Музыка — тема Трента. Свет на Тренте , который находится в том же номере гостиницы. Он стоит у окна с сигаретой в зубах, смотрит сквозь жалюзи вниз, на улицу. Всё ещё ночь. Раздаётся стук в дверь.

Трент. Открыто.

Дверь открывается. На фоне освещённого проёма возникает силуэт человека .

Человек в дверях. Хочу лишь напомнить: если у вас найдут любое записывающее устройство, спрятанное где угодно, встреча не состоится. Понятно?

Трент. Конечно. Сколько ещё ждать?

Человек в дверях. Недолго. (Закрывает дверь.)

Трент (после паузы). После встречи с генералом я оказался перед весьма странным выбором: не знал, смеяться мне или плакать. Как и всегда, когда сталкиваюсь с чем-то неразрешимым, я выбрал совершенно новый — третий вариант. Напился. Это прекрасно мне помогало. До тех пор, пока не вошла Стелла с конвертом в руках.

Стелла (возникает как воспоминание). Эй, Майкл, смотри-ка, что нам только что подсунули под дверь.

Трент. Это было послание от генерала.

Стелла. Он пишет, что, по его мнению, ты должен встретиться с человеком по имени Стенли Берент.

Трент. Я наткнулся на имя Берента, когда вёл своё расследование. Это был специалист по русским проблемам, связанный, кажется, с университетом Джорджа Вашингтона, настоящий ястреб, особенно в том, что касается Советского Союза.

Стелла. Генерал считает, что Берент может оказаться полезным.

Трент. Я попросил её позвонить генералу и выяснить, не сможет ли он устроить встречу с Берентом. Так она и сделала. Тот сказал, что сможет.

Стелла исчезает.

В то же время на сцену начинает выдвигаться офис Стенли Берента . Гостиничный номер Трента погружается в темноту.

Берент был родом из Варшавы, где в своё время погибли его родители. В знак благодарности я послал генералу бутылку шампанского, о чём потом сожалел.

Берент (вкрадчивый, дружелюбный, с обаянием европейца). Да, вполне с вами согласен: наша сегодняшняя политика бессмысленна.

Трент (самому себе). Почему генерал направил меня к этому человеку?

Берент. Значит, вы драматург.

Трент. Да.

Берент (рассматривает его изучающим взглядом). Хорошо. Давайте поговорим о ядерной войне… Коротко говоря, наше ядерное сдерживающее средство служит двум целям: предотвратить атаку на нас или наших союзников, угрожая возмездием, и предотвратить тягу Советов к приключениям, угрожая им тем, что мы используем ядерное оружие первыми, скажем, в Западной Европе или на Ближнем Востоке. Возьмём как наглядный пример Иран. Мы говорим Советам: если вы захватите Иран, мы оставляем за собой право применить ядерное оружие в случае, если наши обычные вооружения не смогли бы остановить вас, хотя они, конечно, смогли бы. Хорошо, давайте предположим, всё это начинается. Как мы тогда действуем? Или убираемся с расквашенным носом, или наносим ядерный удар, подвергаем ядерной бомбардировке, скажем, Кавказ. О'кей, бомби ядерными бомбами перевалы! Перекрывай их! И вдруг оказывается, мы уже используем ядерное оружие и убиваем русских на русской земле. Тут возникает целая серия побочных вариантов войны в зависимости от того, как Советы ответят на нашу ядерную атаку. И вдруг, в какое-то мгновение, вокруг нас — совершенно иной мир. О'кей. Проблема в том, что мы пока не продумали всё до конца. Если мы заявляем, что готовы вести ядерную войну, нам следовало бы, чёрт возьми, задуматься, что это означает! Судя по тому, как обстоят сейчас дела, угроза развязать ядерную войну — а мне безразлично где: на Ближнем Востоке или в Западной Европе!.. Угроза развязать ядерную войну — а нам придётся её развязать, как вы понимаете, если мы хотим, чтобы с нашим сдерживающим средством кто-то считался!.. Угроза развязать ядерную войну представляет собой, в сущности, желание совершить самоубийство. И если в этом нет бессмыслицы, то скажите мне, где она?

Трент. Я встретил друга! Почему всё-таки генерал направил меня к этому человеку?

Берент. О'кей, как же нам выбраться из этого лабиринта? Понимаете, хотя мы и отказались от доктрины ядерного уничтожения, что сокращённо звучит как «политика безумия», — поскольку мы поняли, и совершенно правильно, что эта доктрина не срабатывает, тем не менее в основном наша политика осталась прежней. И она не срабатывает. (После паузы.) Как же нам быть? Всё очень просто: нам надо прекратить рассматривать ядерную войну как что-то вроде, чёрт побери, неизбежного конца света! Пора рассматривать её просто как, чёрт побери, войну.

Трент. Как вы сказали?

Берент. Послушайте. Если американская ядерная мощь будет использована для поддержки внешней политики — в частности, с помощью угрозы войны, — тогда нам нужно учиться вести такую войну рационально. Ясно? Понятно?

Трент (стараясь преодолеть потрясение). Боюсь, что нет.

Берент. Мы должны учиться вести ядерную войну рационально. Простите, у меня встреча, на которую я не могу не пойти. Если хотите продолжить беседу завтра, мой секретарь назначит вам время. Не уверен, был ли я вам полезен.

Свет с Берента снимается. Ошеломлённый Трент смотрит в пространство невидящим взглядом.

Трент. Я совершенно не представлял себе, как быть дальше… Поэтому позвонил Стоуну. Сказал, что понял, откуда он взял идею, будто мы обречены. Он сказал: «Вы не могли понять». Я спросил, почему. Он сказал: «Потому что вы ещё недостаточно долго занимались этим делом». Я сказал, что занимался достаточно долго, чтобы понять, какие страшные безумцы мечутся вокруг нас. Он сказал: «Поверьте мне, они не так уж безумны, продолжайте в том же духе, у вас всё идёт прекрасно». Ему-то легко говорить. Я позвонил секретарю Берента и договорился о новой встрече. Она предложила встретиться за ленчем. Я не был уверен, не скажется ли его присутствие на моём пищеварении, однако согласился. Мы встретились в маленьком японском ресторанчике, где он частенько бывал, полагаю, из чувства вины за бомбардировку Японии. Мы сидели на циновках, скрестив ноги, что делало беседу ещё более похожей на истязание. Над всем этим царило ощущение нереальности происходящего.

Звучит японская музыка. Трент и Берент сидят на циновках, их обслуживают.

Берент. Хотите чаю?

Трент. Да, спасибо.

Берент (наливает себе). Итак, на чём мы остановились?

Трент. Вы сказали что-то насчёт необходимости для нас вести ядерную войну рационально.

Берент. Совершенно верно. Понимаете, хотя можно довольно убедительно доказать, что ядерная война по сути представляет собой акт безумного отчаяния, и это не означает, что ты должен воевать кое-как.

Трент. Понимаю. (После паузы.) Конечно, из этого вроде бы можно заключить, будто, по вашему мнению, можно победить в ядерной войне.

Берент. Отнюдь! В ограниченной ядерной войне — да, можно. Никто не может выиграть всеобщую ядерную войну. Если, конечно, другая сторона решит не наносить ответный удар, на что нельзя рассчитывать. Хотя! Я должен сказать… (Даёт краткую, резкую команду официантке на беглом японском.) Хотя, должен сказать, во всех сценариях, какие я только видел, сторона, которая наносит первый ядерный удар, без сомнения выигрывает. Особенно если ты используешь то, что мы называем «контролируемым ограниченным ударом по противнику». На деле же ты поражаешь всё, кроме городов.

Трент. В этом и состоит ограниченность удара?

Берент. Именно. Города противника сохраняются как заложники. А дальше ты поступаешь следующим образом… Простите, будете есть палочками?

Трент. Да, палочками.

Берент. …поступаешь следующим образом: говоришь ему, противнику, что ты уничтожишь города, если он не капитулирует. Всё это вполне разумно, если — большое «если», очень большое «если»! — если у тебя есть соответствующая система гражданской обороны. В таком случае даже если русские нанесут ответный удар, ты сможешь выдержать этот удар и ещё располагать достаточным потенциалом, чтобы опять ударить по ним. И на этот раз стереть их в порошок. Вот что я имею в виду, когда говорю о надёжности. Я только что описал вам надёжную стратегию ядерного нападения и обороны. А чем мы располагаем сейчас, это, извините мой французский, детское дерьмо. (Даёт короткое указание официантке по-японски.)

Официантка кланяется и уходит.

Полагаю, вы не говорите по-японски?

Трент. Нет. А что? Передаёте ей какие-то секреты?

Берент. Секреты? Я не посвящён ни в какие секреты.

Официантка приносит блюдо с лапшой.

А, благодарю вас. Ну вот. Знаю ли я на самом деле, как вести ограниченную ядерную войну? Вообще нет. Никто не знает. Никто её не вёл. Мы закрутим-завертим её, а кто знает, что из этого получится? И всё-таки, если мы не готовы, мы сами сваримся в котле. О'кей. Так что же я предлагаю?

Трент. Вы совсем не едите.

