1
Радостная и в то же время тревожная догадка не первую неделю волновала Веру: кажется, затяжелела!
Платья стали тесными — это могло быть от возраста. Но появились странные прихоти: только что разжевала уголек! И это уже не случайно!.. Хоть бы теперь все обошлось благополучно…
Ей было от чего волноваться. Первая беременность в самом начале, когда она еще не успела испытать пробуждения материнского чувства, привела ее на операционный стол…
Теперь как будто все хорошо… Сегодня Вера наконец решилась сказать мужу о своей догадке. Он бережно обнял ее и спросил чуть слышным шепотом:
— Когда… будем ждать?
И она ответила тоже чуть слышно:
— Весной… Если благополучно…
Вдруг она откинула голову и, высвободив руки, прижала ладони к его щекам.
— Ты скажи… скажи… — заговорила горячо, всматриваясь в глаза мужа. — Ты хоть сколько-нибудь рад? Рад?
— Верочка! Как ты можешь еще спрашивать!.. — Василий принялся целовать жену. — Вот!.. Вот!..
Через ее плечо он взглянул на комод, где, позади семерки белых слонов, сидел розовый целлулоидный младенец с круглым, улыбающимся лицом, с пухлыми ручками и ножками. Он появился там на прошлой неделе.
— Откуда взялся? — спросил тогда Василий и осторожно, двумя пальцами пожал крошечную руку. — Здравствуй!
— Мамин подарок… — сказала Вера и почему-то покраснела. — Когда я была маленькая — шила на него платья.
— На такого голыша можно и матроску.
— Конечно… Он и на мальчишку похож…
Через несколько дней Василию довелось быть в городе. Вернувшись оттуда, он подал жене сверток с добрым десятком разноцветных погремушек и сказал:
— Хотел купить одетую куклу, но…
— Сразу и куклу, — улыбнулась Вера.
— …Подумал: вдруг ошибусь, — договорил Василий.
— Я знаю — тебе хочется ошибиться, — сказала Вера, вспомнив его слова о матроске для целлулоидного голыша.
— Нет, что ты… Мне все равно.
— Вот никак не поверю, чтобы тебе было все равно…
Однажды утром отец уехал на пленум краевого комитета защиты мира, а поздно вечером Бабкиных вызвали в сельсовет, к телефону. Звонила Векшина, сказала, что Трофиму Тимофеевичу предстоит поездка в Москву. Вера, чуть не взвизгнув, повернулась к мужу:
— Папу избрали на всесоюзную конференцию! Да, да! Вот послушай сам.
Василий принял телефонную трубку. Дарья Николаевна рассказала о составе делегации и добавила:
— Не хотелось бы, чтобы старик ехал один, без своих. Годы все же сказываются. Вот если бы Вера…
Конечно, Вера должна поехать с отцом! Так он и ответил в телефонную трубку, внимательный и заботливый Вася.
Он знал, что жена давно мечтала о такой поездке. И пока это ей вполне доступно.
Через год будет сложнее.
Нечаянная радость! Вера побывает в столице, посмотрит Кремль, сходит в Третьяковку, полюбуется станциями метро… Она увидит людей, известных всему свету, услышит их речи в защиту мира…
Дома сказала мужу:
— Ты ложись спать. Я одна все соберу в дорогу… Нет, нет, ты мне только будешь мешать. Ложись.
И он лег. А она всю ночь не сомкнула глаз. Чтобы не разбудить его, ходила на цыпочках. Думы о будущем привели ее к целлулоидному младенцу. Она сшила крошечную матроску, такие же маленькие брючки, одела голыша и усадила подальше, чтобы Вася не заметил до ее отъезда.
Утром Василий отвез Веру в город. Отец уже ждал ее на вокзале. Там были все делегаты. Председатель крайсовпрофа, провожая их, посоветовал Дорогину выступить на конференции с речью. Трофим Тимофеевич сказал:
— Не охотник я до выступлений… Но, как отец, потерявший на войне сына, я не могу молчать…
И Вера сказала: за дорогу надо набросать речь на бумаге, чтобы потом прочесть с трибуны. Но отец улыбнулся:
— Бумага сушит слова… Живому слову прямой путь — из сердца к людям…
За всю дорогу Вера больше ни разу не вспомнила об этом — голова была занята другими думами, время ушло на другие разговоры, затмившие все остальное.
Началось еще с той минуты, когда у перрона остановился курьерский поезд и Вера увидела в окнах вагонов смуглые улыбающиеся лица черноволосых, черноглазых обаятельных людей и всем сердцем почувствовала: «Наши добрые соседи! Друзья!».
Поезд шел через великую сибирскую равнину и на всех больших станциях пополнялся людьми доброй воли. Поезд мира! В нем ехали делегации Монголии, Кореи, Вьетнама и других стран Азии и Тихого океана. Все они следовали через Москву на Всемирный конгресс народов. И на Московской конференции будут выбирать на этот Конгресс делегатов от советских борцов за мир.
