1

Ранним июньским утром, возвращаясь из далеких горных районов, Желнин заехал в Луговатку, но Шарова не застал дома. А поговорить с ним было необходимо.

…Весна выдалась трудная. До половины мая холодные дожди сменялись снегопадами. Сев шел медленно. Из районов поступали тревожные сводки. В краевой газете завели Доску почета. Первым там появилось имя Забалуева: раньше всех посеял пшеницу! В Луговатке семена все еще лежали в зернохранилище.

— Нам нужен хлеб, а не сорняки, — говорил Шаров. — Уходят сроки? Нет. Посеем скороспелку. Вызреет.

Луговатка тянула вниз районную сводку, а та — краевую. В газете появилась статья: «Не в ладах с агротехникой». В тот же день Шарову позвонил Неустроев:

— Сделал выводы? Начал сеять?

Подожду еще немного… Как же, собираюсь и сеять и жать. Но надо последний раз ударить по сорнякам, пролущить, а уж после того в теплую землю… У кого научился?.. Со старыми хлеборобами советовался. Всегда здесь пшеницу сеяли поближе к Николе вешнему…

— Какой такой Никола?.. За дедовский календарь держишься!.. Смотри, достукаешься. Предупреждаю. Сегодня же начинай сеять.

На следующее утро приехал уполномоченный, а в колхозе все еще направляли сеялки, обогревали семена на солнышке…

Вторая половина мая была теплой. На луговатские поля пришли из Глядена тракторы с сеялками. Забалуев торжествовал:

— На буксир взяли Шарова! На буксир!

На шестой день был закончен посев не только пшеницы, но и всех остальных культур…

«Что у них сейчас? Каковы всходы? И кто прав? — задумался Желнин. — Помнится, в мое время полосы сверхраннего сева зарастали травой. Молочай, жабрей, осот, круглец, овсюг — чего-чего там только не было!..»

Вот и Чистая грива. Летом она особенно хороша! Всякий раз Желнин останавливает машину и отходит в сторону. Перед ним — бесконечный разлив хлебов, вверху — голубое небо с белыми парусами облаков…

Сегодня Андрей Гаврилович спешил в город, но он не мог не задержаться здесь на несколько минут. Водитель повернул машину, и они помчались вдоль Чистой гривы.

Справа от дороги — пшеница, густо-зеленая, с легким сизым отливом, на редкость чистая — ни травинки в ней нет. Таких всходов Желнин еще не видал!

По левую сторону — давно не паханное поле, утоптанное скотом; в одном конце его паслось стадо коров, в другом — отара овец. Он помнил это поле изрезанным на бесчисленные квадраты и прямоугольники крестьянских полос. Тогда оно походило на пестрые половики, сотканные из разноцветного тряпья. В тридцатом году по нему пустили сразу полтора десятка плугов, и они навсегда похоронили межи. Впервые поле вздохнуло полной грудью… А теперь лежало присмиревшее, серое от ветоши — прошлогодней травки. Желнин вышел из машины и присмотрелся к пустоши: даже пырей захирел, вольготно чувствовали себя сивые метелки горьких подснежников, уже обронивших лепестки, как на всякой старой залежи, кругами разрасталась земляника да грозился острыми лезвиями высокий резунец. На таком пастбище скоту нечем поживиться…

На дороге показался «газик». Узнав секретаря крайкома, Шаров свернул на пустошь и остановился возле него.

— Вот заехал поля посмотреть, — сказал Желнин, здороваясь. — Извини, что без хозяина. Не застал в селе.

— Тут и смотреть-то нечего. А вот там дальше, — Павел Прохорович показал на едва видневшиеся лесные полосы, опоясавшие Чистую гриву, — есть добрые всходы.

Андрей Гаврилович обещал приехать позднее, когда хлеба поднимутся в полный рост. Он присматривался к агроному. В нем, кроме деловитости и настойчивости, обычных для него, чувствовалась сдержанная радость. И было чему радоваться — двести гектаров пшеницы посеяно сверх плана!

— Нынче, я слышал, все делали по-мальцевски? — спросил Желнин.

— Далеко не все. Да и сам Терентий Семенович еще продолжает поиски.

— А ты бывал у Мальцева?.. Тоже судишь по статьям. Съезди, погляди на практике. Пошлем тебя в составе делегации от края.