Берент. Я не голоден. Так что же я предлагаю? Я предлагаю дать русским чёткий сигнал, сигнал в том смысле, что если вы будете валять дурака с нами, мы сваляем с вами такого дурака! Только такой разговор они и понимают. Как мы приступим к нему? Сначала мы производим ракету «МХ», подводно-ядерную систему «Трайдент-2», ядерную ракету «Першинг-2» и крылатую ракету. Для чего мне нужны все эти вещи? Потому что они обладают возможностью поражать укреплённые цели. Если мы и те, другие, попадём в кризисную ситуацию, я хочу обладать возможностью разоружить их до предела.

Трент. Разоружить?

Берент. Удалить. Хирургическим путём. Вырезать — как можно значительнее — их военный потенциал.

Трент. Насколько я понимаю, это называется первым ударом.

Берент. Гм… нет.

Трент. Разве нет?

Берент. Нет.

Трент (после паузы). Почему нет?

Берент. Потому что сам термин — агрессивен. А это оборонительный акт.

Трент. Понятно… Чисто из любопытства: как вы его называете?

Берент. «Предвосхищающее возмездие».

Трент. А!

Берент. Кое-кто предпочитает термин «упреждающий удар», но с ним может выйти немножко нескладно. Потому что, если ты чувствуешь, что они собираются упредить тебя, тогда всё, что тебе остаётся сделать, это переупредить их.

Трент (входит во вкус). И, конечно, если им как-то стало бы известно, что ты пронюхал об их планах и собираешься переупредить, им пришлось бы обсуждать возможность перепереупреждающего удара. И, понятно, в подобных рассуждениях можно сильно запутаться.

Берент. Верно. Предвосхищающее же возмездие охватывает всё. К сожалению, мы не можем даже думать о нём, пока у нас нет соответствующих видов вооружений.

Трент. А у нас их сегодня нет?

Берент. Нет, сэр, у нас нет.

Трент. Я понимаю, вы сейчас потеряете ко мне всякое уважение. Но не допускаете ли вы мысли, что нам бы жилось лучше без всех этих штуковин?

Берент. Конечно!.. Если бы их не было у русских.

Трент. А у них они есть?

Берент. Они работают над ними.

Трент. Когда же это кончится?

Берент. Когда каждый из нас обретёт безопасность.

Трент. В последнем, пожалуй, есть смысл.

Берент. К сожалению, не так-то легко добраться в это завтра из сегодняшнего дня. Особенно сейчас, поскольку, на мой взгляд, мы ещё не встали на верный путь… Почему?.. На мой взгляд? Потому что у нас нет надёжной политики ведения ядерной войны. Без некоей системы ядерных убежищ, понимаете ли, мы совершенно неспособны вести ядерную войну.

Трент. Не думал, что убежища могут выстоять при ядерной атаке.

Берент. В городах — нет. Но мы бы соорудили такие убежища в сельской местности, в глубинке.

Трент. А как же туда добирался бы городской люд?

Берент. Полагаю, с помощью какой-нибудь системы массовой транспортировки.

Трент. Видно, вы никогда не пытались выехать за город в пятницу.

Берент. Понимаете, дело не в том, чтобы эта чёртова штуковина работала. Дело в том, что нам нужна такая система и мы бы могли, по крайней мере, утверждать, будто она работает. Вот в чём смысл сдерживающего средства. По сути дела мы бы никогда не захотели воспользоваться этой системой гражданской обороны, даже если бы она работала превосходно.

Трент. Хорошо… принимаю вашу игру. Почему бы не захотели воспользоваться?

Берент. Потому что в тот же миг, как только мы начали бы массовое переселение, русские увидели бы это с помощью спутника и решили, что мы собираемся нанести удар.

Трент (явно получая удовольствие от таких рассуждений). Таким образом, нам нужна система ядерных убежищ, чтобы мы могли ею… не воспользоваться.

Берент. Именно так. В настоящее время нам не приходится выбирать, использовать её или нет, поскольку её нет и в помине.

Трент. Послушайте. А вы не думаете, что было бы неплохой идеей действительно попытаться вступить с этими русскими парнями в самые серьёзные переговоры? Готов биться об заклад, им так же трудно сообразить, что делать с этим проклятым ядерным оружием, как и нам.

Берент. Конечно. Это было бы замечательно! Однако если история учит, она учит вот чему: нельзя верить, что Советский Союз будет соблюдать условия договора.

Трент. Простите… Не намекаете ли вы, что мы не должны подписывать какие-либо договоры с ними до тех пор, пока не убедимся, что им можно доверять.

Берент. Совершенно верно.

Трент. Если бы всё было так просто, какого чёрта нам нужен был бы договор? Тогда не было бы никакой разницы между Россией и Канадой. Знаете, как быстро Канада может нанести нам удар межконтинентальной баллистической ракетой? За десять секунд. И вы думаете, нас это волнует?.. Послушайте, я хотел бы у вас кое-что спросить и был бы премного благодарен за честный ответ: вы, что же, считаете меня круглым идиотом? (Смотрит в упор на Берента.)

Берент уставился на него в изумлении. Трент поворачивается к зрительному залу. Тем временем Берент исчезает в темноте. Музыка — тема Трента.

Трент. Ну, доложу я вам, не припомню такого обеда со времён, когда Чарли Чаплин перестал сниматься в кино. Я позвонил Стоуну из первого же автомата, предварительно убедившись, что он не прослушивается.

Свет на Стоуне .

О'кей, я получил его.

Стоун (с лёгкой нервозностью в голосе). Получили что, сэр?

Трент. Ответ. Тайна разгадана. Я выяснил, почему мы обречены.

Стоун. Правда? Ну и почему?

Трент. Потому что судьба наша — в руках маньяков. (К зрителям.) Наступила мёртвая тишина. (Стоуну.) Алло?

Стоун. К сожалению, не могу с вами говорить сейчас.

Освещение становится ярче. Видно, что в комнате со Стоуном ещё кто-то. Человек остаётся в тени.

Трент. Почему?

Стоун. Могу лишь сказать вам: сэр, если вы решили, что люди, с которыми вы встречались, неумны или… (шёпотом) не опасны… (обычным голосом) вы глубоко ошибаетесь. Не могу больше ничего сказать. Не сейчас.

Стоун вешает трубку и поворачивается к своему загадочному компаньону. Оба погружаются в темноту. Музыка.

Трент. Бывают времена, когда хочется послать всё к чёрту. Но это был не тот случай. Здесь я напал на след, никаких сомнений. Я решил навестить парней, которые играют со сценариями ядерной войны. Генерал назвал их ядерными игроками. Я позвонил и спросил, может ли он устроить встречу с ними. Ведь последняя организованная им встреча прошла так успешно. Он сказал, что сделает. Охотно. И сделал.

Свет на Джиме и Пите .

Я назову их Джим и Пит. Оба они были связаны с корпорацией Харли, правительственным исследовательским центром в соседнем штате Вирджиния.

Джим и Пит готовят ужин из дичи. Небольшие птицы завёрнуты в фольгу и обречены на обжаривание в микроволновой печке. Время от времени приятели заглядывают в поваренную книгу.

Однако их центр был недоступен для простого люда вроде нашего брата, поэтому они весьма любезно пригласили меня домой к Джиму, а может быть, к Питу — я так и не разобрался — в общем, к кому-то из них. На ужин. В мою честь. Они обожали театр. Оба обожали. Как и стряпню. А может быть, только один из них. Я так и не разобрался.

Джим (занимаясь приготовлением еды). Итак, вы беседовали со Стенли Берентом!

Пит (занимаясь тем же). Вот, наверное, повеселились!

Трент. Он нашёл уйму дыр в нашей стратегии ядерного сдерживания.

Джим. Уверен, он прав, их нетрудно найти.

Они готовят еду, двигаясь слаженно, как тандем.

Пит. В стратегию сдерживания встроен любопытный парадокс, и никто не знает, как его обойти. Парадокс в следующем: мощь помогает сдерживанию… Ну, это совершенно очевидно: чем мощнее ядерный арсенал, тем большему сдерживанию подвергается другая сторона. Однако! Стоит сдерживающему средству не сработать…

Джим. Не рой другому яму!

Пит. Вот когда вступают в действие все эти безумные сценарии.

Джим. Верно!.. В которых война начинается именно потому, что её никто не хочет. Давай-ка я проиграю один, придуманный тобой.

Пит. Прежде, чем начнёшь, надо заметить, что не так-то легко развязать ядерную войну.

Джим. Да. Совсем не легко. Даже трудно.

Пит. В общем-то, мы можем проигрывать один сценарий за другим. Наиболее популярен сценарий с Персидским заливом.

Джим. Вот горячая точка!

Пит. Но люди просто упираются, не хотят воевать ядерным оружием.

Джим. Точно. И поначалу мы от этого просто лезли на стену. Тут мы сидим со всеми этими тестами на руках, разработанными, чтобы выяснить, что случится, когда начнётся ядерная война…

Пит. …а её никто не хочет начинать!

Джим. Все до одного напрочь отказываются верить, что нет другого выхода из кризиса.

Пит. Тогда засуетились военные.

Джим. Они призадумались о всех тех парнях, что сидят в ракетных шахтах. А вдруг они не нажмут кнопку, когда им прикажут?

Пит. Тут пошла такая сумятица!

Джим. Весь Пентагон…

Пит. …просто спятил! Настоящий сумасшедший дом.

Джим. Тогда звонит мне один генерал. И говорит: «Эй, ты, бездарная задница, что за дурацкий сценарий ты подсунул этим парням?» Я говорю: «Мы дали им все варианты, какие только пришли нам в голову, сэр! И во всех — никто не нажимает на кнопку, сэр!» Знаешь, что он сказал?

