1941 год. Враг наступал. Это был беспощадный, бессердечный, не знающий жалости враг. Она знала – пощады не будет. У нее внутри все словно замерло, наступила абсолютная тишина. Она словно умерла – что делать, куда бежать, и главное – как? В колыбельке всхлипнул ребенок, и женщина очнулась, вернулась из небытия, подошла, тихонько покачала, малышка успокоилась.

Трое детей мал мала меньше – и младшенькой всего восемь месяцев. Господи, как она с ними управится в дороге? Скудный запас продуктов, одеяло, немного белья – вот и вся ноша. И трое детей. Младшей восемь месяцев. Молоко пропало. В дороге не найти. И свекор. Женщина повернулась к окну, у которого на узкой кровати без движения лежал молчаливый худой старик.

Он слег еще до начала войны, но тогда ее муж был дома и вместе они справлялись – успевали и в колхозе поработать, и по хозяйству, и за детьми присмотреть, и за свекром поухаживать. Старик всегда был строгим, особых «нежностей» не допускал. Она его уважала и побаивалась, и ей всегда хотелось, чтобы старик был поласковее, помягче. Когда муж был дома, ей было проще. Теперь ее муж воевал, и ей приходилось справляться со всем одной, превозмогая страх, усталость, войну.

Женщина посмотрела на свои руки – когда-то они были нежными, с тонкими пальцами, аккуратными розовыми ногтями. Муж любил целовать ее пальцы, каждый по очереди, и в конце ее теплые ладони. Ей нравилась эта ласка. В тяжелые минуты одиночества она вспоминала это ощущение – прикосновение теплых любящих губ к своим ладоням, и ей становилось легче.

Теперь ее руки стали черными, сухими, морщинистыми, как у старухи.

Она подошла к свекру – старик давно не вставал, с трудом двигал руками. Поправила ему подушку, напоила водой и засмотрелась в окно: соседи собирали скудный скарб и готовились уходить из родного Прионежья. Нет, не так, – бежать, спасаясь от безжалостного врага. Женщины готовили в дорогу детей, немногочисленные мужчины пытались собрать инструмент, который мог бы пригодиться в дороге, оружие для защиты хотя бы на первый случай.

В окно стукнула соседка и поманила ее – выйди, мол, на улицу. Евдокия вышла во двор, присела на лавочку, рядом примостилась Суви, зеленоглазая красавица с вьющимися темными волосами. В последние месяцы они с Суви особенно сдружились, их сблизила схожая ситуация: у соседки муж также воевал, у нее был ребенок, мальчик десяти лет, и больная лежачая мать.

– Ох, Дуся, смотри, почти уже все село разбрелось, а тот, кто пока остался, отчалит на последнем пароме. Ты сама-то что надумала? Тоже парома ждешь или уже место присмотрела, где схорониться?

– Не знаю, Суви, не решила я еще, – Евдокия вздохнула, закрыла глаза и прислонилась головой к деревянной стене дома.

Она и правда пока еще не пришла к окончательному решению: с одной стороны, нужно спасаться, с другой – дети, свекор. Даже если ей удастся найти телегу, она не представляла, как сама сможет преодолеть паромную переправу и добраться до относительно безопасной территории с тремя детьми и лежачим свекром.

– Как не решила? – Суви аж подпрыгнула на скамейке. – Ты что? Ты понимаешь, что если ты останешься, вы все погибнете? Эти изверги никого не пожалеют. Ты ведь сама слышала – им что бабы, что дети, что старики.

– Да, Суви, я все это понимаю, но я не знаю, как с тремя детьми и свекром я выдержу дорогу.

– Ты собираешься его брать? Это ведь обуза какая.

Евдокия с удивлением вскинула глаза на соседку.

– Конечно, собираюсь, как же его оставлю? Он ведь не встает, еле двигает руками – он погибнет здесь!

– А с ним вы погибнете! Все! Тебе себя, детей не жалко?

– Жалко. И свекра жалко.

– Да он старик, он свое уже отжил! К тому же он ведь даже тебе не отец!

У Евдокии сердце похолодело – ей показалось, что сейчас соседка уговаривает не ее, а себя саму.

– Суви, а ведь у тебя мать болеет, почти не ходит.

– И она понимает, что с ней погибну и я, и ее внук. Она не эгоистка!

