1

Ранним июньским утром, возвращаясь из далёких горных районов, Андрей Желнин заехал в Луговатку, но Шарова не застал дома. А поговорить с ним было необходимо…

Весна выдалась трудная. До половины мая холодные дожди сменялись снегопадами. Сев шёл медленно. Из районов поступали тревожные сводки. В краевой газете завели «доску почёта». Первым там появилось имя Забалуева: раньше всех посеял пшеницу! А в Луговатке семена всё ещё лежали в зернохранилище.

— Нам нужен хлеб, а не сорняки, — говорил Шаров. — Уходят сроки? Нет. Посеем скороспелку. Вызреет.

Луговатка тянула вниз районную сводку, а та — краевую. Векшина предупредила Шарова. Он не прислушался. Через день от него потребовали: начинайте сеять! Он попрежнему стоял на своём:

— Ещё раз ударим по всходам сорняков. Пролущим. А уж после того, в тёплую землю. Здесь мужики сев пшеницы заканчивали к Николе-вешнему…

На сторону Векшиной встал Неустроев: «Срыв сева!» В газете появилась статья: «Не в ладах с агротехникой». Райком объявил Шарову выговор…

Последняя декада мая была солнечной. На луговатские поля пришли из Глядена тракторы с сеялками. Забалуев торжествовал:

— На буксир взяли Шарова! На буксир!

На пятый день был закончен посев не только пшеницы, но и всех остальных культур…

Что у них сейчас? Каковы всходы?

До чего же хороша Чистая грива! Всякий раз Желнин останавливает машину и отходит в сторону. Перед ним — бесконечный разлив хлебов, вверху — голубое небо с белыми парусами облаков. В пору летних дождей с Чистой гривы видно на десятки километров, где идут ливневые тучи, где бушуют грозы. Даже в осеннюю непогоду эта грива не кажется такой серой, как равнинные левобережные просторы…

Сегодня Желнин спешил в город: в 12 часов — заседание бюро. Но он не мог не задержаться здесь на несколько минут. Водитель повернул машину, и они помчались вдоль Чистой гривы.

Справа от дороги — пшеница, густозелёная, с лёгким сизым отливом, на редкость чистая — ни травинки в ней нет. Таких всходов Желнин ещё не видал!

По левую сторону — давно не паханное поле, утоптанное скотом; в одном конце его паслось стадо коров, в другом— отара овец. Он помнил это поле изрезанным на бесчисленные квадраты и прямоугольники крестьянских полос. Тогда оно походило на пёстрые половики, сотканные из разноцветного тряпья. В тридцатом году по нему пустили сразу полтора десятка плугов, и они навсегда похоронили межи. Впервые поле вздохнуло полной грудью… А теперь лежало присмиревшее, серое от ветоши — прошлогодней травки, подстриженной скотом. Желнин вышел из машины и присмотрелся к пустоши: даже пырей захирел, вольготно чувствовали себя сивые метёлки горьких подснежников, уже обронивших лепестки, как на всякой старой залежи, кругами разрасталась земляника да грозился острыми лезвиями высокий резунец. На таком пастбище скоту нечем поживиться. А если поле снова распахать под пшеницу? Тут насчитывается добрых пятьсот гектаров. При стопудовом урожае — пятьдесят тысяч пудов хлеба! Да не просто хлеба — твёрдой пшеницы, лучшей из всех зерновых!..

На дороге показался «газик». Узнав секретаря крайкома, Шаров, свернув на пустошь, остановился возле него.

— Заехал поля посмотреть, — сказал Желнин, здороваясь. — Извините, что без хозяина. Не застал вас в селе.

— Проедемте немножко дальше. Поглядите все посевы. Там есть всходы получше этих. — Павел Прохорович кивнул на массив за дорогой.

Андрей Гаврилович обещал приехать в середине лета, когда хлеба поднимутся в полный рост. Он присматривался к агроному. В нём. кроме деловитости и настойчивости, обычных для него, чувствовалась сдержанная радость. Шаров сообщил: двести гектаров пшеницы посеяно сверх плана!

— Все по-мальцевски?

— Видите ли, Терентий Семёнович ещё продолжает свои поиски. Но он — накануне большого открытия. И это будет слово, равное, скажем, Вильямсу. Так я смотрю. Другие агрономы пытаются оспаривать, держатся за старый шаблон.