Пит. «Не сообщайте им, что это та самая кнопка».

Джим. Вот так-то. А мы сказали: «Какой же тогда толк от всех наших тестов?»

Пит. Тем не менее конец был счастливый…

Джим. …мы решили проблему.

Пит. Ты решил её.

Джим. Я решил, ты решил — какая разница? Мы вместе её решили!

Пит. Вот стерва попалась!

Джим. Все думают: ах, как легко развязать ядерную войну!

Пит. Ну-ка! Пусть попробуют!

Трент. О'кей, возьмите меня в игру. Как же всё-таки начать ядерную войну?

Джим. Во-первых, надо исходить из того, что никто не хочет её, проклятую.

Пит. Верно. В этом ключ ко всему! Кому бы это пришло в голову, Джим!

Джим. О'кей. Представим, что возникла конфликтная ситуация между нами и Советами на Среднем Востоке, ну, скажем, в Иране. Тогда президент решает, что он хотел бы располагать возможностью использовать ядерное оружие в этом районе, и вводит его туда.

Пит. Обратите внимание, он не хочет его сейчас применять.

Джим. Вот именно! Совершенно не хочет! Меньше всего хочет! Другими словами, он идёт на блеф.

Пит. Верно — старый добрый блеф игрока в покер!

Джим. И, между прочим, наверное, правильный ход.

Пит. А тем временем мы приглашаем наших натовских союзников присоединиться к нам и поднять уровень боевой готовности в Европе. Почему? Потому что мы хотим связать силы другой стороны в Восточной Европе.

Джим. Опять-таки, совершенно правильный ход.

Пит. Пока что президент выбивает тысячу очков из тысячи возможных. Не делает никаких уступок. В то же время не слишком напорист, никакой поспешности.

Джим. О'кей. Советы теперь сами переходят к более высокому уровню боевой готовности. Почему? Они хотят связать наши силы, чтобы мы не перебросили их на Средний Восток.

Пит. Теперь мы начинаем развёртывать ядерное оружие на боевых позициях.

Джим. Таким образом мгновенно, в каких-то два дня возникает ситуация, когда мы развернули ядерное оружие на Средний Восток. И в Западной Европе, в том смысле, что мы вывели его с территории баз-хранилищ. А это, между прочим, не случалось ни разу за последние пятнадцать-двадцать лет — разве что, может быть, для технического обслуживания. То есть теперь ядерное оружие, понимаете ли, не просто так болтается со всеми этими грузовиками и прочим барахлом. То есть с ним теперь обращаются совершенно по-особому. Понятно? О'кей. Ну, а сейчас давайте представим… Извините. Пит, ты продолжай.

Пит. Давайте представим, что в разгар кризиса Советы неправильно истолкуют наши ходы. И поверят, что мы действительно собираемся запустить ядерные ракеты!

Джим. Не такое уж беспочвенное предположение!

Пит. Особенно, если учесть их чувствительность. О'кей. К данному моменту вопрос для них не в том, собираются ли они вступать в войну.

Джим. Они уже втянуты в войну на Среднем Востоке!

Пит. Конечно. Вопрос даже не в том, собираются ли они начать ядерную атаку против Запада.

Джим. Потому что им известно: если Запад их атакует, они будут вынуждены это сделать. Понятно? Между прочим, нужно исходить из того, что события развиваются стремительно. Сжатые временные рамки — решающий фактор сценария. Нет времени сидеть и размышлять: «Эй, постой-ка, отчего это он задумал стрелять в меня? Я знаю, у него неприятности, но он же не безумец!» Нет, у него нет времени рассуждать таким образом. Он должен сделать ход!

Пит. И вот так-то…

Джим. …начинается ядерная война.

Пит. Не со зла.

Джим. Не из корысти, склонности к жестокости или от страха!

Пит. Ни одна сторона не хочет.

Джим. Между прочим, где лопатка? Деревянная лопаточка для размешивания соуса?

Пит. На третьей полке слева.

Джим идёт к полке, достаёт лопатку.

Трент. Слушая вас, парни, хочется вопить от восторга. Вы просто прелесть.

Джим. Вообще-то… как думаешь, сказать ему?

Пит. Давай.

Джим. Вообще-то у себя в исследовательском центре мы вопим по крайней мере раз в день.

Пит. Обычно это происходит в кафетерии.

Джим. Кто-нибудь из научных сотрудников встанет и да как гаркнет: «Время кричать».

Пит. И все как один, знаете ли, вот так…

Джим издаёт забавный придушенный крик.

Мы соблюдаем этот ритуал, только если рядом нет никого из Пентагона.

Джим. Как-то попробовали раз в присутствии этих штабных медных лбов. И через несколько минут проиграли им в воплях по-крупному.

Пит. Так что теперь стали разборчивы, с кем нам орать.

Реплики: «Отведай-ка…», «Ну-ка, попробуй вот это!», «Вкусно получилось».

Джим. Вот что я вам скажу… Я порой думаю, если это действительно стрясётся и все мы отправимся на небеса… И, между прочим, наверное, тогда придёт конец всему: кто бы что ни говорил, никто не знает, что станет с озоновым слоем после ядерной войны… Ни малейшего понятия! О'кей. Так что я порой представляю себе: вот всё уже кончилось, и мы все там, на небесах, в огромном конференц-зале в облаках, и милостивый наш господь решает созвать симпозиум, поскольку ему страсть как интересно узнать о технике дела. И каждый отнекивается: «Эй, не тычь в меня пальцем, я не хотел этого!» А дальше разговор не идёт. За исключением того, что все понимают: никто не хотел, но иного выбора вдруг не оказалось. Или же его не углядели.

Трент. Как же нам из всего этого выпутаться?

Пит. Понимаешь, надо разбиться в лепёшку, но не влипнуть в такого рода конфликт.

Джим. Чего порой, очевидно, не избежать.

Трент. Не очень-то приятная новость.

Пит. С другой стороны, давайте не будем преувеличивать. Дела не так уж плохи, может быть, нам и не нужно выпутываться. (Со смехом, Джиму.) Не сделать ли снимочек его с этой кислой миной на память?

Джим. Видишь ли, в ядерном бизнесе нет ни одного человека — всё равно по какую сторону забора, — кто бы прямо не признавал, что ядерное оружие спасает нас от войны. Более того. Без этого оружия, по моему мнению и по мнению всех, с кем я говорил, мы давно бы уже ввязались в третью мировую войну! И знаете что? Мы бы её проиграли. Утверждаю ли я, что, следовательно, ядерное оружие — хорошая штука? Нет. Просто говорю: в этом демоне есть кое-что от ангела… Во всяком случае, это заставляет вас призадуматься…

Пит (после паузы). О'кей, так что же нам делать? Сидеть и ждать дня, когда налаженная система даст осечку? Вовсе нет… Думаю, мы можем кое-что предпринять. Но это сложно. То есть это непохоже на проблему гражданских прав, понимаете? Тут нет вопиющей несправедливости.

Трент. Зачем нам ещё больше ядерного оружия?

Джим. О, это чистая политика.

Пит. Это сигнал русским. Что именно то или иное оружие может натворить — в общем-то, не столь уж важно.

Пит. Самое главное показать: мы не стоим на месте.

Джим. В противном случае они могут подумать, будто мы слабы.

Пит. Опасность, как видите, не столько в самой ядерной войне, сколько в запугивании с помощью угрозы ядерной войны. Никто не хочет стать жертвой блефа тех парней, на другой стороне.

Трент. Так продолжаться не может.

Пит. Длительное время? Нет. Конечно, не может.

Джим. Шансы на то, что система протянет ещё лет сорок, как она тянула до сих пор, они, эти шансы, понимаете ли, начинают колебаться. Составляешь разные графики, делаешь прогнозы и видишь: прости, дядя Сэм, дальше так не пойдёт!

Пит. В системе слишком много дыр, она просто разваливается.

Трент. По-вашему, нам нужно сидеть сложа руки и ждать?

Пит. Понимаешь…

Джим. …иногда не так уж много можно сделать.

Пит. Разве что постараться удержаться.

Джим. И уповать на своего рода «прерыватель».

Пит. Именно.

Трент. А это ещё что за чертовщина?

Пит. Это такое событие… по своей природе непредсказуемое событие, которое вызывает внезапный и резкий поворот в устоявшемся образе мышления.

Джим. Часто в ситуации, когда незначительные изменения уже ни к чему не ведут…

Пит. Надо пойти на радикальный поворот.

Джим. Такого рода поворот…

Пит. Который вызывает фундаментальный, кардинальный сдвиг в сфере вашего исследования, мы называем…

Джим. «Прерыватель».

Пит. Только так, наверное, мы можем сойти с пути, по которому катимся.

Джим. И, возможно, всё, что нам остаётся, это держаться до самого поворота.

Пит. И молить бога, чтобы удержаться.

Молчание.

Трент. А кандидат есть?

Джим. Который, имеешь в виду, совершит сдвиг в нашем образе мышления?

Пит. Ну, очевидно, сама матушка ядерная война проделала бы с нами такой трюк.

Джим. Думаю, это не то, что Майкл имеет в виду!

Пит. Да, не то.

Молчание.

Самый подходящий кандидат, до какого мы только могли додуматься… это… (Вопросительно смотрит на Джима.)

