Надя проснулась рано, хотя накануне легла за полночь. Она вообще готова была бодрствовать все эти дни, занимаясь работой, которая свалилась на нее столь неожиданно. Вот уж точно, ничего просто так в жизни не случается. Кто бы мог подумать, что неприличное весеннее поведение ее любимца, кота Маркиза Второго, изменит всю жизнь Нади Тавранчук?

Надя протопала в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Надо же, недосып никак не отразился на лице, напротив — она слегка повернула голову влево, потом вправо — недостаток сна придал ее облику странную утонченность, а синеватые круги под глазами делали взгляд глубоким и значительным.

Она откинула густые черные волосы, выпрямилась. Потом развела руки в привычной попытке сделать несколько упражнений утренней зарядки, но так же быстро опустила их — никакого вдохновения мучить тело, которое совсем недавно испытало такое наслаждение, что кажется, каждая клеточка запомнила его навсегда.

В горле запершило, Надя откашлялась, потом попробовала голос и запела на итальянском. А что, весьма эффектно, улыбнулась она, окинув взглядом свой поясной портрет. Будь она художником, то назвала бы такую работу «Итальянка с обнаженной грудью».

Надя взглянула ниже «портрета» и увидела коротенькие полудетские шортики от пижамы с вышитым на кармане рыженьким медвежонком. Надя улыбнулась — ну просто нимфетка!

Вообще-то, ей уже тридцать, но она казалась моложе своих лет, у нее узкая кость, она достаточно высокая девушка: ее рост — нижний предел для тех, кто мечтает стать моделью. Надя никогда не «болела» подиумом, но всякий раз, читая разную чепуху о модельном бизнесе, отмечала, что при ее росте вполне можно было бы раньше, гораздо раньше, попробовать. Всему свое время, как говорится.

Надя пропела куплет из своей любимой «Неаполитанской тарантеллы» Россини на итальянском, чтобы придать увиденной в зеркале картине завершенный вид, потом понежилась под душем.

Накинув на плечи желтое банное полотенце — она любила этот цвет, похожий на солнце, он всегда поднимал настроение, — Надя задумалась, как ей сегодня одеться.

С прической все ясно — она уложит волосы на затылке в улитку «а-ля принцесса Анна» и заколет черепаховой заколкой — его подарком.

Стоило Наде вспомнить о Найке Гатальски, как щеки ее вспыхнули ярким, можно сказать, пламенным румянцем. Зарывшись лицом в темную густоту волос, он говорил, что это его волосы и больше ничьи, и он не хочет, чтобы другие мужчины видели ее блестящую, ослепительную гриву, поэтому на день волосы лучше укладывать в неброский пучок, а вечером он распустит их сам… Длинные волосы возбуждают мужчину, шептал Найк.

Конечно, это шутка, Найк Гатальски вовсе не такой собственник. Слушая его горячий шепот, Надя думала, что, если бы что-то подобное произносил Стасик, ее первый муж, она бы мгновенно ощетинилась и наверняка ходила только с распущенными волосами. Она не раз говорила Стасику, что не собирается никому подчиняться, а будет делать так, как хочет и как считает нужным сама. Вечно занятый Стасик пожимал плечами и убегал по делам.

Но с Найком Гатальски все иначе, с ним Наде не хотелось утверждаться по мелочам.

Ясно почему. Этот мужчина, явившийся из другого мира, но русский корнями, видел в ней равноправного партнера, и более того, в деле, которым они занимались, он видел в ней партнера, превосходящего его самого.

Превзойти Найка Гатальски… Надя покачала головой, сбросила с себя полотенце и надела махровый халат.

На кухне раздался громкий щелчок — французский электрический чайник сделал свое дело и отключился. Надя собиралась помолоть зерна и сварить кофе покрепче — она не пила растворимый, от него ее отвадила бабушка, и, кажется, навсегда.

— Фу, пахнет вареным кирзовым сапогом, — однажды заявила она.

— Можно подумать, ты, бабуля, его когда-нибудь варила.

— Конечно.

— Ты всерьез? А зачем?

— Случайно. В одно лето мы с твоей матерью жили в деревне, и я плеснула кипятком на хозяйские сапоги, они валялись возле печки. Ну и дух стоял! — Она так выразительно покачала головой, что у Нади не возникло никаких сомнений — бабушка говорила истинную правду. Ей даже померещился препротивный запах, хотя, как пахнет вареный кирзовый сапог, Наде нюхать не доводилось.

— А ты не слышала, что в моду вошли духи с запахом паленой резины? — спросила в то утро бабушку Надя и рассмеялась.

— Правильно смеешься, это могли придумать только те, кто никогда не жил в Москве в доме с окнами на шоссе.

— Вообще-то, это парижские духи, — согласилась Надя. — Ты права, как всегда.