На второй день Вера уже стояла у окна, обнявшись с молодой кореянкой в золотистой шелковой кофте. Кореянка не знала ни одного русского слова, и они долго не могли найти путей для разговора. Вначале сообщили одна другой свои имена. Кореянку звали Хон Сук. В записной книжке Вера нарисовала реку с родным селом на высоком берегу, себя в саду за сбором яблок и показала рисунок. Хон Сук кивнула головой, взяла у нее книжку и на соседней странице изобразила развалины какого-то селения, людей, занятых на постройке дома. Войну удалось погасить, — помогли борцы за мир во всем мире. А еще не так давно… И Хон Сук нарисовала себя в костюме медицинской сестры за перевязкой раненого на поле боя. Вера показала портрет Анатолия. Кореянка тоже достала фотокарточку молодого воина, и Вера по жестам поняла, что это ее брат, повторивший в далекой южной стороне подвиг Александра Матросова.
Вот тогда-то они и обнялись, как сестры, и, чтобы сдержать слезы, несколько минут простояли с закрытыми глазами.
И в это время Вера почувствовала первое, такое горячее, такое энергичное и, как жизнь, непередаваемо-приятное движение ребенка. Она давно ждала этого мгновения, но тем не менее это случилось так неожиданно, что Вера вздрогнула и покачнулась. Хон Сук вовремя подхватила ее под руку и помогла удержаться на ногах. И сразу же после этого движения ребенка жизнь для Веры приобрела особый смысл, особое значение. Все теперь измерялось одним — хорошо ли будет на свете ему, ее малышу. Казалось, что отец на склоне лет для того и едет в Москву, чтобы его будущему внуку и всему юному поколению ласково светило мирное солнце.
Они стояли неподвижно, смотрели в окно.
Вера думала: «Как назовем маленького? Трошей! В честь дедушки…»
Взяв кореянку под руку, она привела ее в купе и представила своим спутникам:
— Моя названая сестра!
Проводник принес чай. Трофим Тимофеевич достал яблоки. Одна из спутниц положила на столик домашнее печенье, другая — шоколадные конфеты, изделия фабрики, где она работала. Все спешили, кто чем мог, угостить новую знакомую. Пили чай, разговаривали жестами и улыбками.
Вера ела плохо; сидела и ждала: «Вот сейчас опять шевельнется. Сейчас…» Отец посматривал на нее:
— Тебе, Верунька, однако, нездоровится?
— Нет, ничего… Нет, нет…
— А вся переменилась. Будто в горячке…
За окном мелькали огни какой-то небольшой станции, которую поезд проходил без остановки, вслед за тем под колесами загудели пролеты стального моста. Все глянули в окно и запели:
Хон Сук тоже пела эту песню на своем родном языке.
Вот песня перекинулась в соседнее купе. Пели монголы и вьетнамцы. Пел весь вагон. Каждый из певцов произносил слова по-своему, но мелодия для всех оставалась единой. И мысль была единой. Голоса людей, вскормленных разными землями, вспоенных разными реками, выросших под разными широтами, сливались в могучий поток. Песня трогала так же, как с детства трогает и волнует всех людей, где бы они ни жили и на каком бы языке ни разговаривали, материнская «Колыбельная». Но эта песня не усыпляла, а звала к борьбе за счастье.
2
Отца избрали в президиум. Он сидел во втором ряду, возле горки белых хризантем, на фоне которых пламенели буквы из роз: МИРУ — МИР!
Вера нетерпеливо вслушивалась в слова председателя, объявлявшего фамилии ораторов. Как только он начинал говорить, ей всякий раз казалось, что вот сейчас прозвучит- «Приготовиться Дорогину — садоводу колхоза…» Но проходило одно заседание за другим, а отец по-прежнему сидел на своем стуле, сливаясь бородой и волосами с белыми хризантемами. Наверно, он опоздал записаться… В перерывы Вера спешила к двери, которая вела в комнату президиума. Отец выходил улыбающийся, и она без слов понимала: дойдет и его черед!
Отцу дали слово на последнем заседании. Сосредоточенный и спокойный, он медленно вышел на трибуну, прокашлялся, пальцами правой руки провел по груди, как бы разметая по сторонам широкую бороду, и заговорил:
— Нет на свете более мирной и радостной профессии, чем профессия садовода. Кто вырастил сад, тот не хочет, чтобы его проутюжили танки. Ему дорог и свой сад и сад доброго соседа; дорого все, что создано людьми во имя жизни.
«Сад у нас большой. От Закарпатья до Тихого океана, — думала Вера, глядя на отца и чуть заметно покачивая головой в такт его словам. — Сад для всех…»
По жесту кинооператора всюду в зале черные коробки стали поворачиваться яркими жерлами в сторону трибуны. Они обдали оратора потоками ослепительного света, и Вера встревожилась: «Могут все мысли спутать». Но отец, раскинув руки, продолжал говорить ясно и громко:
— Выращивая сады, мы готовим хорошее наследство для людей близкого будущего, для того счастливого поколения, которое будет жить при коммунизме.
Председатель объявил перерыв. Сквозь шумный людской поток Вера протиснулась к ложе, где находилась корейская делегация. Хон Сук бросилась ей навстречу. Взявшись за руки, они вышли в фойе и побежали к Трофиму Тимофеевичу. А вокруг него уже замыкалось кольцо людей, приехавших издалека, говоривших на разных языках. Одни пожимали ему руку, другие протягивали записные книжки для автографа. Молодой вьетнамец с глазами, похожими на чернослив, слегка отстранив бороду Дорогина, прикреплял к его пиджаку голубой значок с белым голубем.