.

Иван никогда их не разочаровывал.

— Итак, друзья, все в сборе. — Полноватый, бюргерского вида мужчина постучал по стакану ножом, призывая к тишине.

Господи, как на профсоюзном собрании в цехе, заметил Иван.

— Наша партия «зеленых» выходит за пределы страны. У нас есть план, который мы намерены осуществить с помощью тех, кто готов служить благополучию нашей зеленой планеты. Мы намерены защищать животный мир от варваров, которые несут им смерть. И за каждую сохраненную жизнь мы платим сполна. Есть люди, которые готовы вложить целое состояние в это движение...

Иван не все понимал из лающего доклада лидера. Он жевал морковку, пил сельтерскую и думал, что же такое затеяла Света.

— Наш новый член партии, Светлана, привела своего бывшего соотечественника и брата Ивана, который готов поехать в Россию с нашей миссией. За удачно выполненное задание он получит...

Иван едва не поперхнулся. Но восхищенные лица, обращенные к нему, подтвердили — он правильно понял цифру.

Света стиснула ему пальцы.

— Я готов.

Иван ехал по кольцевой дороге, всматриваясь в указатели, боясь пропустить поворот на Дмитровское шоссе. Было утро, но не раннее, он хорошо выспался и ощущал себя свежим, бодрым. С тех пор как он уехал из Москвы, прошло не слишком много времени, но многое изменилось.

Он смотрел на многополосное шоссе и едва успел опомниться, когда рядом с ним прямо с неба на брюхо рухнула машина, восьмерка. В глазах замелькали осколки пластмассы и стекла, серебряным дождем осыпая асфальт.

Иван резко затормозил и выскочил на дорогу. Прямо у него на глазах водитель разбившейся машины отстегнул ремень, открыл дверцу, в которой не было даже остатков стекла, и вышел. Он был в черных джинсах и такой же рубахе. Бледный как смерть.

— Живой? — не веря своим глазам, спросил Иван.

Тот неторопливо кивнул. В глубоком шоке, понял Иван. Ничего удивительного, если через несколько минут он рухнет прямо под колеса несущихся на скорости машин.

— Кровь, — сказал Иван, показывая на шею.

— Чепуха, — отмахнулся тот.

— Давай перевяжу и отвезу в больницу.

— Нет, — отказался парень. — Домой.

Рядом сигналили тормозившие машины, спрашивали, не надо ли помочь, но видя, что бедолагой уже занялся кто-то, проскакивали мимо.

— Где ты живешь?

— В центр, — скомандовал парень.

Ивану было не с руки делать такой крюк, но шоферское братство, как он его понимал, не допускало сомнений.

— Как это тебя угораздило? — Иван посмотрел на сидевшего рядом мужчину.

— Меня подрезали.

— Ты не пил случаем?

— Нет, — покачал головой пассажир и поморщился.

— Больно?

— Не знаю. Ясно одно — у меня больше нет машины.

— Это ты верно заметил. Как тебя зовут? — спросил Иван.

— Дмитрий. А ты кто?

— Иван. Говори, куда ехать.

Они приехали на улицу Щусева, Иван поднялся вместе с Дмитрием. Он никак не мог прийти в себя — после такого полета парень почти без единой царапины!

Но «каскадер» явно в шоке и поэтому говорит не умолкая.

Рассказал он и про Валентину, про то, что, если бы не ее деньги, он, может, и не стал бы с ней возиться. А может, и стал бы, в постели она хороша. Но деньги ее, конечно, украсят. А его знакомец, Семен Ильич, хочет на этой его любви наварить себе кое-что.

— Ха-ха! — нервно выкрикивал Дима. — Он хочет, чтобы я уговорил ее продать Дом и открыть на эти деньги вегетарианский ресторан! А если он мне заплатит, то есть его немецкие друзья, так почему бы и нет!

Иван внимательно слушал и спрашивал себя: да бывает ли такое? Ведь этот мужик говорит о Семене Ильиче? Разве удача падает с неба? Это знак свыше: внимание, Иван, вот тебе и помощник. Он тебе обязан жизнью. А что больше жизни способно связать двоих?

— Так, значит, твоя пассия станет владелицей Мехового Дома? — задумчиво переспросил он.

— Ну конечно. Я женюсь на ней, и черт с этой разбитой машиной. Ты, друг, за рулем, тебе нельзя, а я, пожалуй, сниму стресс. — Он налил себе рюмку водки и залпом выпил.

Через несколько минут он уже спал, а Иван, списав номер телефона с аппарата, закрыл за собой дверь. Адрес он теперь знал.

По утрам Замиралов чувствовал себя бодро. Солнце, лившееся в окно, обещало жизнь и вселяло энергию. Вечера он не любил. Мрак, который опускался на землю, казалось, был сродни мраку небытия. Иннокентий Петрович гнал от себя печальные мысли. И в эти часы заставлял себя смотреть на вещи реально и подводить итоги. Само собой к лучшему ничего не меняется, усвоил он за свою бурно прожитую жизнь. Только ты сам творишь перемены.

Он представил себе Ирину и Валентину. Обе его кровь. Но какие разные. И никогда не станут похожими.

Он не участвовал в воспитании Валентины, да его бы никто и не допустил. Он финансировал их жизнь, почти не участвуя в ней.

А Ирина от него не получила ничего. Что ж, теперь получит. Каждому свое в свое время.

Когда он вспомнил о ней, на душе потеплело. А если бы они воспитывали ее с матерью, была бы Ирина лучше? Хуже? Замиралов не знал, что ответить. А потом нашелся: она была бы любимей...

Он уже отправил Иру учиться на бухгалтерские курсы. Надо отдать ей должное, она не упиралась. Понимала, как важно знать бухгалтерию, чтобы не оказаться слепым кутенком.

Он думал о том, как лучше представить ее коллективу, который терялся в догадках, что за девица появилась в его кабинете. Людей нельзя томить слишком долго, иначе они сами сделают выводы и, конечно, неправильные, а потом Ире придется разуверять их, тратить время и силы.

Он назначит ее генеральным директором перед отъездом в Орландо. Она поедет туда хозяйкой Мехового Дома Замиралова.

Зазвонил телефон. Он бросил взгляд на будильник. Половина второго ночи. Кого это черти разбирают. Костлявой рукой, покрытой черными волосами, потянулся к аппарату.

— Отец! Даже не думай, что твоя сука что-то получит. Я задушу ее собственными руками! — прокричал сквозь рыдания истеричный голос, и дальше гудки. Валентина.

Ему вдруг стало спокойно. Столько злости можно направлять только на сильного противника. Значит, он все еще жив и в силе.

— Феликс? Зайди ко мне.

Замиралов положил трубку на место, ожидая своего юриста. Сегодня он был в кабинете один. Ира училась на курсах до середины дня.

Он поднял жалюзи и впустил в кабинет город. Самотека шумно перетекала внизу машинами, теснящими друг друга в ее русле.

Вошел Феликс, и Замиралов опустил жалюзи.

— Садись. Я хочу, чтобы ты начал готовить документы. И так, чтобы я на том свете не материл тебя. Я тебя и оттуда достану.

Феликс улыбнулся шутке.

— Я понимаю, шеф.

— Она звонила?

— Да, конечно.

— Почему мне не сказал?

— Собирался.

— Долго собирался.

— Не очень. Это было на днях.

— Обещала?

— Да.

— Я дам больше, а она обманет. Сам знаешь. Советую хорошо сделать дело и останешься на прежнем месте. Будешь работать на мою дочь. На Ирину, я имею в виду.

— Я и так понял.

— Но, Феликс, предусмотри и безопасность. Она ни перед чем не остановится.

— Хорошо.

— И поскорее. — Замиралов поморщился.

— Я свободен?

— Да, можешь идти.

«Она ни перед чем не остановится», — прозвучали в ушах его собственные слова. Ну а ты-то сам о чем думаешь? Ты же ведь живой, черт тебя побери!

— Нет, дорогуша, это слишком просто для нас и опасно для нее. Надо придумать ход покруче. Вот что, милок, прикинь, можем выпустить новую порцию акций? А если нет, то раскопай, как это сделать. Мы выпустим так тихо, что комариный писк покажется ревом медведя на овсах. — Замиралов усмехнулся. Внезапно пришедшее в голову сравнение ему понравилось.

Замиралов поглядел на Феликса, тот с некоторым сочувствием смотрел на хозяина.

— Думаешь, у меня мозги уж потекли? Нет, друг милый. — Он покачал коротко стриженной головой. — Ну ладно, это так, лирическое отступление. Так вот, я тебе выдвигаю теорию, а ты ее обоснуешь законно. Значит, мы выпускаем новые акции, и все до единой выкупает Ирина Зотова. Для этого я даю ей деньги. И тогда она входит в Совет директоров, далеко позади оставляя мою Валентину с ее материнскими акциями. Понял? Ира станет хозяйкой контрольного пакета акций.

Феликс улыбнулся.

— Дорогое удовольствие. Столько денег вложить сразу, Иннокентий Петрович?

— Да, но дешевый вариант он и есть дешевый. Причем постарайся, чтобы доченька моя любимая не пронюхала. Кстати, ты узнал что-то толковое о ее друге сердца?

Феликс кивнул.

— Да, конечно, я выполнил ваше указание.

— И что за гусь?

— Вот уж гусь так гусь. — Феликс покачал головой.

— Альфонс?

— Ну, не совсем. Но близко к этому. Женщины его любят.

— А что, хорош собой?

— Бывший пловец...

— Но плавал-то он, надеюсь, сам?

— В общем, да. Но и здесь ищите женщину. В бассейн его мать отвела.

— Да, ясное дело. Но вообще-то все мы результат происков женщины.

— Я нащупал еще одну деталь, — заметил Феликс. — У него появился интерес к «зеленым».

— Что, валютные операции? — встрепенулся Иннокентий Петрович, и глаза его блеснули особым блеском.

Феликс усмехнулся.

— Да нет. Партия такая появилась в Москве. Из Германии приехал наш бывший соотечественник с инструкциями. И первым делом к нему.

— А откуда ты знаешь? — сощурился Замиралов. — Может тебя звали?

Феликс усмехнулся.

— Да нет. Пока не звали. Но очень возможно, что позовут.

— А есть кому?

— Да, есть. Но пока не скажу.

Замиралов спокойно кивнул.

— Ладно. Ты ведь мне говорил что-то про них? Ну да, и я велел тебе все узнать. Где вся информация? — Замиралов свел брови.

— Готовлю к докладу, — засмеялся Феликс.

— Ну давай. Приноси. Ох, чует мое сердце, что под наши меха копают. В угоду бразильским, аргентинским!.. Вон сколько магазинов пооткрывалось. И демпингуют на чем свет стоит.

— Да, вы точно заметили.

— А как протолкнут парочку указов, так наш охотник дома осядет...

— Верно. А если вас и вам подобных с рынка вытеснить, то Латамерика может не беспокоиться. А выходцев из Германии там полно. Вы знаете, какой новый бизнес открыли торговцы мехами? Обмен старых шуб на новые. А старые, думаете, куда? В дом для престарелых. И за это им налоговые льготы.

Замиралов озадаченно посмотрел на Феликса.

— Ну и ловкачи.

— В общем, про все это я собрал много материала, но не хочу вас сейчас отвлекать. Самое главное, я понимаю, Орландо. Но еще одно скажу: я думаю, этот тип, Дмитрий Летягин, внушает вашей дочери, что фирму надо будет продать, защищая природу...