– Ну то, что она так говорит, это понятно. А ты сама как считаешь? Что сердце твое говорит?

Суви насупилась и отодвинулась.

– Она старшая в доме, как скажет – так я и сделаю. Ладно, прощай, пойду, дел много.

Евдокия еще немного посидела на лавочке и вошла в дом. Свекор все так же лежал на своей узкой кровати, но он явно был взволнован: время от времени он бросал на Евдокию быстрые, растерянные взгляды из-под густых седых бровей. Таким Евдокия своего свекра никогда не видела, на мгновение ей показалось, что она увидела, каким этот суровый дед был в детстве – такими мальчишечьими, беззащитно-детскими вдруг стали его много повидавшие на своем веку глаза. Евдокия не могла этого выносить, она подошла к старику, еще раз поправила ему подушку.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Старик посмотрел на нее и только вздохнул.

На следующий день Евдокия прошла по всему поселку, спрашивала, нет ли у кого лишней телеги в хозяйстве, чтобы она смогла вывезти свое семейство. Телеги не оказалось. По дороге домой она уже начала придумывать, как к кровати старика приделать колеса, чтобы хоть его можно было везти, а уж детей она как-нибудь дотащит.

Когда она, уставшая и голодная, наконец пришла домой, дед подозвал ее к себе.

– Дочка…

Евдокия вздрогнула – старик никогда ее так не называл.

– Дочка, Дусенька, ты не думай обо мне. Я прожил долгую жизнь. Свое уже отжил. Собирай ребят в дорогу. Главное – детей спасти. А я тут останусь. Ты мне немножко хлебца и водички оставь. И идите с богом.

Евдокия остолбенела. Такого она никак не ожидала. Потом, вспоминая этот момент, она подумала, что, наверное, старик услышал ее разговор с соседкой и принял такое решение.

Но в ту минуту она стояла словно каменная, не зная, что сказать. Она присела рядом с дедом на кровать, взяла его руку и прижала к своей щеке.

– Не волнуйтесь, отец, все будет хорошо, я придумаю, я справлюсь. – больше она ничего не смогла сказать, слезы душили. Старшие дети подошли к ним и прижались к матери.

– Мы все выдержим, главное – вместе, мы сможем, – Евдокия погладила детей по мягким волосам и чмокнула их в теплые макушки.

Старик молчал. Он долго жил и пережил не одну военную кампанию, знал, что такое отступление, знал, что такое находиться в тылу врага, и не питал иллюзий на этот счет. Он прекрасно понимал, что с ним они погибнут, но все надеялся на лучшее, чего-то ждал. И это «чего-то» так и не наступило. Когда он понял, что рассчитывать больше не на что, он и сказал Евдокии о том, что пора перебираться в другое место.

– Дети, как там наша малышка? – Евдокия подошла к колыбельке.

К счастью, девочка была спокойной, много спала, скорее всего отстраняясь сном от волнений внешнего мира. Вот и теперь она тихо спала в колыбельке среди тревог и опасностей войны. Этот островок мирного счастья жил такой особенной, безмятежной жизнью, что Евдокия еле сдержалась, чтобы не зарыдать, не завыть в голос от ужаса, который накатил на нее холодной волной, – как она сбережет среди смерти эти жизни? Как она сможет это сделать?

Евдокия покормила детей и свекра, остатки доела сама и стала готовиться в дорогу. Немного вещей уместилось в одеяло, немного еды – в котомку. В сарае Евдокия нашла два колеса от старой телеги и попыталась придумать, как их приспособить к кровати старика так, чтобы она смогла ее тащить. Как лошадь. Ну и ладно.

Завтра она сходит к соседу-кузнецу, может, он поможет ей с этим.

– Дотащу как-нибудь, ничего.

Евдокия верила, что они смогут добраться и до парома, и пережить переправу и потихоньку добраться до более спокойного места, куда враг еще не дошел. Крики на улице отвлекли ее от раздумий.

– Последний паром будет сегодня вечером, враг наступает! Сегодня вечером будет последний паром! Уходите! Уходите все! – мальчишка бежал по улице, останавливался у каждого дома, стучал в окна.

