Летом в заказнике для охоты мертвый сезон. Подрастали в глубине леса птенцы, пуховички уже превращались в птиц, способных держаться на крыле, через месяц-другой они уже станут сбиваться в стаи вместе со взрослыми и готовиться к отлету. Щенки бобров, куниц, белок не по дням, а по часам увеличивались в размерах. Тучи комаров роились в воздухе, на вырубках, затянувшихся тонким осинником и березняком, наливалась огнем земляника, белела на болотах клюква в ожидании своего позднего часа. Кустики брусники покрывались краснобокими ягодами. Еще пройдет немного времени — и в заказник приедут любители грибов и ягод.

— Сомыч, — уговаривала его Ульяна, — зачем добру пропадать? Хорошо, для охоты мертвый сезон, но почему не пригласить ягодников и грибников?

— Пожалуй, ты, как всегда, правильно считаешь. Вечно ты меня цифрами к стенке припрешь, и нет мне никакого выхода, — ворчал он, но не сердито, а просто давая тем самым себе время на размышление. — Я обещаю додумать мысль до конца. У нас ведь с тобой как — ты полмысли кидаешь, я подхватываю и свои полмысли цепляю к твоей половине. Потому мы с тобой такие расторопные.

— Но что тут додумывать? Я звонила отцу, он сказал, что если нужно какое-то особое распоряжение, это на случай, если ты… сомневаешься… то он готов. — Хотела бы она сказать иначе и точнее: если ты, Сомыч, не хочешь брать ответственность на себя, то бумага будет, с печатью и подписью.

Ульяна давно играла в эту игру. Она понимала, Сомычу спокойно, когда есть «разрешение Москвы», «указание Москвы». В таком случае местные власти не привязываются, хотя они и не должны, заказник подчиняется Москве. Но находится он на территории области.

— Да ни в чем я не сомневаюсь, просто думаю о сроках, — поторопился уверить ее Сомыч, но в его голосе Ульяна услышала облегчение. — Так он говорит…

— Он говорит, что идея твоя о запуске таких «охотников» просто замечательная. Он непременно доведет до сведения кого надо, чтобы эту идею распространить на другие заказники. Довести до сведения тех, у кого свои мозги спят, — добавила она намеренно льстиво.

— Ну уж ты скажешь… Моя идея. Ладно, наша общая идея, — не устоял перед лестью Сомов, а Ульяна понимающе посмотрела на него. Ну и почему не сыграть и в эту игру, если она приведет к цели?

— Запускаем рекламу в наш сайт? — спросила она.

— Давай. Да, кстати, о кредите отныне можешь так остро не печалиться. Тебе его пролонгируют. — Он ухмыльнулся. — Красивенькое словцо, да?

— Правда? — Она насторожилась. — А на какой срок?

— На всю оставшуюся жизнь, — хмыкнул Сомыч.

— Перестань, Сомыч. Чтобы этот тип, который на меня смотрел так, как будто вместе с процентами он собирается и меня в мочало скрутить… Да как он на это пошел?

— Пошел, потому что ему дорогу указали, очень правильную.

— Я… я отдам, гораздо раньше, чем до конца жизни, — бормотала Ульяна, пытаясь сообразить, нравится ли ей такой поворот в деле. — Только скажи мне честно, это не мохнатая рука моего отца? — Она поджала губы, и Сомов улыбнулся:

— Расслабься, дорогая. Это не его мохнатая рука. Вот какая. — И он сжал кулак, вытянув руку вперед. Он покрутил ею. — А что, вполне мохнатая. — Он пригладил вздыбившиеся светлые волоски на своей руке. — Конечно, отдашь, но теперь можешь откладывать по рублю в день. — Он захихикал.

— Да хоть по доллару, — поддержала она Сомыча. Николай Степанович не стал говорить Ульяне, что этот ее кредит уже списан. А то она взовьется, что совсем ни к чему.