Джим (Питу). Пришелец с другой планеты?

Пит. Угу. (Тренту.) Внеземной визитёр!

Трент. О господи!

Джим. Да, только существу оттуда и под силу такие вещи.

Трент. С вами, парни, животик надорвёшь!

Джим. Ещё бы! В нашем деле главное — не унывать.

Трент. А вам, ребята, не приходило в голову, как бы это сказать… отправиться на гастроли по стране? Веселить в ночных клубах? Или ещё где?

Пит. Ясное дело, приходило.

Трент. Так я и думал.

Джим. Народ очень интересуется ядерным жанром.

Пит. А мы сидим как раз в его грязном чреве.

Трент. Ладно. Слушайте, к вопросу о юморе: как вы относитесь к концу света?

Пит. Конец света?

Пит смотрит на Джима. Джим смотрит на Пита.

Джим. Нет, это не решение вопроса.

Пит. Ни в какую. Не решение.

Трент. Нет, я серьёзно!

Пит. Мы — тоже.

Они улыбаются Тренту. Трент поворачивается к зрительному залу в то время, как Джим и Пит исчезают в темноте. Музыка — тема Трента.

Трент. О'кей. Даже с моим никудышным обонянием я смекнул, что здесь пахнет не тем. Будучи человеком скромным, я решил, что это моя вина. «Что же я упустил?» — спрашивал я себя.

На сцене начинает «выплывать» офис Трента.

На другой день я снова сидел в своём офисе в Стэмфорде, просматривал записи, когда вошла Стелла с довольно громоздким пакетом.

Входит Стелла , толкая впереди себя огромный плоский предмет, завёрнутый в коричневую бумагу.

Стелла. Мать честная, ну и здоровенная штуковина!

На обёртке крупными чёрными буквами начертано карандашом: «Майклу Тренту — драматургу и детективу. Обращаться осторожно. Верх здесь».

Трент. Откуда это свалилось, пупсик?

Стелла. Не знаю, нашла на лестнице. Кто-то оставил у твоей двери. Пришлось втащить внутрь, иначе не могла выйти. (Начинает распаковывать предмет.)

Трент (к зрительному залу). Обратного адреса не было.

Внутри оказывается большого размера фотография замысловатого ящика в раме. Трент и Стелла молча разглядывают снимок.

Стелла. Смотри-ка, Майкл… Как только делают такие ящики?

Трент. Не знаю.

Стелла. Ох ты! Слушай, может быть, есть какая-нибудь инструкция сзади. (Осматривает обратную сторону снимка.) Майкл! Взгляни-ка!.. Карточка. (Передаёт Тренту маленькую белую карточку.)

Трент, не читая, смотрит в зрительный зал. Тем временем Стелла исчезает в темноте. Странная, немыслимая конструкция на фотоснимке остаётся освещённой.

Трент. На карточке было написано: «Если вам нужна помощь, будьте завтра в десять вечера в Вашингтоне на углу Третьей авеню и М-стрит». И подпись: «Искренне ваш — Глубокое Горло».

В темноте раздаётся стук в дверь. Трент поворачивается на звук. Фотография в раме исчезает. На сцене появляется замызганный гостиничный номер Трента.

Открыто!

Дверь открывается. На фоне ярко освещённого проёма появляется силуэт человека .

Человек в дверях. Мы готовы, мистер Трент.

Трент делает глубокий вдох.

Затемнение

Трент освещён прожектором, вокруг — темнота.

Трент. Чёрным ходом меня ведут к машине — старому «форду». На заднем сиденье два человека. Сажусь в машину. Никто не произносит ни слова. Машина трогается с места.

Появляется туман.

Туман плывёт с реки Потомак… Насколько я понимаю, мы направляемся к центру столицы. Вскоре здания начинают утопать в тумане сверху донизу. Мы уже не едем, а ползём. Дороги почти не видно. (После паузы.) И вдруг… небо начинает светиться. Небо становится белым! Поразительное молочное свечение! В жизни не видал ничего подобного! (После паузы.) Потом я слышу музыку…

Музыка едва слышна.

Играет оркестр. И вот я вижу источник этого странного свечения!

Музыка становится громче.

Мы проезжаем мемориал президента Джефферсона. Он окружён бесконечными рядами огромных юпитеров. Всё пространство вокруг, насколько хватает глаз — заполнено. Как будто привидениями, хотя это, конечно, не так. Судя по всему — какой-то концерт. Сквозь просвет в тумане я вижу, что в толпе много людей в военной форме!.. Машина останавливается. Вижу какую-то афишу, но не могу различить, что на ней написано. Те, кто доставил меня сюда, предлагают покинуть машину и прогуляться. «Как я его узнаю?» — спрашиваю я. «Не беспокойтесь», — говорят они. «Но куда же мне идти?» — «Куда хотите». Я выхожу из машины и бреду навстречу туману. Машина отъезжает. (После паузы.) Иду в сторону афиши. И, наконец, натыкаюсь на неё. Там написано: «Оркестр морской пехоты США».

Музыка громче.

Даже в лучшие времена я не любил толпу, а на сей раз творилось нечто ужасное. Итак, я решаю двигаться в направлении мемориала, который выступал из тумана, как светящийся белый гриб.

Начинает вырисовываться мемориал Джефферсона.

В ротонде какие-то люди, но их немного. Я смотрю вниз, сквозь облако, и вижу… нет, не могу различить почти никого.

Статую Джефферсона можно распознать по общим очертаниям. Это относится и к окружающим её колоннам.

И тут я слышу…

Вдруг раздаются шаги. Они приближаются к Тренту. Шаги замирают на краю мерцающего столба света, пронизывающего туман. Фигура человека неразличима, видны лишь ноги.

Голос. Мистер Трент?

Трент поворачивается на оклик. Голос кажется ему знакомым. Человек приближается к Тренту в лучах призрачного света. Первое, что мы видим — он в военной форме. Но лица пока не различить. Затем он выходит вперёд, на более освещённое место. Это генерал Уилмер .

Генерал Уилмер (мягко). Ну что ж, давайте побеседуем? (Улыбается Тренту.)

Гонг.

Затемнение

Генерал Уилмер и Трент исчезают в темноте.

Музыка: ребёнок учится играть на рояле. Свет на Тренте. Он в одежде, какую носят за городом. Сцена вокруг него преобразуется в его дом в штате Коннектикут. Через открытые окна в глубине комнаты можно разглядеть деревья и лужайку. Нежный летний ветерок играет занавесками. Комната представляет собой гостиную уютного, обставленного без претензий фермерского дома. На полках много книг. Прежде чем Трент начинает говорить, выдерживается пауза.

Трент. Первая задача каждого драматурга… заставить зрителей поверить ему. (После паузы.) Более того, из всех его задач эта, пожалуй, наиболее важная. Ведь без доверия к автору ни одного зрителя не будут волновать герои пьесы и их судьба. Драматурга не спасёт ни его остроумие, ни изящество стиля… В таком случае пьеса обречена. Это ясно, как божий день. (После паузы.) Итак, как же автор добивается доверия зрителей? Каковы правила игры? В чём секрет? (После паузы.) А никаких секретов нет. Кроме одного. Если драматург сам не верит в то, что он пишет, не поверят и зрители. (После паузы.) Проблема же здесь в том, что я не верю. Не верю тому, что нашёл. Точнее, выяснил. (Вскидывает голову, как будто услышал снаружи какой-то звук.)

Тишина, доносится лишь пение птиц.

Между прочим, если вы ещё не догадались, это мой дом в штате Коннектикут или, во всяком случае, его некое подобие; в действительности он совсем не такой, хотя кое в чём похож, давайте не будем придираться в столь поздний час. Нет, по сути он похож! Весьма похож. Очень похож! И сюда прибывает Стоун, чтобы посмотреть, как идут мои дела. Как идут мои дела! (Доверительным тоном.) Хорошо, выложу вам всю правду. Я сказал ему, что встреча с Глубоким Горлом не состоялась. Сказал, что её отменили. Вообще-то говоря, у меня не хватило духа сказать ему это в лицо, и я оставил записку. То же самое я сообщил своему литературному агенту и даже жене. Имейте в виду, это не такая уж большая ложь, как вам может показаться, — особенно, если учесть то, что произошло. Не оправдал ваших надежд? Извините.

Голос мальчика. Папа!

Трент. Это мой сын. Ему одиннадцать.

Голос мальчика. Кажется, твой продюсер пришёл!

Трент. Прекрасно. Ну вот, начинается.

Голос мальчика. Сказать маме, чтобы привела его?

Трент. Нет. Пусть сам сюда пробирается. (К зрителям.) Моя жена сейчас в саду, в шезлонге, читает стихи. Если всё пойдёт хорошо — а в данный момент мне это представляется невероятным, — вы так и не встретитесь ни с женой, ни с сыном. Как я сказал ранее, не хочу впутывать их в эту историю.

Стоун. Трент!

Трент. Зов диких предков… (Стоуну.) Я в гостиной! (К зрителям.) Сейчас вы увидите высший пилотаж в боевых условиях.

Входит Стоун . Оглядывает комнату.

Филипп!

Стоун останавливается, переводит взгляд на Трента. Внимательно рассматривает Трента. Потом начинает улыбаться.

Ну что ж, рад видеть вас в добром настроении!

