Как уже сказано, Строгановы не имели оснований препятствовать казакам в намерении совершить поход в пределы Сибирского ханства. Между солепромышленниками и Ермаком в этом не было разногласий. Но разногласия начались сразу же, когда вопрос о походе встал на практическую почву. Ермак резонно считал, что коль скоро сибирский поход отвечал жизненным интересам промышленников, то они должны принять на себя издержки по его материальному обеспечению, т. е. дать казакам оружие (пищали, сабли), боеприпасы (порох, свинец), продовольствие (хлеб, толокно, крупы, соль), одежду, послать с ними переводчиков и проводников, а также позволить набрать в дружину добровольцев из пермских казаков, крестьян и пленных литовцев, поляков и немцев.

В пермских вотчинах в то время управляли делами Максим и Никита Строгановы. Старший Строганов по делам фирмы находился в столице. По словам Н. М. Карамзина, Семен Аникиев Строганов, будучи искусным в лечении недугов, врачевал своего покровителя Бориса Годунова, израненного царским посохом при попытке предотвратить убийство наследника престола царевича Ивана. Переговоры с Ермаком, видимо, вел Максим Строганов как старший из оставшихся на месте хозяев.

Переговоры шли долго, но безуспешно. Максим Строганов решительно отказался снабжать дружину припасами. Чусовской городок в те августовские дни 1581 года походил на потревоженный муравейник. Казаки ходили толпами, задирали строгановских приказчиков и слуг. Когда же узнали об отказе снабдить их для похода, большой шумной толпой двинулись к хозяйской усадьбе, решив добыть все силой. Окружив полукольцом господский двор, они, по словам летописца, приступили к Максиму «гызом» и пригрозили разорить имение.

Хозяин, побледневший от страха, в сопровождении приказчиков вышел на крыльцо.

— Христиане! Побойтесь бога! Это грабеж! Государь не потерпит воровства, — пытаясь перекричать многоголосый шум толпы, начал Максим увещевать казаков. Но его никто не хотел слушать. Одни казаки звали своих товарищей к амбарам, где хранилось продовольствие и боевые припасы Строгановых, другие призывали к немедленной расправе с купцами.

Раздвинув толпу, вперед вышли Иван Кольцо и есаулы.

Казаки несколько притихли, ожидая, что скажет уважаемый атаман.

— Молчи, мужик! — подал голос Кольцо. — Не гневи бога. Не на воровство идем, а на безбожных агарян Кучума-царя.

И решительно поднялся на крыльцо и встал рядом с хозяином.

— О, мужик! — продолжал Кольцо. — Не знаешь ли ты и тепере мертв. Возьми тя и расстреляем вклочья!

Казаки, подняв сабли и вплотную приблизившись к дому, громкими возгласами поддержали угрозу атамана. Строганов понял всю безвыходность своего положения. Жаловаться царю или воеводе нельзя: сами без их ведома призвали казаков с Волги. Да и что им, ворам, царь! Завтра уйдут за Чусовую, и след их простыл.

Алчный купец вынужден был пойти на уступки. Призвав еще раз в свидетели бога, он согласился наконец выдать запасы, но с условием, чтобы каждый казак дал на себя заемную кабалу, обязавшись по возвращении из похода возместить взятое «с лихвою», т. е. с процентом. Атаманы и казаки без колебаний приняли это условие, полагая, что судьба не скоро сведет их снова с кредиторами.

Тотчас же были открыты хлебные амбары, и работа закипела. Строгановские приказчики и полковые писари, устроившись за столами, поставленными прямо у амбаров, вносили в заемные кабальные книги имена и отчества казаков, место жительства их семей. «И книги их писарей и память жилья их, кто имены и отчеством домов и доныне у Строганова в казне взыскуется», — сообщает летописец. К сожалению, этот уникальный документ, если он когда-либо существовал, до наших дней не сохранился.

Атаманы требовали, говорится в летописи, выдать оружия и продовольствия на 5000 человек из расчета 3 пуда ржаной муки, пуд сухарей, 2 пуда круп и толокна, пуд соли, безмен масла, половину свиной туши, некоторое количество рыбы, ружье, по 3 фунта пороха и свинца на казака и «знамена полковые с ыконами, всякому сту по знамени».

Строгановский историк XVIII века П. С. Икосов подсчитал, что все припасы, отданные казакам, стоили 20 000 рублей по тогдашним ценам. Но соответствует ли эта сумма действительности, сказать невозможно, так как неизвестно, сколько казаков насчитывалось у Ермака и выполнили ли полностью Строгановы требование на провиант и оружие. Летописец упоминал еще три полковые пушки, которые якобы требовал Ермак у солепромышленников, однако получил ли он их, точных сведений не имеется. Во всяком случае, при описании позднейших сражений летописи об использовании пушек не говорят ни слова.

Загрузка судов, заблаговременно заготовленных казаками, шла днем и ночью. Атаман спешил: нужно было до ледостава перевалить через Камень. Однако грузов оказалось больше, чем могли взять легкие струги. Чтобы увеличить их грузоподъемность, решили делать набои к днищам, но и это не помогло. Часть припасов пришлось оставить на берегу.

При сборе в поход (как и в самом походе) Ермак показал себя хорошим организатором и предусмотрительным командиром. Изготовленные под его присмотром струги были легки и подвижны и лучшим образом отвечали условиям навигации по мелким горным рекам. Казаки взяли с собой все, что могло потребоваться в далеком путешествии: топоры, гвозди, конопать, лопаты, всевозможные судовые снасти, пологи (шатры) и т. д.

Во всех делах Ермак следовал обычаям волжского и донского казачества.

Все важнейшие вопросы решал общий сбор казаков — войсковой круг. Круг, как мы видели, собирался на Волге перед уходом на Каму, в строгановские вотчины. Бесспорно, по решению круга был предпринят и поход в Сибирь, хотя летописи об этом не упоминают. Круг избирал атамана, который сосредоточивал в своих руках всю полноту исполнительной и распорядительной власти. Власть атамана опиралась, таким образом, на силу авторитета его в казачьей массе. И тот факт, что Ермак в течение многих лет и до конца жизни оставался атаманом, убедительно говорил об огромной его популярности среди казаков. Летописи отнюдь не впадали в сентиментальность, описывая любовь казаков к своему атаману, как к родному отцу, суровому, но всегда справедливому. Вообще дружину Ермака пронизывал и сплачивал дух крепкого товарищества.

В казацкой вольнице на Волге и боевых операциях на Урале Ермак приобрел хороший военный опыт, который в соединении с природным умом поднимал его на уровень выдающихся полководцев своего времени. Четкой организации казачьего войска могли позавидовать царские воеводы. Дружина казаков подразделялась на пять полков во главе с выборными есаулами. Полк делился на сотни, сотни — на полусотни и десятки, которыми командовали сотники, пятидесятники и десятники. Ближайшими помощниками Ермака были два атамана «сверстника», Иван Кольцо и Иван Гроза.

Кроме дружины волжских казаков под общей командой начального атамана состоял отдельный отряд, набранный из волонтеров в пермских вотчинах. В нем было много пленных литовцев, поляков, немцев и украинцев. Кто стоял во главе его, сведений нет, но по косвенным данным можно предполагать, что командовал этим «иностранным» полком Черкас Александров. Одна из летописей называет его в составе посольства Ермака к царю. В начале 90-х годов атаман Ч. Александров участвовал в строительстве города Тары и в походах против Кучума.

Сибирские летописи дают разные сведения о численности дружины Ермака. Называют 540, 600 и даже 5000 человек. Не менее противоречивы и данные о числе воинов, набранных в пермских вотчинах: строгановский летописец насчитал 300, «Сказание Сибирской земли» — 154, «Новый летописец» — 50 казаков. Уподобляя казачий полк стрелецкому, историк В. И. Сергеев определил численность дружины вместе с приданными ей «охочими» людьми в 1650 человек. По нашему мнению, эта цифра близка к реальной, и мы будем исходить из нее в дальнейшем повествовании.

Тревожная, полная опасных и самых неожиданных поворотов жизнь научила Ермака безошибочно и тонко разбираться в людях. Его атаманы отличались отвагой, изобретательностью и инициативой. Ни один из них не дрогнул в бою и до последних дней не изменил казацкому долгу.