— Да, лихо придумано. Я вовремя почуял... — Замиралов поднял нос и повел ноздрями, точно дикое животное. — Потому и отыскал Ирину. Ладно, Феликс, жду от тебя сообщений. Новую эмиссию акций обсоси со всех сторон, чтобы юридически все было чисто.

— Я понял. И дам указание подготовить заседание Совета директоров.

— Ага, на нем мы и объявим, что у нас новый член совета. Акции у нее уже будут.

— А вы не опасаетесь никакой выходки со стороны Валентины?

— Опасаюсь. Но ведь на Совете директоров кого-то может и не быть. Кворум я обеспечу.

— Ясно. — Феликс усмехнулся. Хозяин подумал обо всем.

Христо сидел возле иллюминатора и смотрел вниз. Самолет собирался пойти на посадку. Снова он в этой стране, которая стремительно менялась, как и весь мир в конце века. Он вздохнул. Отъезд из дома дался ему на этот раз легко. Он вдруг почувствовал, что ему гораздо проще стало жить вдали от семьи. Девочки ходили в школу, а жена... жена Лина занималась собой. Он присылает им хорошие деньги, она помогает сестре, младшая оказалась очень сноровистой. Открыла свое дизайн-бюро. Оформляла выставки и так хорошо развернулась, что ее пригласили готовить меховую экспозицию в Америке. Лина тоже поедет туда, помогать сестре.

Что ж, думал Христо, интересное дело любому на пользу.

Все чаще он вспоминал Ирину. Это воспоминание было похоже на ноющий к непогоде неверно сросшийся перелом. С кем она? Где?

Самолет пошел на посадку, уже выбросил шасси, корпус вздрогнул, Христо поморщился. Такое старье и рухнуть может. Но он не испугался — ну и пусть. Ничего более прекрасного, чем уже было в жизни, ему не испытать.

Сколько лет он еще просидит в этой серой и дождливой стране? Конечно, его могут поощрить и перебросить в Европу. Хорошо. Христо вынужден был признаться, что его не тянет домой, в семью. Время, проведенное вдали от жены и детей, вырыло пропасть между ними. Мостик, который они перекидывали друг к другу в дни отпусков, слишком тонок. А чтобы строить прочный, надо столько сил...

Христо откинулся на спинку кресла. Он не смотрел в иллюминатор, знал, что там увидит. Знал наизусть.

Дома, едва переступив порог, взял почту. В одном из конвертов было интересное предложение. Очень интересное. От агентства новостей из Москвы. Ну конечно, он согласится! Ему предлагают освещать меховую выставку в Орландо, в Америке, он известен как автор многих статей по движению «зеленых», которые готовятся к выступлению и в Орландо.

Это хорошо, что его знают не только в Болгарии, удовлетворенно отметил Христо. Значит, он в досье крупных агентств, иначе почему бы пригласили именно его?

А почему бы и не его?

Ожидая, пока закипит чайник, он стал просматривать прессу. На глаза попалась газета из России. Из новых, что начали выходить после переворота. Он читал немногие, но эту всегда. Здесь здравый смысл главенствовал над эмоциями и политикой. Небольшая фотография привлекла его внимание. «Меховой Дом Замиралова намерен закутать в русский мех статую Свободы».

Христо прочел. Один раз, потом другой.

Ирина Зотова? Глава Мехового Дома? Но ведь она же...

Всматриваясь в лицо элегантной женщины на фотографии, он пытался понять, та ли Ирина?

Сердце его билось: та-та-та...

Странное совпадение, думал Христов. Его жена тоже собирается в Америку, и эти две женщины могут оказаться рядом. Более того, и сам он должен быть там!

Вот ведь Лина занялась выставочным делом — а она знала толк в дизайне, чувствовала красоту как никто другой. Свою карьеру она начинала манекенщицей, тогда они и познакомились. Юный Христо, корреспондент молодежной газеты, делал репортаж с показа моделей и там увидел ее. Они очень скоро поженились, потом родились девочки, и, конечно, Лина больше не выходила на подиум. Перед отъездом она сказала мужу, что сестра возьмет ее с собой в Орландо. Потому что дизайн-бюро сестры готовит экспозицию крупной болгарской меховой фирмы. Болгарские дубленки всегда высоко ценились.

Бывают же в жизни совпадения.

Бывают.

— Семен Ильич? Добрый день. Вам привет от вашей племянницы.

Молчание, а потом надтреснутый голос:

— Кто говорит?

— Ее знакомый, я приехал в Москву по делам. Света просила передать вам привет.

— Вы его принесете?

Иван ухмыльнулся. Как он догадался, что привет вещественный? И решил немного пошутить.

— Так вот он. Я его передаю...

— Я знаю свою племянницу. И если вы намерены зажать его...

— Погодите, Семен Ильич, вы совершенно правы, и я готов принести вещественную часть, когда скажете.

— Сейчас. Немедленно. Пока я жив, здоров и в своем уме. Никто не знает, что случится через минуту.

Он бросил трубку.

Иван пожал плечами. Сумасшедший?

Он положил пакет, который приготовила Света для дяди, в сумку и собрался уходить. Интересно, что такое она ему посылает? Приподнял сумку, покачал. Наверное, красивую бутылку, ну, может, еще что-то. Порадуется старик.

Иван вышел на улицу, сел в машину и поехал на север Москвы.

Семен Ильич Миркоф жил на Дмитровском шоссе, в девятиэтажном панельном доме. В свое время он купил в этом кооперативе квартиру с большим трудом, но Семен Ильич никогда не боялся трудностей. В семье Светы, похоже, трудности вообще никого не останавливали и их преодолевали самыми странными способами. Вот так Света переселила его в Кельн. Иван усмехнулся и покачал головой. Ему бы даже не пришло в голову добиваться этого. Никогда. Он любил, чтобы о нем заботились и не докучали проблемами.

Он вдруг вспомнил жену, бледную худую русскую женщину, на которой женился десять лет назад. А познакомился с ней в маленьком городке на Урале под названием Серов. Там он был в командировке и предпочел поселиться у нее, а не в квартире для приезжих специалистов. В командировке он пробыл полгода, налаживал прокатный стан. Потом привез ее в Москву. Они жили бок о бок каждый своей жизнью. Она занималась ребенком, не сильно досаждая ему.

Знала ли она о том, что Света его женщина?

Ей, кажется, было все равно. А ему спокойно.

Иван быстро нашел нужный дом и припарковался у подъезда.

Он скептически оглядел выщербленные стены, двери подъезда, облепленные листками объявлений, шагнул в подъезд и нажал кнопку лифта, радуясь, что тот работает. Потому что Семен Ильич обитал на восьмом этаже.

Света предупредила, что из Москвы тоже надо привезти привет. Если ее странноватый дядя заболтается и забудет, он должен напомнить.

— Иннокентий Петрович, — начала Ира, едва усевшись за стол напротив Замиралова. — Вы показали мне все, что у вас есть... — Она помолчала секунду-другую, а потом добавила: — Я могу вас кое о чем спросить? О том, что меня удивило?

Бледные губы Замиралова разъехались в довольной улыбке, а бесцветные, некогда синие глаза сощурились:

— Буду рад ответить.

— Абсолютно честно?

— Конечно.

Он смотрел на дочь и снова видел ее, свою любимую женщину. Господи, как же ему повезло, что у него была она и есть вот эта, ее второе пришествие, его соединение с единственной любовью, которое невозможно разорвать никому. Что бы ни происходило в этом мире, какие бы потрясения ни будоражили мир, в Ирине он и она неразрывны.

— Так о чем ты хочешь узнать?

— Почему среди ваших работников так много людей в возрасте и так мало молодых? Ведь это...

— Несовременно? Когда все вокруг «делают ставку на молодежь»?

Она ухмыльнулась.

— Вот именно.

— У меня принцип, знаешь ли, давний — старый конь борозды не испортит.

Она подняла одну бровь.

— Удивлена? Моему старорежимному принципу? Я закончил два института и прожил одну жизнь. И я знаю, что от того в деле больше толку, кто за что-то в своей жизни отвечал. Чем-то владел. Хотя у нас люди мало чем владели, ну разе что словом. — Он ухмыльнулся.

А Ира в который раз поразилась — в его-то состоянии хватает силы на юмор и насмешку! Ну не может он вот так взять и умереть, что бы ни происходило у него внутри! А Замиралов продолжал:

— Пусть лучше сидит седой да лысый. Когда я смотрю на мальчиков, которые мне цитируют новые учебники и проявляют ловкость мелкого шулера, — он хитро посмотрел на Ирину, — спасибо, не надо. Хм, верно ты подметила. И, кажется, я понимаю почему.

Она кивнула.

— Я думаю, что понимаете. Доверяя мне дела компании, вы предлагаете мне руководить, мягко говоря, отцами и старшими братьями...

— Да. Но ты будешь не просто руководить, ты будешь их хозяйкой.

Ира шумно, со стоном, вздохнула.

— Но у меня нет опыта.

— Ты быстро его приобретешь. Стоит почувствовать собственные большие деньги. Дальше начнут работать гены.

— Но у меня никогда не было больших денег.

— А теперь будут.

Она покачала головой. Замиралов любовался своей дочерью. Как идет ей костюм оливкового цвета и как хорошо он сшит!

— Да, давно хотел тебя спросить, кто тебе шьет? Поверь опытному глазу, у тебя отличная портниха.

Ира улыбнулась.

— Ателье «люкс» на Петровских линиях. Ее зовут Елена Павловна.

— Подумай, может, она пригодится тебе в Меховом Доме.

— Она не работает с мехом.

— Но может делать отличные патронки.

Ира подумала и кивнула.

— Пожалуй.

Замиралову хотелось предусмотреть каждую мелочь. Чтобы у Иры получилось все как надо.

А как загорались у нее глаза, когда она смотрела на то, что он ей показывал, — цеха, магазины, мастерские, шубки, манто...

Или он идеализирует дочь, не желая оставлять свое дело Валентине? Наделяет качествами, которых у нее нет?

Замиралов покачал головой. Нет. Он не ошибается. Слишком много разного люда повидал на свете. Научился не ошибаться.

— Итак, давай-ка взглянем на карту еще раз. Твое судно будет стоять вот здесь. Ага, вот эти ма-алень-кие острова.

— Ma-аленькие острова, — он передразнил ее и засмеялся. Худое загорелое лицо моряка расплылось и стало казаться круглым. Светлая копна волос блестела на солнце, пробивающемся сквозь тонкие розоватые жалюзи. Красивый парень, в который раз заметила Света. Что ж, с красивыми всегда приятней иметь дело. Они никогда не сомневаются в себе, а это очень помогает. У красивых нет комплексов. Вот как у нее, она едва заметно ухмыльнулась, отчего обозначались высокие скулы. Она знает по себе — красивые испытывают лишь недоумение: как им смеет кто-то перечить?

— И чьи это воды?

— Нейтральные. Я войду в бортовой компьютер, и пилот «Гольфстрима» обалдеет...

— Топливо на исходе. Но ведь он знает, что его заправили?

— Ни один пилот не станет сомневаться в данных компьютера.

— И пошлет сигнал?..

— Который я поймаю и предложу ему «припарковаться».

— Это такое «суденышко» ты зафрахтовал?

— Дело того стоит. Не я плачу, как ты понимаешь.

— Ну да, налогоплательщики.

— Они никогда не узнают, куда уходят их денежки.

— Я думаю. — Она скривила полные красные губы. — Никогда не буду платить налоги.

— Там, куда мы с тобой отправимся, есть множество способов не платить их.

— Отлично. Я просто мечтаю об этом... Давай приблизим, а? — Она потянула его за ремень.

Он взглянул на часы, с секунду посмотрел на нее, потом засмеялся и повалил на диван.

