1

Мартовское солнце сняло морозные узоры с окон. Дорогин положил карандаш на раскрытую тетрадь с записями и, подняв голову, взглянул на свой старый сад. В просветах между деревьями снег стал ноздреватым, как пчелиные соты.

Возле самого окна на длинной ветке яблони покачивался красногрудый снегирь и весело посвистывал: фить, фить…

Дорогин смотрел на него, как на старого друга. Издавна снегири со всей округи слетались к нему в сад. Началось это еще в ту пору, когда под окном на месте яблони стояли черемуховые кусты. Недели через две после приезда в село Вера Федоровна попросила:

— Помогите мне устроить столовую для птичек…

Из обрубка старой березы Трофим вытесал корытце, и они вместе подвесили его между чернокорых стволов черемухи… Теперь оно, старое, обвязанное проволокой, висело под яблоней. В нем лежали остатки золотистого проса.

Три снегиря выпорхнули из корытца и расселись по веткам; подняли серенькие клювы, похожие на семечки подсолнечника, и засвистели веселее и задорнее прежнего. Трофим Тимофеевич провел рукой по бороде, как бы расправляя волнистые пряди.

— Весну почуяли! Собираются в отлет на север…

На следующее утро снегирей уже не было, и Дорогин убрал корытце до будущей зимы.

С крыши падала звонкая капель. Соседи сбрасывали с домов спрессованный морозами снег.

Дочь, одетая в ватную стеганку, повязанная по-весеннему легким платком, поставила лестницу и с лопатой в руках подымалась на крышу.

— Поосторожнее, Верунька, — предупредил отец. — Не провались.

Крыша была старая, гнилая, с многочисленными проломами и трухлявыми латками. В летнее время, подобно болотной кочке, покрывалась бархатистым зеленым мхом. Трофим Тимофеевич опасался — вот-вот рухнет она и ливневые осенние воды просочатся сквозь потолок. Надо новую, шиферную — Веруньке в наследство, чтобы ей потом не было лишних хлопот да забот, но живут скудновато, — на трудодень нынче выдали по двугривенному.

Калитка открылась, и во двор вбежали два подростка— веснушчатый Юра Огнев и длиннолицый Егорша Скрипунов.

— Вера, слазь! — потребовали они. — Мы сами сбросаем… — И, один за другим, взобрались на дом.

— Полегче, ребятки, долбите. Полегче! — напоминал Трофим Тимофеевич, глядя на беспокойных юных помощников. — Не проткните крыши лопатами.

«Заботливые!.. — Старик вспомнил внука. — Приедет ли нынче Витюшка? Неугомонный хлопотун: «Я сам сделаю, сам…»

Когда крыша была очищена от снега и Вера с мальчиками спустились на землю, старик сказал:

— Завтра поеду в сад.

— Мы — с вами! — объявил Юра и взглянул на друга. — Правда, поедем?!

— Конечно. У нас каникулы.

И ребята затормошили садовода:

— Дядя Трофим, возьмете нас? Возьмете?

— Рано собираешься, папа, — попробовала отговорить Вера.

— Надо скворешни поправить, новые сделать. Однако скоро гости пожалуют…

Вера знала, что отец любит наблюдать в саду пробуждение весны, и сказала, что сейчас пойдет туда и все приберет в садовом доме. «Это у нее от матери», — отметил Трофим Тимофеевич. Забота дочери стал вдвойне приятной, и он молча кивнул головой.

2

Как всегда перед весной, Трофим Тимофеевич приехал в сад ночью; Алексеича спросил:

— Гостей не видно, не слышно?

— Вот-вот нагрянут… Я двенадцатую квартерку готовлю.

Взглянув на новые скворешницы, сложенные горкой у крыльца, Трофим Тимофеевич похвалил сторожа и вошел в дом, построенный своими руками, по чертежам жены. Это она посоветовала переднюю стену выдвинуть конусом и прорубить три окна. Полуокруженный стеклом стол стоит, как в фонаре. Весь день светит солнышко, и хорошо виден сад.