Для ведения канцелярских дел дружина имела полковых писарей. Сам Ермак, по сведениям летописца, знал грамоту, умел читать и писать. О грамотности других атаманов летописи ничего не сообщают. Можно предполагать только, что с грамотой были знакомы Иван Кольцо и Иван Г роза, которым поручалось представлять Ермака и его войско при царском дворе.

Начальный атаман заботился о моральном духе своих воинов. Дружина имела трубачей, сурначей, литаврщиков и барабанщиков. Музыкальные инструменты казаки добыли, вероятно, еще на Волге, так как среди строгановских «даров» они не значились. Были в полках три попа и монах-расстрига, сменивший черные ризы на казачий лазоревый кафтан. Впрочем, Ермак, не терпевший бездельников, привлекал пастырей к казацкой службе, и они наравне с дружинниками несли все тяготы похода. А монах-расстрига не только исправно вел «круг церковный», но и как человек, понимавший толк в брашне и питиях, ведал припасами и кухней. Ради почтенного возраста и слабости телесной, от ратных дел его освободили.

В своей дружине Ермак поддерживал железную дисциплину, которая вообще была свойственна казачьим коллективам. За мелкие проступки наказывали жгутами. Измена и трусость карались смертной казнью. Летописец передает: «Указ на преступление чинили жгутами, а хто подумает ототти от них и изменити, не хотя быти, и тому по-донски указ: насыпав песку в пазуху и посадя в мешок, в воду». Во время экспедиции на Сылву таким способом было казнено около 20 человек.

Суровый воин и душевно чистый человек, Ермак не терпел распущенности, способной загубить самое хорошее войско. «Блуд же и нечистота у них, — продолжает летописец, — в великом запрещении и мерска, а согрешившего обмывши три дни держат на чепи (цепи)». Но нетерпимость Ермака к легким связям ничего общего не имела с ханжеским христианским аскетизмом. В основе ее лежала забота о здоровом и боеспособном войске. Тот же самый Ермак, который так жестоко карал изменников и дезертиров, разрешил многим казакам обзавестись семьями и остаться с женами и детьми в городище на Сылве. Личную жизнь самого атамана летописи обходят молчанием. По всей вероятности, он не успел создать семью ни на Волге, ни на Урале, ни в Сибири.

В конце августа 1581 года подготовка к походу закончилась. Все казаки и атаманы были приведены к своеобразной присяге, состоявшей в том, что каждый воин целовал крест и клялся стоять непоколебимо против врага и до конца быть верным казацкому делу. Отслужив молебен, войско погрузилось на струги и, подняв паруса, с попутным ветром двинулось в путь. Флотилия, состоявшая из более чем 80 судов, имела внушительный вид. Развевались полковые знамена. Гремела музыка. Провожать ратников вышли все жители Чусовского городка. Несмолкаемо гудели колокола строгановского собора. Вышел на берег и Максим Строганов, тяжело переживавший опустошение своих амбаров и кладовых. Заметив хмурое лицо купца, казаки с отплывающих стругов громко кричали: «Вернемся — заплатим сторицей! Если убиты будем, да помянем любовь твою на том свете!» И раскатистое эхо многократно повторяло насмешливые слова казаков.

Со сложным чувством покидал Ермак Чусовской городок. Не впервые ему было брать на себя ответственность за судьбы сотен людей, веривших в счастливую звезду своего атамана. Но это был необычный поход. Не на волжских купцов вел он преданных ему казаков, а на смертельную схватку с чужеземцем, который позволял себе гордо говорить с самим самодержцем российским.

Почти на версту растянулись казачьи струги. Ермак придавал большое значение разведке, позволявшей предупредить внезапное нападение противника. Поэтому впереди флотилии за полторы-две версты шло легкое, без груза, ертаульное (дозорное) судно. На нем сидели 20 сильных молодых воинов. Вообще старых казаков, с которыми начинал Ермак вольную жизнь на Волге, было немного. В дружине преобладали 18—20-летние юноши, впервые побывавшие в настоящем деле только на Урале.

Разные цели вели людей Ермака в Сибирь. Одних соблазнили сибирские пушные богатства, других влекла свободная жизнь без бояр и дворян. Третьим вообще негде было приклонить голову на родной Руси, где их ждала виселица. Для пленных литовцев, поляков и немцев через Сибирь шел путь на родину. Ратными подвигами они надеялись заслужить право возвратиться в свое отечество.

Судовой караван несколько дней поднимался вверх по реке Чусовой. Берега ее в те времена никем не были заселены, и казаки без всякой опаски выходили на берег и на ночь разбивали лагерь. С Чусовой предстояло перебраться на Туру и Тобол. Для этого нужно было отыскать левый приток Чусовой, который начинался бы поблизости какой-либо речки, впадающей в Туру. Проводники-коми, которыми Ермака снабдили Строгановы, уверили, что этим условиям вполне отвечает речка Межевая Утка, однако при обследовании ее выяснилось, что она недостаточно глубока и не пригодна для плавания. Из-за мелководья Ермак должен был повернуть назад. Достигнув устья речки Серебрянки, флотилия вступила в ее прозрачные серебристые воды.

До глубокой осени шли от устья Серебрянки до ее истока. Маленькая горная речка не везде была удобна для хода судов. В особо мелких местах приходилось, по свидетельству летописца, ставить запруды из парусов и таким способом поднимать уровень воды, чтобы двигаться дальше. Зима застала казаков в месте, где в Серебрянку впадает небольшая речка Кокуй. Дальше начинался волок на реку Тагил, приток Тобола. Ермак приказал здесь остановиться и разбить зимний лагерь, укрепив его по обыкновению стоячим тыном. Остатки укрепления местные жители видели еще в XVIII веке.

Недалеко от Кокуя-городка, как называется это зимовье в литературе, жили манси «сибирского владенья», т. е. обложенные данью Кучумом. Казаки изготовили лыжи и немедленно отправились к ним за продовольствием, так как свое уже было на исходе. Отряды «фуражиров» обычно возвращались с большими запасами, состоявшими из мяса лесных зверей и сушеной рыбы. Грабеж мирных племен не противоречил представлениям казаков о справедливости и не считался преступлением.

Слух о приходе вооруженных людей быстро разнесся по тайге. Мансийские роды стали соединяться вместе, чтобы защитить свои поселения. Рассказывают, что один казачий отряд отправился однажды через реку Тагил на разведку до реки Нейвы. Татарский (или мансийский) мурза, живший при этой реке, собрал множество татар и манси и полностью истребил его. На месте, где жил упомянутый мурза, по словам Миллера, позже возникла слобода, получившая название Мурзинской.

За зиму дружина Ермака значительно поредела: некоторые казаки погибли в стычках с местными жителями, малодушные сбежали из лагеря. Весной, когда вскрылись реки, дружина возобновила поход. Путь лежал на ближайший приток Тагила речку Баранчу. Струги принуждены были бросить, а весь груз взять на плечи. Ермак предполагал вначале мелкие суда перетащить волоком, чтобы потом не строить новых. Но этот труд оказался не под силу казакам, и от волока пришлось отказаться. Упомянутый выше историк Икосов в 1761 году писал: «Струги Ермаковы в коем месте оставлены — и поныне суть многим лесникам и ловцам известны, ибо где оные на берегах оставлены, вырос на них кустарник не малой». Ранее об этом же рассказывали историку Г. Ф. Миллеру местные жители.

Достигнув речки Жаровли, впадающей с юга в Баранчу, Ермак приказал строить небольшие плоты, на которых и спустились до Тагила. На берегу последнего, в 4 верстах от места впадения Баранчи, при устье речки Медведки дружина вновь встала лагерем. Дремучий лес, обступивший с обеих сторон реку Тагил, огласился стуком топоров. Казаки строили новые струги. Посланные по разным направлениям дозоры поблизости не обнаружили никакого жилья, тем не менее Ермак распорядился укрепить стоянку. Она находилась в 16 верстах от места, где позднее будет поставлен Нижнетагильский завод.