— Вообще-то, Сомыч, ты не прав, вмешиваясь в мое личное дело.

— Личное дело, — фыркнул он. — Какое личное, если ты мой партнер? А если у партнера в голове заноза и он, не дай Бог, начнет плохо соображать, его как-то надо выводить из умственной комы.

— Сразу чувствуется, ты ветеринар.

— Ну ладно, это мое первое образование. Я действительно закончил ветеринарный техникум до института.

— А потом тебе надоело коровам хвосты крутить.

— Конечно. Потому я решил получиться, чтобы крутить мозгами и деньгами. Закончил экономический факультет.

— Молодец, Сомыч.

— Но это акция не благотворительная, дорогая. Я становлюсь совладельцем твоего пруда.

— Так это ты за меня внес деньги?

— Ни в коем случае. Просто тебе нужны деньги на развитие.

— Ну что ж, с такой-то фамилией, как у тебя, пруду никакая реклама не понадобится. — Ульяна засмеялась. — Жаль, конечно, что я теперь не единоличная хозяйка пруда, — она фыркнула, — и у меня есть компаньон. — Она посмотрела на него, ехидно улыбаясь. — Но компаньон проверенный и с усами. Когда будут приезжать рыбаки, я их стану отправлять к тебе.

— Зачем?

— За автографом. От Сомыча.

— Вот видишь, уже шутишь. А то в последнее время на тебе лица нет. Так что прижми к сердцу свой «скотт-премьер» и наслаждайся жизнью.

— Это все здорово. Но меня знаешь что еще волнует — этот кислотный дождь. Хочу выяснить, откуда его надуло. Потому что ведь он снова может выпасть.

Сомов фыркнул.

— С того света надуло. Хочешь возмещение ущерба? Забудь. Не в Америке живешь, я тебе уже говорил.

— Но по закону…

— Ой, да перестань ты. — Сомов сморщил нос, как будто ему невыносимо было даже думать об этом. — Не при нашей жизни. Может, твои дети, а то и внуки…

— Знаешь, Сомыч, может, и дети успеют. Если я рожу их, когда у других внуки появляются.

— А, приятно слышать, что ты вообще не отказываешься от этой мысли. А вот у меня, похоже, внуки не за горами.

— Ну да? Сынок женился? . — Собирается.

— На немке?

— Нет, на русской. Из Питера. Приехала к ним на стажировку, и вот видишь, удачно постажировалась. — Он засмеялся.

— Поздравляю.

— Да не меня поздравляй.

— А он приедет?

— Непременно, на Рождество.

— Молодец, — сказала Ульяна и ощутила странную тоску. Или зависть? Сын Сомыча моложе ее, но не это важно. Важно другое — он влюбился. Причем настолько сильно, что захотел быть вместе с другим человеком каждый день, с утра до ночи. И с ночи до утра. Они будут вместе жить, говорить, пить, есть, дышать. Заниматься любовью. Растить детей, стареть.

— Слушай, я всё хотел тебя спросить. — Он пристально посмотрел на лицо Ульяны, как-то внезапно побледневшее.

— О чем? — Она подняла на него глаза.

— О том, которого ты едва не уморила. — Сомов скривился, с трудом удерживаясь от хохота. — Он как, не подавал больше признаков жизни?

Ульяна почувствовала, как краска заливает все лицо, она специально уронила ручку, чтобы нагнуться за ней и тем самым скрыть свою реакцию. Наклоняться было тяжело, потому что в животе образовался ком, который дрожал и дергался.

— Да конечно, нет. — Она выпрямилась и закинула хвост, перетянутый резинкой, на спину.

— Вообще-то парень неплохой, — не унимался Сомов. — Тебе не показалось?

Она фыркнула.

— Таких наглых — поискать. Явиться в дом среди ночи… Схватить чужое ружье…

— Ты после этого стала наконец запирать дом, когда уходишь?