Желнин обвёл глазами пустые поля.

— Меня озадачила эта заброшенная земля. Тут в тридцатом году мы сняли по сто двадцать пудов! А сейчас — пустошь! Как же так?

— До моего приезда запустили поле, — развёл руками Шаров. — При землеустройстве почему-то отрезали под сенокос. Ну, первые годы здесь густо рос пырей. Его косили на сено. А теперь, когда у нас в севообороте вико-овсяная смесь, эспарцет и клевер, — нужды в пустошах нет.

— Значит, это — земельный резерв? А если в севооборот внести поправку?

— Пора внести! Добавьте тракторов в отряд — распашем.

Зная земельный надел колхоза, Желнин стал расспрашивать, где и сколько угодий под пашней, под сенокосом, под выгоном. Шаров рассказывал подробно о каждом поле. Выяснилось, что резерв земли, годной под пашню, раз в шесть больше, чем предполагал Андрей Гаврилович. И это на Чистой гриве вблизи города! В передовом колхозе с развитым полеводством! А что же в средних и отсталых? Что в обширных степях? Резервы в крае огромные!..

О чём-то ещё надо было спросить и обязательно сейчас, но Желнин не мог припомнить. По дороге в город он думал и о неиспользованных землях, и о зерновой проблеме, всё ещё не решённой. После нового снижения цен повсюду изменился спрос покупателей: грудами лежат и черствеют на полках чёрные хлебные «кирпичи», до сих пор выпекаемые по стандартам военного времени, а за белыми батонами, русскими булками и баранками — большие очереди. Предстоит на мельницах изменить помол, в пекарнях — технологию выпечки. Эти перемены резко увеличат потребности страны в твёрдой пшенице, без которой нельзя приготовить ни макарон, ни манной крупы, ни баранок.

Радиоприёмник включён. Лесным ручейком журчит музыка, споря с мягким, едва ощутимым, шумом «побединского» мотора. Это не мешает раздумью. Андрей Гаврилович припоминает и число МТС в крае, и тракторные отряды. Многие машины уже отработали по полтора десятка лет. Пора — на переплавку. Но новых не хватает. А ведь путь к изобилию продуктов ведёт через целину. Когда-то придёт её черёд?.. Эх, если бы им в крае удвоили число тракторов. Комбайны можно бы изготовить у себя на заводах. Говорил об этом в Москве. Ответили, что это похоже на ревизию пятилетки и посоветовали не умалять достижений…

Машина вошла в город. Диктор читал сводку погоды. На степную равнину надвигались июньские дожди, каждая капля которых обладала чудесной силой превращения в золотистое зерно. Юг манил теплом. В Кисловодске… В Сочи… Желнин вспомнил, что Мария Степановна собиралась поехать в Кисловодск. Есть ли у неё путёвка? Валентина, конечно, спросит: «К маме заезжал?» И упрекнёт: «Не мог заглянуть на минуту…» А он даже забыл у Шарова спросить о тёще…

Из кабинета позвонил Векшиной: когда последний раз она была в Луговатке? Софья Борисовна замялась. Перед посевной, примерно, в середине апреля.

— Давненько. А там есть что посмотреть.

Рассказал о всходах пшеницы, которыми восхищался минувшим утром. Потом упрекнул: райком щедр на взыскания.

— Я уговаривать не привыкла. Вы меня знаете не первый год, — сказала Векшина. — А что касается Шарова… Он всё делает по-своему. Ещё придётся одёргивать.

— Придётся вам пересмотреть своё отношение к кадрам…

А через неделю на пленуме крайкома выступил Неустроев. В конце речи обрушился с критикой на Шарова:

— Нарушает инструкции. Не придерживается наших руководящих указаний… Вводит такое, чего нет ни в одном постановлении…

— А вы ратуете за шаблонный подход? — спросил Желнин. — Одна мерка ко всем колхозам, без учёта почвенных особенностей. Так вам спокойнее?

Неустроев осекся и, утратив пыл, продолжал вполголоса. Он, конечно, за новаторство, но для всего есть границы. Ведь никто не принимал решения о превращении колхоза в опытную станцию. За провал с кого будут спрашивать?..

Желнин повернулся к своему соседу, председателю крайисполкома:

— Придётся, видимо, Неустроева заменять.

— Да, — согласился тот, — не по силам ему. Не тянет.