Путь по Тагилу был пройден без особых происшествий. Струги легко и быстро неслись по высокой полой воде вниз по течению реки и скоро вошли в Туру. Здесь начинались владения Кучума. «Ту бе и Сибирския страна», — пишет летописец. В верховьях Туры на месте будущего Туринска кочевали «татаровя Епанча с товарыщи». Это были или мансийское племя с татарским мурзой, или отатарившиеся манси — точно сказать невозможно. Нельзя определить и степень зависимости Епанчи от сибирского хана. В память об этом мурзе город Туринск долгое время в просторечии называли Епанчиным.

Река Тура в районе Туринска делает крутой изгиб к северу. В этой излучине Епанча, собрав большое количество своих людей, решил преградить путь казакам, хотя те никаких враждебных намерений не проявляли. Подступив к правому берегу, воины Епанчи обстреляли из луков струги Ермака, не причинив, впрочем, никакого вреда. Суда держались ближе к левому берегу, и стрелы, не достигая цели, падали в воду далеко от бортов. Епанча, однако, не унимался. Пройдя по прямой сухопутьем, он опередил казаков, плывших кружным путем по реке, и под самым городком попытался вновь атаковать дружину. Ермак на этот раз не уклонился от боя и впервые за Уралом обнажил свой меч. Взвесив обстановку, он приказал направить струги к неприятельскому берегу. Прикрывшись щитами, казаки подплыли на расстояние ружейного выстрела и дали залп из пищалей. «Невоистые» (невоинственные) манси отпрянули от берега и ударились в паническое бегство. Казаки высадились на берег и беспрепятственно вошли в Епанчин городок. В наказание за учиненное нападение Ермак велел забрать все, что было в нем ценного, а самый городок сжечь.

Почему Ермак поступил так жестоко с первым доставшимся ему за Уралом городком? Историки обычно обходят молчанием подобные карательные акты, бросавшие тень на репутацию волжского атамана. Но факты, как говорят, — упрямая вещь, и задача исследователя состоит не в том, чтобы ловко обходить их, если они не вписываются в схему, а правильно объяснить, поставив в связь с эпохой и логикой развития событий.

В связи с этим необходимо напомнить, что описываемые события совершались в XVI веке — веке невежества и жестоких нравов, когда культ грубой физической силы господствовал во всех слоях русского общества, снизу доверху. Пример показывал сам самодержец, яростно рубивший головы действительных и мнимых врагов своих. В 1573 году, после штурма крепости Виттенштейн в Эстонии, он приказал сжечь всех пленных шведов и немцев. Следует принять в расчет и то, что войско Ермака состояло из людей, занятием которых до этого был грабеж купцов и бояр. Разрешив разорить Епанчин, Ермак отдавал дань своей старой «профессии». Руководили им и другие соображения. Он хотел примерно наказать непокорных, чтобы показать другим, как опасно оказывать сопротивление его дружине. И не ошибся в своих расчетах. Плывя по Туре, казаки долго не встречали никакого сопротивления. Прибрежные селения сдавались без боя.

В начале августа дружина Ермака подошла к городку Чимги-тура (современная Тюмень) и без особых затруднений завладела им.

По поводу дальнейших событий наши источники расходятся. Строгановская и Есиповская летописи сообщают, что дружина не задержалась в Чимги-туре и сразу же проследовала дальше. По Кунгурской летописи, Ермак оставался здесь почти целый год и двинулся в путь только весной следующего года. Нам представляется, что последняя летопись допускает ошибку. За 9 месяцев, которые якобы провели казаки в Чимги-туре, не произошло никаких существенных событий. Во всяком случае, летопись о них не сообщает. Если верить летописи, то должно заключить, что в период с лета 1580-го по весну 1581-го (летопись относит начало похода к 1579 году) сложилась невероятная ситуация. Кучум, ревниво оберегавший границы своего ханства, ничего не предпринимал против казаков и даже, кажется, вообще не знал об их приходе. Не менее удивительным было и поведение Ермака. Найдя в окрестностях старого ханского города много съестных припасов, он мирно и тихо зимовал, словно затем и пришел в Сибирь, чтобы вдоволь вкусить тюменского хлеба.

Бездействие и медлительность были не в обычае волжского атамана. Одной из ярких черт военной тактики казаков всегда являлись стремительное движение к цели и внезапный удар по главным силам противника. Этой тактики, сколько было возможно в новых условиях, придерживался Ермак в Сибири.

Никаких причин оставаться в Чимге на длительное время у дружины не имелось. Кстати заметить, что, по мнению крупнейшего историка Сибири С. В. Бахрушина, городка Чимги-тура тогда уже не существовало. Со времени торжества ислама в Сибирском ханстве он пришел в упадок и к моменту прихода русских лежал в развалинах. В 1586 году царские воеводы не нашли здесь никаких строений и поставили русский город на пустом месте, «где прежде бывал град Тюмень».

Ермак не задержался на зиму в старом городище, а, дав время отдохнуть дружине, в конце августа — начале сентября 1582 года тронулся в путь. Там, где Тура вливалась в Тобол, стоял небольшой укрепленный городок одного из татарских тарханов. По словам Г. Ф. Миллера, слово «тархан» означало почетное звание и по-русски переводилось как вольный господин. Обладатель этого звания не платил дань хану, но обязан был участвовать в его походах. Улусные же люди тархана наравне с прочими платили ханскую дань, хотя и более легкую. Такой тархан и сидел в городке, названном в русских летописях Тарханским.

Внезапно появившись у городка, казаки беспрепятственно вошли в него. В то время у тархана находился знатный татарин по имени Кутугай, посланный Кучумом для сбора дани. Перепуганного насмерть ханского даругу доставили к атаману. Ермак решил использовать представившийся случай, чтобы дезинформировать Кучума. В его расчеты не входило раньше времени раскрывать свои цели. Он приказал принять Кутугая не как пленника, а как знатного и желанного гостя. Оказывая ему всяческие знаки внимания и почета, атаман расспрашивал о здоровье хана и его семьи.

— Я хотел бы дружески навестить Кучума-царя, — говорил Ермак, — но задержался в пути и скоро намерен возвратиться на Русь.

Обласканный Кутугай рассказал подробно любопытному собеседнику и о Сибирском ханстве, и о войске Кучума, и об Искере, и других городках. Чтобы сделать гостю приятное и развлечь его, Ермак приказал лучшим стрелкам продемонстрировать свое искусство в стрельбе. В качестве мишени использовали татарские щиты и панцири. С помощью переводчика кто-то из атаманов, возможно, Иван Кольцо, объяснял тактико-технические свойства оружия, особенно напирая на пробойную силу и дальность полета пули. Кутугая одарили казацким платьем ярких цветов и мелкими металлическими безделушками, вроде колец и серег. Кучуму Ермак подарил трезубец, а женам его — кизылбашские парчи и шелка. Передав поклон хану, семье его, караче и мурзам и выразив еще раз сожаление, что не может лично засвидетельствовать почтение столь славному правителю, атаман «чесно» (с миром) отпустил Кутугая в Искер.

Словно на крыльях летел ханский сборщик к Кучуму. По пути во всех городках он с гордостью рассказывал, какой славный и храбрый витязь навестил их землю и как щедро принимал его. В том же восторженном настроении простоватый Кутугай прискакал в Искер, так и не собрав ханскую дань. Одевшись в цветное русское платье, распираемый желанием побыстрее поведать о счастливом приключении, вошел он в ханский терем.

Получив вместо ожидаемой дани весть, что в его улусе хозяйничают нежданные гости, Кучум, однако, не разделил восторга своего даруги. Еще более омрачилось лицо старого хана, когда Кутугай перешел к рассказу о замечательном стрельбище. «Когда (русские) из луков своих стреляют, — сообщал Кутугай, — тогда пышет огонь и дым бывает великий и так стучит, как гром на небе, и ничем защититься нельзя: ни панцири, ни кольчуги, ни щиты наши не выдерживают — все пробивает навылет». Не успокоило Кучума и сообщение даруги о намерении русских возвратиться на Русь. Умный хан не был столь простодушным, как его слуга, чтобы поверить в искренность заявления Ермака о скором отъезде.

