1

Сев еще не был закончен, а Забалуев уже начал заботиться о весеннем празднике. Каждый день он наведывался на пасеку, чтобы попробовать пиво, заквашенное в больших деревянных лагунах; выпив кружку, тыльной стороной ладони стирал пену с толстых губ и говорил пасечнику, лысому старику:

— Крепости маловато. Подмолоди еще — добавь меду. Сам знаешь, приедут гости из города, из разных полезных учреждениев.

Но в день окончания сева Никита Огнев испортил праздничное настроение председателя.

— Завтра — открытое партийное собрание, — напомнил он. — Твой доклад об итогах посевной.

— Отложи.

— Не могу. Объявление вывешено. Беспартийные приглашены.

— Сделай другое объявление. Можешь на меня валить: председатель, мол, забыл и не подготовился к докладу. Оно и в самом деле так.

— Ты всегда хвалишься: «В ночь-полночь разбуди — все про колхоз отрапортую».

— Это правда. Но после ударной работы не грех отдохнуть. Вот честь честью отпразднуем окончание посевной, тогда назначай хоть десять собраний подряд: все провернем.

— Десять нам не надо, а завтра будь готов.

— Ну, упрям, ты, Микита, — рассердился Забалуев. — Охота тебе все ломать через колено. Не к добру это. Понимаешь, не к добру…

Присутствовать на открытом партийном собрании Вера считала для себя за честь. А приглашение Огнева выступить в прениях взволновало ее.

— Надо бы поговорить, — сказала она, — но я не умею. На собраниях у меня путаются мысли.

— Набросай на бумажке, — посоветовал Огнев. — Ведь большую работу провели. А хорошо ли она сделана? Не везде. Были сучки и задоринки. Поговорить есть о чем.

Вспомнилось недавнее. Растревоженная тем, что начало сева конопли откладывалось со дня на день, Вера шла по краю своей полосы, брала горсть сухой, прокаленной солнцем земли и тотчас же бросала: горячая, как зола! «Упустили время — потеряем на урожае».

По дороге пылила «эмка». Вера не хотела смотреть на нее. Каждый день городские дружки Забалуева рыскают по колхозным полям — надоели!

Но машина остановилась, и Вере пришлось поднять глаза.

Приоткрыв дверцу, пожилой человек с круглым женообразным лицом, с золотыми зубами, помахал рукой, подзывая к себе:

— Эй, курносая, подойди-ка сюда!..

С чего он взял, что она курносая? Близорукий, что ли? Вера отвернулась и пошла в глубь полосы.

— Слушай, девушка! — повысил голос приезжий. — Я к тебе обращаюсь.

Вера холодно отчеканила:

— А я не хочу с вами разговаривать.

— Ой, ой! — расхохотался круглолицый. — Это почему же ты не желаешь со мной разговаривать?

— Потому, что вы не научились вежливости.

— Скажи, пожалуйста, какая обидчивая! — Навязчивый собеседник покачал головой из стороны в сторону. — Вы, может быть, снизойдете и скажете, где мне найти председателя?

— Я в конторе не служу, распорядка его дня не знаю, — ответила Вера и быстро-быстро пошла вдаль. Ей был неприятен этот человек.

А через час он снова появился на участке звена. На этот раз приехал с председателем. Они долго ходили по углу полосы, меряли землю шагами, а потом стали забивать межевые колья.

Вера подошла к ним и, сдвинув брови, спросила:

— Кому это отмеряете? Я не отдам землю!

— Это как же так ты не дашь? — развернулся грудью к ней Забалуев. — Председатель колхоза — я!

— А я — звеньевая! Мы тут снег задерживали, удобрения вносили… Землю готовили не для чужих дядей.

— Ты, девка, чересчур бойкая! — упрекнул приезжий. — Вмешиваешься не в свои дела!

— Колхозная земля — наше дело, — ответила Вера. — Здесь не магазин для розничной торговли, а поле.

— Ну, ну! — возмущался незнакомец. — Замуж выйдешь — горя хватишь. Быть твоим бокам битым…

Прошел день. Вера выдергала колья и засеяла всю полосу. А еще через день из города на грузовиках приехали огородники и на засеянной земле посадили картошку.