Возле стола — шкаф с книгами, с инструментами. Направо — кровать, налево — обеденный стол. И все здесь блестит чистотой. Потолок и стены побелены, пол не только вымыт, но протерт с песком, на окнах — чистые занавески.

«Все у нее от матери», — снова подумал Дорогин о дочери.

Алексеич принес из сторожки только что вскипевший чайник, и в комнате запахло лесной душицей. К такому чаю да хороших бы яблок. Давно не пробовали тех, что для проверки отложены на хранение.

Дорогин попросил зажечь фонарь. Сейчас они наведут ревизию. А чай подождет.

Они спустились в глубокое, довольно теплое подполье. Там Трофим Тимофеевич повернулся не направо, где хранились яблоки, а налево, где на полках лежали корневища георгинов, похожие на огромных пауков. После смерти жены старик едва ли не половину времени стал отдавать цветочным грядкам. Сам выращивал рассаду. Из разных городов доставал клубни и луковицы.

«Оставила Вера Федоровна мужу в наследство свою заботу о бесполезных цветах», — подумал Алексеич.

Однажды он слышал, как Сергей Макарович, не выдержав, упрекнул садовода:

— Лучше бы ты подсолнухи на силос сеял…

— Сам Мичурин занимался цветами, лилии выводил, — с достоинством знатока сообщил Трофим Тимофеевич. — От него Лев Толстой розы…

— А ты пока еще не Лев и не Мичурин.

— Цветы нужны везде и всегда. Ребенок родится — неси матери цветы, свадьба справляется…

— Ну, на свадьбе была бы водка…

— Умрет человек — тоже цветы.

— Ничего, хоронили без забав, и, понимаешь, ни один покойник не обиделся, из могилы не встал.

— Посмотрите: во всех советских городах — цветы…

— Так то — в городах. У нас — деревня.

— А мы к чему идем? А? — спросил Дорогин, хитровато прищурившись. — Деревню с городом решено поравнять. Знаете про это?

— Ты цветочки да травку-муравку к политике не приплетай, — Забалуев погрозил пальцем. — Я на политике, как говорится, зубы съел. Деревню с городом мы равняем по машинам, по работе. Вот! — Побагровев, он выкрикнул: — Запрещаю писать трудодни за такую чепуху!

— А я и не писал. Это для души. Для сердца. Первого сентября ко мне детишки приходят, в школу букеты уносят…

— Баловство! А ты — потатчик!..

В конце лета Дорогин нарезал большой букет и перед началом заседания правления незаметно поставил на стол председателя. На бумажном пояске написал: «А мы живем! Наперекор всему — цветем!»

Прочитав надпись, колхозники переглядывались: что- то будет сейчас?

Столкнутся два кремешка — полетят искры!

Увидев букет, Забалуев фыркнул, схватил вместе с кринкой и хотел выкинуть в окошко, но в комнате раскатисто загремел хохот, и Сергей Макарович, крякнув, словно от натуги, поставил его рядом со столом.

— Не люблю, когда перед глазами пестрота мельтешит.

…Припомнив все это, старики рассмеялись. Дорогин приподнял одно корневище, другое, третье, — все георгины здоровы! У всех просыпаются ростковые глазки. Пора подымать наверх и высаживать в ящики.

Потом, освещая путь фонарем, он направился в соседнее отделение. Там пахло осенним садом. На полках лежали яблоки зимних сортов. Одни уже сморщились, как печеная картошка, на других сквозь румянец проступали темные пятна. Но много было и таких, которые даже при слабом свете фонаря сияли, словно золотые слитки.

Садовод брал яблоки по выбору и передавал Алексеичу. Осмотрев все испытываемые сорта, они поднялись в комнату и сели за стол. Трофим Тимофеевич положил перед собой тетрадь, в которой для каждого сорта была отведена своя страница. Там были оттиснуты разрезы плодов, указан вес и дано описание. Теперь Дорогин разрезал яблоки, давал попробовать Алексеичу и пробовал сам.