Через минуту улица заполнилась спешащими людьми: хлопали ворота, плакали дети, кричали женщины, немногочисленные мужчины мрачно выводили лошадей, у кого они еще остались, собирали семьи, все торопились к озеру, никто не хотел пропустить последний паром. Это означало смерть.

Дуся вбежала в дом и замерла у порога. Дети молча сидели на лавке рядом с колыбелькой, старик, с трудом приподнявшись на локтях, смотрел в окно на бегущих по улице людей. Когда он повернулся, Дуся едва не задохнулась невыплаканными слезами – глаза старика пылали, словно два факела.

– Евдокия! Слушай мой приказ! Немедленно собирай детей и бегите на паром! Быстро! Выполняй! – голос старика громовыми раскатами разнесся по дому.

Словно солдат, который не смеет ослушаться своего командира, Евдокия быстро одела детей, оделась сама, собрала приготовленные пожитки… и остановилась. Потом придвинула к кровати старика табуретку, поставила на нее кувшин с водой, положила хлеба, повесила на плечо котомку с едой, взяла на руки малышку, подвела детей к деду и поклонилась ему в пояс.

– Простите меня за все, отец.

– Не за что мне тебя прощать, Дусенька, милая, идите с богом, – старик перекрестил их и непререкаемым жестом указал на дверь. – Иди!

Дуся торопливо шла по улице, в одной руке несла малышку, в другой тащила завернутые в одеяло вещи и следила, чтобы дети, ухватившиеся за нее с обеих сторон, не отставали. Когда они проходили мимо дома Суви, женщина услышала, как горько плачет старуха, – через открытое окно доносился тихий плач, больше похожий на скулеж оставленной собачонки. Дуся на мгновение замедлила шаг, потом стиснула зубы и потащила детей дальше.

Паром был заполнен. Дуся огляделась, машинально отмечая присутствие знакомых людей: вот среди них мелькнуло лицо Суви, крепко державшей за руку сына, а вот бабка Мира со своей козой – в дороге будет молоко. Несколько распряженных лошадей недоуменно топтались на берегу рядом с брошенными телегами – на пароме места было не очень много, людям пришлось их оставить. Лошади призывно ржали, к ним присоединилось несколько надрывно лающих собак, прибежавших за своими хозяевами из села. Вдали нарастал гул, страшный, пугающий. Что это? Отголоски далекой грозы или вражеские снаряды рвутся на их земле?

Евдокия стояла на берегу у кромки озера, рядом с ней стояли дети, малышка замерла на руках. От спасения их отделяло всего несколько шагов – тонкие мостки между берегом и паромом. Женщине казалось, что весь мир застыл в мертвой тишине. Сердце стукнуло и остановилось. В эту секунду – или вечность? – решались их судьбы. Евдокия посмотрела в глаза своим детям, в одну минуту ставшим взрослыми, не задающими вопросов, понимающими все без слов. Она положила узел на землю, опустилась перед детьми на колени и прижала их к себе, обвила свободной рукой, как крылом.

Их звали с парома, паромщик торопил, люди кричали, лошади продолжали ржать, собаки захлебывались лаем, гул нарастал – они ничего не слышали. Потом Евдокия поднялась, вытерла тихо текущие слезы, подхватила узел и повернула к дому, дети шли рядом, не отставая. И в это мгновение на них обрушились все эти звуки: крики, плач, ржание, лай, весь ужас надвигающейся беды. Они только ускоряли шаг.

В дом они практически вбежали и рухнули на колени у кровати старика. Дети влезли к деду на постель и обняли его своими ручонками, Евдокия прислонилась горячечным лбом к его руке, прижимая к груди малышку.

– Вы что, на паром опоздали?! – старик в растерянности смотрел на них.

Евдокия подняла голову и твердо посмотрела ему в глаза.

– Мы не опоздали. Мы не пошли на паром. Мы не уйдем. Мы семья и будем вместе и в радости, и в беде. И мы все переживем. Это приказ, – Евдокия ждала, что старик начнет кричать на нее, гнать на паром, но этого не случилось: он только брови насупил.

– Хорошо, Дусенька, будем выполнять.

Евдокия положила малышку в колыбельку, покачала ее и присела на лавку, задумалась, что дальше делать. Женщина задумалась глубоко и очнулась от того, что ей показалось, что нежная рука ласково погладила ее по волосам. Евдокия открыла глаза: из красного угла на нее с любовью и состраданием смотрели кроткие и твердые глаза Богородицы. Евдокия с благодарностью улыбнулась Женщине, перенесшей самые страшные муки, которые только может перенести Мать, перекрестилась и принялась за работу – она должна была сохранить несколько жизней.