Стоун медленно направляется к Тренту. Трент в ужасе стоит как вкопанный. Стоун протягивает вперёд обе руки. Кладёт их на плечи Тренту. Всматривается ему в лицо. Продолжает улыбаться.

Стоун. Давненько вас не видел.

Трент. Да!.. Верно… кажется, около… месяца, может быть, не уверен, даже… больше.

Стоун продолжает рассматривать Трента, тому явно неловко.

Стоун. Почему отменили встречу?

Трент. А! С этим… Э-э, с Глубоким Горлом? Не знаю. Они не говорят… Подозреваю, по соображениям безопасности. Жду, когда назначат вновь.

Стоун. Что заставляет вас думать, будто её опять назначат?

Трент. Ну, в общем… так они говорят.

Стоун. И тем не менее по какой-то причине они не потрудились сообщить вам, почему её отменили.

Трент. Нет-нет, ну, безопасность!.. Я имею в виду, знаете ли… они так сказали. Сказали насчёт этого. Слишком опасно встречаться вечером — вот что они сказали.

Входит жена Трента Энн . Она на четвёртом месяце беременности.

Энн. Одри приехала, дорогой.

Трент. Что?

Энн (направляясь к Стоуну). Привет! Меня зовут Энн Трент.

Трент. Вон! Вон отсюда!

Энн. Что?

Трент (бросается к ней, вполголоса). Убирайся отсюда! Иди! Объясню тебе всё позже. Не хочу тебя впутывать в это. Давай уходи!

Он уговаривает её, подталкивает, пытается вывести из комнаты, когда входит Одри.

Одри!

Одри. Здравствуй, миленький.

Стоун. Не предполагал, что вы составите нам сегодня компанию.

Одри. Да и мой клиент тоже. Мне нужно поговорить с тобой наедине, миленький.

Трент (удивлён). Конечно.

Одри (собираясь уйти с Трентом). Мистер Стоун, вы не возражаете, если мы с моим клиентом удалимся в…

Стоун. Нет, прошу вас, оставайтесь здесь, уважаемая. Так получилось, что ваше вмешательство весьма кстати, поскольку я обнаружил, что мне немедленно нужно позвонить. Может быть, ваша очаровательная жена покажет мне, где телефон.

Энн. Конечно. (Уводит его, оглядываясь с любопытством на мужа.)

Одри. Миленький, боюсь, у меня чрезвычайно плохие новости для тебя.

Трент. О!

Одри. Дай мне что-нибудь выпить.

Трент. А-а-а, разумеется. Гм…

Одри. Мартини, миленький. Пора бы уж знать.

Трент. Да. Конечно. И с… оливкой!

Одри. Нет, миленький. С долькой лимона.

Трент. Да, конечно. (Направляясь к бару.) Так что же это за… плохие новости?

Одри. Понимаешь… Кажется, твой продюсер, миленький, начал судебное дело против тебя.

Трент. Что?

Одри. Он возбуждает иск против тебя, миленький. За мошенничество.

Трент. Мошенничество?

Одри. А также за нарушение договора.

Трент. Что??

Одри. Тсс… Миленький. Прошу тебя.

Трент (шёпотом). Почему?

Одри. Точно не знаю. Вообще-то мне даже не положено знать то, что мне известно. Мартини, миленький — это не с ромом, а с джином.

Трент. Я думал, что это… Ах! Прости меня. Итак, как ты это… гм… ты это… э-э-э…

Одри. Узнала?

Трент. Да. Спасибо.

Одри. На этот раз ты, миленький, наливаешь водку.

Трент. Да. Извини. Джин! Вот что ты хочешь…

Одри. Да, миленький, джин. В мартини входит джин. Я узнала, потому что один из партнёров юридической фирмы, которая ведёт это судебное дело, решил предупредить меня о том, что готовится.

Трент. Разве это этично?

Одри. Какая уж тут этика…

Трент. Тогда зачем же он сделал это?

Одри. Очевидно, он твой поклонник.

Трент. А!

Одри. Теперь уж чересчур много вермута, миленький.

Трент. А-а-а.

Одри. Пожалуйста, миленький, начни всё сначала.

Трент. Так. Уфф! Итак, сколько он хочет? Наверное, аванс? Вот что он хочет? Чтобы я вернул ему этот проклятый аванс?

Одри. Боюсь, чуть больше того.

Трент. Как это может быть больше? Это всё, что я получил!

Одри. Иск предъявлен на пятнадцать миллионов долларов.

Трент. Пятнадцать миллионов долларов?!!

Одри. Да, миленький, долларов.

Трент. Но в этом нет никакого смысла!

Одри. Знаю. Совсем никакого.

Трент. Что же он думает, сколько у меня денег? Ты уверена, что он просит… именно в долларах?

Одри. Да, миленький, в долларах. В долларах, какими платят янки.

Трент. Что же он думает, сколько их у меня?!!

Одри. Откровенно говоря, не думаю, что он надеется выиграть дело.

Трент. Да-а?! Тогда для чего же он затеял всё это?

Одри. Мой друг юрист подозревает месть.

Трент. Месть?

Одри. Да.

Трент. За что?

Одри. Понятия не имею.

Трент. Но это же просто невероятно.

Одри. Возможно. Но если бы ты сдал свою рукопись…

Трент. Ну полно, Одри! Никто не предъявляет драматургу иск на пятнадцать миллионов долларов лишь потому, что он на пару недель запоздал с представлением рукописи! Ну чего он надеется добиться?

Стоун (который вошёл незамеченным). Вашего полного разорения, сэр.

Они поворачиваются к нему в изумлении.

И я полагаю, одни ваши судебные издержки приведут к этому. У вас удивлённый вид? В самом деле, сэр, что же вы думали, я оставлю ваше вероломство безнаказанным?

Трент. О чём вы говорите?

Стоун. Прошу вас, сэр, не время играть в наивность.

Одри. Какое вероломство?

Стоун. Есть доказательства, мадам, что ваш клиент всё-таки обнаружил то, что он отправился искать.

Трент. Это неправда!

Стоун. А я думаю наоборот.

Одри. Ты солгал мистеру Стоуну?

Трент. Нет. Ничего подобного.

Одри. Вы должны извиниться перед моим клиентом.

Стоун. Скажите этой леди, как вы поступили.

Трент. Не понимаю, о чём вы толкуете.

Стоун. А прозвище Глубокое Горло говорит вам что-нибудь?

Трент. Встреча была отменена!

Стоун. Вот это, сэр, ложь!

Одри. Мистер Стоун, извините меня. Если мой клиент утверждает, что встречу отменили, значит — отменили.

Стоун. Не согласен.

Одри. Майкл?

Трент. Её отменили.

Одри. Дело закрыто.

Стоун. Этот человек нарушил условия нашего договора.

Одри. Мистер Стоун!

Трент. Одри…

Одри. Разреши мне, миленький! (Стоуну.) Полагаю, сэр, самое время вам уйти.

Стоун (Тренту). Расскажите ей, что вы натворили.

Одри. У вас что, сэр, плохо со слухом?

Трент. Одри…

Одри. Я сказала, не вмешивайся! Сама справлюсь! (Стоуну.) Мистер Стоун. Если мой клиент сказал, что встречу отменили, значит — отменили. Мои клиенты меня не обманывают.

Трент (слабым голосом). Одри, прошу тебя.

Одри. Миленький, не вмешивайся! (Стоуну.) Дело, стало быть, закрыто. За исключением, сэр, ваших удручающих манер. Где, могу ли я спросить, вы воспитывались?

Трент. Я солгал!!!

Она поворачивается к нему, как будто её ударили.

Я солгал! Солгал! Я виноват!

Он хватается за голову и пытается сдержать слёзы. Она не знает, что делать, к кому обратиться. Обращается к Стоуну.

Одри. Не будете ли вы… столь любезны…

Стоун. Выпить?

Одри. Да, пожалуйста, что-нибудь… пить… Хорошо бы воды. Или… всё равно… не имеет значения. (Тренту.) Почему? Разве ты не доверяешь мне?

Трент. Конечно, доверяю.

Одри. Тогда почему? Мне нехорошо. Почему? (Берёт стакан.) Спасибо. Не понимаю… что происходит. (Смотрит в упор на Трента — тот отворачивается. Стоуну.). Я должна извиниться перед вами.

Стоун. Ну что вы!

Трент. Это не имеет никакого отношения к доверию. (После паузы.) Я просто не представлял себе, что сказать! (После паузы.) Встреча… она должна была всё прояснить? Ну, вот, а после неё всё стало ещё сложнее. Намного! И я решил: ладно, разберусь во всём сам. А потом скажу!.. Одри, я даже Энн не сказал, что произошло! Никому не сказал! Конечно, я доверяю тебе. Но это не имеет никакого отношения к доверию. (Помолчав. Стоуну.) Это вы устроили встречу?

Стоун отрицательно качает головой.

Знаете, кто это был? Тот, с кем я встречался?

Стоун снова качает головой.

Так откуда же вы знаете, что встреча состоялась?

Стоун. Я пустил за вами слежку, сэр. Как только вы взялись за мою работу.

Трент. Блестяще.

Стоун. Должен добавить, за всё это время мои агенты ни разу не видели, чтобы вы действительно писали.

Трент. Что же вы думаете, я пишу на улице? Я пишу в своём офисе!

Стоун. Разумеется. Поэтому-то мы и арендовали офис рядом с вашим.