— Ну, каков вкус?

— Потерялся вкус. Мякоть рассыпается, как мука.

Трофим Тимофеевич делал отметку и подавал ломтик от другого яблока.

— Это ядреное! — хвалил Алексеич.

— Да, сочное, — соглашался садовод. — Недавно достигло полной зрелости. Может храниться еще месяца два.

— А чай-то у нас остыл.

— Подогреем. Но сначала работу закончим. Дерево, знаешь, в плодах, а человек — в трудах.

3

На следующее утро Трофим Тимофеевич проснулся затемно; накинув шубу на плечи, вышел на крыльцо.

Небо было чистое, синее. На востоке возле самой земли появилось светло-голубое пятно; увеличиваясь, раскинулось большим цветком. Это были первые проблески зари.

Едва ощутимый ветерок шевелил волосы. Приятный морозец несмело пощипывал щеки. Все предвещало близкий перелом погоды.

Повернувшись лицом в сторону соснового бора, где каждую весну по утрам токовали косачи, Трофим Тимофеевич приложил ладонь к уху и прислушался. Все отдыхало в легкой тишине.

— Молчат. А завтра-послезавтра, однако, начнут. Надо снарядить патроны…

Прошел в сад. Корка нетронутого, никем не топтанного снега гудела под ногой, как стальная броня. Прекрасная пора! Можно без лыж идти куда угодно, как по асфальту… Но так будет недолго: поднимется солнце, и тот же снег на открытых полянках превратится в кисель. Надо торопиться!..

Светло-голубая утренняя дымка большим крылом распростерлась над садом. Дорогин шел к сопке, что возвышалась неподалеку. Там, под сугробом снега, зимовали сливы. Среди них были гибриды: «Гляден № 1», «Гляден № 2»… Одиннадцать номеров!

Трофим Тимофеевич любил бывать на сопке — с нее открывалась даль.

…Через сопку пролегали косульи тропы. В весеннюю и осеннюю пору над нею пролетали утиные стаи и большие косяки говорливых гусей. В молодости Трофим частенько подымался сюда. Иногда с ним приходили ссыльные, которым царские власти запрещали пользоваться ружьями. Отдавая на часок свою дробовую берданку, он, бывало, говорил:

— Иди на устье Жерновки. А я останусь здесь, настороже...

На лысой, бесснежной вершине рос дикий лук, не боявшийся ни морозов, ни засухи. Крупные луковицы глубоко пустили корни в жесткую землю. На сочных стеблях подымались синие соцветия. В первое лето своей жизни в селе Вера Федоровна, попробовав луковицы, посоветовала послать редкое растение в ботанический сад Томского университета. Он так и сделал. С тех пор и завязалось знакомство с профессорами. Находке было присвоено название — лук Дорогиных. А теперь на вершине сопки — могильный холмик. Вера любила с высокого обрыва смотреть вдаль, на реку, что проложила себе путь среди каменных громадин, на город, окутанный сизой дымкой, на ковыльные просторы заречной степи…

Бойкий рассвет спешил к сопке с юга. И он опередил старика. Дорогин еще был на половине пути, а утренний луч уже осветил ее.

— Вот и еще одна весна… — Старик склонил голову. — Без тебя, Вера…

Внизу сияли, словно огромное зеркало, снежные просторы. Манили к себе. Трофим Тимофеевич, прищурив глаза, посмотрел во все стороны.

Вдоль Чистой гривы узкой лентой протянулся низкорослый бор. По нему в ночной буран шел в село Вася Бабкин.

Старики рассказывали, что в дни их молодости тамстояли сосны толщиной в два обхвата. И он, Трофим Дорогин, еще помнит высокие деревья. Их вырубили. Но бор все же уцелел. Сейчас он, оберегаемый людьми, подымается с каждым годом. Верунькины внуки будут любоваться деревьями толщиной в два обхвата!

