1

Профессор Желнин любил ездить на большой скорости. Вспомнив рассказ брата о его поездках по тракту, он повернулся к водителю, длинношеему, настороженному человеку, и спросил:

— Федот Михеевич, можно под восьмёрочку?

Шофёр ответил кивком головы. Стрелка на циферблате передвинулась и замерла на 80. Где-то позади колёс о кузов, подобно граду, застучал мелкий гравий. У Дорогина заколыхалась борода.

По обеим сторонам деревья и кустарники живой защиты, сливаясь, походили на золотые стены.

Спереди чёрной тучей надвигались горы, густо поросшие кедрачом. Светлое шоссе врезалось в них, как молния, крутыми зигзагами. Водитель беспрерывно сигналил. Справа подступила река, вся в седых бурунах. Иногда казалось, что на высоком обрыве машина сомнёт полосатые столбики и рухнет в воду, но водитель во-время поворачивал её, устремляя куда-то под мраморную скалу, а оттуда — на очередной мысок над рекой.

— Здесь, Федот Михеевич, можно потише, — попросил профессор. — Мне надо присмотреться к растительности. — И повернулся к Дорогину. — Рододендрон есть на этих скалах?

— Растёт. Мы зовём его маральником.

— Да? У Мичурина, помню, встречается это местное наименование.

Приникнув к окну, старый садовод издалека заметил лилово-розовое пятно.

— Вон, смотрите! — ткнул пальцем в стекло. — Осень за весну почёл, — второй раз в цветы оделся!

Водитель остановил машину. Все подошли к скале, на уступе которой рос куст маральника. Мелкие, с боков немножко закрученные зелёные листочки утопали в цветах.

— Цветёт, а сам зиму чует, — сказал Дорогин, сламывая веточку, — Глядите — лист закручивается. Зимой — чем холоднее, тем трубочка плотнее.

Из-за поворота вынырнула обшарканная, помятая эмка, давно отслужившая положенный срок; проскочив мимо камня, замерла в нескольких шагах. Из кабинки как бы вывалился полный человек в сапогах, в кожаном пальто, в чёрной фуражке; шёл, мягко припадая на обе ноги. Лицо у него было круглое, тронутое морщинами, с синеватым склеротическим румянцем; толстый нос оседлан большими очками в тёмной роговой оправе; улыбка мягкая, добродушная. Дорогин, разводя руками, поспешил сообщить:

— А мы, Арефий Константинович, к тебе путь-дорогу держим.

— Очень кстати… — Арефий Петренко, не договорив, махнул рукой своему шофёру, чтобы тот повернул машину в домашнюю сторону, а Сидору Гавриловичу сказал: — Слышал о вашем приезде. И поджидал вас.

— Но сегодня мы помешали вашим делам.

— Нет, нет. Всё очень кстати…

Петренко опять не договорил. Ехал он не в город, а к Дорогину, ехал с намерением, до конца неясным самому себе, — хотел поговорить и ещё раз присмотреться к старику. При этом место встречи не имело особого значения, и он не жалел, что всё переменилось.

Эмка остановилась над обрывом. Из неё вышел спутник Арефия Константиновича, молодой парень в серой фетровой шляпе. Скуластое бронзовое лицо его было озадачено внезапной переменой. Ему явно не хотелось возвращаться. Петренко, заметив это, поспешил подбодрить.

— Гости к нам, Колбак Сапырович, едут! — И отрекомендовал его: — Наш научный сотрудник. Недавно окончил институт.

— Тыдыев, — назвался тот, подавая руку профессору.

— Тыдыев? По отцу Сапырович? — переспросил Дорогин. — Однако, из долины Кудюра?

— Оттуда.

— Так я же тебя знаю! Вот таким помню! — Трофим Тимофеевич указательными пальцами показал длину новорождённого младенца. — Маленький балам качался в берестяной люльке. Дай-ка я погляжу на тебя как следует.

Взяв парня за плечи, он присмотрелся к смелому взлёту бровей, похожих на крылья птицы в полёте, и объявил:

— Отец! Вылитый отец!.. — Довольный встречей, принялся рассказывать: — Как-то перед Новым годом приехал я на охоту. Мороз был злющий. Лёд на Кудюре кололся. Юрта обволоклась инеем…

— Вы родились в юрте? — спросил Сидор Гаврилович.

— Не помню где это было, — усмехнулся Тыдыев, позабыв об учтивости.

— А я всё помню, — продолжал Дорогин. — Возле костра — ямка. Тебя завернули в овчинку и положили: в ямке, однако, теплее. Мы с охоты вернулись, отец тебе сунул кусочек сырой косульей печёнки: «Соси! Крепкий будешь, здоровый!..» Ты и впрямь, балам, крепкий вымахал!.. — Трофим Тимофеевич похлопал парня по плечу. — Мама-то где живет?