— А Шарова надо послать с делегацией к Мальцеву. Пусть посмотрит обработку земли, посевы…

2

Июль был богат солнечными днями. Наливались соком тёплые травы. Шаров каждый день отправлялся на сенокос. В эту пору, едва ли не чаще всего, ему вспоминалась молодость, когда он считался в деревне лучшим косарём. Нанявшись к кому-нибудь из «справных мужиков» косить по полтиннику за десятину, он, бывало, на заре выходил в луга и подсекал траву с такой силой и с таким размахом, что большая острая коса не звенела, а пела у него в руках. Каждый день он выкашивал по десятине с гаком. Его работой восторгались: «Ну, чисто бреет!..»

«Газик» мчался полевой дорогой, по обе стороны которой невысокими валами зеленели молодые лесные полосы, за ними — то густая щётка пшеницы, то широкое перо овса, то чёрные карты парового поля. В июне дожди, укорачивая пыл степного суховея, подбодрили хлеба, и сейчас им уже не страшна жара.

Всё шло хорошо в это утро. Одно не нравилось — «барахлил» мотор. Шаров остановился на обочине дороги и открыл капот.

Посторонился он не зря: с гулом, с шумом, обдавая его сухим жаром и запахом свежего сена, пронеслась огромная скирда. Ни кузова, ни колёс грузовика не было видно. В хвосте дорожной пыли клубилась, оседая на землю, мелкая сенная труха. А следом мчалась вторая скирда. И было это похоже на вихри — спутники жары, устремившиеся по дороге в село.

Председатель обтёр руки и достал часы: опоздание — пять-десять минут! Опять, небось, шофёры будут сваливать со своей больной головы на утреннюю росу. Слов нет, роса нынче была обильная, но работящее солнце уже давно собрало её всю по капельке. А на ферме — простой. Перед отъездом он видел — метальщики прошли туда с железными вилами на плечах.

Исправив неполадку, Шаров поехал дальше. Вот и сенокосное поле. Он оставил «газик» на краю стогектарной клетки вики с овсом; шёл по скошенному полю, вдыхая аромат прогретой солнцем и уже завяленной травы. Навстречу двигался косарь на голубой сенокосилке. То был молодой парень, до пояса шоколадный от загара. Он сидел спокойно, руки его двигались едва заметно, управляя машиной, широко раскинувшей возле земли свои невидимые ножевые крылья. Если даже пять человек со стальными косами поставить в ряд, то и они по ширине захвата не сравняются с этой косилкой! А о быстроте и говорить не приходится!

Шаров поднял руку, чтобы остановить косаря, и подошёл к машине:

— Дай-ка я проведу круг.

— Павел Прохорович, — возразил парень, — а ежели что случится? Я — в ответе.

— Ты, что, не знаешь меня? Будто я не понимаю в машинах.

— Знать-то я знаю… Но косилка-то государственная. И на меня записана.

Парень неохотно уступил своё место. Шаров, поднявшись на сиденье, взялся за «баранку» и повёл машину. Травянистое поле впереди казалось спокойным озером, без единой струйки ветерок не решался колыхнуть его, а перед самой косилкой всё обрушивалось в передвигавшийся водопад. Позади косаря зелёная пена устилала землю… Работа требовала не удали, не ухарства, как в былое время, а сноровки и сосредоточенности. Шаров прислушивался к гулу мотора, к стрекоту ножей. Парень шёл за машиной, присматриваясь ко всем движениям водителя. Доволен ли? Наверно, скажет: «Добавь масла, подтяни гайки…» Но Павел Прохорович, спустившись на землю, упрекнул за другое:

— Ножи давно не точены.

Отстав от машины. Шаров нагнулся, взял горсть и, рассматривая сочные стебли, прикидывал:

— Сена получится центнеров тридцать пять с гектара! Нет, пожалуй, все сорок…

Он проехал в соседнюю клетку, где трава была скошена позавчера и уже успела высохнуть. Трактор вёл широченные грабли, за которыми оставались высокие валки. Деревянные сенотаски сгруживали валки в большие кучи. На кучах, в ожидании грузовиков и бричек отдыхали парни. С ними был молчаливый Субботин.