Трент. Что? Чтобы подслушивать? Через стены?

Стоун. Да, сэр. И подсматривать тоже. Крохотное отверстие в стене за вашим письменным столом утверждает нас в мысли, что вы не писали.

Трент. Не писал? Что вы имеете в виду? Я пишу вот так! Понятно? Перегнувшись через стол! (Про себя.) Ну и личность! Невероятно!

Стоун. Ладно! Значит, вам нетрудно показать мне несколько страниц.

Трент. Страниц?

Стоун. Сэр, конец света приближается — мне нужны страницы.

Трент. Любой может выдавать страницы!

Стоун. Хотел бы взглянуть только на ваши.

Трент. Никогда не показываю рукопись, пока не кончил. Одри может подтвердить. Одри, ты как себя чувствуешь? Ничего?

Она кивает.

Как бы то ни было, дело не в страницах! Дело в концепции! Концепция — вот о чём нам следует говорить! Без неё пьеса — ничто.

Стоун. Сэр, без концепции пьеса, может быть, — ничто. Но без страниц она и того меньше.

Трент. Кто это сказал? Наверное, Аристотель.

Одри (вполголоса). Миленький, этот человек судится с тобой.

Трент. О'кей, прекрасно! Вам нужны страницы? Я дам вам страницы! Они у меня здесь… (Кидается к ящику стола, выдвигает.) И здесь… (Выдвигает другой ящик.) Страницы повсюду! Вам нужны страницы? Вот! Вот они, страницы! (Начинает метать их в воздух.)

Стоун (подбирает несколько страниц). Это страницы не из пьесы!

Трент. Вы правы. А для пьесы нужна концепция!

Одри. Майкл…

Трент. Я вполне в себе. Правда. Ну а теперь, если вам угодно знать мою концепцию, я изложу. Охотно. Потому что вообще-то я без ума от неё! И поверьте мне, её пришлось долго искать, а если точнее, я нашёл её только вчера. Но ожидание стоило того. Потому что эта концепция превзойдёт все ожидания! Бабах! Вот так! Трах! Вот так-то!

Одри. Миленький, ты здоров?

Трент. Конечно! Просто страшно взволнован. Скажи мистеру Стоуну, как важно для писателя, чтобы его волновала работа.

Одри. О да! Очень важно.

Трент. Видите! А если быть откровенным, меня это дело долгое время не задевало. Просто руки опускались. Но сейчас у меня подъём. И всё благодаря этой самой концепции. Теперь пьеса получится забавной.

Стоун. Что такое?

Трент. Забавной! Её будет забавно писать, забавно смотреть.

Одри. О чём мы говорим, миленький, об одной и той же пьесе?

Трент. Естественно! О пьесе про конец света. Получится очень весело. Ну что, хотите узнать, что это за концепция? О'кей, вот эта концепция: драматург как бы выступает в роли детектива. Ну как?

Стоун. Какой драматург?

Трент. Главное действующее лицо этой пьесы.

Стоун. А при чём тут драматург?

Трент. Он попал в пьесу, потому что он — единственная реальность, за которую я могу зацепиться! Этот драматург получает странное задание от человека, я бы сказал, похожего на вас, доброго человека, человека, наверняка неспособного тащить кого-то в суд. И этот драматург уважает этого человека, потому, что этот драматург, без сомнения, сама соль земли! Хотя, конечно, зло ему не чуждо… Я всё ещё не добрался до истины: честно говоря, просто не мог припомнить, где мы с вами встречались.

Молчание.

О'кей. Итак, этот драматург отправляете прямёхонько в Вашингтон с расчётом, чтс если эту тайну и можно где-то разгадать, то только там. И он начинает беседы с теми, кто, как говорят, располагает информацией И эти парни утверждают нечто странное: они говорят, будто нет ничего хуже, как прекратить производство ядерного оружия. И этот драматург задумывается: почему бы это? И продолжает идти по следу, настырный этот парень, он не сдаётся. И весьма скоро, знаете что? Он начинает кое-что понимать. Но не совсем. Никогда до конца. Одри, уверяю тебя, это самая заумная проблема из всех. Сначала она кажется бессмысленной. Потом появляются какие то проблески смысла! А потом ты обнару живаешь ещё меньше смысла, чем вначале! То есть, когда наступает просветление. Когда у тебя просветление, ты соображаешь хуже, чем в самом начале. Теперь я вас спрашиваю: что, весёлая эта пьеса или нет? Конечно, весёлая. А мы даже до половины её не добрались!

Стоун. Что произошло там, в Вашингтоне?

Трент. Это и есть другая половина.

Одри. Миленький!

Трент. Дела приняли плохой оборот. Понимаете? Никак не ожидал этого.

Одри. Миленький…

Трент. Я не верю в то, что я обнаружил. О'кей? Вот так-то. Спрашивается, что же мне теперь делать?

Входит Энн .

Энн. Чай, пожалуйста! (Несёт поднос с кувшином холодного чая и высокими стаканами.)

Трент (сердито, вполголоса). Энн, я ведь тебя просил…

Энн. Дорогой, я же пришла не присутствовать на твоей беседе, это твои гости, не мои, просто подумала, может, вам захочется чая со льдом. (Стоуну и Одри.) Мята из собственного сада. (Тренту, вполголоса.) Хочу быть любезной. Ты тоже мог бы попытаться. (Ставит поднос и уходит.)

Молчание.

Стоун. Когда ваша жена ожидает ребёнка?

Трент. Гм-гм, ожидает — где? О! Гм-гм, она, кажется, на пятом месяце, значит, через пять. То есть через четыре. Если, конечно, раньше не наступит конец света. Извините, я что-то очень взвинчен сегодня.

В комнату на цыпочках входит Энн. Делает шаг и останавливается. В руках — сахарница.

Энн. Сахар, пожалуйста! (Ставит сахарницу и на цыпочках уходит.)

Трент сердито смотрит вслед.

Стоун. Ваша жена, она очень грациозна.

Трент. Да.

Молчание.

Значит, так. Хотите знать, что случилось в Вашингтоне? Посоветуйте мне, что делать дальше, и я расскажу, что случилось. Ну как, идёт? Отлично. Начали. Этот парень, Глубокое Горло, он, значит, говорит: «Что же именно вам непонятно?» А я говорю: ля-ля ля-ля ля-ля. А он говорит: «И к каким же выводам вы приходите?» Ну, я ему сказал. И знаете, что он сказал? Сказал, что я прав.

Молчание.

Одри. Не стараешься ли ты донести до нас, миленький, в своём неподражаемом стиле ту мысль, что ты не поверил, что ты прав?

Трент. Нет, не поверил.

Одри. Даже когда этот человек, которого ты называешь Глубокое Горло, сказал, что ты прав?

Трент. Даже тогда.

Одри (размышляет). У меня сложилось впечатление, миленький, что этот человек — эксперт в своём деле…

Трент. Так оно и есть.

Одри (Стоуну). По-видимому, я что-то упустила. (Тренту.) Как подсказывает мне мой опыт, миленький, когда эксперт говорит тебе, что ты прав, это воодушевляет.

Трент. Ты ещё не знаешь, по поводу чего он сказал, что я прав.

Одри. Полагаю, самое время выпить что-нибудь покрепче.

Голос мальчика (за сценой). Папа, можно тебя спросить?

Трент. Нет! Не мешай нам! Ступай в свою комнату! (Стоуну и Одри, которая подошла к бару.) Я сказал ему, что я думаю, что использование ядерного оружия с целью предотвратить применение ядерного оружия — не срабатывает, во всяком случае — в перспективе. Слишком много шестерёнок, где систему просто заклинивает. Я сказал, что поломки как будто заранее заложены в конструкцию. Мы имеем дело, я сказал, с машиной, где аварии надёжно гарантированы, а дефекты тщательно устроены.

Стоун. И это то самое заключение, которое, по его мнению, справедливо, а по вашему — нет.

Трент. Да.

Стоун. Хотя к этому заключению вы пришли самостоятельно.

Трент. Да. Постойте. Дальше ещё сложнее. Я сказал ему, «О'кей, если я прав, как же так получается, что только мы с вами знаем об этом?» Знаете, что он сказал? Сказал, что это общеизвестно. Все знают.

Одри. Это уж, миленький, полная бессмыслица.

Трент (в возбуждении). Именно! Конечно, бессмыслица! Но почему здесь нет никакого смысла? Ну скажите мне, ну! Скажите! Почему?

Одри. Видишь ли… (После паузы.) Видишь ли, потому, что все знают… что то, над чем они работают, не срабатывает…

Трент. И?..

Одри. Зачем бы им продолжать работать?

Трент. Вот именно! Зачем бы им продолжать работать над тем, что заведомо не срабатывает?

Одри. Полагаю, тут заняты люди, которые не могут подыскать себе другую работу.

Трент. Ну да! Абсолютно верно. О господи!

Одри. Что такое?

Трент. Они не верят в то, что им известно. (В потрясении смотрит в пространство.) Они просто… я хочу сказать, не могут… знаете ли… поверить в это! Хотя знают, что так оно и есть. (После паузы.) Так же, как и я. (После паузы.) Они не могут в это поверить… потому что всё выглядит так, будто система должна работать! До сих пор она работала. Почему она не может действовать вечно? Понимаете? Логика. Самая страшная штука, которой когда-либо овладел человек. О господи!

Одри. Что же было дальше, миленький?