Желнин снова обвел глазами пустошь. Эта заброшенная земля озадачила его. В тридцатом году тут сняли по сто двадцать пудов! А сейчас она лежит без пользы. Как же так? Шаров сказал, что поле запустили задолго до его приезда. При землеустройстве почему-то отрезали под сенокос. Говорят, в первые годы тут густо рос пырей, а теперь, того и гляди, появится ковыль. Дикое поле!.. Андрей Гаврилович прикинул на глаз — тут добрых пятьсот гектаров! Если бы их снова распахать под пшеницу! При стопудовом урожае — пятьдесят тысяч пудов! Да не просто хлеба, а твердой пшеницы, лучшей из всех зерновых! Павел Прохорович сказал, что дело за тракторами. Пусть добавят хотя бы пяток. Ему — пяток, другому — пяток, третьему… А где взять? Лимит для края не увеличат… Оказалось, что это — не единственная пустошь. Есть еще большие заброшенные участки, где растет пырей. Его пока что косят на сено.

Но скоро можно будет обойтись без него — с каждым годом колхоз увеличивает посев люцерны…

— И много у вас ее? — заинтересовался Желнин очередным новшеством луговатцев. — Покажи.

— Нас за нее поругивали, — улыбнулся Шаров. — Хлеб, дескать, нужен, а не трава… Но для большого хлеба необходима хорошая структура земли. А ее создает в наших условиях люцерна.

На «газике» Шарова они поехали к полю, где ярко-зеленая трава росла густо, как овечья шерсть. Она занимает пока только двести гектаров. Но Павел Прохорович сказал, что у них достаточно семян, и они будут каждый год засевать по стольку же. А через пять лет начнут постепенно распахивать люцерну, участок за участком, тоже по двести гектаров в год. Так у колхоза всегда будет в севообороте как бы целинная земля! Даже лучшего качества!

— Толково! По-хозяйски! И с хорошим взглядом в будущее! — отметил Желнин, опять заговорил о большом земельном резерве.

— У других еще больше пустующих земель, — сказал Шаров. — Можно бы вырастить горы зерна!.. А урожаи у нас в крае, стыд сказать, какие низкие. Двадцать лет призываем бороться за сто пудов. Толчемся на одном месте. А ведь сто пудов — мало.

— Если бы у нас на круг обходилось по сто…

— Вот я и говорю: стыдно за низкие урожаи…

Вернулись на пустошь, где их ждала машина Желнина. Шаров заговорил о своих экономических подсчетах, о том, что заготовительные цены на картофель и овощи ниже стоимости провоза их до города, что так можно разорить колхозы. Желнин, пригласив его к себе со всеми подсчетами, сказал:

— Вопрос большой и сложный. Сам понимаешь. Все расходы на пятилетку сверстаны. Но разберемся, изучим, подготовим для представления в Москву… А пока перекрывайте за счет высокодоходных культур, хотя бы той же конопли. Ты найдешь пути.

— Нелегко это… На трудодень приходится мало.

— Ну, приезжай поскорее, — повторил Желнин. Открыв дверцу, приостановился. О чем-то надо было еще спросить Шарова?

Вспомнить не мог.

По дороге в город его не оставляло раздумье о земле и хлебе. После нового снижения цен повсюду изменился спрос покупателей: грудами лежат и черствеют на полках черные хлебные «кирпичи», до сих пор выпекаемые по стандартам военного времени с примесью муки из фуражного зерна, а за белыми батонами, русскими булками и баранками — очереди. Пора бы на мельницах изменить помол, в пекарнях — технологию выпечки. Но зерно отпускается по строгому лимиту. Мука из твердой пшеницы — редкость. А без нее нельзя приготовить ни макарон, ни баранок. До решения зерновой проблемы еще очень далеко. И решается она медленно.