Сергей Макарович предупредил звено:

— Заставлю выполоть коноплю, как сорняк. Будете выдергивать по одному ростку — дочиста…

Вспомнив об этом, Вера, готовая на все, тряхнула головой:

— Я, Никита Родионович, обязательно попрошу слова. Но с уговором: если что-нибудь лишнее сорвется с языка — не пеняйте…

2

На партсобрании Забалуев ни слова не сказал о земле, отведенной городским огородникам в нескольких местах обширной Чистой гривы. По его словам, все в колхозе шло хорошо: план сева выполнен, пшеницы посеяно больше, чем в прошлом году. В полях люди работали по-ударному. Но едва он успел произнести последнее слово, как Вера заметила:

— Обтекаемый доклад!..

— Что ты сказала? — переспросил Никита Огнев, председатель собрания. — Я не расслышал.

— Говорю, доклад обтекаемый, вроде машины «Победа»!

— Мы с победой, как говорится, всегда дружны, — попробовал отшутиться Забалуев.

— С кем вы дружны — это мы видели. Знаем, — сердито сказала осмелевшая звеньевая. — Больно часто ездят дружки за колхозным добром…

— Уже начались прения! — Сергей Макарович хлопнул руками по коленям и обратился к Огневу — Может, кто-нибудь желает задать вопросы по существу? Ты спроси собрание.

— А у меня все сразу — и вопросы и выступление, — отвела упрек Вера. — Много появилось охотников получить из колхоза добро, можно сказать, так, за «здорово живешь». Иной день прислушаешься: у одного председательского дружка поросенок в мешке визжит, у другого — гусь гогочет. Со всех сторон дружки подступают ко двору, как волки. И норовят в такую пору, чтобы поменьше попадаться на глаза колхозникам. С пасеки увозят бидоны с медом, с фермы — кувшины со сливками. Осенью отгружают морковь и капусту…

— За деньги берут, — крикнул Забалуев. — Проверьте по книгам.

— А вы меня не сбивайте. Я могу мысль потерять. — Недовольно посмотрев на Сергея Макаровича, Вера продолжала — Даже коня в город увели…

— Взамен другого.

Огнев постучал карандашом по столу:

— Сергей Макарович, имей терпение.

— Несправедливость не люблю. Не выношу, — заявил Забалуев, ерзая по стулу.

Голос Веры звучал все резче и резче:

— Председатель сказал: «За деньги берут». Знаем мы, какие это деньги! Для видимости дружки платят в кассу гроши!..

Если бы все это говорил Никита Огнев или другой член партии, солидный, пожилой человек, то Забалуев, возможно, стерпел бы и выслушал бы до конца, но звонкий и острый голосок злил его. Особенно обидно было слышать все это от Веры, будущей снохи. Ежели не унять при народе, то и дома с ней наплачешься.

Забалуев вскочил, громоздкий, багровый, и, уставившись на Веру, загремел:

— За дружков критику наводишь. У меня нет дружков лично для себя — все для колхоза. Те люди, как говорится, помогают нам. Один дает кошму на хомуты, другой…

Раскрасневшаяся Вера выдержала его пронизывающий взгляд и упрямо предупредила:

— Не кричите. Не старайтесь зря. Теперь вам все равно меня не сбить. Что задумала — выскажу до конца.

Огнев поднял на Сергея Макаровича строгие глаза.

— Садись и записывай. Ответишь в заключительном слове.

— Я не привык записывать, — отмахнулся Забалуев. — Сразу объясню. Один отпускает кошму на хомуты. Другой дает головы от рыбы-горбуши. Мы из тех голов всю весну в бригадах варили уху…

— Ты мешаешь вести собрание, — резко одернул его Огнев. — Я не давал тебе слова.

Сергей Макарович осекся и сел. Вера снова заговорила:

— Очень много раздали земли разным городским огородникам. Во всех уголках — картошка. И посредине Чистой гривы — тоже картошка. Вроде оспы на полях. Отхватили и от массива моего звена…

— Ну, тут, милая, нельзя было не отдать, — опять поднялся Забалуев. — Сами с меня электричество требуете. А тот человек обещает эти — как они называются? — ну, фарфоровые чашечки для столбов. И проволоку тоже.

— Можно достать и без блата.

— Ишь какая бойкая! Пойди попытайся! Без дружков, как говорится, не проживешь. Уж я-то знаю. А ты еще молода, чтобы учить меня хозяевать! А ежели бы ты сама…

Терпение собрания кончилось. На Забалуева со всех сторон закричали так, что даже его испытанный раскатистый бас не мог заглушить возмущенных голосов:

— Порядок надо соблюдать!..