Трофим Тимофеевич повернулся лицом к реке, за которой расстилалась степь. Два десятилетия назад там темнели одинокие юрты кочевников, тучами передвигались отары, черным вихрем проносились байские табуны. Теперь по берегу раскинулось село. Вчерашние кочевники построили дома. Самое большое здание — школа. На окраине селения — кирпичный корпус. Это мастерская МТС… Не дожила Вера до больших перемен. Не дожила. Кедры, привезенные с гор, сторожат ее покой…

Подымаясь над хребтом все выше и выше, солнце раскалялось в ясном небе. Снежная корка ослабла и крошилась под ногами. Проваливаясь по колено, Дорогин спускался в сад. Навстречу ему бежали ребята, друзья его внука Витюшки. За ними брел Алексеич.

— Скворец! Скворец!..

Юра побежал туда. Егорша — за ним.

Когда ребята приблизились к тополю, на вершине уже сидели три скворца. Пощебетав, они перепорхнули на другое дерево, но вскоре и оттуда снялись.

Мальчики следили за их полетом, пока черные точки не исчезли далеко за рекой.

— Улетели!..

— Что-то не поглянулось им!..

— Это были разведчики, — успокоил ребят старик. — Завтра нахлынут все.

Скворцы появились раньше. На вечерней заре уже щебетали на тополях.

— Поют отходную гусеницам и червям! — улыбнулся Дорогин.

Каждый день он проходил по саду и отмечал перемены. Возле тополей снежная толща лежала нетронутой, но на открытой поляне косые лучи солнца как бы слегка взъерошили ее. А через несколько дней пронзили снег до самой земли, и он стал похожим на взборожденную ветром, белую от волн, поверхность озера.

В холодную ночь снежные козырьки промерзли и стали светлыми, как стекло. Едва лучи солнца успели тронуть эти прозрачные пластины, как они начали обваливаться с тонким серебристым звоном.

Прошел еще день, и всюду засияли первые весенние лужицы. Кое-где показались ветки стланцев.

— Через недельку начнем обрезку яблонь, — объявил садовод Алексеичу после очередного обхода. — А пока я съезжу в село…

Но он откладывал отъезд со дня на день, ждал, когда затокуют косачи.

Ему хотелось привезти домой краснобрового полевого петуха с большим, похожим на лиру, хвостом.

4

В Глядене весь день звенела бойкая капель, а ночью мороз проутюжил последний снег и на месте исчезнувших луж оставил хрупкие ледяные мосты. Они звонко дробились под ногой и как бы напоминали зиме, что она уже сломлена — и ничто ей не поможет.

Сергей Макарович остановился посредине двора, полной грудью вдохнул по-утреннему свежий, как бы искристый воздух и почувствовал — накануне в полях догорали-дотаивали снега, на увалах оголилась земля, а в сосновом бору обмякла и посвежела хвоя. На востоке заиграла огненная полоска, а потом острые лучи метнулись на синий склон неба и принялись гасить звезды. Сергей Макарович сдвинул шапку на затылок и прислушался. Где-то далеко бормотали на току тетерева, будто роняли на ледок мелкие горошины.

— Проспал! — укоризненно тряхнул он головой. — Эх, че-ерт возьми!

Хоть бы раз сходить на охоту. Заржавевшее ружье без толку висит на стене.

Но что скажут колхозники? Председатель гоняется за полевыми петухами!..

— Проспал я сколь долго, — повторил упрек Забалуев сам себе, — аж косачи растоковались!..

Еще в первые годы коллективизации, когда колхозы были мелкими, у Сергея Макаровича сложилась добрая привычка — каждое утро всюду проверить работу, расставить силы, показать, что и как лучше сделать. Он гордился тем, что в любой час мог ответить, кто, где и чем занят. Вот и сегодня он за каких-нибудь двадцать минутпобывал в свинарнике, заглянул в курятник, в скотном дворе посмотрел на дойку коров, а потом направился к амбарам, где хранилось семенное зерно.

Он шел серединой улицы, присматриваясь к домам. В окнах загорелись огни, над кирпичными трубами кудрявились дымки.