В тот же день из ханской столицы во все стороны поскакали гонцы собирать войско для борьбы с внезапно вторгшимся неприятелем. По другой летописи, хан послал вассалам стрелы «злаченые», которые выполняли роль своеобразной повестки, обязывающей их явиться со своими людьми и оружием в ханскую ставку.

Тем временем флотилия Ермака, пройдя Туру, вышла в Тобол. Впереди, как всегда, шло ертаульное судно. Дозорные первыми заметили большое движение татар на берегу. Как выяснилось скоро, 6 татарских мурз с большим войском подстерегали казаков, чтобы неожиданно напасть на них и разбить. Летопись называет имена трех из них: Маитмаса, Каскары и Варварины. Они до сих пор сохранились в названиях татарских деревень по Туре и Тоболу. Бой с татарами продолжался несколько дней. Татары следовали по берегу за караваном стругов, устраивали засады в прибрежных тальниках и осыпали казаков стрелами. Ермак поворачивал суда, высаживался на берег и, обратив нападавших в бегство, занимал один юрт за другим. Потери татар были значительными. В руки казаков попала богатая добыча в виде мехов и продовольствия. По словам летописи, Ермак не смог увезти все на своих судах и часть ценностей зарыл в землю.

Мурзы, счастливо избежавшие смерти в этом сражении, позднее принесли присягу царю. Так, мурза Маитмас при первом тюменском воеводе Василии Сукине ставил города Тюмень, Тобольск, Тару, ходил войной на Кучума, калмыков и царевича Али. В 1617 году старый мурза был головой тюменских служилых татар и получал 12 рублей и по 2 чети (16 пудов) хлеба и овса годового жалованья. После смерти Маитмаса «государеву службу» несли его сыновья: Мургач, Надыш и Кутайгул.

Победа над мурзами стоила Ермаку больших жертв. В дружине осталось немногим более 1000 воинов. Остальные полегли на берегах Тобола. Сохраняя дружину, атаман стал избегать рукопашных боев. Струги держались по возможности середины реки и шли вперед еще с большей предосторожностью. Однако уклониться от боя не всегда было возможно. В 120 верстах от Чимги, там, где позднее возникла русская деревня Березовый яр, на казаков снова напал татарский отряд. Дружину спасло то, что противник не имел никаких судов и поэтому был вынужден действовать только с берега. Казаки налегли на весла, прикрылись щитами из таловых кустов и, отражая огнем наседавших татар, прорвались вперед без больших потерь.

Ермак знал, что главное сражение ждет его на берегах Иртыша, где стоял Кучум со своим войском, поэтому торопился скорее проделать путь. Струги лишь на ночь приставали к берегу. На ночных станах атаман сам расставлял усиленные караулы и лично проверял их. Казалось, он бодрствовал целыми сутками, все видел и всюду успевал распорядиться. Под особым контролем находилось боевое оружие. Ермак требовал, чтобы оно всегда было хорошо вычищено и готово к бою. Не однажды таловые прутья ходили по спинам нерадивых казаков, поленившихся после стрельбы протереть и вычистить пищали. Ермак оберегал дружину от всяких случайностей. Он хотел сохранить до решающего сражения боеспособное войско.

Однообразные, поросшие мелким кустарником тянулись низкие берега Тобола. Часто шел дождь. Ночи становились холодными, по утрам выпадал густой иней. Наступала ранняя в Сибири осень. Казаки видели в побледневшем небе стаи спешивших на юг гусей и журавлей, и их прощальный крик печалью отзывался в сердцах. Чем дальше уходили в глубь чужой земли, тем суровее становилось лицо атамана. Чтобы не привлекать неприятеля, Ермак запретил громко петь и разжигать костры. Питались сухарями и толокном, разбавленным холодной водой из Тобола.

Бдительный дозор снова донес о надвигающейся опасности. Подходили к месту, где река была очень узка и имела крутой и высокий правый берег. Позднее это место получило название Караульного яра. С. У. Ремезов включил в свою летопись такое предание. Хан Кучум приказал возле Караульного яра протянуть через Тобол железную цепь и, задержав казачьи струги, напасть и уничтожить все русское войско. Выполнение этой операции хан поручил отряду во главе с есаулом Алышаем. Но цепь не выдержала дружного напора судов, лопнула, и дружина без потерь миновала западню. Конечно, это была только легенда. Значительно большего доверия заслуживает другой рассказ того же летописца. Разведка донесла Ермаку о скоплении вооруженных татар заблаговременно, и он решил взять их хитростью. По его приказу казаки связали из кустов прибрежного тальника толстые пучки, одели их в казачьи кафтаны и шляпы и поставили на струги. Оставив небольшое число воинов на судах, сам атаман с массой казаков вышел на берег в нескольких верстах от Караульного яра и напал на противника с тыла. Татары, увидев большое количество людей на судах и еще большее число их на суше, обратились в бегство, теряя убитых и раненых. Но Ермак не стал преследовать, и дружина вернулась на суда.

Прошло еще несколько дней в труде и боях. Флотилия достигла устья левого притока Тобола — реки Тавды. Проводники сообщили, что вверх по этой реке шла дальше через Камень старинная дорога на Русь. Утомленная дружина разбила на берегу походный лагерь. Казаки были уже не те, что некогда на Чусовой беспечно пели задорные песни. Они видели ярость врага и гибель своих товарищей. Поход одних закалил, других, менее сильных, надломил. То в одном, то в другом конце лагеря вспыхивали споры. Малодушные призывали воспользоваться старой дорогой и вернуться на Русь, бросив на полпути начатое дело. Ермак слышал эти голоса и, чтобы положить конец разногласиям, созвал круг. Большинство подало голос за продолжение похода, и вопрос был исчерпан.

Выдались теплые солнечные дни, какие иногда бывают на Тоболе ранней осенью. Напряжение последних тяжелых дней постепенно спадало. Казаки предались мирным делам: ловили рыбу, охотились на зверей и птиц, собирали грибы. Давно в больших артельных котлах не было такой здоровой и вкусной пищи. К воинам вернулась бодрость духа: послышались песни и музыка. Мирную картину представлял лагерь в эти дни. Со стороны его можно было принять за обычную бурлацкую артель где-нибудь на Волге, если бы не ружья и сабли, с которыми казаки не расставались ни на минуту. Казаки собирались небольшими кучками и, настороженно следя за появлением атамана, играли в зернь. Ермак запретил эту азартную игру и строго наказывал ее поклонников. Срубили баню, и казаки с упоением хлестали березовыми вениками загорелые спины. Чинили и стирали пропитанные потом рубахи и порты и тут же на прибрежных кустах сушили их.

Ермак никогда не забывал, где находится его дружина. Место для лагеря было выбрано с таким расчетом, чтобы исключить возможность нападения противника. С одной стороны лагерь прикрывал Тобол, с другой — Тавда, с третьей — дремучий лес. Струги стояли в Тавде, скрытые от посторонних глаз прибрежным кустарником. По берегам и с лесной стороны были расставлены караулы. По обыкновению, Ермак отправил группы казаков разведать окрестности. Как сообщают летописи, один из таких дозоров захватил и доставил в лагерь дворецкого ханского двора Таузака (или Таусана) и его людей, ловивших рыбу в Тавде для стола хана. Возможно, здесь речь шла о том же факте, который описан в «Истории Сибирской» Ремезова и о котором мы сообщали выше, но только место события сместилось от устья Туры к устью Тавды, да пойманный кучумовец назван не Кутугаем, а Таузаком. Ермак принял Таузака с «честью», расспросил о городе Искере, ханском войске, вооружении татар, а затем отпустил к Кучуму.

Если действительно этот факт имел место, то он мог получить только такое объяснение, какое ему дал Миллер. «По всему видно, — писал историк, — что Ермак, несмотря на то, что уже ранее получил эти сведения от Кутугая, не считал излишним еще раз расспросить о том же Таусана, чтобы рассказом одного проверить сообщения другого и исправить их там, где они окажутся неверными».

Через неделю лагерь снялся, и отдохнувшая дружина двинулась навстречу новым испытаниям.

