Перевод фихмановского "Сидона" - не единственный в наследии Рахели поэтический перевод с иврита. В архиве "Гназим" сохранилось переписанное набело рукою Рахели стихотворение, в котором распознается еще один перевод из Фихмана - фрагмент стихотворения "Стояли с самого утра в зените..." (1908, "Meaz ha-boker amdu be-emtza shahak…"), а также черновик и беловик пейзажного стихотворения - как оказалось, перевод четвертого стихотворения из цикла Залмана Шнеура "Маки"(1911, "Pragim, IV": "Perah-dagan mul ha-pragim").
Вот эти переводы, которые публикуются тут впервые:
ЯКОВ ФИХМАН
* * *
Немые взоры с самого утра
с тоской стремились к дальним, светлым тучкам.
И, как оне, внезапно стихло сердце.
В него сошел с лазурной высоты
безмолвный, белоснежный сонм мечтаний.
Они крылами нежно приласкали
и окропили благодатью дали.
И вот брожу я с самого утра,
со мной свет дня и тайна туч небесных;
а тихого томленья чистый пламень
от давних дней забытых и прекрасных
к открытым ранам сердца льнет любовно.
Так волны моря после грозной бури
песок прибрежный лижут примиренно...
ЗАЛМАН ШНЕУР
МАКИ, IV
Василек средь алых маков -
бирюзовый, влажный взгляд;
здесь сгорит, младенец кроткий,
твой лазоревый наряд!
Здесь пьянят кипучей страстью
сатанинские цветы;
все сжигает их дыханье,
ты же - нивы вестник ты.
Здесь цветы рвала русалка,
маки красные в венок,
выпал наземь ты и вырос
в дальнем поле одинок.
Ты открыл глазок стыдливый -
вкруг мятеж был ал и дик;
"Зло да здравствует вовеки! -
несся к небу маков крик. <->
Прочь невинность, прочь святыня,
все, что сносит гнет цепей;
как верблюд, томимый жаждой,
мир в пустынности своей.
Обнажи свои глубины,
плащ сорви лазурный твой,
будь и ты багряно-грешным,
словно маки в летний зной!.."
Так глумились злые маки,
так кричали в небеса,
ты внимал им, и слезилась
на глазах твоих роса.
Упованье - в преисподней,
непорочность - в море зла!
Чудом здесь ты голубеешь
в сени Божьего крыла...
И снова перевод из Фихмана удался Рахели, а перевод из Шнеура едва ли назовешь зрелым и совершенным, хотя и формально, и содержательно он соответствует оригиналу. Этот перевод представляет интерес как попытка Рахели освоить абсолютно чуждую ей поэтическую дикцию - и тем самым осознать собственную.