Радиоприемник включен. Лесным ручейком журчит музыка, споря с мягким, едва ощутимым, шумом мотора. Это не мешает думам. Андрей Гаврилович припоминает и число МТС в крае, и тракторные отряды, куда ему довелось заглядывать. Многие машины уже отработали по полтора десятка лет. Пора бы на переплавку. Но новых не хватает. Надо бы вдвое больше. То же и с комбайнами. Их могли бы делать у себя на заводах. Говорил об этом в Москве — назвали аграрником и посоветовали не умалять достижений промышленности…

Диктор, читая сводку погоды, называл южные города. Желнин вспомнил, что Мария Степановна собиралась поехать в Кисловодск. Есть ли у нее путевка? Валентина, конечно, спросит: «К маме заезжал?» И упрекнет: «Не мог заглянуть на минуту…» А он даже забыл у Шарова спросить о ней…

Из кабинета позвонил Неустроеву: давно ли он был в Луговатке? Там есть интересные новинки! Следовало бы устроить экскурсии для председателей колхозов. Пусть посмотрят…

2

Июль был богат солнечными днями. Наливались соком теплые травы. Шаров каждый день отправлялся на сенокос. В эту пору, едва ли не чаще всего, ему вспоминалась молодость, когда он считался в деревне лучшим косарем. Нанявшись к кому-нибудь из «справных мужиков» косить по рублю за десятину, он, бывало, на заре выходил в луга и подсекал траву с такой силой и с таким размахом, что большая острая коса не звенела, а пела у него в руках. Каждый день он выкашивал по десятине с гаком. Его работой восторгались: «Ну, чисто бреет!..»

«Газик» мчался полевой дорогой, по обе стороны которой невысокими валами зеленели молодые лесные полосы, за ними — то густая щетка пшеницы, то широкое перо овса, то черные карты парового поля. В июне дожди, охлаждая пыль степного суховея, подбодрили хлеба, и сейчас им уже не страшна жара.

Все шло хорошо в это утро. Одно не нравилось — «барахлил» мотор. Шаров остановился на обочине дороги и открыл капот.

Посторонился он не зря: с гулом, с шумом, обдавая его сухим жаром и запахом свежего сена, пронеслась огромная скирда. Ни кузова, ни колес грузовика не было видно. В хвосте дорожной пыли клубилась, оседая на землю, мелкая сенная труха. А следом мчалась вторая скирда. И было это похоже на вихри — спутники жары, устремившиеся по дороге в село.

Председатель обтер руки и достал часы: опоздание — пятьдесят минут! Опять небось шоферы будут сваливать со своей больной головы на утреннюю росу. Слов нет, роса нынче была обильная, но работящее солнце уже давно собрало ее всю по капельке. А на ферме — простой. Перед отъездом он видел — метальщики прошли туда с железными вилами на плечах.

Исправив неполадку, Шаров поехал дальше. Вот и сенокосное поле. Он оставил «газик» на краю стогектарной клетки люцерны; шел по скошенному участку, вдыхая аромат прогретой солнцем и уже завялевшей травы. Навстречу двигался косарь на голубой сенокосилке. То был молодой парень, черный от загара. Он сидел спокойно, руки его двигались едва заметно, управляя машиной, широко раскинувшей возле земли свои невидимые ножевые крылья. Если даже пять человек со стальными косами поставить в ряд, то и они по ширине захвата не сравняются с этой косилкой! А о быстроте и говорить не приходится!

Шаров поднял руку, чтобы остановить косаря, и подошел к машине:

— Дай-ка я проведу круг.

— Павел Прохорович, — возразил парень, — а ежели что случится? Я — в ответе,

— Ты что, не знаешь меня? Будто я не понимаю в машинах.

— Знать-то я знаю… Но косилка-то государственная. И на меня записана.

Парень неохотно уступил свое место. Шаров, поднявшись на сиденье, взялся за «баранку» и повел машину. Травянистое поле впереди казалось спокойным озером, без единой струйки, ветерок не решался колыхнуть его, а перед самой косилкой все обрушивалось в передвигавшийся водопад. Позади косаря зеленая пена устилала землю… Работа требовала не удали, не ухарства, как в былое время, а сноровки и сосредоточенности. Шаров прислушивался к гулу мотора, к стрекоту ножей. Парень шел за машиной, присматриваясь ко всем движениям водителя. Доволен ли? Наверно, скажет: «Добавь масла, подтяни гайки…» Но Павел Прохорович, спустившись на землю, упрекнул за другое:

-- Ножи давно не точены.

Отстав от машины, Шаров нагнулся, взял горсть и, рассматривая сочные стебли, прикидывал:

— Сена получится центнеров тридцать пять с гектара! Нет, пожалуй, все сорок…

Он приехал в соседнюю клетку, где трава была скошена позавчера и уже успела высохнуть. Трактор вел широченные грабли, за которыми оставались высокие валки. Деревянные сенотаски сгруживали валки в большие кучи. На кучах, в ожидании грузовиков и бричек, отдыхали парни. С ними был молчаливый Субботин.