— Дома. В колхозе.

Заметив в руках Желнина веточку маральника, Тыдыев воскликнул:

— Эх, к нам бы в Кудюр приехали, товарищ профессор! Весной все горы в таких цветах! Вечером посмотришь — с облаками спутаешь!..

2

Старая эмка тарахтела впереди. Молчаливый Федот Михеевич недовольно посматривал на неё и сбавлял скорость.

Дорогин думал о Петренко. Однако, он замыслил что-то важное, но до поры до времени помалкивает. Верен себе. Сначала походит вокруг да около, поговорит о пустяках и только под самый конец разговора откроется.

Профессор спросил, давно ли Дорогин знает Арефия Константиновича. Давно. Очень давно. С тех пор, как студент Петренко «заболел садами». Он — потомок первых поселенцев. Вырос среди русских, украинский язык знал только по песням бабушки. От неё и услышал впервые, что есть на свете чудесное дерево — яблоня. И всё порывался: посмотреть бы! А где её увидишь? Попытался из семечка вырастить — замёрзла. Поступил он в Томский университет. Хотел стать врачом, собирался людям делать операции, от болезней избавлять. Но в ботаническом саду встретился с яблонькой. Цвела она возле самой земли. Тут и пала на него эта «болезнь» — понял свой интерес в жизни: потянуло делать операции не людям, а плодовым деревьям, создавать такое, чего не могла создать природа, исправлять её ошибки. Захотелось ему поднять яблоньку на ноги и отправить в путь-дорогу. По всей Сибири. Во все дворы и палисадники. Это стало его призванием. Перешёл на другой факультет… Судьба свела их на безлюдном острове. Поздней осенью Петренко приехал туда, чтобы выкопать и перевезти в ботанический сад дикорастущие ягодники — облепиху, ежевику, чёрную и красную смородину. А он, Дорогин, на песчаной косе поджидал крохалей, которые обычно в это время стайками перелетают с севера на юг и часто садятся отдохнуть и полакомиться рыбой. К вечеру разгулялся ветер, поднял такие крутые волны, что они могли перевернуть любую лодку. В довершение всего посыпалась по-зимнему жёсткая снежная крупа! Ночёвка под лодкой не радовала, но в сумерки он увидел в глубине острова свет костра и пошёл туда. Там и встретился с Петренко. Поужинали, спать улеглись в палатке, на мягкой подстилке из душистого лугового сена, разговаривали чуть не до рассвета. Утром приплыли в сад. Арефий Константинович прожил там три дня… А на большую работу, на верный путь направил его Мичурин: «Поезжай, — сказал ему, — в горы, оттуда начинай наступление на сибирскую природу.» Помог получить деньги на открытие опытного пункта. Вот так и появился Петренко здесь, выбрал долину, стал садить яблони. Первое лето сам землю пахал, сам участок огораживал!.. Через год-другой колхозы стали посылать к нему своих людей: «Дай саженцы», «Учи садоводческому делу». Арефий Константинович завёл большой питомник. Ну, сады и двинулись вперёд. Дошли, однако, до главного хребта. На склонах гор вечный лёд сверкает, а в долине солнышко дозаривает яблоки…

— И там, где родился Тыдыев, тоже есть настоящие сады?

Большей частью ползучие, как ты говоришь. Но встречаются и штамбовые деревья местной селекции. Еще никем не описанные.

— А самолёты летают в этот самый Кудюр?

— Самолётам — везде дорога.

Надо слетать. — Сидор Гаврилович опять вспомнил Тыдыева. — В юрте вырос садовод! Чудеса!

…Петренко, покачиваясь в машине, тоже думал о Тыдыеве.

Прошло три месяца, как этот парень приехал на опытную станцию. Первое время заменял отпускников, а сейчас ему нужен свой участок работы. Что поручить парню? Какое дело дать?

Министерство разрешило основать опорный пункт опытной станции в одном из колхозных садов. Лучшего работника и желать нельзя. Но сад ещё не выбран. В краевом земельном управлении рекомендуют «Колос Октября». Конечно, там отличная база. Но там — Дорогин, старый опытник, сам ведёт научную работу. Тыдыев для него, действительно «балам». Туда его посылать нельзя — старик может обидеться… Называют сад артели «Новая семья».

Размах там не маленький. Садовод молодой, в руководстве нуждается. Они, пожалуй, сработаются.

А вдруг Трофим Тимофеевич всё истолкует по-своему, посмотрит вприщурку и спросит: «Значит, мы не удостоились?..» И ответить ему нечего, — всё почтёт за обиду…

Он может сам вести дело на опорном пункте. Но захочет ли?..