Она быстро расстегнула его брюки и увидела выпирающую плоть под белым хлопком, подчеркивающим загорелый тренированный живот. Уткнулась носом в пупок и заметила, как мужчина вздрогнул.

— Ох, — простонал он.

— Не бойся, я ничего тебе не откушу, — залилась она смехом, а он плотно прижал ее голову к своему животу. Жесткие волосы щекотали ей ноздри, она ощутила, как потеплело внизу живота, открыла рот и припала, как младенец к материнской груди. Он стонал, его бедра начали двигаться. Она работала губами не останавливаясь.

— Я хочу тебя, — выдохнул он.

Она обмякла и отдалась его рукам, его телу.

— Я хочу, чтобы ты была только моей, — шептал он, тяжело дыша, отваливаясь от нее и глядя на полные белые груди. Его всегда поражала их полнота, как будто они были от другой женщины. Более плотной, ширококостной. Но при изяществе и миниатюрности Светы это несоответствие возбуждало еще сильнее.

— Только твоей? — Она усмехнулась. — Я бы надоела тебе. Замучила бы тебя, сам знаешь.

— О нет, я бы так старался. Мне так с тобой хорошо.

Она тихонько засмеялась, а про себя подумала: свобода — это то, чего она всегда в жизни искала. А зависимость даже от одного самого распрекрасного мужчины — это неволя.

— Ну скажи мне, скажи, что у меня есть шанс.

— Шанс есть всегда и у каждого, — уклончиво ответила она, закидывая руку за голову, сосок нацелился прямо ему под мышку, отчего ему снова захотелось ее невыносимо.

— Ну так отдай его мне, этот шанс.

— Поговорим, когда все закончится, когда мы станем богатыми, вольными и будем делать все, что захотим.

— Уже скоро, скоро.

— Теперь ты вступишь в игру.

— Да, я буду в нужном месте в нужное время.

— Скажи мне, «зеленые» будут настоящие?

— Да. Они зацапают эту девочку и устроят над ней международное судилище. Мы так и договорились: им слава — мне деньги.

— Нам деньги, — поправила она. — Отлично.

— И мы с тобой и грузом отвалим за моря и океаны. Но ты уверена, что «жучок» прицепят там, где надо?

— Я уверена даже в большем... Но пока не стану говорить. Это маленький сюрприз.

— Надеюсь, он меня не слишком потрясет?

— Думаю, ты устоишь на ногах.

— Мне бы не хотелось. — Он засмеялся и снова навалился на нее.

— Нет, милый, теперь за работу.

— Но, я думаю, у нас...

— У нас будет перерыв. На... чай.

Он засмеялся.

— Я люблю покрепче.

— И погорячее? Хорошо, будет погорячее, как ты любишь.

— Какая ты коварная, — игриво прошептал он.

Он даже не подозревал, насколько был прав. Света смеялась и шутила, а в голове у нее крутился очередной виток операции, где главная участница Валентина Замиралова... Этот ход должен вывести Свету на совершенно иную позицию, о которой этот глупый Хельмут даже не подозревает и не должен. На сцену выйдет Дима Летягин, который готов ради нее, Светы, на все.

— Феликс, зайди ко мне.

Феликс, в светлом костюме и белой рубашке, которая оттеняла его загорелое лицо, переступил порог кабинета.

— Хорошо выглядишь. Молодец. Надеюсь, и мозги заводятся, как обычно. Знаешь, я все больше думаю про этих «зеленых». Какое-то предчувствие нехорошее. Ты следишь за Валентининым дружком?

— Да, — ответил Феликс. — Он зачастил к Миркофу, вы его знаете.

На щеках Замиралова заходили желваки.

— Старый хрен.

— Да, это верно. Но его племянница, юная и прекрасная, живет в Германии...

— Так-так-так.

— А очень много выходцев оттуда в Бразилии и Аргентине.

— Ты намекаешь?..

— По-моему, можно прямо сказать. Вашей империей должны заинтересоваться. Просто обязаны.

— Мы должны ими заинтересоваться раньше.

— Уже заинтересовались, Иннокентий Петрович.

— А как дела с другом моей Ирины? Ты нанял его освещать выставку?

— Да, ему послан факс с заманчивым предложением от агентства новостей.

Замиралов потер руки.

— Ну скажи, что я не гений. Он прилетает в Москву, а его под белы рученьки не на Ил-18, а на «Гольфстрим». А там наша девочка сидит. — В его голосе было столько искренней радости, что Феликс засмеялся.

— Ну а как она-то отреагирует, а?

— Как надо, я думаю. Я проверил... что мог. Любовь была сильная и безоглядная. Она и он — оба рисковали...

— Ну ладно, не надо подробностей. Про любовь я и сам все знаю. Думаю, за время полета они договорятся.

— Слушай, Феликс, я тут в голове быстренько кое-что прокрутил. А не сдать ли Валентине ее дружка? Скажи ей, точнее, продай, насчет Митечки. Мол, у него связь с молоденькой красоточкой. Поглядим, что будет.

— Отличная мысль.

— Тогда бы она переключилась на него и отвлеклась от меня. А мне сейчас каждый спокойный день для работы дорог, каждый час. Ирина должна сделать в Орландо все как надо. И еще... Знаешь, у меня какая мысль... необыкновенная. Только не подумай, что я совсем спятил...

Диме позвонил Семен Ильич и велел заскочить к нему.

— Ну, Димуля, пора действовать. Вот это для дела, — он протянул небольшой пластиковый черный пакетик, — а это — для поддержания в форме твоего тела. — Ухмыляясь, он отдал ему конверт. — Привет от «зеленых». Купюры, сам понимаешь, в тон.

Приятная волна подкатила к горлу Димы.

— Все понял, Семен Ильич.

Тот кивнул, уставился черносмородиновыми глазами на своего старинного знакомца, словно вычисляя что-то в голове, потом раздвинул губы, обнажив желтоватые от табака зубы, и сказал:

— Вперед, малыш!

И вот он ехал в «Шереметьево-2» к Вовику, сыну старинного школьного приятеля. Дима покачал головой, усмехаясь. Странное дело, но этот приятель словно материализовался в ответ на его страстный призыв.

По Ленинградке он ехал быстро и проскочил поворот на международный аэропорт. Потом долго искал разворот, чертыхаясь и кляня себя за бестолковость.

Вову он нашел в ангаре, доверху набитом тюками.

— Привет, Вовик.

Рыжий верзила недоуменно смотрел на него сверху вниз.

Он заторопился:

— Меня зовут дядя Дима. Отец тебе звонил?

— Ну.

— Вот тебе пакет. Там все.

В пакете лежали баксы и крошечный «жучок».

— Спасибо, сынок. Я, прости меня, думал, что ты меня узнаешь. Я ведь тебе, когда ты был маленький, машину подарил. «Ягуар» называется.

Вовик улыбнулся.

— А она у меня и сейчас есть.

— Да ну? Неужели не сломал?

— Недавно в ремонт сдал.

— И что? Починили?

— Ну.

— Дима расплылся в умильной улыбке.

— Хотите, прокачу?

Дима сделал вид, что оценил шутку.

— Спасибо, сынок. Я уж как-нибудь на своей «девятке».

— Дерьмо ваша «девятка». Пошли. Она за углом. Никогда ведь в «ягуаре» больше не посидите.

Вишневый «ягуар» действительно стоял за углом. Внутри было красное дерево и кожаные сиденья, дорогой запах которых, казалось, доносится даже на улицу. Дима остолбенел.

— Спасибо вам, Дмитрий Степанович, привили мне с детства хороший вкус. Можно сказать, цель жизни указали.

Дима с трудом пришел в себя.

— Да, хороша. Ну ладно. Я на тебя и сейчас надеюсь. Сделай все как надо. — И Дима заспешил. — Ну пока.

Вовик смотрел ему вслед и ухмылялся.

Известие о смерти отца настигло Валентину в Европе, где они с Димой проводили медовый месяц. Она ожидала, что на нее навалится чувство свободы, расслабленности. А как иначе? Свершилось то, чего она ждала последние несколько месяцев. И, слава Богу, она не в Москве, не надо изображать скорбь, выслушивать дурацкие соболезнования, отбиваться от вопросов — когда она приступит к делам, и ловить взгляды отцовских работников, которые ждут решения своей судьбы.

Она не ожидала, что после факса, присланного Феликсом, у нее сожмется сердце — да полно, дура, сказала она себе. Сейчас-то все и начинается. Битва за свой кусок — разве не этого ты хотела? Но в голове вдруг забилась совсем другая мысль — срочно прервать поездку и лететь домой.

А зачем? Что ей там изображать? Все и так знают, какие отношения у них были. И потом — за этот тур столько заплачено... Они заказали индивидуальную программу, и, если сойти с маршрута, придется судиться до скончания века, чтобы вынуть из гостиниц и турбюро свои тысячи долларов.

— Митя, пожалуй, мы не будем суетиться... Дохлебаем свой мед до конца. Отца уже нет, его и без нас похоронят. А я потом поставлю памятник. От безутешной, но благодарной дочери...

— Люшка, но это... А как это со стороны?

— А что ты имеешь в виду? Какая такая сторона?

Она повернулась к нему задом, лихо наклонилась, расставив ноги, и посмотрела на него.

— Уж не с этой ли точки зрения?

Он захохотал.

— Ну и жена мне досталась...

— Да уж всем хороша.

Она подошла к нему, села рядом, обняла за шею и прошептала:

— Все мое при мне. Понял? Остальное — потом.

И выключила свет.

— А что ответить Феликсу?

— Ничего. Его факс нас не застал. Забудь про все и наслаждайся жизнью. То есть мной.

Она выключила свет, и комнату наполнили вздохи, хрипы, хихиканье и стоны...

А утром они поехали в Германию на арендованной машине, в город Кельн. Там у Димы Летягина, ее Митечки, должна быть деловая встреча.

Ира не плакала. Она и сама не понимала почему.

Отца больше нет. Он словно птица, севшая на ветку вишни под дачным окном. Посидела, вспорхнула, и нет ее.

Она потрясла головой. Господи, как изменилась ее жизнь! Теперь она обязана нести груз, который взвалил на нее отец.

Похороны Замиралова были многолюдными, с речами. Искренними и не слишком. Валентина не приехала, не стала прерывать свадебное путешествие.

С одной стороны, Ире было спокойно, что той не было. Но она хорошо понимала, они еще столкнутся.

Хоронили Замиралова в закрытом гробу, доктор объяснил, что перед смертью он упал и сильно разбился. А призывать скульптора для лепки лица — доктор Марченко покачал головой — Замиралов это бы не одобрил.

Иван позвонил Диме Летягину и уточнил время.

Дима положил трубку и почувствовал, что теперь события начнут развиваться стремительно. Итак, он оставляет Люшку в гостиничном номере, она наверняка не вылезет из постели до его возвращения. И уж конечно, съест коробку конфет, которая лежит на тумбочке возле кровати. Так и есть — пухлая рука работает без перерыва — тянет из коробки в рот и снова к коробке.

— М-м-м... — От удовольствия она закрыла глаза. — Обожаю с коньяком. Обожаю с ромом.

— А я обожаю тебя и с коньяком, и с ромом, — засмеялся Дима, надевая толстый свитер, недавно купленный в Бельгии. Свитер хорош — синий, на плечах и локтях замшевые нашлепки. За него отдали безумные деньги, как он считал, но Люшка твердила одно и то же:

— Митька, ты в нем просто скандинав. До чего хорош. Ни за что не скажешь, что московский безработный.