Трент. Там, в Вашингтоне? Где я брал интервью у всех этих парней? У них кое-что висело на стенах. Буквально у каждого. Помнится, мне подумалось: «Интересно, не принадлежат ли они к какому-то одному клубу?» В общем-то, я не придал тогда этому значения. Обычно на стенах развешивают плакаты с красотками. У этих же парней… у них висели эстампы художника Эшера. (После паузы.) Скажем, Глубокое Горло. Дайте я покажу вам, как он установил со мной контакт! (Смотрит вверх.) Вниз!

Фотография «замысловатого ящика» спускается.

Одри (к зрителям). Какие чудеса в домах у драматургов, а?

Трент. Смотрите. Видите? Конструкция не работает! И всё-таки — да, работает. Она невероятна! И всё-таки вероятна.

Одри. Как сооружают такие предметы?

Трент. Не очень-то представляю.

Одри. С удовольствием повесила бы в своём офисе.

Трент. Я бы тоже. Вот ещё картина Эшера, она есть у них у всех. Вниз!

На тросах спускается грандиозных размеров эстамп. Одри изумлённо смотрит на него.

Одри. Миленький, что творится у тебя в комнате? (Рассматривают эстамп Эшера.) Боюсь, я тут ничего не понимаю. Как можно заставить воду течь сразу и вверх и вниз?

Трент. Вверх!

Картина поднимается.

Одри. Благодарю тебя, миленький.

Трент. О'кей. Я ещё могу принять то, что он, Глубокое Горло, говорил до сих… То есть вижу, что он подразумевает здесь. Понимаю его наглядное пособие! Но то, что он говорил потом…

Продолжительное молчание.

И всё-таки в этом тоже есть, конечно, смысл… Иначе говоря, если первая часть верна…

Стоун. А первая часть состоит в том?..

Трент. Люди знают в глубине души, что система не работает… Хотя в определённом ракурсе и кажется, будто она работает.

Стоун. А вторая часть?

Трент. Вторая часть… она в ответе на вопрос, который я задавал буквально всем: «Зачем нам ещё больше ядерного оружия?»

Молчание.

Он сказал, нам нужно больше, чтобы мы смогли нанести ядерный удар первыми.

Одри. Что!

Трент. Это называется «упреждающим ударом».

Одри. Миленький, о чём ты говоришь?

Трент. «Упреждающий удар» основывается на посылке, что если ты быстро не ударишь противника в определённой ситуации, он ударит тебя. Это оборонительный акт.

Одри. Бить кого-то первым — это оборона?

Трент. Если ты знаешь, что он планирует тебя ударить.

Одри. А что, если он догадается, что ты знаешь, что он планирует?

Трент. То-то и оно! Тогда он должен обороняться от тебя. И он бьёт тебя немножко раньше, чем запланировал. И так до бесконечности.

Одри. По этой схеме, миленький, получается что никто ни на кого не нападает.

Трент. Верно. Каждый акт агрессии предстаёт здесь как оборона. Эта система опирается на высокие моральные принципы.

Одри. Тем не менее что-то с ней не в порядке.

Трент. Знаю.

Одри. Непонятно только, что!

Трент. Головоломка — и всё тут. (Стоуну.) Итак, я сказал ему: это безумие, это самоубийство! Если мы ударим первыми, они ответят и уничтожат нас в порядке возмездия!

Одри. Вот это-то как раз и непорядок!

Трент. Это лишь один из дефектов системы.

Одри. С таким другие уже не понадобятся.

Трент. Вообще-то самое смешное, что здесь есть свой смысл.

Одри. Какой?

Трент. Если тебе известно, что в один прекрасный день система должна рухнуть, значит, ты должен готовиться к этому. Ведь совершенно очевидно: когда она рухнет, кто-то один запустит свои ракеты. И тебе, ясное дело, не хочется, чтобы это был тот, другой.

Одри. Поэтому ты запускаешь первым?!

Трент. В подобной ситуации всё остальное бессмысленно. Если рассматривать с такой точки зрения, я имею в виду.

Одри встаёт.

Значит, таким-то вот образом ты и поступаешь. И, как я сказал, нужно готовиться к этому, потому что, когда всё произойдёт, тебе захочется обладать всеми преимуществами, какие только можно добыть.

Одри направляется к выходу.

И вот почему тебе нужно больше ядерного оружия. Одри!

Одри уходит.

Извините меня. (Бросается за ней.) Одри!..

Стоун вперился в пространство. У него пустой взгляд.

Голос Трента (из-за кулис). Постой, ты просто не понимаешь, я не…

Музыка: сын Трента учится играть на рояле. Это простой этюд Баха.

Алекс, прошу тебя, не играй!

Звуки рояля не умолкают.

Я не говорю, что я… Алекс!!!

Одри возвращается. Она оставила в комнате свою сумочку. Трент следует за ней.

Одри. Пожалуйста, не нужно… Алекс!!! Прекратишь ты когда-нибудь!!! Не нужно уходить. Право, я лишь…

Она берёт сумку. Стоун по-прежнему смотрит в пустоту отсутствующим взглядом.

Одри, послушай. Я сам не верю, понимаешь… Алекс! Энн! Кто-нибудь! Прекратите же этот шум! Он мог бы поиграть позже… (Стоуну, который не следит за происходящим.) Неделями не занимается. А теперь заиграл! (Бежит и преграждает Одри дорогу.) Почему ты уходишь?

Одри. Прошу тебя, миленький, я не могу с тобой больше говорить. Я должна уйти. Прошу тебя.

Трент. Но я не верю в то, что рассказал тебе!

Одри. Тем хуже, миленький. Теперь, пожалуйста, если ты не возражаешь…

Трент. Алекс!!!

Музыка прекращается. Трент с чувством облегчения закрывает глаза. Одри уходит. Когда он открывает глаза, её уже нет. Он смотрит ей вслед. Пауза. И вот она возвращается, пристально смотрит на него. Снова пауза.

Одри. Кто только вбил тебе это в голову… (После паузы.) Майкл, как ты только можешь говорить такое. То, что совершенно бессмысленно! Более того — оскорбление для каждого человека на этой земле, который… Энн знает, о чём ты думаешь?

Трент. Одри, я пытаюсь объяснить тебе: я не верю в то, что этот человек сказал мне!

Одри. Но ты же говоришь, в этом есть какой-то смысл.

Трент. Да! Но лишь с одной определённой точки зрения!

Одри. Энн знает, чем ты занимался все эти последние месяцы?

Трент. Кое-что, не всё.

Одри. А Алекс знает?

Трент (как будто вот-вот разрыдается). Прекрати! Прошу, пожалуйста! И послушай! Я лишь пытался рассказать тебе то, что узнал!

Одри. И утверждаешь, что в этом есть смысл. Майкл, разве в этом может быть какой-то смысл? Что с тобой случилось, миленький? Во что ты превратился? (После паузы.) Я беспокоюсь за тебя, миленький, очень беспокоюсь. И к тому же, разумеется, чрезвычайно разочарована. А я-то думала, что в тебе больше… настоящего. Должна сказать тебе это в глаза, мы давно знаем друг друга, не люблю недомолвок. (После паузы.) В какой стране, тебе кажется, ты живёшь? (После паузы.) Возможно, ты слишком молод, чтобы знать, что это за страна, какой она была. Может быть, тебе снова почитать Джефферсона. (Помолчав.) Прости, миленький, я сейчас заплачу. Это страна, миленький, которая заслуживает… лучшего… чем ты. (Снова помолчав.). Это страна, миленький… большого величия. Не разрушай её, строй её. Укрепляй её. Открой для неё душу! Но, наверное, ты просто слишком молод. (После паузы.) Извини, больше не могу с тобой говорить. (Поспешно уходит.)

Тишина. Слышно лишь пение птиц.

Трент. Вот так вы себе представляли обречённость?

Стоун. Не совсем. Нет.

Молчание.

Пожалуй, выпью чаю. (Направляется к подносу с чаем. Наливает. Размешивает. Разглядывает содержимое.) Вам приходилось бывать в южной части Тихого океана?

Трент (озадачен). Нет.

Стоун. Восхитительные места! Невообразимой красоты, неподвластной воображению. Ну вот: мне довелось побывать там в годы войны, что не доставило никакого удовольствия, и потом ещё раз, в пятидесятых. У меня был близкий друг, учёный из Стэмфорда, он занимался ядерной физикой. Словом, он был одним из тех, кто проводил наши испытания, ядерные испытания, и как-то спросил меня, не хочу ли я отправиться с ним на судне, ну, знаете, таком наблюдательном судне. Моё присутствие там не было бы неуместным, поскольку мои широкие финансовые интересы включают лабораторию и исследовательский центр. Это там, в Калифорнии.

Трент. Вы делаете оружие?