Шаров думал о переменах в бригаде. Вчера приезжал на сенокос фургон сельпо. Продавец вернулся злой: зачем его направляли туда? Неужели не знали, что ни у кого нет денег? Даже махорку и ту пришлось везти обратно… Субботин укоризненно посматривал на председателя. Шарову всё было понятно без слов. Во время посевной он, по решению правления, одновременно с продавцом отправил в поля колхозного кассира: выдали авансом по нескольку десятков рублей. А теперь их обоих трясут: «Почему те деньги не были сданы в банк? Завели черную кассу! Нарушаете финансовую дисциплину!..» А вчера люди ждали второго аванса… Что делать? Добиваться, настаивать. Доказывать свою правоту. Ведь те небольшие новшества, которые им удалось было ввести, оказали своё действие: укрепилась вера в хорошую оплату трудодня. Люди стали выходить на работу рано утром. Иногда жаловались на бригадиров: «Не приставил сразу к делу…» А вот сегодня…

Субботин поднялся первым, хмуро проронил:

— Ларёк больше не присылайте… Одно расстройство…

Заговорив о сенокосе, он потребовал добавить машин.

— Где их взять? — пожал плечами Шаров. — Все — у вас.

— Худо возят. То густо, то пусто.

— Ездят гуртом, как на свадьбе! — кричали парни, подходя вслед за бригадиром к председателю. — Наведите порядок!

Субботин поехал с Шаровым в село. По дороге думал о наболевшем. Зря он в тот раз послушался Шарова: надо было зимой уехать. А теперь, среди лета, нелегко отрывать сердце от полей, но и жить невмоготу. Без курева тошно. Девчонкам обновки не на что купить…

Вот и окраина села. Неподалёку от скотных дворов, там, где начиналась подвесная дорога, на добрые сто метров — высокий омёт. Возле него было «завозно»: грузовики и брички с сеном стояли вереницей. Впереди, где разгружалась первая машина, чуть слышно гудел неустанный электромотор. Двое метальщиков кидали вилами пласты сена, и оно, подхваченное широкой полотняной лентой, взлетало на омёт. Стёпа Фарафонтов укладывал и с хрустом утаптывал его:

— Прорва на вас, что ли?! Целый час не было никого. Теперь примчались все скопом. Завалите меня. Завалите…

Субботин, не утерпев, схватил свободные вилы и взобрался наверх.

— Подмогну тебе немного.

Шаров заверил, что установит для автомашин строгий график.

3

Проезжая по селу, Шаров всякий раз вспоминал свой пятилетний план, о котором он написал книжку, рассказывал на собраниях во многих колхозах. Ему говорили: «Приедем перенимать опыт». В любой день могут нагрянуть председатели: «Показывай достижения!» Кое-какие успехи у них всё же есть. Построены первые каменные дворы. На одну ферму проложен водопровод. Но у них много долгов по ссудам. Вот если бы их не заставляли сдавать хлеб и мясо за отсталые колхозы, если бы хоть немножко повысили заготовительные цены… пятилетка была бы выполнена. И село не выглядело бы таким ветхим, как сейчас. Вон избушка из старой сказки — «на курьих ножках», подперта со всех сторон. Вон подслеповатые оконышки. Вон полупровалившаяся тесовая крыша поросла атласным мхом. Надо прислать плотников, чтобы залатать дыры. Обязательно до начала осенних дождей… «А где же у вас каменные дома? — спросят председатели с ехидцей. — Что-то не видно…»

Посредине села — стены клуба, поднятые всего лишь на полтора метра. Их размывают дожди, разрушают ветры. В жару под ними укрываются в тени свиньи да телята…

Татьяна не однажды заводила разговор:

— Мне, Павлик, стыдно за эти развалины…

Ему казалось, жена упрекнёт: «Ты хвастался, что всё будет как в городе», и он спешил признаться:

— Я краснею больше твоего!

— Перебрось каменщиков.

— Не могу. И так запаздывают с полубашней. Скоро начнём косить подсолнух на силос.

— А с культурным строительством, по-твоему, можно погодить?

— Приходится вспомнить народную мудрость: «По одёжке протягивай ножки».

— Я понимаю, Павлик, трудностей много, — соглашалась жена, но тут же напоминала. — А ведь в плане записано…

О клубе всё чаше и чаше спрашивал Елкин:

— Опять не достроим? Что-то неладно у нас получается. В чём просчёт?