Ее фраза слегка царапнула Диму, но он тут же постарался забыть ее. Потому что если в рану попадет ее яд, ему смерть...

Вообще-то, если честно, он опасался Люшки — мадам непредсказуема и не вмещается ни в какие рамки. Странно другое — от привкуса опасности он получает невообразимое удовольствие в сексе. Он завоевывал ее — жестокую, сильную, с деревянной душой, но очень похотливую суку. И эта победа возвышала его, позволяла утвердиться в собственной силе.

И еще одно грело его душу. Деньги. Те, что сейчас есть у них с Люшкой, и те, которые свалятся на них по возвращении в Москву... Ради этого стоит потерпеть.

— Я рад, что нравлюсь тебе в этом свитере.

— Ты и без него мне нравишься. Сам знаешь.

— Ну, я поехал. Веди себя хорошо.

— Это ты веди себя хорошо. В таком свитере тебя и украсть могут. Ладно, никуда ты от меня не денешься, дружок. — Она вдруг громко икнула, и от неожиданности Дима вздрогнул. — Ой, прости. Наверное, переела конфет. Или кто-то меня вспомнил. Беги.

* * *

Дима остановил такси возле дома, указанного в адресе, расплатился с шофером и быстро выскочил из машины. Квартира, которая ему была нужна, на первом этаже. Не думая о том, что за женщина встретит его там, позвонил. В голове была единственная мысль — Иван пообещал хороший процент от сделки. Партия меха, которая будет ввезена на российский рынок, так велика, что Диме хватит... Даже не придумаешь, на что хватит... И это будут его собственные деньги.

На пороге стояла... Она. Света смотрела на Диму темными, как переспелые вишни, глазами. Черные волосы падали на белоснежный лоб, обрамляли нежно-розовые щеки, длинная шея напоминала древние восточные фрески. А губы — более безупречного рисунка он никогда не видел. Она была высокая, тонкая, в черных джинсах и белой блузке. Черное и белое. День и ночь. Невинное и порочное. Толкуй, как хочешь, промелькнуло в голове у Димы. Он не мог произнести ни слова. Он забыл о Люшке, которая расхристанной тушей валялась на гостиничной постели, среди роскоши и тряпья. И эта женщина, будто выточенная рукой мастера...

— Д-добрый день, — прошептал он.

— Добрый? Ты так считаешь? — Она улыбнулась.

Он попробовал тоже улыбнуться, но губы не слушались. Он помнил эту улыбку, от которой хотелось выпрыгнуть из собственной шкуры и сделать все, о чем она ни попросит.

Он так и делал. Разве нет?

Она улыбнулась шире. Зубы по-прежнему безупречны.

— Входи, Дима Летягин.

Он вошел...

Потом они лежали на Светиной кровати, он курил чего не делал давно. А она говорила:

— Не бойся, все получится. Я обещаю полную безопасность. Ты отдаешь Валентине пакет с бумагами. Она получает груз в Америке, когда самолет приземлится.

— Там будут ваши люди? — спросил Дима, поглаживая ее молочно-белое бедро. Он не ждал от нее ответа, сейчас ему было все равно. Нет, эта женщина просто мраморная статуя, только горячая и — о Боже — какая умелая! Он и мечтать не мог о том, что она с ним делала. Такого секса у него не было ни с кем после того недолгого времени.

— Ты... не совсем забыла меня? — спросил он.

— Нет, — улыбнулась она. — Я бы хотела быть с тобой снова.

— Я был бы счастлив, — прошептал он.

— Поговорим об этом после, когда все закончится.

Да, да, конечно. Он готов на все, он принесет к ногам этой женщины все деньги, которые останутся после... от...

Диме представилось лицо Люшки, злое, перекошенное лицо, и казалось, он слышит ее слова:

— Я задушу эту стерву своими собственными руками! Я умру, но и она сдохнет и ничего не получит.

Стать единственным наследником денег Замиралова... Вместе со Светой, которая как никакая другая женщина подходила ему. Это было словно наваждение... Да что вспоминать о прошлом? Вот она сейчас рядом с ним, и будет рядом, если он сделает все так, как хочет Света.

Ну что ж, лететь так лететь, вздохнула Ира и почувствовала, как сильно забилось сердце.

Она летела в Штаты на частном самолете, про который читала в зарубежных романах, и даже не думала — а чего ради ей было про это думать? — что сама полетит на таком. Самолет «Гольфстрим», который, как сказал Феликс, стоит от двадцати до сорока миллионов долларов.

— Крылатый офис, — сообщил он. — Один из самых современных «бизнес-джетов» — небольших реактивных самолетов. Между прочим, в России не нашлось покупателей для такого. — Он сделал паузу, чтобы до Иры получше дошли его слова. — Но, вообще-то, «бизнес-джетов» у нас наберется с сотню. А у американцев тысяч шесть турбинных. Бизнесмены ценят свое время и себя тоже.

В который раз Ирина поразилась памяти Феликса. Она сама не жаловалась, но чтобы помнить все, как он...

— И они, что же, могут летать когда захотят и куда захотят?

— Не знаю точно, как у них, но у нас с этим делом туго. Наши законы таковы, что бизнес-авиации вроде как и нет. Создается ассоциация деловой авиалинии, и тогда, может быть, деловая авиация станет легальной. Самолеты ведь необязательно покупать, их можно взять в лизинг...

— Отлично. Вот когда все утрясется, Меховой Дом тоже возьмет самолет в лизинг.

Феликс засмеялся.

— Мне нравится ваш аппетит, Ира, хотите, я скажу вам одну вещь? — Он пристально посмотрел на ее губы. Какие красивые, полные... хм. А не упускает ли он что-то? Феликс слегка нахмурился. Нет, эта девочка не для него. Ему ее мало. Если бы сам Меховой Дом. Но это невозможно, даже если он ее окрутит. — Ира, вам не кажется, что вы такая Золушка из сказки?

— Я? — Ее брови взлетели на лоб и исчезли под ювелирно подстриженной челкой. — Нет, Феликс. В случае со мной нет случайности...

— Вы считаете все, с вами произошедшее, логичным?

— Представьте себе, как это ни нагло звучит, да. Замиралов — мой отец. И этим все сказано.

— А если бы он вас не нашел?

— Он нашел мою мать. — Губы утратили свою пухлость и стали тонкими, как у Замиралова. Да, порода одна, подумал Феликс, и решил отбросить посторонние мысли.

— Отлично, Ира. Я рад за Иннокентия Петровича. И за Меховой Дом.

— И за себя, я думаю, — заметила Ира. — Скажите, Феликс, ведь вы колебались, чью сторону принять? Валентины или мою?

Он вытаращил глаза, словно ему в голову никогда не приходила такая мысль.

— Не стоит, Феликс. И знаете, я вам очень благодарна.

— За что?

— За то, что вы убедили Валентину не портить мне кровь. Не звонить с угрозами, не пытаться запугать. Между прочим, отец подарил мне пистолет, пневматический, и я уже представляла себе, как от моих выстрелов лицо нападающего станет похожим на голубое яйцо дрозда.

— Вы могли бы выстрелить?

— Да. Потому что я защищала бы не себя, а отца с его Домом. А он того заслуживает. Правда?

Феликс откинулся на спинку кресла.

— Что ж, рад служить вам, Ирина. — Его голос стал подчеркнуто вежливым. — И еще замечу, ваше появление на частном самолете произведет сенсацию. Журналисты, интервью... Желаю успеха.

— Спасибо.

К самолету ее отвезли на «Волге» Замиралова. Ее собрали по заказу Иннокентия Петровича, который от такого «очковтирательства», как он говорил, получал истинное наслаждение. Стоит у светофора рядом какой-нибудь «мерс», играет мускулами, а шофер Федя как даванет на педаль, и «мерс» пыжится сзади, никак не понимая, что это с его собственной тачкой. Кино!

Феликс проводил ее по трапу в салон. Ира не позволила себе ахнуть, ступив на мягкий ворс зеленовато-голубого ковра, едва взглянула на улыбающуюся стюардессу. Казалось, Ирина Зотова только тем и занималась в жизни, что парила над миром в таких вот миллионерских покоях. Стены обтянуты шелком в тон ковру. Стоило посмотреть на мягкую кожу, как тело уже испытывало удовольствие. Она села возле иллюминатора, а Феликс сказал:

— Связь в любое время суток. И со всем миром. Есть ванная комната и душ. Так что и через десять часов выйдете отсюда свежей благоухающей деловой женщиной. Кстати, очень надежная машина. — Он огляделся.

— Да, Феликс... — Она откинулась на спинку кресла.

— Что ж, детка, я тебя покидаю, — намеренно фамильярно бросил он, желая увидеть реакцию. — С грузом все в порядке. Я сам проверил.

Ира отнеслась спокойно к его выпаду.

— Еще будут пассажиры? — Она спросила таким тоном, что Феликс засмеялся.

— Да, придется кое с кем делить ванную. Но они будут в другом отсеке. Итак, мобильник при вас. Факс вон там, девушки за ширмой, Их можно просить о чем угодно. Счастливого кайфа, дорогая! — Он наклонился к ней и нежно прикоснулся к щеке. — Да хранит тебя Господь, — сказал он. На изумленный вопрос в ее глазах, ответил: — Так просил передать тебе отец. О встрече не волнуйтесь, Ира. Там будет все в полном порядке.

Сердце Иры снова сжалось. Отец даже перед смертью думал о ней.

Ира глубоко втянула воздух, пахло чем-то особенным. Наверное, специфический запах этого самолета, нежный, луговой.

Самолет разбежался и начал набирать высоту. Он делал это мягко, легкий, подвижный.

Ира закрыла глаза и представила лицо отца в юности. Он подал ей свою фотографию и сказал:

— Вот такого Кешу любила твоя мать. Как, одобряешь ее вкус? — и ухмыльнулся.

На самом деле, Иннокентий Петрович был хорош. Коротко подстрижен, острый уверенный взгляд, в котором ни тени сомнения. Характер. Ира вообще больше всего в людях ценила характер. Пусть даже скверный, но цельный.

А у Иннокентия Петровича был характер, да еще какой! Он проступал даже в чертах — тяжелый подбородок, твердые скулы. На фотографии он снят во весь рост, и Ира могла рассмотреть прекрасно сшитый костюм. Безупречный. И безупречно начищенные ботинки.

— Ну так как? У твоей матери был вкус?

— Да уж, во вкусе ей не откажешь. Кстати, у меня мамин вкус. — Ира многозначительно улыбнулась.

— Согласен, одобряю. — Тонкие синеватые губы Замиралова разъехались...

Ира вспомнила, как тогда сжалось ее сердце. Как страшно меняется человек. И как ей жаль... отца.

Впервые она мысленно назвала его отцом.

Она открыла глаза, когда стюардесса остановила коляску с напитками возле нее.

— Сок? Вино? Минеральная?

— Вино, — неожиданно для себя бросила Ира.

— Белое? Красное?

— Красное.

Девушка подала ей маленькую бутылочку. Ира покрутила перед глазами — ага, чилийское. Хорошее вино. Она немного плеснула в бокал с эмблемой авиакомпании и попробовала. Густое, приятное. Она пила маленькими глотками, и тревога понемногу отпускала ее. Итак, жизнь поворачивается странным образом. Значит, надо отдаться этому повороту. Она ничего не теряет, потому что по большому счету ей терять нечего. Стоит рухнуть издательству, на которое она работает, и ей не на что жить.

Она совершенно одна в этом мире. Только один человек ей нужен. Да только вот она ему не нужна.

Она допила вино и снова закрыла глаза.

— Ира? Это на самом деле ты, Ира?