Шаров думал о необходимых переменах. Вчера приезжал на сенокос фургон сельпо. Продавец вернулся злой: зачем его направляли туда? Неужели не знали, что ни у кого нет денег? Даже махорку и ту пришлось везти обратно… Субботин укоризненно посматривал на председателя. Шарову все было понятно без слов. Во время посевной он, по решению правления, одновременно с продавцом отправил в поля колхозного кассира: выдали авансом по нескольку десятков рублей. Теперь их обоих трясут: «Почему те деньги не были сданы в банк? Запели черную кассу! Нарушаете финансовую дисциплину!..» А вчера люди ждали второго аванса… Что делать? Добиваться, настаивать. Доказывать свою правоту. Ведь те небольшие новшества, которые им удалось было ввести, оказали свое действие: укрепилась вера в хорошую оплату трудодня. Люди стали выходить на работу рано утром. Иногда жаловались на бригадиров: «Не приставил сразу к делу…» А вот сегодня…

Субботин поднялся первым, хмуро проронил:

— Ларек больше не присылайте… Одно расстройство…

Заговорив о сенокосе, он потребовал добавить автомашин.

— Где их взять? — пожал плечами Шаров. — Все — у вас.

— Худо возят. То густо, то пусто.

— Ездят гуртом, как на свадьбе! — кричали парни, подходя вслед за бригадиром к председателю. — Наведите порядок!

Субботин поехал с Шаровым в село. По дороге думал о наболевшем. Зря он в тот раз послушался Шарова: надо было зимой уехать. А теперь, среди лета, нелегко отрывать сердце от полей, но и жить невмоготу. Без курева тошно. Девчонкам обновки не на что купить.

Вот и окраина села. Неподалеку от скотных дворов, там, где начиналась подвесная дорога, на добрые сто метров — высокий зарод сена. Возле него было «завозно»; грузовики и брички с сеном стояли вереницей. Впереди, где разгружалась первая машина, чуть слышно гудел неустанный электромотор. Двое метальщиков кидали вилами пласты сена, и оно, подхваченное широкой полотняной лентой, взлетало на зарод. Степа Фарафонтов укладывал и с хрустом утаптывал его.

— Прорва на вас, что ли?! Целый час не было никого. Теперь примчались все скопом. Завалите меня.

Субботин, не утерпев, схватил свободные вилы и взобрался наверх.

— Подмогну тебе немного.

Шаров заверил, что установит для автомашин строгий график.

3

Проезжая по селу, Шаров всякий раз вспоминал свой пятилетний план, о котором он написал книжку, рассказывал на собраниях во многих колхозах. Ему говорили: «Приедем перенимать опыт». В любой день могут нагрянуть председатели: «Показывай достижения!» Кое- какие успехи у них все же есть. Построены первые каменные дворы. На одну ферму проложен водопровод. Но у них много долгов по ссудам. Вот если бы их не заставляли сдавать хлеб и мясо за отсталые колхозы, если бы повысили заготовительные цены на зерно и мясо, чтобы колхозам неубыточно, чтобы у них были деньги… Об этом надо говорить, писать… И перемены, конечно, будут. Жизнь требует. Поскорее бы только. Люди ждут. Вон посредине села — каменные стены нового клуба, возведены всего лишь на полтора метра. Их размывают дожди, разрушают ветры. В жару под ними укрываются в тени свиньи да телята…

Татьяна не однажды заводила разговор:

— А ты говорил: сделаем все, как в городе…

— Обязательно сделаем! — отвечал Павел с прежней уверенностью. — Только дай срок… Забогатеет страна…

О клубе все чаще и чаще спрашивал Елкин:

— Опять не достроим? Что-то неладно у нас с выполнением плана?

— Нет, план у нас хороший — крылатый… Жизнь подсказала, куда направлять энергию и средства, что раньше всего двигать вперед.

— И все-таки за дома надо бы приниматься.

— А как? На что?.. Где взять на это деньги?..

Павел Прохорович подал Елкину бумажку. Там сообщалось, что «Новой семье» увеличен план сдачи шерсти. Это в покрытие недоимки, что числилась за соседями. Весной Шаров видел у них овец: от зимней бескормицы были голые, как бубны. Чего с них возьмешь. А в Луговатке — отара мериносов. От тяжести шерсти ноги у баранов подгибаются. И вот… опять понуждают расплачиваться за чужую бесхозяйственность да нерадивость.