— Некоторое время запирала, а потом… Ведь он же снова не приедет? — Неожиданно для себя Ульяна услышала в собственном голосе легкое сожаление. И чтобы сгладить его, она добавила громко и четко: — Надеюсь, я преподала ему хороший урок.

— Да уж точно. Едва откачали.

— От выстрела из газового пистолета еще никто не умер.

— У тебя хватило ума стрелять не в него, а в стену.

— Да, хватило. А зачем он приперся? Зачем он взял мое ружье, когда я сказала, что не покажу ему?

— Но ты пойми и его. Он приехал за тридевять земель, специально…

— Это его проблемы. Мое ружье — что хочу, то с ним и делаю.

— Это коне-ечно. Ты у нас вот такая. Суровая.

— Послушайте, Николай Степанович…

— Ах, ты уже перешла на имя и отчество, значит, злая, как рысь. Все, я умолкаю. Мое дело — сторона. Ладно, конец байкам. За работу. — Он встал, давая понять, что он в своем кабинете, а она посетитель и разговор окончен.

Ульяна тоже встала. Сегодня она была в легких серых брюках и бледно-розовой блузке. Сандалии из коричневых кожаных полосок делали ее похожей на девушку, собравшуюся прогуляться по набережной какого-нибудь европейского курорта.

— Тебя комары не жрут? — Он окинул ее лукавым взглядом.

— Даже они не смеют, — фыркнула она и вышла. Тот дикий ночной случай не давал ей покоя долго. Как он посмел?..

Как она рискнула?..

Вопросы выскакивали из головы, словно шелуха от семечек.

Но самое последнее слово осталось за ним, и это больше всего злило Ульяну.

Они простились перед поездом — а как она могла не проводить его, после того выстрела? Выстрел в человека, даже из газового пистолета, — это серьезно. Попробуй докажи, что она не превысила меру собственной обороны. Если бы он захотел затеять свару, то неприятностей оказалось бы несравнимо больше, чем с ее кредитом. А тогда еще и с кредитом ничего не было решено.

Прощаясь, Купцов сказал ей:

— Итак, наша дуэль началась? — Его лицо было бледным, хотя разговор происходил поздним вечером следующего дня.

Она пожала плечами и ответила:

— Как вам угодно.

— Мне угодно продолжить дуэль. — Он многозначительно улыбнулся и запрыгнул на ступеньку вагона подошедшего поезда.

Но прошло почти два месяца, а никаких вестей от него нет. Разве это дуэль?

Не было дня, чтобы Ульяна не вспомнила о Купцове. Входя вечером в темную комнату, она ожидала чего угодно — она не удивилась бы, увидев его снова. Она быстро зажигала свет и оглядывалась. Дика спала теперь у нее на кабаньем коврике подле кровати. А ночами Ульяна вспоминала его лицо, устремленное на нее через стол у Сомовых, его длинные пальцы, которыми он держал пирожок с малиной и кусочек медового пирога. Вспоминала голос, которым он произносил каламбур Ульяна-улей.

Сколько ему лет? Сорок? Меньше? Больше? Кто он такой?

Ничего не узнала. Нет, не узнала. Но почувствовала. Почувствовала что-то, чего никогда прежде не чувствовала.

Он мог бы стать ее партнером. Он сильный… Партнером в чем?

Она ворочалась в постели, то вытягивая ноги, то сворачиваясь клубочком и сильно сжимая бедра, так сильно, что от этого возникла какая-то сладкая тяжесть между ними. Волнующая, ужасающая… постыдная? Но почему? Это ее чувства, а себя стыдиться нельзя, она это уже поняла к тридцати годам. Просто надо расшифровывать свои желания, а не загонять внутрь. Она должна себе признаться, что она хочет… такого, как он, мужчину.