Она вздрогнула. Конечно, этот голос ей слышится во сне. Стоит открыть глаза — и иллюзия рассеется. Это все от вина. Хоть и маленькая бутылочка, но стакан там был, не меньше. Неважно, что мало градусов, но натощак...

— Ира!

Ресницы дрогнули сами собой, и в щелочку она увидела... О нет, не может быть. Она снова закрыла глаза. Крепко-крепко. Лоб покрылся испариной, кажется, она уловила запах. Запах его лосьона после бритья. Но не может же он пользоваться одним и тем же лосьоном столько лет. Ведь она видела его не вчера... Прошло... А сколько лет прошло?

Внезапно до Иры дошло, что она летит в самолете. Но ведь это не простой самолет. Почему Христо?..

Хельмут смотрел на экран радара. Черная трасса самолета вырисовывалась на сером фоне. Так, ясен путь «Гольфстрима». Очень скоро пилот заметит сбой в бортовом компьютере. «Жучок», который посажен на груз, сделает свое дело. И тогда борт станет запрашивать вынужденную посадку.

Они готовы его принять. Хельмут улыбнулся. И примут как следует. И тогда прилетит на вертолете Света, и они очень скоро будут далеко отсюда...

Света, Света... Я хочу тебя Света... Он ощутил прилив крови в чресла...

— Не понимаю... — Пилот всмотрелся в компьютер. Слушай, может эта чертова штука сломаться? Я вообще-то первый раз такое вижу.

— Да, по-моему, это указатель топлива барахлит. Или наши валенки на самом деле не долили керосина? Нет, не может этого быть.

Командир нахмурился.

— Разберись немедленно, — приказал он второму пилоту.

— Компьютер показывает, что у нас на исходе керосин! Надо запрашивать аварийную посадку.

Пилот молчал. А что он мог сказать? Красная лампочка горела, и с ней не поспоришь.

— Давай.

На этот рейс наняли русских пилотов. Тони Атвуд обещал хозяевам «Гольфстрима» обеспечить дешевое обслуживание рейса, и очень собой гордился. Американские летчики, которые пригнали «Гольфстрим» в Москву, полетели дальше на другом борту, а этих парней наняли за десятую часть их гонорара.

Итак, сигнал о помощи ушел в пространство, и ответ явился немедленно: помощь предлагало экологическое судно. Плавучий аэродром, способный принять «Гольфстрим».

Сделав круг, они коснулись палубы.

Хельмут набрал номер Светы.

— Они у нас, моя птичка. Вылетай.

Христо и Ира говорили, не замечая ничего вокруг.

— Это ты, Ира? — Христо никак не мог поверить. Темные глаза смотрели на нее в упор. — Ты меня узнаешь?

— Ты Христо, — прошептала она. — Я тебя узнаю... Но как это может быть?

— Очень просто, как и все под небом. Кажется, я теперь понял. Я читал в газете, что ты стала главой Мехового Дома Замиралова. А меня аккредитовали на выставку мехов в Орландо. И, экономя деньги, как я понимаю, на билетах, подсадили в частный самолет. Так случается...

— Да, я везу меха моего отца. То есть теперь мои меха. Отец умер.

— Я слышал.

Перед ними возникла стюардесса, она улыбалась, как всегда, но что-то в ее лице заставило их умолкнуть и с тревогой посмотреть на нее.

— Наш экипаж приносит вам свои извинения, господа. Мы совершили вынужденную посадку.

Валентина вылетала рейсом «Аэрофлота» в тот же самый день и почти в то же самое время. Она хорошо подготовилась к полету. Дима, провожая, передал ей пакет и сказал:

— Вот здесь все бумаги на груз. Там твоя фамилия, все данные, тебе не о чем волноваться. Комар носа не подточит. Ты подходишь к наследнице сзади, на выходе из самолета, и легонько касаешься ее булавкой. Наследница сразу отключается. «Скорая помощь», все такое... Американцы не станут разбираться, ее увезут. А ты с мехами попадешь в объятия «зеленых». Потом я прилечу. Наследница проваляется в больнице и пускай нас ищет с собаками.

Дима повторил все в точности, как сказала ему Света. Он нисколько не волновался, голос не дрожал. А что он такого делает? Главное — все будут живы. А ценности, существующие в этом мире, принадлежат всем — но попадают в руки тех, кто подсуетится.

Он хочет денег. И хочет Свету. Он получит свое за помощь в этом деле. Света обещала хорошие комиссионные. И себя.

А Света хотела только денег, и поэтому в пакет для Валентины положила еще кое-что.

Маленькую штучку, похожую на таблетку, и серебристую пластину, вложенную между документами на багаж. Семен Ильич нашел для нее все, что она просила. И не задавал лишних вопросов, руководствуясь принципом: «Многие знания — многие печали».

Света узнала от Димы, что Валентину укачивает в самолете. И эта таблеточка должна была помочь вестибулярному аппарату.

Валентина положила в рот таблетку, закрыла глаза и надавила зубами. Она всегда грызла таблетки, по старой привычке, которую внушила ей мать — чтобы быстрее подействовала. И она подействовала: ее бросило на спинку кресла и вдавило волной воздуха, вырвавшегося из иллюминатора. От взрыва вылетели стекла, словно из лопнувшей от напряжения очковой оправы. Дзинь — и нету. Знала бы бедная Люшка, доверившаяся Диме, что таблеточка была детонатором, от которого сработала та самая серебристая пластина, положенная между бумагами — пластиковая взрывчатка...

Самолет рухнул в Атлантический океан. Это произошло вскоре после того, как «Гольфстрим» пошел на вынужденную посадку.

— Ира, ты понимаешь, что случилось? — Христо пытливо смотрел на нее. — Какой хитрый план. Мы с тобой погибли в авиакатастрофе.

— Но мы не летели «Аэрофлотом».

— Но были там зарегистрированы. И теперь...

— И теперь нас нет? — Ира вытаращила глаза. Раньше она много раз думала о смерти, но никогда ей в голову не приходило, что смерть это вот так, как сейчас. Лежишь на кровати, а рядом любимый человек, которого тебе подарили на том свете, потому что на этом было невозможно. Голова у Иры слегка кружилась.

— А... мы в каком городе?

— Мы не в городе. Мы в океане.

Так, началось, подумала Ира. Точно, она сошла с ума, слетела с катушек. Или как еще говорят?

— Мы на корабле? Слушай, Христо, но я смотрю в окно и вижу...

— Знаешь, бывают такие плавучие города с аэродромами.

— А почему меня не качает? — с подозрением спросила Ира.

— Потому что на море штиль.

Она закрыла глаза. Итак, они плывут. Они с Христо.

— Хорошо бы понять, к кому мы попали.

— К Господу Богу. На небеса.

Внезапно телеэкран замерцал, потом прояснился, и они увидели мужское лицо. Круглое, немолодое, в очках с металлической золотой оправой.

— Добрый день, господа. Я представитель организации «Зеленый мир». Добро пожаловать на наш корабль. Надеюсь, вам удобно в каюте. — Он деланно улыбнулся. — Ваши меха в полной сохранности. Но вы еще пожалеете, что они при вас. Экологический международный суд приговорит вас к пожизненному заключению за лишение жизни тысяч живых существ.

Ире казалось, она бредит.

— Вы будете плавать на судне до скончания века. А новые и новые поколения пушных зверьков беспрепятственно размножаться на земле. Но вашим рукам уже никогда не дотянуться до них.

Экран погас, Ира и Христо застыли в полной тишине.

Лина распаковывала чемодан, номер в гостинице ей заказала сестра. Всю дорогу она думала только об одном — о том мужчине, который спросил ее на берегу моря в тот странный день в Варне.

— Вы приедете ко мне, Лин?

— К вам?

— Да. Вы ведь будете в Штатах, как я понимаю? Я тоже связан с тем показом мехов... У меня есть крупный партнер в Восточной Европе, в России. Да, сейчас это небезопасно, но я рискую из желания занять нишу вовремя...

— Я не знаю... — Лина пожала плечами. Ее необыкновенно тянуло к этому мужчине. До дрожи в коленях. Она никогда в жизни — может быть только очень давно, впервые встретив Христо, — не ощущала ничего подобного. Но тогда она была совсем молоденькая, а сейчас вполне зрелая женщина и такие романтические чувства? Что это с ней? Она улыбнулась.

Мужчина, ободренный улыбкой, от которой лицо Лины стало совсем юным, торопливо проговорил:

— Я дам вам свой адрес и телефон. Я вас жду... — Он поклонился и вышел.

Лина стояла на веранде и смотрела на удаляющуюся фигуру на фоне моря. Боже, Боже, ну конечно, она встретится с ним. Там, во Флориде. Зачем себе в этом отказывать?

Направляясь в гостиную мимо телевизора, Лина машинально включила его, рассеянным взглядом скользнула по экрану.

— ...на борту самолета находилось... Среди погибших журналист Христо...

— Что? — воскликнула она. — Христо?

Ноги подкосились, сердце оборвалось, и она повалилась на диван. Что это? Наказание за намерение изменить ему? Но ведь ничего такого не произошло, а сам Христо, разве он был святым по отношению к ней? Да и мог ли быть, так подолгу оставляя ее одну в Болгарии и уезжая в свой Вьетнам? Почему? Она ведь ничего не обещала Атвуду? Тони Атвуду, который пригласил к себе... Просто зайти, когда прилетит по делам во Флориду. Слезы потекли по мраморным щекам Лины, тоска и отчаяние сдавили сердце, которое, несмотря ни на что, убыстряло свой бег, когда перед глазами возникал, а она гнала его, образ Тони, заслоняя лицо Христо...

Так о чем же плакала Лина?

— Выходит и этого судна нет?

— Выходит так.

Ира привалилась спиной к его спине, крепкой, широкой и теплой. Вот так бы сидеть, закрыв глаза, и ни о чем не думать, просто плыть, слегка покачиваясь на поверхности воды вместе с палубой.

— Ну и как мы отсюда выберемся? — вырвалось у нее само собой.

Христо пожал плечами. Его глаза стали еще темнее.

— Слушай, они вообще нас отсюда не выпустят? — Глаза Иры в ужасе расширились. — Как ты думаешь?

— Я не думаю об этом.

В его интонации она что-то почувствовала.

— А... а о чем ты думаешь?

— О том, что мы встретились.

Сердце Иры заколотилось, как сумасшедшее, напоминая, кем этот человек был для нее. Всегда.

— Ты совершенно невероятная в своей новой роли. Я счастлив, что увидел тебя такой.

Она засмеялась и хотела спросить: а разве для них что-то изменилось? Он по-прежнему женат, у него дети. Они живут в разных странах. Но потом передумала, решила отдаться радости, которая накрыла ее. Она сощурилась, солнечные лучи ударяли в иллюминатор, играя всеми цветами радуги. Что ж, эти краски новой жизни Ире нравились, и сейчас ей было неважно, в чьей власти они с Христо и что за намерения у их хозяев. Она сильная, потому что в нее перетекла сила ушедшего отца. Та живая энергия, которая питала его, передалась ей вместе с делом. Как жаль, что он ушел из жизни и так недолго побыл рядом с ней.

— Иди сюда, — прошептал Христо в самое ухо. Дыхание обожгло.

Ира встала, и, глядя в его глаза, похожие на два горящих уголька, сказала:

— Точно так же ты меня позвал в Ташкенте в свой номер в гостинице.

— И ты пошла... — Он тихонько засмеялся.

— И не пожалела, — добавила она честно.

Экран телевизора зажегся.

— Мистер, вас просит к себе капитан. Я отпираю дверь.