— Затеял спор, как на базаре!..

— Не хотите слушать, тогда я… тогда я… — Сергей Макарович сел. — Слова не пророню…

Вера говорила долго. И о том, что Забалуев не понимает значения лесных посадок, и о том, что севооборота нет, и о том, что хозяйство ведется без плана, а председатель зачастую все решает один, не советуется с колхозниками.

Забалуев уже не мог смотреть на нее. Ну и размахнулась деваха! Кто бы мог подумать, что она такая! Удержу не знает. Уродилась в отца! Не остановится, пока не выпалит всего!

Но вот она замолчала. После грозы обычно наступает затишье. Сергей Макарович надеялся передохнуть в тишине и обдумать заключительную речь, а тут сразу взметнулись три руки и, сливаясь, прозвучали нетерпеливые слова: «Дайте мне!» За тремя ораторами поднялись другие. Забалуев дышал тяжело, шумно, как продырявленный кузнечный мех, и все ниже и ниже опускал голову…

3

После собрания Сергей Макарович при свете луны запрягал Мальчика в ходок, а сам посматривал на дверь бригадной столовой, откуда с секунды на секунды должен был появиться Огнев.

Никита Родионович вышел не один, а с Верой. Остановившись на крылечке, они о чем-то долго разговаривали. Сергей Макарович, поморщившись, неприязненно подумал:

«Слушает, что еще нашепчет ему критик в юбке!.. Да и сам подбивает ее на что-то. Дескать, хорошо, хорошо! Всегда критикой пали, как из пушки…»

Взявшись за вожжи, Забалуев уже хотел запрыгнуть в тележку, но Огнев, окликнув его, направился к нему, по-военному подтянутый и строгий. Добра ждать было нечего, и Сергей Макарович заговорил первым:

— Ну, ну, развертываешься! Людей против меня настраиваешь. Подковыриваешь. А мы тебя выбирали не для этого.

— Для чего меня выбирали — я знаю, — спокойно заметил Огнев. — А тебе советую все повторить в райкоме партии. И чистосердечно рассказать, как недостойно ты вел себя на открытом партийном собрании.

— Райкомом не пугай. Больше твоего в райкоме бывал. И в крайкоме — тоже. Меня в ЦК знают!..

— А зачем ты кричишь? Чтобы все слышали, где тебя знают?

— У меня голос такой. Я говорил и буду говорить: можно бы ко мне прислушаться. Ты по партийному стажу в сыновья мне годишься.

— В партии человека ценят не по годам, а по делам.

— Ты мои заслуги хочешь зачеркнуть? Не выйдет.

— Заслуги твои останутся при тебе. А кричишь зря: глухих здесь нет.

Не таким был Огнев до войны. Не таким. Будто подменили его на фронте. Как топору, добавили закалки: руби камень — не погнется острие. Весь переменился. Даже лицо другое. Что же в нем новое? Глаз не видно, — от козырька фуражки падает тень. Слегка поблескивает кончик носа. Темнеют усы. Вот они-то и изменили облик. Гвардейские! А чего в них хорошего? Пошевеливаются, словно у таракана! Тыловой жизни Микита не знал, в коренниках не ходил…

В этом — все…

Минутное раздумье остудило Сергея Макаровича, и он стал втолковывать Огневу:

— Нам с тобой нельзя портить отношений — мы в одну упряжку впряжены. Надо идти ровно, ухо в ухо, как пара коней в плугу. А ежели вразнобой — толку не будет. Я дерну, а ты попятишься — тебя костылем ударит по запяткам; ты дернешь, я останусь на месте — меня хряснет. Обоим — больно. А вдруг ногу перебьет? Хромать кому охота? Лучше заботиться, друг о друге, беречь, помогать…

— Вот для этого и существует критика.

— Я о ней слышал раньше тебя. И скажу, что пускать ее надо с умом. Бывает, вожжи ослабишь — кони помчатся, тогда их не остановишь.

— А зачем останавливать?

— Не останавливать, а — в руках держать, особливо на поворотах.

— Ты что же, боишься из тележки вылететь? — спросил Огнев, и под его усами блеснули зубы в короткой усмешке.

— Я не боязливый! — снова закричал Забалуев, грозя пальцем. — И нечего намеками говорить да по-цыгански гадать. Я — человек прямой и дисциплину знаю. Будет решение — печать отдам. А так, без директивы, ты под меня не подкапывайся, не затевай…

— Сергей Макарович!