У Огнева темно. Не дело это, не дело!.. Сергей Макарович подбежал к окну и побарабанил пальцами по стеклу. Потом загрохотал сапогами по ступенькам крыльца. Никита Родионович сам открыл дверь и молча ждал, когда председатель войдет в дом.

— Худо, бригадир, худо, — упрекнул Забалуев. — Не похвалят нас колхозники. Чую, определенно будут ругать… Я ведь не тебя, а себя попрекаю — проспал. А знаешь, как бывает на косачином току? Главный токовик прилетает первым!

— У токовика — одна забота…

— У нас с тобой тоже одна — о посевной.

— Нет, не одна.

— Ты насчет соревнования с Шаровым? Обгоним!.. Ну, мне надо бежать, как говорится, громадное хозяйство на плечах, весь колхоз…

Задержавшись на пороге, Забалуев предупредил:

— Не опаздывай… Пробный выезд — большое дело. Мы раньше всех проводим…

На улице он остановился, посмотрел вправо, влево: с чего начать? Надо забежать на конный двор и проверить, хорошо ли конюх подрубил копыта лошадям, кузнеца поторопить с изготовлением скоб к дверям полевого стана, в шорной мастерской необходимо взглянуть на новые хомуты, в деревообделочной посмотреть, как выстрогали черенки к лопатам. Везде нужен хозяйский глаз председателя! И Сергей Макарович, повернувшись, широкими, размашистыми шагами двинулся в сторону конного двора.

5

Прошло несколько дней. Забалуев ранним утром выехал из села. Запряженный в легкую тележку с коробком— кузовом из черемуховых прутьев поверх гибких дрожек, Мальчик бежал по дороге, мимо той частички выгона, что была распахана осенью. Крепкие, круглые, словно выточенные, копыта коня глухо стучали о землю, успевшую оттаять на какой-нибудь сантиметр.

Колеса то проваливались в борозды, пропаханные на повороте тракторными плугами, то ударялись о гребни.

Солнце уже успело пробудить талые воды, и светлые ручейки текли от увала к дороге. Девушки, прокладывая лопатами маленькие поперечные канавки и устраивая плотинки, преграждали путь воде, заставляли ее растекаться по всему полю и, как в губку, впитываться в землю. Свернув с дороги, Забалуев направился к ним.

— Здравствуйте, девки! — зычно крикнул, окидывая взглядом всех, и придержал коня возле Лизы. — В наступленье двинулись? Хорошо! Ой, хорошо!

— Ковыряемся, — ответила звеньевая и с такой силой воткнула лопату в пласт, что сталь звякнула о мерзлоту. — Земля-то как следует еще не отошла.

— Ничего, вы проворные. По вашей силе эти канавки— пустое дело. Летом от комаров отбиваться — тяжелее такой работы.

— А вы попробуйте сами.

— Не испугаешь. На меня этот председательский хомут надели, а мне бы милее выходить с вами на любую работу.

Забалуев выпрыгнул из коробка и, отдав вожжи Лизе, взял у нее лопату. Девушки сбежались к нему и смотрели, пересмеиваясь:

— Горячку принялся срывать!

— Добрался до работы, как голодный до блинов!

— Кто круто берется, тот скоро устает.

— Ну, нет, — спорил Забалуев. — У меня норов одинаковый: как утром начну, так до вечера не сбавлю. Можете по часам проверять.

В его больших бронзовых руках лопата то и дело взлетала над землей и, блеснув острием, звонко вонзалась в землю. На обочину канавки ложились мерзлые комки.

— Без работы кровь застаивается. А за дело возьмешься — по всем жилам закипит! — Забалуев говорил громко, словно возле него были глухие.

Окружив крутого на работу человека, девушки восхищались им, как на лужайке лихим плясуном:

— Вон откалывает! Никому не угнаться!

— За семерых сробит!

А Забалуев, сбросив ватник и расстегнув ворот гимнастерки, продвигался по полосе все дальше и дальше, словно и в самом деле решил весь день копать канавки.