Ира и Христо услышали, как щелкнул электронный замок.

Но Христо не мог оторваться от женщины, которую обнимал. Какая хрупкая, какая нежная, какая любимая... Он даже сам не знал, насколько она любимая, эта далекая, давняя, колючая Ира Зотова. И как странно сводит их жизнь в мировом пространстве. Ханой, Ташкент, и теперь здесь, в неведомых водах, в неведомом мире, словно за пределами привычной вселенной. Так стоит ли спорить с судьбой?

— Ох, Христо... — стонала она. — Как прекрасно... — шептала Ира, царапая ему спину, притягивая к себе его ухо, впиваясь в него зубами.

— Оторвешь мне ухо! — шепнул он ей, и она рассмеялась.

— Ты будешь безухий.

— И некрасивый.

— Красивый. У тебя, Христо, все красиво.

Ему казалось, сейчас он воспарит или уйдет на самую глубину моря.

Они лежали и смотрели друг на друга.

— Христо, а может мы снова в прошлом? Ну если нас нет в настоящем, то мы можем путешествовать в прошлом сколько угодно? И жара, как в Ташкенте...

Он усмехнулся.

— Постой-ка, постой... — До нее вдруг медленно стало доходить, куда она ехала, зачем, и вдруг она вскочила и села на кровати.

— Слушай, я сейчас же пойду к капитану или кто он там. Ты понимаешь, что я летела в Орландо, на меховую выставку? Я поклялась своему покойному отцу сохранить его дело и продолжить.

Она лихорадочно натягивала на себя джинсы, майку, водила расческой по волосам, а ее серые глаза округлились и стали огромными, как два хрусталика льда.

— Ты останешься здесь. Я не пущу тебя к капитану. Я сам пойду. Никому не открывай, даже если будут ломиться в двери. Поняла? — В его глазах Ира увидела тревогу.

— Христо, скажи мне правду, к кому мы попали?

— Дорогая, если бы я знал. Мне известно только одно: они не сообщают на сушу, что мы живы и что мы у них. Не сообщат, что мы у них были, даже если нас уже не будет...

— Итак, мистер как-вас-там?

Мужчина за столом, прочно вделанным в пол, был жилист и худ.

Капитан? — мелькнуло в голове Христо. Возможно.

— Вы находитесь на нашем судне достаточно долго, чтобы мы все про вас узнали. И мы узнали. И про вашу подружку, с которой вы так мило проводите время. — Он усмехнулся.

Христо на всякий случай улыбнулся.

— Да, вы улыбаетесь. Но и понятия не имеете, куда попали.

Христо откинулся в кресле.

— Познакомимся? — спросил хозяин кабинета.

— Охотно. — Христо пожал плечами. — Меня зовут Христо Савов... Я болгарский журналист.

Собеседник вскинул брови.

— Именно это я и хотел от вас услышать. А подружка — хозяйка Мехового Дома, русская Ирина Зотова.

Христо пожал плечами.

Капитан сощурился.

— Мы показали вам репортаж с места катастрофы лайнера, на котором вы погибли. Вы понимаете, что это значит? — Он сделал паузу, позволяя Христо до конца прочувствовать смысл сказанного. Потом, довольный собой, продолжил на хорошем английском: — Вас никто здесь никогда не найдет. Вас вообще нет. — Он засмеялся. — Нам помог случай, мы не ожидали такого подарка. Вы там были зарегистрированы. Эта русская рулетка, она повсюду, стоит только приблизиться к России.

Христо пожал плечами.

— Вы сейчас на судне, которого тоже нет. Мы часть мирового океана и никогда не причалим к берегу. Ни к какому.

— Стало быть, и вас тоже нет?

— Да, Христо Савов.

— Не может быть, чтобы о вашем судне никто не знал. Я бы еще понял, если бы речь шла о подводной лодке.

— А вы прекрасно владеете английским.

— Я работал во многих странах...

— Вы можете почувствовать себя в подводной лодке, если мы запрем вас в трюме. Надеюсь делать этого не придется. До приговора суда.

— О чем вы?

— Вас ожидает экологический суд. Он вынесет суровый приговор вашей подруге.

Христо вскинул брови.

— Мы любуемся вами. — Он облизал губы. — Замечательно гармоничная парочка. А теперь отправляйтесь в каюту. Вам принесут обед. Надеюсь, вы не в претензии, что без мясного? Знаете ли, мы предпочитаем травы. А ваша подружка пусть остается с вами. — Он широко улыбнулся. — Вас это устроит?

— Да, конечно. И ее тоже.

— Еще бы нет. Такая горячность, страсть, огонь... Я вам завидую. Пока. Но кто знает, кто знает...

Христо изумленно посмотрел на капитана.

— То есть?

— А вот то и есть. Наша система позволяет видеть все, что делается в любой точке наших владений. — Он ухмыльнулся. — Все было так красиво. Мне понравилось. Теперь мне не нужны никакие эротические кассеты. Естественную страсть никогда не передать с экрана. Тем более наивысшую точку... Я думаю, вы понимаете, о чем я говорю. — Он громко расхохотался.

Феликс набрал номер сотового телефона. Сейчас по спутнику пройдет сигнал и попадет прямо к нему.

Он представил себе большую светлую комнату на шестнадцатом этаже, скупую по убранству, но оборудованную самой новейшей техникой связи. Потому что этому человеку, кроме связи с ним, теперь не нужно ничего другого.

Ощутив невероятную тяжесть ответственности, он вздохнул. Ну где же ты, отвечай скорей, — торопил он невидимого собеседника. У него есть что сказать.

— Слушаю, — прохрипело в трубку.

— Вы знаете?

— О катастрофе слыхал. Мы здорово подстраховались. Молодец, хорошо придумал.

Слава Богу, он отозвался.

— Она жива, он тоже.

— Я думаю. Они уже в Орландо.

— Нет, босс. Их перехватили.

— Кто?

— Экологические психи. Они в море.

— А груз?

— За грузом и охотились.

— Вот черт. И что ты делаешь?

— Работаю.

— Молодец.

— Вели Атвуду оттянуть начало выставки.

— Но это стоит...

— Неустойку плачу я.

— Понял.

— Конец связи. — Голос уже не хрипел, и кажется в нем слышалось больше жизни, чем в начале разговора.

Пока Христо не было, Ира немного вздремнула, убаюканная морскими волнами, во сне ей грезились меха, рысьи шкуры, пятнистые на спине и нежные белесые на бедрах. Голос отца говорил:

— Ира, как ты похожа на рысь. У тебя такие же широко расставленные глаза, такие же волосы и нежная белая кожа.

Потом ей мерещилось, что отец и мать вместе и она между ними, раскинув руки и уцепившись за родительские. Даже во сне она понимала, что такого не может быть. Не могло. Но почему не может? Маленькая девочка, похожая на нее как две капли воды топает между ней и... Христо?

Она потрясла головой и открыла глаза. Огляделась. И все вспомнила. Она на неизвестном судне, Христо нет.

Вдруг она замерла и холодный пот выступил на спине. Да как же это? А если показ пройдет без них? Потом — что она может предъявить в Орландо? Если они с Христо убегут отсюда без мехов?

Пальцы задрожали, и она ощутила легкое покалывание в подушечках, верный признак паники. Такое с Ирой Зотовой бывало очень редко, и всегда грозило катастрофой. Они были в ее жизни, катастрофы. Она сцепила руки, прижала пальцы подушечками друг к другу и ощутила, как успокаивается. Нет, погоди, погоди, Христо сказал, они попали к сумасшедшим экологам. Отец... и внезапно душа заныла в тоске. Казалось, он все продумал. Предусмотрел. На случай аварии он даже позаботился о жилетах... Как же может она его огорчить?

Она сама не подозревала, как сильно полюбила отца. Наверное, сильнее нельзя было полюбить, даже прожив бок о бок все эти годы от самого рождения. Она и не думала, что способна на такую любовь.

Без мехов она отсюда не побежит.

— Простите, здесь живет мистер Атвуд? — спросила Лина женщину, открывшую ей дверь, и поймала себя на том, что сердце ревниво кольнуло. А потом, приглядевшись, поняла: это экономка.

— Да, мадам. Как мне доложить о вас?

— Скажите ему, что его спрашивает Лина из Болгарии. — На всякий случай она улыбнулась, ее щеки порозовели.

— Хорошо, мадам, проходите, пожалуйста.

Лина втянула в себя воздух и шагнула в прихожую. Она была в темных теплых тонах, от мебели и ковров веяло вкусом и деньгами. Ну еще бы, у него свое меховое дело.

Лина была в летнем желтом костюме с желто-коричневой сумочкой через плечо в тон сандалий. Она оделась просто, но очень элегантно, простота стоила дорого, и Атвуд несомненно поймет это.

Торопливые шаги по лестнице взбодрили ее и успокоили — он спешит к ней. Она приготовила приятную улыбку.

Тони Атвуд появился внезапно, его лицо сияло счастьем, она не могла ошибиться.

— Лин, это невероятно. Я уже не надеялся, что ты найдешь меня.

— У меня были на то причины, Тони, — уголки губ ее опустились, — у меня большое несчастье...

Он закивал.

— Я слышал, Лин. Но мы с тобой, как говорят, товарищи по несчастью. Кажется, в том самолете потерпел крушение и мой бизнес с русскими. — Он недоуменно пожал плечами. — Хотя я послал за ними самолет. Но мои люди не могут связаться и с ним тоже. Что-то случилось. — Он покачал головой. — Проходите в гостиную, я сейчас распоряжусь.

В гостиной все было так, как и предполагала Лина.

Рога, столик на витых ножках из кривого ствола неведомого дерева, камин, перед ним медвежья шкура. Странно, но казалось, она все это видела. Неужели так волнуется, что все происходящее кажется уже случившимся?

Тони быстро вернулся и сел напротив нее в кресло.

— Так, Лин. Вы овдовели, — сказал он. — Мне очень жаль.

— Да... — она наклонила голову.

— Я хотел бы, я очень хотел бы вам помочь...

— Спасибо. Но я не за этим пришла...

— За чем бы вы ни пришли, я вам невероятно благодарен, Лин. Я не забывал вас ни на один день. Ложился спать с вашим именем и во сне был с вами.

— Н... нет, нет! — Она подняла руку, словно желая остановить его излияния.

— Да, да, милая Лин, и коль скоро судьба так распорядилась, я скажу вам прямо: я вас люблю. Я хочу быть с вами. Понимаю, вы сейчас не можете дать мне ответ, слишком сильна боль. Но боль пройдет, останется жизнь, и ее надо сделать как можно прекрасней. Я не знал вашего мужа, но завидую, что он прожил жизнь с такой женщиной. Как бы коротка ни была эта жизнь.

Слезы навернулись на глаза Лины. Она вынула платочек. Черный след от туши тонкими полосками отпечатался на тончайшем батисте.

Внезапно в гостиную влетела собака и кинулась прямо к Тони.

— Лин, это моя Топси, — голос его звучал необыкновенно нежно. — Правда, милашка?

Лина ошеломленно смотрела на черного гладкошерстного породистого щенка с рыжими подпалинами под глазами. Тот внимательно уставился на гостью, и Лине показалось, что в собачьих глазах мелькнула ревность.

Женщина улыбнулась и сказала:

— Какая ты красивая.

Щенок потянулся к ней носом, высунул язык и быстро лизнул.

Тони засмеялся.

— Вообще-то, она не спешит с новыми знакомствами. Но вас, наверное, принял за свою.