Тыдыев тоже молчал — думал о профессоре. Почему он посмотрел на него, как на удивительный экспонат?.. Арефий Константинович разъяснил:

— Вырос в юрте, а сейчас — научный сотрудник! Вот чему удивился профессор.

— А что же тут удивительного? Это дело обычное.

— Уже — обычное! А когда ты родился — ваш народ ещё и письменности не имел. В языке не было таких слов, как сад, яблоко…

3

Миновали большое село. Машина свернула с тракта и, взбежав на пригорок, оказалась в долине, похожей на огромную чашу с малахитовой каймой: на гребнях гор стояли кедровые леса, сквозь которые губительные ветры не могли пробраться даже в самую суровую зимнюю пору. Внутри чаши, словно самоцветы — деревья и кустарники в богатом осеннем наряде. Сидор Желнин издалека узнавал кварталы яблони и вишни, груши и черноплодной рябины, крыжовника и смородины.

В середине сада стоял двухэтажный деревянный дом под черепичной крышей. К нему вела дорожка, посыпанная крупным оранжевым песком. По сторонам лежали клумбы, уже опустошённые заморозками. Только на двух, самых маленьких, беспечно цвела бархатистая горная фиалка.

В комнате для приезжающих доцветали в высоких вазах поздние гладиолусы: белые, красные, фиолетовые. Но пахло не цветами — яблоками. Не мелкими кисловатыми ранетками, а настоящими, сочными, сладкими. И не Антоновкой и Анисом, не Боровинкой и Папировкой, хорошо знакомыми с детства, а чем-то новым. Казалось, сквозь все стены просачивался чудесный запах плодов, выращенных в неведомом саду.

Арефий Константинович провёл гостей в соседнюю просторную комнату, где на широких стеллажах гнёздами лежали яблоки. Возле каждого гнезда — короткая метрическая справка. Подробные паспорта хранились в папках на большом столе, из-за которого поднялись две девушки. У одной, курносой толстушки, на голове пышная корона из светлой косы, у другой смуглой и черноглазой, тонкие пряди тёмных стриженых волос вырвались из-под гребёнки и закрыли виски.

На аптекарских весах покачивалось яблоко, рядом лежало второе, разрезанное. Девушки составляли описание новых гибридов.

Поздоровавшись, профессор подошёл к стеллажу.

— Разложены по семьям?

— Это одна семья. — Петренко провёл рукой по краю полки. — Там — другая. А вон там — третья. — Указал на соседний стеллаж. — Родители этой семьи: Ранетка пурпуровая и Пепин шафранный.

Сидор Гаврилович взял самое крупное яблоко, пушистое, с размытым румянцем. Девушки переглянулись. Угораздило же его выбрать Тёщин подарок! Отвечая на вопросы, они назвали вес, высоту, ширину и замолчали.

— А вкус? Можно попробовать?

— Рискованно! — пошутил Петренко. — Сейчас ещё малосъедобное.

Прочитав наименование сорта, профессор улыбнулся:

— Весёлое название! Немножко озорное. Вы что же, решили всем тёщам насолить?

— Наоборот, они должны быть благодарны нам. Если семеро зятьёв — хороших яблок не напасёшься! — продолжал шутить Арефий Константинович. — А таких и на масленице много не съешь.

Петренко разрезал яблоко и подал всем по ломтику.

— В самом деле для той тёщи! — рассмеялся профессор.

Арефий Константинович перешёл на серьёзный тон:

— Работать с ним надо ещё очень долго. Но выносливостью и величиной плодов этот гибрид мне нравится.

— Привей на Папировку, — она добавит сахару, сделает помягче, — посоветовал Дорогин и повернулся к профессору. — Как видишь сибирским садоводам и стланцы пригождаются!

— Для экспериментальной работы, — холодно промолвил Сидор Гаврилович.

— Нет, не только, — веско заметил Петренко. — И для промышленных садов здесь стланцы необходимы. Плюс штамбовые. Да ещё ягодники. В этом комплексе — секрет успеха.

Арефий Константинович отыскал яркое, как редиска, яблочко, впервые снятое с одного из гибридных деревьев.

— Вот этим можно угощать даже девушек.

— Как сказать, — возразила курносая толстушка. — Вы любите кисловатые, а нам разрешите выбрать по своему вкусу. Мне нравится вот это. Оно мягче и немножко…

— Нет, вот это будет слаще, — перебила черноглазая, подавая золотистое яблоко.

Попробовав то и другое, Сидор Гаврилович сказал примиряюще:

— Знаете, оба хороши! Для северной зоны — большая ценность!

— Будем испытывать в промышленных садах.

— Дайте нам!

— Дадим, — пообещал Арефий Константинович Дорогину и многозначительно добавил: — За тобой первая проверка. Не только этих, а всех наших сортов.

— Вы его поближе к себе держите, — посоветовал Сидор Гаврилович. — Потихоньку перетяните сюда.

