1
Родная земля! Беспредельные степи сибирские! Над вами, боясь потревожить дремотную тишину, медлительно плыли столетия. В знойном воздухе парили орлы, высматривая добычу. Как безбрежное море, колыхался ковыль.
С озера на озеро пролетят лебеди, задумчиво и грустно перекликаясь мягкими и певучими голосами: «Кув, кув»; расхохочется над чем-то, поднявшись на крыло на какую-нибудь минуту, озорной пересмешник куропат, тотчас же спохватится и замолкнет в колючем чертополохе; толстый увалень сурок робко глянет на солнышко, встанет столбиком, пересвистнется с соседом и, испугавшись своего голоса, юркнет в нору, и опять навалится на степь тишина.
Тоскует земля по пахарю, который распахнул бы на ней тяжелую шубу плотной, как войлок, дернины, чтобы могла она дышать полной грудью, свободно и вольно. Тоскует земля по человеку, который прибрал бы ее по-хозяйски любовно, как прибирают в доме к большому празднику, и украсил бы садами на радость свою. Тоскует земля по пшеничному зерну, по огородной и цветочной рассаде, по семечку кукурузы, по нежному саженцу яблони — хочется ей отблагодарить за заботы, и с такой щедростью, чтобы ахнули от изумления даже не привыкшие удивляться.
Помнит степь: пришел пахарь с деревянной сохой, поковырялся там да сям, обливаясь горьким потом. Вековая дернина была непосильна ему.
Не забудет степь того раннего майского утра, когда появились дружные большие семьи настоящих хозяев и когда всколыхнули тишину незнакомые ранее голоса неугомонных машин, перед которыми трепетали не только заросли ковыля, но даже чахлые перелески. Для нового пахаря нет преград. Как птицы в пору гнездованья, стрекочут и поют в степи тракторы от зари до зари, а иногда и всю ночь напролет. Но еще не хватает их, не сливаются голоса в единый хор. Поля подобны оазисам в пустыне.
Между ними все еще — дикие травы.
Но уже надвигается новь широким фронтом — от всех городов и дорог. Никому не нужные травяные дикари последнее лето сосали соки земли. Весь свет облетела призывная весть о великом наступлении мирных советских людей: в поход за изобилие хлеба и мяса, молока и масла, плодов и овощей! Завтра прозвучит: «Покорим целину!» — и страна всем миром навалится на истосковавшиеся степи и пустоши. За короткий срок будет распахана территория, равная четырем государствам — Англии, Голландии, Бельгии, Дании. А послезавтра советский народ вступит в мирную борьбу за первое место на земном шаре по хозяйственной мощности, по богатству и изобилию всего, что требуется для самой лучшей жизни просвещенных людей. Не былая русская тройка, а необгонимый электровоз-великан с пятиконечной красной звездой заставит дать ему дорогу и посторониться государства, в течение веков кичившиеся своими первыми местами в мире. А впереди с новой силой засияет маяк коммунизма, воодушевляя всех, кто движется по этому единственному пути в будущее.
Пройдут десятилетия, но люди будут помнить эту переломную пору.
2
В Гляден съехались все садоводы района, целый день ходили по саду, слушая рассказы Трофима Тимофеевича о его новинках, пробовали яблоки с новых гибридных деревьев, выращенных им. Прибыли также председатели колхозов и секретари партийных организаций. В клубе открылось совещание. Профессор Петренко выступил с докладом: «Каждому колхозу — плодовый сад!»
Приехал Желнин, только что вернувшийся из Москвы, с пленума Центрального Комитета партии, рассказал о больших переменах, которых ждал народ, и о том, что предстоит сделать в их крае. Тут и кукуруза, и картофель, и увеличение производства молока, масла, мяса. Но первым вкладом края будет пшеница.
— Да, пшеница — главное! — согласился Шаров, поднявшись на трибуну вслед за ним. — Твердая пшеница — с новых земель, мягкая — с тех, что распаханы давно.
С горечью упомянул он о низких урожаях, за которые сегодня уже становилось стыдно. Сибирский чернозем может давать больше, чем самые лучшие земли Западной Европы. Дело — за высокой культурой земледелия. В свой генеральный план «Новая семья» записывает средний урожай пшеницы по сорок центнеров с гектара.