Света и Иван сидели рядом на ковре в богатом особняке в Кельне и внимательно слушали новости. Теледиктор читал бесстрастно:

— В произошедшей катастрофе никто не выжил. — И ни один мускул не дрогнул на его свежем лице.

Иван изумленно вскинул брови. Он все понял.

Скоро все они получат свою долю за выполненную работу, Иван уже решил, что половину отдаст Свете сразу, а на вторую купит ей подарок. Подарок любимой женщине. Часы, о которых она мечтала, — символ другого уровня жизни. Швейцарские.

Света, конечно, ахнет, наденет на правую руку — она всегда носит часы на правой руке и не снимает, даже когда занимается с ним любовью в крошечной спаленке...

Ивану казалось, что дело, за которое заплатили такую кучу денег, было в общем-то простым. Он не успел, понять, когда Света поднесла к уху мобильный телефон, внезапно зазвонивший у нее в кармане, и бросила:

— Еду. — Потом повернулась к нему: — Иван, я скоро, — улыбнулась и легонько чмокнула в щеку.

Он схватил ее за руку, скорее по инерции, но она больно ударила его, он поморщился и вдруг увидел лицо Светы. Она была уже не здесь, не с ним.

— Куда ты, Света?

Но она уже была за дверью.

Иван вылетел за ней следом. Она вскочила в свой красный «гольф» и понеслась, взвизгнув тормозами.

Иван с минуту постоял на крыльце, соображая, что делать. Потом сел в свою машину. Завел движок и включил радар.

Он установил его специально, чтобы оберегать Свету от неприятностей. Мало ли что может с ней случиться. Она такая импульсивная! Света не знала об этом радаре в его «форде». А вот теперь он мог им воспользоваться.

Света летела на огромной скорости, будто убегала от кого-то. Или бежала к кому-то. Она свернула к морскому порту и понеслась к вертолетной площадке.

Он знал это место, там работали знакомые парни, тоже выходцы из России. И один был кое-чем ему обязан.

Сердце Ивана билось быстро-быстро.

Света что-то затеяла. Или уже совершила.

Он это узнает.

Зазвонил мобильный телефон.

Иван ответил. Сквозь шорох и шелест расстояния раздался голос Димы из Москвы.

— Во что же ты втравил меня, гад, — и Иван, похолодев, услышал рыдания. — Вы, суки, убили ее. Я не хотел ее смерти...

Дима поднес к губам рюмку. Итак, ему не говорили о таком исходе, но он-то чувствовал. Ну и что? Чувства к делу не пришьешь, старая истина. Люшка была только инструментом, и ему сейчас не хочется думать чьим.

А он? Он сам помог ее уговорить.

Дима застонал. Он очень хотел денег. Всех денег. И не прочь был получить их вместе с Люшкой. Но Света! Она пообещала забрать его в Бразилию. И раскрутить меховое дело в России помощнее замираловского.

Он покачал головой. Дурак. Какой дурак! Света уберет его сразу, как убрала Люшку, едва он получит Люшкины деньги. А если нет, то вытряхнет их из него в той же Бразилии. Она намекнула, что хочет заняться бразильской нутрией. И заполонить ею всю Москву. Ну конечно, чего тут сложного — убери Меховой Дом Замираловых, а еще лучше, присвой его — и все поле твое. Непаханное и немеренное. «Зеленые», смех один.

Дима тяжело и протяжно вздохнул.

Он вышел на балкон, тяжело навалился на перила. Рука с недопитой бутылкой свесилась вниз. Потные пальцы скользнули по стеклу, он попробовал поймать, потянулся и в следующую секунду уже летел вниз.

Высохшие пальцы нажимали кнопки мобильного телефона.

— Ты меня слышишь? — преодолел пространство старческий голос. — Нашего зятя увезли парни из Службы спасения. — Хихиканье походило на треск электрических разрядов. — Кто-то их вызвал, мол, ваш клиент сидит на балконных перилах. Ну, бывай.

Стоя на морском ветру, убирая в карман мобильник, мужчина усмехнулся.

Итак, путь к Меховому Дому Замиралова свободен.

— Христо, ты совсем заморочил мне мозги. Ну не можешь же ты на самом деле думать, что «аэрофлотовский» самолет взорвали из-за меня! Точнее, из-за мехов отца.

Христо посмотрел на нее и сказал:

— Не сомневаюсь. Когда гуляют такие большие деньги и появляется возможность их изъять и, более того, убрать с рынка такого конкурента, как твой Меховой Дом...

— Да, мой, Христо, — она поморщилась, — хотя звучит пока смешно.

— Дорогая моя, после такого боевого крещения ты почувствуешь его своим. Все хорошо. Меха в море не утонули, ты жива.

— А кто про это знает? Цель достигнута, нет ни мехов, ни меня.

— Это еще вопрос, — Христо улыбнулся. — Я думаю, сам Господь Бог послал меня тебе на помощь.

Она улыбнулась.

— Я думаю, тут не только он побеспокоился. Иначе как объяснить, что ты тоже был зарегистрирован на тот рейс?

— О, это у вас просто. Сперва заказали билет и заложили в компьютер, а потом, когда подвернулась оказия в виде частного самолета, из компьютера вынуть забыли.

Да, это возможный вариант, подумала Ира. Но что-то скребло на душе. Чей-то очень знакомый почерк. Но ведь того человека уже нет на свете? Она сама была на его похоронах. Но он говорил, что будет смотреть за нею с небес. Он не сомневался, что попадет именно туда.

С самого утра Тони Атвуд думал только об одном когда он снова увидит Лин. Конечно, она не может так быстро сойтись с ним, ее муж еще не предан земле. Но случится ли это вообще? Тела погибших в авиакатастрофе не найдены, и единственное, что останется Лин, — опустить на воду венок и тем самым успокоить свое сердце. Тони Атвуд был из тех людей, которые считали: живое — живым. Сколько бы ты ни убивался по человеку, ушедшему в мир иной, его не вернешь.

Лина приехала ровно в шесть. Сегодня она была в костюме из зеленого льна, в легких туфельках того же оттенка и казалась похожей на изящную ящерицу.

— А вот и я, — сказала она Топси, которая вылетела ей навстречу, тряся ушами и обрубком хвоста.

На секунду ей показалось, что она не гостья, а полноправная обитательница этого дома, любимая собака встречает ее на пороге.

— Привет, Лин! — Следом за Топси вышел Тони, широко распахивая дверь. — Скорее, скорее, ужин на столе, мы все ждем тебя с нетерпением.

Лина смутилась, он говорил так, будто подтверждал ее мысль о том, что она возвращается к себе домой. А почему нет? — спросила она себя, если у нее возникло чувство дома именно здесь? Она вдова, у нее две девочки. Но если она выйдет замуж за Тони, а все идет к тому, она родит ему ровно столько детей, сколько он захочет. Он будет прекрасным отцом. О, Лина, ты просто сошла с ума, ну можно ли предаваться таким фантазиям? Как хорошо, что Тони Атвуд не может читать мысли.

Христо не сомкнул глаз в эту ночь. В голове проносились самые дикие идеи. Он понял, в какой невероятной опасности они оказались, и — о Боже — как ему хотелось спасти Иру и спастись самому. Он ни секунды не сомневался, что он с нею теперь навсегда, и это «навсегда» ему хотелось сделать как можно более долгим.

Самое печальное время суток — рассвет, когда растворяются грезы, и ужас, охватывающий человека, становится непереносимым. А придуманный вариант спасения кажется детски наивным.

Нет, он не должен так думать. Он спланировал все, до каждой мелочи. И если они точно выполнят этот план, их «навсегда» будет долгим.

Итак, заставил себя Христо сосредоточиться, прилетит вертолет, они выберутся из каюты через иллюминатор. Да, Ира наверняка проскользнет, а если он застрянет? Его широкие плечи не пройдут...

Ира разметалась во сне, тихо застонала, ей тоже что-то пригрезилось.

Так сколько им осталось жить? Теперь Христо отчетливо понимал, что их удерживают люди, жаждущие ее денег. Да нет, не просто денег. Мечтающие уничтожить Меховой Дом и занять его место. А значит, и катастрофа самолета связана с Ириной и ее мехами. И стоит ему отсюда выбраться, он докопается до сути.

После ужина Тони усадил Лину рядом с собой на толстый ковер перед камином, подкинул поленце в огонь и потянул ее за руку.

Она подчинилась.

— Знаешь, Тони, у меня странное чувство, будто мы с тобой знакомы всю жизнь.

— И мне кажется, что у меня не было ни одной женщины до тебя. А ведь мы даже ни разу не поцеловались.

— Разве? — Она смущенно потупила взгляд.

— Но тот поцелуй, в Болгарии, не в счет.

— Ты хочешь сказать...

— А я хочу сказать, что горю желанием по-настоящему тебя поцеловать. — Он подвинулся к ней и привлек к себе. — Лин, ты не поверишь. Со мной это впервые. Может заговорила кровь моих славянских предков? Они, как я слышал, сдержанны до поры до времени, а потом впадают в неистовство.

Она улыбнулась.

— И ты собираешься впасть?

— Да, — прошептал он и повалил Лину на толстый китайский ковер. — Я хочу прожить рядом с тобой всю оставшуюся жизнь.

— Но... — выдохнула она.

— Не продолжай, я знаю, что ты скажешь. Но могу поклясться, если бы катастрофы не произошло, я бы все равно отнял тебя у мужа.

— Но...

— Твои девочки станут моими дочками. Я заменю им отца.

На глаза Лины навернулись слезы.

— О Тони, мне не найти больше английских слов...

— Пусть между собой говорят наши тела. И запомни, я хочу много детей. Целый автобус...

Лин засмеялась.

— О нет.

— О да.

Он поднял ее на руки и понес в спальню.

— Христо, нам надо сделать рывок, — сказала Ира.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, глядя на ее напряженную фигурку.

— Или мы совершим неожиданный для всех рывок, или отправимся кормить рыб, и очень скоро. — Она, не моргая, смотрела на Христо.

— Согласен. Я слышал разговор капитана с помощником. Через час сюда прилетает вертолет. Как я понял, завтра во Флориде начинается показ...

— Завтра? — воскликнула Ира. — Ты не ошибся? — Ее лицо пылало, а сердце билось, как бешеное. Господи, неужели еще есть шанс выполнить волю отца! Если так, она перевернет эту посудину, но сделает то, что должна.

Она соскочила с кровати и быстро оделась. Казалось, прошло не больше секунды, а она уже стояла перед Христо в джинсах и небесно-голубой майке, рыжеватые волосы светились, казалось, стоит прикоснуться к ней, и ударит электрическим током.

— Христо, я все продумала. Мы выберемся на палубу, где приземлится вертолет... — Она говорила очень тихо, одними губами. Они давно научились понимать друг друга почти без слов.

— Но мы не можем выйти через дверь.

— Я пролезу через иллюминатор.

— А я? — А он-то думал, что она безмятежно спит, чувствуя себя совершенно защищенной его присутствием.

Христо увидел, как она напряглась.

— Знаешь что, ты вылезешь в окно. У нашей двери стоит охранник. Тюкнешь его по голове вот этим. — Он достал довольно увесистый кусок трубы, который отвинтил в душевой. — И откроешь мне дверь. Вертолет ревет громко, мы подбежим к нему. И влезем внутрь.

— Да, но дальше что? Никто из нас не умеет управлять вертолетом.

— Ты меня недооцениваешь, дорогая.

— Не хочешь ли ты сказать... — опешила Ира.

— Давай не будем уточнять. Ты думаешь, отправляясь во Вьетнам, я ничему не учился? Просто считай, что я очень талантливый. Хорошо?