— Ты сам понимаешь. Многое за нас решают районные организации. На всё — готовые задания. Составляют в канцеляриях. С нами не советуются… А план у нас хороший — крылатый! Правда, кое в чём мы переборщили. Жизнь поправила нас, внесла свои коррективы. Она подсказала — куда направлять энергию и средства, что раньше всего двигать вперёд.

— И всё-таки за дома надо бы приниматься.

— А как? На что?..

Павел Прохорович подал Елкину бумажку. Там сообщалось, что «Новой семье» увеличен план сдачи шерсти. Это в покрытие недоимки, что числилась за соседями. Весной Шаров видел у них овец: от зимней бескормицы были голые, как бубны. Чего с них возьмёшь? А в Луговатке — отара мериносов. От тяжести шерсти — ноги у баранов подгибаются. И вот… опять понуждают расплачиваться за чужую бесхозяйственность да нерадивость.

— За лодырей?!. — возмущённо стукнул Елкин кулаком по столу. — А наши колхозники останутся без варежек… Ты что молчишь?

Нет, Шаров не привык молчать. Он уже возражал, но Векшина оборвала его:

— Не у нас одних такой порядок. Передовым районам приходится перекрывать недобор в отстающих.

— А надо, чтобы не приходилось. Пусть сами заботятся, а не прячутся за чужой хребет.

— Ты рассуждаешь по-обывательски! Тебе недостаёт партийного отношения, государственного подхода.

Об этом разговоре Шаров рассказал Елкину.

— Я так не оставлю! — заявил секретарь парторганизации. — Буду говорить на пленуме крайкома.

4

— Ишь, какая вымахала! Отродясь такой не видал! — дивился Забалуев густой и, словно озёрный камыш, высокой пшенице на полях колхоза «Новая семья». Он приехал сюда ранним августовским утром, когда только-только рассеялся туман. Сизые, недавно начавшие наливаться, длинные колосья были влажными, и от полей веяло приятной прохладой.

Время от времени Сергей Макарович останавливал коня, выскакивал из коробка и заходил в пшеницу.

— Утонуть в ней можно. Право слово! Ну, счастливый человек — Пашка Шаров!

Забалуев пересекал дорогу. И там колосья тоже колыхались у его широкой груди.

— И здесь не хуже! — Растопыренные пальцы запускал между стеблей и продолжал дивиться: — Ну, густа! Густа, матушка. Муха скрозь неё не пролетит!..

Бросал жёлтую кожаную фуражку, и она не тонула, а лишь слегка покачивалась на поверхности, как поплавок на воде.

— Неужели вся такая?! Не может быть. Тут у него какая-нибудь рекордная. Показательная.

Сергей Макарович запрыгивал в ходок, погонял коня, а через полкилометра снова останавливался и отмечал:

— И тут добра!.. Да чиста — травинки не сыщешь!..

Так он доехал до старой лесной полосы, в которой деревья и кустарники сливались в сплошную зелёную стену. Вблизи неё пшеница была ещё выше и гуще. Забалуев привязал коня за тополь и, не замечая, что от росы вымок до пояса, уходил всё дальше и дальше от дороги; вслух разговаривал сам с собой:

— Колосья-то аж по четверти!.. Схватит Шаров на круг по полтораста пудов! Никак не меньше!..

Пора бы возвращаться к ходку, а Забалуев шёл всё дальше и дальше. Пшеница у луговатцев всюду была такая, как те памятные четыре гектара у него на целине, даже ещё лучше, будто её вырастили напоказ. И стоит пряменько, лишь колос, на редкость полный, тяжело клонится к земле.

Всё-таки надо уходить, пока не застали его у хлебов. Ещё подумают, что он завидует урожаю! И, наверняка, заведут разговор о своих достижениях, расхвастаются. А кому это интересно слушать?

Но Сергей Макарович ещё долго не мог оторвать глаз от пшеницы. Он повернулся и пошёл к своему коню лишь тогда, когда услышал шум приближающегося автомобиля.

По дороге ехал Шаров. Остановив «газик» возле ходка, он вышел навстречу нежданному гостю; хотя и улыбнулся ему за это неловкое подсматривание, но глаза были холодные, недовольные.

— Нагрянули с проверкой?! А почему одни? Привезли бы своих бригадиров.

— Я не проверяльщик. Ехал к тебе… как бы сказать… — Сергей Макарович во-время вспомнил, что его собеседник недавно вернулся из поездки к какому-то передовику Мальцеву. — Не терпится мне. Хлеборобское сердце покою не даёт. Boт и хочу послушать: про опыты, про достижения. Что ты видел там, в Курганской-то области? Чему научился?