В зале многие переглянулись. У кого-то вырвалось усмешка:
— Ого! Куда хватил!
— Я не оговорился, — ответил Шаров. — Удвоим урожай! У нас все для этого есть: и машины, и земля, отдохнувшая, пока на ней росла люцерна, и лесные полосы, и минеральные удобрения, и сортовые семена. Все, все.
И не только урожаями новый колхозный план будет отличаться от первого. Они перестроят село, проложат прямые улицы, дома — из кирпича, просторные, светлые. Начинать это не так-то просто и не так-то легко. От прадедов перешла привычка к деревянной избе, у каждого закреплялась в сердце с детских лет. Плотник считался в деревне первым мастером. Теперь ему на смену должен прийти каменщик. А главное — расположить человеческое сердце, чтобы все почувствовали: каменный дом удобен и красив. Он — на века! И пусть те, кто будет жить при коммунизме, не обижаются на них, колхозников пятидесятых годов, и не упрекают в бескрылости… Вчера такое строительство им было не по плечу, — для скотных дворов кирпич возили из города. Не навозишься. Дорого! Да и там его не хватает для строек. А завтра, когда они установят свой пресс для изготовления сырца, когда научатся обжигать кирпич, можно будет строить по доброму десятку домов в год.
Желнин заметил, что хорошо бы в Луговатке провести семинар для строительных бригад и председателей колхозов. Шаров согласился: они готовы принять таких гостей, только надо торопиться, пока не закончился обжиг. Векшина сказала, что сделают это через неделю.
— Нам нужен инженер-строитель, — продолжал Павел Прохорович. — Нужен специалист на наш консервный комбинат. В будущем году мы начнем выпускать джемы, варенье, витаминные соки…
В перерыв Павла Прохоровича окружили гляденцы. Огнев сказал, что они тоже думают о своем генеральном плане. Просят по-соседски помочь.
— А вы у нас можете кое-что перенять, — сказал Дорогин. — Мы для колхозников саженцы выращиваем: яблони, смородины, крыжовника. У каждого будет садик. Комсомольцы принимаются за озеленение улиц. Из питомника даем тополя, клен, акацию…. Будет у нас село-сад!
Павла Прохоровича радовало это необычное собрание. И более всего радовало то, что каждое полезное новшество теперь находило всюду отклик и поддержку.
Надвигалась осень. В листве деревьев уже проблеснула золотистая подпалина. В прозрачном воздухе плыли серебристые паутинки. Эти мягкие солнечные дни издавна звались «бабьим летом». Но сейчас на душе у всех было так светло, что казалось: наступает бурливая весна, та счастливая пора года, когда лопаются почки на деревьях, раскрываются бутоны в садах, а в лесах и на лугах сквозь прошлогоднюю ветошь с кипучей силой упрямо пробиваются к солнцу молодые побеги.
3
Катерина Бабкина вернулась из Москвы. С чемоданом в руках шла по двору. Из соседнего огорода ее окликнула Шарова:
— С приездом, Савельевна! — помахала рукой. — Мы соскучились по тебе.
Поставив чемодан на крыльцо, Катерина поспешила к изгороди, разделяющей два двора. Татьяна, приминая носками ботинок крапиву на меже, подошла с другой стороны.
— Я тоже стосковалась. И по дому, и по ферме, и по тебе, — сказала Катерина, пожимая через изгородь руку соседки. — А съездила я лучше лучшего: насмотрелась всего-всего! С утра до вечера — на выставке. И первым делом, конечно, в павильоне животноводства. Какие там, Танюша, коровы — с одного удоя дают по ведру! Право слово! Кормежку, дойку — все поглядела. Ты знаешь, в павильоне «Сибирь» нашему колхозу отведен добрый уголок: в мешках — зерно, как из золота литое, полные корзины яблок, снопики люцерны, конопли… На картине нарисована Чистая грива с лесными полосами. Залюбуешься! Фотокарточки большущие: Павел Прохорович — в середине.
— Еще бы! — воскликнула Татьяна. — Знает только грудь да подоплека, сколько он сил отдает!