— Жизненный опыт, милочка. — Бабушка сложила губы бантиком. — Между прочим, я ведь была в Париже, ты знаешь. Твоя матушка свозила меня в этот… темпераментный, я бы сказала, город. — Она выразительно покачала головой. — Когда я приезжала к ней в гости, на третий год после ее свадьбы.

— Коне-ечно, кому — Париж, а кому — три смены в лагере.

— Я ездила не на все лето, если ты помнишь.

— А я — на все, если ты помнишь.

Надя отчаянно рыдала, когда бабушка улетела к матери в Германию без нее. Но в то время с детьми ехать за границу не разрешали. Потом, конечно, Надя побывала у матери, уже школьницей, более того, мать и ее муж-немец приглашали жить с ними, но Надя рвалась к бабушке в Москву…

Надя часто вспоминала свои разговоры с бабушкой, казалось, они были ни о чем, но их Наде не хватает до сих пор, хотя бабушки нет уже два года, Надя одна живет в двухкомнатной квартире в Измайлово с видом на Сиреневый сад.

Потягивая крепкий кофе, она выглянула в окно и увидела, что деревья почти отцвели. Но перед глазами стояло прежнее роскошное буйство оттенков цветущей сирени и в воздухе плыл терпкий аромат. У Нади была особенная память на запахи, она улавливала тончайшие оттенки темно-малиновой сирени, белой, почти пурпурной и классического «сиреневого» цвета. Казалось, белые цветы должны пахнуть слабее, но они обладали крепким, пряным запахом. Запахи она помнила слишком хорошо, и сейчас, даже после душа, ей казалось, что ее тело сохранило аромат кожи Найка…

В кухню, бесшумно ступая широкими мохнатыми лапами, внес рыжее шестикилограммовое тело Маркиз Второй, ее сокровище. Что ж, это не преувеличение, котище на самом деле становится для нее все более дорогостоящим существом. И не потому, что берет призы на кошачьих выставках или Надя получает алиментных котят. Вовсе нет.

— Явились, ваша светлость? Или лучше сказать, ваша рыжесть? Не соизволите ли испить молочка? Вам какого? Жирностью три и две десятых процента или вы поститесь и вам сойдет полупроцентное молоко?

Маркиз и ухом не повел, устремился на диван и уселся рядом с Надей. Сейчас он походил на снопик ржи, только перетянутый слишком высоко. Будь у Маркиза Второго шея подлиннее, он вполне сошел бы за экспонат для какого-нибудь праздника урожая в Нечерноземье.

— Красавец ты мой, — вздохнула Надя.

Кот ничуть не сомневался в собственной неотразимости, поскольку являл собой полную копию Маркиза Первого, своего отца. Тот прожил у Нади восемь лет.

Взглянув на кота, Надя вспомнила слова бывшего мужа, Стасика:

— Ну что ж, разбежимся, если ты так хочешь. Но кое-что от меня при тебе все равно останется. Вот этот тип. — Он поцеловал Маркиза Первого в нос и опустил на пол. — Он сам, а дальше его потомки — непременно веди эту линию — будут напоминать обо мне. Ты ведь все равно меня не забудешь, меня нельзя забыть. Я любил тебя, Надя, и ты любила меня. Но я не держусь за тело, когда душа меня больше не принимает.

Да, душа ее тогда уже не принимала Стасика. Они расстались без скандалов, прожив вместе два с половиной года, и с тех пор следили за жизнью друг друга издали. Стасик в Москву не залетал давно, он стал по-настоящему деловым человеком, удачливым, отважным, осел в Германии, в Берлине. Впрочем, про Стасика лишь с большой натяжкой можно сказать, что он живет в Берлине. Станислав Рублев живет везде, где сумеет получить заказ на иконописные работы.

— Ну, котище! — Надя встала из-за стола и поставила чашку в мойку. — Оставайся и дрыхни, а мне пора.

Надя оделась в черные брюки из модной ткани с лайкрой, они сидели на ней как влитые, топик-плетенку она выбрала зеленоватого цвета, а сверху накинула короткий черный жакетик на молнии. Перекинув через плечо сумку, выскользнула за дверь.

Сегодня Надя решила пройти до метро «Измайловская» через остров, этот путь ей очень нравился — зелень, цветы, тишина… Старинные постройки восстанавливались и становились похожими на те, которые задумали архитекторы прошлого.

В метро народу было мало, слишком ранний час. Надя взглянула на часы в конце платформы — шесть сорок пять утра. Сонные пассажиры уносились куда-то вдаль, пролет за пролетом, остановку за остановкой, как и она сама.

На Патриарших пустынно, только дворники шаркали метлами, а по закоулкам ползли поливальные машины. В воздухе пахло летом, свободой и… надеждой.

Найк снова пригласил ее на выходные к себе под Тулу. Выходные через два дня. Она поедет.