Получив известие о Ермаке, Кучум и его окружение потеряли покой. В ханскую столицу стекались князьки, мурзы и уланы со своими ополченцами. В Искере день и ночь шли работы. Улусные люди рыли глубокие рвы, возводили земляные валы вокруг резиденции хана. Кузнецы ковали сабли, копья и наконечники стрел. Первыми в Искер привели своих воинов татарские мурзы с берегов Иртыша и Тобола, а вслед за ними хантейский князь с реки Демьянки по имени Бояр, кодские и обдорские князья, зависимые от Кучума. По приказу хана укреплялись городки на Тоболе и Иртыше.

Каким войском располагал хан, историки теряются в догадках. Летописи не сообщают об этом сколько-нибудь точно, ограничиваясь неопределенными указаниями на множество или «великое» множество неприятельской рати. Улусы татарских феодалов были небольшими. Например, в улусе Чунгулы-мурзы имелось всего 40 боеспособных мужчин; у аялынских татар, находившихся под властью двух князьков и двух есаулов, насчитывалось 150 человек взрослых мужчин; у Чин-мурзы — 38 улусных людейи т. д. Немногие могли выставить более ста воинов. Во времена Едигера во всем ханстве насчитывалось 30 700 подданных, обязанных платить дань. Мобилизуя всех мужчин, способных носить оружие, Кучум едва ли мог выставить более 10–15 тысяч воинов. Но в любом случае его войско имело многократный численный перевес над дружиной Ермака.

Воинство Кучума представляло обычное феодальное ополчение. В отличие от казачьей дружины, состоявшей исключительно из добровольцев, оно набиралось в принудительном порядке из «черных» улусных людей, плохо обученных военному делу. Правильная организация была совершенно ему чужда. Его подразделения состояли из отдельных отрядов, собранных вассалами хана. Ядро войска составляла ханская конница, в которой наряду с татарами было много бухарцев и ногаев. Сам Кучум взятием Искера и убийством прежних правителей закончил свои воинские дела. Конницу возглавлял Маметкул (вернее, Мухаммед-кули), по одним источникам, брат, по другим сын, а вероятнее всего, племянник Кучума. Ему же были подчинены и прочие отряды ополчения.

То, что во главе войска хан поставил Маметкула, а не кого-либо другого из своих сыновей или ближайших сановников, свидетельствует о том, что Кучум умел здраво оценивать способности окружавших его лиц. Никто из последних не мог сравниться с Маметкулом физической силой, бесстрашием в бою и воинским опытом. Он был знаком с огнестрельным оружием и не приходил в трепет от ружейных залпов. Пермь Великая долго помнила его стремительный набег 1573 года. Вероятно, по его настоянию в 1577 году хан обратился в Тавриду с просьбой оказать помощь пушками. Высшая командная должность в ханском войске по праву принадлежала визирю (караче), но Кучум, видимо, не доверял ему и, как покажут события, имел на то все основания. Короче говоря, в лице Маметкула Ермак имел достойного противника.

В ставку хана поступали неутешительные известия. Разгром пограничных мурз в устье Туры, неудачные попытки остановить казаков у Березового и Караульного яров на Тоболе, наконец, последняя весть с устья Тавды от Таузака побудили Кучума предпринять более решительные меры. Не прекращая фортификационных работ у Искера и на подступах к нему, он послал Маметкула с отборной конницей навстречу Ермаку. Хорошо знакомой дорогой, по которой не раз проносились с добычей его всадники, Маметкул поспешил к устью Тавды, где, по последним сведениям, находились казаки. Но встреча произошла раньше, ибо Ермак уже оставил лагерь и плыл вниз по Тоболу.

К вечеру, когда татарские конники достигли юрты мурзы Бабасана, они заметили плывущее одинокое судно. Это был ертаульный струг Ермака. Тотчас же завязалась перестрелка. Татары, войдя на лошадях в воду, пытались поразить казаков стрелами, а те, отвечая им редкими ружейными выстрелами, повернули обратно, чтобы соединиться со своей флотилией. Маметкул приказал отрезать путь казакам, одиночная стрельба которых не представляла большой опасности. Быть бы Ермаковым разведчикам в плену, если бы подоспевшая дружина не отбила их у наседавших татар.

Ермак на этот раз не уклонился от боя. По ханским знаменам, развевавшимся на берегу, он понял, что перед ним если не сам хан, то его начальный воевода. Развернувшись фронтом к берегу, казаки открыли интенсивный огонь. По приказу Ермака стрельба была организована таким образом, что пока одни воины стреляли, другие заряжали ружья, поэтому залпы следовали один за другим с большой частотой. Полудикие степные кони татар от ружейного треска заметались по берегу, внося хаос и панику в татарские ряды. Маметкул приказал своим спешиться и продолжать бой в пешем порядке. Ермак, не давая врагу опомниться, подал клич к атаке. Струги рванулись к берегу. Укрывшись за их бортами, казаки не прекращали пальбы, а затем, высадившись на сушу, бросились в рукопашную схватку.

«И в то время бысть брань жестока с татарскими вои и падение от обеих стран многое множество», — лаконично сообщает летописец.

Татары, не выдержав дружного натиска казаков, отступили, но наступившая ночь вынудила Ермака оставить преследование. Атаман приказал соорудить на берегу временное укрепление из жердей и земли. Русские воины имели в этом большой опыт, и лагерь скоро был готов.

Наутро Маметкул возобновил боевые действия. Татарские всадники приблизились к самому лагерю, пытаясь нанести урон «копейным поражением и острыми стрелами». Дружный залп отбросил кучумлян, но те пришли в себя и снова бросились на казаков.

Следует заметить, что в нашей литературе нередко преувеличиваются значение огнестрельного оружия и его преимущества перед луками. Из пищали конца XVI века можно было сделать один выстрел за 2–3 минуты. Это значит, что до сближения с противником, идущим в атаку на конях, казак мог сделать не более одного выстрела. За то же время воин, вооруженный луком, посылал добрый десяток смертоносных стрел. Кроме того, фитильные ружья были не всегда надежны в эксплуатации: в ненастную погоду они почти не действовали. Татары скоро свыклись с «огненным боем» и смело нападали на дружину.

Пять дней держал Маметкул казачий лагерь в осаде. По словам летописца, кровь лилась рекой, а путь к лагерю был настолько усеян вражескими трупами, что это мешало самим же татарам пробиваться вперед на лошадях. Ранним утром, на шестой день осады, казаки не услышали обычных боевых кликов татар. Понеся большие потери и страшась еще больших, Маметкул прекратил безрезультатные атаки и покинул поле боя. Дружина получила возможность продолжать путь.

Бой при Бабасанах, не давший решительной победы ни той, ни другой стороне, укрепил, однако, уверенность Ермака в победоносном исходе похода, а у Маметкула оставил надежду на возможность полного уничтожения малочисленного казачьего войска. Оба военачальника извлекли уроки из первой боевой встречи.

Ермак убедился, что главной ударной силой Кучумова ополчения являлась конница. Для ее тактики были характерны налеты на противника массой, поражение его метательным оружием и широкий маневр на поле боя. Татарская конница нуждалась в открытом пространстве, на котором можно развернуться широким фронтом, окружить неприятеля и ударить его во фланги. Ермак обнаружил и слабое место своего противника — бой в пешем строю.

Татары, лихие наездники, отлично дрались на конях, действуя копьем и саблей, но весьма неохотно вступали в рукопашный бой. Бросаясь в схватку толпой, без боевых порядков, они бестолково метались, мешая друг другу, и, встретив отпор, легко поддавались панике.

Узнав по-настоящему противника, Ермак в дальнейшем стремился навязать ему бой на узких прибрежных участках, где не могла развернуться лавина татарской конницы. Татары принуждены были спешиваться и после получения огневого удара вступать в рукопашную схватку. Струги обеспечивали дружине хорошую маневренность и надежный тыл. Казаки всегда могли отступить на суда и оторваться от неприятеля. Ермак придавал большое значение временным полевым укреплениям. Мы видели, какую роль сыграли они в битве при Бабасанах, не дав возможности конникам Маметкула вплотную приблизиться к казакам и защитив их от вражеских копий.

Правильно оценил роль полевых укреплений и Маметкул. Как увидим дальше, он приказал своим воинам построить засеки на берегу Иртыша, на подступах к главному городу ханства.