— Книжка про наш колхоз выпущена! — продолжала Бабкина. — Все передовики там напечатаны. Я привезла. Ты приходи вечерком.
— Нет, уж лучше ты к нам. У меня постряпано… Ой, да у тебя награда! Никак — золотая?!
Такую медаль нельзя не потрогать! Разве удержишься? Приподняв руку, соседка рванулась вперед, к самой изгороди.
В огород вошел Шаров, только что приехавший с поля.
— Э-э, Савельевна, да тебя надо поздравлять!
— Я — что? Колхоз поздравленья заслужил. Диплом пришлют! Первой степени!
— Это мы отметим завтра, а медаль — сегодня. Таня, ты бы…
— Можешь не подсказывать, — я пригласила.
Через час Катерина уже была у Шаровых. Она принесла подарки: Павлу Прохоровичу — книжки с выставки, Зоеньке — куклу, Татьяне — шелковую косынку.
— Ой, спасибо вам! — соседка бросилась к трюмо. — Цвет беж к моим волосам идет!..
Шаров уже успел позвонить в контору, чтобы планерку отложили на полчаса, и пригласил к себе бригадиров. Пришел Субботин, за ним — Кондрашов. Сели за стол.
Герасим Матвеевич посмотрел на пиво в приподнятом стакане.
— Медальку-то надо бы обмакнуть, чтобы она…
— Ладно уж вам… — отмахнулась Бабкина. — Любите придумывать…
— Обычай такой… — пожал плечами Кондрашов. — Не мной установлен.
— У Савельевны и так медалька не заржавеет, — проронил молчаливый Субботин.
— И выпьем мы, — подхватил Шаров, — за ее новые успехи, чтобы на ферме все двигалось вперед.
Бабкина отпила немного из стакана и, поставив его, начала рассказывать с деловитой обстоятельностью:
— Ехала я в Москву и думала, что наш колхоз из передовых — самый передовой, а посмотрела на выставке — много нам недостает. Там на одной полоске кукуруза выращена: на коне верхом подъедешь — до вершинки рукой не дотянешься! Как лес! Перья — в ладонь ширины. Да зеленее лука. И соку в них много. Ежели скосить на силос — лучшего корма не сыскать! Рассказывают, что с него коровы молока дают зимой больше, чем летом. Надо, Павел Прохорович, добыть семян.
— Слышите, бригадиры? — подзадорил Шаров. — Семена будут. Кто возьмется первым?
— Что тут спрашивать? — шевельнул плечом Субботин. — Первый ли, второй ли — дело новое для всех…
— Ты за себя отвечай, а не за других, — шумливо перебил его Кондрашов. — Мы грамотные — разберемся.
— Тебе кукуруза и не снилась, — пробурчал Субботин. — А я в Румынии видел…
— Ну вот и давай на соревнование. По рукам? И на бумаге обязательства запишем. — Сегодня же… A-а, жила тонка! — Кондрашов повернулся к Шарову. — Добывай семян. А уж я землицу подберу самолучшую. Конопляник! Осенью вспашу. Весной ее, как пух…
— Погодил бы хвалиться-то… — Субботин погрозил пальцем. — Еще посмотрим, у кого будет лучше….
Татьяна Алексеевна подвинула к себе электрический самовар и начала разливать чай.
4
Прошел год.
Многое из того, что было записано в план, уже осуществилось в жизни.
Еще по зимнему пути по всем дорогам двинулись из города колонны новеньких тракторов с прицепами, на которых были погружены плуги, сеялки, семена, походные кухни, рюкзаки и спальные мешки… С задорными песнями ехали юноши и девушки из Москвы, Ленинграда и многих других промышленных центров…
Одна из таких колонн прошла через Гляден. Огневу это напомнило фронтовые дороги перед большим наступлением.