Стоун. Веду исследовательские работы и конструирую оружие. Да, сэр, это одно из многих дел, которыми я занимаюсь. Не самая главная область моих интересов в этом мире, но одна из них. Я изучал химию и физику в Чикагском университете, всегда интересовался точными науками, отсюда моя любознательность учёного. Я слежу за научными достижениями. Как бы то ни было, мы оказались там, близ острова, известного — что довольно любопытно — как остров Рождества. Итак, мы были на этом судне, на этом военном судне не очень далеко, но на достаточно безопасном расстоянии от места, где должен был произойти взрыв. (После паузы.) Ожидая его, я заметил, что вокруг корабля кружилось много птиц. Они летели вслед за нами много дней, как бы сопровождая нас к месту испытаний. Там были по-настоящему превосходные экземпляры… действительно весьма редкие… Воистину божественные создания! Альбатросы могут летать целыми днями, скользить в нескольких дюймах над поверхностью воды. У этих птиц удивительно длинные крылья, хвосты, клювы, и всё это будто предназначено для чего-то другого. Если судить по конструкции этих птиц, то нельзя понять, что они такое: перед вами просто восхитительные создания. Наблюдать их — наслаждение. Вот чего я совершенно не ждал там увидеть, этих птиц, понимаете, не ждал их. Они стали приятным дополнением. (После паузы.) Итак, мы стояли на палубе, ожидая, когда взорвётся бомба. Нам сказали, она будет очень маленькой, поэтому никто особенно не беспокоился. Хотя раньше я и не видел подобных взрывов, но полагал, что эти люди должны, что ли, знать, чем они занимаются… Подумалось, они наверняка представляют себе всю опасность. К тому же всех нас достаточно тщательно проинструктировали. У всех были счётчики радиации. Нас одели в особые защитные костюмы. В соответствующий момент нужно было опустить затемнённые щитки, такие светозащитные забрала. (После паузы.) Вообще-то говоря, я испытывал нечто вроде досады, поскольку мне не льстило наблюдать взрыв какой-то бомбы-крошки. Она была меньше той, что сбросили на Хиросиму. Такого рода бомбы классифицируют как тактическое оружие. Это оружие можно использовать прямо на поле боя. Честно говоря, я был разочарован. Хотелось увидеть что-то более запоминающееся! И мне даже не стыдно в этом признаться. Ядерное оружие, понимаете, обладает своего рода притягательным очарованием. Я испытал это сам и знал, что то же испытывают и другие. Когда подходишь к этому с точки зрения учёного, нельзя отрешиться от мысли, что вот здесь, так сказать, в твоих руках — эта возможность освободить энергию, которая рождает звёзды!.. Возможность заставить её выполнить твою волю… творить чудеса, поднять в небо миллионы тонн скал, и добыть всю эту силу из вещества размером с напёрсток. Непреодолимый соблазн!.. Что ни говори, я был, конечно, разочарован. Мой первый личный опыт должен был ограничиться чем-то малым, далеко не масштабным. Итак, мы стояли у борта. Начался отсчёт времени. Мы слышали его по громкоговорителю. И приблизительно знали, где и на какой высоте будет взрыв. (После паузы.) Потом внезапно я увидел всех этих птиц. Я увидел птиц, которых наблюдал до того на протяжении многих дней. Теперь их вдруг можно было рассмотреть во всех деталях через затемнённый щиток моего шлема. И они дымились. Их оперение пылало. И они вертелись колесом. И свечение продолжалось ещё некоторое время. Это была мгновенная яркая вспышка, но она была не такой уж мгновенной, потому что не угасала, слегка меняя цветовой оттенок. Это продолжалось несколько секунд, да, кажется, так. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы увидеть, как птицы падали в воду.

Вошёл Алекс , сын Трента, и остановился в стороне, слушает, но не совсем понимает, о чём идёт речь.

Они шипели, будто жарились на сковороде. Дымились. Они впитывали в себя столь интенсивную радиацию, что жар будто поглощал их. Их перья полыхали. Они ослепли. И пока ещё не было никакого сотрясения, никаких разрушений от ударной волны, о чём мы обычно говорим, когда обсуждаем последствия таких взрывов. Вместо всего этого были лишь те дымящиеся, бьющиеся в судорогах, чудовищно изуродованные птицы, что падали камнем вниз. И я мог различить пар над внутренней лагуной, там, где мощная вспышка вскипятила поверхность воды. (После паузы.) Да, не видел ничего подобного в моей жизни… И я подумал, вот как всё будет выглядеть, когда придёт конец всему. Мы все были… потрясены этой мыслью.

Трент в ужасе смотрит на Стоуна.

Это ваш сын, я полагаю?

Трент поворачивается к сыну. Тот выглядит испуганным.

Я никогда не встречался с парнишкой, хотя слышал, как вы говорили о нём несколько лет назад. Должно быть, ему сейчас… одиннадцать.

Трент поворачивается к Стоуну. Потрясён последними его словами.

(Мальчику.) Я встретил твоего отца вскоре после того, как ты родился.

Теперь Трента бьёт внутренняя дрожь. Он переводит взгляд с сына на Стоуна.

Алекс. Это кино? Вы смотрели такое кино?

Стоун. То, что я рассказывал?

Мальчик кивает.

Да, кино.

Мальчик уходит. Трент смотрит в зрительный зал. Свет постепенно гаснет.

Пожалуй, выпью чаю. (Идёт к кувшину, наливает стакан. Садится и потягивает чай.)

Трент в луче прожектора выходит на авансцену. Вся сцена почти в полной темноте.

Трент (к зрителям). Теперь понимаю, что он имел в виду… Помню, как я рассказывал кому-то… в гостиной, у кого-то дома, мы тогда жили в городе… У кого же дома? Не имеет значения… Нет, не имеет значения. И, конечно же, там был Стоун. И слышал… (После паузы.) Мой сын только что родился. Мы привезли его домой. Ему было… сколько? Пять дней, кажется. (После паузы.) И вот однажды жена ушла… И я остался с ним… Думаю, я был очень взволнован этим. Да. Потому что впервые оказался с ним наедине. И я взял его на руки, этот крохотный комочек, и начал ходить по нашей гостиной. Мы жили высоко, на каком-то верхнем этаже. Окна выходили на реку, на Гудзон, свет так и струился в комнату, был чудесный, звонкий осенний день, прохладный, просто великолепный. И я… посмотрел на это существо, на этот маленький комочек и понял… Понял, что никто никогда не был раньше полностью в моей власти. (После паузы.) И я понял, что он совершенно невинен. И он посмотрел на меня. И что бы он ни увидел, ни различил в тот миг, он увидел это глазами невинности. И он был в моей власти. И я никогда раньше не знал, что это значит, никогда не испытывал ничего, хотя бы отдалённо напоминающего это чувство. И я увидел, что стою у окна. И оно было открыто. И всего в нескольких футах от меня. И я подумал: «Ведь я могу уронить его за окно! Как просто уронить его…» И я приблизился к окну. Не верил, что такая мысль пришла мне в голову. И откуда она только взялась? Ни одна частица моего существа не чувствовала к этому мальчику ничего, кроме любви. Мы с женой так ждали ребёнка, мы любили друг друга, во мне не было ничего затаённого, никакого зла, никаких чёрных мыслей; никто никогда не мог бы любить своё дитя больше, чем я: так же, как я, — может быть, но не больше, не больше. И вдруг эта шалая мысль, что я могу уронить его из окна, и он будет падать десять, двенадцать, пятнадцать, двадцать этажей вниз, и когда он будет падать, я уже не смогу вернуть его назад и стану терзаться бесконечным раскаянием… и ничем никогда не искуплю этого, навсегда останусь без права на прощение, и если есть господь, то я был бы навеки проклят. И меня охватил ужас, он был тут, во мне. Я отошёл от окна. Это было нетрудно. Сопротивляться не представляло труда. Но я не остался у окна. И я закрыл его! И ушёл в глубь комнаты. Я сел, прижимая его к себе. (После паузы.) Да, это была шалая мысль, от лукавого, и я не мог бы сделать это, ни малейшей вероятности, нет, ни малейшей. Но я не мог рисковать, в этом был… очень, очень большой соблазн. И я должен был сопротивляться действием. (После паузы.) Нельзя сказать, что ничего такого не было. Что-то было… И понадобилось усилие, чтобы устоять, небольшое, но ощутимое усилие.

Молчание. Оглядывается на Стоуна. Освещение становится несколько ярче. Стоун всё ещё пьёт чай.

Если конец света придёт… он придёт вот так.

Стоун (между прочим). Думаю, так. (Пьёт чай.)

Трент. Вам хочется, чтобы он наступил, не так ли?

Стоун. Что именно?

Трент. Конец света. Хотели бы увидеть, как он нагрянет!

Стоун. Нет-нет, конечно, нет, это нелепо! (Потягивает чай.) Просто я знаю: если он наступит, это не было бы напрочь лишено интереса. То есть в этом есть нечто притягательное. Вот всё, что я имею в виду. Мысль об этом возбуждает моё любопытство. Но и многое другое вызывает у меня интерес. Не стоит придавать этому большого значения. Это действительно чудесный чай со льдом, передайте моё восхищение вашей жене. Думаю, секрет в свежей мяте, ничто не может заменить свежую мяту. Если не возражаете, я сорву немного в вашем саду по пути домой. Когда закончите?

Трент. Я не могу написать эту пьесу! В самом деле, я не знаю, как. Правда, это выше моих сил. Разве вы не видите, я не способен на это!

Стоун (идёт к окну в глубине комнаты, любуется видом). Красивая у вас земля. (Бросает взгляд на свои часы. Затем смотрит на Трента и улыбается.) Займитесь ею. (Уходит.)

Через окно в глубине комнаты видно, как вдалеке Энн ведёт Алекса за руку через поле.

Трент смотрит на них, забывшись в думах. Всё погружается в темноту, за исключением Трента и вида из окна.

Занавес