После сражения у Бабасанских юрт Ермак сталкивался только с отрядами местных татарских мурз, чьи владения лежали на Тоболе. Летописи не упоминают больше о Маметкуле вплоть до знаменитого боя у Чувашского мыса. По-видимому, он поскакал в Искер, чтобы организовать его оборону и встретить казаков на берегах Иртыша.

Близ устья Туры, правого притока Тобола, тянулся крутой и высокий яр, обрывом спускавшийся к реке. Это место, названное позднее Долгим яром, было весьма удобно для нападения на казачьи струги. Ермак ждал здесь засады, поэтому не решился сразу плыть дальше, а остановился на небольшом островке, чтобы дружина могла отдохнуть и со свежими силами на предельно высокой скорости проскочить опасное место. Но опасения оказались напрасными. Прижимаясь к левому берегу, струги беспрепятственно миновали Долгий яр. Лишь несколько стрел, пущенных татарским дозором, тонко прозвенели в воздухе и упали в воду за несколько сажен от казаков.

В 16 верстах от устья Тобола находился улус Карачи (визиря) — «думного кучумова боярина», по выражению Русской летописи. Летописи не донесли до нас его собственного имени. Продовольственные запасы дружины подходили к концу. Поэтому Ермак решил занять Карачин городок и поживиться его добром. Хотя городок и был укреплен, но большого сопротивления казакам не оказал. Карача еще раньше сбежал в Искер и увел с собой большую часть улусных людей. Казакам досталась большая добыча: золото, серебро, драгоценные камни, жемчуг, много меда и скота. Главный сановник хана, по всем признакам, оставил свой улус с большой поспешностью. Это было в сентябре 1582 года.

В Кунгурской летописи события у Карачин городка описываются иначе. Дружина Ермака, встретив здесь крупные силы татар, не отважилась вступить с ними в бой. Более того, превосходящие силы противника вызвали среди казаков панику. Ермак счел за лучшее повернуть обратно, поднялся вверх по Тоболу и Тавде, намереваясь уйти на Русь. Но, повоевав пелымских манси и обложив их ясаком, дружина воспрянула духом, возвратилась на Тобол и с боем заняла городок Карачи.

В. И. Сергеев, приняв летописное известие за достоверное, отнес поход Ермака на Тавду к лету 1581 года. По его мнению, зиму 1581/82 года Ермак провел в Карачине. Повторилась та же странная ситуация, которая год назад якобы имела место в Чимги-туре. Оба противника пребывали в полном бездействии. Ни Ермак, ни Кучум, потерявший половину ханства, не предпринимали никаких шагов к изменению положения. Чтобы как-то объяснить летаргию атамана, В. И. Сергеев выдвинул чисто гипотетический факт посылки Ивана Кольца за подкреплениями к Строгановым.

Странная позиция, таким образом, сразу получила объяснение: Кучум страшился решительного сражения, Ермак ждал строгановской помощи и тоже не решался продолжать поход. В таком равновесии страха и прошел целый год.

Трудно освободиться от впечатления, что и летописцу, и следующему за ним историку потребовались этот поход на Тавду и «сидение» Ермака сначала в Чимги-туре, а затем Карачине лишь для того, чтобы заполнить зияющую пустоту между произвольно выбранной датой начала похода (1579 год вместо 1581-го, как значится в документах) и действительной датой его завершения (1582 год). Поход, длившийся немногим более года, ими растянут до трех лет. Еще Г. Ф. Миллер вполне удовлетворительно объяснил, как в «Истории Сибирской» Ремезова оказалось два описания одного и того же похода Ермака на Тавду под разными датами, и нам нет необходимости здесь повторять это объяснение.

Итак, заняв в конце сентября 1582 года Карачинский улус, Ермак стал готовиться к завершающему этапу похода. Близилась зима, и он должен был торопиться, чтобы до ледостава выйти в Иртыш, где, как ему донесли, его ждал сам Кучум с главными силами. Поредевшая в боях дружина насчитывала не более 800 воинов. Хан следил за движением Ермака, разослав по всем дорогам дозоры со строгим наказом, «чтобы никто от казаков ни птицею мимо их не пролетел».

Погрузив припасы на струги, Ермак покинул городок Карачи и 1 октября появился на Иртыше. По многократным опросам татар он точно знал и топографию окрестностей, и состояние противостоящих ему сил, и характер вражеских укреплений. Устье Тобола тогда еще не было отведено к югу, и он впадал в Иртыш как раз против нижнего посада будущего Тобольска. Правый берег Иртыша высок и крут. Но против устья Тобола Иртыш отступил от высоких круч, освободив ровную площадку треугольной формы. Во время весеннего разлива она почти целиком покрывалась водой. Летом вода спадала, и тогда на площадке оставались лишь небольшие озера и сеть мелких речек, текущих в Иртыш. В описываемое время площадка была покрыта высокой травой и мелким кустарником, в котором водилось много дичи. Многочисленные сыновья Кучума любили развлекаться здесь соколиной охотой, что закрепилось в названии места — Княжий луг.

Высокий иртышский берег, полукольцом окружавший Княжий луг, был издавна заселен. На нем стояли городки Бицик-тура и Чувашский. Последний в мирные дни, вероятно, был летней резиденцией хана, но теперь выполнял функцию предместного укрепления столицы, и в нем распоряжался «начальный воевода» Маметкул. По его указаниям городок опоясали земляным валом и рвами. В Бицик-туре жила одна из жен Кучума — дочь сановника Девлетим-бея. К слову заметить, хан не любил держать своих жен под одной крышей и даже в одном месте. По летописным известиям и народным преданиям, каждой из них он строил особый городок. Так, юная красавица Сузге жила в городке, поставленном на сопке, которая до сих пор носит ее имя — Сузгун. Старшая жена, узбечка Симбула (до отправки ее по старости в Бухару), имела резиденцию в местечке Абалак.

Появление казачьей флотилии на Иртыше не было неожиданностью для татар. Казаков ждали с часу на час. Чувашский мыс, укрепленный снизу, со стороны Княжего луга засеками, а сверху земляным валом с бойницами, угрюмо и грозно смотрел на плывущую дружину. По одним известиям, Ермак попытался с ходу овладеть укреплением, но был отбит, по другим — он, не задерживаясь у Чувашского мыса, проплыл 2–3 версты вверх по Иртышу и, высадившись на левый берег, занял городок Аттики-мурзы. В дальнейшем этот городок служил ему опорной базой в наступательных операциях против Кучума.

Первая ночь на берегу Иртыша была тревожной. Опасаясь нападения, казаки не сомкнули глаз. С Чувашского мыса ветер доносил чужую речь: воинственные возгласы татар перемежались с молитвами. Там тоже не спали. Впечатления дня угнетающе подействовали на воинов. Особенно беспокоило численное превосходство врага: «Како может стати противу толикого собрания!»

Снова встал вопрос: «Отойти ли нам места сего или стояти единодушно?» Утром Ермак созвал круг. Слабые духом советовали вернуться на Русь. «Можно ли одному биться против 10, 20 и даже 30 воинов?» — спрашивали они. И отвечали: «Это верная смерть. Да не сами себе убийцы будем! Уйдем за Камень». Другие же твердо стояли на том, что нужно дать сражение и победить.

Ермак, как всегда, молча выслушал всех, желавших говорить, и только после этого поднялся сам.

— Казаки! Братья мои, единомышленники! — заговорил атаман. — Подумайте, как нам бежать? Глубокая осень уже настала, реки покрываются льдом, струги к плаванию против течения не годны… Не предадимся бегству, не положим на себя ни худой славы, ни укоризны потомков. Вспять возвращаться — покрыть себя позором и малодушно нарушить свою клятву. Не множеством воинов добывается победа! Если нам всемогущий бог поможет, то и после смерти нашей память о нас не оскудеет, и слава наша будет вечна!

Страстная речь «велеречивого» Ермака воодушевила дружину. Атаманы и казаки единогласно порешили: «…постоим противу врага твердо, до крови и до самыя смерти, и того, братие, не переменим обета своего и вси единодушно станем непоколебимы». И на том покончили свой совет.