Всякий раз по дороге к нему Надя едва могла поверить, что подобное происходит с ней. Нет, нет, одергивала она себя, не надо так думать, не надо. Это все происходит с ней и больше ни с кем. Все нормально.

Она вынула из сумочки ключи, которые ей доверил Найк, ее пальцы дрожали, когда она вставляла ключ в дверь зала, стоило лишь представить, какая ценность скрыта там, внутри. Но уже скоро она завершит работу над экспозицией и вернет ключи Найку.

Войдя в зал, Надя бросила сумку на стул возле двери, включила свет, но плотные жалюзи поднимать не стала. Лицо ее расплылось в довольной улыбке — получается просто здорово. Цель, которую ставит перед собой Найк, устраивая эту выставку, будет достигнута, это ясно. Над чем предстоит еще потрудиться, так это над светом, над освещением экспонатов. Работать со светом ее научил Стасик.

— Обрати внимание, — говорил он ей, — как умело и, я бы сказал, даже ловко святые отцы владеют мастерством постановки света. Самая простая икона кажется значительной, если расположить свечи так, а не иначе. Важно и то, какие свечи горят перед иконой — толстые или тонкие, из какого воска, и если с примесями, то тоже — с какими. Это целое искусство, Надя. Я постиг его и готов поделиться с тобой. Кроме меня, тебя никто не научит, — самоуверенно заявлял он.

Конечно, экспонаты, с которыми она сейчас работает, совершенно другого толка. Арбалеты — это оружие, известное веками в разных странах мира, оно позволяло мужчинам в прежние времена ощущать свою силу, обретать могущество. Найк Гатальски собирал арбалеты многие годы. У него в коллекции есть оригиналы французской, итальянской, немецкой работы, есть копии, но выполненные так мастерски, что только специалист ее уровня способен разрешить сомнения дилетантов и с полной уверенностью заявить: это копия. Например, арбалет XV века, с которым король Франции Людовик XII охотился на…

Надя посмотрела в середину зала, туда, где на постаменте помещалась стеклянная витрина, похожая на аквариум. В свете ламп зеленый бархат мерцал и переливался… пустотой.

Надя почувствовала, как ноги стали ватными, руки онемели, холодный пот выступил на лбу, а тело покрылось жаркой испариной. Ее шея затекла, улитка из волос давила затылок. С трудом подняв руку, Надя потянулась к черепаховой заколке, ей казалось, что тяжесть в голове из-за собранных на затылке волос. Освобожденные волосы рассыпались по плечам, но Надя не испытала никакого облегчения. Она заставила себя подойти к витрине. От арбалета на бархате остался след — ворс примялся под тяжестью лежавшего оружия.

Но самого оружия не было. Арбалет исчез.

Сквозь опущенные жалюзи настойчиво пробивалось солнце, самый упорный оранжевый луч, как показалось, с укором уткнулся в пустоту, мол, так старался, а зачем? Где золото и серебро?

За окном прошуршала машина и следом залилась соловьем сигнализация другого автомобиля. Раздался резкий детский смех, потом рев.

Надя подняла глаза от мерцающей пустоты — свет она уже установила над главным экспонатом и осталась довольна собой, но это было вчера. Сегодня, сейчас, ничего, кроме панического ужаса, она не испытывала.

Потом осторожно, с опаской, Надя обвела взглядом маленький уютный зал. Что еще пропало?

Не отрываясь, она обшарила глазами стенды, прошлась по витрине, в которой лежали миниатюрные копии арбалетов. Все на месте. Цел и старинный английский лук, который она выставила для того, чтобы люди сами смогли увидеть, чем отличаются привычный для глаза лук и непривычный арбалет. Сразу видно — у арбалета есть мощное ложе, которого нет у лука. Арбалет, в общем-то, похож на ружье с тетивой.

Когда она делала эту экспозицию, в ушах постоянно звучали советы Стасика:

— Когда выстраиваешь экспозицию, имей в виду: больше всего человек не любит чувствовать себя невеждой. Зритель не должен думать на выставке, он должен проглотить то, что ему показывают. А проглотить не думая можно только тогда, когда заведомо вкусно. А вкусно — это когда понятно, что ты ешь.

Постепенно осознавая, что больше ничего не пропало, Надя попробовала дышать ровнее. В ушах уже не было резкого звона, который обычно предвещает потерю сознания. Надя никогда не теряла сознания, но полагала, что фраза «Прозвенел звонок» подходит для ее нынешнего состояния.

Надя глубоко вдохнула, потом еще раз. Легкие наполнились воздухом, в голове прояснилось. Она втянула воздух полной грудью и вспомнила слова Стасика:

— Дыши глубже — и выкрутишься из любой ситуации!

У него это получалось. Всегда.

А у нее?