Впоследствии, оглядываясь назад, вспоминая те несколько военных лет, когда в опустевшем Прионежье хозяйничал враг, Евдокия не могла даже сама себе объяснить, как им удалось выжить. Скудные продукты отбирались у поселян, несколько лошадей, вернувшихся от причала обратно в поселок, были забиты, домашний скот также был забит.

Среди этого ужаса, голода, длинных северных холодов Евдокии удавалось сохранить свое гнездо, свой очаг. На следующее утро после их возвращения домой у Евдокии вернулось молоко, и она смогла кормить малышку. Врагов не заинтересовал ее дом, наверное, солдатам показалось слишком неудобным соседство с тремя детьми и больным стариком, взять там было нечего, их оставили в покое.

Евдокия не уставала благодарить Бога за то, что в предвоенные годы им удалось создать запасы рассады для огорода, последний урожай был богатым, и в подполе хорошо сохранились все сделанные запасы, можно было не только прокормиться, но и высадить огород на следующий год. На улицу она старалась не выходить без особой причины – чтобы не попадаться солдатам на глаза от греха подальше, в основном работала в огороде, ходила на озеро рыбачить, ставила силки на мелкого зверя. Домашние старались ей помогать изо всех сил: дети убирали в доме, а старик приглядывал за детьми в ее отсутствие, он стал даже как-то сильнее, увереннее, подвижнее. Как– то раз Евдокия застала его сидящим на кровати – он улыбался впервые за несколько лет, и с тех пор большую часть времени старик стал проводить сидя, занимался мелкой починкой, рассказывал детям сказки.

Поначалу Дуся время от времени заходила к матери своей соседки Суви, оставшейся в одиночестве, без присмотра: приносила старушке воды и продуктов, кипятила для нее чай, умывала. Но это продолжалось недолго – в скором времени старушка умерла во сне. Односельчане ее похоронили, и Дуся закрыла соседский дом.

Жизнь шла день за днем, день за днем. Прошло несколько лет. Наша армия выбила врага с родной земли, освободили и Прионежье. Стали возвращаться беженцы. Вернулась и Суви. Одна. Как оказалось – ее ребенок, мальчик десяти лет, в дороге умер, не смогла Суви сохранить ему жизнь.

Евдокия вместе с ней поплакала, рассказала, как умерла ее мать. Суви ни слова не сказала, видно, не хотелось вспоминать, как она уговаривала Дусю бросить деда. А вон как повернулось – Евдокии и тут свезло! Все живы остались, а она, Суви, какая несчастная – и мать умерла, и сын, и осталась она одна-одинешенька. Дуся помогала Суви по мере сил наладить хозяйство, поделилась продуктами, но особо близко возобновлять дружбу с соседкой ей не хотелось – она хорошо помнила, как плакала покинутая старуха и как она закрыла ей глаза в утро ее смерти.

Война закончилась. Вернулся с войны муж Евдокии. Они зажили почти прежней жизнью, постепенно восстанавливаясь, как и вся страна. Через некоторое время Дуся забеременела. Она была рада ребенку – ему рады были все: и дети, и старик, и муж. Война закончилась, мир наступил, можно было, не оглядываясь, выходить на улицу, без страха смотреть в небо. Только по земле нужно было еще ходить, внимательно глядя под ноги: война оставила после себя много «напоминаний» – мины, неразорвавшиеся снаряды. Но постепенно прошел и этот страх. Когда Евдокия почти дохаживала срок, стала ловить на себе сочувственные взгляды односельчан и не понимала их причину. И тут к ней зашла Суви. Евдокия давно не видела соседку, оказалось, что Суви беременна. От ее мужа.

– Ну что скажешь, Дуся, – с вызовом поинтересовалась Суви. – Не все у тебя гладко в жизни?

– Ты за мою жизнь не волнуйся, – помолчав, ответила Евдокия. – Ты лучше скажи, что делать собираешься?

– А что мне делать? Я женщина одинокая, безмужняя, помогать мне некому – схожу к фельдшерице, и она меня избавит от этой… от этого осложнения.