Он чмокнул ее в макушку, и Ира кивнула.

— Христо, мы должны отсюда выбраться.

— Мы выберемся, потому что ничего подобного от нас не ждут.

Через минуту они услышали гул вертолета.

Христо уже открутил болты на иллюминаторе, и теперь ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы вынуть стекло. Ира легко скользнула наружу. Голова закружилась от свежего воздуха. Но Ира знала — в ее руках жизнь обоих.

Охранник стоял на палубе, приставив руку к глазам, и смотрел на подлетающую машину.

Ира подкралась сзади, и его крик потонул в гуле моторов. Она быстро открыла каюту, и они выскользнули на палубу. Спрятавшись за шлюпку, они наблюдали, как садится вертолет. Его лыжи коснулись палубы. Винт грохотал, а по лестнице спускалась очаровательная маленькая женщина в черном. Ее глаза сияли счастьем. Христо не сомневался, так сияют глаза у женщины в одном случае — когда она ожидает встречи с любимым мужчиной.

На палубу выбежал атлет с копной пшеничных волос и распростер объятия.

— Света! — закричал он, перекрывая радостным с воплем мощный гул мотора. И кому-то бросил: — Быстро — груз!

— Хельмут! Наконец-то!

Они стояли, закрыв глаза, а Ира и Христо уже взбирались по лесенке, по которой только что сошла Света.

В багажный отсек сильные руки уложили упакованные меха.

Когда пара разомкнула объятия, на палубе лежал ничего не понимающий пилот, и тяжелая машина, крутя винтами, исчезала в синеве неба...

Они летели над морем, потом вдали показалась вожделенная полоска земной тверди, о которой они мечтали и которую все же надеялись увидеть.

— Как ты, Ира?

— Отлично, Христо. Я бы вот так и парила над землей всю жизнь! — Куда мы летим?

— Во Флориду. Судя по приборам, нам осталось совсем немного.

— Ты обратил внимание, с какой быстротой перебросили наши мешки с мехом в вертолет?

— Еще бы. Я понял, что они хотели сделать с твоими мехами.

— Что? — Ира сжалась.

— Выставить их на продажу. Чтобы от конкурента в лице Мехового Дома Замиралова не осталось и следа. Кстати, я хочу заняться расследованием этого дела. Может быть международный скандал.

Ира тронула его руку:

— Я тебе помогу.

— Спасибо. А теперь давай помолчим, как бы нам не промахнуться. Я не каждый день вожу вертолет. По-моему, мы почти у цели.

— А куда мы сядем?

— Прямо на лужайку перед выставочным залом.

— А нас не арестуют?

— Уже нет. Тем более, на этой выставке работает моя жена. Она за нас заступится.

Ира вздрогнула и покраснела. О Господи, как она могла забыть?..

— Вот уж никогда не думала, что в моей жизни нечто подобное случится.

Христо улыбнулся.

— Знаешь, Ира, большие деньги — это не только большие возможности. Это еще и невероятные приключения. Ты просто перешла в другую весовую категорию. В ней очень трудно жить. Но в тысячу раз интереснее, чем редактировать статьи адвентистов. Правда?

Ира опешила, а потом расхохоталась.

— Христо, мне кажется, это была не я.

Внезапно Ире пришла в голову ошеломляющая мысль.

— Христо! Так мы свободны! И мои меха при мне!

Потом ее лицо вдруг осунулось и постарело.

Христо с волнением наблюдал за ней, ожидая, что она скажет.

— А ты сейчас увидишься с женой. Которая думала, что тебя больше нет на свете...

Он улыбнулся. Ему было приятно узнать, что стало причиной ее самого большого огорчения, потому что ни разу за эти дни плена, даже в самые отчаянные минуты, у нее не было такого несчастного лица. Он шумно вздохнул.

— Да, я увижу Лину. Но ничто не изменит моего отношения к тебе, Ира.

Он снова ничего не обещает, подумала Ира. Ну что ж. А на что она рассчитывала? Значит, судьба распорядилась так, чтобы он оказался рядом в трудный час, помог ей, а она опять мучилась своей любовью.

— Ира, но я муж с того света, — прошептал он. — Земная жена меня уже похоронила.

— Но ты снова будешь жить с ней?

— Даже если ты меня выгонишь в дверь, я влезу в окно, — улыбнулся он.

Света готова была броситься за борт.

Хельмут крепко держал ее за плечи.

— Ну перестань, перестань. Все в порядке.

— В порядке? Да ты спятил! Ты понимаешь, что теперь произойдет?

— Ну что, что такого? Мы же вместе. — Красивое лицо Светы исказилось злостью.

— Господи, как все было безукоризненно рассчитано. И вот на тебе! Где теперь наши деньги? Где наши меха? А ты, ты... Я рисковала, как ненормальная! С этой катастрофой...

— Ты хорошо все делала, детка, — жестко бросил Хельмут. — Но я не совсем понял зачем?

— Не твое дело! Я тебя предупредила, чтобы ты оказался там, где надо...

— Разве я не точно вычислил?

— Все точно, да! С моей подачи только дурак бы не вычислил! А ты упустил все! — Она взвыла. — Все потеряно! Нет денег и нет рынка сбыта. С нами никто не захочет больше иметь дело!

— Но у нас есть бразильские паспорта.

— Ты что, идиот? После успеха в Орландо в Меховой Дом Замираловых будут ломиться. Кому нужны тогда наши дешевые нутрии? И потом, за такой провал нас просто вышвырнут отовсюду. И нам уже не вернуться в партию «зеленых».

Капитан начал злиться.

— Дорогуша, можно подумать, что ты пошла в партию «зеленых» с идейными целями.

— Замолчи!

— И кто повис на мне, пока угоняли самолет?

— А кто накинулся на меня? Ты, дерьмо!

— Ну, ну, перестаньте, голубки.

Из-за угла показалась фигура, длинная, тощая. И оба замерли, заледенев. Потом Хельмут выхватил «вальтер» из-за пояса и прицелился в Ивана.

— И... Иван? — выдохнула Света. — Что ты здесь делаешь?

— Страхую. Наше общее дело. Я подозревал кое-что, но это уж слишком. Сделай вы дело как полагается, я бы закрыл глаза на ваши амуры. Но теперь, простите, придется выполнить неприятную миссию, с которой меня прислала наша партия.

— О чем ты говоришь, Иван? — одними губами прошептала Света. — Ты что, на самом деле стал «зеленым»?

Хельмут взвел курок. Света схватила его за руку, пистолет дернулся, и пулю, приготовленную Ивану, приняло тело Светы. Без звука она упала на палубу. Иван выстрелил — и Хельмут упал поверх тела Светы.

Ира вышла на подиум. На ней была рысья шуба, мех переливался всеми оттенками нежности, а изумрудные глаза Ире, казалось, одолжила сама рысь.

Зал вопил. Вспышки камер слепили. Авиакатастрофа, чудесное спасение стали лучшей рекламой всей выставки в Орландо. Христо смотрел на Иру из зала и поражался, как переменчива эта женщина. Она потрясающая. Невероятно сильная. Но человек проявляет свою силу, только когда ему представляется такая возможность. Ире она представилась.

Когда показ закончился, он подошел к ней, она потянулась к нему и поцеловала.

— Вот тебе поцелуй рыси. Это мой любимый мех.

Он тоже поцеловал ее.

— Поздравляю. Успех невероятный.

— Он посвящается отцу. И тебе.

— Тони, Тони! Я не могу поверить! Иди скорее!

Голос Лины срывался.

Тони прошагал в гостиную из кухни, где делал коктейли перед ужином: немного вермута, немного тоника... Теперь по штучке оливок...

— Да, дорогая?

Топси вертелась под ногами, шкурка отливала блеском в полумраке комнаты.

— Он... жив!

— Кто, дорогая?

— Христо. Мой муж.

Тони подошел к дивану и уставился в телевизор.

Черноволосый мужчина и светловолосая женщина целовались во весь экран, словно в любовном сериале. На ней было шикарное манто, надетое едва ли не на голое тело.

— Ты говоришь, твой муж, дорогая? Где?

— Вот он.

— Этот герой-любовник?

— Это Христо. Но я поздно включила телевизор. Я ничего не понимаю.

Тони подошел к дивану и сел рядом с Линой.

— Но что тебя смущает? Скажи честно? Что он жив, а ты целуешься со мной, — и он потянулся к ее губам и крепко поцеловал, — или то, что он целуется с другой женщиной?

— Я... я не знаю.

— Так вот, я знаю. Если это на самом деле твой муж, то он, судя по всему, счастлив. На том он свете или на этом — неважно. И что я знаю точно, я тоже счастлив с тобой, а ты со мной. На этом свете. — Он обнял ее и поцеловал снова.

— Но так не бывает...

— Бывает, дорогая. Бывает еще и не так.

— Погоди! — Она остановила его, вслушиваясь в голос с экрана. Христо смотрел на нее и говорил, кажется, ей одной.

— Вы спрашиваете, какие между нами отношения? Хм, мы оба выходцы с того света. О нашей смерти было объявлено. Мы сами слышали. Теперь нам придется снова прописываться здесь. И мы это сделаем вместе. Правда, Ирина?

— Да. На этом свете мы тоже будем вместе.

Тони посмотрел на Лину. Она застыла с белым лицом, не отрываясь от экрана.

— И мы с тобой вместе пропишемся на этом свете, правда, Лин?

— Да, — прошептала она.

Старик сидел перед телевизором и неотрывно смотрел на экран. Его меха искрились в свете юпитеров. Прелестные женщины, и среди них Ирина, его дочь. Она вышла на подиум в его любимой рыси. И сказала, что свой выход посвящает отцу. Ну вот и все. Теперь он может спокойно отойти в мир иной. Теперь уже по-настоящему и насовсем.

Что ж, он сделает это с легким сердцем. Ирина — настоящая хозяйка его дела. Спасибо тебе, Господи, что надоумил. И родить ее и найти. Теперь рядом с ней единственный в мире человек, которого она любит и который любит ее.

Жена Христо как будто тоже нашла своего мужчину. Что ж, выходит, и Тони Атвуду он сделал подарок.

Замиралов самодовольно улыбнулся. Вот что значит опыт жизни, беспокойное сердце и бо-оль-шие деньги. С помощью этих трех субстанций можно управлять миром.

Он приосанился.

Миром — да. А болезнью нет.

— Так-так-так... — Он поднял на Феликса Миронова хитрые глаза. — Что ж, дорогой, я тобой восхищен. Ты прекрасно провел дело, начиная с моих похорон. И операция по восшествию в должность моей девочки завершается успешно.

— Да, патрон. Вот только...

— Не надо о ней. Она нашла, что искала. Да, и вот еще. Мы ведь не проверили, как действуют жилеты твоего оборонщика, но держи его на прицеле. У меня тут одна мыслишка завелась. Может, он додумается насчет водоотталкивающих свойств меха? Но это мне уже не успеть довести до конца. А вот Ирина... Пожалуй, впишу-ка я ей в завещание.

Феликс засмеялся.

— Может, вам бумаги прикупить? Для продолжения делового завещания?

— Ладно смеяться-то. С того света погляжу, как вы тут управляетесь без меня.

— Ну что ж, операция «Наследство Мехового Дома Замиралова»...

— «Замираловых», дорогуша. Да, и спроси-ка у Марченко, сколько у меня еще часов?

Феликс поморщился.

— Не скажет, да? Значит, от вечности отстегиваю. А второй раз меня хоронить не надо. Просто вели развеять прах по ветру. Мне так будет спокойнее...

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Название книги

Любовь — обманная игра

Копейко Вера

Содержание