— Так вы, Сергей Макарович, оставите всех нас без трудодней! — Лиза, смеясь, ухватилась за черенок лопаты.

Забалуев вспомнил, что у него много других дел, и сдался.

— Как говорится, продолжайте свое наступленье! — Возвратил лопату Лизе. — Канавки прокладывайте поближе одна к другой. — Поковырял землю носком сапога и самонадеянно тряхнул головой. — Пшеницы здесь схватим много! Ой, много! Прогремим, девки, на всю округу! В газетах нас расхвалят! Портреты напечатают!..

Он оделся, взял вожжи, и, вспрыгнув в коробок, подбодрил коня:

— Веселей, Мальчик! Ми-ила-ай!

Стуча колесами по бороздам, тележка уносила Забалуева к дороге, по обочине которой шел Трофим Тимофеевич. Дул встречный ветер и закидывал пряди белой бороды садовода то на одно, то на другое плечо. На спине и груди у него покачивались косачи с крутыми завитками хвостов.

— Ишь каких петушков заполевал! — завистливо воскликнул Сергей Макарович и поторопил Мальчика: — Веселей, дружок! Веселей!

Поравнявшись с охотником, остановил коня.

— Садись, подвезу.

— Я привычный пешком ходить.

— Не ломайся. Прыгай в коробок. Ведь мы с тобой рядком еще не ездили… За мою критику обижаешься? Ну, погорячился я. Прямо тебе говорю. В семье, сам знаешь, всякое бывает. А колхоз — семья. Друг друга надо понимать. Садись.

И Дорогин, впервые уступив Забалуеву, сел в плетеный коробок. Тонкие стенки захрустели и раздались в стороны.

Сергей Макарович громко рассказывал:

— А я, понимаешь, ездил смотреть, как задерживают талые воды. Хорошо девки работают. Ой, хорошо! Хвалю Лизавету. Но Вера тут развернулась бы лучше, показала бы удаль и сноровку. Зря не послушалась меня.

— Хорошо, что не послушалась. Пусть занимается одним делом.

— Да ведь коноплю-то мы сеем без плана. Для себя. На веревки да на масло. И, кроме одного меня, никто Веру не похвалит.

— Она не для похвалы работает.

— А для чего же другого? В чем ее интерес? Не грех бы со мной поделиться. Я, понимаешь, не чужой человек.

Протянув руку в передок коробка, где лежала связка косачей, Сергей Макарович ухватил одного за мохнатую лапку и дернул к себе на колени; провел рукой по черному с сизым отливом перу, поднял и, покачав на ладони, прищелкнул языком:

— Ишь какой хороший! Тяжелый! Наверно, у тебя от четырех-то плечо занемело?

— Ничего. Носил по пятьдесят селезней!..

Сергей Макарович пощупал грудь косача, выщипнул несколько перышек и присмотрелся к белой пупырчатой коже.

— Мягкий петушок! Из такого суп выйдет наваристый!

«Этот — Юре, — про себя отметил Дорогин, — а вот тот — Егорше…»

Недовольно кашлянув, Забалуев бросил косача под переднее сиденье. Спустя минуту принялся упрекать:

— Огородники жалуются: не помогаешь. Спихнул звено с плеч и рад.

— Выращу помидорной рассады на гектар. Вот и будет помощь.

— Бригадиру молодому дал бы совет… — Сергей Макарович слегка пнул косачей. — А ты на эту дрянь время тратишь. Дурной пример показываешь!..

Трофим Тимофеевич подхватил связку косачей и приготовился выпрыгнуть из тележки. Забалуев обернулся к нему:

— Куда ты? Довезу до ворот.

— Спасибо и на этом. Хорошего — понемножку!.. Останови коня!

Как только Мальчик замер на месте, старик, оттолкнувшись от сиденья, тяжело перевалился через стенку коробка.

Повесив на плечо связку косачей, он опять зашагал по обочине грязной дороги.