— Я не кочевник. Нет, нет, — замахал руками старик. — Я корни там глубоко пустил.

— Если гора нейдёт к Магомету, то Магомет пойдёт к горе, — улыбнулся Петренко.

— Загадками разговариваешь, — упрекнул Дорогин. — А отгадки утаиваешь.

— Отгадка простая… — И Арефий Константинович рассказал о намерении открыть опорный пункт в одном из колхозных садов края.

— Только — у Трофима Тимофеевича, — горячо поддержал профессор. — Обязательно у него.

4

Когда закончили осмотр яблок, старик, собирая хитроватые морщинки возле глаз, не без умысла спросил:

— А сибирским виноградом не угостишь?

— Могу, — в тон ему ответил Арефий Константинович и назвал по-латыни местную, на редкость крупную, чёрную смородину, которую он в статьях и докладах уже давно сравнивал с виноградом. Одному из своих сортов смородины он и название дал — Чёрный виноград. — Могу, — повторил он с не менее хитроватой, чем у Дорогина улыбкой. — Где-то в подвале хранится… позднеспелая.

— Такую мы и в лесу найдём. А ты угости настоящим виноградом. Тем, что у вас…

— Подожду… пока ты не угостишь сибирскими персиками.

Виноград, после яблони, был второй мечтой здешних садоводов. Многие опытники привозили южные сорта, урожая же никто не собирал. Но опыты продолжались с настойчивостью и верой в успех. По заданию Мичурина, в Уссурийской тайге было найдено несколько разновидностей дикого винограда. На опытной станции в Приморье его скрестили с выносливыми культурными сортами. В середине тридцатых годов один из молодых сотрудников Петренко привёз сюда саженцы гибридов и заложил виноградник. Лозы росли буйно, но оставались бесплодными. У Арефия Константиновича, занятого созданием новых сортов яблони и многочисленных ягодников, не доходили руки до винограда, а молодой сотрудник, потеряв надежду на успех, занялся другим делом. Виноградник превратился в дикие заросли. Дорогин знал об этом и, по своей несдержанности, при каждой встрече подогревал Петренко ехидными вопросами. Сейчас он напомнил, что яблоня тоже долго не давалась сибирякам, но постепенно покорилась. И к винограду, вот так же, люди найдут подход.

— Значит он у вас всё-таки произрастает? — заинтересовался профессор.

— Есть бесплодная смоковница.

— А в чём причина неудачи? Подмерзает?

— Под обильным снежным покровом, при талой земле, выпревают плодовые почки.

— Так, так. Обязательно покажите!

Петренко промолчал.

После обеда он повёл гостей на участок смородины. Обычно равнодушный к ягодникам, Сидор Гаврилович долго ходил среди зарослей и расспрашивал об урожае, о количестве сахара и кислоты в ягодных соках. Под конец он настойчиво спросил:

— А где же настоящий-то виноград?

— Недалеко… Но там и показывать нечего…

Виноград расположился рядами по солнечному склону. на который несколько лет не ступала нога человека. Побитые заморозками, бурые листья терялись среди зарослей полыни да лебеды. У Дорогина вырвался упрёк:

— Не хватает дурману!..

Сидор Гаврилович ногами ломал сорняки; наклоняясь, отыскивал лозу за лозой и присматривался к молодым побегам. Арефий Константинович молча шёл за ним. Девушки приотстали у начала зарослей. Тыдыев брёл стороной. Ему было стыдно за станцию: смирились с неудачами, махнули рукой, позволили одичать единственным в крае посадкам редкого растения! И он, Колбак Тыдыев, не побывал в заброшенном винограднике, не поинтересовался…

В середине зарослей профессор остановил Арефия Константиновича:

— Так говорите, под обильным снеговым покровом выпревают плодовые почки? А вы не пробовали оставлять лозы на зимовку в изолированной воздушной среде?

Тыдыев, не утерпев, перепрыгнул через лозу и спросил профессора, как он представляет себе эту среду.

— Вкопайте столбики, натяните проволоку и оставьте лозу на зиму в таком положении, чтобы она не соприкасалась ни с землёй, ни со снежным покровом.

У Тыдыева, словно у охотника после редкой добычи, посветлело, согретое глубоким волнением, скуластое лицо, засияли глаза. Глянув на него, Дорогин вспомнил свою молодость, высокий горный хребет, стелющийся кедр под снегом…

«Колбак — хороший парень!.. У него — всё впереди…»

Петренко, глядя на Тыдыева, тоже вспоминал свою молодость, ту счастливую пору, когда зарождаются первые светлые дерзания, оставляющие след во всей жизни.

А Сидор Гаврилович про себя с удовлетворением отметил, что вот он, специалист по яблоне, впервые вторгся в смежную область знаний и, кажется, не зря…