Подготовка к штурму шла три недели. Воины залечивали раны, набирались сил. Ночью неутомимо работала разведка. Сам Ермак переправлялся на правый берег и осматривал поле предстоящего боя. Выступление было назначено на 23 октября — день апостола Якова, изображение которого украшало знамя передового полка.

Прошла последняя ночь перед боем. На востоке, за Иртышом, поднялось солнце. «Просветися облак светлым блистанием». Дружина, разобравшись по полкам, которые теперь имели по 150–160 воинов, стала на молитву. Суровые казаки, привыкшие вверять судьбу свою скорее сабле, чем богу, на этот раз молились усердно. Каждый сознавал необычную торжественность наступающего дня. После краткой речи атамана дружина погрузилась на струги и двинулась к Чувашскому мысу. Ермак приказал поднять боевые знамена и играть музыку. Под лучами восходящего солнца густой туман почти рассеялся и только в логах да над водой продолжал куриться белой дымкой.

Флотилия шла левым берегом, а затем, круто развернувшись вправо, устремилась к Княжему лугу. Татары не препятствовали высадке. Маметкул со своими воинами ждал приближения врага за засекой, у подножия мыса. Приняв боевой порядок, казаки «начаша приступать к засеке мужественно и сурово зело». На стругах остался один полк.

Подойдя на расстояние ружейного выстрела, атаман «товарищам своим казакам повеле… стрелять половине, а другой стояти до неправы» (т. е. заряжать ружья). Но испытанный огневой удар не дал должного эффекта. Противник сидел за укрытием и был почти неуязвим. Татары «пустиша стрелы тмочисленные с верху засеки и из бойниц». Много казаков было убито и ранено. Урок, полученный Маметкулом в сражении у Бабасан, как видно, не прошел даром.

Ермак, ни на минуту не упускавший руководства боем, решил во что бы то ни стало вывести неприятеля на открытое место и навязать ему рукопашную схватку. Уловив момент, он подал сигнал к отходу. Казаки поспешно вышли из простреливаемой зоны. Татары по опыту своему приняли этот маневр за начавшееся бегство противника и, разломав в трех местах засеку, бросились преследовать отступавших. Этой минуты только и ждал Ермак. По его приказу казаки прекратили отход и пошли на неприятеля. Началась ожесточенная рукопашная схватка. «И в то время, — пишет летописец, — на выласке составившаяся брань велия, крепко бьющеся дондеже друг друга за руке емлюще сечахуся». Как обычно, татары наступали толпами, не соблюдая никаких боевых порядков. Впереди прокладывал дорогу мечом богатырь Маметкул.

Хан Кучум наблюдал за ходом битвы с высоты Чувашского мыса. Его окружали карача, абызы и муллы. На помощь татарам поступали сверху свежие подкрепления из хантов и манси. Оставшиеся на мысу обстреливали из луков казачьи струги и воинственными криками воодушевляли своих соплеменников.

Ермак, сняв со стругов последнюю сотню, сам повел ее в бой. Дружным натиском пробились казаки к засеке и поставили на ней боевое знамя. Пал раненым Маметкул. Выхваченный из сечи своими воинами, он был увезен в маленькой лодке за Иртыш. Боевое счастье начало клониться на сторону Ермака. Исчезновение с поля боя храброго предводителя ослабило боевой дух татарского войска.

Первыми дрогнули и побежали к проломам в засеке ханты и манси. Паника передалась татарам. Скоро дружина овладела всей засекой и утвердила на ней свои боевые знамена. Тесня друг друга, узким крутым логом уходили кучумовцы на Чувашский мыс. Казаки наседали на отступавших и рубили их саблями. «Блата собрашася тогда от ыстекших кровей», — резюмирует летописец.

Хан приказал муллам обратиться за помощью к Аллаху, а сам молча наблюдал гибель лучшей части своего войска. Пораженные трахомой глаза его непрерывно слезились. Но и слепому было ясно, что битва проиграна.

Не желая рисковать жизнью своих воинов, Ермак отказался штурмовать укрепления на мысу и велел протрубить отбой. Отойдя за сырой Княжий луг, дружина разбила походный лагерь за речкой Курдюмкой, на мысу, противоположном Чувашскому. Пять лет спустя на этом месте письменный голова Данила Чулков и Ермаков атаман Матвей Мещеряк поставят стольный город русской Сибири Тобольск.

Казаки перенесли со стругов, заведенных в Курдюмку, весь свой немудрящий скарб и устроились на ночлег. Атаманы доложили Ермаку о понесенных потерях. 107 воинов осталось лежать под Чувашским мысом. О количестве раненых нам ничего не известно, но, надо думать, оно было также значительным. По крайней мере, четвертая часть боевой дружины навсегда или временно вышла из строя. Сколько потеряли в бою кучумовцы, источники не сообщают. Бесспорно, их потери намного превышали потери Ермака. Кроме того, казаки много татар «живцом взяли», т. е. пленили.

Анализ описанного сражения невольно наводит на размышления, почему Маметкул решил остановить дружину Ермака у Чувашского мыса, где негде было развернуться коннице — ударной силе войска, которым он командовал. В открытом поле все преимущества были бы на его стороне. Можно только предполагать, что ханский военачальник утратил веру в свою конницу еще в бою при Бабасанских юртах. Возможно, на выбор боевой позиции повлиял сам Кучум, хитрый политик, но плохой стратег. Как бы то ни было, татары допустили крупный просчет, выбрав место для генерального сражения на Княжем лугу. Ермак немедленно использовал этот просчет, навязал противнику рукопашный бой и выиграл сражение.

Битва была выиграна, но война с Кучумом еще не закончилась. Хан с войском укрылся за земляным валом Чувашского городка. Он не думал складывать оружие и намеревался с рассветом возобновить сражение. Всю ночь хан и его мурзы возносили молитвы Аллаху, прося даровать победу над неверными. У татар оставалось много укрепленных городков, в их числе и главный город ханства — Искер. Однако к утру обстоятельства круто изменились, и Кучум не сумел реализовать своих планов. В ночь с 23 на 24 октября под покровом темноты хантейские и мансийские князья со своими отрядами тайно покинули Чувашский городок, не желая больше проливать кровь за чуждые им интересы татаро-бухарской знати. Обнаружив бегство своих вассалов, утром 24 октября хан оставил Чувашское укрепление и с остатками войска ушел в Искер.

Некоторые летописи, описывая бой под Чувашским мысом, рассказывают, что кроме обыкновенного оружия (луков, копий, сабель) Кучумово войско имело две железные пушки, стрелявшие 20-фунтовыми ядрами. Во время сражения татары пытались пустить их в дело, но почему-то «пушки стрельбы не дали», и Кучум, раньше чем покинуть мыс, велел их сбросить в Иртыш, чтобы они не достались русским. Голландский путешественник Витсен в книге «Северная и Восточная Татария» к этому рассказу добавил: после присоединения Сибири одну из пушек казаки извлекли из реки и поставили в Тобольске. Г. Ф. Миллер, скрупулезно изучивший все, что касалось похода Ермака, отказал в достоверности этим известиям. Он писал: «Этому нет ни малейшего подтверждения ни в летописях, ни в архивных делах, ни в преданиях местных жителей, ни в наличном составе имеющейся в настоящее время в Тобольске артиллерии». Вероятно, в сражении на Иртыше артиллерии не было ни у той, ни у другой стороны.

Битва у Чувашского мыса явилась одним из ярчайших событий героической истории русского народа. К ней не раз обращались историки, писатели и поэты. Героический подвиг воинов Ермака запечатлели на полотнах многие художники. Считаем нелишним сказать здесь о некоторых отступлениях от исторической действительности в наиболее известной картине на этот сюжет — «Покорение Сибири» В. И. Сурикова. На них в свое время совершенно справедливо указал замечательный русский баталист В. В. Верещагин. Во-первых, воины Ермака на картине вооружены не фитильными ружьями того времени, а кремневыми, которые появились только столетие спустя. Во-вторых, одеты казаки в кафтаны не XVI, а XVII века. В-третьих, дружинники во время сражения стоят в стругах, не укрываясь от стрел противника, в действительности они наверняка залегли бы. В-четвертых, на картине татары заняли высокий мыс, откуда ведут обстрел казаков, дружина Ермака атакует их на стругах. Вряд ли атака высокого берега с судов могла быть успешной. Даже если дружине удалось бы высадиться на берег, ее потери были бы громадны еще до высадки: противник расстреливал ее в упор из луков. В таком случае Ермаку мало помогло бы и огнестрельное оружие, требовавшее времени на перезаряжание.