— За лодырей?!.. — возмущенно стукнул Елкин кулаком по столу. — А наши колхозники останутся без варежек… Ты что молчишь?

Нет, Шаров не привык молчать.

Ом уже возражал, но Неустроев вызывающе спросил, уставившись ему в глаза:

— — Где твоя коммунистическая совесть? И ты думаешь, у нас одних такой порядок? Кто же будет выручать государство, как не передовики?.. Что поделаешь, приходится перекрывать недобор в отстающих.

— А надо, чтобы не приходилось, — настойчиво возразил Шаров.

— План сорвется.

— Пусть отстающие тоже заботятся о хозяйстве, а не прячутся за чужой хребет. При таких порядках и передовиков не останется. Я напишу в Цека…

Неустроев вызвал к себе Елкина, разговор начал с упрека:

— Спелись с Шаровым. В одну дуду трубите.

— Вот уж нет… Давно спорим. И наш спор известен. Я стою на своем… Ну, а когда надо, вместе решаем…

— И когда не надо — тоже вместе, — перебил Неустроев. — Говорят, какие-то жалобы пишете… Что-то придумываете там…

Не желая выслушивать возражения, объявил:

— У райкома есть мнение… Перебросить тебя на другую работу. Замполитом в Заречную МТС. Вопрос подготовлен для бюро.

После короткого раздумья Елкин согласился.

Перед уходом вспомнил о Шарове и сказал с глубокой убежденностью:

— А Павел Прохорович во многом прав. И жизнь это подтверждает. Пора прислушаться к его словам.

4

— Ишь какая вымахала! Отродясь такой не видал! — дивился Забалуев густой и, словно озерный камыш, высокой пшенице на полях колхоза «Новая семья». Он приехал сюда ранним августовским утром, когда только-только рассеялся туман. Сизые, недавно начавшие наливаться, длинные колосья были влажными, и от полей веяло приятной прохладой.

Время от времени Сергей Макарович останавливал коня, выскакивал из коробка и заходил в пшеницу.

— Утонуть в ней можно. Право слово! Ну, счастливый человек— Пашка Шаров!

Забалуев пересекал дорогу. И там колосья тоже колыхались у его широкой груди.

— И здесь не хуже! — Растопыренные пальцы запускал между стеблей и продолжал дивиться: — Ну, густа! Густа, матушка. Муха скрозь нее не пролетит.

Бросал желтую кожаную фуражку, и она не тонула, а лишь слегка покачивалась на поверхности, как поплавок на воде.

— Неужели вся такая?! Не может быть. Тут у него какая-нибудь рекордная. Показательная.

Сергей Макарович погонял коня, а через полкилометра снова останавливался и отмечал:

— И тут добра!.. Да чиста — травинки не сыщешь!..

Так он доехал до старой лесной полосы, в которой деревья и кустарники сливались в сплошную зеленую стену. Вблизи нее пшеница была еще выше и гуще. Забалуев привязал коня за тополь и, не замечая, что от росы вымок до пояса, уходил все дальше и дальше от дороги; вслух разговаривал сам с собой:

— Колосья-то аж по четверти!.. Схватит Шаров на круг по полтораста пудов! Никак не меньше!..

Пора бы возвращаться к ходку, а Забалуев шел все дальше и дальше. Пшеница у луговатцев всюду была такая, как те памятные четыре гектара у него на целине, даже еще лучше, будто ее вырастили напоказ. И стоит пряменько, лишь колос, на редкость полный, тяжело клонится к земле.

Все-таки надо уходить, пока не застали его у хлебов. Еще подумают, что он завидует урожаю! И наверняка заведут разговор о своих достижениях, расхвастаются. А кому это интересно слушать?

Но Сергей Макарович еще долго не мог оторвать глаз от пшеницы. Он повернулся и пошел к своему коню лишь тогда, когда услышал шум приближающегося автомобиля.

По дороге ехал Шаров. Остановив «газик» возле ходка, он вышел навстречу нежданному гостю; хотя и улыбнулся ему за это неловкое подсматривание, но глаза были холодные.

— Нагрянул с проверкой?! А почему один? Привез бы своих бригадиров.