Вера до околицы шла возле одного из прицепов и разговаривала с девушками. Счастливые! Едут покорять целину, обживать пустынные места. Это же большая радость и гордость — доверие страны!… Как будет называться их совхоз? Кремлевский — какое приятное название! И, кажется, усадьба его будет не так далеко от Глядена. Пусть там девушки приготовят землю для сада, а она, Вера, наведается к ним и поможет посадить. Для начала кое-какие саженцы привезет. Если здоровье позволит, то и отец ее побывает там…
Минуло лето. В степи все еще белели палатки новоселов. Но уже возводились первые дома. И от самого поселка до горизонта колыхалась под ветром пшеница с тяжелыми янтарными колосьями. А на берегу извилистой речки зеленели первые яблоньки…
На Чистую гриву навалились дождевые тучи.
За стенами маленькой полевой избушки шумели потоки воды. Казалось, там в лужах полоскали белье. Пахло сыростью. С темно-зеленого брезентового плаща, что висел на вешалке, натекла вода. Вера затопила печку, поставила чайник на плиту, погрела руки. На редкость ненастное и холодное лето! Дожди начались еще в первых числах мая, и вот нет им конца. Льют и льют без передышки.
Сегодня Вера собиралась жать рожь, в поле приехала на рассвете, обошла все делянки. После того как Чеснокову пришлось уехать из Глядена, она стала хозяйкой на сортоиспытательном участке и все поле, изрезанное на стометровые ленточки делянок, перекроила по-своему. Хотя с нее требовали отчеты только по зерновым, она сеяла и просо, и кукурузу, и гречиху. Несколько делянок отвела под гибриды, выведенные отцом.
Пшеница нынче уродилась на славу. Вера прикинула — намолотится по тридцать, а на залежи даже по сорок центнеров! У них распахано пустошей триста двадцатьгектаров. И всюду поднялся такой хлеб! Ветерок подует — волны перекатываются, как на море. Только бы не полегла пшеничка — не унимается дождь!.. Пришлось возвращаться на стан…
В поле — ни души. Одна лишь гвардия механизаторов, как всегда, на посту: сквозь шум и плеск дождя слышен гул тракторов…
Вера села к столу, возле единственного окна. Даль скрыта дождевой завесой… В такую непогоду нелегко выбраться домой. Дороги превратились в трясину…
Подвинув к себе весы, Вера начала взвешивать колосья озимой ржи, пересчитывать зерна.
Внезапно заскрипела дверь, и шум дождя на миг резко усилился. Оглянувшись, Вера вскрикнула:
— Лиза! Ты откуда?..
— С конопли…
…Лизу ждали четыре года. Каждую весну Фекла приходила в правление колхоза, в сельсовет и всем показывала очередное письмо:
— Вот читайте… Пишет моя доченька: приеду вскорости, своего маленького привезу… Им надо будет што- то исть-пить…
И она садила картошку, лук да огурцы на той половине огорода, которая в свое время была отведена для Лизы и Семена.
Однажды Фекла, запыхавшаяся, прибежала к Вере:
— Ты, девуня, слышала?..
И принялась пересказывать новости, переданные по радио: недоимки скостят. И налог будет вдвое меньше… Коровку надо заводить. Лизавета приедет! Теперь беспременно приедет. Вот она, Фекла, и пришла уговориться: ежели у них Белянка принесет телочку — пусть Лизавету считают покупательницей. Чтобы кто-нибудь не перехватил, — вот задаток…
Фекла волновалась не зря, — в селе было немало бескоровных дворов. В трудные, особенно в засушливые годы, когда ни сена, ни соломы не выдавали на трудодни, скот выжил у немногих. Теперь все спешили обзавестись коровами, и к Вере каждый день наведывались женщины. Узнав о задатке, оставленном Феклой, возмущались: и тут опередила!..
На Лизином огороде Фекла копала молодую картошку и продавала в городе… А Лиза все не появлялась.
И уже никто не верил ни словам Феклы Силантьевны, ни письмам ее дочери.
И все же Лиза возвратилась. Это было на прошлой неделе. В первый же вечер она пришла к Дорогиным, ведя за руку четырехлетнего сына.
Подруга взяла ребенка на руки, а Лиза, сдерживая слезы, отвернулась. Без отца парень растет!
Вера подбросила Колю вверх. Мальчик взмахнул ручонками. Выше надо! Выше! Она подкинула его под потолок; поймав, прижала к груди.
Коля захлебывался хохотом.
— Сразу видно — компанейский парень! Бывалый!