— Я давно Сергей. Пятьдесят два года Сергеем зовут…

— С тобой невозможно разговаривать. Сколько раз я тебя предупреждал насчет этих «дружков»? Ты не хотел слушать. Считал, что секретарь парторганизации придирается к тебе. А вот теперь на собрании услышал то же самое. В протоколе записано… Поедем в райком. И там тебе придется все выложить начистую.

— Ну что ж, поедем. Только дай маленько отдышаться.

Забалуев грузно сел в ходок. Мальчик дернул так резво, что из-под колес полетели комки земли.

4

На исходе ночи Забалуев побывал во всех полевых бригадах и на фермах, поговорил со сторожами, выкурил с ними по папироске. Но ничто не помогало: как только оставался один — тяжелые думы о недавнем собрании снова наваливались на него. Домой приехал утром, все еще хмурый, по двору прошагал столь стремительно, что куры, боясь пинков, разлетелись по сторонам. А когда поднимался в сени — под лестницей испуганно взвизгнул кудлатый Бобка.

Жена вошла, осторожно ступая на старую домотканую дорожку; тихо поставив ведро с молоком, украдкой глянула на мужа. Он, в картузе и кожаной куртке, сидел у стола, уткнув кулаки в бедра и тяжело уставив глаза в пол.

Матрена Анисимовна подвинула к нему кринку молока:

— Испей парного.

Сама отошла к печи и, сложив руки на животе, стала ждать, когда у Макарыча «отмякнет карактер».

Забалуев взял кринку, и, отпыхиваясь, долго пил теплое молоко; для последнего глотка так запрокинул голову, что картуз свалился на лавку, а с лавки — на пол.

Жена подняла картуз, повесила на крюк и опять выжидательно застыла у печи.

— Во сне такое не снилось… — проговорил Забалуев и встрепенулся, словно его обдало морозцем.

— А что стряслось-то, Макарыч? — Жена сделала два шага к нему и снова остановилась. — Кто тебя изобидел?

— Меня обидеть нельзя. Я не теленок! В руки не даюсь! — загрохотал Забалуев, приходя в ярость.

Анисимовна знала, что туча пройдет мимо, что «все громы и молнии» будут направлены на отсутствующего обидчика, и заговорила смело:

— Завсегда у вас на собраниях какие-то неприятности.

— Таких еще не бывало… Понимаешь, цыплята курицу принялись учить!

— Небось комсомольцы?!

— Ежли бы чужие — я бы ни о чем не думал, а то, как говорится, отбрила будущая сношка!

— Да что ты?! — всплеснула руками Матрена Анисимовна и приложила ладони к щекам, словно у нее вдруг заболели зубы. — Ой, ой, ой!..

— На открытом партийном!.. Разошлась, уму непостижимо!.. Будто тупой бритвой по сухой голове скребла!.. У меня аж в висках застучало, как после угара!..

— Батюшки мои! Да она что, с ума спятила?!

— В отца: везде свой нос сует. А характером вроде кремня, чуть-чуть словом тронешь — искры летят.

— Не дай бог, ежели в замужестве такой себя покажет.

— А какой же еще? Кремень не пшеница — муки из него не намелешь.

— Не пугай ты меня, Макарыч…

— Правду надо знать вперед.

— Может, в семье-то будет стыдиться.

— Ну-у! При людях и то не постыдилась! Она тебе критику задаст!..

— Бедный Сенечка! Замается с ее норовом! — Анисимовна подступила к мужу. — Скажи ты мне, чего он погнался за ней? Может, как сын отцу, рассказывал?

— Ни звука не обронил.

— Ведь ничего в ней завлекательного нет. Девка тощая— кости да кожа, будто мясом ее бог обделил.

— Какой тебе бог! — рассердился Забалуев. — Глупость парню в башку ударила!

— А ты отец — отговори.

— Отговоришь Семёнку, попробуй! Я по себе сужу: задумал тебя замуж взять — ничто мне было нипочем.

— Дак ведь я никакой такой критики на свекра-батюшку не наводила. Покорная была. А у них что же такое получится? Коса наскочит на камень — дзик да дзик. Неужели сына не жалко?

— А что я с ним поделаю? Из всей деревни выбрал кралю!.. И упрямства в ней, как в редьке горечи.

— О себе подумай. Где в старости будешь дни коротать? Сыновья на войне полегли. Один остался… Как тебя приголубит такая сноха?