— Я не проверяльщик. Ехал к тебе… как бы сказать… — Сергей. Макарович вовремя вспомнил, что его собеседник недавно вернулся из поездки к какому-то передовику Мальцеву. — Не терпится мне. Хлеборобское сердце покою не дает. Вот и хочу послушать: про опыты, про достижения. Что ты видел там, в Курганской-то области? Чему научился?

— Очень многому!

Забалуев сорвал былинку и, слушая рассказ, то и дело отстригал передними зубами от стебелька небольшую частичку и выплевывал; время от времени вскидывал голову и недоверчиво бросал:

— Ишь ты! Придумал тоже!..

— Нынче в Приуралье свирепствовали суховеи, — продолжал Шаров. — Страшные. Какие в прежнюю пору приносили — голод. Более пятидесяти дней стояла жара. Не было ни одного дождя. И вот Терентий Семенович победил такую засуху! Вырастил по полтораста пудов! И не на маленьких полосках, а на сотнях гектаров!

У Сергея Макаровича шея, будто у рассерженного индюка, все больше и больше наливалась кровью.

— Прихвастнул опытник, а ты поверил.

— Мы сами подсчитали стебли на квадратном метре, взвесили колос.

Когда Шаров рассказал, что колхозный ученый собирается пахать землю безотвальными плугами да еще один раз в пять лет, его собеседник приложил палец к виску и покрутил, как бы завинчивая винт.

— Мы в войну один год сеяли рожь по стерне. Ленивкой называется. Ничего не вышло. Семян не вернули. А ты говоришь… Ну и перенимай у него все. А я погляжу.

— Мальцев предостерегает от шаблона. Нужно учитывать местные условия, искать свое.

— Ищи, ищи. Доищешься!

Павел Прохорович перевел взгляд на пшеницу, которую он не видел почти две недели, и невольно залюбовался колосьями.

Забалуев понял, что сказал лишнее, и теперь поджимая губы, проронил:

— Ничего пшеничка… Ничего…

— А у вас как?

— Послабее. Чуток послабее. Но я на своем веку выращивал хлеба куда лучше ваших!

— Конечно, это не предел. Можно вырастить гораздо богаче.

— Вот-вот! — оживился Сергей Макарович, меняя тему разговора, дал простор своему громкому голосу. — Давно я не был в Луговатке. Наверно, не узнать ваших улиц! Ты, поди, уже отгрохал по плану все дворцы?

— Дворы, — поправил Шаров. — Построили. Каменные. Под шифером. С автопоилками, с электродойкой.

— Это я слышал. Ты мне про кирпичные дома расскажи. Помнится, собирался всю деревню перестроить?!

— В следующую пятилетку. Так и записано. Но три домика все же построили.

— А на большее силенок не хватило? Надорвался! — захохотал Забалуев. — А я упреждал тебя.

— Погоди гоготать, — сказал Шаров. — По урожаю мы превысим свою пятилетку. Планировали по двадцать центнеров с гектара, а соберем нынче… Как ты думаешь, по двадцать два на круг обойдется?

— Уборка покажет…

— По моим подсчетам, если зерно хорошо дойдет, соберем не меньше двадцати пяти.

— Желаю тебе… Желаю… Хороший урожай каждому дорог. А тебе повезло — все тучи сюда сваливались. А нас обходили. Стороной да стороной. Будто напуганные.

— Не в этом дело. Поторопились вы, посеяли в грязь. Для сводки! Вот и…

Сергей Макарович, не слушая собеседника, пошагал к своему коню.

— А я, понимаешь, кручусь, как заведенный волчок! Двадцать часов в сутки на ногах! Э-э, да что говорить!.. — махнул рукой. — Сейчас поеду на сенокос. Горячая пора! Ой, горячая! Надо сено метать в стога…

Отвязав коня от тополя, он впрыгнул в ходок и помчался домой.

Посматривая на хлеба луговатцев, вздыхал:

«Отстал я от них. Как ни прикидывай, а Пашка Шаров на трудодень выдаст больше…»

— А все из-за небесной канцелярии!.. Чтоб ей провалиться! — кричал на все поле и тыкал кнутовищем вверх. — Ведь правда, что все тучи туда сваливались? Правда?..

Поля молчали.

Забалуев хлестнул коня вдоль спины.

— Ну, ты, холера!.. Веселей-то не можешь, что ли? Шкуру спущу!..