Но вернемся к дальнейшим событиям. Два дня после битвы дружина Ермака оставалась на месте. Казаки хоронили убитых товарищей, перевязывали раны. На третий день, 26 октября, поднявшись на Чувашский мыс, покинутый противником, они в пешем порядке двинулись на Искер. Со слов пленных Ермак хорошо знал путь, но и без их помощи невозможно было сбиться с дороги, утоптанной тысячами конских копыт. Она то опускалась в глубокие долины, то поднималась на взгорья. Окружавший ее хвойный лес равнодушно и сонно шумел к непогоде. Изредка, когда дорога подходила совсем близко к берегу, мелькала серая лента Иртыша. По реке густо шел лед.

К полудню дружина подошла к Искеру. С любопытством первооткрывателей смотрели казаки на ханскую столицу. К сожалению, ни одна из сибирских летописей не содержит ее описания. Искер, насколько можно судить по данным археологических раскопок, состоял из собственно города и примыкавшего к нему поселения, в котором жили «черные» люди и ханские воины. Сам город занимал сравнительно небольшую площадку, заключенную между обрывистым берегом Иртыша и оврагом, по которому среди лесных зарослей бесшумно текла речка Сибирка. С полевой стороны, единственно доступной для неприятеля, город защищал высокий земляной вал, параллельно которому тянулся глубокий ров с отвесными со стороны крепости скатами. По краю рва, во всю длину вала шла площадка, окруженная палисадом; отсюда осажденные могли забрасывать стрелами, копьями и камнями отважившегося на штурм города врага. Через ров к крепостным воротам был перекинут деревянный мост, который на случай опасности легко убирался. Через него широкая тропа вела к Сибирке и колодцу, вырытому на склоне оврага.

Небольшие размеры города говорили о том, что в мирное время в нем жили хан, его приближенные, прислуга и стража. Во время вражеского нападения здесь могло разместиться и войско.

На расстоянии ружейного выстрела от крепостного вала дружина остановилась. Из крепости не доносилось никаких звуков. «Не бе во граде никакого гласа». Только раскрытые настежь ворота скрипели на ржавых петлях. Казаки настороженно прислушивались к безмолвию словно вымершего города, готовые в любую минуту взяться за оружие. Тишина казалась подозрительной. «И мняше себе козаки, — пишет летописец, — яко лукавствуют погании над ними и нечто лукавнуще». Но никакого лукавства тут не было. Кучум, прискакав с Чувашского мыса, не задержался в Искере, а «взя мало нечто от сокровищ своих и вдашася невозвратному бегству со всеми вои (воинами) своими, град же свой Сибирь оставиша пуст». Грозная крепость пала без единого выстрела.

Казаки нашли в ханских покоях золото, серебро, каменье многоценное, большое количество собольих, куньих и лисьих мехов. По волжскому обычаю все ценности тут же подверглись дележу. Но продовольственные запасы города оказались ничтожными. Ермак понял, почему ханская твердыня так легко досталась его дружине. Искер, не имея ни продовольствия, ни воды (путь к колодцу и Сибирке легко было отрезать), не мог выдержать даже непродолжительной осады.

Заняв Искер, Ермак решил остаться в нем на зиму. Созванный казачий круг утвердил это решение.

В Москве еще жили старыми представлениями о Сибири. Там не знали о том, что «вор» Ермак Тимофеев сын Поволской с горсткой таких же «воров и разбойников» сбил с куреня Кучума-царя (выражаясь языком казаков) и Сибирского ханства больше не существует. Не знали об этом и Строгановы. Невольное участие в снаряжении похода обернулось для них пока что царской опалой, грозившей потерей всех долговременных приобретений.

После ухода Ермака в Сибирь события на Каме и Чусовой развивались таким образом. В начале сентября 1581 года пелымский князь Кихек, собрав до 700 человек хантов, манси, вотяков и башкир и «ярости многи наполнися», вторгся в Пермь Великую. Сжигая по пути русские поселения, он дошел до Чердыни и едва не взял ее, повернул на Кай-городок и там «велию пакость учинил», затем опустошил окрестности Соли Камской, пожег слободы и деревни строгановских вотчин на Каме и Чусовой. Много людей было уведено в плен.

Чердынский воевода В. Пелепелицын, страшась царского гнева за плохую оборону русских владений, в донесении царю всю вину за постигшее бедствие взвалил на Строгановых. Строгановы, писал он, призвали с Волги вольного атамана Ермака с казаками, посылали их воевать соседние племена и тем самым спровоцировали набег пелымского князя на Пермь Великую. В самый же разгар нашествия они отказались помочь Чердыни, а Ермака с дружиной отправили в Сибирь.

Свой донос В. Пелепелицын отправил только в 1582 году, почти год спустя после событий. Раньше он сделать этого не мог, так как главным воеводой на Чердыни был покровитель Строгановых князь И. М. Елецкий, а Пелепелицын состоял при нем товарищем (помощником).

Донесение из Чердыни пришло в Москву в тяжелые дни. Внешнеполитическое положение России в начале 80-х годов XVI века было неблагоприятным. Русские войска терпели поражения в Ливонии. Войска короля Батория заняли Полоцк, Великие Луки, угрожали Пскову и Новгороду. Все союзники отошли от Москвы. Грозного царя преследовал кошмар всеобщего заговора, и он всерьез просил английскую королеву Елизавету Тюдор предоставить убежище в Англии. Долголетняя война за выход к Балтийскому морю оказалась безрезультатной.

И вот новая весть: по вине неблагодарных купцов едва не потеряна Пермь Великая. Известие вызвало в надломленной душе самодержца новую волну необузданного гнева. По его указу 16 ноября 1582 года Максиму и Никите Строгановым (Семен Строганов в 1581 году находился в Москве, и потому царь не считал его причастным к походу Ермака) была направлена грозная грамота. Призыв Ермака на Чусовую и организация похода в Сибирь квалифицировались в ней как «воровство» и «измена».

Царь приказал Ермака и казаков, как только они вернутся к весне из похода (в Москве считали поход Ермака кратковременной экспедицией в ближайший район Зауралья), отправить в Чердынь и Камское Усолье для сторожевой службы, оставив в строгановских городках не более 100 человек. «А не вышлите из острогов своих в Пермь волских казаков атамана Ермака Тимофеева с товарищи, — писал царь Строгановым, — а учнете их держать у себя и Пермских мест не учнете оберегати, и такою вашею изменою что над Пермскими месты учинитца от вогулич и от пелынцов, и от сибирского салтана людей вперед, и нам в том на вас опала своя положить большая, атаманов и казаков, которые слушали вас и вам служили, а нашу землю выдали, велим перевешати». Таким образом, Иван IV Грозный пообещал Ермаку и его сподвижникам виселицу во второй раз.

Рискуя уклониться в сторону, заметим, что грамота 16 ноября 1582 года является краеугольным камнем «строгановской» концепции похода, поскольку в ней категорично утверждается: Строгановы послали дружину Ермака в Сибирь. Но, как видно из обстоятельств появления и самого содержания этой грамоты, обвинение Строгановых в организации похода построено исключительно на основе доноса их недоброжелателя воеводы Пелепелицына, который, чтобы создать нужное впечатление в Москве, подал события в невыгодном для Строгановых свете. Поэтому указания грамоты не могут быть приняты как решающий аргумент в решении вопроса, кто был инициатором и организатором похода в Сибирь.

Опала недолго угрожала Строгановым. Победоносный поход Ермака не только реабилитировал, но и поднял их в глазах царя как верных слуг трона. Впрочем, с приходом первого посольства Ермака в Москву обстоятельства похода достаточно разъяснились. Как пишет А. А. Преображенский, правительство царя Федора в дипломатических актах постоянно колебалось между признанием ведущей роли правительства в деле присоединения Сибири и полупризнанием самостоятельной и активной деятельности казаков, совершенно не отмечая в этом заслуг Строгановых.