У Дуси сердце упало, ноги подкосились, она присела на лавку. Казалось бы, что ей до этого ребенка, которого ее загулявший муж прижил с соседкой? Но Дуся не могла себе представить, что легкомыслием отца, предательством матери и грубым медицинским вмешательством будет убита эта еще не рожденная жизнь.

– Суви, если ты посмеешь пойти на аборт – пеняй на себя. Если тебе этот ребенок не нужен, роди и отдай мне, я его выращу. Ты поняла меня? – голос Евдокии был твердым, и таким же твердым был ее взгляд, когда она посмотрела в зеленые глаза своей соседки.

Суви ожидала чего угодно: криков, слез, обвинений, истерики, но только не этой сдержанной отповеди. Она встала и вышла из дома.

Евдокия с трудом поднялась со скамьи и прошла в горницу. Там, рядом с кроватью, с трудом держась на ногах, опираясь на подоконник, стоял дед, из его глаз текли слезы. Он молча поклонился Дусе в ноги и зашатался, Дуся поддержала старика и уложила в постель.

– Ничего, отец, все будет хорошо. Это приказ, – Дуся вытерла старику слезы, улыбнулась ему, накинула на плечи платок и вышла на улицу.

Потихоньку она дошла до фельдшерицы, вошла в кабинет и плотно закрыла дверь.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, Дусенька, не ждала тебя сегодня. Случилось что? – фельдшерица была уже пожилой женщиной, в селе работала давно, знала все семьи. – Как дед, как дети?

– Все хорошо у нас, спасибо. Я вот что пришла сказать. Если к вам придет Суви, соседка моя, и вы ей сделаете аборт, я на вас заявлю куда следует. – Фельдшерица в лице переменилась, и Евдокия поняла, что она уже знает, чей ребенок будет у Суви. – Она сегодня была у меня, так что я тоже все знаю. Пусть рожает. Не захочет оставить, я ребеночка заберу. Но убить его я вам не дам. Все. – Евдокия попрощалась и пошла домой.

Вечером она поговорила с мужем. Вернее, объявила ему свое решение. Судя по его виноватому взгляду, дед уже объяснил сыну по-отечески, что такое хорошо, а что такое плохо. Больше к этой теме они не возвращались.

У Дуси родилась девочка, а через некоторое время и Суви родила девочку. Отдавать она ее не захотела. Дуся собрала детские вещички, игрушки, пеленки, распашонки и отнесла соседке. И потом, несмотря на то, что сама долго оправлялась от родов, она помогала Суви, чем могла. Жизнь пошла дальше.

Суви замуж больше не вышла – не нашлось мужчины, который бы захотел связать с ней свою судьбу. Да и односельчане не особо с ней общались – память у людей долгая, все помнили, как Суви оставила мать, как загуляла с женатым мужчиной, как хотела от ребенка избавиться. Через некоторое время Суви стала болеть – отказывали ноги, в последние годы жизни она почти не вставала. Дочка ухаживала за ней все время, до самой смерти. После похорон матери девушка еще какое-то время оставалась в поселке, а потом уехала. В поселок доходили самые противоречивые слухи о ее дальнейшей судьбе. Якобы видели ее в южном приморском городе. Вроде бы девушка влюбилась, забеременела, парень ее бросил, она родила сына и отдала его медсестре в больнице, а сама то ли уехала куда-то, то ли сгинула. Как бы то ни было – в поселок она больше не вернулась.

У Евдокии еще рождались дети, они росли, становились взрослыми, у них рождались свои дети. Семья Евдокии становилась все больше. Кто-то остался в родном озерном крае, кто-то уехал в столицу. Волнений и тревог было много, но много было и радости, и счастья. Время от времени вся семья обязательно собиралась вместе – съезжались все, делились новостями, показывали подросших детей. Приезжал и Солдат со своей красавицей Актрисой и тремя детьми.

Жизнь продолжалась. Как-то ночью Евдокию разбудил прыгавший по лицу теплый солнечный зайчик. Она проснулась и какое-то время лежала с закрытыми глазами, размышляя – откуда ночью может взяться солнечный зайчик? Когда женщина открыла глаза, оказалось, что теплый, солнечный свет шел от глаз Богородицы, смотревшей на нее с любовью и нежностью.