— Многому. Очень многому! Это, знаете, целый переворот в агротехнике! В нашей делегации, я вам скажу, были такие агрономы, которые смотрели на Мальцева, как на чудака: Вильямса оспаривает! А когда увидели поля — сняли фуражки.

Забалуев сорвал былинку и, слушая рассказ, то и дело отстригал передними зубами от стебелька небольшую частичку и выплёвывал; время от времени вскидывал голову и недоверчиво бросал:

— Ишь, ты! Придумал тоже!..

— Нынче в Зауралье свирепствовали суховеи, — продолжал Шаров, — Страшные. Какие в прежнюю пору приносили голод. Более пятидесяти дней стояла жара. Не было ни одного дождя. И вот Терентий Семёнович победил такую засуху! Вырастил по полтораста пудов! И не на маленьких полосках, а на сотнях гектаров!

У Сергея Макаровича шея, будто у рассерженного индюка, всё больше и больше наливалась кровью.

— Прихвастнул опытник, а ты поверил.

— Мы сами подсчитали стебли на квадратном метре, взвесили колос.

Когда Шаров рассказал, что колхозный учёный собирается пахать землю безотвальными плугами да ещё один раз в пять лет, его собеседник приложил палец к виску и покрутил, как бы завинчивая винт.

— Мы в войну один год сеяли рожь по стерне. Ленивкой называется. Ничего не вышло. Семян не вернули. А ты говоришь… Ну и перенимай у него всё. А я погляжу.

— Мальцев предостерегает от шаблона. Нужно учитывать местные условия, искать своё.

— Ищи, ищи. Доищешься!

Павел Прохорович перевёл взгляд на пшеницу, которую он не видел почти две недели, и невольно залюбовался колосьями.

Забалуев понял, что сказал лишнее, и теперь, поджимая губы, проронил:

— Ничего пшеничка… Ничего…

— А у вас как?

— Послабее. Чуток послабее. Но я на своём веку выращивал хлеба куда лучше ваших!

— Конечно, это не предел. Можно вырастить гораздо богаче.

— Вот-вот! — оживился Сергей Макарович, меняя тему разговора, дал простор своему громкому голосу. — Давно я не был в Луговатке. Наверно, не узнать ваших улиц! Ты, поди, уже отгрохал по плану все дворцы?

— Дворы, — поправил Шаров. — Для начала построили два. Каменные. Под шифером. С автопоилками, с электродойкой.

— Это я слышал. Ты мне про кирпичные дома расскажи.

— Три домика закончили.

— Маловато, маловато! Ты, помнится, размахивался на сто?! Не вытянул? Силёнок не хватило? Надорвался! А я упреждал тебя.

— По урожаю мы свою пятилетку выполним с превышением. Планировали по двадцать центнеров с гектара, а соберём нынче… Как вы думаете, по двадцать два на круг обойдётся?

— Уборка покажет…

— По моим подсчётам, если зерно хорошо дойдёт, соберём не меньше двадцати пяти.

— Желаю тебе… Желаю… Хороший урожай каждому дорог. А тебе повезло, — все тучи сюда сваливались. А нас обходили. Стороной да стороной. Будто напуганные.

— Не в этом дело. Поторопились вы, посеяли в грязь. Для сводки! Вот и…

Сергей Макарович, не слушая собеседника, пошагал к своему коню.

— А я, понимаешь, кручусь, как заведённый волчок! Двадцать часов в сутки — на ногах! Э-э, да что говорить!.. — Махнул рукой. — Сейчас поеду на сенокос. Горячая пора! Ой, горячая! Надо сено метать в стога…

Отвязав коня от тополя, он запрыгнул в ходок и помчался домой. Посматривая на хлеба луговатцев, сетовал: «Отстал я от них. Совсем отстал. Как ни прикидывай, а Пашка Шаров на трудодень выдаст больше…»

— А всё из-за небесной канцелярии!.. Чтоб ей провалиться! — кричал на всё поле и тыкал кнутовищем вверх, — Ведь правда, что все тучи туда сваливались? Правда?..

Поля молчали.

Забалуев хлестнул коня вдоль спины:

— Ну, ты, холера!.. Веселей-то не можешь, что ли? Шкуру спущу!..