Когда Сомов рассказывал о сыне, собравшемся жениться, внутри у нее все кричало: «Я тоже, тоже хочу, чтобы со мной рядом был мой человек. Он есть, но он не знает, что мой!»

Неправда, одернула она себя. Он тоже знает, он чувствует. Но что-то еще должно произойти, чтобы они оказались рядом… Потому что у людей не принято подойти и сказать: «Ты мой, я тебя забираю».

Она подтянула колени к самому подбородку. А когда она стреляла в него, она знала, что это он, а не кто-то? — спрашивала она себя, как на исповеди. И боялась отвечать. Она никогда не была ни у кого на исповеди. А вот ее мать была. Причем не раз с тех пор, как познакомилась со своим другом. Она говорила, что после исповеди человеку становится легче.

— Но почему? Отчего легче? Потому что ты навешиваешь свои проблемы на кого-то? — пожимала плечами Ульяна, слушая мать.

— Нет, потому что ты формулируешь для себя то, что еще недавно не было так четко сформулировано. Оно сидело в тебе и мучило именно потому, что ты не знала, что тебя мучит. Чтобы разрешить какую-то проблему, сначала ее надо понять.

Она права, ее мать.

Ульяна вспомнила, что когда ушел отец, мать очень спокойно отнеслась к этому. Потом, спустя годы, Ульяна спросила ее — неужели она не любила его?

— Любила, — сказала мать. — Потому и не держала. Я с самого начала знала, что этот человек не будет со мной всегда. Он подвижный как ртуть. А я — нет. Мне кажется, я родилась такой сразу, как сейчас.

— Так почему ты вышла за него замуж?

— Потому что я думала любовь — это страсть. Страсть угасала, и вместе с ней ушло чувство привязанности. Мы слишком разные люди. Мне нужны тишина и уединение, а ему шум, звон, выстрелы, движение. Я не осуждаю его, он так устроен. Сначала я пыталась соответствовать, но чем больше я читала книг и узнавала о человеческих характерах, тем яснее понимала — я не стану такой, как он, у нас разный замес. Он не станет мной, как бы ни старался. Поэтому я не стала ломать себя, а, напротив, поняв себя, занялась собой, той, какая я есть. Знаешь, какая драма самая тягостная? Личная драма. Разлад человека с самим собой. Он приводит к неврозам. Себя нужно собирать, а не раздирать на части. Видишь, работа над собой дала плоды, совершенно неожиданные. У меня есть теперь мой человек, мой по-настоящему.

— Ты любишь Георгия?

— Очень.

— Вы поженитесь?

— Не сейчас. Его сан не позволяет. А расстаться с саном сейчас для него было бы трагедией. У него достаточно высокий сан. И лишиться его сейчас — это душевный раскол.

— Ты ездишь в Питер, а он к тебе?

— Да, и мы вместе проводим отпуск.

— Так в прошлом году в Италии вы были вместе? — Ульяна вытаращила глаза.

— Да, то была паломническая поездка по святым местам. Целый автобус единомышленников, а он руководитель. Слышала бы ты, как он рассказывает…

Вспоминая недавний разговор с матерью, а Ульяна ездила к ней в начале лета, она почувствовала легкую зависть — зависть к другой женщине. Матери сейчас сорок восемь лет. Она влюблена, ее любит великолепный мужчина. А ей почти тридцать, и она не любит никого, и ее никто не любит.

— Дика, сюда! — тихонько позвала она собаку и похлопала по кровати.

В мгновение ока рядом с ней на подушке оказалась собачья голова.

— Ну, это уж слишком широко толкуешь мое приглашение, — проворчала Ульяна и отпихнула голову Дики. — В ноги, дорогуша.

Собака повиновалась, а Ульяна ощутила живое тепло. Оно разлилось по телу, согревая и проникая в душу. Вместе с этим теплом понемногу отступала тревога и возникала надежда. У нее тоже есть шанс, только им нужно воспользоваться. А для этого кое-что в себе изменить.