Поцеловав, Вера отдала его матери.
— Ну, а у тебя-то, подруженька, все еще никого нет? Отстала ты пошто-то от всех нас…
— Ой, не говори!.. Не спрашивай…
Они сели к столу, одна против другой. Лиза держала ребенка на руках.
— Где ты жила? — заговорила Вера, хотя и многое знала о подруге от ее матери. — Что поделывала?
— Не жила, а мыкалась, — рассказывала Лиза, вытирая платком слезы. — Хлебнула горя-то столько, что тошно стало… Прошлое лето уборщицей служила в одном санатории. Ходила с тряпкой, полы подтирала… Весь день возишься, без дела не сидишь, а дела-то не видно… Орден запрятала подальше, чтобы на душе не так было муторно. А Семке невдомек. Один раз пьяный, — а трезвый-то он редко приходил домой, — взял да и посмеялся: «Орденок твой заржавел! Требуется всполоснуть». Меня аж перевернуло всю. Рожу, говорю, тебе помоями всполосну. У тебя, говорю, совесть изоржавела! Срам слушать… Разругались мы с ним в дыминушку. Он раскричался, что его аккордеон семью кормит… А я ему на это: «Семью?! Где у тебя семья-то? Колька Скрипуновым записан. Отчество не заполнено. Пусто. Будто безотцовщина. Подрастет — парнишки просмеют. Лизаветычем навеличивать будут…» Думала этим пронять его, паразита…
— Мамка! А мамка! — Коля сунул матери мизинчик в рот. — Ты тятьку бранишь? Ага?
— Молчи, разнесчастный! — Лиза шлепнула сынишку. — Про дядю я. Про чужого дядю.
Ребенок заплакал.
Лиза продолжала рассказывать жалобно:
— Ну, так вот. С него как с гуся вода. Ухмыляется. «Ты, говорит, моей музыкантской души не понимаешь…» А какая там душа! Тьфу! Голик вместо души-то, коли родному сыну законных метрик не пожелал дать… А к музыке, ты сама знаешь, мое сердце податливое. В праздник я и поплясать люблю. Но чтобы каждый день праздничать да бражничать — это не по мне. У меня от этого кровь застаивается, расплываюсь во все стороны, хоть каждый день в платьях швы подпарывай да перешивай. Я такая-то сама себе немилая. Люблю силу положить с толком…
Мне бы надо в прошлом году убежать от Семки-то — я бы уже человеком здесь была. Ожила бы душой. Не стыдно было бы опять орден-то на груди носить… Нет, держалась, дура, за мужика. Все надеялась, что образумится. А он, по пьянству, с какими-то жуликами спутался… Плюнула я на него, окаянного, и вот приехала…
Она заговорила о работе. Хорошо бы опять на коноплю! Стосковалась!.. Да и дополнительная оплата там высокая — можно заработать и для себя, и для ребенка.
Зная прилежность Лизы, Вера считала, что ее можно поставить звеньевой по конопле, но не сейчас, не среди лета, а будущей весной. Нынче лучше всего ей пойти в бригаду…
Так появилась Лиза на сортоиспытательном участке. И с тех пор на доске показателей дневной выработки ее имя занимало самую верхнюю строчку.
Лиза видела — у Веры не остается времени, чтобы съездить на конопляники, расположенные в семи километрах от этого полевого стана.
Сегодня, когда начался затяжной дождь и все женщины отправились домой, Лиза тоже исчезла. Но Вера не допускала мысли, что та пойдет к конопляному полю, потому и удивилась ее неожиданному возвращению. А Лиза пришла не с пустыми руками: широко распахнув двери, она втащила в комнату снопики:
Принимай, подруженька, образчики! Это — с большой полосы. Это — с опытной…
— Спасибо, Лиза! Спасибо! — Вера ставила образцы возле стены. — Пригодятся для выставки!..
С Лизиной юбки ружьями стекала вода.
— Сбрасывай мокрое, — потребовала Вера. — Накинь мое пальто, а твое просушим. И сама отогреешься у печки. Иззяблась ты под дождем. Даже губы посинели…
И Вера помогла Лизе снять прилипшую к рукам и плечам мокрую кофту.