— Обойдусь без нее. На ветру жизнь доживу, как упряжной конь в оглоблях…

— А ежели хворь свалит?

— Не свалит! — Сергей Макарович стукнул кулаком по столу. — Не поддамся!.. И ты не тяни нуду…

Поджав сухие губы, Анисимовна замерла посреди комнаты. Стало слышно, как в пазах и щелях шуршали тараканы.

Пожалев примолкшую жену, Забалуев смягчил голос:

— В колхозе все зовут ее Сенькиной невестой. И нам с тобой остается честь семьи соблюдать… Девка норовистая, вроде молодой кобылки, а парень приедет, уздечку накинет, может, и сумеет угомонить.

— Есть же в деревне другие девки. И дороднее Верки, и лицом не щербаты, и умом богаты.

— Никто не спорит — имеются такие. Но жениться-то, как говорится, не нам с тобой…

Сергей Макарович, не вставая с лавки, скинул кожаную куртку; снимая сапоги с длинных и крепких ног, пробороздил подковами каблуков по некрашеному щелястому полу.

— Я залягу, — объявил жене. — Всем говори — захворал.

«Не все рассказал, — подумала Матрена Анисимовна. — Еще кто-то подбавил мужику горести. Даже синим стал, будто от лихоманки полынного настою выпил…»

Спрашивать не решилась. Придет добрая минута — сам расскажет.

Сергей Макарович, поболтал ногами, сбрасывая портянки, и босиком прошел в горницу…

К вечеру стало известно — председатель заболел.

Огнев решил навестить его. Анисимовна пожаловалась:

— Свалился старик-то у меня. Ни ногой, ни рукой не может шевельнуть.

Она провела гостя в горницу. Забалуев лежал в кровати, под пестрым одеялом, сшитым из ситцевых лоскутков; на голове белело мокрое полотенце; на щеках, верхней губе и подбородке проступила седая щетинка.

— Спасибо, что наведался, — промолвил он глухо. — Понимаешь, уложил ты меня.

Никита Родионович взял стул и, подсев к больному, спросил, был ли у него врач.

— Порошки велено глотать, — ответил Забалуев и правую руку положил на грудь. — Мотор подносился.

— Может, тебя на курорт отправить? Я позвоню в город, попрошу путевку.

— Ишь ты какой!.. Лето не для того, чтобы по курортам разъезжать.

— Ты не беспокойся, мы с хлебом управимся.

— Я вижу, тебе охота без меня со всем управиться…

— Не говори пустяков. Сейчас важно тебя поднять.

— Я живучий.

Матрена Анисимовна вмешалась:

— Помолчали бы лучше. Опосля успеете наспориться.

— Это правда. — Забалуев погрозил пальцем. — Я подымусь скоро. А пока ты, Микита, слетай на пасеку, пиво сам попробуй. Ежели крепости мало — добавьте меду. И пусть пчеловод не скупится. Праздник надо завернуть повеселее. Я люблю, чтобы все кипело. И на работе, и на гулянке.

— Праздники я тоже люблю, но гулянок не выношу, — шевельнул Огнев острыми шильями усов.

— Вчера ругали меня, как с песком протирали, — продолжал Забалуев, — а ведь я все делаю для колхозников. Не для себя.

— Знаю. Беда в том, что подходишь к вопросу не с той стороны.

— А ты умей подправить. На то ты и секретарь. Но спора не разжигай…

— С тобой на собраниях говорить трудно — ты шумишь, кричишь.

— У меня сердце нетерпеливое.

Анисимовна подошла к кровати.

— Ты бы уснул. Доктор велел в покое себя держать.

Огнев стал прощаться:

— Поправляйся. И о делах пока не думай…

— Пиво для гулянки — на твоей заботе, — напомнил Забалуев. — По нашему обычаю, на три дня наварено!

- Придется ломать худой обычай.

— Шею себе сломаешь! Ой, сломаешь!

— Не беспокойся о моей шее. А вот за разбазаривание колхозного добра…

— Не мелочничай, Микита…

— Это не мелочь! На гулянках поставим точку, — сказал Огнев твердо, словно все уже было решено. — Проведем собрание, премируем передовиков. Ну, посидим вечерок за столами, поздравим, кого следует, песни споем… И все.

Пожелав Сергею Макаровичу скорейшего выздоровления, Огнев, вышел из горницы.